Он родился от звёзд. На заре. Когда ночь достигла своей крайности.
Так приморозило, что там, в вышине – лопались они с хрустом - и рассыпались, даже звон стоял! Это отец его, Астрей, царил над миром.
А тут Эос. Заря. И ничего с ней не поделаешь. Вспыхнула – и шевельнулось небо. Задрожала его глубь от розовых её пальцев. Никакого холода не хватит против розовых пальцев. Сразу свернулся чёрный бархат Астрея, закрутился в узел с алым рассветным шёлком. Разбирай там – где-кто! Вьются рдяные стяги, ленты пунцовые, рубиновые перья – несутся по свету, наотмашь секут – слева, справа – крестами, зигзагами! Вот и пошли потоки воздушные. Всё быстрей. Всё стремительней, яростней! Свились они вместе и множество сил набрали. А там – рванули в небес на землю, с земли в небеса - с такой мощью, что с тех самых пор бег его не прекращался, и, рождённый борьбой, звался он Бореем.
Он всегда мчался, всегда завывал. Уж такая перепала природа. Вечно влекло его – неукротимо, вперёд и вперёд – а куда…? Туда, где в зените сияло солнце. Гелиос, Фаэтон, Феб – неважно! Все одинаково – они раздражали ослепительным блеском. А нравились льды. Строгостью. Сдержанностью. Тем – что не давалось самому. Чувством меры.
Он громоздил снеговые тучи и гнал их. На юг. С подвластного севера – в солнечный край. От его дыханья равнины покрывались морозным налётом, и он не давал им поблажек. Всё нагнетал, теснил полярные толщи воздуха. И те отступали под натиском Борея всё дальше на полдень. Льды росли и заполняли собой Европу. А предо льдами уходило к югу всё живое. Ветер гнал носорогов, оленей и мамонтов. Львов и медведей. А ещё этих мелких существ, которых поналепил из влажной глины Прометей.
Благородный титан явно погорячился. Зачем было заполнять столь ничтожными тварями тело праматери Геи, где и так не особо развернёшься. Впрочем – Борея это почти не касалось. Он летал в вышине, над землёй, лишь порой ненароком цепляя грохочущие вслед ему горные кряжи, хлеща длинным чёрным хвостом поверхность океана. Стремление, воля – вот это была жизнь!
А Прометей - просто удивлял. Спокойный, молчаливый, вечно корпел он над какими-то пустяками. Спина его не разгибалась от работ и забот. И главное – все эти, человечки, которым посвящал он столько времени – не принадлежали ему! Они жили сами по себе – и даже поклонялись не столько ему, сколько Зевсу, который оседлал уже светлый Олимп и теперь распоряжался в мире. И с ним приходилось считаться!
Зевс завёл на земле свои порядки, обуздал норовистых титанов, а уж человечье-то племя! – кто вообще с ним чинится?! Трава гибка и, склоняясь под ветром, выживает. Деревья и скалы противостоят напору воздушных потоков крепостью тела и связью с земными глубинами. Звери ловки, чутки, быстроноги. А люди, глупая толпа – получились до того беспомощны, что Прометею только и остаётся нянчиться с ними. Небось, уж не рад, что понаделал! Понятно – свой-то труд жааалко! А признаться самому себе, что попусту силы угробил – это не каждый может - даже титан.
По природной задиристости, Борей пошаливал с Прометеевыми бирюльками. Заносил их снегом, захлёстывал волнами. А то подхватит бешеным смерчем - и давай жонглировать где-то в высоте! Прометей увидит – кинется, догнал бы – бока намял – да разве Борея догонишь?! Озоруя, подбросит малявок повыше – и прочь со свистом. А Прометей с трепетом великим ловит их, падающих, туда-сюда ладони подставляет, кого успеет, кого нет. А переживаний-то! Совсем себя не бережёт: так и споткнуться недолго! Прометей – конечно, титан могучий, кто спорит? А только - бескрылый - ходит он по земле, и ухватить Борея за хвост – шалишь, приятель!
Но сколь ни вредничал Борей, и сколь не потрясал кулаками вслед ему Прометей – а людей становилось всё больше. Постепенно стал замечать вымораживающий живое ветер – меняться стали поделки Прометеевы. Ещё когда гнал он их на юг, и они брели, измученные стужей и голодом, спасаясь от наваливающегося позади ледника – выглядели они куда как неказисто. Ни луков, ни стрел. Огня толком развести не умели. Задуешь огонь им – считай, уморил. Да ещё всюду мамонты. Тигры саблезубые. Сколько раз Борей полагал уж – всё! Отвадил титана от дурацкого увлечения. Скинь фигурки с доски – и возьмётся титан за ум! Забудет свою чепуху.
Однако ж, не тот характер у Прометея был. Упорен родился. Как что в голову вобьёт – ничем не искоренишь. И ведь добился своего!
К тому моменту, как надоело дуть северному ветру в одном направлении, крепя ледник, и помчался буйствовать он по океанам – людское племя стало рослым, умелым и многочисленным. Разумеется, титановыми трудами. Возился с ним Прометей, как мамка с дитятей. Разным разностям научил. А главное – сам научился! В этом-то всё дело!
Поначалу ведь налепил Прометей их наспех. В это время ещё тяжбы у титанов шли с олимпийцами. Время горячее, военное. Не до искусства. Тем более неловки привыкшие к боевому оружию пальцы в мелкой пластике. Потому выходило грубовато. А постепенно приноровился сын Япета. Талант созидания, видать, перепал ему от Геи-праматери, которая сама из себя исторгла всякие стихии и даже время, что и вовсе казалось немыслимым.
Вот и славный потомок её добился похвальных результатов. Первые свои потуги вспоминал он с лёгкой улыбкой. Нынче достиг он изрядного мастерства, но и те, ранние, были ему дороги – тем уже, что напоминали о днях, когда был он сам наивнее, моложе, светлее в чувствах и пылко горел творческим желанием. Потому смахнуть с земли прошлое было ему жаль. Потому – навострившись ваять изящные и гармоничные фигурки, вселял он их по мере изготовления в уже устоявшееся человеческое общество – то под видом могучего вождя, возымевшего авторитет среди соплеменников, то под видом красавицы, за которую поднимались жаркие споры между всеми представителями молодого здорового мужского населения.
Разумеется, этих новых, красивых и хорошо сложенных, требовалось всячески опекать, чтобы прежние, непропорциональные, но прижившиеся, обладающие весом в своих кругах, не смелИ их на первых шагах. Тут приходилось изрядно побегать – зато замысел воплощался в жизнь, человечество становилось всё симпатичнее, радовало создателя, да и многих богов и титанов, которые начали уже присматриваться к умножающемуся с каждым годом народу.
Кинул и студёный Борей на обновлённые людские толпы недоверчивый взор. И нашёл их очень даже недурными, особенно по женской части. Занятные такие штучки порой попадались. С каждым веком - всё затейливей да притягательней. Больше и больше нравились они взбалмошному ветру. Пожалуй, больше благородных льдов и северных сияний, у которых прежде конкурентов не было. На самом полюсе хранил Борей свои сокровища. В сверкающем морозном дворце, в хладных снежных покоях. Там – всё самое изысканное и дорогое. Ледяные кружева, хрустали, алмазы…
Туда и отправлял на первых порах похищенных красавиц необузданный ветер. Подхватит вопящую в ужасе девицу, взовьётся с ней повыше, так что взбешённому Прометею не ухватить его со свистом уносящийся в чёрное небо змеиный хвост – и гонит вместе с мрачными тучами - туда, туда её, на северный полюс, в палаты сверкающие – пусть полюбуется, оценит, ахнет!
Ни одна не ахнула. Как ни торопил Борей сивые облака, как ни летел стремглав к рыхлым пушистым перинам, наметённым под перламутровые своды с хозяйственной старательностью. Не успевали юницы нежные повосхищаться зимними богатствами. По вине Прометея, опять же!
Недотёпа титан допустил качественный промах. Как говорится - и на старуху проруха! Вроде – всё учёл. Живут человечки положенный век, сами себя кормят и воспроизводят, совершенствуются от поколения к поколению, любо-дорого посмотреть, как! А вот полярных широт не выдерживают.
Не рассчитывал Япетов отпрыск на вкусы потомка Астрея. Не привыкли людишки к морозам трескучим. Изнежились в солнцем гретой Греции.
Вот и выходило, что заверчивал смерч красавиц сочных и упругих наощупь, розовых и румяных на вид – а опускал на брачное ложе жёстких, зеленоватых и совершенно не пригодных для уготованных им бурь.
Сломал, негодный мальчишка! А ведь какая вещь была!
- Ну, я тебе покажу! – клокотал Прометей при виде очередной замороженной прелестницы. Ещё бы! Столько работы, вложенных чувств, да и… саму-то девку жалко! Как-то так, невзначай, средь художества-ваяния – полюбил Прометей человеков, как отец родной.
Раздосадованный ветер взвивался вверх. Нашкодил – уноси ноги. К тому ж – опять неудача! Таскаешь, таскаешь зазря! Одних трудов сколько!
- Как же! Покажешь ты! Увалень! Руки-крюки! - огрызался пакостник и на прощанье титану препоганую рожу корчил. - Научись сперва нормальных лепить! Чтоб не мёрзли!
Не один раз пытался подстеречь Прометей паршивца. Разнообразные ловушки придумывал со всем своим созидательным талантом. Открытия у титана пошли, изобретения научные. Много из того потом людям в обиход перепало. Прогресс, опять-таки…
Западни бурану филантроп устраивал возле человечьего жилья. Специально для приманки самых-рассамых выставлял на обозрение. Борей сплоховал пару раз. Подстерёг его родственничек. Захлопнулся капкан, защемив вихрю северному – раз крыло, раз хвост.
Ой, досталось тогда бедолаге! Отмутузил его разгневанный Япетид разом за все обиды:
- Вот тебе, Борька, вот! Не вырвешься!
Ветер только завывал пургой – так колотил его титан – и во все стороны пух и перья летели. Снежные. Метель тогда поднялась немыслимая, весь мир до самой Греции снегом занесло. Долго потом Борей еле ползал, постанывая, отлёживался в густых травах – а если колыхался – только чтоб раны зализать.
Тишь да гладь стояла тогда на земле. На Океане – штиль великий. Что тоже плохо: ни одно судно не следовало в южном направлении. Прометей это дело сообразил, Борея из капкана выпустил – и весьма порадовался, что не порешил сгоряча. Хотя – как его убьёшь, бессмертного? Для назидания только пальцем перед носом ему покачал – ни-ни, мол. Борей исподлобья злобные взгляды кидал и отворачивался, закусив губу. И опять за своё! Что с ним сделаешь, с порождением Астреевым?!
Так и шла жизнь. В борьбе и тревоге. Постепенно сообразил Борей: незачем доводить до крайностей! Вовсе не обязательно Прометеевы очаровательные поделки на полюс тащить. Можно проявлять галантность и в благословенной Элладе. Таким образом, куда меньший урон наносил снеговей Япетиду, а потом и совсем остепенился, папашей стал.
И всё бы ничего – как вдруг тряхнула мир страшная весть.
Метнул Олимпийский владыка молнию гнева – да как!
Не угодил чем-то благородный титан эгидодержавному Зевсу. Вроде бы, недовольство это давно в нём тлело. Ещё с тех времён, как научил Прометей человечков огонь разводить. Хотя сами человечки громовержцу по вкусу пришлись, и чуть не каждый мало-мальски значительный герой почитал его родным отцом. А, тем не менее – рано ли, поздно - выплеснулось накипевшее, и как-то раз, после неумеренных возлияний амброзии, отдал тучегонитель такой приказ: отвести Прометея на Кавказ и приковать к скале, и пусть орёл каждый день прилетает и клюёт ему печень…. Ужас какой! Весь Олимп содрогнулся! Но монарху не возразишь.
Разумеется, Борей, в силу своей неумеренной подвижности, узнал новость одним из первых. И несказанно обрадовался. Вспомнились битые бока и унизительные нравоучения. То-то же, недотёпа! За всё получи! И красавиц не так лепил, и ловушки придумывал! У меня, у Борея – теперь руки развязаны! Крылья – вразлёт, и хвост зигзагом! Что хочу – то ворочу! Никто мне не указ!
Засвистел грозный ветер, заулюлюкал. Давай девиц хватать да на полюс таскать. Вслед никто не бранится, каменья не швыряет. Чего хочешь, вытворяй!
А – неинтересно. Грустно даже. Позлить некого. Так, чтобы на равных. А девиц самому вдруг жалко стало. Заморозишь – никто новых не налепит. Так и совсем извести недолго.
И вообще… как приковали Прометея – как будто не достаёт чего. Чего-то, что было всегда, к чему привык. Всё-таки он, Прометей – ничего был мужик. Куколок лепил, придумывал вечно. Каждый день новое, одно другого занятней. От него, от Прометея – корабли пошли по морю, города встали по берегам, каналы рылись, колодцы копались. Дальше – больше. Пролетая над жилищем Прометеевым – заглядывал Борей чрез могучее титаново плечо… видел свитки мудрёные, а в тех свитках причудные замыслы… что-то, там, в небе среди звёзд летало, прямиком из Гефестовой кузницы, оттуда же по вечному телу Геи-матушки колесницы без коней стремились…
И главное – уж больно Зевс начал раздражать. Мало, что власть взял над миром – так всех титанов под землю заточил, а на прочих покрикивает. Каково это вольному ветру?!
Борей повадился ему пакостить. Сперва по-мелкому. Вот хоть орла его с пути сдуть. Летит злобная птица Прометееву печень клевать – а Борей её с курса сбивает. Вместо Кавказа то в Африку загонит, то в Антарктиду. Орёл, конечно, упорный, властелину преданный – изо всей орлиной мочи крыльями машет, на верный путь вылётывает – а всё ж задержка. Зевсу досадно, Борею приятно. И Прометею полегче. Нет, жалко… жалко ваятеля! Если так талантами бросаться – это что ж получится?!
Борей порой навещал его на Кавказе. Прилетит, опустится на соседнюю скалу – и глядит, пригорюнившись, виновато носом шмыгает:
- Ты это… не держи на меня обиды…
Простёртый на камне Прометей поворачивал к нему бледное от муки лицо. Едва разлеплялись застывшие в страданиях уста.
- А…! ты? – титан устало смыкал веки, еле слышался шёпот, - небось, опять балуешь?
- Да не особо…, - признавался ветер, - я, знаешь, больше девиц не краду. Я только тех таскаю, на кого наш венценосец глаз положил. Прямо из-под носа у него уношу! НЕчего!
Борей рассмеялся, но Прометей был скорбен и недвижен. Кровавые клочья печени постепенно срастались, покрывались сукровицей, восстанавливалась кожа, но все знали, что это ненадолго, ибо уже слышался где-то плеск грозных орлиных крыльев.
- Ну, я ему задам! – взвивался Борей и принимался дуть навстречу зевсову посланнику, топорща тому перья и зашвыривая в отдалённые края ледяной пронизывающей струёй. – Нескоро назад вернётся!
И уже сникнув, смирив струи, участливо спрашивал Япетида:
- Ты вот скажи… тебе же дар провидения открыт… доколе страдать-то ещё?!
Титан вздыхал:
- Ещё не родился тот, кто разобьёт мои оковы.
- А кто он? Как его имя?
- Геракл…
Недолго оставался ветер у Прометея. Природа не позволяла. Не мог усидеть на одном месте. Летел стремглав куда ни попадя – неважно куда, сперва взвивался, потом решал…
Раз, мимоходом, по пути – высмотрел он несущуюся по облакам колесницу громовержца. И, заглянув ему в подёрнутые томной влагой глаза, злорадно заулыбался. Предвкушения оправдались – владыка опять отправился по любовным делам.
Смиренно прикорнув под ближайшим кустом, Борей наблюдал семейную сцену: как храбрый воин, славный тиринфянин Амфитрион, отправляясь в поход, прощается с верной женой Алкменой. Но не успело войско скрыться за холмами – как старый греховодник Зевс принял образ благородного царя и подъехал к его супруге. Которая, понятно, ничего не подозревала! Которой объяснил бессовестный блудодей, что задержав войско, вернулся ради её прекрасных глаз. Ха! Только наивная и отсталая древнегреческая женщина могла поверить в такую чепуху! Борей даже затрясся от смеха, и ледяные порывы сорвали с головы Алкмены покрывало из драгоценного виссона. Ах, какие пышные и блестящие оказались у красавицы волосы! Борей с удовольствием закрутил непокорные локоны – и они клубились ярче всякого виссона. И вообще – женщина была ослепительно хороша. Зевс с Олимпа зря не спустится!
Борей озорно глянул на распинающегося в сладкоречии псевдо-Амфитриона и дунул ему в лицо, свалив с головы пернатый шлем. Давай-давай, работай, начальник – а только тут шустрей тебя есть!
Сказано – сделано. Не успел эгидодержавный глазом моргнуть – как подхватил нахал прекрасную Алкмену и, хлестнув на прощанье венценосца чёрным хвостом, унёсся с ней куда-то за леса и горы, и вообще прочь из Греции. Так надёжнее, безопаснее, к тому же – пусть поищет, сластёна!
Прошли времена острых забав. Под блеск полярных сияний добычу ветер не потащил. Пусть красавица живёт и плодоносит. Не соврал Борей опальному титану. Он умел быть и ласковым – когда на то весомая причина.
Нет спокойнее места для любовных излияний, чем уютные глубокие гроты среди скал, обвитые густым упругим плющом и цветущим ломоносом. А гроты – понятно, в гористой местности. Из прочих пришедших в голову мировых крыш Борей выбрал Кавказ, как достаточно удалённый, в то же время – в разумных пределах.
Покоящаяся в пуховых тучах Алкмена нравилась ему всё больше и больше. Изнеженная и слабонервная царица не визжала и не дёргалась, как прежние простоватые милашки, а пребывала в глубоком и стойком обмороке, являя картину холодного покоя, чем вызывала в памяти милые северному ветру льды и торосы. Нет, обворожительная женщина! Какие формы! Какие линии! А эта высокомерная бледность! Отрешённый взгляд! Мечта северного ветра! Такая одна на всю Грецию!
Борей возложил Алкмену на свежие листья заросшего розами грота и, обуреваемый жаждой угодить красавице – вылетел на поиски родниковой воды и приятного угощения.
Он кружил над Кавказом, занося снегом убогие сакли – когда вспомнил вдруг о прикованном титане. Просто диву даёшься, как сносят голову женские прелести! Забыть о титане! Борей устремился к знакомой скале.
Прометей, изогнутый в мучительной позе безжалостным железом, тяжело поднял на него усталые глаза:
- А…! Ты?
- А этот… ? – Борей озабоченно заоглядывался.
- Только что улетел….
Тело титана являло собой кровавое месиво. Борей зарычал с досады, и ближайшая скала сорвалась в ущелье. Вот так вот! И не такое мог Астрид! А – снять цепи со страдающего Прометея – не мог. Никому было то не дано, кроме того самого неведомого Геракла, который всё никак не спешил родиться. Поторопить бы….
- Когда ж он явится-то, Геракл этот?
- Уже скоро. Я не знаю дня и часа рождения. Знаю только, будет он сыном ничьим иным, как только Зевса. И матерью станет ему Алкмена, достойная супруга царя Амфитриона.
- Что?!
Борей даже подскочил, отчего в пропасть ушёл ещё один горный уступ.
Вот те на! Эта чудная женщина, одновременно ледяная и не покойница! В кои-то веки найдёшь! Борей покраснел и почернел одновременно. От стыда и от горя. А хвост его, описав бешеный круг, стегнул по макушке самого Эльбруса, отчего макушка грохнулась в Дарьяльское ущелье, а Эльбрус с того времени вместо пика приобрёл двуглавую вершину.
- Ах, вот как…, - отдышавшись, пробормотал буран сдавленным голосом. И более ничего не сказав, тяжело поднялся со скалы.
Полёт его пролегал над вековыми елями, что лепились по крутым склонам. От мрачного его дуновения они целиком покрывались снегом.
Снежной тучей ввалился он в облюбованный прежде грот, и розы разом заледенели. Очнувшаяся Алкмена задрожала от холода.
- О боги! – с болью простонала она, - откуда такая стужа? Где я? И кто ты, о мужественный и благородный воин? ты спас меня?
Она приподнялась на локте, и стан её изогнулся, как лебяжья шея.
- О воин! Как сияют очи твои! – это пошли действовать чары богов и титанов. Даже теперь Борей не мог отказать себе в желании предстать пред царицей в привлекательном образе. К тому же – зачем пугать любимую? И он придал и стройности осанке, и блеска глазам. И того, невидимого – чем бессмертные от века притягивали смертных дев.
Сейчас он был неотразим - Алкмена ахнула и подалась навстречу. Но этим всё ограничилось. Ибо ветер подхватил её и понёс прочь, ни слова не говоря. Да и что тут можно сказать?
Прощай, сдобная, мягкая Алкмена! Ничего не поделаешь – такая судьба. Я мечтал разделить с тобой ложе – но у меня есть друг, для которого я пожертвую всем. И потому – ступай себе в дом законного мужа, моя драгоценная. И да сбудется назначенное мойрами. Против которых – кто ж возразит?
И он отнёс влюблено глядящую на него Алкмену на порог царского дворца в Фивах, где и нашёл её в ближайшее время Зевс в облике Амфитриона – и предначертанное сбылось.
И долго потом метели да вьюги заносили луга, обмётывали горные кряжи, а с небес обрушивалась такая хлёсткая крупа, какой не помнили ни деды, ни прадеды. Может, месяц. А то и год. Равнины поседели от снега, а люди забыли блеск звёзд на бархатах отца его Астрея. И только румяная Эос сумела раздвинуть, наконец, тучи и обнять буйную голову сына ласковыми руками, и тот, всхлипнув, уткнулся носом ей в розовые пальцы. И тогда взошло солнце – и согрело выстуженный мир. И всё пошло своим чередом, как шло и доселе.
Такая вот история приключилась в древние времена, когда по земле ходили титаны, и зелёные дриады жили в деревьях, и солнце с вышины глядело на землю человеческими глазами…
Новые
Меню
