Свежее звучание сонетной гармонии

       Старинные венки сонетов – это рациональность и гармония, жизнеутверждающий пафос и возвышение человека. Сохранили ли лучшие качества современные лирики? Ответить на вопрос я хочу, опираясь на публикации недавних лет, а именно: «Чернобыльский венок» (1988), «Бальный венок» (1997), «Венок поэту» (2000), «Божественный венок» (2001). Все они принадлежат перу поэта Дмитрия Гавриленко и знаменуют не только верность классическому наследию, но и свежее звучание гармонии.

       Первым в ряду стоит работа, связанная с чернобыльской трагедией, выразившая горечь её не абстрактно, а на уровне повседневности. Беда будто смотрит с неба не на землю, а в окна отчего дома. Таким предстаёт одно из бросающихся в глаза отличий «Чернобыльского венка» от предшественников. Обозначение жанра то же, но суть осовременена. Отвлечённое осознанно и тщательно выметено автором. На освободившееся место заступило личностное, пережитое, неспокойное, и оно не оставило места равнодушию. По эмоциональному накалу венок сонетов напоминает лирическую поэму:

Четырнадцать печальных откровений -
Не много ли печали над землей,
Проснувшейся, веселой и весенней,
Пропахшей и духами, и смолой?

       Да, авария случилась в разгар весны, когда природа цвела, уповая на счастье. Так начинается второй сонет, в первом же было и «пространство из бетона», и ползущая «из пояса змея». Метафорические образы, воплощающие зло, препятствуют «печальным откровениям», однако не зря разбег взят не с них – с других по смыслу, христианских по духу строчек:

Воскресшие мгновенья бытия
Приблизились, и время их - настало.

       Они и стали квинтэссенцией всего: и Великого поста, и Пасхи («Христос воскрес!»), оказавшихся среди взбунтовавшихся микрочастиц. Только «воскресшие мгновенья» означают не вечность, а память, невозможность изжить трагедию без нравственных потерь и осмысления. Речь об отце, матери, доме – самом ценном, неповторимом на земле. Подчёркивая неожиданность, неведомый характер обрушившихся испытаний, Дмитрий Гавриленко не принижает их, не преувеличивает, не паникует:

Шумит ли огнедышащий дракон?
Раскрыл свои двенадцать пастей змей?
Чудовища всё небо закупили?

Едим и пьём, и веку испокон
Те, кто пьянее водки и трезвей,
Не расцвели, а просто жили-были.

       Добротные рифмы сплетённого типа и метафоры не завуалировали суть, а наоборот, прояснили её. В определённости я увидела обаяние приведённых трёхстиший. Налицо также не замызганный, не приевшийся подход к рифмовке в сонете. Магистрал оправдал себя возросшей выразительностью, функциональностью и усилившейся плавностью стиха, превзошедшей традиционную форму.

       В четверостишиях «Чернобыльского венка» также заметны композиционные новшества. Они связаны с лирическим характером сонетов, сокровенностью, которой невозможно добиться в чересчур сухом классическом обличье при использовании пятистопного ямба:

Я плакал так, как плачу я сейчас.
Да будут грозы, слезы не напрасны!
Мой тихий, мой родной очаг погас,
Но он живёт, по-прежнему прекрасный.

Мне от него по-прежнему тепло,
И в этом главный смысл родного дома.
Царапнул сердце, словно гвоздь стекло,
Незримый враг, что вырос, как истома…

       Жизнь время от времени подбрасывает людям лихие случаи гаснущих «родных очагов», бедокурит, испытывая их терпение. Дмитрий Гавриленко описал лишь один пример вырвавшейся на волю стихии, которая полностью утратила первоначальный созидательный характер. Метафоры красочны и серьёзны, созвучия соответствуют старым требованиям к сонету. Что касается самого глубинного в венке, трепетного, исконного, то оно таково: погасший очаг живёт и по-прежнему одаряет своим теплом. Циклопическое пламя катастрофы не в состоянии уничтожить несуществующий огонёк, пока обычное сердце по-человечески бьётся в груди.

                                                                       ГАЛИНА ГЛИНСКИХ

12 января 2018 года