Тюрьма в Израиле

из романа "Неизвестный Израиль", глава 1.

=======================  

(имена и названия учреждений и организаций  изменены)

 1    Тюрьма в Израиле или Чернота перед рассветом

И... столь себе неверны мы!..

Когда за дверь своей тюрьмы

На волю я перешагнул --

Я о тюрьме своей вздохнул.

(Жуковский В.А.).

1. Мите, 22 ноября 98-го года.

Как  везли в полицию, не помню. Проблесками, смутные картины первых часов в камере. Маленькое помещение метра четыре на шесть, тусклое освещение, нары. Парнишка, араб с пышной шевелюрой кучерявых волос, я  о чём то говорю с ним.
Потом уже другая камера. Побольше. В ней человека три. Среди них Джамаль, это  тот, с шевелюрой.  Молодой, лет двадцати, плотный, высокий. Потом уже  узнал, что в ту ночь я вначале предложил устроить межнациональный чемпионат по борьбе, потом часа два песни пел и успокоился только под утро. Обычное дело. Для человека в пьяном виде оказавшегося в камере.

Случилось это всё  в конце ноября. До Нового 98 года оставался месяц. За свои сорок четыре года  только один раз мне довелось побывать задержанным  в милиции, ещё во времена Союза, до отъезда в Израиль. В тот раз так наклюкался, что уснул во дворе отделения районного. Кто же вытерпит такое. Вот и получилось, что попал на ночь в вытрезвитель.

 Зато тут сбился уже со счета. Вроде, раз двенадцать оказывался в полиции, на два - три дня. И не то, чтобы был агрессивен, но уж больно громко разговаривал. Не было даже в мыслях, что за этакое можно в тюрьму угодить. Не верил и продолжал жить как жил даже тогда, когда получил условный срок. Не давало  совсем пропасть то, что в перерывах между пьянками работал на заводах, обычно  за станком, где нужны были и голова и руки, и , конечно же, самое главное спасение - мама. Что тут говорить - мама это мама.

Один из новых знакомых, в ожидании очередного суда ( их было несколько ) познакомились, высокий  парень в чёрной глаженой рубашке, чёрные брюки и начищенные туфли, всё время, что были в камере «зал ожидания», ходил в туалет за метровой перегородкой в углу, доставал из места тайного, ему только известного, я так думаю, из заднего прохода, наркотик и курил его, а также периодически молился по молитвеннику. Сидел он уже полтора года в ожидании окончания следствия по своему делу  о  разбое. Я спросил его:

 - как это у тебя получается, что  так аккуратно одет, ведь столько уже сидишь?

 Он мне ответил:

- сидеть надо уметь.

Запомнилась эта фраза мне крепко.

Первые дни. Камера на десять человек, второй этаж. Ночами холодно, днём зябко. Часов у меня не было, время определял по кормёжке или по появлению света за решётками  окон. Их два маленьких, забранных мелкой сеткой, а за ней решётками . Находились они высоко, под потолком, но с верхних нар в них можно заглянуть. Иногда с улицы раздавались крики - приходили и звали тех, кто в камере,  родственники и друзья, кому было известно  о такой возможности. Всё - таки это ещё не тюрьма, а здание полиции. Вот народ и пользовался этим. А охрана иногда, в зависимости от настроения, закрывала  на это глаза. Тогда  же я узнал, что такое «удочка». Это нитка с зажигалкой на конце вместо грузила. Сама нитка длинная, вытягивалась из одеяла, удлиняя, её скручивали в клубок.

С помощью такого приспособления  затаскивали в камеру порции наркотика. Дело это не простое.

Тех, снаружи внизу, гоняли полицейские с улицы, когда  видели разговоры с заключёнными. А внутри  ясное дело - охранники.

«Рыбалка».  Забросили как-то раз удочку и тянут - потянут, а втащить никак не могут. Застряла посылка. Трудно представить себе, что чувствует человек  в камере, когда он в ломке и вот рядом спасение от мук, а взять невозможно, передать это словами нельзя, о таком может знать только тот,   кто  сам испытал.

И вот один пробует достать передачку, его сменяет другой, третий. И надо же помнить всё время о том, что нельзя дергать нитку сильно, поддавшись эмоциям, чтоб не оборвалась, не упала там, оставшись снаружи, ведь всё как в последний и единственный раз.  А в камеру периодически заходят охранники, приносят обед, приходит человек убирать камеру.
Дело то днём происходит. Нитку, идущую из окна до верхних нар, надо замаскировать, а как? Закрыв телом, как матрос  амбразуру с пулемётом. Поэтому,  проиходит на верхних нарах  под оконцем  спектакль - двое стоят и якобы увлечённо  разговаривают, а внизу у двери ещё один, он следит за второй дверью, ведущей в комнату охраны.

Короче, как ни крутились, ничего не получалось. Сделали из газет тонкие трубочки, соединили, попробовали с их помощью - ничего.  И так до вечера. Оставили до утра. Только какой же сон - когда рядом такое, вот же, за решёткой  болтается. Как говориться, и видит глаз, да зуб неймёт. И всё же велик народ, не счесть таланты его - нашёлся умелец, достал, в четыре утра. Вот уж праздник был.

Первые дни - ужасные дни. Состояние выхода из пьяного мира в реальность, да ещё какую. Мысли о том, что там, за стенами, без меня там что то происходит, а я не знаю что, мысли о том, что мне быть здесь не час, не день, не два, а сколько, неизвестно. На этот раз всё серьёзнее, день сменяется ночью, затем опять день и ночь. Никто мне ничего не говорит, не объясняет.  А мама - что с ней, как она там одна?  И опять ночь, сумрак, позади - пропасть в памяти, внутри - вакуум , всасывающий в себя сердце и рассудок - невозможно дышать, быть живым. Я понимал, что схожу с ума. Это было чувство, состояние такое реальное, осознанное.

Господи, спасибо, что надоумил думать. А как иначе сказать? Я вообще то неверующий, в общепринятом смысле, но как сказал один генерал: в окопах нет неверующих. И я, чтобы жить , чтобы быть, думал. Вспоминал то, что я помнилось, отрывками, рваными лоскутами, что знаю, что может мне помочь сохранить себя, своё я. Помогала мысль - я знаю много, надо только вспомнить, сосредоточиться, потому что сознание в основном молчало, скользя по окружающему моими глазами. Я вспомню! Я помню то, и это, вот ещё что то проявилось… я  вспомню и применю это тут и сейчас. И буду жить.

Первое дело при похмелье - душ, затем питьё. Пить, пить воду. Что и делал. Хорошо, что в камере душ, туалет - всё рядом. Плохо то, что у меня не было ничего с собой из вещей. Полотенце дал Махмуд. Он здесь  уже  шесть месяцев, следствие по его делу столько идёт. В тюрьму не переводят, может потому, что он согласился быть дежурным по камере, еду, кипяток,  бумагу туалетную   приносит, убирает. Много времени проводит в комнате-кухне при дежурном охраннике, может ещё почему то его не переводили, мне было известно только то, что сидит он потому, что за женой с ножом бегал. Не пугал! Хотел зарезать! А за его спиной уже десять лет тюрьмы  было.

Новый человек в камере - это развлечение для тех, кто уже давно сидит. Вначале идут распросы - 

 откуда сам, за что да как тут. Но только если хочешь - рассказываешь, так принято в камерах полиции, в  камерах предварительного заключения. Вот уже в тюрьме, без вариантов, лучше рассказать, за что «награждён» сроком - ведь ты с людьми вместе живёшь и знать надо, кто есть кто. Тюрьма не улица, всякое случается.

Махмуд мало о себе говорил, да оно и верно - люди приходили - уходили в камеру по разному, от нескольких часов до недель, а то и месяца сидели, как Джамаль, Махмуд, я, ещё  такие же ребята были. У меня за два месяца, что  провёл в этой камере, было четыре суда вначале и один в конце пребывания в этом месте. Вёл я себя спокойно, может быть поэтому не переводили меня в тюрьму под городом в отделение предварительного заключения. Трудно представить, что и как влияет на

это, а только бардак там не меньший, чем в России во многом.

После одного из судов нас посадили в машину и повезли: тюрьма под городом -  сгрузили и держали часа три. Там было так холодно, что камеру иначе, как  холодильником, не назвать.  Это не совсем камера - а отстойник, «зал ожидания», из него только тех, кто уже осуждён не на срок до следующего суда, а окончательно, по камерам отправляют. Остальным дальше дорога. Поесть дали, а вот удобств увы – нет, в бутылку пластмассовую, по малой надобности, всё на виду у остальных, помещение нигде не отгорожено. А кто не может - то это уже его личная проблема, терпи.  Затем нас опять загрузили в автомобиль и поехали в тюрьму на другом конце города.  По дороге, во время остановки на светофоре, возле машины оказались несколько детей, костюмные глаженные брючки, рубашечки белые, кипы. Стриженные головы, завивающиеся пейсы, лет им по шести - семи. Так  те заключённые, которые местные люди, у них на руках наручники, у кого - то на ногах тоже, сквозь решётки окон машины  весело разговаривали с ними. Весело и свободно!!! Как будто нет ничего особенного в таком разговоре. Дети им отвечали так же, а мне в их глазёнках увиделось и спокойствие к происходящему и привычность и какое то издевательское удовольствие. Но это же дети, маленькие. Как такое может быть?

 Всё происходящее было  схоже с ситуацией, когда ребёнок капризничает, зная, что за его спиной надёжный щит папы-хама, папы-жлоба.  Или мамы-дуры, верящей в то, что её ребёнок всегда прав, мол, он ребёнок да ещё при этом её ребёнок и потому он прав. Такое в этой семье культивируется и входит в душу ребёнка на всю дальнейшую жизнь. А дитё всё понимает и продолжает своё сумасбродство делать.

Или когда дети, юноши издеваются жестоко  над стариками, не своими,  потому более безнаказанно. Во всех этих случаях общее - одинаковая искра удовольствия издевательства над слабым,  удовольствия от бессилия сильного.

Ну вот , затем поехали ещё в одну тюрьму в верхний город, а оттуда, уже вечер наступил, стемнело, вернулись в «родную». И всё это при том, что от суда до «родной»  всего  то десять минут езды, выехали мы утром в суд в восемь, а вернулись вечером в девять. Вроде лучше, чем в камере париться,  ан нет, ведь всё на нервах, в неизвестности, что, куда.

Щётку зубную я нашёл возле умывальника, ошпарил кипятком и пользовался. Вместо пасты - мыла кусок и то хорошо. Вытирался рубашкой, полотенце в третий день Махмуд дал. Бельё простирывал чистой водой, изредка с мылом. Сушил на себе первое время.
Чтобы побриться, после многих просьб к охране, давали разовые бритвы - лезвия, которые следовало не выбрасывать по использованию, а возвращать. Курить - без этого мрак - по разному перебивался. Иногда, очень не регулярно,  охрана выдавала, пять штучек на человека, древние, которые уже лет сто не видел в продаже.  А то и те, кто рядом, выручали. Но помнил правила подобных мест, которые узнал когда то  из книг: не проси, не бойся, не верь.

Не просил, должным быть не хотел. Ведь для возврата надо что то иметь, а взять то откуда?

Бояться боялся, но не показывал этого. Нельзя, если себя хочешь более - менее по возможности нормально чувствовать там.

Не верь - оно то так правильно, да уж очень это трудно, особо когда хочется верить, раскрыться перед кем-либо, найти понимание и сочувствие, забыть о чувстве одиночества. Однако же и этого нельзя.

Две недели позади. Последний суд определил следующий, по идее самый последний, в конце февраля , двадцать пятого. Что ждёт меня на том суде, тюрьма или лечение в кибуце - такое тоже случалось. Может, вообще ничего, как же это – уже почти два месяца здесь, это невозможно, хватит, уже по горло… !
Переведут ли меня в тюрьму под городом или нет? Сомнения, вопросы, неизвестность. От меня уже ничего не зависит. Сижу. День за днём, ночь за ночью.

Я спал. От грохота закрываемой железной двери проснулся,  приподнял голову от подушки. Ночной сумрак рядом. На руке соседа снизу часы со светящимися стрелками. Всмотрелся - четыре часа ночи.  У входа, под тусклым жёлтым светом дежурной лампочки, невысокий  парнишка. Он ловко запрыгнул на верхнее свободное место, повозился там и затих. Утром знакомимся. Алик, в стране около двадцати лет, с Кавказа. Профессия - вор.  А взяли то как! Ему уже сорок два, решил завязать,устал так жить.  Месяца два выдержал на работе - в пекарне. Работал в две смены, старался,  да вот с хозяином поругался. Раз, другой. Но выдержал характер, не стал доводить конфликт до предела.   Ещё через месяц всё же пришлось оттуда уйти. Нашёл другое место работы, в мастерской слесарил. После этого ещё какое то время всё было  нормально. С хорошей женщиной познакомился. И у неё за спиной в жизни много было такого, чего человек себе никогда не пожелает.  Жили.

 В прошедшую ночь захотел он покурить, но сигареты закончились. Решил сходить в ночной магазин. Дома любимая женщина отговаривает, мол, не ходи, потерпи до утра - зачем ночью выходить.  А он упёрся, нет, пойду.  И вот идёт он по ночному городу, а вдоль дороги машины стоят. Не было планов  и мыслей каких либо к тому, что сделал далее.  А только дёрнул ручку дверцы одной из машин  и  она рспахнулась!  Хозяин, идиот, забыл закрыть.  Или хозяйка.  А на сиденье сумка. Руки сами по себе  сделали  всё, что надо. Сумку взял, скорым шагом  в ближайший подъезд. Вещи в сторону, открыл кошелёк - денег немного, банковские карточки. Всё переложил в  карман куртки. Кошелёк решил выбросить на улице - мусорный бак рядом с подъездом. Только вышел - полиция. Руки за спину и готово. За  этой улицей следили - на ней было совершенно уже несколько квартирных краж.  В ночном городе звуки хорошо слышны, они услышали звук закрываемой дверцы машины и быстро среагировали на него. И погулял то на свободе всего восемь месяцев. Такая  вот история.

Как то посчитал, что за два месяца, которые провёл там в Мите, так называется место, откуда началась  моя тюремная дорога, через камеру прошло сто девяносто шесть человек. Некоторые тут задерживались на месяц - два, других на время следствия переводили в одну из тюрем под городом, а иных выпускали через день, неделю. О том, что видел, как жил и некоторые истории тех, кто оказался там, хочу рассказать.

Три часа ночи. Завели мужчину лет шестидесяти, слегка пьяненького, русскоговорящий. Мне не спалось.  Я спрыгнул вниз, подошел, закурили. Присели, на том, на чём стоят - на корточки.

Заметно, что ему это непривычно. Руки рабочие, мозоли, трещинки, кожа огрубевшая от работ, хриплый голос заядлого курильщика.

Забавно, вспомнилось мне к слову, много раз  здесь в Израиле столкнулся  с этим - молодые девушки,  девчонки ещё совсем, начинают когда говорить, вдруг слышишь именно такой же голос. Оно понятно, что Восток - дело тонкое, другие люди, климат, привычки, внешность, да очень это неожиданно, слышать от эфирных созданий звуки грубой речи  взрослых.

Этот гражданин рассказал мне, как попал сюда - уписаться можно, чистой воды классика.
Михаилу шестьдесят три года, в стране только три месяца, приехал он с женой из Биробиджана. Осмотрелись, начали жить. Жена сразу нашла работу, занялась уборкой, уходом за престарелыми, а он не смог. Умеет то руками много, работать привычный, да возраст и отсутствие языка, но ищет, ищет, а пока...  Жена работает, а он огляделся - заграница же! Свобода!  И снял, то есть познакомился на улице с одной женщиной и договорились они покувыркаться. Разумеется за деньги.  Пришли к нему домой, он деньги на стол положил, музыку включил, бутылочка, закусочка, чтобы всё было красиво. Выпили. Только собрались приступить к следующему действию, как открывается дверь в квартиру и …

И именно в этот день,  жену отпустили с работы раньше!!!  Она уставшая приходит домой, заходит на кухню и видит картину: стол с бутылочкой, закуской, полураздетую гражданочку и муженёк при ней рядом.  Ну  не расслышал он, как жена вошла. Теперь слово Михаилу:

-- Та, которую привёл, хвать деньги со стола и за дверь, а  жена мне в лицо вцепилась.  Вот я и решил   поучить её,  как надо себя с мужиком вести. И поучил….

-- Ну, и что потом?

-- А что потом, потом у неё лицо стало вдвое шире, полицию вызвала, теперь я тут. Что будет то, не знаешь?
Утром Михаила увезли на суд и в камеру он уже не вернулся. Думаю, на первый раз, да возраст, да ещё только приехал в страну - отпустили скорее всего.
Помню, он ещё фразу произнёс, которая характерна  для многих, кто здесь оказывался:

-- Кто же думать мог, что здесь за это сажают. Ну, там, сутки дали бы, ну на пятнадцать посадили бы,

  как в Союзе бывало. А то ведь, уже слышал, тут за это можно на срок загреметь. За это и в тюрьму  

- бред какой!

На Новый год нас набралось тринадцать человек, хотя камера на десятерых.  Расстелили на полу одеяла. Одно между нарами, другое на свободном месте у стены, а третье рядом с железной дверью. Я посмотрел сверху, со второго яруса нар, точно какой то клуб или казино. В одном месте идёт игра в шеш-беш, на другом «столе» карты, на третьем тоже карты, только игра другая. Русскоговорящие,  сабры - местнорождённые евреи, арабы.

Тридцать первого декабря  товарищ, ранее сидевший с нами, передал с воли в камеру несколько пачек сигарет. С ним  было так…

Волана привели, разумеется, ночью. Ночь - время плохих парней, что преступников, что полицейских.

Хата (камера) была переполнена, никто ещё не спал. Нового человека, если он ведёт себя нормально, обычно никто не достает. А Волан был под сильнейшим газом, то есть в дупель, то бишь пьян. Я видел, что он не в себе. К времени рассказа,  мы были знакомы с ним  уже года три и его состояние мне было понятно.  Он и пил и употреблял наркоту, а это уж совсем неописуемый коктейль.

Молодой, симпатичный парень, умный, способный, грамотный. К сожалению, оставшийся ребёнком внутри, несмотря на взрослые поступки. Тонко чувствовавший ситуацию, людей, умеющий в любой среде быть, как говориться, своим. Почти своим. Но сейчас то он был в состоянии не нормальном.

И потому  начал  со скандала, прицепился к Махмуду. Тот лежал на своей нижней койке спокойно. Волан подошёл к нему и тыкнул пальцем:

-- я буду спать тут!

 Махмуд попытался спокойно что-то ответить. Разумеется, Волан в этот момент слышал только себя и потому он тут же прервал его:

--  а ты вообще шекет.

По-русски это значит «тихо», буквальный перевод с иврита таков. Ничего больше. Да вот для местных господ это слово, сказанное взрослому мужчине - оскорбление.

 Махмуд вскочил и выхватил из под матраца  «инструмент», от одноразовой бритвы лезвие. Мгновенный взмах и хлынула кровь. Он зацепил Волану край губы. Специально так, а не иначе. Что и нужно было для того, чтобы разрулить ситуацию.  Пьян не пьян, а своё  здоровье, в меру разумения, своё тело человек старается  беречь. Это на уровне рефлекса.  Волан сразу руками лицо закрыл, порез зажал, только то отведёт одну руку, на кровь посмотрит, обратно её к лицу и бурчит при этом:

-- да он же мне кровь пустил!

Я ему наволочку от подушки дал - кровь остановить. Махмуда в сторону оттеснил, а сам думаю, сейчас и меня за компанию зацепит.  Но нет! Махмуд опытный сиделец, зачем ему лишний скандал,  в момент остыл. Сам повёл Волана к крану умываться. А в камере разговоры зашумели. Обсуждают, событие же не рядовое.

 И что, на этом всё? Не-е-ет!
Волан начал что то соображать, в глазах вроде проблеск сознания мелькнул. И исчез. Пошел в другой угол и лёг там на место Джамиля. Я пытался достучаться до его дурных в этот момент  мозгов, но увы. Джамиль  вначале спокойно  попытался сказать парню, что тот может лечь наверху, где второй ярус нар  над Махмудом, там пока свободно. На иврите, на арабском, на русском, как мог, потом меня попросил помочь обьяснить. Без толку. Волан уперся и всё. Джамиль начал злиться и не нашёл иного аргумента убеждения, как поднести молча к носу Волана свой кулак. Мол, посмотри - это аргумент? А посмотреть есть на что, ибо кулак тот с пол - головы Волана. Просто, но убедительно. Дошло. Волан встал и направился туда, куда ему  говорили. Лёг там наверху, задремал.

Как оказалось, в пол - уха, настороже, ну это то понятно.
Днём ещё к нам привели Деда Мороза. Я так называл, разумеется не вслух, а внутри себя, тех, кто появлялся в камере с вещами. Но не только с вещами, главное, с наркотой, которую при обыске не обнаруживали (или не старались обнаружить?).  Это событие - подарок для тех, кто в ломке.
Сейчас Дел Мороз - Аби, араб, был в отпуске из тюрьмы, где уже отсидел два года.

В Израиле, при определённых условиях, есть отпуска из тюрьмы. Я  знаю, что в некоторых странах это обычное дело, как и отпуска каждую неделю в армии, но для уха человека из Союза это звучит дико.

В отпуске Аби загулял и не вернулся к положенному сроку. В юности спортом занимался - футбол, баскетбол. В тюрьме повредил спину, но подвижным остался.

 Не вернулся в срок из отпуска в тюрьму - это побег. Ищут, ловят.

Он тогда к одному приятелю направился, а там уже следили за домом.  Почти сразу после прихода в квартиру, начали в дверь ломиться, ну Аби и не раздумывая прыгнул в окно. Увы, внизу его сразу и повязали.
В камеру он зашёл с двумя большими сумками. Я не знаю, какими путями это происходит, но те, кто с опытом в подобных делах, не бывали пустыми. Заранее готовят дежурную сумку со всем необходимым? И, задержав, их везут домой за вещами? Привозят близкие? И не только с вещами, но и с «хомером», так называют наркотики здесь.

С иврита это слово переводиться как «вещество, материал».

Оно, обычно, уже разделено, завернуто в пластиковую плёнку. Процесс пользования, тем, кто с ним знаком, известен.  А остальным скажу…..а ничего не скажу. Не рекомендую знать.

За процедурой потребления, обычно, наблюдают. Одни  с предвкушением ожидающие очереди, у них вид понимающий и сопричастный. Другие с надеждой,с  верой,  ждут - угостят или нет. Есть и третьи,  они смотрят спокойно, внешне спокойно, но не отводя глаз. Это те,  кто ещё может сдерживаться, не просить.  Не просить даже взглядом.  Но увести взгляд в сторону - нет, вот это уже нет.
На нижних нарах Аби и Резо, приготовили всё, что нужно для процесса. С Резо у нас хорошие беседы были. Он только что вышел из ломки. Ломка - состояние, когда человеку плохо, его крутит, трясёт, всё болит, бросает то в жар, то в холод - это состояние при прекращении приёма наркотика.

Десять долгих дней Резо мучился. Уже оклемался более - менее и вот, пожалуйста! Жаль, мог бы соскочить.

 Процесс пошёл. Напротив них  на полу рядом сидят ещё четверо. Со стороны входа в камеру на нары повесили одеяло - для «приличия» перед местом пребывания.
А наверху Волан очнулся и началась вторая серия фильма  «а вот вам всем».
-- арабов этих давить надо всех. Творят что хотят.
И дальше всё такое. Бубнит и бубнит, да всё так членораздельно. А я уже успел заметить, что арабы, особо сидящие в тюрьмах, понимают по-русски всё, что надо и не надо. И ещё, что сидящие давно, очень сдержанные ребята. Понимающие, что дурак - дурак, но до поры до времени. А потом вспышка, зачастую по такому поводу, что и не предположить  никогда. Да и вообще, тюрьма, камера - не улица, вести себя надо хорошо. Волан своё гудит, ребятишки сдерживаются - у них неспешная беседа, каждое движение в их занятии наполненно значимости.  Для них это так. Но уши то всё слышат.
Одним словом - непорядок. Я уже попробовал ещё раз поговорить с парнем, обьяснить, утихомирить, прибьют ведь.
Ноль эффекта. Не слышит, только себя.

И через минуту началось.
Волан сел наверху и хотел спуститься вниз. Не успел.  Аби вскочил со своего места.  Прыгнул на нижние нары. Опёршись о верхние сзади руками, ногой ударил Волана в грудь. Подскочили и остальные ребята. За рубашку дёрнули, порвав её и в сторону толкнули, а с другого бока полетел удар в ухо. Да, местная братва это любит скопом, толпой давить одного. Волан, несмотря на своё состояние, пару раз пытался махнуть руками, но вяло. Успокоились все быстро, да и не было целью прибить человека. Народ вернулся к прерванному занятию. Волан наверху погудев о том, что вот рубашку порвали, упал головой на подушку и мигом уснул, только сопел во сне.

А утром у меня был очередной суд. Когда  вернулся, Волан проснулся от звука моего голоса. Узнал меня, накануне не понимал, с кем говорит.  И началась уже спокойная беседа о том, что там, снаружи, за стенами этими. Через неделю его освободили. Утром повезли на суд, потом освободили, а вечером он опять сидел, в этот раз только уже в соседней камере. И снова только  неделю. Потом уже ушёл без возврата, на моих глазах. Я через решётку в дверях видел его, он успел ещё рукой  прощально махнуть. Через несколько дней было тридцать первое декабря и охранник передал мне сигареты со словами, что приходил Волан и это от него. Новый год же!

К одному из сидельцев арабов пришла семья.  Две женщины и дети - мальчик и девочка, маленькие, лет по пяти - шести. Охранники разрешили детям подойти к решётке внутренней двери. И как раз  кого то привели в это время, сняли наручники в дежурке и двери открыв, заводили в камеру. Так они разрешили детям постоять на пороге открытой камеры и поговорить с их отцом. Получается, что дети с малых лет будут относиться к тюрьме и заключению в ней не как к чему то необычному, а как к какой  нибудь не очень большой неприятности. И образ жизни  отца уложится в их картину мира,  это будет одно из понятий, составляющих её.

Резо страдал уже восьмой день. Наркотиками он «баловался» давно. В последние годы «сел» на них плотно. Наши с ним дороги по жизни, как мы случайно выяснили в разговоре, соприкоснулись ещё в Союзе. Я тогда, прекратив работать на одном из заводов, решил попробовать хлеб частного бизнеса. И пол года работал в одном молодом кооперативе, продавцом цветов в киоске на вокзале.  Цветы -  гвоздика. В фирме нашей не бывало никогда, в отличии от других, перерывов в доставке товара. А привозили их с юга страны. Резо рассказал мне, что тоже одно время работал с цветами - поставлял их в Москву и другие города. А когда он описал упаковку, я понял, что мы с ним в одно время занимались этим делом - цветы в такой упаковке в моём городе были только в нашей фирме.

Когда он из этого бизнеса ушёл, работал по чужим сумочкам, воровал. Как то раз утром, в тот день был без напарника, который заболел и остался дома, вытащил деньги из сумочки у женщины, на одной  из станций метро.  Вечером, на том же самом месте, и это то  в огромном городе, подошла к нему  женщина. Она спросила, не знает ли он, где находится ближайшее отделение милиции и объяснила, что где то здесь, так она думает, потеряла деньги. Днём на работе этого не заметила, а вот собираясь домой, обнаружила пропажу. Резо взглянул на её сумочку и узнал предмет. 

Вернулся в дом, где обитал тогда с  напарником, и рассказал тому о этой женщине. Его сотоварищ задумался, а потом заявил, что это знак свыше и надо сделать перерыв в их нелёгком деле. Три дня они не «работали».

За то время, что я провёл «в местах не столь отдалённых», убедился - люди криминальные более, чем многие другие, верят в различные приметы.  Да и верующих среди них больше, только та вера со своими особенностями, соответствующими  образу жизни. То, что в такой среде больше таких, возможно, связанно с тем, что имел в виду один генерал, который сказал, что «в окопах нет неверующих».

Вспоминая свою жену (не простила ему его жизни, ушла) и рассказывая о своих красивых детях, Резо произнёс:

-- как всё же хочется, что бы любил кто нибудь, несмотря ни на что, просто любил и верил и ждал.

    Что бы был кто то, хоть один человек, способный на это.

В городе произошла разборка между двумя группировками. Была стрельба, драка. Одна из групп прибыла к месту встречи на машине БМВ. В ту ночь полиция задерживала все машины этой марки, оказавшиеся в районе события.Таких, как я потом услышал, оказалось около сорока. Брали по разным поводам и всех тех, кто мог быть причастным к этому делу. Вот так и оказался в камере Тамиль. С Кавказа, двадцать три года, высокий, крепкий. Работал на заводе. Друзья попросили помочь присутствием на разборке. Я не вникал, что да как, а только ведь не любой и согласиться.  Он согласился. И вот сидим, разговариваем, а соседней камере в это же время тоже оказался один парень русскоговорящий. Вначале не знали мы, кто там, переговаривались о разном через решётки. Ночью ему ещё сумели протолкнуть пару сигарет. Но потом, во время захода в камеру после суда, Тамиль его рассмотрел сквозь решетку двери и узнал - то был парень из второй группировки, с которой была встреча. Тамиль с Резо решили перетянуть его в нашу камеру и тут закончить то, что с ним на улице не закончили. То есть, порезать его. Ночью. Такое вот дело. Попросили охрану – мол, парень русскоговорящий, чего ему в той камере одному сидеть. А тот, со своей стороны тоже говорит о этом, он то не знал, кто в нашей. И его перевели к нам. Лет тридцати, среднего роста, чёрные умные глаза, подвижный. Как только Давид, такое его имя, зашёл в камеру, всё сразу понял. Вместе с Тамилем они мерили быстрыми шагами пространство от двери до нар, туда и обратно, ещё раз и ещё раз, снова и снова - обычно этот маршрут гуляют не спеша, единственно свободное пространство для прогулки по камере, метров четыре - пять.
Они ходили и разговаривали, не в крик, тихо, сам разговор никто не слышал. Садились в углу и продолжали беседу, затем вставали и опять начинали ходить, не прекращая беседы. Я понимал, что в этих делах мало что могу изменить. И всё же попытался. Отозвал Резо в сторону и только хотел

сказать свои мысли о происходящем, как услышал от него:

-- ты не лезь в это, твоё дело тут - сторона.

К вечеру всё закончилось. Ребята пришли к какому - то согласию, стали улыбаться, разговоры у нас пошли  общие, лёгкие. И всё же!  Волан, он тогда был ещё с нами, предположил:

-- ночью, когда все заснут, они его сделают.

Однако, была ночь и было утро. И ничего не произошло. Через пару дней Тамиля увезли, а Давид был в камере ещё три недели. Его суды проходили, назначали доследование, он твердил, что его вообще задержали неправильно, что это ошибка (кто из нас так не утверждал?). За то время, что я его видел, у него было четыре суда. Потом  встретились ещё в тюрьме Джунаме (Кушон), а тогда в камере Мите, мы нормально общались. К нему приходили друзья, мама, он делился со мной сигаретами, угощал пирогом, вели беседы на различные темы.

Многое я  помню. Чаще всего, запоминаются человеку события  из прошлого, окрашенные  эмоциями. Память хранит их. Они - часть меня. Я не хочу, что бы у меня было то, что было. Чтобы это было и у мамы, которая приходила туда ко мне. И не могу изменить прошлое.

 2.        Джунаме ( Кушон )     

25.01.99

Суд израильский - самый справедливый суд в мире!

Чтоб он сгорел!

Нет, конечно, суд нужен. Но…  Мне! Срок! Мне, год, двенадцать месяцев!

Не хочу даже и вспоминать то, что переживал тогда. Вспоминать?  Да помню я всё, помню. Не знаю, смогу ли когда принять то, что со мной было, простить жизни, себе.
Конечно же, я читал, слышал рассказы и понимаю, что тюрьма здесь и в Союзе далеко не одно и то же. Здесь, как говаривал один мой «коллега» того времени, ничего особенного, да просто «санаторий,   дом отдыха». Люди гораздо большие срока получают, а мой можно отстоять на одной ноге. Однако,

тюрьма - она и в Африке тюрьма. А я не был никогда криминальным человеком и в голову не приходила и не могла придти мысль, что со мной такое может случиться.

Пословицу «от тюрьмы да от сумы не зарекайся» знаю. И что каждый вор, идя на дело, полагает, что уж в этот раз не попадётся. Но «я» и «тюрьма»? Бред! Я честный, хороший, умный, и так далее и тому подобное. Этого не должно было быть.

И мысли о закономерности случившегося, как результат предыдущих поступков - не для меня сейчас. Может быть, так только пока?

Тюрьма Джунаме (Кушон). Меня ведут в камеру по длинному коридору. Прямо, налево, прямо, направо. Из - за решёток камер глаза, лица. Возле одного поворота задерживаемся - охранник заговорил с кем - то. Слышу из камеры, у которой стою:

-- эй, у тебя есть что - нибудь?
Я понимаю, о чём спрашивают - при «прописке» в тюрьму, конечно, обыскивают. Но даже мне понятно,

как  это делают. Не раз убеждался, что обыски тут - не всегда есть именно то, что означает это слово. Шепчу в ответ:

-- нет, ничего.

-- а деньги?

-- тоже нет.

Ещё в Мите я понял, что некоторые из тех, кто крепко «сидит» на наркотиках и задержаны полицией, стремятся поскорее попасть сюда, в тюрьму. Обычно это те, кто на улице уже не может добыть денег на наркотик, а также те, у кого в камере полиции начинается «ломка». В тюрьме всё, конечно, не бесплатно, но достать наркотик можно и можно регулярно. Разными путями это делается, но делается.  И тот, кто сам этим пользуется,знает, что это такое - «ломка» и чаще оказывает помощь такому же, как сам, чем это делается на улице. Всё имеет свою цену, но о расчёте за это разговор другой. Поэтому, слова о том, что кто - то стремится в тюрьму по причине того, что не видит другого выхода завязать, несколько не соответствуют истине. Хотя и есть такая возможность, в тюрьмах некоторых имеются так называемые «чистые агафы» - «чистые отделения», где сидят свои срока те, кто действительно хочет прекратить пользоваться. Сам факт этого говорит о том, что в  месте, где не должно быть даже и намёка на эту гадость, она «гуляет» неплохо. Желающих быть «чистыми» нужно отделять от всех остальных, что бы меньше было соблазна к тому, от чего хотят избавиться .

Камера, это  после того, что за спиной осталось, «пятизвёздочный отель». Тоже на десять человек, но по своим размерам она вдвое больше, чем в «Мите». Нары не железные, а бетонные, стол и лавки имеются. Душ и туалет чистые, проход к ним под занавесью пластиковой. Стены не в зеленный казённый цвет, а в светлый оранжевый, тоже не в радость глазу, но всё таки….  Проход между нарами - проспект, бульвар. Повезло.  Дааа.., как, порой, мало надо человеку для радости.
В этой тюрьме несколько отделений. Сидят те, у кого идёт предварительное расследование и кто уже осуждён и ждёт отправки. Куда?  В место отбывания срока или в другое место ожидания распределения по тюрьмам. Ещё отделение, где уже отбывают свои срока. Конечно, круговерчение людей тут не такое, как в камерах полиции, но тоже не малое.

Между нар, возле места, где я сплю на нижнем ярусе, маленький ящик. Поставил на него банку под пепельницу, положил книжку. А соседом, через проход, у меня Алан, торговец «белого снадобья», он продаёт наркотик.
Я не ошибся, сказав глагол в настоящем времени. На том же ящике, где лежит моя книжка, он фасует свой товар. Маленькими порциями «продукт» заворачивается  в куски целофана, скручивается по сторонам и «конфетка» готова.

Сделав несколько, отправляет к заказчикам, по камерам.

Как ? Элементарно, Ватсон. Через заключённого, который согласился там быть рабочим. Тот разносит по камерам то, что разрешает охрана, убирает камеры и тому подобное. Товар Алана в камеры и обратно деньги, это уж на добровольных и тайных началах. Получается, что в тюрьму «идут» на заработки, или так скажем: срок заключения пройдёт Не Даром.

 Как то  разговаривая с одним умным господином. Он сидел месяц, оставалось два, за то, что был должен большую сумму денег и не хотел отдавать. Мы провели расчёт, сумму денег долга разделили на количество дней срока. Тридцать тысяч шекелей на девяносто дней, срок его заключения, получили триста тридцать три. За день в тюрьме, он списывал с долга триста тридцать три шекеля. С натяжкой, но это ещё как то можно понять - человек решил, что ему так лучше. По закону, после отсидки он уже ничего не будет должен, а три месяца тюрьмы ему терпения хватит выдержать.
Несколько труднее понять, мне так точно,  когда человек идёт в тюрьму на месяц, да ещё ведь он не знал точно, сколько ему суд назначит сидеть,  за то, чтобы не отдавать пять тысяч шекелей .
Если опять обратиться к математике, у него в день получается сто шестьдесят шесть шекелей. Конечно, значимость
суммы денег для каждого своя.

Дааа…, нет предела разнообразию человеческой глупости, хотя, и это относительно.
Вот скажем, в тюрьме день - много это или мало?

Судили вора одного. Назначили срок наказания. Так те, у кого вор украл, считали, что ему дали мало, вор думал, что это много, а судья полагал, что всё верно решил. Кто из них прав?

Кто больше в силе?

После трудов «праведных», Алан покурил и неспешно побеседовал с теми ребятишками, которым дозволял общаться с собой. Затем улёгсяся спать. На  краю места, где он спал, и у моего лежбища  тоже, обычно сидели ждущие - стерегущие. Лишних сложностей в отношениях людей в камере, в особенности при занятии описанном выше, никто не создает. Поэтому, на мой отказ поменяться местами, им так было бы удобнее  быть всё время возле него, никто не возникал на меня. Зачем лишний шум, спор затевать?

 Был один момент, когда я просто растерялся, но виду не показал и справился. Алан спал, а один из ждущих, араб, завернул в бумажку план, наркотик для курения, и положил его в книжку, лежащую на ящике.  Мою книжку. Я аж подпрыгнул.
---убери быстро!

Говорю это, а внутри холодок поднимается… Он мне в ответ с простодушным видом:
-- что такого?
-- а если обыск? Убери.
Мне уже довелось увидеть несколько обысков в камере. Всё переворачивается, выворачивается.
Охранники при этом одевают на руки тонкие перчатки, резиновые и белые, в таких работают на кухне или убирают туалеты. Обыск проводят пять - шесть человек, выглядит всё очень серьезно, резко. Если найдут что то не разрешённое - будет наказание.  Но надо же быть полным балбесом, чтобы оставить в легкодоступном месте что

нибудь, чтобы они нашли . Хотя бывает  всяко.
-- если обыск, я скажу, что это моя книжка.
Скажет он, ну прямо сама честность.
-- ага, ты араб, о книге на русском языке, заявишь, что она твоя и всё, что в ней - твоё?!  Убери, я так хочу!
Он вынул молча бумажку с её содержимым и всё окончилось миром.

Вечером привезли новую партию ребят. «Политически крутых», какая то национальная боевая группировочка.
Арабы,  двое нормально себя ведут, а третий с евреями не разговаривает, из принципа, что ли? Зато  среди других  прибывших, двое русскоговорящих. А то камера попалась - поговорить хоть пару слов не с кем.
Я не очень и хотел то беседовать, но чуток надо, чтобы с ума не сойти. Ребята молодые, но уже с опытом. Сломался чайник. Их чайник, из тех вещей, что взяли с собой из дому при аресте. Виден сразу серьезный подход к происходящему. Они поняли, что я постарше их. Потому, наверно, спросили, не могу ли посмотреть и отремонтировать сей прибор. В той жизни очень нужный. Я посмотрел, всего то и надо пару маленьких винтиков подкрутить, чтобы контакт не прерывался.  Говорю им, что надо что то острое и тонкое.
Один из парней снимает ботинок (это, к слову, о обысках…) и достаёт оттуда нечто, похожее на ручку пишущую. Тонкий чёрный стерженёк с колпачком. Снял колпачок – а это нож!

-- подойдёт?

-- конечно.

В Джунаме я пробыл шесть дней.  В камере нас было уже семьнадцать человек, семеро спали на матрасах, брошенных на пол.

Ранним утром, в пять часов, по списку называя фамилии, в том числе и мою, вывели во двор.

И не расстреляли!

Одели наручники, кое кому наножники, загрузили в большую арестантскую машину и повезли.
Дорога была трудная. Голова болела ужасно, затылок прямо таки горел. Всё воспринималось как сквозь туман. В машине человек тридцать, плечо к плечу. Под ногами мешки, сумки, ящики, пакеты. Дышать трудно. Темно, в фургоне только под потолком пара окошек маленьких, забранных мелкой решёткой. Куда едем - не знаю.

Помню, пробилась мысль, никто, совсем никто из близких или знакомых не ведает, где именно я сейчас. Один, в этом мире я один. Всё – только сам.

Было по дороге ещё две остановки, опять  загружались, сидели уже кто боком, кто на полу. Пять часов  движения и вот прибыли. Очередной распределитель.
Как всё это я ненавижу!

3. Румла  (Нацун)

 1.02.99.

Так называется место, куда нас привезли. Отсюда уже распределяют, после разборки, кто есть кто, по местам отбывания срока. Выгрузив из машины, нас завели в большой двор, весь заасфальтированный, огороженный высокой решёткой. Тут уже было человек сорок. Рядом, за решёткой, вижу несколько таких же мест, тоже заполненных людьми. Часа через два привезли ещё одну партию заключённых. Они одеты в коричневые куртки и брюки, на нагрудном кармане белая полоска с надписью. Это «фирменная» одежда заключенного. Прибывшие уже отбывают свои срока. А возили их на очередные суды, на доследование или работы. В Румла не только распределяют, тут есть и обычная тюрьма.

Прошло не знаю сколько времени, меня и ещё человек десять, проведя по территории, доставили в место моей очередной «остановки».
Как-то через полтора года после всей тюремной эпопеи, я увидел на улице в Хайфе, возле своего дома, машину. Из неё двое ребят выносили на стройку панели. Они были в  уже знакомой мне «фирменной» одежде.

Я смотрел на эту одежду, на ребят и испытывал чувство такое, как если бы увидал нечто родное.

Понимаю, это дико, бред, но было так.

Отделение, куда привели, небольшое. Десяток камер, коридор метров двадцать. Камеры на десятерых, но в них по тринадцать - четырнадцать человек. Двухъяростные койки. На первый взгляд, для подростков, по длине. Я попал туда, где все русскоговорящие. Народ разный. Двое молодых ребят за наркотики. Леон, драка с ножом. Костя - высокий, широкоплечий, занимался одним из восточных единоборств, ушу, за что сел, не говорил. Пасех, татуировки по всему телу. На плечах, коленях  звёзды. Я не старался разбираться в блатных терминах, понятиях и наколках. Только в меру необходимости. Звёзды - вроде какой то авторитет, даже  большой авторитет. Но, по утверждению некоторых, в Израиле таких высоких авторитетов, всего два или три.  С другой стороны, за наколку без права на неё, наказывают весьма строго. Повторюсь, я не вникал, сознательно не вникал.

Николай, лет под пятьдесят ему, у него опыт  сидельца большой, ещё по Союзу.  Была у него книга о тюрьмах и зонах его молодости. В ней упоминается и о нём. Написал её один его товарищ, который сидел там же. А помог ей появиться в печатном виде журналист, которого интересовала эта тема. В  книге я прочитал в предисловии несколько советов для тех, кто впервые попал в заключение. Слова, а мне реально пригодились, собрали душу в целое.

Вот они:

-- Не судите тех, кто рядом с вами - они уже осуждены .
-- Не думайте о том, что осталось за спиной. Осмотритесь и начинайте жить, осваивать тот быт, что рядом.
-- Даже при возможности кушать хорошо, не привыкайте - вы всегда можете неожиданно оказаться в плохих условиях и вам будет тогда тяжелее вдвое.

Костя показал некоторые движения из ушу и ещё не раз помогал  мне один из его принципов:

-- Будь последователен по жизни.

Пасех любил выйти в прогулочный коридор и громогласно объявить: Ко-о-о-о-омбина-а-а!!!
Это значило, что кто хочет провести обмен вещами -пожалуйсто.

Обмен не совсем обычный, вещи на порции наркоты.

Днём  были прогулки во дворе - сорок минут. Двор - это асфальтированная площадка метров тридцать на сорок. Выводили сразу из нескольких отделений человек двадцать пять. Одни садились на корточки и курили. Другие затевали футбол - мяч был. Третьи по одиночке, по двое быстрыми шагами наворачивали круги. Кто давно здесь, даже бегали. Костя в одном из углов отрабатывал движения из ушу. Я  занимался простыми движениями - спиной становился к стене и делал наклоны, приседания, гимнастику для глаз - стал хуже видеть. Ещё четверо отдавали время прогулки силовым упражнениям. Некоторые не спеша просто прогуливались, ведя серьёзные разговоры с серьёзными лицами.

Николай собирался ехать на очередной суд. Я  и ещё двое спали в это время на полу. Камера переполнена. Стелили на ночь матрасы на полу, утром сворачивали. Когда кого нибудь отправляли дальше, на освободившееся место шёл первый в очерёдности по времени прихода в камеру. Вот я и занял место Николая, нижнюю койку. Только он предупредил, что, если вернётся, кто же знает, куда везут и на сколько, то займёт снова своё место. На следующую ночь освободилось ещё два места на верхнем ярусе. Их должны были занять Леон и ещё один из молодых ребят. Я сказал Леону, что пока останусь на месте, где уже расположился. Если вернётся Николай, то тогда пойду на верхнее место, а Леону надо будет обождать ещё. Спросил, согласен ли он так. Потому что, если нет, то я сразу сейчас иду на верхнее, а он может, если хочет, занять то, на котором я сейчас. Леон решил выбрать первый вариант и занял место наверху. А на следующую ночь привезли обратно Николая. Леон, вместо того, чтобы выполнить наш договор, поднял этот вопрос в камере на решение тех, кто вроде бы вёл порядок в хате. То есть, будет так, как скажет «вождь» и «совет старейшин». А это Пасех и другие опытные сотоварищи. Те, кто уже много раз сиживали в тюрьмах, что здесь, в Израиле, что в Союзе. Против моего рассказа о нашем с Леоном «договоре», тот выставил полуистеричное, с нотками обиды заявление, что он ждал место, занял его и не хочет освобождать. Леон изведал «хлеб» тюремный в молодые годы ещё в прошлой, так сказать, жизни. Как себя вести в этой ситуации знал. Пасех отреагировал соответственно:

-- хочешь быть самым умным? Не выйдет!!! 

Один из группы лиц особо приближённых, кавказский человек, нависнув надо мной, вопросил:

-- может не согласен ?

Ни Николай, ни Костя, никто не сказал слова о моей правоте, хотя до «судилища» и было высказано, что я прав.

Пришлось переместиться туда, откуда поднялся. До следующего «выбывающего».

Забавно, но прошло уже много лет, а вспоминая, обида на несправедливость и собственную не боевитость, мягко говоря, цепляет сердце. Но было то, что было.

В коридоре на стене висел телефон. Установленная очерёдность звонков - камера за камерой. И был в одной из камер парень - местный. Он имел срок пятнадцать лет, за убийство. Конечно же, его восприятие окружающего иное, чем у

других, ведь у большинства срока меньшие. Однако, среди большинства много тех, кто чувствует себя в тюрьме
спокойно и уверенно. Потому и нет таких, у кого особые привилегии, положение у всех одинаковое – сидельцы. Однако, как и в жизни там снаружи, кое кто может поставить себя несколько иначе. От человека зависит. Просто мерки другие.
Когда звонил Николай, убивец наехал на него. Из-за чего уж и неважно. Только конфликт грозил вылиться в крупное событие, ибо тут начала проявляться скрытая неприязнь наших к ненашим. Русскоговорящих, евреи и не евреи, главное – все из Союза, к местным, ивритоговорящим. Хотя, не совсем верно выразился. На иврите говорят то почти все, лучше ли, хуже, но говорят.  Также, как многие местные более или менее понимают, а то и сказать могут немного, по русски. Местнорождённые, так правильнее будет. И у них стадный инстинкт ближе к природе, сильнее развит. Потому и объединились сабры, местные евреи, и арабы.

К нам в камеру пришла делегация - наших местные всё-таки больше опасаются, чем своих. Говорили, говорили, договорились. Всё закончилось миром. Но в воздухе ещё пару дней прямо таки висело напряжение.

Андре, двадцать три года, был учителем истории. Он из Казахстана. Несколько лет уже плотно сидит на наркоте.
Умница, какой умница, но как человек теперь, увы, треснутый. Цель всех поступков - достать, покурить дурь, уплыть в страну грёз. При этом, высокий пилотаж отношений с окружением. А иначе то как достать…

 До сих пор помню обиду на него. За что? За мелочь, а помню.
Я с большим трудом засыпал, внутреннее напряжение не оставляло всё время. Вообще то, сон в тюрьме - это же святое дело. Только сон даёт краткие моменты ухода, отдохновения. Как психике, так и физически. Я спал на полу. А это значит, что всё время, почти у носа движения, звуки. Чай не дома. А Анре добыл сигарету, ему нужен был огонёк. И он, таким задушевным голосом, меня будит посреди ночи:

-- извини, у тебя зажигалка есть?

Проснувшись и думая, что мало ли что случилось, я  резко сажусь. Когда до меня дошло, из-за чего он разбудил меня, как же я был зол. И оскорблён. Ведь не разбудил же он Пасеха , или Николая. Вот так было. Потом на ночь я ложил зажигалку так, что бы её легко было взять, не разбудив меня. Но и это оказалось не выходом, ибо утром её уже и не было. Пара запасных так ушли. Последнюю я опять стал держать в кармане.

 Проблема! Там всё проблема, даже такая мелочь, что и в голову не придёт.

Через два дня после разборки с Леоном, в камеру пришли охранники и сообщили, что ждут приезда начальства. Поэтому, из нашей камеры надо троих, столько спало на полу, перевести в другую камеру на освободившиеся там койко-места. Кого - позволяют решить нам в камере самим, дабы не было скандала. К вечеру они хотят получить ответ – кто переходит.
После обеда ко мне подошел Пасех и сказал, что они, интересно, о ком он так – о себе или о себе и группе товарищей,  решили, что перейдут двое молодых и я. А на мой вопрос, почему так, я ведь хотел знать, в чём дело. Он ответил, что нет ко мне ничего дурного, претензий нет, но…:

-- чужой ты и потому в хате не нужен.

Собрал я вещички и вышел в коридор. Тут у стены уже ждали те, кого переводили, из нашей и из соседней камеры. Через пол часа подбежала охранница. Распределив остальных, мне она сказала:

-- а ты давай обратно, больше нет мест свободных.

-- нет, не пойду.

-- почему?

-- нельзя!

И я твёрдо посмотрел ей в глаза, хотя внутри всё похолодело. Она на мгновение замерла, что то вспомнила и  понимающе хмыкнула. Затем убежала дальше, вернулась и позвала меня.

Буквально накануне вечером, в разговоре с Николаем, зашла речь о неписанных правилах поведения в тюрьме.

Если вышел с вещами сам из камеры, назад уже ходу нет.

Охранница, хотя и молодая, похоже на то, что слышала и знала, нарушение этих правил чревато неприятностями. А кому они нужны? Может, в другом случае она и настояла бы на своём, но начальство вот вот приедет…

Одну ночь я провёл в другой камере, нашлось таки место. Не очень душевно спокойное для меня, все арабы, но обошлось. 

Утром была отправка на место назначения последней комиссией. Туда, где уж и буду отбывать свой срок.  Минус два с половиной месяца с момента ареста, это время входит в общий срок. Всё меньше, и то хлеб.

4.    Масуягу

15.02.99.

Доставили на новое место на машине. Пять минут ушло на это. А пешком десять было бы. За последними, перед территорией тюрьмы, воротами, камера небольшая. В ней просидели часа три. У этих ворот сквер, беседка с верандой, детская площадка, газон зеленный - это место, где проходят свидания родных с заключёнными.
Затем нас повели на склад. Получили матрасы, одеяла, «фирменную» одежду и ботинки. Пока всё это происходило, меня охватило странное состояние несоответствия: после пребывания в замкнутом пространстве, вдруг стоишь под голубым небом и солнце греет. Наручников и охраны рядом нет, только на вышках мелькают фуражки. Один сопровождающий со всей нашей группой. Между зданиями, а то и рядом, ходят люди без никого рядом. Некоторые одеты в коричневые костюмы, некоторые нет.

Только нельзя расслабляться. Нельзя! Нельзя!! Это настоящая тюрьма. А в ней я. И не один. Вдали высо-о-окие стены, сторожевые вышки, колючая проволока, сигнализация, охрана – рядовые, офицеры и офицерши, по природе – женщины, а по сути…женщины. Начальники и подначальники. А посередине ЗК, заключённые, зеки. И все вместе «бейт мишугаим» - «дом сумасшедших», ибо ни те и ни другие по жизни не правы. Так я думаю.

Далее нас привели в отделение, где будем ждать уже комиссии внутритюремной, для направления в отделение остального, до конца срока, пребывания.

«Агаф алеф» - «отделение А».
Народу много, места мало. Живём. В камере не только очередники, в это отделение приводят и тех, кто провинился, в чём - то нарушил правила поведения. Их сюда в наказание.

Кавказский человек Уми, сидит второй год. Золотой парень. Весёлый, неунывающий, умница. Да ещё и не жадный. И такой он не от глупости и не по уму, корысти какой ради, а по характеру.  Тем, кто «транзитом» в этом отделении, не разрешено выходить в ларёк, даже за сигаретами. А Уми можно, его сюда на неделю определили, за какое то нарушение режима. Так он приносил не только курево, но и различную еду. Получалось, что подкармливает ещё пятерых человек. При всём том, посуду свою после еды мыл сам. И не давал это делать даже пацанам.

Рассказов, историй всяких ему хватало с утра до вечера.  «Да, хорошо, когда в кампании есть свой Василий Теркин, балагур и весельчак». Мог ли я себе представить, читая эти слова в одной книге в молодые годы, что всплывут они в памяти в такой обстановке?

Уважают его все, что сидельцы, что охранники. Потому как, не только может веселиться. Довелось увидеть его и решающим спорные вопросы, строго и веско. Серьёзный парень.

Как-то сломался радиоприёмник. Почти все спали - послеобеденный сон, святое дело. А Давид нет. Этот парень отказался платить пять тысяч шекелей одному госучреждению и за это получил срок - месяц. Он решил сделать доброе дело, починить приёмник. Отломал погнутую антенну и к оставшемуся «корню» примотал проводок. Приёмник, естественно, стал работать лучше. Но как же ему досталось от Уми, хозяина приёмника, и от ребят.

Чужую вещь нельзя трогать без спроса.

Интересное правило в интересном месте.

Пропала кассета от магнитофона. Всё обыскали - нету.

И как вспышка, взрыв эмоций.

Ясно и понятно - её спёр, украл, заныкал, стырил, а если проще – взял и не вернул один хмырь из соседней камеры. Так как он последний её в руках держал и вообще по характеру гад, по его восприятию многими, то это совершенно однозначно. Никаких разборок, просто убить гада. Договорились это сотворить на завтра с утра. Убить, не убить, а получит хорошо.

Перед завтраком кассета нашлась.

Повезло.

Вопрос один - кому?

Комиссия определила мне отделение «бет». Пробыв почти неделю в «отстойнике», я был препровождён на место.

5. Шалом, «агаф бет»!

20.02.99.

Решил постричься. Из зеркала на меня смотрел дикообраз. Умельцы по этому делу были. За стрижку брали пачку сигарет «мальборо» или две «ноблесса». А по деньгам, что я зарабатывал, как – о этом чуть позже, хватало на курево  только по пачке в  день. До тех пор,  пока  волосы мне не мешали, я и не думал на сей предмет. Но пришло время -  надо. А в комнате, где жил, был парнишка, Ави, он тут за мошенничество.
Предложил мне:

-- давай постригу, ничего не надо, живем же в одной хате.

Я долго отнекивался, надеялся на другого, тот обещал, да всё откладывал - подожди пока электромашинка будет, её в другое отделение взяли, скоро принесут. Взяли то её на день. Да обычная история - день несут, два несут, никак не могут донести. А мне что то так уж это желание прижало, избавиться от копны на голове, что решился я:

-- стриги меня Ави, не на выставку же.
Вначале он постриг меня ножницами. Что - то не очень, ему самому не понравилось то, что получилось. Тогда поискали и нашли ручную машинку. Использовали. Но и после этого «мастер» остался недоволен своей работой.Тут к нам подошёл Миха. Он сидит за удар, смертельный. Человек ему не понравился. Ударил. А тот упал и не встал. Совсем, мягко говоря, не встал. И кто виноват, что тот человек  ему на пути встретился, шёл бы себе другой дорогой.

У Михи молодое лицо, глаза детские, но речь серьёзного, опытного по жизни человека. Такое впечатление, как при игре ребёнка во взрослого. К слову, такое впечатление от поведения и речи многих тут.  Однако «игра» эта даёт очень серьёзные последствия, совсем не весёлые.

Миха местных не долюбливает. Посмотрел на «произведение искусства» у меня на голове и говорит:

-- ты что им с собой позволяешь делать, противно смотреть.

Я ответил:

--  моя голова, что хочу, то и делаю с ней.

 Что же ещё я мог сказать?  Процесс то уже в разгаре. И постриг меня Ави в третий раз. Опять машинкой ручной. А потом окончательно в четвертый. И всё. Дальше то некуда, уже налысо.
Глянул я в зеркало и как ни люблю себя, а в течении месяца старался смотреть только на нижнюю часть лица, когда брился и глаз уж нельзя было отвести, не вслепую же это делать..

В комнате, где жил первое время, был парень из марокканских евреев, Мишель. Сидел уже два года, попытка побега, добавили, отсидел, остался ещё год. Высокий, худощавый, смуглый. В один из вечеров я зашел в нашу комнату. Свет не был зажжён, только луна освещала комнату через окно. Мишель лежал на кровати. Отчего то у меня создалось впечатление, что он чем то расстроен. Но сообразить это осознанно я не успел. При входе, машинально, моя рука включила свет.

-- выключи!

Выбросил, а не произнёс, из себя Мишель. А раз сказано так, уступать нельзя. Ни разу. Даже если хочешь это сделать.

Даже когда то, о чём речь, для тебя совершенно не имеет значения в данную минуту.

-- почему?!
-- выключи!
-- нет!

Тогда он вскочил с кровати, сделал это сам и опять лёг. А на меня вдобавок ко всему накатило гневом и я опять включил. Он снова вскочил, попытался повторить со светом, но я стал перед ним и выключателем.
Тогда он повернулся и схватил со стола нож - разрешали иметь в камерах ножи из нержавейки, но с скруглённым концом. Я, ни на секунду не веря, что со мной может быть что то, шагнул к нему ближе. Скорее всего, я испугался, но чувствовал, что сейчас нельзя ни на мгновение проявить слабину.
И потому с оскалом - улыбкой и  с напором воскликнул, разведя руки в стороны:
-- ну, давай!
Тогда он опять повернулся и схватил второй нож, уже в левую руку. И потрясая ими у меня перед животом, закричал:
--отойди!
Мне стало холодно в груди, в голове мысли заметались: бить, бросить его на пол, идиот, не успеешь, крови много

будет!  Мысли то в мгновение проскочили, это писать о них долго. Смог я только повторить:
-- ну, вперёд!
А дальше в комнату вбежали ребята, его друзья. Они и со мной в хороших отношениях были, начали успокаивать Мишеля, оттесняя его от меня. Один из них повернулся ко мне:
--ты не думай на него плохого, это всё так, под момент.

Заскочили наши ребята, в глазах у них – ну сейчас что то будет… . Затем все постарались без шума разойтись.

Скандал тут не нужен никому. Так и срок могут добавить.

Первое время, где то с месяц, кто согласен работать, могут это делать только внутри тюрьмы, на её территории. Мне предложили на кухне и я согласился. Вообще то можно было ещё работать на благоустройстве территории. Блатные места, через знакомства, да, и такое там в наличии - рабочим в ларьке, на складе вещевом, или инвентаря для озеленения. Через месяц, если срок заключения больше шести месяцев, на заводе рядом с тюрьмой, там три цеха было: делали кровати, блокноты и цех окончательной отделки сувенирных изделий, например, шлифовки после покрытия серебром. Можно было учиться в ульпане, учить язык - иврит. Всё это с оплатой. Территория - за семь шекелей в день, завод - тринадцать в час, кухня - десять в день, учёба - пять шекелей в день.
Меня несколько раз вызывали к офицеру, который занимался этими вопросами, и пытались убедить, что учеба языка  - это одна из основ моей жизни в будущем. Я отвечал правду: помогать мне деньгами некому. И за пять шекелей в день я себя не обеспечу тем, что мне надо. Это мелочи, но необходимые - сигареты, мыло, зубная паста, ещё всяко разное. Таким образом, моя рабочая деятельность началась на кухне.
А деньги мама всё же раз прислала - сто шекелей. Сама жила…нет,  не хочу даже говорить, как и что. Всё в одном слове. Это слово - мама.

На кухне готовили еду для всей тюрьмы. Потом её развозили по отделениям. Командовал тут офицер Афи и охранники – по одному на смену. В пятницу рабочим кухни выдавали большой пакет с продуктами: картошин пять - шесть, огурцы, помидоры, зелёный перец, петрушка, лук. Можно было ещё булку или две хлеба взять. Это большая помощь для живущих в одной комнате с рабочим кухни. И не только для них. Но зато и сколько проблем возникает у самого рабочего. Прожить честно трудно. Но иначе проблем будет больше.
Предлагали мне некоторые из других комнат, на обмен, чтобы приносил иногда что-нибудь. Например, картошку - да и многое ещё, достать же невозможно, в ларьке такое тоже не купить, а кушать хочется больше, чем в обед достаётся.

Это же и удовольствие.  Вечером, ночью. Но я сразу, как начал работать, понял, всем не поможешь. Выбирать полезных, тоже не моё это. А навредить себе – элементарно. Всегда останутся обиженные. Пытались учить меня, как тайком что нибудь брать. Отказался. А в результате народ, пологая, что я устроился в сытное место, а делиться не хочу, всё одно считал меня нехорошим и был в обиде. Я не спорил нагло ни с кем. Работа тяжёлая была, работал, не просил ничего ни у кого. Хотя, порой, не хватало сигарет, хотелось разного из ларька, но позволить себе лишнего ничего не мог. И не хотел так уж сильно.  Вот только что сигарет. Но… И все скоро к этому привыкли.

С одним парнем из моей комнаты, толковый, умный, начитанный, знакомство и общение с ним остались у мня светлым воспоминанием, беседуя, услыхал - все и всё имеет свою цену, её надо определить, это самое сложное.

Я  всё же «купился» для двоих, за почти человеческое отношение.

Один, Юра, мужчина пятидесяти лет, совсем седой, невысокий, подвижный, инженер – механик. Он тут уже полгода, оставалось ещё столько же. Сидел за то, что по пьяни жене угрожал, а она давно ждала повода избавиться от совместной с ним жизни. Да ещё полицейского при аресте побил, а по виду на него такое и не подумаешь. Он занимался спортом, бегал. Курил очень мало, поэтому  сигарет у него хватало. Мы с ним вели неспешные разговоры, находились темы общие. Видя, как я с курением маюсь, предложил брать у него две три пачки сигарет, без никаких обязательств с моей стороны. А когда у меня буду «лучшие» времена, возвращать. Не смогу - тоже не важно. А если когда смогу пару картошин подбросить - спасибо. Нет – так нет.

И ещё один пожилой господин, сидел за мошенничество на строительстве. Он как то зашёл к нам в комнату, поговорили о разном, а затем сунул мне пачку сигарет. Я было начал спрашивать, зачем, почему?  А он махнул рукой, мол, ничего ему не надо и пошел дальше по своим делам.

Какой хитрец, высший класс! Как просчитал человека.
Я подождал с полмесяца, вижу, никаких намёков на что либо. И не крутится специально рядом. А когда я принёс немного лука - из доброго, так сказать, побуждения, поблагодарил и добавил:

--  надо что ещё, пожалуйста , приходи .

Он жил в комнате при больничке отделения, там обитали те, кому за пятьдесят, жили они богаче, чем другие. Но в ларьке тюрьмы не продавалось то, что было на кухне. Я знал, что этим двоим не обязан и если даже не принесу ничего, то не будет никакого напоминания. А ведь делать хорошее кому либо - это потребность души от природы . Только мы, люди, способны менять свою природу .

На кухне я мог выбрать место, где работать. Выбрал то, куда мало кто хотел. Мойку. Мыл большие и малые котлы,

сковородки, крышки от котлов, бачки всевозможных размеров, протвени, различные мешалки, продуктовые судки, подносы, вилы и ножи, иногда и простую посуду. Как уже говорил, кухня готовила для всей тюрьмы, а это несколько тысяч человек. Работать иногда приходили и те, кто отбывает большой срок, трудились не сильно, но помогали,  за продукты.
Был один, его срок двадцать лет. Внешне - точно Христос, как его рисуют зачастую, но черты лица жёсткие, суровые, чёткие. Слышал я как то рассказ, из библейских, там Христос с кнутом в руке разгонял торговцев из храма. Так вот, наверное лицо его в тот момент, если событие имело место в реале, было такое же, как у человека, о котором сейчас говорю. Я общался с ним не очень много, но и из того, что было, чувствовалось его спокойствие, равновесие внутреннее. Он помогал и приходил не столько за что - либо, а для разнообразия  тамошней жизни.
Ещё один , пятнадцать лет срок, застрелил кого - то,  грамотный, тонкий человек.

Я рассказываю о своём впечатлении от каждого, с кем там общался, без всякой связи с причиной, по которой там люди оказались.

Он работал вне тюрьмы днём, а вечером приходил и работал с нами, крепко работал, делать мог всё, но делал не больше нужного, по умному.

Меня часто вызывали на работу  не в мою смену и по субботам. Работа на мойке, это значит быть по пояс в воде, кожа на руках сморщивается от моющих средств, дышишь водяными парами да и просто физически надо много работать. По этим причинам, место работы это спросом не пользовалось. Заключенные также, как и многие на свободе, не хотят работать. Я думаю, что даже и сильнее. А я работал, зарабатывал на необходимое своим трудом. И ловчить, хитрить не нужно, да и не смог бы. Можно ли этим гордиться? Да, я – горжусь. Конечно, коль брать глобально, тюрьма и всё остальное, то увы…
В юные годы, один мой товарищ сказал:

-- умеешь воровать, воруй, нет - стой у станка, работай. Это не морально, зато близко к жизни.

Один из первых дней работы. Мойка - это маленькое помещение метра три на четыре. Металлические ванны для мытья посуды и полки по стенам. В эти первые дни некоторые из ребят, работающих на кухне, пытались положить на полки то,  что тайком брали, без спроса у дежурного. Каждый раз, когда замечал такое, я предупреждал:

 -- убери или я сам уберу. Найдут - на кого в первую очередь ветер? Правильно, на меня, а доказывать, что я не верблюд, поздно будет. Да и нафиг мне это надо

Пришёл на работу, вторая смена, с четырех дня. Мойка заставлена на высоту моего роста. Посуда, большие и малые котлы, всяческим инструментом из зала, где стоят плиты, столы для разделки продуктов,. Это значит, что днем «никто не хотел умирать», пардон, работать.
Как учили меня родители? Эх, если бы я был таким, как они…

Любое дело можно одолеть, надо только руки приложить.

И ещё.

В любом деле, прежде чем силу применять, надо голову взять в руки и подумать.

Один паренёк ещё раньше показал мне некоторые приёмы, как ускорить работу. Немного поразмышляв, что и как и куда, вздохнул и начал.

Глаз боится, а руки делают.

Как то давно сделал вывод, стоя перед высоким турником: боишься, готовишься что то сделать, набираешься

решимости - не сделаешь.

Начал – делай!
Да и место моего пребывания не располагали к медлительности.

Можно сказать, что вся моя предыдущая жизнь была подготовкой к этому моменту. От же сказанул…
Вспомнилось. Когда я служил в армии и был в учебке, во время исполнения упражнения по метанию гранаты, произошло ЧП - чрезвычайное происшествие . Молодой солдат выронил на землю гранату с уже выдернутой чекой – несколько секунд и произойдёт взрыв. А рядом шел обучающий - командир взвода лейтенант Кутузов. Позже о этом моменте было так написано в дивизионной газете:

« Вся его предыдущая жизнь была подготовкой к этому к этому событию. Лейтенант Кутузов ещё в детстве занимался футболом. Что и пригодилось ему в нужный момент: Мощным ударом ноги он отбил гранату в сторону, молодого курсанта отбросил назад, а сам упал на землю. Прогремел взрыв….»

 Пацан оказался ранен осколком, так как был тюфяк и не готов к такому. Назад то он отлетел от броска, это жизнь ему спасло, да к земле не прижался. Сам лейтенант поднялся без царапины и он действительно молодец.

О этом не писали.
Главное: вся жизнь его была подготовкой к происшедшему. Вот как!

Итак. Пять больших протвиней на пол, рядом на полку нижнюю шесть мисок, справа три бака, слева два котла. Резиновый шланг под кран - всё окатить водой. Полить средством для мытья. Левая рука крутит каждый предмет, правая трет металлизированной мочалкой. Опять всё из шланга. Забросить посуду полегче на верхнюю полку, чтобы внизу место оставалось. Тяжелые баки под стелажи. Окатить полы кипятком - чистота нужна в первую очередь мне. Шваброй собрать всё дерьмо после мытья. Новая партия посуды, все движения повторяются. Следующая. И ещё одна. Опорожнить в мусорный бак остатки пищи. В раковину малых размеров бачки. Но по одному - так мыть быстрее. Стратегия, тактика, голова, руки!

Через три часа все готово. Посуда на местах, раковины подмигивают блеском полированного металла, стены в каплях воды и сверкают белизной, пол чист и  довольный улыбается. Спина болит, дрожат руки, в коленях вата, глаза слезятся  – ерунда. Зато сделал всё что мог и как хотел.

Можно сказать, что в отпуске из тюрьмы побывал. Да, да! В отпуске от собственного бессилия изменить то, что есть. В отпуске от отсутствия возможности делать то, что хочешь. В отпуске от того, что нет тут меня самого, а есть чужая воля, чужие правила, чужие дурости.

Сохранить себя, остаться собой, своё Я не потерять – не просто это.

А что в жизни просто?

Прихожу на место работы после обеда, ходил в отделение - забыл там часы. Повезло, не пропали. О, уже появилась работа, а думал, успею ещё покурить. На столе малые бачки, в дальнем углу, а перед столом не пройти. Стоит

большой, метр в диаметре и столько же по высоте, котёл. Я протянул руку, чтоб рывком забросить его подальше и  освободить проход к столу. Но задержался на миг. Что-то не так. Ага, на верхней полке тряпка. Я не ложил её, откуда она и кто мне на рабочем месте бардак устраивает? Да и зачем она тут, до сих пор тряпками я не пользовался. Все эти мысли мелькнули на миг и исчезли. Ерунда, уберу потом. Немного наклонился и рука моя опять продолжила движение к ручке бака. А затем замерла в сантиметре от неё. Я выпрямился, так и не схватив бак. Повернулся к рабочему залу и быстро взглянул в его центр. Так можно заметить малейшее движение на большом пространстве. И заметил, как один арабчонок старательно, ну очень старательно, рассматривает дно кружки с водой.

Дело было в том, я понял это в последний момент, что бак, который чуть не схватил, был горячим. Только перед мои приходом снятый с плиты. В мойку я проходил через весь зал и в подобных случаях меня успевали предупредить,

осторожно - там у тебя горячий бак.

С утра, в начале смены, я попросил этого парня забрать с полки на месте, где работал, кулёк с апельсинами. Тем более, он не положил его на виду, а спрятал за бачком.  Значит, взял продукт тайком, без спроса у дежурного. И так он делал каждое начало смены. Упрямый парень, полагал, что вот в этот раз мне надоест быть правильным и я поступлю иначе. Горячий бак – его работа. Мститель!
Я повернулся и со спокойным видом продолжил работать .Внутри всё горело гневом. Через пять минут, когда он занес на мойку малый котел, я одел ему тот самый предмет ему на голову. Случайно, вроде бы. Как? А я бак поставил у входа на край верхней полки и просто вовремя дернул за ручку. Как этот парень закричал, бедный, испугался, что бак горячий, да и больно ему было от удара по голове. Для меня в тот раз всё обошлось без последствий. Наверное, потому, что работал по настоящему.
Вот вспомнился этот случай, красиво, да? Да только соврал, чуть - чуть. Для красного словца. Но в мыслях то так и было. А в жизни чуть не так. Не одевал я ему бак на голову. А просто одним движением, я уже ходил в хедер кошер –зал атлетический, сил хватило, прямо с пола метнул этот бак на полку. Да так, что он пролетел перед самым носом этого «террориста», когда тот появился у входа в мойку. Парнишка пулей вылетел из мойки и больше не пакостил мне. В одну из пятниц, в мешке с продуктами, которые нам выдавали, охранник обнаружил баночку шоколадного масла.

Её не давали с этими продуктами. Мешок был этого парня. Всю нашу смену наказали - не дали никому ничего. А ведь с этого кормились не только комнаты рабочих кухни. Парнишку убрали с этого места работы. В отделении ему не сладко пришлось - не умеешь, не делай. А ведь надо было только спросить - разрешили бы взять.

Через день я вынужден был опять поступать резко. Кавказский человек положил в раковину мойки стеклянную посуду, она там разбилась. Я порезал руку, в воде не видно было, что лежит. На мою просьбу так не делать больше, поднял крик и в запале схватил полуметровую двузубую вилку, инструмент повара. Я испугался. И, от испуга, с разворотом корпуса - ещё в Рамли меня научил этому поклонник ушу, хорошее движение при близком контакте в тесноте, нанёс не удар, толчок.  Короткий, но мощный.

Тут вбежал охранник Амир . Человек выкарабкивался из дальнего угла с нижней полки.

-- что такое, что за крик?
-- да ничего, упал вот.
Как позже я узнал, охраник всё издали видел. Каждого потом опросил начальник, офицер Аби. Последствия могли быть нехорошие. Вплоть до отправки в другую тюрьму, тогда прощай возможная скидка срока. Начальство не любит скандалов. А тут такое! Да и кавказцы – кровь горячая, тоже за каждого толпой.  Плюс, если ещё кто по понятиям криминальным живёт… Но тут, можно сказать, «пуля» только возле уха свистнула, да прошла стороной.

Была на территории группа зданий – культурный центр. Курсы различные, комнаты для занятий по увлечениям. Зал атлетики. Малый зал, там стоял большой телевизор с рядом кресл. Вечерние группы различной направленности. Учились на гитаре играть, органе, банджо. Там же класс скомпьютерами – без интернета, конечно. Группы для

наркоманов, алкоголиков, соцпроблем. Кружки лепки из глины. Из отделений выпускали в этот Клуб строго по расписанию. И никак нельзя было его нарушать, тем паче опаздывать на вечернюю проверку.

Работал на кухне паренёк, свой срок он получил за то, что крал из автомобилей приемники. Не один, вместе с товарищами. То есть, это уже группа, за этакое больше дают.

Кривое никогда не станет прямым.

Парнишка взял на кухне немного дрожжей. Тайно! Хорошо спрятал на себе. Закончил работу и собрался  в отделение. При выходе с кухни, обычно, происходит обыск. Посмотрят в мешок, если имеется, не оттопыриваются ли карманы и свободен. У него ничего не обнаружили и он спокойно шёл «домой», в отделение. При входе его опять обыскали. Уже тщательно. Должны так всегда, но делают это не часто. И нашли.

Значит, ждали, значит, знали, значит, кто-то предупредил.

И всё это называется  «обычная история».

В зале атлетическом народ внимателен, вежлив. Все «могучие» и сильные. Ну а если серьёзно, то действительно, есть такие мощные ребята, что остаётся только не думать, в каком месте мы находимся и почему и куда потом будет применена эта сила. И всё же, возможность заниматься в этом зале - это отдушина от быта, краткая, но она есть.

А много ли чего подобного в тех краях имеется?

Совсем не юноша возвращается в тюрьму после своего высиженного отпуска, не скажешь же, что заслуженного. Пьяный возвращается. Ладно, это то понятно. Но нести за поясом полбутылки водки, которую отбирают на проходной – бред, насмешка над всей тюрьмой, издевательство над всеми оставшимися.

Охраник на входе в отделение, когда я возвращаюсь из Клуба:

-- Скажи, «я страдаю», тогда впущу внутрь. А иначе не впущу, стой у ворот до проверки. Опоздаешь на проверку в отделении, будет тебе…

«Агаф – сфера!» - «Отделение – проверка!». Эта команда навсегда застряла в памяти, как и команды из армейской поры:

-- Вспышка слева!...Встать!... Вспышка справа!

Только во втором случае надо в момент оказаться в горизонтальном положении на земле, ногами в сторону «вспышки», руками накрыв голову.  А в первом – занять вертикальное положение, то есть, встать. Если после работы в это время моешься в душе, надо показаться охраннику, который стоит в дверях душевой. Были и охраницы, но они в такой момент уступали место напарнику.

В тюрьмах Израиля существует система отпусков для заключёных. При соблюдени определённых словий.

Для уха русскоязычного человека такое звучит дико, так же, как еженедельные отпуска в армии. Это как в одной древней присказке:

-- В каждом домушке свои погремушки.

После возвращения из отпуска, надо справлять малую нужду, мочиться то есть, под присмотром охранника, для проверки мочи на потребление наркотика. Не каждый может делать это под присмотром, даже выпив предварительно литр воды.

Был там один парень с интересным увлечением: он коллекционировал методы приготовления кулинарных чудес из продуктов обычно имевшихся в тюрьмах разных стран.

Был здоровущий балбес. Утроил он как то вечер Стриптиза: снял штаны и ходил по коридору этажа раскачивая членом И громко хохотал. Юмор такой у него.

По телевизору показывают певца. Он поёт, хорошо поёт. А рядом слышу:

-- да он сидел здесь три месяца, зануда!.

Сидел в тюрьме и тот, кто участвовал в её постройке, не хотел налоги платить.

И шпион.

И много разных.

И «нет им числа», а именно – и не сосчитать их.

Самое чёрное время ночи перед рассветом. Как же мне не хочется говорить то, что сейчас скажу!

Да, тюрьма Израиля оказалась для меня чернотой перед расссветом.

Мог ли я себе представить, каким стану и что  всё так будет со мной, в те годы, когда прилетел в страну? Нет! Нет!!!

Другие произведения автора:

Ай Кю Эс Гидравлик

Это произведение понравилось:

Инна ВИН

Юрий Романько

Андрей Подволоцкий