Времена (часть вторая, окончание)

16 января 2014 — Лев Казанцев-Куртен

(продолжение)

Начало:

http://russianpoetry.ru/proza/romany/vremena-chast-pervaja-nachalo.html

ДОНОС

В кабинет вошла стройная, ухоженная дама, лет пятидесяти, но, несмотря на возраст, сохранившая свою красоту и привлекательность.

Капитан указал даме на стул перед столом.
– Садитесь. Слушаю вас, – произнёс он вежливо.

Нечасто, а по правде сказать, впервые в его кабинет не под конвоем, а по доброй воле входит красивая женщина, от которой исходит просто божественный запах. И нет в ней никакой, вполне оправданной и логичной растерянности и скованности перед чекистом.

– Может, сумасшедшая? – мелькнула мысль у капитана, но, оценив её одежду, какую можно по блату достать только в Москве в Торгсине, отказался от этой мысли.

Чтобы такой быть, как эта дама, ухаживать за собой женщина должна с юных лет. Даже подругам крупных партийных чиновников, тратящим на уход свой внешний вид немало времени и средств, далеко до неё.

– Вы – начальник НКВД? – приятным грудным голосом проговорила дама.
– Я, – кивнул головой капитан. – Капитан НКВД Кульков. Можете называть меня Филиппом Яковлевичем. А как величать вас?
– Надежда Владимировна Мошина.
– Слушаю – сказал Кульков. Фамилия была ему знакома. Он поинтересовался: – Вы, случайно не родственница директора нашего лесокомбината?
– Я его жена и пришла к вам, чтобы лично заявить на собственного мужа, что он – троцкист, – спокойно проговорила Надежда Владимировна. – Я пыталась убедить его изменить отношение к этому ренегату и предателю революции, но безуспешно. Он убеждён, что товарищ Сталин ведёт страну ошибочным курсом…

Капитан Кульков от неожиданного упоминания имени вождя вздрогнул и быстро окинул кабинет взглядом: не подслушивает ли кто их разговор. Неясно услышанная фраза, произнесённая дамой, может быть неправильно истолкована: «товарищ Сталин ведёт страну ошибочным курсом»… Но подслушивать было некому, и он успокоился. А информация была крайне интересная.

– Он критикует, гм, только в разговоре с вами или ещё с кем-то обсуждает, гм, наше движение к светлому будущему?
– Этого я точно не знаю. Дома он ни с кем в моём присутствии не говорит в… таком ключе, – сказала Надежда Владимировна, явно сообразив, что известное имя всуе лучше не упоминать. – Я запретила ему это раз и навсегда. А за стенами дома… не знаю…

Кульков встречал на заседаниях бюро горкома директора лесокомбината Мошина. Это была интересная фигура. Из таких фигур и составляются громкие дела вроде «дела Промпартии».

– Я попрошу вас изложить ваше сообщение на бумаге, – попросил Кульков Надежду Владимировну. – Можете сесть за тот столик, – указал он на небольшой стол в углу кабинета. – Там есть и ручка, и чернила.
– Благодарю, капитан, я уже написала, – сказала Надежда Владимировна и положила на стол перед Филиппом Яковлевичем лист, заполненный аккуратным почерком.
– Тогда вы свободны. Секретарь отметит вам пропуск, – сказал капитан Кульков и пошутил: – а то по ошибке прихватят вас и отправят Куда Макар телят не гонял...

***
…Директора лесокомбината Мошина арестовали через неделю. Ему вменили многое, включая и пожар на комбинате, случившийся четыре года назад и за который были уже расстреляны три вредителя из подкулачников. Фёдора Петровича приплюсовали к ним.

…После ареста мужа жизнь Надежды Владимировны переменилась.
Конечно, она тут же написала отказ от мужа и подала на развод. Взяла она фамилию по первому мужу, чтобы у неё и Ивана отныне была одна фамилия.

Однако у Надежды Владимировны вскоре начались проблемы. Какая сорока разнесла по городу, что она донесла на мужа? Шептались люди:
«Сама приходила к «клопу» собственной персоной»…

Знакомые и коллеги по школе отвернулись от неё. Если и обращались к ней, то лишь по служебным вопросам. Даже Даша, услышав разговоры, спросила:
«Это правда?»…

Что она имела в виду, Надежда Владимировна поняла и попыталась оправдаться хоть перед нею:
«У него завелась любовница. Он хотел развестись со мной».
«Значит, ты таким способом отомстила Фёдору?».
«Отомстила».
С того дня Даша перестала приходить к ней, а при встрече на улице, отговаривалась:
«Прости, спешу, дела»…
А глаза при этом чужие, холодные, глаза судьи.

На людях Надежда Владимировна старалась выглядеть бодрой и жизнерадостной, но дома её настроение падало, ей хотелось убежать далеко-далеко, где никто её не знал бы.

Год держалась она, а осенью 38-го арестовали «клопа», объявив его немецким шпионом. Может, он и был немецким шпионом – сколько честных коммунистов, даже с дореволюционным стажем арестовал, отправил в лагеря и расстрелял в подвалах НКВД.

«Теперь арестованных отпускать будут, – говорили люди. – Дошло о произволе энкаведистов до товарища Сталина»…

– Неужели и Фёдора отпустят? – думала Надежда Владимировна, зная приговор мужу.

Она, как и все простые граждане СССР, не подозревала, что скрывается за словами «десять лет без права переписки».

Надежда Владимировна написала письмо Ивану:

«…Плохо мне здесь после ареста Фёдора. Все отвернулись от меня… Хочу уехать куда-нибудь. Ты примешь меня?»…

Иван Георгиевич уже около года жил в Минске. Пусть он и пасынок Мошину, пусть он и не принял фамилию отчима и никогда не любил его, но всё равно имел слишком близкое отношение к изменника Родины.

Узнав об аресте отчима, Иван Георгиевич поспешил письменно отречься от «изменника и предателя», но руководство Главка всё-таки отправило его из Москвы подальше, в Минск, начальником цеха на тракторном заводе.

Вера отказалась покидать Москву, осталась с родителями и подала на развод, заявив, что она не хочет иметь ничего общего с родственником врага народа.

В Минске Ивану Георгиевичу дали комнату в коммуналке.

«Приезжай, посмотри, как я живу», – ответил он матери коротким письмом.

Надежда Владимировна уволилась из школы, собрала вещи за одну ночь и выехала в Минск.

Купе ей пришлось делить с тремя мужчинами, двумя командирами и каким-то мужиком, заросшим чёрной с проседью бородой по самые глаза, и больше похожим на бандита.

Когда командиры ушли в вагон-ресторан, она решила вздремнуть после бессонной ночи и прилегла на полку, прикрыв ноги одеялом. Уже засыпая, вдруг откуда-то издалёка, из прошлого, она услышала знакомый голос, позвавший её:
– Наденька…

ГЕОРГИЙ ЛЯДОВ

– Метлой мести – можно и голову снести, – про себя шутил Георгий Кириллович.
Оказывается можно и с метлой в руках неплохо бороться с скудоумными большевичками, преданно служа «Иван Иванычу»: выискивай среди них особей позловреднее и сообщай чекистам. Большевички охотно резали своих. Куда уж Троцкий, гроза Белой гвардии, или эти – Тухачевский, Якир, Блюхер, Зиновьев с Каменевым и иже с ним… Ленинская гвардия, вожди революции. Прав тот, кто сказал, что любая революция пожирает своих детей.
«Иван Иванович» похваливал своего осведомителя и даже от имени Наркома премировал тридцатью рублями.

…Радовало Георгия Кирилловича и то, что он получил возможность регулярно видеть Ивана – обычно утром, когда тот уходил на работу и иногда вечером, когда тот возвращался домой не слишком поздно, не за полночь. У этих большевиков стало обыкновением так работать – с утра до ночи. Люди говорили, что окно у Сталина в Кремлёвском дворце светится чуть ли не до самого утра.

Георгий Кириллович вежливо здоровался с Иваном: «Доброе утро, товарищ», Иван ограничивался небрежным «здрасть», а порой, только кивком, а то и никак не отвечал.

В бытность своей службы царю, Лядов, на дворницкое «здравия желаю, ваше благородие» опускал тому в ладонь пятак, а то и гривенник. От большевиков в благодарность и копеечки не дождёшься. А Иван, как ни прискорбно было Георгию Кирилловича, стал большевиком…

И вдруг Иван исчез. В домовой книге против его фамилии стояло короткое: «выписан» и милицейской печатью заверено.

– …Он развелся с женой, – пояснил Георгию Кирилловичу домоуправ. – А куда переехал – не знаю. Верно, другую нашёл…

Георгий Кириллович мог только горько вздохнуть.

***
…Прошла весна, на вторую половину переваливало лето.
Вечером, тёплым, июльским на скамейке у подъезда сидели старухи-всезнайки. Георгий Кириллович, орудуя поблизости от них, услышал:
– Ёго, люди грят, ни то с работы попёрли, ни то отправили туда, куда Макар телят не гонял за то, что евонный папаша оказался враг народа, шпиёном. Таперь Верка свободная…
Это проговорила расплывшаяся на полскамейки толстым жидким задом старуха Груздева из восьмой квартиры.
– Так им и надо, тилигентам. Оне воду мутят, вредительствами займаются, – подала голос другая старуха, Лужкова, из соседнего дома.
– Итак, у Ивана неприятности, – подумал Георгий Кириллович. – А «папаша» – это Надин муж. Значит, и Надю могли посадить, как родственницу.

Подумав так, Георгий Кириллович не замедлил взять неделю отпуска. Он отправился в Арбенин, выяснить всё у Даши.

На этот раз Георгий Кириллович доехал до Арбенина с комфортом, хотя и в общем вагоне. Он даже ухитрился забраться на верхнюю полку и ночку покемарить, хотя ложе без матраса было жестковато для его боков – годы, годы, годы…

Город внешне почти не изменился. Всё так же высилась над городом Ивановская колокольня с курантами, правда, молчащими, стояли кремлёвские стены.

Георгий Кириллович шёл по Александровской улице, переименованной в проспект Сталина, мимо всё тех же двухэтажных домов. На постаменте, на котором раньше стоял Царь Освободитель, водрузили памятник Ленину в кургукзом пиджаке и смятой кепкой в руке, указывающей на торговые ряды с вывесками «ПРОДМАГ», «ПИВО-ВОДЫ», «ГАЛАНТЕРЕЯ», «АПТЕКА»…

Дом Арбениных стоял на месте. У парадного входа вместо врезавшейся в память Георгию Кирилловичу вывески «ГОРКОММУНХОЗ» висели две: «ПАРИКМАХЕРСКАЯ» и «АТЕЛЬЕ МОД». Но в окнах на втором этаже, как и прежде, висели белые занавески-задергушки, и красовалась герань. Но найдёт ли он на этот раз там Дашу?

Георгий Кириллович вошёл в квартиру. Дверь не была заперта. На кухне кто-то возился. Георгий Кириллович заглянул и увидел женщину.
– Кх-кх, – кашлянул он.
– Кто там? – спросила женщина.
– Простите, дверь была открыта, –ответил Георгий Кириллович. – Мне нужна гражданка Арбенина…
– Даша? – ответила женщина. – Так она сейчас на работе в больнице.
– Благодарю, – обрадовано поблагодарил её Георгий Кириллович и вышел.

Дашу он вызвал через санитарку и стал ждать в больничном дворике.
Даша вышла в белом халате и с марлевой маской, висевшей у неё на груди.
– Даша – позвал её Георгий Кириллович. – Это я, Лядов…
Даша всплеснула руками и удивлённо воскликнула:
– Георгий Кириллович!..
– Я, я, только называй меня Иваном. Хорошо?
– Хорошо, – согласилась Даша. – Вы так изменились. Борода… борода роскошная, как у попа в церкви… Вы, случайно, не батюшка?
– Нет, я дворник. И, видишь, пока жив. И кроме тебя никто не знает, кто я на самом деле.
– Соскучились по своим?
– Соскучился, но не в этом дело. Всё ли у них в порядке… Как Надя?.. Сейчас власти стригут нас, бывших…
– А что ей сделается? – не очень приязненно сказала Даша и заторопилась: – Давайте поговорим вечером, после работы. Мне ещё полтора десятка процедур нужно сделать. Больные ждут. Приходите ко мне в семь вечера. Я живу всё там же, в доме Арбениных…

– …Владимир Николаевич умер в тридцать четвёртом, прямо на работе, – сказала Даша, накрывая стол в комнате. – Власти его не трогали. Коля окончил школу. Хочет поступать в лётное училище, но ему не дают направления. Сейчас он работает на буксире мотористом. Жалко, что вы его не увидите. Сегодня их буксир ушёл в Горький, потащил баржу с грузом.

Даша взяла с полки фотографию в рамке, сказала:
– Вот он перед выпускным вечером.

Георгий Кириллович увидел парня в белой рубашке и заметил:
– А он похож на Владимира Николаевича…
– Да, это все говорят, – ответила Даша. – Но вы хотели услышать о Надежде. Мужа её, Фёдора, арестовали в прошлом году, как врага народа, а её не тронули. Говорят, она сама донесла на него. Я спросила её об этом прямо. Она не призналась, но и не отрицала, сказала, что не хочет ничего знать о Фёдоре, потому, что он полюбил другую и хотел подать на развод. Я думаю, Надя так отомстила ему. Теперь все отвернулись от неё. И хоть плохо ей, но мне её нисколько не жаль.

…О многом они переговорили за вечер, вспоминая прожитые годы. Георгий Кириллович поведал Даше о Кирилле, с улыбкой заметив:
– Он тоже мечтает стать лётчиком-истребителем…

Даша постелила Георгий Кирилловичу на диване в гостиной, но дверь в свою комнату оставила распахнутой. Напротив дома горел фонарь. Его неверный жёлтый свет от него ложился на белый потолок.

Георгий Кириллович слышал, как Даша, раздеваясь, шуршит одеждой, слышал лёгкие шаги её босых ног и вдруг вспомнил то давнее утро, испуганную девчушку, молча лежавшую под ним, белую простыню, испачканную девичьей кровью и «шашнадцать лет».

– А ты помнишь, как мы с тобой познакомились? – вдруг спросил Георгий Кириллович.
– Помню, – ответила Даша.
– Ты была тогда из-за этого зла на меня, обижена, оскорблена? Только честно.
– Скорее была горда тем, что вы… – ответила Даша. – Вы – такой мужчина, барин… И кто я?.. Пожалуй, если бы этого тогда не произошло между нами, то и с Владимиром Николаевичем у меня ничего не было бы… А та простыня хранится у меня до сих пор…

Дашино признание удивило Георгий Кирилловича: её изнасиловали, а она радуется этому.

– Мне стало на сердце легче, Даша. Я думал, ты меня просто терпишь потому, что у тебя добрая душа и не можешь выгнать на улицу.
– Я тогда влюбилась в вас и ждала, что вы снова… и жалела, что не повторилось…
– И сейчас жалеешь?..

Пауза. Потом шорох и чуть слышные шаги. В тёмном проёме двери белым пятном появилась Даша в длинной сорочке. Она плыла медленно, словно по воздуху. И вот она уже на расстоянии шага от Георгия Кирилловича.

– Иногда жалею, – тихо говорит Даша. – Мне хотелось, чтобы вы тоже… помнили меня…

Георгий Кириллович, легко, точно юноша, вскочил с дивана и обнял дрожащее Дашино тело, обёрнутое ситцем…

…Рано утром они простились. Георгий Кириллович торопился на утренний московский поезд.
– Соскучишься, приезжай, – сказала ему Даша. – Я буду всегда тебе рада…
– Непременно, – ответил Георгий Кириллович и, прижав к груди вдруг ставшую ему дорогой женщину, он покинул арбенинский дом.

…Медленно уползал к небу, ввысь, туман, восток окрасился алым восходом, луна побледнела и спешила закатиться за горизонт. Голубовато-сиреневый воздух ночи становился золотым. И золотой короной подымалось солнце над ещё сонным и тихим городом.

На подходе к вокзалу Георгий Кириллович догнал женщину с чемоданом. Чемодан, по-видимому, был тяжёлый. Женщина перекладывала его из руки в руку, но продолжала идти, не останавливаясь. Георгий Кириллович понял, что она тоже спешила на московский поезд, до его прихода оставалось немного времени. Поезд проходящий и стоит в Арбенине пятнадцать минут.

– Давайте, я помогу вам, а то опоздаете, – предложил Георгий Кириллович женщине.

Та остановилась, опустила чемодан на землю, взглянула на Георгия Кирилловича, ответила:
– Спасибо. Вы меня этим много обяжете.

А Георгий Кириллович застыл от неожиданности – перед ним стояла его Надя. Он сразу узнал её, хотя время и на неё наложило свой отпечаток медленного увядания. Чтобы не выдать ей своего удивления он поспешил взять чемодан,. К счастью Надя его не узнала. Её голова была занята другими мыслями: она уезжала из Арбенина, уезжала навсегда и вряд ли когда вернётся в него.

– Места есть только в купейном вагоне, – сказала кассир, когда Надежда Владимировна спросила билет в плацкартный вагон.
– Хорошо, давайте в купейный, – согласилась Надежда Владимировна.

Разумеется, не по чину дворникам путешествовать в купейных вагонах. Георгий Кириллович собирался взять билет в общий вагон. Там, где сел, там и сиди. Но на этот раз он изменил своему правилу и взял билет в купейный вагон.
– Мне, пожалуйста, если можно, билет в то же купе, что продали и этой дамочке, – тихо попросил он кассира. Та удивилась просьбе мужика, но не отказала.

Кассир не обманула Георгия Кирилловича, и он попал в Надино купе. Два других места занимали командиры, майор и капитан. Они уступили нижнюю полку Надежде Владимировне.

Она села к окну. Георгий Кириллович взобрался на вторую полку, поглядывал на Надю и размышлял о жизни, разбившей их союз. Они с Надей могли бы блистать на балах в Зимнем, а что получили? Надя учит сопливых пролетарских щенят, он метёт двор метлой и живёт с глупой бабой, единственное достоинство которой – постель. У него единственная радость – Кирилл. Он не в мать. Мальчик умный, способный.

В полдень командиры отправились в ресторан. Надежда Владимировна легла на полку, прикрыла ноги одеялом, собираясь, видимо, вздремнуть.

Немного полюбовавшись на женщину, не обращавшую на него никакого внимания, Георгий Кириллович не выдержал и негромко позвал её:
– Наденька…

Женщина немедленно открыла глаза и ничего непонимающим удивлённым взглядом обвела купе.
– Не узнаёшь, Наденька? – спросил её Георгий Кириллович. – А я тебя узнал сразу…

Надежда Владимировна поднесла руку к губам и вскрикнула:
– Жорж!..

Георгий Кириллович спрыгнул с полки и обнял, подавшуюся к нему всем телом женщину.

– Да, да, я Георгий, – прошептал он. – Но я давно отвык от этого имени, Наденька. Нынче я, запомни, Иван, Иван Тимофеевич Струков. У нас немного времени, а так хочется узнать о тебе всё, как ты жила. Я всегда помнил о тебе, но вынужден был держаться от тебя подальше. В двадцать первом я побывал в Арбенине. Я хотел забрать тебя и Ваню с собой и укрыться где нас никто не знает, но встретил Дашу. Она мне сказала, что ты вышла замуж за Мошина. Поняв, что ты и Ваня в безопасности, я отбросил эту идею и сам остался в России. Живу в Москве, работаю дворником. Случайно узнал, что Мошина арестовали. Ведь Ваня жил в доме, где я тружусь дворником. Одно это согревало мне душу. А когда я узнал, что его, как родственника врага народа, выслали из Москвы, то забеспокоился о тебе и помчался в Арбенин, к Даше, чтобы на месте узнать, что с тобой. Я рад, что ты на свободе.

Они разговаривали о пережитом до возвращения командиров. Надежда Владимировна успела выплакаться на плече Георгия Кирилловича.

                              ИВАН ЛЯДОВ

Он не жаловался на жизнь: любящая жена-красавица, сын Митенька, тесть, заслуженный комдив, тёща, не досаждающая молодым, поскольку всюду следует за мужем, то на Кавказ, то на Дальний Восток. Сейчас они на Украине. Отец тестя известный профессор Салтыков, специалист по крепостям и прочим бетонным укреплениям, читающий курс фортификации в Военной академии тоже не мешал. Даже будучи дома, он всё своё время проводил за работой в кабинете. Иван и Вера чувствовали себя хозяевами в квартире.

Неожиданным ударом был вызов Ивана к заместителю директора Главка по кадрам Миронову, человеку из НКВД.

– Что ж вы не сообщаете нам, Иван Георгиевич, что ваш отчим арестован, как враг народа? – жёстко спросил его Миронов.

Иван был поражён: Фёдор Петрович, большевик, коммунист, преданный партии, арестован?

– Я не знал, Яков Ильич, – пролепетал он, словно ученик, не выучивший урок. – Я уже давно не поддерживаю с ним никаких отношений, с первого дня, как он появился в нашей семье, когда мне было двенадцать лет.
– Значит, вы отрекаетесь от него? – спросил Миронов.
– Да! – с готовностью откликнулся Иван.
– Тогда напишите отказ.

Миронов придвинул Ивану лист бумаги и «вечное» перо. Иван присел к столу и через пару минут подал заместителю директора свой отказ от Мошина Фёдора Петровича, считавшегося его отчимом.

– Кто же ваш настоящий отец? Где он? – поинтересовался Миронов.
– Это покрыто для меня тайной, – привычно ответил Иван. – Какой-то служащий.
В анкетах он всегда отмечал, что отец его служащий, мать – учительница.
– Вы хотите сказать, что ваша мать вас нагуляла от какого-нибудь телеграфиста? – усмехнулся Миронов. – А мы выяснили, что она в 907 году вышла замуж за подпоручика Преображенского полка Лядова и жила с ним до революции. У них родился сын, которого они нарекли Иваном. Это не вы, случайно?

Иван опустил голову. Он понял, что это конец, и отсюда его выведут уже под конвоем.

– Вот ваша анкета из отдела кадров и чистая, – сказал Миронов. – Вы знаете, что вам грозит за обман? Но так и быть, перепишите. Только укажите, что отец ваш царский офицер, бросивший вашу мать, и вы с ним с десятилетнего возраста не поддерживаете родственных отношений.

Иван знал. Он кивнул головой.
– Спасибо, Яков Ильич.
– Не за что. Ваш вопрос будет решать партбюро.

Верочка, узнав, что Ивану грозит исключение из партии, увольнение из Главка, а может быть, и высылка из Москвы или даже арест, заявила ему:
– Не хочу жить с родственником врага народа. Уходи и никогда не приближайся к нашему дому. Забудь о Митеньке.

…К счастью, партбюро ограничилось вынесением Ивану «строгача». Наркомат направил его на Минский тракторный завод начальником цеха.

Интерлюдия.

– Каракурт попал под пресс НКВД, герр оберст-лейтенант. Репрессирован его отчим.
– Нам придётся несколько пересмотреть наши планы насчёт него. Подождём.
– Не исключено, что и его могут арестовать. Не следует ли отказаться от известных ему явок?
– Только в случае ареста. А пока предупредите его о временном прерывании контактов. Передайте Янусу, пусть возьмёт его в Минске под наблюдение.

                           ГЕОРГИЙ ЛЯДОВ

Наступила осень. Шли дожди. По небу пролетали набухшие дождевой водой серые тучи, тёмные в центре, клочковатые по краям. Опавшая с деревьев листва липла к асфальту.

Утром вернулся домой комдив Салтыков с женой. Дворник Струков помог им внести в дом чемоданы. Комдива в передней встретила Вера с Митенькой на руках.

– Это твой дедушка, – сказала Вера Митеньке.

Георгий Кириллович с ревностью и завистью смотрел, как мальчик протянул ручки к комдиву… Внук.

***
…Ночью Георгия Кирилловича разбудил громкий стук.

– Щас, щас!.. Чё бухаете, как скаженные, – крикнула Нюра и, набросив на плечи халат, открыла дверь.

В комнату вошли двое в фуражках с васильковой тульей и краповым околышем: НКВД.

– Дворник? – спросил Георгия Кирилловича энкаведист со шпалой в петлицах.
– Дворник – ответил Георгий Кириллович, немного струхнув: неужели, докопались до него, но в следующую секунду услышал слова, успокоившие его: – Пойдёшь с нами в квартиру Салтыковых. Скажешь им, что пришла срочная телеграмма. Потом останешься, будшь понятым. Ясно?
– Ясно, – ответил Георгий Кириллович. – Яснее не бывает…
– Поговори мне!.. – прикрикнул энкаведист. – Пошевеливайся…

Георгий Кириллович оделся и пошёл следом за энкаведистами.

Крутанув ручку звонка, Георгий Кириллович на вопрос салтыковской домработницы Глаши ответил:
– Срочная телеграмма хозяевам, Глаша. Открывай.

Едва дверь приоткрылась, энкаведисты устремились в квартиру. Георгий Кириллович вошёл последним и сел на табуретку в передней. Глаша, прижавшись спиной к стене, трясущимися от страха губами спросила его:
– Зачем вы омманули меня, Иван Тимохфееич?..
– А ты иди, поспорь с ними, – кивнул Георгий Кириллович на орудовавших в квартире энкаведистов.
– Ага, нашли дуру… – ответила Глаша.
– Вот и я не дурак…

А из комнат доносился шум, рыдания женщин, резкие голоса энкаведистов и тихие ответы Салтыковых. Затем заплакал ребёнок. Вышел энкаведист с Митенькой на руках и отдал его Глаше. Двухлетний малыш не понимал, зачем чужие дяди подняли его среди ночи.

– Дай мне, – потребовал Георгий Кириллович.
– Ну, успокойся, Митенька, дедушка с тобой, дедушка не даст тебя в обиду.

Нюра заглянула в квартиру.

– Изыди, – приказал ей Георгий Кириллович и отдал ей Митеньку. – На, отнеси мальца к нам и уложи спать. Да покорми его…
– Да чем же я его покормлю? – спросила мужа Нюра.
– Дай цицу, – ответил Георгий Кириллович и вытолкал Нюру на лестничную площадку. – И не суй свой нос сюда, а то отправишься на Колыму…
– Какую цицу? – пробормотала Нюра. – Откель в ней щас молоко? Тоже, скажешь…
Она ушла.

Обыск в квартире закончился под утро. Первым вывели комдива, за ним проволокли профессора, у которого неожиданно отнялись ноги, за ними отконвоировали жену комдива и Веру. Один из чекистов опечатал квартиру и пригрозил Георгию Кирилловичу:
– Гляди, чтоб никто сюда не совался, а то…

О ребёнке, кажется, все забыли, словно его и не было… Так или иначе, но ни через день, ни через неделю, ни через две никто о Митеньке не справлялся. А Нюра терзала Георгия Кирилловича:
– На хрена ты взял этого пащёнка? Корми теперь его…
– Взял и взял, – отвечал Георгий Кириллович, но он понимал, что Митеньку хорошо знал весь двор. То, что ребёнок врагов народа теперь находится у него, могло скоро докатиться и до НКВД. В доброхотах недостатка не было.

Выждав ещё неделю, Георгий Кириллович написал Наде письмо:

«Надежда Владимировна, мать вашего внука Вера и все её родственники арестованы и помещены в тюрьму. Дальнейшая их судьба неизвестна. Митенька находится у меня. Если вы решите забрать его, то поскорее приезжайте. Струков И. Т.».

– Если чекисты спохватятся, то Митенька будет у отца и бабушки. Ваня, к счастью, с Верой в разводе. Митеньку у отца не отнимут, – подумал он, надписывая на конверте минский адрес Ивана, который ему на всякий случай оставила Надя. Вот он и пригодился.

Конец второй части

(продолжение следует)

http://russianpoetry.ru/proza/romany/vremena-chast-tretja-nachalo.html