Времена (часть третья, продолжение 2)

                                  НИКОЛАЙ   АРБЕНИН

    Поезд остановился среди ночи, остановился резко, заскрежетав тормозами, обдав ночь искрами, выбившимися из-под колёс. 
    Колю, лежавшего на второй полке, вдавило в стенку, словно поезд вошёл в крутое пике. Послышались испуганные крики, стоны, плач. Колину соседку, молодящуюся даму лет сорока, лежавшую на второй полке напротив него, резкая остановка сбросила с полки и она хлопнулась на старуху, которую тоже свалилась на пол с нижней полки. 
    Старуха выла, а очумевшая от внезапного пробуждения и падения дама села на неё, крутила обезумевшими глазами и спрашивала: 
   – Вася, что это было? 
    Кто этот Вася, было непонятно. 
    Четвёртую полку в купе занимала другая старушка. На нее опрокинулся стакан с недопитым с вечера чаем и посыпались, оставленные на столе продукты: куски хлеба, сыр, завёрнутый в вощанку, конфеты и толстая книга в газетной обёртке. 

    Коля поспешил соскочить с полки, осторожно, чтобы не наступить на обезумевших женщину и старуху. Женщина вскочила на ноги и схватила Колю за руку с мольбой: 
   – Умоляю, спасите меня… 
   – Я сейчас всё выясню… – высвобождаясь из её цепких пальцев, пообещал ей Коля и вышел в коридор, где уже толпились перепуганные пассажиры в пижамах, халатах, а то и в одной нижнем белье, рвущиеся к выходным дверям. Они напирали на проводника, преградившего им дорогу.  
   – Граждане, успокойтесь – уговаривали они пассажиров. – С нашим поездом ничего не случилось. Это где-то впереди нас что-то произошло. Возможно, какая авария. Разойдитесь по купе. Возможно, есть пострадавшие.
   – А может, немцы десант высадили? – подал голос шарикообразный мужчина в полосатой коричнево-красной пижаме.
   – Где немцы, и где мы, – парировал страшное предположение паникёра молодой мужчина в спортивных шароварах. – А за такие провокации по закону военного времени нужно без суда и следствия расстреливать на месте. Паникёры.
    Шарикообразный поспешил нырнуть в своё купе. За ним последовали и другие.

   – А что конкретно случилось? – спросил Коля, задержавшийся в коридоре на правах того, что на нём были надеты командирские бриджи.
   – Пока не знаем, – признались проводники. – Вам лучше идти и спокойно досыпать…

    Утром выяснилось, что впереди встречного поезда были разобраны рельсы. Паровоз и несколько вагонов сошли с рельс и перегородили дорогу. Это явно была диверсия.
    Их поезд, пущенный в обход повреждённого пути, прибыл в Москву только 25-го июня.

    В военной комендатуре Коле сказали, что немцы уже под Минском, где искать часть, в которую он направлен, неизвестно.

    27-го июня ему дали направление в истребительный полк под Оршей. 

    Командир полка майор Ястребов, когда Коля, прибыв в часть, предъявил ему своё предписание, горько усмехнулся:
   – Что они шлют мне лётчиков? Мне нужны самолёты, а не лётчики. Ты понимаешь, лейтенант, в полку у меня нет и половины положенного количества истребителей, а лётчиков хватит на полтора полка. Вон, отлёживают бока да телефонисток пялят. Соколы, мать твою… Иди и ты на х*й…

                                                              ИВАН   ЛЯДОВ

    Не успели минчане оглянуться, как Красную армию с улиц сдуло, будто мощный порыв осеннего ветра прошёлся по городу. 

    Ещё вчера над Домом правительства развевался красный флаг, а утром его уже там не было. Ещё вчера по городу красноармейские патрули отлавливали мародёров и дезертиров, а сегодня толпы обезумевших людей разграбили брошенные магазины, таща всё, что можно унести на себе или увезти на тележке. 

    Иван Георгиевич возвращался с завода, где провёл все эти дни, вырываясь на короткое время домой передохнуть и перекусить. Он честно старался выполнить приказ резидента о сохранении завода. Однако даже если властям и поступил такой приказ, им было некогда выполнить его.

    Правда, кое-кто из рабочих утащил домой заводские инструменты, бухты кабеля, доски, уперли и мелкую мебель из заводоуправления: стулья, кресла, столы, шторы. Иван Георгиевич мародёрам не препятствовал. 

    Теперь он спешил домой. Он шёл по переулку, когда навстречу ему с проспекта вылетела женщина с распалившимся красивым лицом. Она обнимала отрез ярко синего шёлка.  
   – Немцы, – крикнула она, не выпуская из рук свою добычу.

    Действительно, следом за нею вынырнули два мотоцикла и прошили его короткой пулемётной очередью. Бежавшая женщина остановилась и упала навзничь. Пули, вжикнув совсем рядом, чудом миновали Ивана Георгиевича. Он поспешил лечь на асфальт.

    Солдаты громко расхохотались и, развернув тарахтящие мотоциклы, исчезли за углом.

    Иван Георгиевич поднялся и продолжил свой путь, с осторожностью поглядывая вперёд себя, по сторонам и за спину, – опасность могла появиться с любой стороны.

    Уже у дома, он услышал отдалённый рёв танковых моторов и лязг гусениц и, не оглядываясь, вбежал в подъезд. 

    Люся, мать и Митенька были дома. 
   – Вернулся, – обрадовались они. – А мы слышали, как в городе стреляли…
   – Немцы уже в городе, – ответил Иван. – Стреляют по людям.
   – Страшно, – ужаснулась Люся.
   – Садись, поешь, – сказала Надежда Владимировна.    

    В окнах жалобно дребезжали стёкла. Иван Георгиевич осторожно выглянул в окно и увидел несколько танков с белыми крестами на башнях. 

   – Всё, – сказал Иван Георгиевич. – Советам конец.

    Интерлюдия 

    «Жителям (всем лицам) запрещено выходить на улицу от 18 вечера до 5 утра по немецкому времени.
    Нарушители этого приказа будут расстреляны.
                                                                     Комендант».

                                           ТАСЯ   ШАРОВА

    Проводив Колю, Тася растерялась. Она не знала, что делать, что предпринять: началась война, а у неё каникулы, она бездельничает. 

   – Что мне делать? – спросила она Колину мать.

    Даша ответила:
   – Если ты любишь Колю, то ждать, когда он вернётся с войны. Будем надеяться, что Красная армия скоро расправится с Гитлером.
   – Просто ждать? – переспросила Тася. – Я не могу просто ждать и ничего не делать. Я пойду в военкомат. Я ведь уже почти врач.
   – Не могу сказать тебе «нет», Тася, – задумчиво проговорила Даша. – Но, наверно, тебе лучше доучиться. Врачи нужны будут и после войны, чтобы воевать с болезнями и смертью…

    А думала Даша тоже о том, что она обязана пойти в военкомат и потребовать, чтобы её, как медсестру, отправили на фронт.

    После обеда Тася пришла в военкомат. Мужчины, дожидавшиеся своей очереди к военным, пропустили её без очереди. Она обратилась к пожилому и, как ей показалось с добрым лицом, военному с двумя шпалами в красных петлицах.

   – Я врач, – начала она, но тут же смущённо поправилась: – почти врач. Я окончила четыре курса медицинского института. Прошу дать мне направление в армию.
   – Почти врачи армии не нужны, девушка, – ответил майор усталым голосом. – Станете врачом, призовём, не спрашивая вашего желания.
   – Я согласна быть фельдшером, – сказала Тася, чуть не плача. – Четыре курса дают право…
   – Девушка, лучше, если вы доучитесь до врача, – сказал майор. – У нас хватает медиков. Нам нужны танкисты, артиллеристы, сапёры…
   – Есть такие, – нарушая очередь, к капитану стали протискиваться несколько мужчин. – Пропустите, братцы, танкистов…

    Мужчины незаметно оттёрли Тасю от майора в конец очереди.

    Из военкомата она направилась в горком комсомола. Инструктор из военного отдела, парень в командирской гимнастёрке с осоавиахимовским значком, в синих бриджах и начищенных сапогах выслушал её. 

   – Вот что, комсомолка Шарова, – сказал он. – Твой долг учиться, как у красноармейца бить врага.

    Инструктор не знал, чем занять эту столичную штучку. Он ожидал инструкций сверху, но их ещё не спустили. Слова, высказанные им этой «штучке» показались ему значительными, и он спросил Тасю:
   – Вы чем занимаетесь вечером? 
   – Ничем, – ответила девушка.
   – Тогда давайте сегодня сходим в кино, – предложил инструктор. – Война – войной, а… – он хотел резануть «штучке» напрямую: – а любовь – любовью, но выразился неопределённее, но довольно прозрачно: – а прочее – не отменяется…
   – Спасибо, не хочу, – ответила Тася и, поняв, что здесь ничего нужного для себя не услышит, направилась к двери. – Прощайте…

***
    …Шёл десятый день войны. До Арбенина ещё не донеслось её хриплое дыхание. Она казалась ещё где-то там, на краю света. Но сводки о том, что происходит на фронтах, становились всё тревожнее: немцы наступали, наши отступали. Враг уже захватил Белосток, Гродно, Вильно, Каунас, а главное, они уже хозяйничают в Минске.

    Беспокойно билось Тасино сердце. Она смотрела в открытое окно на тонкий серп молодого месяца и думала о Коле. Как он там, на войне?
  
                                         НИКОЛАЙ   АРБЕНИН
 
    …Шёл десятый день войны и первая ночь в полку. Не слишком приветливые слова майора Ястребова Николая обескуражили. 

    Получается, что его вроде бы навязали командиру полка лишним ртом на полковую кухню. Самолётов нет. И когда они появятся, неизвестно. 

    Обескуражен не только он, но и другие безлошадные лётчики, с тоской поглядывающие в небо. 

    На имеющихся самолётах летают, чередуясь, только старые пилоты и сам комполка в очередь с комиссаром Жуковым. 

    Сегодня одна «чайка» не вернулась. Погиб старший лейтенант Гундарев. И то, куда «чайке» драться с «мессершмиттом».

    Глядя в окно казармы на бледный молодой месяц на светлом небе, Коля вспоминал Тасю.
   – Завтра напишу ей письмо, – решил он, повернулся на правый бок и уснул.

    «Милая, любимая Тася, вот я и на месте, но не в том, куда я отправлялся из дома. До нас немцам не дотянуться. Будь спокойна за меня. Русский солдат бил, бьёт и будет бить немцев. Много бы я тебе написал, но болтун – находка для шпиона. А для тебя ведь важно то, что я жив. Не правда ли, моя Тасенька? Нашу ночь я никогда не забуду и буду бить врага так, чтобы поскорее вернуться к тебе. Я люблю тебя. Пиши, как живёшь ты. Твой Коля. 2 июля 1941 года».

    Упакованное в довоенный конверт письмо ушло в Арбенин.  

                                         АЛЕВТИНА   ПРОЦЕНКО

    Алевтина не хотела сдаваться и выпускать Колю из своих рук, даже невзирая на войну. Она вдруг поняла, что полюбила его, и что не нет любви настоящее её любви. 

    Услышав, что Коля в понедельник рано утром уезжает к себе в часть, она, взяв свой паспорт и, пихнув в валявшуюся со школы санитарную сумку с красным крестом, самое необходимое в дороге, решила следовать за ним.     

    Колю провожала тётя Даша и Настя Шарова, студентка, приехавшая из Москвы на каникулы к родителям. Но Настя не уезжала, а она, Аля, не отстанет от любимого. 

    Однако судьба подставила ей подножку – билетов на поезд не было. Их выдавали только военным и гражданским с командировочным предписаниям. Даже общие вагоны были забиты людьми под завязку.

    Неудача не сломила Алевтину. Она знала от Коли, где находится его часть. Она доберётся до туда и добьётся, чтобы её зачислили в полк. Она докажет Коле свою любовь.

    После полудня отправлялся воинский состав с мобилизованными. Алевтина ходила вдоль вагонов и просила взять её с собой. Её прогоняли, но она не отставала. 

    Моложавый командир с элегантной проседью в волосах, спросил её:
   – Медсестра?
    Алевтина с готовностью ответила:
   – Нет, санитарка.
   – В любишки играешь?
    Алевтина решительно ответила:
   – Играю.
    Командир протянул ей руку:    
   – Тогда милости прошу.

    Уже в вагоне командир указал на дверь одного из купе и сказал:
   – Входи, располагайся, а я пойду, займусь делами.

    Вскоре вернувшись, командир разложил на столе припасы: круг краковской колбасы, батон хлеба, несколько яичек, помидоры, огурцы, отварную картошку и бутылку водки.

    Первым делом он налил водки себе и Алевтине в стаканы с мельхиоровыми энкапеэсовскими подстаканниками, на которых был изображён мчащийся по рельсам паровоз.

   – Ну, давай за знакомство, – предложил командир, стукнув подстаканником о подстаканник. – Кстати, как тебя зовут?
   – Аля, Аля Проценко. 
   – А меня подполковник Самарин, но ты меня можешь называть Феликс Лазаревич. Будем знакомы.

    Выпили.

   – А теперь давай обмоем начало твоей воинской службы, Аля. Ибо с сегодняшнего дня ты – красноармеец Проценко. Ясно? – провозгласил второй тост Феликс Лазаревич.

    Алевтина не спорила, хотя собиралась ехать с майором только до Москвы, а там либо найти Колю, либо поезд, идущий в Минск. Но сейчас было главным, чтобы этот подполковник не выкинул её из поезда на половине дороги.

   – Будешь при мне, – пообещал Феликс Лазаревич. – Если мне дадут полк, а в полку я тебе найду хорошее место.

    Насытившись, он стал деловито расстёгивать пуговички на Алиной блузке. Она, как и обещала, уступила ему.
 
    …Вагон раскачивался из стороны в сторону, стуча колёсами на стыках рельс.

    …Около полуночи поезд остановился на каком-то полустанке и вскоре в дверь купе постучали. Феликс Лазаревич выглянул в щель. Задремавшая после трудов Аля услышала:
   – Товарищ подполковник, вас вызывает начальник эшелона.

    Феликс Лазаревич быстро оделся, бурча: 
   – Не дают поспать.

    Вернувшись, он сообщил Алевтине:
   – Впереди какая-то авария. Наш эшелон пойдёт по обходному пути. В Москву опоздаем на полдня.

   – А что случилось? – спросила Алевтина, потягиваясь разомлевшая от водки и любви.
   – Хрен его знает. Диверсия, а может, немцы разбомбили путь. Хотя до сюда им далековато лететь.

                                                          ИВАН   ЛЯДОВ  

   – Германское командование выражает вам свою благодарность за сохранённый для Великой Германии завод, – проговорил на правильном русском языке майор с «железным крестом» на груди. – Мы знаем, что вы хороший инженер, получивший хорошую практику на германских заводах. 

    Иван стоял, опустив руки по швам. Похвала майора ему польстила. Он слегка кивнул головой в знак согласия.

   – Немецкое командование решило назначить вас главным инженером тракторного завода, который временно будет перепрофилирован в ремонтный танковый завод, чтобы не отправлять повреждённые машины для ремонта в Германию. Это долго и дорого. 

   – Так точно, герр майор, – чётко ответил Иван, не скрывая того, что предложение майора его обрадовало.

   – Вас сейчас отвезут на завод, – продолжал майор. – В недельный срок вы должны наладить ремонт танков, которые требуются вермахту для последнего броска на Москву. Да, герр Лядов, машина, которая вас отвезёт на завод, поступает в ваше распоряжение вместе с водителем. Для охраны завода будут выделены солдаты, но это не ваша забота.

    Задача, поставленная майором, только на первый взгляд казалась несложной. Ивану Георгиевичу было известно, что многие рабочие и инженеры, работавшие на заводе, не успели или не захотели эвакуироваться и остались в Минске, но возвращаться в цеха и работать на врага они не спешили. Правда, на первое время много рабочих рук и не требовалось, однако и их не хватало. 

                                           АЛЕВТИНА   ПРОЦЕНКО

    Алевтине не удалось улизнуть от майора. Эшелон кружным путём, минуя Москву, перебросили в какой-то подмосковный городок. Там, прямо из вагона Феликс Лазаревич  впихнул Алю в штабную машину и  усадил рядом с собой. 

    Их часть находилась в лесу и была огорожена высоким забором, охраняемого бдительными часовыми. Без пропуска выхода никого за ворота не выпускали.

    Через десять дней, спешно сформированный полк под командованием подполковника Самарина был загружен в эшелон и направлен в сторону Смоленска. 

    Благополучно избежав бомбёжек в пути, эшелон приближался к месту назначения. 

    Неожиданно из недалёкого леса выскочило несколько танков с крестами и несколько мотоциклов, а за ними шагали солдаты в серо-зелёных мундирах. 

    Один из снарядов, выпущенный из танка, попал в паровоз, и эшелон, заскрежетав колёсами, остановился. 

    Из теплушек посыпались люди. Кто-то начал из винтовок стрелять по танкам, кто-то кинулся к лесу, казавшемуся мирным и спокойным. 

    Алевтина, вздев юбку, чтобы не мешала, тоже побежала в спасительные лесные заросли. 

    Мотоциклисты гнались за убегающими красноармейцами, стреляя им вслед из автоматов и пулемётов. Аля слышала, как вжикают пули, словно осы, возле её ушей. 

    Вдруг под её ногами разверзлась пустота, и она куда-то полетела, обо что-то стукнулась и приземлилась на мягкое. 

   – Ёб твою… – раздался мужской голос. – Глядеть надо!..

    Алевтина слезла с головы мужчины, оказавшимся тоже красноармейцем из их эшелона. 

   – Тихо, – сказал красноармеец. – Немцы рядом. Не дай Бог, кто и из них сюда тоже провалится или бросит гранату…

    Алевтине с незнакомым красноармейцем повезло, никто из преследователей в яму не угодил. Точнее, это была не яма, а старая промоина с накренившейся над нею осиной, густо заросшая кустарником и высокой травой. 

    Едва стихло тарахтение мотоциклов и лязг танковых гусениц, Алевтина хотела подняться и добраться поскорее до леса, но красноармеец её придержал:
   – Не торопись, девонька, не лезь поперед батьки. Дождёмся темноты…

                                                ИВАН   ЛЯДОВ

    Ивану Георгиевичу с помощью немецкой администрации удалось собрать первую бригаду рабочих и приступить к ремонту первых доставленных в цех танков. Однако вскоре поток повреждённой на фронте техники возрос. 

    Разбитые на полях боёв танки, вызывали весёлый блеск в глазах рабочих и опровергали утверждение немецкой пропаганды о том, что Красная армия окончательно разгромлена.  

    На стенах заборов забелели листки приказов комендатуры, приказывающих всем трудоспособным минчанам незамедлительно занять свои рабочие места и пройти регистрацию на бирже.     

    То и дело немцы устраивали облавы, в местах, где волей-неволей собирались горожане, а это были обычно стихийные рынки. В скверах и на площадях Минска появились виселицы…

    Без отметки в паспорте о месте работы, а тем более вообще без паспорта стало опасно показываться на улице. Волей-неволей страх и присоединившийся к нему голод вынудили многих людей устраиваться на работу.

    Интерлюдия 

    «В основном дело сводится к тому, чтобы освоить огромный пирог с тем, чтобы мы овладели им, во-вторых, управляли и, в-третьих, эксплуатировали.
                                                  Адольф Гитлер».  

    «Для всех лиц в возрасте от 16 до 60 лет, находящихся на территории, освобождённой немецкими войсками, устанавливается обязательная трудовая повинность. (…) В течение месяца все указанные лица должны пройти регистрацию на бирже труда или явиться на прежнее место работы. (…)
    Невыполнение приказа немецких властей о трудовой повинности и о ежедневной явке на работу считается саботажем и карается смертью.
                                                                             Комендант».

    «Каждый житель Минска является ответственным за каждый акт саботажа.
                                                                             Комендант».

    Оберст Майер, назначенный Берлином шеф-директором завода по ремонту военной техники, свою деятельность начал с того, что у себя в кабинете повесил резиновую дубинку.

    Едва появившись на заводе, Майер собрал рабочих и, помахивая дубинкой, предупредил:
   – Германское командование надеется, что все вы будете добросовестно с ним сотрудничать, хорошо работать и помогать доблестной армии фюрера в достижении победы над большевиками, – Майер, до революции живший в Петербурге и окончивший Технологический институт,  хорошо владел русским языком. – Кто будет нами отмечен в прилежном исполнении своей работы, получит достойное вознаграждение. Кто не пожелает честно трудиться, тот будет расстрелян или повешен. В лучшем случае для начала познакомится вот с этим предметом, – оберст взмахнул резиновой дубинкой и ударил по стоявшему рядом столу. Раздался громкий и смачный звук удара. 

    Уже в кабинете Майер посоветовал Ивану Георгиевичу тоже обзавестись дубинкой.

   – Вряд ли эти скоты понимают слова, герр Лядов, – сказал он.

    Прохаживаясь по цехам, гауптман Майер нередко пускал в ход дубинку, охаживая ею, на его взгляд недостаточно энергично шевелящихся рабочих.

    Как-то утром, в конце октября, подъехав к воротам завода, Майер увидел идущего рабочего с крупным куском антрацита под мышкой. Выйдя из машины, гауптман осведомился у рабочего:
   – Кто вы? 
   – Слесарь Цеханович, – ответил тот, от испуга роняя свою ношу.   
   – Вы, слесарь и позволяете себе красть собственность германского государства?! – как бы удивляясь наглости недочеловека, ощерился Майер.
   – Господин гауптман, дома детки махонькие, а еду сготовить не на чем. Хотел их побаловать горяченьким…
   – Ай-яй-яй, детки махонькие…
    Майер положил руку на кобуру и улыбнулся:
   – Ладно, берите уголь, покормите мальцов горяченьким…
    И когда Цеханович наклонился, чтобы взять кусок угля, Майер выхватил пистолет и выстрелил ему в затылок, а  подбежавшему русскому охраннику он пригрозил:
   – Ещё увижу, что с завода что-либо крадут под вашим носом, расстреляю и вас, – и приказал: – Труп не трогать, поставьте рядом доску со словами: «Так будет с каждым, кто расхищает германское имущество». Пусть эти свиньи видят…     

                                            НИКОЛАЙ   АРБЕНИН

    Полк ждал прибытия самолётов, «МИГов». По словам старых лётчиков, они были не хуже немецких «мессершмиттов». Но пока летать приходилось на оставшихся в полку нескольких «чайках» и «И-16». Безлошадный лётный состав, не теряя времени, изучал новый самолёт по секретным документам и схемам.

   – Скорее бы пригнали наших птичек, – говорили лётчики. – Уж тогда мы покажем фрицам, как надо воевать…

    6 июля командир выстроил «безлошадников» и сказал:
   – Поступил приказ командования немедленно помешать переправе немецких танков у Борисова. Это железнодорожный мост. Сапёры не успели взорвать его при отходе наших войск. Бомбардировщикам не удаётся прорваться к цели. Немецкие зенитки их не подпускают. Предложено попытаться направить на цель имеющийся у нас «У-2». Есть добровольцы? Два шага вперёд.

    Весь строй безлошадных лётчиков придвинулся к командиру на два шага.

    Ястребов улыбнулся:
   – Тогда решаю я. Арбенин!

    Коля сделал ещё два шага и встал перед командиром.

   – Ты у нас ещё молодой, не обстрелянный, но в твоём личном деле имеется запись о том, что за хулиганские действия, а именно, преследование пассажирского поезда на предельно низкой высоте, ты получил десять суток гауптвахты. Так? 

   – Так! – ответил Коля, невольно растянув губы в весёлой улыбке.
   – И какая была высота?
   – Полметра от крыши вагона, товарищ майор.
   – И как тебе удалось пролететь двадцать километров на такой высоте, не врезавшись в столб или в дерево?
   – Я висел прямо над поездом. По курсу у меня не могло быть столбов и деревьев.
   – Вот так и понесёшь наш подарок немцам, на предельно низкой высоте. Только учти, под тобой на этот раз будет бомба…
   – Учту, товарищ майор.
   – Через час будь к готов к вылету, лейтенант. Ты должен над целью оказаться засветло, чтоб не промахнуться.

    Мерно рокотал мотор «уточки», медленно ползущей над землёй навстречу закатному солнцу. За несколько километров до линии обороны, Коля взметнул самолёт повыше и, выключив мотор, начал медленно планировать в сторону противника. В нужном месте в нужное время «уточка» бесшумно проскочила линию фронта. Казалось, что она падала. Но удалившись на безопасное расстояние, уже почти касаясь колёсами земли, «уточка» вновь затарахтела и стала подниматься вверх. Она пересекла колонну немецких грузовиков над самыми головами солдат, пролетела над крышами посёлка. Вдали проступили ажурные контуры железнодорожного моста. 

    Коля взял левее, чтобы выйти на линию железной дороги и атаковать мост с западной стороны, от солнца. В его слепящих лучах самолёт будет не так заметен противнику. 

    Приблизившись к мосту, Коля сбросил скорость до минимума и пополз метрах в трёх-четырёх над колонной танков вошедшей на мост. Долетев до среднего пролёта, Коля отцепил бомбу. 

    Бомба упала между рельсов перед носом идущего танка. Коля потянул руль управления на себя. «Уточка» послушно рванулась в небо, унося пилота от опасного места. 

    Сделав крутой разворот, Коля увидел разламывающийся пролёт моста и падающие в воду танки. Но в это время откуда-то сверху вынырнули четыре «мессершмитта» и спикировали на «уточку». 

    Одна, вторая очереди прошли мимо, третья вспорола левую плоскость «уточки», однако она осталась послушной пилоту, бросавшего её из стороны в сторону на минимальной высоте. Он заметил, как один из «мессершмиттов», направился прямо ему в хвост.

   – Сейчас он меня вые…, – подумал Коля. 

    «Уточка» уже почти брила колёсами траву в поле, гоня травяную волну. «Мессершмитт» взревел мотором, выпустил очередь по странному русскому самолёту и, повинуясь массе самолёта помноженной на скорость, заскользил брюхом по земле, вспахивая её, перевернулся через капот и рухнул на спину. Но и «уточка» вдруг закашляла, зачихала и заскользила по болотной трясине. Она протащилась метров сто и, ткнувшись о твёрдый грунт, вскинулась хвостом кверху и выбросила Колю из кабины.

    Он упал на землю и потерял сознание. 

 Интродукция 

    Я смотрю из кроватки на окно, в которое врывается сияющее золотым блеском солнышко. Оно щекочет мне глазки, и я скашиваю их и вижу маму. Она откидывает одеяло и голыми ногами скользит по блистающему жёлто-коричневым лаком паркету подбегает ко мне в белой мягкой сорочке, вынимает меня из постельки, прижимает к своей упругой груди и одевает на меня. Я не хочу одеваться и реву, а мама гладит меня ласковой рукой по головке…

    Коля открывает глаза, и переносится из далёкого детства, из родного Арбенина, в незнакомое место. Пахнет сухими травами. А в лицо ему смотрит незнакомая старуха в чёрном платке. У неё тёмное, словно из обожженной потрескавшейся глины, лицо. На лице бледно-голубые, почти бесцветные глаза.

   – Апамятовался, милай… – проговорила старуха.
   – Где я? – чуть слышным голосом спрашивает её Коля.
   – На энтам свете ишшо, на этам, – ответила старуха. – Прямь-таки с таго света прийшов…

    За спиной старухи показалось лицо второй женщины, тоже немолодой и тоже в чёрном платке, завязанном узлом под подбородком.

   – Где наши?.. Где немцы?.. – тревожно спрашивает Коля, вспомнив, куда и зачем летел на «уточке». – Где самолёт?  
   – Ваши далече, милай, а нимцы рядом, как раз за балотим, что ты прапахал сваим ерапланом, – говорит старуха. – А ераплан твой утоп, савсим утоп… 
    Коля забеспокоился.
   – Мне нужно идти… Я должен доложить…  
   – И, милай, далеко иттить придётся, через нимцив, через палицаив… А ты и да нужника сам не дайдёшь…

    Коля попытался оторвать голову от подушки, но всё в глазах завертелось, потемнело, и он потерял сознание.

                                               АЛЕВТИНА   ПРОЦЕНКО
 
    Алевтина и красноармеец просидели в своём укрытии до сумерек. Выбравшись из него, она направилась к казалось бы спасительному лесу, но красноармеец схватил её за руку.
   – Не туда, дура, – сказал он. – Следуй за мной, если хочешь жить. Кто знает, может, это был немецкий рейд в тыл к нашим. Проскочили, постреляли и ушли назад. Если будем прятаться в лесу, наши нас сочтут за дезертиров и без разговоров поставят к стенке. Поняла?
   – Поняла? – ответила Алевтина.

    Уже в темноте они вошли в какое-то село. В избах не светилось ни одно окошко – затемнение. 

    Красноармеец шёл к центру села, скорым шагом, но сторожко поглядывая по сторонам. 

    Вдруг послышались негромкие голоса. Говорили по-немецки. 

    Красноармеец пригнулся и потянул Алевтину за собой.
   – Немцы.

    Невидимые немцы говорили о чём-то весёлом, похохатывая.

    Красноармеец некоторое время внимательно слушал их, потом выпрямился и что-то крикнул им по-немецки. Почти сразу же перед ними из темноты выросли две чёрные фигуры.

    Немцы подошли к красноармейцу и Алевтине. Что-то сказали. Красноармеец быстро проговорил:
   – Я, я… гауптман Шредер… абвер…

    Немцы обшарили сначала красноармейца, за ним - Алевтину, потом толкая стволами автоматов, повели к темнеющей на фоне неба избе.

    В горнице с плотно завешенными одеялами окнами, освещённой керосиновой лампой, Алевтина увидела двух живых немцев. Офицер в расстёгнутом кителе сидел за столом и ел, второй, видимо, солдат, прислуживал ему. 

    Один из конвоиров что-то доложил офицеру, оторвавшемуся от ужина.

   – Гауптман Шредер, абвер? – спросил офицер красноармейца.
   – Я, я, – закивал головой красноармеец. – Пожалуйста… бите… ножик… дас мессер, герр официр…

    Офицер протянул красноармейцу нож. Красноармеец стянул с себя гимнастёрку, распорол шов у плеча, что-то вынул оттуда и протянул офицеру. Это был небольшой клочок бумаги, свёрнутый в тугую трубочку. Офицер развернул его, пробежал по нему глазами и сказал:
   – Гут, гут.

    Потом он что-то приказал солдату и тот, взяв автомат, стал выталкивать красноармейца и Алевтину на улицу. Здесь он отконвоировал их к небольшой избушке и, открыв дверь,  приказал: 
   – Зи коммен херейн!
   – Входи, девонька, – сказал красноармеец.

    На Алевтину пахнуло застоявшимся банным духом. Да, это была баня. Она переступила порог. Дверь захлопнулась.

   – Вот гады, – ругнулся красноармеец. – Хоть кусок хлеба дали. Не жрамши с утра.

    В кромешной темноте, в баньке было только крохотное оконце, пленники прошли к полкам, сели на них. 

   – Ладно, до утра потерпим. Утром приедут от гауптмана Шредера, покормят. А пока спать. Иди ко мне.

    Алевтина почувствовала на себе его жадные руки. Ей ничего не хотелось, но и сил сопротивляться не было.

    Только после того, как красноармеец, удовлетворившись, сполз с неё, Алевтина спросила его:
   – А вы кто?
   –  Спи. Узнаешь, – пробормотал красноармеец.

    Утром красноармейца и Алевтину снова привели в избу. Кроме  знакомого уже им офицера там был ещё один, белобрысый. 

   – С прибытием, Прокопов, – сказал белобрысый по-русски.
   – Благодарю, герр обер-лейтенант, – ответил красноармеец.
   – А это кого ты притащил с собой?
   – Да она свалилась мне на голову, как снег на голову. Пришлось взять в плен.

    Алевтина удивилась. Речи о плене с ним никакой не было.

   – Лучше б ты генерала с собой прихватил, Прокопов, – усмехнулся белобрысый.
   – Генералов под рукой не оказалось, герр обер-лейтенант.  

    Белобрысый окинул Алевтину взглядом мутновато-серых глаз, поиграл в руках стеком и спросил:
   – Ты согласна преданно служить Великов Германии?

    Алевтина словно ждала этого вопроса и с готовностью ответила:
   – Согласна, герр обер-лейтенант.

    Белобрысый приказал накормить Прокопова и Алевтину. Чашка бурды, отдалённо напоминающей кофе и бутерброд с колбасой немного приглушили голод. Прокопову офицер налил ещё немного коньяку.

    А дальше была дорога по разбитому шоссе. Алевтина и Прокопов сидели на заднем сидении «легковушки», глотали пыль, поднимаемую колёсами, и смотрели на идущие навстречу танки, грузовики с солдатами, пушки.

   – Во, силища, – проговорил восхищённо Прокопов.

    Алевтина не ответила. Она ещё не могла прийти в себя от всего случившегося с ней. 

    Добравшись до неизвестного городка, обер-лейтенант передал Алевтину другому офицеру в чёрном мундире.

    Офицер через переводчика в гражданском костюме коротко расспросил её о том, где и кем она служила в Красной армии и как попала в плен. Алевтина всё выложила ему, как на духу. После допроса офицер отправил её в лагерь военнопленных.

***
    …В лагере, Алевтину поместили в отдельный блок, где находилось несколько десятков женщин и девушек, совсем не похожих на пленниц. Их неплохо кормили и раз в неделю водили в баню. Здесь находились только те девушки и женщины, что сдались в плен добровольно, перебежчицы и согласившиеся служить Великой Германии. 
    С каждой из них беседовал гестаповец, штурмбанфюрер Отто. Беседовал штурмбанфюрер и с Алевтиной, расспрашивал о её прошлой жизни, о родителях, о работе, о том, как попала в армию. 

    В середине октября снова вызвали в комендатуру, но на этот раз с нею беседовал, судя по мундиру, армейский офицер.

   – Ты, Проценко, изъявляла своё желание служить Великой Германии. Твоё желание остаётся неизменным?
   – Да, господин офицер, – ответила Алевтина.

    Не прошло недели, как за нею и ещё четырьмя девушками пришла машина. В сопровождении офицера и двух солдат их доставили в загородный пионерский лагерь. Точнее, он был здесь до войны. Сейчас его окружала колючая проволока, по углам стояли четыре вышки. 

    Машина проехала в ворота мимо часовых с автоматами и остановилась у двухэтажного дома с белыми колоннами.

    Так Алевтина попала в разведшколу абвера. Там им выдали новое красноармейское обмундирование и поселили в большой комнате, где уже жили восемь девушек.

    Она попала в группу фельдфебеля Шульца и стала изучать радиодело.

    (окончание третьей части следует)

http://russianpoetry.ru/proza/romany/vremena-chast-tretja-okonchanie.html