Аннабель

Пролог

Никогда не думала, что день может оказаться темнее ночи. И дело даже не в том, что с самого утра небо затянуто тучами и идёт холодный дождь. Знаю – это слёзы неба, слёзы, которые не могу пролить я. Не могу, потому что внутри всё заледенело и замерло. Кажется, что я тоже умерла.

А может и не кажется.

Гости шепчутся, глядя на меня. Знаю, о чём они говорят: «Не плачет – значит ей всё равно».

Мне не всё равно! Просто я не могу плакать, даже жалкая слезинка не в силах прокатиться по щеке. Наверное, если бы я разрыдалась, стало бы легче, прорвалась бы эта ледяная стена, за которой бесы отчаяния терзают мою душу. Это такая жуткая боль, что легче было бы умереть.

Уйти вместе с папой на ту сторону.

Священник говорит, что папа отправился в лучший из миров и теперь его душа в свете и покое. Но папа не бросил бы меня в этом мире, он обязательно забрал бы свою любимую дочь. Поэтому не знаю, существует ли на самом деле этот лучший из миров.

Этот уж точно не лучший.

Не может быть лучшим мир, в котором нет папы.

Нет папы, зато есть эти…

Мачеха целый день вытирает платком глаза, а её дочери голосят, так что звенит в ушах. Но я видела глаза Матильды – они сухие и в них нет даже капли страдания. И эти, двое, Жанна и Анна, когда они скрылись в своей спальне, оттуда доносился весёлый смех. И это при  том, что папа относился к ним, как к родным.

Я их ненавижу, ненавижу их всех!

Особенно эту толстую гадину, которая снисходительно принимает соболезнования от знакомых и друзей папы. А как она надулась важностью, когда к нам прибыл посланник короля. Генрих, кажется так его зовут. Генрих сообщил, что король скорбит о смерти своего верного лесничего и назначает пожизненную пенсию его родственникам. В этот момент на губах Матильды появилась довольная улыбка. Мачеха тут же плотно сжала губы и посмотрела по сторонам: не видел ли кто. Сообразила, что я видела её радость и нахмурилась. Возможно, это означало грядущие неприятности.

Но мне сейчас всё равно.

Королевское кладбище, где находится наш фамильный склеп – совсем недалеко. Но похоронная процессия движется так медленно, что кажется, будто мы не двигаемся с места. И это хорошо, потому что я могу идти рядом с гробом, смотреть на папино лицо и держать руку на его сложенных на груди ладонях. Кажется, будто папа сейчас откроет глаза, улыбнётся и схватит мою руку с криком: «Ага, попалась!»

Нет, не откроет, нет, не улыбнётся.

Уже никогда.

Дождь размыл дорогу, и колёса похоронной телеги с трудом проворачиваются от налипшей на них грязи. Ноги вязнут в липком месиве, и кажется, что на каждом башмаке повисли все горести нашего мира, которые тянут вниз, хотят заставить меня упасть и остаться лежать в грязи.

Не хочу жить! Не хочу оставаться в этом мире, где нет папы!

Здесь вообще не осталось ни единого близкого мне человека.

И нет причин продолжать жить.

Но если я наложу на себя руки, то мы уже никогда не увидимся с папой.

Скрипучие деревянные ворота медленно распахиваются, но в этот момент я смотрю на лица плачущих ангелов. Две статуи, стоят около въезда в королевское кладбище и оплакивают покидающих наш мир.

Нет, только моего папу! Только его…

Повозка въезжает внутрь, и я ощущаю, как в моей душе появляется чувство невероятного отчаяния. Ещё немного и всё, конец. Не хочется отпускать папины пальцы, хочется крикнуть: «Папа, на кого ты меня покинул?» Я молчу, и лишь в глазах пылают адские костры. Больно, как же больно внутри!

Склепы, больше напоминающие дома, проступают сквозь струи дождя, как тусклые призраки, следящие за мной. Статуи плачущих женщин, между склепами, тоже смотрят на нас, и я внезапно понимаю, что хочу стать одним из этих бездушных истуканов. Может быть, хоть тогда утихнет боль в груди и я растворюсь в блаженном мраке небытия.

Около склепа ныне царствующей королевской семьи ощущение пристально постороннего взгляда становится воистину невыносимым, точно в меня тыкают раскалённым прутом. Я останавливаюсь и смотрю по сторонам: процессия стала много меньше – немногие захотели провожать папу в столь скверную погоду. Но все глядят под ноги или вперёд. Я никому не интересна.

- Ты чего стала? – ворчит Матильда. – Нашло чего? Топай, давай. Когда всё это закончится?

К сожалению, очень скоро. Священник торопливо читает отходную молитву и четверо здоровяков, из тех, которые работали на папу, вносят его гроб в склеп. Я последний раз вижу любимое лицо, и тяжёлая плита навсегда скрывает папу от моих глаз.

 И тут слёзы наконец-то прорывают ледяную преграду, и я ощущаю, как они бесконечным потоком омывают моё лицо. Легче не становится, напротив, ощущаю, как со слезами меня покидают остатки тех сил, что ещё позволяли хоть как-то двигаться. Без сил падаю на могильную плиту и глажу её руками. Там, под ней – самый близкий мой человек.

Что-то шипит Матильда, бубнят её дочери и меня пытаются стащить на землю. Нет, нет, никуда отсюда не уйду! Дайте побыть ещё хоть немного рядом с папой. Слышу глухой голос священника, который просит оставить дитя в покое.

И все уходят.

Мы остаёмся одни.

Сколько – не знаю. Когда выхожу наружу, там уже ночь. Всё, слёзы вышли из меня, и остался только пустой сосуд, в котором нет ничего, даже боли. И это хорошо.

На пороге склепа оборачиваюсь и смотрю на папин саркофаг. Я ещё вернусь, обязательно вернусь.

Иду по кладбищу, не испытывая даже тень страха. А ведь в детстве, когда мы играли тут с другими девочками, было так жутко брести между обиталищами мертвецов. Казалось, вот-вот сбудутся страшные истории, которые мы рассказывали друг другу и из тёмного проёма покажется оживший труп, или даже вампир.

Мне кажется или в дверях королевского склепа мелькает что-то белое? Нет, наверное, просто кажется. Кто ещё будет ходить здесь среди ночи?

Бреду к воротам и отворив их, останавливаюсь.

Ветер, посвистывающий между склепов, приносит: «Аннабель».

Долго смотрю на кладбище, но более зов не повторяется.

                                     Глава 1.

Некоторое время просто болтаю руками в холодной прозрачной воде. Пальцы стынут, и кажется, будто на ладонях у меня – белые негнущиеся сосульки. Да белые, потому что песок убрал распроклятую сажу, которая, как мне кажется, въелась в каждый кусочек кожи, превратив её в ужасную чёрную кожуру. А ведь когда-то папа целовал мои ладошки и говорил, что у его прекрасной дочери – самая нежная и чистая кожа во всём мире.

Где эти времена?

Брызгаю себе в лицо водой и некоторое время сижу с закрытыми глазами. Слышу журчание воды, шелест листьев и тихое сопение Бернадет. Подруга не мешает моему отдыху. Уж кто-кто, а она отлично понимает, чего стоят для меня эти редкие мгновения полного покоя и тишины. Прежде, в той, другой жизни, когда папа был жив, я часто помогала Бер и уж точно сочувствовала бедняжке.

Ну что же, теперь, видимо, настал её черёд. Как говорила старая Нинет, судьба весьма иронична и всех изгибов её иронии нам не дано предусмотреть.

Открываю глаза и гляжу на другой берег. В этом месте Занс сужается так, что на другую сторону реки можно запросто добросить камнем. Чуть дальше, там, где деревья стоят не так тесно имеется что-то, вроде мостика. Папины ребята свалили пару дубов и протянули верёвку, так что можно смело переходить сонный поток. Всякий раз, когда стою на мостике и смотрю на воду, вспоминаю, как папа водил меня по этим местам, открывая секреты своих владений.

Папа…Куда не взгляни, здесь всё напоминает о нём. И от этого неутихающая боль в груди разгорается с новой силой. Но уж лучше побуду здесь, вспоминая о папе, чем возвращаться в тот ад, который я ещё не так давно называла своим домом.

- Побудем ещё? – тихо спрашивает Бернадет. Она поправляет омюс и прячет выпавшую рыжую прядь. Смешно, но за цвет волос мою подругу некоторые искренне считают ведьмой. Диакон из Веренара призывал испытать ведьму водой и огнём и очень хорошо, что его хватил громовой удар, так что злая участь обошла Бернадет стороной. – Тебя не станут ругать?

- Когда я уходила, они спали, - смотрю на небо, где золотой диск луны точно кутается в ошмётки туч. Они напоминают ту одежду, которую Матильда выдала мне, взамен новых, подаренных папой котт и сюркотт. – Так хочется, чтобы они не просыпались вовсе.

- Нельзя так говорить про людей, - возможно, мне кажется, но в голосе Бернадет звучит плохо скрываемая насмешка. Уж она-то знает, какими «хорошими» бывают некоторые люди. И они уж точно не забивают свою голову мыслями, можно ли желать ближнему смерти. Искренне от всей души желать.

Как этого желаю я.

А ведь папа говорил мне, чтобы я всегда делала только добро. Делала добро и не думала причинять зла даже врагам. И я тогда обещала…Кто мог подумать, что дела повернутся именно так? Папа прости.

- Мама мне говорила, - продолжает Бернадет, - что все добрые и злые поступки рано или поздно возвращаются к тебе. Иногда даже сверх того, что ты сделал.

- И что, вернулось к ней то терпение, когда твой отчим её лупил, перепив вина? – сумрачно спрашиваю я и ещё раз тщательно тру лицо. Потом рассматриваю своё отражение в медленно бегущей воде. Вроде бы чистое лицо. А нет, вот тут, возле уха ещё осталось чёрное пятно. Распроклятая сажа!

- К ней – нет, - Бернадет вздыхает. – А вот ему – сполна. Все слышали, как он кричал перед смертью и молил о спасении.

- Только матери от этого уже было ничуть не легче. – я качаю головой. – Прости, что я так.

- Ничего, я тебя понимаю. В трудные времена сложно избежать чёрных мыслей.

Бернадет старше меня всего на год, а иногда кажется – на все десять, а то и двадцать. Если в этом повинна её нелегкая жизнь, то чувствую, что скоро я стану такой же мудрой, как подруга. Матильда так и говорит: в непослушных собак ум вбивают плетью. И непослушной собакой она называет именно меня. А по поводу плетей – здесь нет ни капли преувеличения, что могут подтвердить шрамы на спине и попе. Как же тогда веселились эти уродки Жанна и Анна, как же они просили тоже ударить, хоть разок.

- Пройдёмся, - говорю я и указываю рукой направление. – Хотя бы до сторожки.

Так мы называем заброшенный домик, в котором, как рассказывал папа, когда-то жил старый охотник Клаус. Он прибыл в наши места откуда-то с запада и его странный говор никто толком не понимал. Человек он был нелюдимый и приходил в Веренар и Мелан лишь для того, чтобы продать волчьи и лисьи шкуры. С папой он общался и даже рассказал ему пару странных историй из своей жизни. Папа обещал пересказать их мне, но так и не успел. А Клаус умер три года назад, и с тех пор его избушка всё больше приходила в негодность. А теперь в ней так и вовсе провалилась крыша. Но я всё равно люблю в неё заглядывать и сидя на старом сундуке смотреть на звёзды, сияющие в дыре над головой.

- Говорят, что в сторожке видели призрак старого Клауса, - говорит Бернадет. – Отис рассказывал, что видел бледный светящийся силуэт у входа.

- Дурак твой Отис, - говорю я и переступаю через дерево, лежащее в высокой траве. – Осторожнее. Дурак и трус. Помнишь, как он рассказывал, что ночью к нему пришёл призрак женщины и пытался выкрасть его душу? И если бы он не прочитал молитву, то ему пришёл бы конец. А потом лесорубы рассказали, что он выпил всю наливку и ничего им не оставил. Поэтому его и мучил призрак.

- Может быть, - Бернадет не спорит. – Да я в общем-то и не боюсь привидений. Честно, Анни, я даже просила, чтобы дух мамы явился ко мне и очень жаль, что этого так и не произошло.

Мы добрались до мостика. Да, давно я тут не была. Одно из деревьев упало и лежит, до половины скрывшись в воде. Занс весело булькая, толкает волнами коричневый ствол и тот шевелится, будто живой. Папа рассказывал, что слышал про вот таких огромных змей, которые могут сожрать человека целиком. В ночной темноте дерево кажется именно такой вот большущей змеёй. Но страха во мне нет. За последние месяцы я поняла, что в жизни бояться стоит только одного.

Человека.

Верёвки тоже нет, поэтому на другую сторону приходится идти, расставив руки в разные стороны и внимательно глядя под ноги. Босые подошвы скользят на мокрой древесине, и пару раз я едва не падаю в реку. Глубина тут небольшая, просто не хочется купаться в ледяной воде.

За спиной тихо вскрикивает Бернадет и быстро обернувшись, вижу, что одна нога подруги уже соскользнула с дерева. Протягиваю руку и хватаю Бернадет за запястье. Успеваю в самый последний момент и несколько мгновений кажется, что вот-вот мы обе улетим в журчащий поток. Потом резко дёргаю на себя, и мы обе падаем на землю. Омюс слетает с головы Бернадет и её рыжее золото переливается в свете ночного светила.

- У тебя красивые волосы, - я смеюсь, и подруга вторит мне. – Только убери их с моего лица, пожалуйста!

Расскажи кому, что две молодые девушки спокойно гуляют по ночному лесу, в котором водятся опасные звери и не менее опасные разбойники – никто не поверит. Скажут, что мы сошли с ума. Но здесь мне куда спокойнее, чем в стенах родного дома. И тут нет настолько опасных зверюг, как те что бродят там.

Вот и заброшенный домик Клауса. Бернадет смотрит на него с некоторой опаской, возможно, действительно ожидает появления призрака. Однако, всё тихо и спокойно, только поскрипывает полуоткрытая дверь, да тихо ухает какая-то ночная птаха.

Я захожу внутрь и осматриваюсь: тут ничего не изменилось. Разве что ещё больше стала, а прореха в крыше, да ветер накидал на пол сухих листьев, отчего тёмные доски спрятались под хрустящим ковром. Шагаю по листве, касаясь пальцем стены. Вот и гвоздь, на который Клаус вешал своё ружьё. Гвоздь шатается и, наверное, скоро выпадет.

Бернадет оглядывается по сторонам и подходит к камину. Пока я занимаю своё обычное место на дряхлом сундуке, подруга что-то внимательно изучает в очаге. Щупает руками и наклоняет голову то в одну, то в другую сторону.

- Что там? – спрашиваю я.

- Похоже, что тут был тайник, - бормочет Бернадет. – Или до сих пор есть. Вот только…Ага, есть!

Что-то щёлкает, и правый угол камина проворачивается, открывая тёмный проём. Подруга запускает туда руку и вытаскивает наружу что-то, завёрнутое в грязную тряпку.

- Как ты так можешь? – удивляюсь я, покуда Бернадет идёт ко мне, на ходу раскрывая находку. – Я сто раз тут была, и мне даже в голову не приходило искать здесь какие-то секреты. Да я и не думала, что у старика были какие-то тайны. Что там?

- Похоже на дневник, - подруга садится рядом, и старый сундук негодующе кряхтит под нами. – Только я же читать не умею. На, посмотри.

Я умею читать, но легче от этого не становится: языка, которым написан дневник, я не знаю. Придётся открытие этой тайны отложить на потом. Наверное, стоит показать книжицу Жаку – нашему конюшему. Папа говорил, что Жак много где бывал и знает несколько иностранных языков.

Поэтому мы просто сидим на сундуке, смотрим на звёзды и болтаем ни о чём. Бернадет рассказывает, что в старом замке закончился ремонт, и Оливье по секрету ей поведал, что скоро король вернётся в родные пенаты. Отец несколько раз возил меня в новый замок, но это было так давно, что я уже и не помню, как выглядел Его Величество. Вряд ли теперь мне удастся попасть в гости к королю. Может быть, посмотреть из-за ограды.

- Смотри, - внезапно говорит Бернадет и показывает пальцем на окно.

Среди тёмных деревьев точно плывёт светящийся силуэт. Останавливается и мне кажется, смотрит в нашу сторону. Потом пропадает, и я вновь вижу лишь ночной лес.

- Видела? – спрашивает Бернадет. – А ты говорила!

- Да, но, - я качаю головой. – Это же была женщина, совершенно ясно – женщина.

Бернадет пожимает плечами, а после зевает и спрашивает: не пора ли возвращаться? Возвращаться не хочется, но время действительно позднее, а вставать – ни свет, ни заря. Поэтому я неохотно соглашаюсь, и мы покидаем домик старого Клауса.

Другие произведения автора:

Последняя тень. Глава 30

Ведьма грызущая корни мира. Глава 5

Леди Зима. Книга 2. Глава 31

Это произведение понравилось:

Татьяна Аредова