«А вот живу,  не съехавши отсюда…»
     Чеховский  камертон  Бориса  Чичибабина..

Светлые  чувства вызывают воспоминания о Борисе  Алексеевиче Чичибабине, которого я  впервые увидел в 1993 году в Гурзуфе. Был  жаркий июньский  день. Разворачивался привычный  сценарий  Пушкинского праздника, на который приглашены были Б.Чичибабин и Е.Рейн.  Борис Алексеевич скромно сидел  на скамейке в парке рядом с бровастым и маститым Евгением Рейном в ожидании начала поэтических чтений у  подножия памятника Пушкину. Борис Чичибабин… Этот поэт, однако,  сиял совсем не отраженным,  как в случае с Рейном, светом, -  Рейн, в сущности, высветился на поэтическом небосклоне благодаря Иосифу Бродскому. Чичибабин – это  человек-кремень. Человек-судьба…
Я представился Чичибабину, пригласил его в Чеховский музей. Обменялись телефонами. Я заглядывал вперед:  в апреле следующего года у нас соберутся чеховеды на конференцию, хорошо бы пригласить  Бориса Алексеевича… Он ведь живет неподалеку – в Харькове.
Так оно и случилось.  В  январе  1994 года  я послал приглашение. Через  месяц пришло письмо их Харькова, написанное ровным,  идеально читабельным почерком,  где каждая  буковка  была выписана  на особицу:
      
                      «Дорогой  Геннадий Александрович!
    От всей  души спасибо Вам за ваше  доброе письмо  и извините, ради Бога,  за то,  что   отвечаю на него  с некоторым опозданием.  С понятными, и тем не менее,  не  вмещающимися в слова  благодарностью и радостью принимаю ваше  любезное приглашение  на Дни Чехова в  Ялте. Заранее радуюсь представившейся возможности  еще раз побывать в памятном и  милом Чеховском  доме,  да  еще в обществе людей,   любящих Чехова. К сожалению, возраст и состояние здоровья  вынуждают меня осторожно   относиться ко всяким дальним поездкам,    даже таким радостным и праздничным,  и оговаривать   свое согласие на них   непременным условием:   если буду жив и здоров. Так вот:  если  буду  жив и здоров,  мы с Лилей постараемся  добраться до   Ялты – троллейбусом из  Симферополя -  где-то в середине дня 2 апреля. До этого дня  еще  далеко, и думаю,   что Вы  еще напишете нам,  что нужно будет делать дальше.
    Меня несколько смущает задуманная  Вами  «творческая  встреча с чеховедами -  участниками международной  научной конференции». Чехова я  люблю  безоговорочно и безоглядно,  и с годами все больше и больше, и как писателя (больше которого  в русской литературе  я  люблю только Пушкина), писателя-друга,  писателя-собеседника, писателя-спутника, и как человека,  безусловно одного из самых   совершеннейших и прекраснейших   русских людей  за всю историю России, но я  абсолютно не представляю,   что я  мог бы сказать  о нем  участникам  такой   конференции. Свои  стихи  читать я готов.
    С  удовольствием вспоминаем – Лиля и я -  нашу,  к сожалению, такую краткую по времени, прошлую встречу  в  Гурзуфе,  которая  совпала   в наше памяти с открытием  нами гурзуфских чеховских мест – домика и целого пляжа.  Наши гурзуфские дни мы проводили   на  этом пляже с поэтом  Евгением  Рейном и с ним  же  уехали потом в Коктебель на празднование 100-летия  Волошинского дома.
  Дай Бог, чтоб  Дни Чехова в Ялте  удались так, как  Вы их задумали – светло и хорошо.  Будьте здоровы и  благополучны в новом году  и, насколько это возможно,  удачливы и радостны.
   Привет Вашим близким,  друзьям и товарищам.
                         Ваш Борис  Чичибабин».

На обороте  листа   тем  же аккуратным почерком  Борис Алексеевич   записал свое стихотворение  «Смута на Руси»:

Толкуют сны. И как  не верить сну-то?
Хоть все потьмы слезою ороси.
Услышу: «Русь», а сердце  чует: «смута»,
И в мире знают: смута на Руси.

А мы-то в ней,  как в речке караси.
А всей-то жизни час или минута.
И что та  жизнь?  Мила ль она кому-то?
На сей вопрос  ответа не проси.

А вот живу,  не съехавши отсюда.
Здесь наяву и Чехов  жил,  как чудо,
Весь мир даря вниманьем и  тоской.

Есть смуте срок.  Она ж неуморима,
Моя Россия – Анна и Марина,
И Божьи светы – Пушкин и Толстой.

И ниже   - чичибабинская приписка: « И Анна, и Марина  Чехова не любили, что я,  грешным  делом,   прощаю им с большим  духовным усилием. Но это уже их  дело,  их  беда. А мы любим!».

                                           * * *
    Наступил апрель 1994 года -  время проведения традиционных  Чеховских чтений.  Начало этим   научным собраниям положила  в  1954 году  сама Мария Павловна Чехова. Мы  сделали  Чтения ежегодными, международными, обогатили   их  театральными фестивалями. Как и  обещались,  Борис  Алексеевич  с  женой   приехали в  Ялту. Мы постарались избавить  чету Чичибабиных от расходов по  проезду и проживанию. Спонсором  стал  книготорговец Александр Шумский, личность в Ялте 1990-х годов известная.  Бывший  офицер,  чернобылец,  он сумел замечательно развернуть книжную торговлю.  Вместе с ним и журналистом Татьяной  Барской мы проделали  благое дело -  факсимильное издание  знаменитого альбома Синани с автографами  Горького, Бунина, Куприна, Шаляпина, Бальмонта, Станиславского… Шумский  выделил деньги,   я  поехал в Москву, выпросил в  РГАЛИ  драгоценный альбом на пару часов для пересъемки. Помню,  съемку проделывали в подвале Института мировой литературы на аппарате величиной  с автомобиль.
Итак,  Шумский оплатил дорогу и гостиницу для  Бориса Алексеевича и его жены Лилии Карась. Поселились они  на улице Рузвельта, в гостинице «Южная»  у самого моря. Номер  из двух комнат, второй  этаж, окна на юг…Солнечная  набережная  в  десятке метров от  гостиницы. Хотелось, чтобы  Поэт и его Муза отдохнули как следует. Погода стояла прекрасная, выступление в музее прошло отменно, тем более  поэт не только прочитал стихи, но и прекрасно высказался о значении Чехова в русской культуре. Его выступление, а также интервью  в  чеховском саду записало телевидение, я получил кассету и потом, когда  Бориса Алексеевича уже не стало,  передал Лилии Карась. В 1998 году в Харькове вышел двухтомник  Чичибабина, который вдова поэта прислала  мне «в память о Борисе Алексеевиче», но – увы – среди литературных высказываний  Чичибабина там  не было ни слова о Чехове. Вероятно,  кассету просто не успели расшифровать.
Поэту было свойственно благоговейное отношение в Чехову – может, не столько  к  писателю Чехову, как к Антону Павловичу  Чехову, глубоко русскому человеку, наполненному светом добра. Чичибабин смело ставил писателя Чехова в один ряд с  Иисусом, Диккенсом и Гоголем  («Вместо рецензии»,  1991), а когда говорил о России,  в его сознании всплывали имена Пушкина, Толстого и, конечно, Чехова, которые спасли поэта от искушения   «съехать»:

А вот живу, не съехавши отсюда!
Здесь наяву и Чехов  жил, как чудо,
Весь мир даря  вниманьем и тоской.
                                           (Смута на Руси, 1974-94).                              

Читая  Чичибабина, я  вдруг находил отголоски  чеховского отношения  к  самому главному в человеке -  отношению к Богу. «Когда я говорю «Бог», я имею в виду не церковного Бога, в которого я не верю. Мой Бог начинается не «над», а  «в»,  внутри меня, в глубине моей <…>. Эта глубина «одновременно становится и  такой же вашей глубиной, и  глубиной  всех других людей <…> и глубиной  всех животных,  всех растений, божественно-всемирной глубиной. <…> Бог один – у православных и католиков, у  христиан и евреев,  у мусульман и буддистов, у верующих и неверующих, иначе вся идея Бога теряет всякий смысл». Как тут не вспомнить  чеховское высказывание о  романе Толстого «Воскресенье», где уравнены в правах и  святое Евангелие, и Коран.
Итак, интервью Б.А.Чичибабина в Доме-музее А.П.Чехова  в апреле 1994 года.  Борис  Алексеевич  отвечал  на  вопросы   сотрудницы  Ялтинского   телевидения  Ларисы  Лысовой -  а больше,  как  мне кажется,  отвечал  на  вопросы,  которые  мысленно   ставил   самому  себе.   «Сейчас  интеллигенцию  обвиняют  во всем,  что  только  можно  придумать.  Предают  анафеме. А  ведь  Чехов   и  был  как раз  русским  интеллигентом -  то  есть,  прекрасным  человеком».  Борис  Алексеевич  специально  оговорил  свое   понимание   «русского»:  это  и  украинец,  и белорус,  и  вообще  славянин -  то  есть  русский  по духу, а  не по  крови. Сам  он  женат  на  Лилии Карасик,  которую к  русским  никак  не отнесешь,  но   по  духу  они  родные  люди. Так  вот:   русского  интеллигента   отличает  то,  что  ему  не  может быть  хорошо,  если кому-то  плохо.
Очень  глубоко в  сущность русского  интеллигента  проник   религиозный   мыслитель,  замечательный  писатель  Даниил  Андреев. Он  ввел  в  наше  сознание понятие   «вестничества».  В  19  веке авторитет  церкви  как духовного   наставника  народа  сильно  упал. Взамен  пришли  вестники -  люди  русской  культуры,  которые  приносили  благую  весть свыше.  К  ним  причисляют и  Пушкина,  и Достоевского,  и Толстого. Чехов  -  тоже  вестник. Кому-то  это  покажется  странным:  Чехов ведь был врачом,  его считают  атеистом и   материалистом.  Но прочтите  его  рассказы  и пьесы  -  очень  странный  атеист!  Его  герои не  могут  жить  без  веры,  без  идеалов. А  как  Чехов     ценил  личность  Христа!  Исповедовал  главное в  нравственном  учении   христианства -  добро,  любовь… Удивительна  его любовь к  людям. При  том   не  был  проповедником -  не  придумывал   какого-то  учения,  никуда  не  звал.  Был  просто  писателем.  Совершенно прав  Даниил  Андреев:  если  бы  Чехов  дожил до  семидесяти  лет  -  это  было  бы  воплощение  святости и  гениальности.
И  еще  раз  Борис  Алексеевич  возвращается  к  мысли  о  чеховской  нравственной  закалке:  вроде  бы  объективный  писатель – но  все пропитано любовью,  милосердием,  жалостью… Как  у  Пушкина,  который   стоял  у  истоков  века  девятнадцатого. Этим  Чехов  резко  отличался, к примеру,  от  Ивана  Бунина,  который  часто  бывал  эгоистичен.  В  80-х  года,  вспоминал  Чичибабин,  мы   частенько  размышляли   о  бытийном  наполнении  исторических  персонажей.  Сталин, конечно,  был  типом  антихриста. А  кто  же   был  близок   Христу?  Почему-то имя  Чехова  всплывало   прежде  иных  имен… Необычный  человек.

                                       * * *
Ялтинские  дни   Бориса  Чичибабина  начинались  красиво и  содержательно. Потом  идиллия развеялась. Несмотря на прекрасную погоду, у Чичибабина начались приступы удушья – он страшно страдал астмой… Наконец, когда полегчало, мы пригласили  Чичибабиных к  нам домой.  Пришел и Саша Шумский с  женой, принесли огромную, немыслимо вкусную   скумбрию… Конечно, Бориса Алексеевича просили почитать, но он  сослался на  трудное дыхание. Стихи читал я; очень уж хотелось блеснуть талантами… Чичибабин слушал молча,  шевеля густыми бровями. Ни слова одобрения или порицания  он не высказал – он вообще старался быть нейтральным, особенно по отношению к молодым, начинающим авторам… Зато откровенно  понравились ему  кулинарные изыски моей Татьяны, которая приготовила свой фирменный салат «Мимоза».  На прощанье мы подарили Чичибабиным  крымскую керамику – изящно выгнутый  кофейник  в восточном стиле.  В ответ  Борис Алексеевич подписал нам свою факсимильную книжечку стихов: «Дорогим Тане и Геннадию Шалюгиным, которых я полюбил навеки. Борис Чичибабин. 14.04.1994». Стихотворения – их в книжечке всего  15 или 16 -  были  написаны от руки – ровным, аккуратным, бухгалтерским почерком.
Тут было  и знаменитое стихотворение  о «Матери смерти», и не менее знаменитое – о красных помидорах. Не могу не привести строфу  стихотворения, в котором меня поразило удивительное сочетание  жестокой прозы   сталинского застенка  - и   тоски по родимому дому:

Как я дожил до прозы
С горькою головой?
Вечером на допросы
Водит меня конвой.
Лестницы, коридоры,
Хитрые письмена…
Красные помидоры
Кушайте без меня.

Где тут родной дом? - спросите вы. Символом  н е у п о м я н у т о г о дома и стали красные помидоры - их теплый  вкус, запах родного огорода… и  даже немного  старого  валенка. Мне припомнилось мое детство, дом, в котором тоже говорили  вместо «есть» - «кушать»; вспомнилось, как  мы, четверо послевоенных детей,  набирали в огороде зеленых помидоров и прятали их в валенки. В тепле и  темноте  плоды сначала робко бурели,  а потом наливались  тугой и сочной краснотой… Очень  точный  образ родного дома!
  Есть в моей  библиотеке книжечка  Бориса  Чичибабина  «Экскурсия в  Лицей». Летом 2007 года  А.Головачева,  нынешний  директор  Дома-музея  А.П.Чехова,  встречалась в  Гурзуфе с  женой  Бориса Алексеевича  и  передала мне подписанную  ею сборник стихов:  «Геннадию Александровичу  Шалюгину  на память  о Борисе Алексеевиче   и встрече в  музее А.П.Чехова. Лилия  Семеновна  Карась-Чичибабина. 06.06.06».  Одна  дата чего  стоит!  Тотчас перед  глазами  встал  Борис Алексеевич – огромная голова с мохнатыми  гусеницами бровей, с  большими  добрыми  ушами,  с  крупным  носом,  большим  ртом и  огромным  добродушием  в улыбке.  Лев Толстой  казался  значительным  -  при  всем  том,  что  лицо,  голова  были  невелики. Это  я  точно знаю,  вспоминая его посмертную маску в музее  на станции Астапово. А Чичибабин не  казался  -  он  был большим во всем  - в  таланте,  в  чертах  лица,  в   просторах необъятного  черепа.  Вот,  держа в руках  то его  черный  посмертный двухтомник,  то   «экскурсию в   Лицей»,  то   книжку   Игоря Лосиевского  «Встреча с Петраркой», в которой   собраны  наблюдения  над  отражением  темы  Петрарки в  лирике  Чичибабина,  понимаешь, как  значительно  было содержание  этой  огромной  головы.
    Открыл страницу с  «Одой русской водке»  (1963). Слово «Ода»,  конечно,  сразу  отсылает   в  век  восемнадцатый,  время весеннего  цветения  торжественного  жанра  оды. Великим  одическим певцом  был  Ломоносов  он  пел  Императрицу,  Россию,  Науку,  возлюбленную  Тишину,  сиречь  Мир. Потом оду  видоизменяли,  насыщали  то философской  проблематикой, то автобиографическими мотивами, то перелицовывали…  И все  это  отразилось,  как в зеркале,  в  чичибабинской  «Оде  русской водке».  Вот  звучит  излюбленный  четырехстопный ломоносовский  ямб: «Поля  неведомых планет // Души славянской не пленят…». Вот  он обращается за вдохновением,  дабы   возвысить в стихах сей достойнейший предмет:  «О, где мне взять  достойный слог //  Чтобы воспеть…».  Вот   гремит   старославянская  лексика:  «сие народное питье»,  «воспрянет»,   «дабы»,  «сию»…  А  вот  и ернические мотивы   авторов «ироических  поэм»  18 века: «Воспеть сию  бурду»...  «Наши думы высоки,  когда мы  тяпаем  ее»...  «Воспрянет светлое питво…» Сюда попали и  сленг   забулдыг  прошлых  веков (финь-шампань),  и нынешний  лагерный  жаргон (стукачи).  И получается,  что водка  -  точно  «дар»,  но  дар особенный,  дар   с подкладочкой,  иначе  не  назывался  бы  то   «хрустальным  настоем»,  то   «питвом» или  «бурдой». Вот  эта  удивительная  полифония  и  радует в стихах  Чичибабина,  который  тоже с  удовольствием «дул»    сие народное питье,  ссылаясь на авторитет  гения русской поэзии  - Александра Сергеевича  Пушкина:

Мы все когда-нибудь подохнем,
Быть может,  трезвость и мудра, -
А Бог наш  - Пушкин    пил с  утра
И пить советовал потомкам.
 
     Читаю и книгу   Игоря Лосиевского  «Встреча с Петраркой»,  которую он преподнес  мне в  сентябре  2005  года.  Книга  о  Чичибабине,  о  перекличках с  Петраркой  в  темах  любви и смерти. Борис  Алексеевич пережил жуткий  кризис  в  1967 году,  хотел  даже покончить жизнь самоубийством. Наслоилась  и  семейная  драма,  и  духовный  тупик – он ведь  в годы  хрущовской оттепели  сильно  уверился  в  идеях коммунизма, собирался  накатать поэму про Ленина… Удивительно -  он ведь  столько  лет просидел в  лагере  как антисоветчик!  Спасла его любовь  к  Лилии  Карась, удивительная  любовь в сорок  пять лет…
    Когда  Чичибабин  умирал,   его последними словами  были:  «Мне помолиться  надо… Боже  мой!  Боже  мой!».


В конце  1993 года  я послал Борису Алексеевичу  свои стихи, ему посвященные. Они  намекали на  печальную страницу его биографии – сталинские  лагеря. Я воспользовался образом современного философа, который  называл пути человечества к свету и добру полевыми дорогами, а лесными дорогами -  пути  в тупики  темного прошлого.

                                    Борису Чичибабину
                  ЛЕСНЫЕ ДОРОГИ
   
     Лесные дороги, слепой лабиринт,
     Все мари, да гари, да хари кикимор.
     История крутит заржавленный винт
     Машины движенья славянского мира.
   
     Железный терновник вокруг лагерей,
     Безглазые вышки, барачные норы...
     Как долго в печальной отчизне моей
     Вы были итогом идейного спора!
   
     Сочится из гор, и озер, и болот
     Тоска потерявших дорогу лесную.
     И если труба их на суд призовет -         
      То хватит ли места для всех одесную?
   
     Лесное ненастье, слепой поводырь,
     Народ, позабывший о воле и Боге...
     И  кажется,  снова изверился мир:
     Отыщет ли Русь полевые дороги?
   
В июне 1994 года  Чичибабины приехали  в Гурзуф и позвонили, приглашая встретиться.  У меня было  высокое давление -  безумно устал, готовя большую Чеховскую выставку в Германии по случаю  90-летия памяти  писателя.  В Гурзуф  - увы - поехать не смог... До сих пор страшно жалею об этом…