Добромир из Китеж-града

Добромир из Китеж-града

/ Из книги «Взыскание о граде сокровенном Китеже» /

О запустении града того рассказывают отцы, а они слышали от прежних отцов, живших после разорения града и сто лет спустя после нечестивого, безбожного царя Батыя, ибо тот разорил всю ту землю заузольскую, а села да деревни огнем пожег. С того времени невидим стал град тот и монастыри его.

Сию книгу-летопись мы написали в год 6759 (1251)

/ Легенда о славном Китеж-граде, который покоится на дне озера Светлояр близ села Владимирского в Нижегородской области /

В конце 12 века повелел князь Юрий Всеволодович Владимирский построить на берегу озера град Большой Китеж. За дело принялись немедленно, и народ потянулся туда жить. А в 1237 году на Русь вторглись монголы. Услышал хан Батый о богатствах, что хранились в граде Китеже, послал он войска на город. Вел татар предатель Гришка Кутерьма, которого взяли в соседнем городе, Малом Китеже (нынешний Городец). Но в тот день близ Большого Китежа несли дозор три богатыря. Увидев врагов, один из них приказал мальчонке бежать в Китеж и предупредить горожан, тот кинулся к городским воротам, но стрела врага догнала его. Со стрелой в спине добежал малец до стен, крикнул: «Враги!» и упал замертво. Богатыри пытались сдержать ханское воинство, но погибли. На том месте, где они сражались, появился святой источник Кибелек. Монголы же осадили город. Горожане вышли на стены с иконами в руках и молились всю ночь. И тут свершилось чудо: зазвонили церковные колокола, затряслась земля, и Китеж стал погружаться в озеро Светлояр. Потрясённые монголы бросились врассыпную, но божий гнев настиг их: они заблудились в лесу и пропали. А город Китеж исчез. Но увидеть его может любой, в ком нет греха: отражаются церковные маковки и белокаменные стены в водах святого озера Светлояр.

/ Сказка /

Ой, о славном Китеж-граде много было сказано, да не всё выговорено.

От сиянья куполов

каждый китежец готов

свои глазоньки тереть

да о мирной жизни петь:

«Ай ты, бог всех миров,

всех церквей и городов,

защити и обогрей,

отведи врагов, зверей,

нечисть тоже уведи

да во дальние земли»!»

И чтобы эта песня

казалась интересней

в Светлояр венки кидали.

Венки плыли и звучало:

«Динь-дон, динь-дон!» —

колокольный перезвон.

Ну, то что бог услышал похвальбу жителей славного города Китежа, сомневаться нет причины, но понял он её, однако, по своему: у доброй матери Амелфии Несказанной народилось дитятко богатырское, личиком аки солнце ясное, и на третий день жизни он ростом был, как семилеточка. Ходили люди дивиться на младенца невиданного, головами качали, говорили:

— Добрый мир при нём будет, добрый!

Так и назвали богатыря Добромиром. Рос Добромир не по дням, а по часам, не успела луна обновиться, как он в совершеннолетие вошёл, наукам разным обучился: письму да чтению. И науки те впрок ему пошли: начитавшись о подвигах небывалых русских сильных могучих богатырей, заскучала наша детинка, затосковала.

Добромиру дома сидеть было плохо,

о «Вавиле и Скоморохах»

читать уже надоело.

— Не наше бы это дело

махать кулаками без толку.

Но если только…

на рать, пока не умолкнет! —

захлопнул Добромир книгу, пошёл во двор дрова колоть, но богатыри из заветных писаний всё нашёптывают и нашёптывают:

«Выйдем, мечами помашем,

домой поедем с поклажей:

копий наберём браных,

одёж поснимаем тканных

с убиенной нами дружины.

Хошь и тебе половину!

Дома тебе не сидится?

Не сидится, бери дубину!

И про тебя напишут былину.»

Эх, за обидушку, за злобушку пробрало младого сына Добромира от сих намёков воинственных! И побрёл он к матушке своей Амелфии Несказанной, да стал жалиться: мол, хочу всяким военным наукам обучаться, удалью молодецкой хвастаться, не к лицу добру молодцу взаперти сидеть в светлой горнице, на бел свет глядеть сквозь письмена заветные.

Вздохнула матерь добрая Амфелия Несказанная и сына жалеючи, спровадилась за советом в палаты белокаменны к городской голове, посаднику княжескому. Заходила она к нему в гриденку, кланялась низко, челом била, речь держала:

— Гой еси, отец ты наш Евлампий Златович, не вели со двора гнать, вели слово молвить, речь держать за чадо своё ненаглядное, младого Добромира, единственного богатыря во всём великом граде Китеже. Нунь стал свет ему не мил без дела ратного! Отправь-ка ты его на год-другой в стольный Киев-град, на заставушку богатырскую, военному делу обучаться, к тем богатырям воеводушкам, что на весь честной мир славятся подвигами своими да делами ратными.

Нахмурился Евлампий Златович, ничего не ответил он честной матери Амелфии Несказанной. А как ушла она прочь со двора, так и задумался посадник думой тяжкою: неохота ему единственную силу-силушку в чужие края отпускать, ой да переманят Добромира богатыри киевские к себе в дружинушку, и жди-пожди, ищи-свищи его опосля, пропадай святой град без защитушки! Вздохнул городской глава и вышел во двор для раздумий. Глядь на голубятню, а там почтовые голуби гулят, крылышками машут, на мысль хитрющую толкают: «А и то верно, — подумал Евлампий Златович, — пошлю-ка я грамотку скорописчую на заставушку в стольный град, к богатырям тем киевским. Пущай сюда сами идут да научают нашего Добромира делам воинским!»

Сказал — сделал! Написал писарь Яшка на пергаменте сию просьбу великую. Привязали эту грамоту к самой жирной голубке и отправили с богом.

Долго ли коротко, но добралась голубица до самого Киев-града, до заставушки богатырской, нашла богатыря самого жирного и села ему на шелом могучий. Не шелохнулся богатырь, не почувствовал незваную гостьюшку на своей голове могучей. Зато другой богатырь заприметил неладное на шеломе у Ильи Муромца и говорит:

— Чи Илья сидит передо мной, чи голубятня? Не пойму никак! А что наша дружинушка зрит-видат?

Обернулись дружиннички на своего воеводу и захохотали что есть мочи!

Ну, нам на их смех по боку, мы и не такое видали.

Ходят слухи по Руси: на Луну летали

баба Яга да три разбойника,

и гуляли они там преспокойненько!

/ Но это из другой уж сказки.

А ты, Егор, раскрой-ка глазки,

и слухай всё про Китеж-град.

Что-то ты не очень рад? /

Так или не так, но прочли богатыри киевские просьбу горожан китежских. Посочувствовали граду беззащитному да стали решать: кого на выручку спровадить? Жребий пал на Добрыню Никитича и младого Балдака Борисьевича, от роду семилетнего (чтобы Добрыня зазря времени не терял, а зараз двух мальцов обучал). Ну и спровадили их обоих в славный Китеж-град, с глаз долой — из сердца вон!

Сели добрые витязи на своих верных боевых коней Бурушек и поскакали, быстры реченьки перепрыгивая, темны леса промеж ног пуская. Во-о-он и озеро Светлояр виднеется, блином на сырой земле лежит, гладкими водами колыхается, голубой водицей на красном солнышке поблёскивает. Рядом град большой стоит, златыми куполами церквей глаза слепит. А на рясных площадях ярмарочные гуляния: люд честной гудит — торгуется, ряженые скоморохи народ забавляют, а игрушки Петрушки, как могут, детишек развлекают. Приземлились наши путники на самой широкой площади, прямо в телеги с товаром плюхнулись. Вот так взяли и опустились с небушка на землю. Народ в рассыпную:

— Велканы-буяны! — кричат. — Великаны-буяны! Сзывайте войско охранное, бегите за городской головою!

Кинулись, бросились горожане, а войска охранного то и нет. Стучатся к Евлампию Златовичу, тот выходит из терема на крыльцо, в ус подул, квасу испил, подумал, подумал и люд честной успокоил:

— Похоже на то, что энто засланцы к нам прибыли, богатыри киевские, научать нашего Добромирушку вести бои оборонные, свят град от ворогов защищать!»

— У-у-у! — народ остыл-отошёл и кумекать поплёлся: как прокормить тако громадное убожище. Всех троих богатырей, в общем.

Добрались слухи о прибывших добромировских учителках и до самого Добромира. Сорвался он с печи, прихватив с собой калачи и понёсся быстрей ветра до гостей воеводушек. Вот уж они обнимались, целовались, братьями назваными нарекались! И отдохнувши да поспавши, на пирах почёстных погулявши, заладили они бои, драки, учения. Учились год, учились другой, а на третий год народ не выдержал, зароптал: дескать, ждать устали мы, когда все эти поединки закончатся. А и неспроста, вино богатыри хлебали бочками, мёд ели кадками, гусей в рот клали целиком, глотали не жуя, хлебов в один присест сметали два пуда!

— И ни день, ни два,

не желают боле

крестьяне такой доли.

Отправляй, царь батюшка,

обоих в обратушку! —

припёрся сплетничать, наушничать к Евлампию Златовичу мужичок-бедовичок.

— Гыть, проклятый! — осерчал посадник княжеский. — Ни одной доброй вести не принёс ты мне за всю свою жизнь горемышную. Пошёл вон из града, с глаз моих долой! Иди-ка ты в малый Китеж-град, там и шляйся, ищи-свищи себе позорище на буйну, глупу голову.

Деваться некуда, приказа барского никак ослушаться нельзя. Собрал мужичок-бедовичок котомочку, взял посох каличий и побрёл житья-бытья просить в малый Китеж-град. А как ворота городские за ним захлопнулись, тут же большой Китеж навсегда забыл про оборванца. Лишь маковки на церквях посерели. Тёр их, тёр игумен Апанасий, да всё без толку, так блеклыми и остались. Развели руками монахи, разбрелись по своим кельям, чертей с опаской проклиная, ведь с бесовщиной яро спорить и по сей день никто не отваживается.

Но оставим те дурны приметы и вернёмся в гридню княжескую, где на лавочке резной сидит Евлампий Златович и раздумывает: «Нет, оно то оно — оно, мужик стонет, но пашет. Но и мужика, как ни крути, жалко. Опять же, казна городская пустеет.»

Вдруг ставни от ветра распахиваются и в окошечко влетает Белая баба, опускается она на пол, подплывает к посадничку княжьему, садится рядом на лавочку, ласково заглядывает в его очи ясные, берёт белы рученьки в свои руки белые и слово молвит мудрёное:

— Погоди, не спеши, милый князь, не решай сумбурно судьбу народную. Не пущай богатырей в родну сторонушку. Я пришла за ними, яки смертушка, як воля-волюшка. Коль оставишь их при себе ещё на год-другой, то отойдут они со мной в тот мир иной на бытие вечное, нечеловечное. А коль отправишь их взад на заставушку, так и не видать тебе большого Китежа: сбягёшь вослед за мужиком-бедовиком ты в малый град да там и сгинешь навеки! — сказала, рассмеялась и исчезла.

— Нежить треклятая! — прошептал Евлампий Златович, опустился на коленочки и пополз в красный угол к святой иконочке. Челом побил, перекрестился ровно дюжину раз и пополз обратно. Залез, кряхтя, на полати и уснул в муках на перине мягкой, под одеялом пуховым.

А наутро издал указ:

«С Добрыни и Балдака слазь.

Велено кормить, кормите.

И это… боле не робщите!»

Послушались мужики приказа боярского, разошлись по полям, по огородам: сеять, жать, скотину пасти.

Проходит год, проходит два в крестьянских трудах тяжких: ироды былинные на выдумки спорые, принудили они народец китежский не токо себя кормить, а ещё и заставушки богатырские недалече у стен городских поставить. А сами забавляются в боях потешных, перекрёстных, да мечи куют, мужикам раздают, те их в руки брать отказываются: мол, господь нам завсегда поможет! Богатыри на поговорки эти дивились, доселе они с таким людом не сталкивались ни на прямоезжих дорожках, ни на путаных, заковыристых. Добрыня Никитич нахмурился, грозну речь держал:

— На Русь печальную насмотрелся я да с такой горечью, что не утешился. Сколько ж ворогом народу топтано и не счесть уже даже господу! На своём веку нагляделся я на самых на дурных дуралеев, но таких, как вы, по всей сырой земле ни сыскать, ни отыскать, ни умом не понять!

Да уж, то чудной народец был, блаженный: разумом как дитя, а мыслями где-то там, в сторонке. Лишь Евлампий Златович и Добромир понятие имели, ну им и положено по чину да по званию.

* * *

Вот ту пору тяжкую и прознал злой хан Батый о златых куполах церквей в граде великом Китеже, и послал он в Малый Китеж воинов всё покрепче разузнать. Гонцы возвратившись, докладывают: дескать, богатств немерено, но укреплён град заставушкой, в которой три сильных русских могучих богатыря службу несут, в чисто поле зорко глядят. Пообещал Батый трёх богатырей на одну ладошку положить, а другой прихлопнуть, как мух. И повел на Большой Китеж огромное войско.

А на заставушне богатырской несёт караул сам Добромир, да всё вдаль глядит, под нос бубнит песнь народную:

— Мы душою не свербели,

мы зубами не скрипели,

и уста не сжимали,

да глаза не смыкали,

караулили,

не за зайцами смотрели, не за гулями,

мы врага-вражину высматривали,

да коней и кобыл выглядывали:

не идут ли враги, не скачут,

копья, стрелы за спинами прячут,

не чернеет ли поле далече?

Так и стоим, глаза наши — свечи.

Караул, караул, караулит:

не на зайцев глядит, не на гулей,

а чёрных ворогов примечает

и первой кровью (своею) встречает.

Но вот приметил он тучу чёрную, тучу чёрную не от воронья, а от силы несметной Батыевой! Сила чёрная надвигается, сердце воина, нет, не мается, а биться перестаёт, Добромир приказ отдаёт:

— Скачи, Балдак свет Борисьевич, к воротам городским, стучись что есть мочи, кричи зычным голосом: пришла беда откуда не ждали, магол прёт — берегов не видать!

Прыгнул Балдак Борисьевич на коня вороного и помчался в славный Китеж-град, но стрела калёная чужеземная нагнала его в неровен час и ранила смертельно. Не упал младой богатырь на травку колючую, а доскакал до ворот и успел принесть вести горькия:

— Тянет рать Батый сюда,

закрывай ворота

держи оборону,

коль не хочешь полону!

И упал замертво на мураву со стрелой в спине могучей.

Павши замертво, не ходи гулять,

тебе мёртвому не примять, обнять

зелену траву — ту ковылушку.

Не смотри с небес на кобылушку

ты ни ласково, ни со злобою,

не простит тебя конь убогого:

«Ой святая Русь — то проста земля,

хороша не хороша, а огнём пошла!»

Эх, побежали белые лошадки перед глазами у воина. И явилась ему Белая баба такая красивая, что глаз не отвести. Хохочет она и манит, манит за собой дитятку богатырскую. Встал Балдак и пошёл Балдак за ней следом, кликнув своего Бурушку верного, но тот фыркает, копытом бьёт, стоймя стоит, тело хозяина оплакивает. Вот так и ушёл былинничек в страну былинную, туда где сбудутся все его мечты отроческие о странах заморских.

Нет, народ, он не урод, ворота хлоп на запор и айда молится, у бога защитушки просить. А в ту пору богатырь киевский Добрыня Никитич и богатырь китежский Добромир билися, силу чёрную раскидывали: махнут налево — улица, махнут направо — переулочек, а как прямо взмахнут, так дорожка прямоезжая из тел мангольских выстилается. Но ворогов меньше не стало, они всё прибывают и прибывают! Вдруг небо тучей застлало, а солнце красное к закату пошло, плохо видеть стали наши витязи. Одолела их сила чёрная, упали, лежат два воина, не шелохнутся, калёны стрелы из груди торчат. А над ними уж баба Белая летает, усмехается, чарами полонит, с земли-матушки поднимает и уводит их вдаль не на посмешище, а в легенды те, что до сих пор поём.

Но вернёмся в Китеж-град, как же там народ? Нет, он не врёт, не пьёт, а всю ночь молится святым и господу, прося защитушки для малых детушек.

Эге-гей, где же ваши дубинушки,

мечи булатные да копья вострые?

Лежат защитнички, истёкши кровушкой,

и больше помочи вам ждати нечега.

А народ молится, ему всё по боку! Блаженный тот народ, что с него взять ужо?

Войска Батыевы уже близёхонько, и стрелы вострые пускают в крепости.

Но вдруг накрыло покрывалом

то ли белым, то ли алым:

Светлояр с брегов ушёл —

Китеж под воду вошёл,

и трезвон колоколов

лишил монголов дара слов.

Онемело вражье войско, приужахнулось и врассыпную: в леса, в болота кинулись, там их и смерть нашла.

А святой Китеж зажил своей прежней жизнью, только уже под водой: купцы торговали, скоморохи плясали, крестьяне сеяли да жали, попы венчали, отпевали, а Евлампий Златович за всеми зорко следил, указы всяки разные подписывал, баловней на кол пытался сажать, но не получалось что-то. Говорили… нет, ничего не говорили, всё молчали больше — трудности в воде с разговорами.

Только матерь безутешная Амелфия Несказанная всё слёзы лила по сыну убиенному богатырю русскому Добромиру Китежскому. Наплакала она целый святой источник, который до сих пор из-под земли бьёт.

Поди-ка, умойся в нём, авось со своей хари грехи и отмоешь.

Вот и написала былину.

Ну что же вы в горе, мужчины?

Не плачьте по сотоварищам мёртвым,

они рядком стоят плотным

на небушке синем-синем,

и их доспехи горят красивым

ярким солнечным светом!

Оттуда Добрыня с приветом,

Вавила и Скоморохи.

И тебе, Добромир, неплохо

стоится там в общем строю.

А я про тебя спою.

/ 2013 год, одно из сёл вблизи Городца (Малый Китеж) /

В магазин зашёл старичок-бедовичок с длинной, окладистой бородой, в суконной рубахе и лаптях. Попросив хлеба, он протянул старинные монеты времён монголо-татарского ига и спросил:

— Как сейчас на Руси? Не пора ли восстать граду Китежу?

Изумлённая продавщица не нашлась с ответом, а старичок-бедовичок взял хлеб и ушёл восвояси.