Италия.Юг, или когда поэт опасней пистолета.

КОГДА ПОЭТ ОПАСНЕЙ ПИСТОЛЕТА

Городок расположен между Бари и Бриндизи, древним портом Брундизием, откуда Помпей  на погибель римской республики  выманил  перешедшего Рубикон  Цезаря за пределы Италии. Остуни называют белым городом за цвет его домов матовеющих под голубым небом перед бескрайней лазурью Адриатического моря. Узкие улочки.Подъемы, спуски.Вдоль стен домов, сидя на стульях так живописно, будто позируют невидимому художнику, беседуют старики. При вашем приближении они замолкают, провожают вас взглядом и возвращаются к прерванному разговору. В затененных местах на прохладном камне валяются собаки. Из баров доносится будоражущий аромат кофе. С запястьев редких прохожих  слепят бликами золотые браслеты.
— Ты куда, Мимо? – спрашивает с террасы  ресторана проходящего рядом парня развалившийся на стуле седовласый синьор.
— Да дела есть...
— Работать? Присядь – и все пройдет... 
Это юг полуострова –  мир вечного односезонья, мир лишенный границ.   Солнце здесь будто плавит течение времени. Все эпохи  размываются   в танцующем струями горячем воздухе  и их выраженные  камнем очертания теряют свою четкость в мареве. 
Даже запахи утрачивают здесь свою ассоциативную очерченность, и  в отличие от 
северных побережий, где прибитые к берегу  водоросли напоминают о давно немытом 
общественном туалете, на юге они не вызывают неприятных обонятельных ощущений. 
Жизнь воспринимается здесь как нечто данное и  не требующее изменений, которое с 
трудом поддается оценкам и  делению на хорошее и плохо: oна просто есть. Это 
ощущение здесь настолько сильно, что неизбежно вспоминается, что в некоторых 
диалектах юга отсутствуют наречия "хорошо” и "плохо”. Здесь от всего исходит 
ощущение того, что главное в земной жизни — что-то неземное. Под палящим солнцем, 
вблизи всеобновляющей воды, человек здесь словно пребывает  в истомном соитии со 
Вселенной и каждое его движение, каждое действие, как нигде, воспринимаются  здесь 
как некий ритуал, который он совершает для   мелких земных божков, оскорбляя тем 
самым   верховное божество мира  .  Это своего рода европейская нирвана.   Эмблемой 
юга могла бы стать фигура человека, который, раскинув руки, открывает себя стихиям 
космоса и несущему энергию солнцу.  
Юг Италии  назывался в  древности  Великой Грецией: греков здесь было больше, чем    
в самой Греции, а греческие храмы в Селинунте и Пестуме уже стояли десятки лет,   
когда Перикл только начинал строительство знаменитого Парфенона. В этих  
предрасполагающих к философской созерцательности  местах прижилось 
космогоническое мировосприятие эллинов, что сделало их  обитателей    непохoжими 
на других жителей Италии. В основе здешнего образа жизни — то особое ценностное   
состояние, которое римляне определяли непереводимым словом "otium” , 
противопоставлявшимся понятию «negotium», обозначавшему  активную деятельность,   
включая коммерческую, о чем говорит и производное слово "негоциант”.       
В средние века юг Италии был своего рода вотчиной религиозного мистицизма, 
излюбленным местом отшельников. В Калабрии, родился и проповедовал величайший 
пророк Иоахим дель Фьоре (Иоахим Флорский), считавший, что будущность  
принадлежит исключительно отшельнику, который будет служить связующим звеном  
между Западной и Восточной Церковью и примирит со временем все великие 
религиозные группы человечества в единой трансцендентной вере в Духа, проповедью  
своею смягчая сердца язычников и направляя древний Израиль, утомленный своим 
долгим сопротивлением, в недра вечной Церкви.  «Гористая местность Калабрии,-
пишет французский историк Эмиль Жебар,- с ее дикими ущельями и неожиданно 
открывающимися видами на залитое солнцем море очень благоприятствовала 
мистическому настроению. И заметим еще, что этот мистицизм, живший в горах  
Калабрии, находился в совершенно исключительных условиях: с тех самых высот, на 
которых они скрылись от мира, отшельники свободно могли наблюдать за обеими 
великими религиями, поделившими между собой ту часть мира, известного  
средневековым людям, которую не успела еще завладеть Римская церковь: мы разумеем
Ислам и Восточную церковь.
Однажды случилось так, что во время проповеди Иоахима о грехах человеческих небо 
покрылось тучами и пошел было сильный дождь, но внезапно облака прорвались в 
одном месте и радостный луч солнца сразу залил светом всю церковь. Иоахим 
остановился на полуслове, запел Veni Creator и вместе с народом вышел на паперть 
приветствовать солнце.”  Чувствовать тайну в солнце, и видеть  солнце в тайне,- 
природная благость на юге усиливает в человеке религиозность. Ибо религия, как 
заметил русский историк Фаддей Зелинский, это не то, что вера, или исповедание, или 
благочестие; это таинственная цепь, «связывающая» (religans)  нас  с чем-то выше нас, 
в чем бы оно ни заключалось; мы можем прекратить все практики благочестия, можем 
отказаться ото всех догматов, составляюших какое-нибудь исповедание, можем даже 
потерять всякую веру – но мы остаемся религиозны до тех пор, пока отводим в своем 
миросозерцании известную область великому Непознаваемому и чувствуем нашу 
относительность к нему. "Все мы вышли из моря, — сказал мне однажды  сицилийский 
рыбак. — А оно, вон, видите, сливается с небом. Оно его продолжение. А значит, и все 
мы спускаемся сверху.”                     
На юге многие обладают художественным  видением действительности и поэтическим 
дарованием. Порой  это  объясняют температурными характеристиками территории: 
жара, из-за ее особенности вызывать у человека  существенные энергетические потери, 
не способствует практике таких «внешних» видов искусств, как, например, скульптура 
или живопись,   и творческий процесс при ней смещается «внутрь» человека, давая 
как результат энергоемкое слово.     Как бы то ни было, именно эта часть полуострова 
дала Италии наибольшее число поэтов, писателей, философов и проповедников. Здесь 
родились величайший итальянский драматург Пиранделло, крупнейший философ 
Бенедетто Кроче, известнейший литератор Габриеле Д‘ Аннунцио… Наиболее 
знаменитые университетские профессора во все времена были в Италии  выходцами с 
юга. Здесь, на юге, полуграмотный почтальон, едва узнав, что такое метафора, может  
спросить: "Так значит, мир со всеми его морями, горами, всей его природой — тоже 
метафора      чего-то ?”  
Сегодня древние добродетели созерцательного юга  на севере Италии считаются чуть 
ли не пороками. Северяне  пренебрежительно называют своих соседей "поэтами”, 
вкладывая в это слово все испытываемое ими отвращение к тем, "кто не хочет 
крутиться всю жизнь волчком ради обогащения”.     Менее прогретые солнцем и  в 
большинстве своем, поскольку удалены от моря, не ощущающие животворности воды, 
они стоят на одну ступень ниже, по сравнению с южанами, в понимании космичности 
жизни, дарованном обитателям некоторых мест нашей планеты в виде возможности , 
испытывая на себе плавящее воздействие лучей и видя перед собой единение стихий,  
чувствовать свою причастность к тайнам Вселенной и несуетливо  и несуетно пребывать в мире .   
Бог севера  — типично италийский бог Янус, бог инициативы, практичности, бог, 
давший людям деньги, а бог юга — это наделенный чертами греческого Кроноса   
Сатурн  в своем качестве бога безвременья, самодостаточности  и блаженного 
созерцания космоса. Поэтому  все новое воспринимается здесь как  чуждое и все то, что 
пытались когда-либо  насильственно насадить на юге, неизбежно отторгалось или 
перерабатывалось до неузнаваемости. Так, например,  через несколько лет после 
введения в Южной Италии наполеоновского кодекса, он был до такой степени 
"обработан” местными традициями и мировоззрением, что французские адвокаты не 
могли в нем узнать свое детище.  Не  оказалась  созвучной образу жизни юга и 
промышленная революция, инстинктивно  понимая, что предлагаемые ею выгоды не 
стоят требуемых жертв,  в дисциплинированном производстве полезных предметов  
южане счастья не разглядели. Они неуютно чувствуют себя в новых производственных 
системах и  часто их побеждают тупые конкуренты с бульдожьей хваткой. Но они не 
собираются сдаваться  и превращаться  в homines economici -   героев профитного 
общества, глупо посвящающих себя исключительно деланию денег.   Юг  горд своим 
прошлым  и остается ему верным. "Так было,- сказал мне однажды знакомый калабриец  
из селения Калимера, что на греческом, на котором здесь говорят до сих пор, означает 
«добрый день!». — И так будет всегда.”  Ритм жизни юга – оtium, севера -negotium.
Со стороны может показаться, будто  близость неисповедимого космоса и ощущение 
планетарности жизни отвращает южан от земного. Предпочитая деньгам спокойствие и 
"внутренний зов”, они готовы жить в посредственных условиях, лишь бы иметь 
возможность не расставаться со своим приближенным к  Непознаваемому 
миросозерцанием и  пребывать в мире так, как  им по душе.  " Так немного надо этим 
людям,- писал классик итальянской литературы Джованни Верга,- чтобы в своих 
расшатанных живописных домишках, глядя на которые издали, кажется, будто они 
претерпели  качку,  — они находили то, что вы с остервенением ищете в Париже или 
Ницце…” Здесь действительно может создаться впечатление, что, счастье,  как сказал 
французский писатель Поль Леото, это шагать следом за старым псом, закидывая в рот 
вишню. 
" Покой в сочетании с достоинством”- так, пожалуй, можно определить  словами 
Цицерона  образ жизни юга. Достоинство и честь — здесь не просто слова. Недаром юг 
Италии нередко называют нравственным противовесом экономически развитого 
севера. В отличие от северян, которые стремятся к власти, чтобы обогатиться, южане 
как правило, если обогащаются, делают это исключительно  для того, чтобы  
властвовать.  Ведь именно власть позволяет безмятежно пребывать в  otium -  этом 
далеком от экономики блаженном состоянии созерцания и открытости космосу:  она  
охраняет достоинство, без которого  невозможен ни покой, ни размеренная радость 
каждому простому мгновению жизни. На некоторых южных диалектах нельзя сказать: 
я хочу есть. Этой  надрывной формуле севера, в которой слышится готовность во все 
тяжкие броситься на заработки, в них соответствует дышащее степенностью древнее 
выражение « я хочу, чтобы я ел», — которое,  звуча властно и именно власть отражая, 
указывает на то, что об удовлетворении желания должен позаботиться  окружающий 
мир. «Южанин,- пишет журналист Луиджи Бардзини,- мыслит не экономическими 
категориями, а категориями власти, категориями политическими.»   В этом нет ничего 
удивительного, напротив, это лишнее подтверждение философичности и натуральности  
бытия юга: ведь власть – древнее денег… 
Правда, вести безмятежное существование, охраняемое  силой личного авторитета, 
становится все сложнее. Идти спокойно за старым псом, увы, как выясняется, можно 
лишь в том случае, если неподалеку есть подчиненные твоей воле псы молодые .
 "Желание казаться, иметь видимость, — пишет итальянский писатель Лучано Де 
Крешенцо, — при всем том, во что  сегодня эта видимость обходится, заставляют тебя 
проституировать и заканчивается тем, что ты уже не можешь придаваться otium, 
который, если хорошенько посмотреть, является наижеланной метой мудреца”. 
Так, слово «поэзия» обретает свое древнее значение – действие,  тот, кто в душе поэт, 
становится опасней пистолета,  предрасположенность к созерцательности 
оборачивается бедами,  и "мой покой и мое достоинство” становится "нашим делом”, 
или как говорят итальянцы, "коза ностра”… «Если завтра засадить за решетку всех 
мафиози, — писал в XIX веке о юге Италии министр народного образования Паскуале  
Виллари,- к вечеру мафия будет восстановлена, ибо ее никто не создавал  и она  
рождается как естественная форма этого общества.»    

Другие произведения автора:

Из разговора военных

СПИСАННАЯ ЖИЗНЬ 15 БАБСКОЕ

Место святое