СЕДЬМАЯ ЗАПОВЕДЬ ((РАССКАЗЫВАЕТ ОНА) [из цикла ПРОЗА ЖИЗНИ]

Ну, судите сами; сегодня последний наш (мой и сыновей) вечер в этом прекрасном зелено-голубом райском уголке Крыма – Алупке. А завтра поезд «Симферополь – Ленинград» скажет «ту-ту» и домой, в Питер. 

Обычно в последний день всегда хочется выкинуть какой-нибудь фортель, сделать что-нибудь эдакое. И я сделала, и я выкинула; надела кофточку-«авоську» в первый раз и сразу на голое тело. Конечно, дырочки в ней поменьше будут, чем в авоське, но со стороны, думается, ох и видочек у меня. 

Да еще ребята пристали, дескать, давай зайдем, мама, в «Арго», чебуреков поедим. Ну, если детям хочется, что ж не зайти. 

Пока мы шли в это самое «Арго», я прямо-таки физически ощущала на себе взгляды всех встречных мужиков. Неприятное, скажу вам, ощущение: похожее на какое-то горяче-липкое прикосновение гигантского слизня, от которого даже передергивало и хотелось тут же, на месте, вымыться с мылом. 

Очередь в «Арго» была небольшая, но подошли мы немного неудобно; старую порцию чебуреков продали, а новая еще готовилась. Пришлось ждать. Отправив ребят за стол, я скромно стала в хвост. 

Не прошло и двух минут, как за мной занял очередь следующий посетитель; мужчина в обычном наряде для курорта – футболке и светлых брюках. 

Еще около минуты понадобилось ему, чтобы осознать прелести моей «ударной» кофточки: именно через это время я ощутила его взгляд. 

Но как же разительно он отличался от других; казалось, что нежной рукой он поглаживает мою спину. Жаль, я не обратила на него большего внимания, когда он вошел. 

Но выход можно найти из любого (почти из любого) положения. На-шелся он и здесь; у самых дверей «Арго» стоял умывальник в стиле «Мойдодыр»: массивная тумбочка и рама с жестяным рукомойником. В общем, персонаж Корнея Ивановича, только что не колченогий. 

Подошла я к этому умывальнику, все время, ощущая ласку его взгляда, прямо-таки купаясь в ней, прополоскала руки и повернулась идти назад. 

Боже мой!.. Если бы видели этот взгляд!.. Мне сразу же пришла на ум строчка Высоцкого: «Так смотрят дети! Так смотрят дети!» Вот и он смотрел на меня так, как смотрят дети на красивую и желанную, хотя, может, и недоступную, игрушку. В его взгляде было столько нежности, жадности, восхищения… непонятно чего больше… нет, словами этот взгляд не описать, сюда бы художника, да еще масштаба Рембрандта, Леонардо… 

На вид он был помладше меня, трудно сказать насколько, так контрастировал детский взгляд с мужскими тяжелыми морщинами. Ничего особенного в нем не было; не качок с горой мышц, не красавчик типа «смерть бабам», даже рост пониже среднего, хотя, честно говоря, повыше меня, но взгляд… Кажется, я уже повторяюсь… 

Под завывания восточной музыки, которая начала крутиться явно еще до нашего появления, я прошла на место, продолжая купаться (одним боком) в его взгляде. Но на втором боку я тут же ощутила все того же «слизня». Скосив глаза в ту сторону, я увидела за стойкой круглое и плоское, как блин, лицо мужчины с замашками хозяина, восточное происхождение которого не вызывало никаких сомнений. По лицу его плавала подленькая и похотливая улыбка. 

Окинув мою верхнюю половину этим неприятным взглядом, он подошел к магнитоле, выключил, снял кассету с восточными причитаниями и поставил другую. Щелкнув клавишей, вновь включил, и зал заполнился чем-то западным и ритмичным. 

По-моему, практически нет людей, которые, заслышав ритмичную музыку, остаются неподвижными. То есть, я хочу сказать, что они либо постукивают пальцами по столу, либо покачивают руками, либо отбивают ритм ногой. Я именно такой человек, поэтому моя правая нога тут же стала пяткой отбивать ритм, а сама я даже стала покачиваться взад-вперед. 

Но покачивалась я недолго, ибо сразу же наткнулась на сзади стоящего. Да-а-а, если смотрел он «как смотрят дети», то все остальное у него было ощутимо мужским. Просто удивительно, как быстро он меня захотел, наверное, очень страстная натура. 

Поглаживать же взглядом он не прекращал, и я каким-то шестым, а точнее бабьим чувством поняла, что он мучительно ищет предлог, чтобы со мной заговорить, и оттого, что не находит, ему ужасно неприятно. 

Тут откуда-то из глубины кухни выплыла старушенция тоже восточ-ного облика с подносом полным свежих, исходящих паром, чебуреков и, кивнув на магнитолу, как специально для нас, заявила: 

- Вот, поставили вам русскую музыку… 

В приключение надо бросаться сразу, с головой, как в реку, когда учишься плавать. И я бросилась; в ответ на реплику старушенции рас-смеялась и, повернувшись к мужчине, сказала: 

- Им все, что не их, то – русское!.. 

Он, кивнув, что-то произнес себе под нос и вдруг задал неожиданный вопрос: 

- А вы откуда? 

Почему неожиданный? Ну, вообще-то, я ждала, что он поинтересуется именем. Большинство «курортных», впрочем, и других, романов начинаются именно так. Хотя и бывают исключения: взять хотя бы бунинский «Солнечный удар»… Но он спросил именно это, и я ответила: 

- Из Ленинграда. 

- Я тоже из града… только, Волго… (Шутка?..) 

- Ну, и как там у вас Гидаспов? (Да-с, вопросец для мужчины, желающего женщину.) 

- Вы знаете Гидаспова? 

- Читал в «Огоньке»… (Это хорошо, что он «Огонек» читает.) 

- При нем город стал хуже… 

- Я там, у вас, был в восемьдесят седьмом, было не очень… 

- А сейчас еще хуже… 

Странно, но беседуя со мной, он почему-то водил глазами по сторонам, точнее, куда-то мне за спину. Боится ли чего, или просто псих?.. Вот, тогда я влипла… Но тут я сама уловила на спине какой-то необычный взгляд и оглянулась. Все ясно, это мои ребята уставились на нас во все четыре глаза, вот он и пытался понять, кто ж его разглядывает. 

Подошла моя очередь, и я, взяв чебуреки с напитком, пошла к детям, гадая на ходу – подойдет? не подойдет? – хотя, честно говоря, уже ждала его. 

Очевидно, к столу я шла быстро, поэтому он, успев утвердиться в своем мнении, что я здесь без мужа (сыновья не в счет!), подошел к нашему столику. 

Хоть убей, не помню, спросил ли он разрешения, когда садился или нет. Но информация хлынула из него рекой. О чем он говорил? Абсолютно не могу вспомнить. Однако одна фраза меня зацепила; он сказал, что пишет стихи. И хотя я по роду деятельности технарь – программист-оператор ПК, но в силу своей романтической души поэзию люблю. Но одно дело читать стихи самой, а другое – услышать из уст самого автора. Поэтому я тут же заявила, что хотела бы их услышать. 

Впрочем, я, наверно, немного путаю, и это он произнес, уже когда мы шли в какой-то санаторий, где ребятам захотелось посмотреть кино. 

Он, услышав мое предложение, порозовел и тут же сказал, что, дес-кать, давайте договоримся, во сколько завтра встретимся на пляже, и я весь день буду в вашем распоряжении. 

Не исключено, что, если бы у меня был в запасе хоть еще один день, наше приключение умерло, не успев толком и родиться, но последний вечер – это… последний вечер. И я ему выдала, что завтра мы уезжаем домой. 

Если б вы видели его глаза в это время: глаза обиженного ребенка, у которого вдруг неожиданно и грубо отобрали любимейшую игрушку и, мало того, на его глазах отдали другому ребенку. Он так нерешительно поинтересовался, а может… сегодня почитать?, что я, не желая обижать ни его, ни, тем более, себя, ответила: «Можно и сегодня!» 

Фильм оказался двухсерийным; значит, минимум три часа свободы у меня было. Я купила детям билеты, и, так как, наша «дикарская хижина» находилась неподалеку, попросила его подождать, а сама сбегала туда за купальником. Я почему-то решила искупаться в ночном море, как когда-то в студенчестве. 

Не успела я вернуться, а он уже поинтересовался, что в пакете. При-шлось, объяснить. И не успели мы двинуться с места, а он уже начал чи-тать. 

До сих пор я читала стихи только известных поэтов, но в его стихах было и чувство, и настроение, да и по форме они были очень даже неплохи, так что они мне понравились. 

Так за чтением стихов и разговорами мы очутились в парке. Причем, привел он меня туда по изумительной тропинке между камней Большого Хаоса, о которой я даже не подозревала, поэтому взяла с него слово пройти по ней еще раз, чтобы завтра, перед отъездом, показать ее сыновьям. 

В парке мы сели на скамеечку у «Лебединого озера», и только тут познакомились и перешли на «ты». Оказалось, его зовут, как одного из моих ребят, а это сближает. Тут же, на лавочке, я посетовала, что стихи у него интересные и красивые (тут я совсем не кривила душой), но хотя он их мне прочитал, у него они остались, а у меня – нет. Он тут же пылко заявил, что, если я ему дам свой адрес, то он мне вышлет заводские газеты (да-да, он оказался простым рабочим, но знания, но стихи!), в которых они опубликованы и, кроме того, напечатанные на машинке, неопубликованные. Причем, тут же, опять порозовев, чисто по-мальчишески похвалился, что в прошлом году купил югославскую портативку и всего за 200 рублей. 

Самое интересное, что это романтическое приключение, которое должно было завершиться так, как подобные приключения завершаются, не очень-то спешило к этому завершению, поскольку поэт не делал никаких попыток к сближению. Или еще было достаточно светло? 

Выслушав на этой же скамейке его поэму, я напомнила ему про обещание. Мы прошлись по тропинке к ее началу и вновь возвратились в парк. Пора было идти к морю, и он повел меня туда точно по Жванецкому: «огородами, огородами, и к Котовскому». Таким образом, мы очутились у моря в районе городского пляжа, на котором (ну, не жалко ему гривенника в день!) он купался, но я туда идти не захотела и пригласила его на «дикий» пляж, где купались мы. 

По пути мы прошли мимо детского пляжа, чайного домика, о котором поэт рассказал, что в шестидесятые в нем были выставки студентов-живописцев, ежегодно приезжающих в Алупку на пленэр, а в восемьдесят пятом – шестом он оказался полуразрушенным… и вот тут-то все и началось… 

Он продолжал говорить, но его левая рука легла мне на плечо, и я ощутила, как он замер в ожидании моей реакции на это. Я тоже замерла, пытаясь угадать, что последует за этим. И он, осмелев, сделал то, что я и ждала, и не ждала; подвел свою свободную руку под правую грудь так нежно, как будто взял в руку драгоценнейшую чашу, и его указательный палец столь же нежно погладил, показавшийся в одно из отверстий кофточки, сосок. Слабенькая волна наслаждения пробежала по мне. 

А он, поняв, что я не собираюсь никаким отрицательным образом реагировать на его действия, повернул меня левой рукой, и мы оказались лицом к лицу. Тут же его губы потянулись к моим. Я как будто разделилась на части. Одна «я» думала: «Что я делаю?!», другая – «Наконец-то!!!», а третья произнесла вслух: «Подожди, дай снять очки; я в них не целуюсь…» Он замер, а я, быстро сбросив очки в пакет с купальником, сама потянулась к нему. 

Целоваться он умел; его язык так играл у меня во рту, что мой просто не успевал отвечать на его атаки. Наслаждение усилилось, и я слегка простонала. Это подействовало на него, как сигнал; он усадил меня на ближайшую лавочку и сам сел рядом. Поцелуи продолжались, а руки его уже гладили мне груди, и пальцы поглаживали соски, которые ощутимо твердели, и волны наслаждения усиливались под ветром страсти. 

Неожиданно он перегнулся через мое плечо и стал лизать спину между шеей и лопатками. Я даже и не знала о таком, но было приятно и наслаждение продолжило свой рост. Его нежные руки поползли уже ниже груди и… тут я, сама не пойму, что со мной случилось, отбросила их вверх. В ответ на его вопрошающий взгляд я сказала: «Я хочу…, но не могу». Но он продолжил ласки, и я продолжила фразу: «Ну, что ты делаешь, я уже две недели без мужика…» 

Надо было идти, но мы были, как приклеены к этой скамейке. Усилием воли, встав с нее, мы направились к пляжу. 

По пути мы попытались спуститься к морю в уютном на вид уголке, но там, в воде оказалось много камней, и нам снова пришлось подниматься на дорогу. 

Где-то посредине подъема он, сначала усадив, а потом и уложив спиной меня на просторный, плоский, еще хранящий дневное тепло, а потому удивительно приятный, валун, сбросил с моих плеч бретельки и выпустил груди на свободу, после чего набросился на них, как изголодавшийся младенец-грудничок. Язык его принялся ходить по соскам, губы стали посасывать кружки, и я застонала значительно громче, чем на скамье, поскольку это наслаждение было на порядок больше. А он уже ласкал соски взмахами ресниц, и это были ни на что непохожие ощущения. 

Неожиданно он оторвался от меня, и даже надел кофточку на место, причем, довольно резко. Я уже открыла рот, чтобы возмутиться его поведением; начатое дело надо доводить до конца, но он поднял меня с камня, и моим глазам предстала еще одна парочка, спускающаяся к нам. Нас они, похоже, не заметили, поскольку смотрели друг на друга, и, слава Богу. 

- Вот это да! – подумалось мне. – Похоже, поэт-то хладнокровный тип; ласкает женщину, а сам еще, что вокруг творится, замечает. – Под такие вот мысли мы выходили на дорогу. 

Быстрым шагом мы обошли вокруг пристани, пересекли пляж какого-то санатория, где вдруг решили устроить танцы, и билетерша хотела нас задержать, но мы уже через дыру в ограде оказались на нужном нам месте. 

Темнота, как всегда на юге, настала неожиданно, как будто выключили свет. Но, несмотря на это, я все-таки попросила его отвернуться. Пока я переодевалась, он тоже сбросил футболку, брюки и обувь, оставшись в одних плавках. Поэтому, когда я сказала: «Можно!», он, повернувшись, взял меня за руку, и мы вошли в теплое и неподвижное, как лист стекла, море. 

Войдя в воду поглубже, я тут же поплыла. Он последовал за мной, но плыла я не долго; заболела нога, на которую я оступилась там, на «огородах». Поэтому я повернула к берегу. Он повторил мой маневр. 

Когда я стала на дно, из воды была видна только моя голова. В два гребка оказавшись рядом, он стал напротив меня. Сначала он долгим поцелуем впился мне в губы, потом язык завел с ними любовную игру, потом губы и язык поползли по моей шее, столь изощренно лаская ее, что хотелось замяукать по-кошачьи, но я просто испустила стон. 

В наплыве чувств я, подпрыгнув, обняла его руками за плечи, а ноги скрестила на его талии и, таким образом, повисла на нем. Навряд ли подобное удалось бы нам на суше, так что море выступило в роли союзника нашей греховной любви. Он был так готов к делу, что мне казалось, сейчас тонкая материя наших плавок, предохраняющая нашу плоть от прямого соприкосновения, разлетится в мелкие клочья под неудержимым напором страсти. От этого же напора меня охватило такое возбуждение, что я стала двигаться на нем вверх-вниз. Он тоже застонал и пошел к берегу, лаская руками груди, а поцелуями снимая с лица соленые капли, жарко шепча в перерывах: «Ты – моя соленая женщина! Моя сладкая ….!» «Слава Богу, что не маленькая ….!» - ответила я через силу; возбуждение было так велико, что хотелось не говорить, а только стонать и кричать. 

Воды было уже по пояс, и я соскользнула с него, сказав: «А я думала, мы будем в воде… Я этого никогда не пробовала…» «Я – тоже! – отозвался он. – Может, вернемся?..» Но страсть, переполнявшая нас, погнала обоих наверх к столу для пинг-понга. До сих пор не могу понять, как мы туда попали, не размыкая объятий. 

У стола, к которому я прижалась задом, он резко сдернул с меня ку-пальник, и тот улетел мне за спину, с чавканьем оказавшись на столе. Он снова пробежался поцелуями от ушей до сосков. Не могу ручаться, но я уже была на грани разрядки. А он, целуя, опускался все ниже, и вскоре язык заплясал в моем пупке. Это тоже была неизвестная мне ласка, на которую тело с готовностью отозвалось дрожью. Руки его потянули мои плавки вниз, но я, еле выговаривая слова, попросила его подождать, пока надену юбку, а то в темноте очень хорошо будет виден мой белый зад. 

Он с трудом оторвался от меня, я быстро надела юбку, и он еще быстрее оказался под ней. Плавки он снял так быстро, что я, было, подумала, уж не порвал ли он их, но тут же, уловив их касание к щиколоткам, сделала шаг на месте, и через секунду снимала их с его руки, вынырнувшей из-под юбки. 

А он, удивительно нежно раздвинув большими пальцами рук мои губы, ласкал внутри своим шершаво-горячим языком. Я не ханжа, но это для меня было настоль неожиданным, что оргазм я получила позже, чем следовало ожидать. Тело мое напряглось, я громко вскрикнула, и тут же наслаждение теплой водой полилось во все стороны, расслабляя тело и его члены. Он уловил это, шатер юбки взметнулся, и уже встав, он приступил к делу. 

Если бы я увидела то, что произошло дальше, в кино, я бы подумала что-нибудь вроде «хорошо придумано». Но, увы, это было не в кино, а наяву; стол под моим задом прогнулся (ведь его-то и делали только для пинг-понга, и не для чего боле), и у моего поэта ничего не вышло. Он даже прорычал что-то недовольное, и, к моему удивлению, я тоже издала какой-то недовольный звук. 

Но несколько мгновений спустя мы уже были на каком-то бетонном парапете, и он, заботливо, расстилал свои брюки под моей спиной. Потом взял меня нежно за щиколотки и положил себе на плечи, начав одновременно входить в меня. Я опустила ноги, но не на парапет, а скрестила на его талии, упершись пятками в ягодицы. Направила его куда следует, и положила руки так же ему на талию. 

Дыхание мое стало перехватываться от наслаждения, охватившего собой почти каждую клеточку моего тела. Почему «почти»? Да потому, что где-то в подкорке какая-то часть меня отметила: «Какая тонкая у него талия…» 

Но стоило ему начать движения, как меня уже не интересовала тол-щина его талии. И уже не было ничего в этом мире, только я, только он, только мы, сжигающее меня наслаждение и желание стонать, кричать, мяукать, чтобы дать ему какой-либо выход. 

Разрядка накатила на меня, как приступ лихорадки; я словно проваливалась в сладкое забытье, дрожа всем телом, но он продолжал, и наслаждение снова стало расти во мне и рваться в поисках выхода. 

Движения его убыстрились, он хрипло и шумно задышал, и мой крик слился с его криком? хрипом? воплем? трудно подобрать название к этому звуку. И тут же я почувствовала ритмически влетающее в меня его извержение, и в такт ему мои мышцы стали то пожимать, то отпускать его. 

Извержение прекратилось, он остановился и снова стал целовать меня всю там, куда могли дотянуться его губы. Кроме того, в ласках приняли участие его руки. Я лежала не в силах открыть глаза. О-о-о, это был настоящий мужик, чего, честно говоря, никогда бы не сказала, глядя на его внешний вид. 

Наконец, у меня хватило сил, что бы открыть глаза. Он мягко отстранился, и «коктейль любви» плеснул на брюки. Во мне тут же проснулась домохозяйка, и я его послала замывать их холодной водой. Опустошив карманы, он сунул их содержимое мне, а сам побежал вниз. Пока он там замывал «следы преступления», я наскоро привела себя в порядок и даже успела посмотреть, что носят мужчины в карманах. 

Этот носил много чего; кошелек, паспорт (искушение заглянуть было велико, но я сдержалась), ключи и даже карманные часы. Я открыла их, желая узнать время, и только тут удивилась, как вокруг светло. А, удивившись, обнаружила прожектор, укрепленный над одним из вагончиков, группа которых стояла неподалеку от парапета, и светивший в сторону моря. Оказывается, мы любили друг друга чуть ли не под его светом. Наверное, интересное зрелище было со стороны. 

Тут прибежал он, уже одетый в брюки. Протягивая вещи и футболку, я (какая муха меня укусила?) язвительно поинтересовалась: «Теперь стихов не пришлешь?», с подтекстом «когда своего добился», на что он с легкой обидой в голосе ответил: «Обижаешь, дорогая! Обещал, значит пришлю!» 

И вдруг (хороша мамочка, право слово, хороша!) до меня дошло, что фильм-то уже кончился, и ребята стоят перед нашей хибаркой не в силах туда попасть; ключи-то у меня. 

Мой друг-любовник был, видно, очень удивлен, когда я его спросила, может ли он бежать, но я все пояснила, и мы рванули. Он бежал с такой отдышкой, что я даже удивилась, как он только что так страстно и с силой меня любить. 

Неожиданно мне в голову пришла одна мысль, которую я тут же озвучила: 

- А у тебя женщины раньше были? 

- Конечно! – без обиды ответил он. 

- А они говорили тебе, что ты – отличный мужик? 

- Ну, вообще-то, благодарили, но не говорили, а что? 

- Значит, я буду первой!.. – я рассмеялась. 

Я думала, что лестница бесконечна, но вот мы у цели. Спрятав его в кустах, я побежала во дворик. Бедные мои сыночки стояли в растерянности и очень обрадовались, когда я появилась. Впустив их в домик, я быстренько, на какой-то бумажонке написала наш домашний адрес, сказала ребятам: «Я на минутку…» и бросилась наружу. 

Поэт ждал меня, дыхание его уже пришло в норму. Я протянула бумажонку и тут же спохватилась, что не написала индекс. Присев на корточки, в темноте, на ощупь, положив ее на коленку, я нацарапала эти шесть цифр и подала ему листочек. Он сунул его в кошелек, бережней, чем рыцарь платочек Прекрасной Дамы, кошелек отправил в карман, и, взяв так же бережно меня за плечи, потянул к себе. И вновь поцелуи посыпались на мое, уже было остывшее от страсти, лицо. 

Мне снова стало приятно, и я тихо простонала. А он спросил вдруг хрипло: «Неужели, никогда больше мы не увидимся?..» Я освободилась (с явной неохотой, а что делать?) из его объятий, чмокнула братским (сестринским!) поцелуем в щеку и сказала: «А вот это от тебя зависит, … мужик!..» Махнула ему рукой и побежала в дом. 

Ворочаясь на жестком и тесном «дикарском» ложе, я долго не могла уснуть, то, вспоминая приятные ощущения, то, думая, не расскажут ли дети мужу о моем позднем возвращении. Наконец, сама себя успокоила, что нет, и сон сморил меня. В нем все повторилось сначала: стихи, поцелуи, объятия, ночное море и… луч прожектора, вдруг резко ударивший мне в глаза. 

Я проснулась. Солнце через маленькое окошко нашей хибарки било прямо в лицо. Наступил новый день. День нашего отъезда. 

1996 г.