Итальянский театр

Реджо Эмилия. В городе появились афиши, извещающие о том, что в театре состоится концерт Фабрицио  де Андре. С билетами не так-то просто: слава артиста велика. Обращаюсь за помощью к всесильному Беневелли. «Постараюсь!»
И вот, вместе с кавалером, я в первых рядах одного из театральных балконов… 
« Театр в Италии решительно есть политическая мера, как газета в остальной Европе,- писал в XIX веке литературный критик и мемуарист Павел Анненков. — С девяти вечера великолепная зала наполняется народом: тут поет удивительный Ронкони и тут же позволяется итальянцам проявить свое индивидуальное значение, а также вылить и накопление желчи, вредной для здоровья, в свистках, шуме, шиканье при малейшей оплошности певца, хотя два солдата с ружьями и стоят по обеим сторонам оркестра…» В Италии,  где все определяется первостепенностью принципа преобразования действительности и так или иначе  связано с понятием «зрелищность», присутствие на сценических представлениях заменяет людям участие в  политических собраниях. Так, в театре, пребывая в окружении других, каждый имеет возможность открыто выразить  свое суждение о том,  что является  для итальянцев главным  в общем  для всех мире, — его эстетической ценности.  Сцена в Италии – это, пожалуй, единственное  место, где  рождаются национальные герои.  Артист, мастер сцены здесь – высшая похвала.  Если же представления публики о «прекрасном» оскорбляются некачественностью игры артистов  или халтурностью постановки, ее недовольство может обернуться массовыми народными волнениями, как, например,    это случилось, здесь, в Реджо Эмилии 30 апреля 1791 года… Действенность политики определяется ее зрелищностью и способностью зрелищность обеспечить…
На сцене музыкантов человек двадцать, хотя де Андре вполне для аккомпанемента мог бы обойтись одной гитарой: он «кантауторе» — поющий автор, или, говоря иначе, бард.  Жанр авторской песни, как и во всем мире, в Италии, имея  свою публику,  противостоит жанру эстрадной песни. Трагическое столкновение этих  направлений произошло в 1967 году на фестивале в Сан-Ремо. Тогда генуэзский кантауторе Луиджи Тенко представил  на «форуме смысловой легковесности», как иногда называют сан-ремовский фестиваль, одну из своих непростых — по тексту- песен и  крайне рассчитывал на победу. Но жюри вместо его серьезной композиции пропустило в финал песенку под названием «Я, ты и розы». Человек с лабильной психикой, Тенко написал записку, в которой просил расценивать  его последующий шаг как протест против решения жюри, и  застрелился.  Когда  в гостинице гремел роковой выстрел, на сцене театра «Аристон» звучала песня,  слова  которой  журналисты, комментировавшие трагическое событие, назовут злой усмешкой судьбы: « жизнь будет продолжаться и мир не остановится…» Смерть Тенко не повлияла даже на ход  конкурса: « Остается фактом,- заметит позднее журналист Альдо Гарция,- что, несмотря на случившееся, фестиваль не остановили, чтя традицию «зрелище должно продолжаться...»»  Жизнь продолжалась, мир не остановился. В Сан-Ремо в пику традиционным фестивалям  стали проводить так называемые  антифестивали  — международные слеты бардов, на которых среди участников бывал и Булат Окуджава. Только вот со смертью Тенко около  его подруги, выступавшей вместе с ним на  том злосчастном конкурсе известной певицы Далиды, началась круговерть самоубийств: один за другим ее друзья и родственники стали по собственной воле уходить из жизни. Люсьен Морис, Ришар Шамфрэ… До тех пор, пока и она сама  не последовала по их мрачному пути, будто в  подтверждение того печального поверья о магической притягательности добровольной смерти, согласно которому, если пример самоубийства  входит в жизнь человека,  он уже не отпускает его мыслей  и в конце концов  приводит к тому, что и  сам этот человек  накладывает на себя руки…
Публика занимает места.  Повсюду оживленные громкие разговоры. Смех…« Захожу в восемь или десять лож,- описывал атмосферу итальянского театра  Стендаль.-  Нет ничего милее, приятнее, достойнее любви, чем нравы миланского общества. Совершенная противоположность Англии: ни одного сухого, унылого лица. Женщин обычно сопровождают их возлюбленные. Безобидные шутки, оживленные споры, громкий смех, но никто не напускает на себя важности.
Наше чванство, которое итальянцы называют принужденностью, наше великое искусство принимать представительный вид, без чего нельзя рассчитывать на общественное уважение, у них вызвало бы предельную скуку. Проникнувшись очарованием этого милого миланского общества, невозможно от него отрешиться. Многие французы великой эпохи, явившись сюда, добровольно надели  на себя цепи и несли их уже до самой смерти». Иначе оценивал непринужденность итальянской публики современник Стендаля, историк Михаил Погодин: « Что сказали бы московские наблюдатели приличий, увидя меня в театре среди такой сволочи? А нам что за дело: мы слышали прекрасную музыку, мы видели прекрасный балет, подметили две-три черты национальные и заплатили дешево… говори, кому что угодно.»  Ничего не поделаешь: Россия в манерах всегда была сориентирована на аффектированную Францию. Даже государственные флаги похожи, было однажды с иронией замечено   по этому поводу...  
Раздаются первые аккорды песни – публика обрывается в аплодисментах. Де Андре начинает концерт с баллады « Война Пьеро», рассказывающей об итальянце, погибшем на войне в маковых  полях… Единодушная реакция зала -это не всплеск патриотизма. Для итальянцев  тема войны –  воспевание  жизни, биологичности бытия.  Сегодня в Италии нет ни милитаризма, ни  шовинизма. Ее претензии на  мировое господство отошли в прошлое. Латинское слово «bellum» – война – не вошло в ее язык. Научив весь мир воевать и подбросив ему — как вселенскую — имперскую идею, она теперь наблюдает, как    пытаются сорвать банк истории ее ученики и предоставляет им свои территории под военные базы. Циклы истории неумолимы. Недавняя попытка Италии возродить свое великое прошлое, возвестив миру о фашизме – явлении, построенном на имперских символах Рима, – было похоже на спектакль, на буффонаду. Словно по чьей-то злой воле все итальянские фашистские гимны получались у композиторов похожими на опереточные фрагменты, а все операции итальянских военных  смотрелись пародией на славные баталии их далеких предков.