Времена (часть шестая, окончание)

(окончание шестой части)

Начало:

     http://russianpoetry.ru/proza/romany/vremena-chast-pervaja-nachalo.html

                                                                 СЕРЁЖА   ГУРЕНКО

    Первое Серёжино связное воспоминание начинается со злобного женского лица, с оскаленного рта, злой ругани и болезненных тумаков. Это воспитательница детского дома. Она бьёт его. Он не понимает за что. Ему больно и обидно. Воспитательница хватает его за шею, потому что в детском доме все дети стрижены наголо, и волтузит его лицом по полу… Он помнит белую постель, тепло, нежную ладонь пожилой женщины, поглаживающего его по головке. Он назвал её мамой, женщина заплакала. Это – больница, а тётя – нянечка. У него загипсована рука. Он уже забыл какая, но кажется всё-таки левая. В больнице его вкусно кормят. Такой манной каши он больше никогда не ел. Здесь он впервые попробовал мандарин. Кто-то угостил его. Мандарин из чужой передачки. Серёже никто передачи не носит. Он детдомовский.

    …Он помнит, как пошёл в первый класс. Сначала ему нравилось ходить в школу, но учительница Нина Германовна стала называть почему-то его балбесом и дебилом, а ребята в классе – инкубаторским.

   – Ты и есть дебил, – сказала ему воспитательница в детском доме Оксана Ивановна. – Все твои одноклассники уже читают, а ты никак не одолеешь букварь.

    Читать он вскоре научился, но Нина Германовна продолжала обзывать его балбесом и дебилом. И прозвище «инкубаторский» прилипло к нему.

    …Летом после первого класса его позвали старшие ребята. 

   – Ты маленький, – сказал Бегемот Серёже. – Ты в него пролезешь. – Бегемот указал ему на подвальное окошко. В подвале был детдомовский продовольственный склад. – Там в мешке сахарный песок. В окно мешок не пролезет. Он большой. Ты будешь пересыпать сахар в этот мешочек и передавать нам. За это мы примем тебя в свою компанию и будем тебя защищать.

    Вечером после отбоя Серёжа пролез через разбитое окошко в склад. Бегемот с приятелями пересыпали сахар из мешочка, который он передавал в окошко, в другой, свой большой мешок. Попутно с сахаром Серёжа передал Бегемоту коробку с шоколадными конфетами и пару десятков мандаринов – всё равно их украдут взрослые.
    Ещё Серёжа наполнил карманы брюк конфетами «Чио-чио-сан».
   – Только жри сам, никому не показывай – предупредил его Бегемот, отдав ему мандарины.
    Есть в одиночку Серёжа не мог. Он разбудил своих друзей Петьку и Тимку, а из девчачьей спальни вызвал Ольку, в которую в последнее время был влюблён. Они спрятались под лестницей и стали уничтожать мандарины, заедая их конфетами. Тут их и застукала дежурная воспитательница Ксения Петровна.

   – Откуда у вас это? – удивлённо спросила она застигнутых врасплох нарушителей, указывая на валяющиеся на полу конфетные обёртки и мандариновую кожуру. Мандарины уже покоились в желудках ребят. Несколько конфет остались несъеденными. 

    В ответ ей было только виноватое молчание. 

    Ксения Петровна отвела их в комнатку, служившую карцером. А утром начались допросы в кабинете директора детдома, уже узнавшего о пропаже мешка сахара, коробки конфет и ящика мандарин.
  – Куда вы дели украденное? – спрашивал директор Серёжу, Петьку, Тимку и Ольку. – Вы, сволочи,  не могли всё сожрать.

    Но ребята молчали. Петька, Тимка и Олька потому, что не знали, а Серёжа – потому, что боялся Бегемота и его приятелей.

   – Не скажете – отправлю вас в колонию, – пригрозил директор. – Там вам вправят в мозги.

    Не выдержал Тимка. Он заплакал и сказал, что конфеты и мандарины им принёс Серёжа, а они только ели их.

    Теперь вся тяжесть допроса легла на одного Серёжу, но он молчал, как партизан в немецком плену. Директор кричал на него, залепил затрещину, угрожал милицией и тюрьмой. 
    Серёжа на это ответил где-то слышанной фразой: 
   – И в тюрьме люди живут…

    Чем бы закончилась для Серёжи эта история, неизвестно, если бы милиция, следившая за самогонщицей, для которой Бегемот с компанией и украли сахар с Серёжиной помощью, не задержала их в момент передачи добычи. Так что Бегемот и его приятели, отправляясь в воспитательную колонию для несовершеннолетних правонарушителей, не держали обиды на Серёжу. 

    Остался открытым только вопрос: куда деваются мандарины, апельсины, виноград, яблоки, да и многое другое, поставляемые для детдомовцев, но минующие их столы? Об этом детдомовцам было не положено знать.
    
    В семидесятом году пришла в детдом новая директриса Татьяна Кимовна Стрелкова – высокая, стройная, в строгом облегающем фигуру платье. 

    Она запретила воспитателям бить детей. Улучшилось питание – наконец-то, воспитанники отведали невиданные ими ранее мандарины, виноград, арбузы, в супах появились настоящие кусочки мяса, а в котлетах значительно уменьшилось содержание хлеба. Детдомовцев стали водить в цирк, в кукольный театр, в кино и в зоопарк. А потом Татьяна Кимовна предложила воспитателям брать некоторых детей на выходные к себе домой. Видимо, для того, чтобы знакомить воспитанников с жизнью за забором детдома. Сама она выбрала Серёжу.

    Татьяна Кимовна привезла его в свою двухкомнатную квартиру. Серёжа с любопытством осматривал её жилище. Его удивило то, что один человек может жить в двух комнатах с кухней, что может мыться один в ванной, смотреть телевизор, когда захочет, а не по распорядку дня.

    Первым делом Татьяна Кимовна приказала Серёже идти в ванную. Она вымыла ему голову, мягкой губкой, а не скребущей кожу мочалкой, намылила всё тело, а потом сама залезла в ванну и позвала Серёжу потереть ей спину. 

    Никогда ранее он не видел обнажённую женщину и разглядывал Татьяну Кимовну с интересом. Нет, это ещё не был тот мужской интерес, хотя кое-что о том, как и чем делаются дети он слышал от старших ребят. 

    Его внимание привлекли груди Татьяны Кимовны – белые, слегка отдавленные книзу с бугорками коричневых сосков. Серёжа коснулся их. Они были твёрдые. Татьяна Кимовна отвела его руку и рассмеялась: 
   – А вот это, мой мальчик, тебе рановато… 

    После ванны Серёжа смотрел телевизор и пил чай с восхитительным тортом.

    Спать его Татьяна Кимовна положила с собой на широкую кровать и обняла. 
    
    В воскресенье они пошли в театр. Шёл спектакль «Красная шапочка». Потом они не один раз бывали в разных театрах, но тот, первый раз, когда они в буфете ели пломбир из железных вазочек и запивали его лимонадом, он запомнил на всю жизнь.
    С тревогой и нетерпением Серёжа ожидал следующей субботы, томимый вопросом: возьмёт его с собой Татьяна Кимовна или кого-нибудь другого? Она снова взяла его.

   – Почему ты выбрала меня? – спросил он Татьяну Кимовну. Он обратился к ней на «ты» потому, что она просила дома называть её так.
   – Потому что у меня был сын, на которого ты очень походишь, мой мальчик. Звали его Лёша, – ответила Татьяна Кимовна и заплакала. – Он погиб вместе с отцом. Они разбились на машине два года назад…

    Серёжа обнял её и попытался утешить: 
   - Не плачь, мамочка…

    Он не понял, как это вырвалось у него.

    Татьяна Кимовна не рассердилась на него, ответила: 
   – Не буду, сынок…

                                         АРТЁМ   СЕРДЮК

    Десять лет… Что есть десять лет в нашей жизни? Оглянуться назад – всё было, как будто вчера: разговор с дядей Гошей, вдруг оказавшимся шпионом, Лизка, утопленная дядей Гошей в Москва-реке, служба в армии. 

    Всё, что казалось Артёму Гавриловичу давно забытым, погребённым сотнями дней, тысячами дел, безвозвратно канувшим в Лету, вдруг всплыло, когда вчера в дверь его квартиры позвонили. 

    На крыльце стоял незнакомый человек в коричневом плаще, в коричневой шляпе, брюках того же цвета и полуботинках и вдобавок – с коричневым портфелем в руках. 

   – Товарищ Сердюк? Я не ошибся? – спросил «коричневый» Артёма.
   – Вы не ошиблись, – ответил Артём.
   – Вы не забыли, что за вами имеется должок? Борис Николаевич Дубов просил меня вам напомнить о нём, – произнёс «коричневый» слова пароля, оставленного ему ещё дядей Гошей. 

    Артём Гаврилович от неожиданности потерял дар речи, а собравшись, ответил:
   – Я верну его через месяц.
   – Вы меня впустите в дом или мы будем разговаривать во дворе? Или вы не одни сейчас? – спросил «коричневый» сквозь улыбку. 
   – Один, – ответил Артём. – Мать три года назад похоронил.
   – Соболезную, – посерьёзнев, сказал «коричневый» и переступил порог. В передней он снял плащ и прошёл в комнату.

    Артём предложил сесть незваному гостю.
   – Надеюсь, вы помните о данном вами обязательстве нашей разведке, хотя и прошло больше десяти лет? –  спросил тот, сев и закинув ногу на ногу.
   – Помню, – ответил Артём. – Ещё бы не помнить…
   – Вспомню, вздрогну, а? – снова улыбнулся гость. – Как мы выяснили, сейчас вы работаете заместителем директора «Гастронома». Мы не ошиблись?
   – Не ошиблись, – ответил Артём. – Но вряд ли сведения о товарообороте нашей лавки интересуют разведку.
   – Да, это разведку интересует меньше всего. Но в ваш магазин, расположенный в центре Москвы, обращается за дефицитом немало людей через «чёрный ход» и в частности лично к вам, не так ли?  
   – Есть такие, – согласился Артём. 
   – С некоторыми у вас завязались, конечно, приятельские отношения. Вы с ними общаетесь в неформальной обстановке.
   – Не без этого, – снова согласился Артём. – Вы неплохо информированы обо мне и моих делах.
   – Вот и продолжайте действовать в том же духе, общайтесь с ними, беседуйте, узнавайте полезное для нас. Составьте списочек ваших приятелей, их места работы, дайте им характеристики, укажите их слабости и недостатки. Заводите новые знакомства, интересные для нас. На возможные траты я оставлю вам немного денег.

    «Коричневый» вынул из портфеля две пачки десяток в банковской упаковке и сообщил:
   – Здесь двадцать тысяч. Отчитываться за них не надо: – и попросил – Только черкните расписочку, что вы их получили от меня.

    Он протянул Артёму листок бумаги и ручку и продиктовал:
   – Я, Сердюк Артём Гаврилович, получил от Федеральной разведывательной службы ФРГ двадцать тысяч рублей в качестве аванса, в чём и расписываюсь, и обещаю работать честно на благо демократического мира. 12 апреля 1971 г.
    Артём расписался.   

    «Коричневый» поднялся с дивана, надел плащ и сказал:
   – За списочком я к вам зайду через две недели. Управитесь?
   – Управлюсь, – ответил Артём.

    «Коричневый» покинул дом, оставив Артёма в смятении. Его появление могло бы показаться кошмарным сном, если бы не две пачки «червонцев» в банковской упаковке. На них можно купить вожделенную «волгу», только мечта о ней вдруг показалась Артёму блеклой, как наскучившая любовница.

   – Зачем я согласился? – подумал он растеряно. – Нужно было сразу отказаться, попросить его вон, а я дал расписку. Господи, что я наделал!

    В пятьдесят девятом, он по глупости своей поверил дяде Гоше, пообещавшему ему: поработаешь на немцев, заработаешь кучу денег, уедешь на Запад, где тебя встретят, как героя, и заживёшь в своё удовольствие. Сам же дядя Гоша и попал в капкан. 

    Тогда, узнав об его аресте, Артём здорово струхнул, ожидая, что с минуты на минуту придут и за ним и успокоился, только когда прочитал в «Правде» заметку о суде и приговоре изменникам Родины, среди которых был назван и дяди Гоша. 

    Отслужив положенное время, Артём вернулся в Москву, поступил на вечернее отделение института советской торговли, окончил его, недолго поработал заведующим отделом в «Гастрономе» и с подачи Вилены Гурьевны, кадровички из городского управления торговли, был назначен заместителем директора. 

    С Виленкой он познакомился в управлении торга, когда пришёл устраиваться на работу после армии. Уже не первой молодости баба с крашеными чёрными волосами положила на него свои карие глаза в сетке мелких морщинок. Это она пригласила его в ресторан «Арагви» пообедать. Там её знали, накормили и напоили их на славу. Оттуда она на такси повезла к себе, помогла подняться на четвёртый этаж.

    Утомившись после долгой скачки, Виленка пообещала ему
   – Я сделаю из тебя человека.

    И сделала.

    И всё же Виленка, крашеная сучка, хотя и может многое, но вырвать его из лап КГБ, если он угодит в них, не сможет и она.

    Разве, что бежать на Крайний Север или идти с повинной в КГБ?

                                  ИЗ   ДНЕВНИК   Т АСИ   ШАРОВОЙ

    «20 мая 1971 г. Вот и прошло сорок дней, как я стала вдовой и похоронила Говядина, с которым прожила немало лет, и которого ни часу не любила. Да простит меня Господь. Сердце моё так и не смогло оторваться от Коли. Кто виноват, что я не с ним, кроме меня самой? Я должна в том корить только себя саму. Почему тогда, когда он вернулся из тюрьмы, я не пришла к нему, почему я не сказала ему, что я люблю его? Да, меня смущало то, что на нём клеймо изменника, что он бездомный, что он человек без будущего. Мне не хотелось расставаться с тем комфортом, которым меня обеспечивал Говядин. Даже когда Володя ушёл к отцу, меня это не подвигло на то, чтобы придти к Нему…
    …Мне было больно, когда Он в 64-м привёз откуда-то бабу и женился на ней. Судить его я не могла и сейчас не сужу – мужику нужна жена.
    Володя на днях прислал мне письмо, где сообщает, что женится и приглашает меня на свадьбу вместе с отцом. Все эти годы мы с Колей только здороваемся при встречах, а здесь мы должны с ним быть вместе, сидеть за одним столом. Я этого не вынесу...

                                                КИРИЛЛ   СТРУКОВ

    «24 мая в 1115 Маргарет Паркер покинула здание посольства через главный ход и направилась прогулочным шагом в сторону улицы Горького. Её маршрут: … В 1210 она вышла на Крымскую набережную. В 1215 у неё, по всей видимости, отстегнулся чулок. Зажав его, она поспешила забежать в подъезд ближайшего дома. Сопровождающие её наши сотрудники остались снаружи. Через две минуты М. Паркер вышла и пошла назад и вернулась в посольство. Через три минуты после М. Паркер из подъезда того же дома вышел мужчина лет пятидесяти (фотография прилагается). Лейтенант Сорокина повела его. Он дошёл до метро «Новокузнецкая», доехал до метро «Павелецкая». Оттуда он дошёл до Пятницкого переулка и вошёл в подъезд дома №… Разговорившись с сидевшими на скамейке у подъезда старушками, лейтенант Сорокина узнала фамилию объекта – Пузырёв Павел Давыдович, фотограф».

   – Что вы ещё выяснили о Пузырёве? – прочитав рапорт, спросил полковник Струков сидящего перед ним майора Чернякова. 
   – Кроме того, что узнала лейтенант Сорокина, пока ничего, Кирилл Иванович, – ответил майор. 
   – Нужно узнать всю его подноготную.        
   – Постараемся, Кирилл Иванович.
   – Уж постарайтесь, Илья Никитич, – улыбнулся полковник Струков.

    Майор вышел из кабинета. Кирилл Иванович устало потянулся и встал из-за стола и подошёл к окну.

   – Вот ещё одну рыбку зацепили наши сети, – подумал он. – А сколько ещё нам неизвестных плавает в наших водах? Ловим их, ловим…

    В будущем году исполняется тридцать лет, как судьба привела его, молодого лейтенанта-артиллериста в контрразведку. Он вспомнил, как первое время его смущала новая служба: выслеживать, вынюхивать, подслушивать, читать доносы осведомителей, зачастую не совсем правдивые, и принимать по ним меры в условиях военного времени вплоть до расстрела. 

   – Лучше расстрелять десять невиновных, чем пропустить одного шпиона, – говорил его первый начальник капитан госбезопасности Галкин. – Один шпион может погубить целую дивизию и даже армию.

    И при малейшем подозрении расстреливали пачками окруженцев, бойцов и командиров, бежавших из плена, потому что некогда было их проверять, а отпускать – опасно. Из-за этого у него стало появляться отвращение к самому себе. Сколько раз в ушах у него звучало: убийцы… Но он, лейтенант госбезопасности Струков ничего не мог исправить. А камень на душе становился всё тяжелее.

    В марте сорок третьего он прибыл в дивизию под Курск. Его снова направили оперуполномоченным Особого Отдела, вскоре переименованного в СМЕРШ. 

    Не прошла и неделя после его прибытия в полк, как случилось ЧП: ординарец Оськин выстрелил в командира полка майора Куприна. 

    Майор был тяжело ранен в грудь. Он, лейтенант Струков, тут же вбежал в дом. Ординарец Оськин белее полотна стоял возле кровати, на которой лежал командир полка. 

    Примчавшийся фельдшер стал щупать пульс. Куприн открыл глаза и сквозь стиснутые зубы проговорил:
   – Оськин не виноват… Случайность… Не казните его…

    Это был из ряда вон выходящий случай: боец стрелял в командира. Случайно или не случайно это произошло, всё равно это могло быть истолковано вышестоящим начальством, только, как покушение на жизнь командира полка, как террористический акт. Тогда трибунал и…

   – Пусть Оськин сопровождает майора в медсанбат, – приказал лейтенант Струков.

   – Ты понимаешь что натворил, лейтенант!.. – кричал начальник  Особого Отдела дивизии майор Матецкий. – Ты должен был отдать террориста под трибунал!.. А ты отпустил его!.. Если твой Оськин не вернётся, я самого тебя отдам под трибунал!.. Сам понюхаешь пороха в штрафбате!..

    О том, что выстрел был случайный, что это не террористический акт, а несчастный случай майор Матецкий и слушать не хотел. Если бы не начальник Особого Отдела армии подполковник Саблин, приказавший Матецкому дело сначала расследовать, а потом выносить соответствующие санкции, то лейтенант Струков тут же предстал бы перед трибуналом, у которого было только два решения: расстрелять или отправить подсудимого в штрафбат. Оправдательных приговоров трибунал почти не выносил. Все приговоры были без права на обжалование и исполнялись незамедлительно. 

    …Майор Куприн выжил и в госпитале, вскоре после операции собственноручно написал, что виновен в случившемся он сам, отдав свой «парабеллум» чистить ординарцу Оськину, забыв удалить из патронника патрон.

    Дело на этом было закрыто. 

    В полк Куприн вернулся в середине мая, накануне боёв на Курской дуге. Он вызвал к себе лейтенанта Струкова и сказал:
   – Я, признаться, с давних пор недолюбливал вашего брата. Но ты, я гляжу, лейтенант, человек. Это я по Оськину понял. Мог ты его отправить в трибунал?
   – Мог.
   – И что его там ждало бы?
   – Если бы этот случай там расценили, как террористический акт, то – расстрел. В лучшем случае – штрафная рота.
   – А ты не арестовал, и его не засудили на скорую руку. А самому досталось?
   – Немного, – ответил лейтенант Струков. – Подполковник Саблин приказал сначала разобраться, а затем только принимать решение…
   – Значит, и подполковник – человек, – улыбнулся Куприн. – Вот и советую тебе, будучи чекистом, всегда оставайся человеком, Кирилл…

    Кирилл Иванович запомнил слова майора. Но сколько лет ещё ему вдалбливали в голову: НКВД, МГБ – карательный орган диктатуры пролетариата, и как трудно, порой, ему было выполнять завет Куприна: быть всегда человеком.

    …А за окном кабинета шла своя жизнь. 
    В городе, по-городскому, городское, суетливое, озабоченное и беззаботное, весёлое и грустное.
    Древний город живёт. Городу восемьсот с лишним лет.  

    На месте памятника Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому когда-то находился бассейн. Вокруг него толпились водовозы с бочками, черпали воду ведёрными черпаками. Площадь гудела ругательствами. 

    Вдоль всего тротуара стояли сплошной вереницей извозчики, текли нечистоты и валялись клочки сена. Тут же был трактир. А раньше, во времена Екатерины Второй где-то рядом находилась Тайная экспедиция, в которой хозяйничал Шешковский, её начальник. В подвалах Тайной канцелярии размещались пыточные камеры.

    Всё-таки странно играет судьба людьми. Почти на том месте, где пытали Емельяна Пугачёва, и возможно, сидел Николай Новиков, теперь стоит здание КГБ, тоже своего рода Тайная канцелярия… 

    Кирилл Иванович смотрел на людей, толкущихся у «Детского мира», на метро, глотающее в своё подземное чрево людей и выплёвывающее их из него, на машины, троллейбусы и автобусы, пересекающие площадь с проспекта Маркса на улицу Дзержинского, на Кировскую, на Новую Площадь и в обратном направлении. 

    Оттолкнувшись от подоконника, Кирилл Иванович вернулся к столу, взял, лежавшую на углу серовато-голубую подвыцветшую и запылившуюся папку – дело, которое двадцать семь лет назад вёл капитан СМЕРШа Струков, дело изменницы Родины, сотрудничавшей с гитлеровцами, Надежды Владимировны Лядовой. Открыв, заложенную  карандашом страницу, он перечитал исписанный мелким аккуратным почерком пожелтевший лист бумаги – автобиографию предательницы.

    «Я родилась в 1890 году в г. Арбенине в семье князя Владимира Николаевича Арбенина. (…) В 1902 году отец определил меня в Смольный институт. (…) В 908 году я вышла замуж за офицера Преображенского полка Георгия Кирилловича Лядова и в 910 родила сына, которого мы назвали Иваном. (…)  В 1918 году муж отбыл на Юг, к Корнилову, а я вернулась к отцу в Арбенин. Там, полагая, что муж погиб, вышла замуж за партийца Фёдора Петровича Мошина, назначенного директором Арбенинского лесокомбината. В 937 г. Мошин был арестован НКВД. (…) С мужем Георгием Кирилловичем Лядовым я встретилась случайно в 937 году. Он скрывался в Москве под личиной дворника Ивана Тимофеевича ***кова… (…) В 942 году по заданию оберштурмбанфюрера Миллера я была заброшена в Москву специально для встречи с мужем, чтобы завербовать его, но Георгий Кириллович отказался сотрудничать с немцами. Следуя приказу Миллера, я отравила его»…

      Фамилия, под которой скрывался бывший белогвардейский полковник Лядов, не случайно была залита кляксой. Эту кляксу поставил сам Кирилл Иванович в том сорок четвёртом году, поняв, что его отец, дворник Иван Тимофеевич Струков и бывший полковник Георгий Кириллович Лядов – одно лицо. 

    Открытие не обрадовало капитана-смершевца Струкова. Такое родство грозило ему многими неприятностями. К счастью, то, что Лядова призналась в отравлении мужа, избавляло смершевцев от поисков дворника. И без него дел у них было много. Трибунал тоже обошёл вниманием залитую чернилами фамилию мёртвого белогвардейского полковника. Так он узнал подлинное прошлое своего отца. Но мог ли он тогда предположить, что спустя семнадцать лет, в шестьдесят первом году он встретится со сводным братом Иваном Георгиевичем?

    Кирилл Иванович усмехнулся: где бы обняться, расцеловаться с братом, раздавить с ним пузырёк, а ему пришлось допрашивать его, как врага, предавшего Родину. А ведь оба они были похожи на отца и чем-то схожи между собой. В них текла одна кровь…

    Не без причины он вспомнил и мать, и сына Лядовых, и отца. Неделю Эрика познакомила его со своим женихом. Каково было его удивление, когда он услышал фамилию жениха – Арбенин, и узнал, что родился он в городе Арбенине и что назвали его Владимиром в честь деда, Владимира Николаевича. Выходит, что Надежда Владимировна – его тётка, а Иван Георгиевич Лядов – двоюродный брат. Вот уж действительно тесен мир. 

                                  УЛЬЯНА   МИРАНОВИЧ

    Ульяна бежала по длинному коридору метро. Одетая так, как одеваются только на торжества, в туфлях на высоких каблуках, пахнущая французским парфюмом, она бежала, провожаемая глазами тоже куда-то несущихся людей. Она слегка задыхалась от бега. Щёки её разрумянились. Кто-то узнавал в ней взбалмошную девчонку из недавней кинокомедии и в изумлении даже указывал пальцем на неё, словно она только что выскочила из экрана. Но ей, было сейчас не до зрителей. Её бесила утренняя толчея. За последние два года, как Георгий помог ей без очереди приобрести «москвич», она отвыкла от метро, от автобусов и троллейбусов. И надо же, тогда, когда её подпирает время, «москвич» вдруг закапризничал. 

    Наконец, толкнув стеклянную дверь, Ульяна выскочила на площадь, запруженную народом.

    Она успела. Вот показался электровоз. Мимо проплыли вагоны – багажный, почтовый, первый, второй…  Она почти угадала. Напротив неё остановился вагон № 5, а ей нужен седьмой, купейный, мягкий. В плацкартных отец не любит ездить. Он вообще в последние годы избегал поездок. На этот раз его сесть в поезд принудили обстоятельства – свадьба  сына Владимира. Ульяне за шесть лет так и не довелось его увидеть. Их приезды в Арбенин к отцу не совпадали.

    Первым Ульяна увидела отца. Он по-прежнему был прям и выделялся среди окружающих его людей гордой осанкой – не сломили его полтора десятилетия, проведённые в заключении. Мама была с ним рядом. Она казалась маленькой рядом с отцом – едва доставала ему до плеча.

    Ульяна подбежала к ним – первые объятия, первые поцелуи, первые вопросы: 
   – Как доехали?..  
   – Как ты?… 
    Первые ответы: 
   – Доехали с ветерком… 
   – У меня всё нормально…

    Выстояв очередь на такси, Ульяна повезла родителей на свою квартиру. Квартира была кооперативной. Ульяна выложила за неё немалую сумму денег, но и за большие деньги она не смогла бы купить её, если бы не Георгий.
 
    Квартира была ещё не обставлена. В комнате, которую она предназначила для спальни, стояла широкая кровать, названная Георгием сексодромом, и туалетный столик с зеркалом почти под самый потолок, а в гостиной – раскладной диван, обеденный стол и книжный шкаф.

   – Только-только обустраиваюсь, – сказала Ульяна.    
   – Неплохая квартирка, – похвалил Николай Владимирович её апартаменты. – А мебель – дело наживное.
   – Теперь тебе и замуж можно, – сказала мама. – Пора нам с отцом подарить внуков. Бери пример с Данилы. Его Марина уже второго парня родила…
   – Поздравляю, – сказала Ульяна. – Замуж выйти нетрудно, трудно, мама, найти хорошего мужа. Измельчали мужики…

    …Она могла бы рассказать родителям про Георгия, с которым, сказали бы досужие бабёнки, она «путается» четвёртый год и за которого она вышла бы замуж. Но у того есть жена, есть трое детей и бросать он их не собирается.
    В 67-м году шли натурные съёмки очередного несколькосерийного шедевра корифея советского киноискусства Игнатия Лавровича Г. 

    В один из съёмочных дней на площадку приехал Георгий. Тогда он был вторым секретарём обкома. После съёмок, он предложил Игнатию Лавровичу и нескольким актёрам отметить знакомство в ресторане. 

    В салоне чёрной «Волги», кроме Георгия и Игнатия Лавровича вместились ещё трое. Среди них и Ульяна.

    Георгий привёз их не в ресторан, а на обкомовскую дачу.

    Они сидели в гостиной за роскошным столом, где не было только птичьего молока. Ульяне вспомнились слова песенки:

                                  – Мы поехали за город,
                                  А за городом – дожди,
                                  А за городом – заборы,
                                  За заборами – вожди.
                                  Там трава несмятая,
                                  Дышится легко.
                                  Там конфеты мятные,
                                  Птичье молоко… 

    Актёрская братия во главе с Игнатием Лавровичем навалились на шотландское виски, а Ульяна предпочла лёгонькое итальянское вино. Часам к десяти вечера Игнатий Лаврович и двое знаменитых актёров уже не вязали лыка. 

    По приказу Георгия дюжие парни с военной выправкой увели гостей отсыпаться.

    У Ульяны тоже кружилась голова, хотелось петь и танцевать под музыку, что тихо исторгал магнитофон неизвестной ей марки. Появившаяся красивая официантка принесла на подносе никелированное ведёрко, где в искрящихся в электрическом свете кубиках льда стояла бутылка шампанского. 

   – Французское, известное на весь мир, – пояснил Георгий Ульяне. – Мадам Клико.

    Он сам открыл бутылку и налил в бокалы. Шампанское пенилось и стреляло сотнями пузырьков. Георгий не предложил, а распорядился – таков его был тон:
   – А сейчас мы с тобой выпьем на брудершафт.

    После он отставил свой бокал, взял из рук Ульяны её бокал и тоже поставил на стол, и поцеловал её. Едва соединились их губы, смоченные шампанским, едва его язык, раздвинул её губы и зубы и проник ей в рот и пощекотал нёбо, у неё забилось сердце.

    Георгий положил руку Ульяне на бедро, чуть выше колена и требовательно сжал его. По всему её телу пронёсся электрический разряд и вызвал мучительно-сладкие спазмы мышц влагалища и обильное истечение влаги. Но Георгий не спешил. Он продолжал ласкать её, обследуя интимные уголки её тела. И только когда Ульяна уже была в изнеможении, он под руку повёл её на второй этаж мимо бугаёв-охранников в штатском, мимо красивой официантки со стеклянными глазами.

    Первым душ принял Георгий, она – после него. На вешалке Ульяну ждал новенький махровый халат и тапочки. Она надела их и вошла в спальню. Георгий уже лежал на кровати, по пояс прикрытый белоснежной простынёй. Ульяна подошла к краю кровати и сбросила с плеч халат…

    Его бархатные руки приняли её. Она погрузилась в его могучие нежные объятия, а он – в неё…

    …Она вознеслась на вершину блаженства и за ночь кончила бессчётное число раз. Под утро они лежали на мокрых от их пота простынях, обессиленные, но продолжающие пылать сладострастьем… 

    …Утром красивая официантка со стеклянными глазами к ним в спальню вкатила столик с завтраком: душистым кофе, тостами и апельсиновым соком. 

    Потом за Ульяной не раз ещё приезжала чёрная «волга» с молчаливым шофёром, увозившим её на обкомовскую дачу.

    …Через год Георгий появился в Москве и разыскал её. Он был переведён в аппарат ЦК КПСС на высокую должность. 

    В Подмосковье у него была дача положенная ему по чину. На ней они и встречались, хотя Ульяна уже понимала, что ей не светит стать женой Георгия, что он не намерен был разводиться со своей Тамарой, родившей ему трёх сыновей. 

    Но зато Георгий помог ей достать «москвич», минуя длиннющую очередь, что было невероятным сделать в Москве. И кооперативная квартира в доме работников ЦК КПСС в центре Москвы его же рук дело, и гараж по соседству с домом. Теперь они зачастую встречались здесь.

   – И дорого тебе встала эта квартира? – поинтересовалась мама.    
   – Не дороже денег. Труднее было заполучить её, – ответила Ульяна. – Но мне удалось… Я рада, что теперь могу принимать вас.
   – А Володя до сих пор живёт в общежитии, – вздохнув, сказал Николай Владимирович. – У них, в здравоохранении, с квартирами напряжёнка…
   – Куда же он приведёт свою жену? – спросила его Ульяна. 

                       ИЗ   ДНЕВНИКА   ТАСИ   ШАРОВОЙ

    «25 июня 1971 г. Вчера я вернулась из Москвы. Свадьба Володи и Эрики прошла хорошо. Я приехала к Володе 20 июня, чтобы чем-то помочь ему, в чём-то поддержать. Остановилась у него. У него была комната в общежитии. После свадьбы он должен был переехать к Эрике. У её отца трёхкомнатная квартира. Жить в доме жены не самый лучший вариант для молодого мужа, но, к счастью, отец Эрики не женат. Он давно развёлся с матерью Эрики. Так что Володе не придётся терпеть тёщино тиранство.

    Свадьба состоялась в субботу, 22-го, в ресторане, в небольшом банкетном зале. Приглашённых было немного: родители и самые близкие друзья жениха и невесты. Был на свадьбе и Коля. Его усадили рядом по правую руку от Володи, а меня рядом с ним. Между мною и Его благоверной села их дочь Ульяна, актриса. В жизни она, пожалуй, красивее, чем на экране. У неё и у Володи что-то есть общее, родственное, полученное от Коли. Возможно, поэтому у меня не возникло к ней никакого негативного чувства. За всю свадьбу мы с Колей обменялись только несколькими обязательными и дежурными фразами. У Кирилла та же ситуация. Его жена села рядом с Эрикой, а далее – Кирилл. Антипатия между Кириллом и его бывшей супругой выраженная. У нас с Колей этого нет. Я не могла даже подумать, что мне будет приятно сидеть с ним, ухаживать за ним, подкладывать ему в тарелку закуску под ревнивыми взглядами Анны. А Он мне наливал в мою рюмку вино. Внешне наше поведение выглядело весьма благопристойно. 

    После свадьбы молодые отправились домой, гости разъехались тоже. Кирилл предложил мне поехать с ним на дачу к своему товарищу, и согласилась потому, что мне не хотелось возвращаться в опустевшую Володину комнату в общежитии, хотя он и договорился с комендантом впустить меня в неё.

    Дача была за городом. Мы подъехали на такси к воротам. Дальше нам пришлось выйти и, пройдя мимо охраны, идти до дачи пешком. Оказывается, это дачный посёлок сотрудников КГБ. В КГБ служит и Кирилл. Вот уж никогда не думала, что буду идти под ручку с важным гебистом, ставшим мне родственником.

    Мы подошли к одноэтажному дому, окрашенному в светло-жёлтый цвет. Кирилл открыл дверь. 

    Мы расположились в гостиной. Кирилл выставил из холодильника на стол тарелки с уже приготовленными закусками и вино. Мы пили вкусное вино и разговаривали. Он рассказал мне о своей жизни. О том, как воевал, о СМЕРШе, в котором служил, о том, как женился на эстонке и что из этого вышло, о том, как он жил с Эрикой, с двенадцати лет ставшей хозяйкой в его доме. Я рассказала о себе, о Нём, о том, как в одиночку тянула сына. А закончилось тем, что Кирилл поцеловал меня. Точнее, с этого всё началось. Разве я могла подумать, что я, пятидесятилетняя баба, умудрённая жизненным опытом, могу сойти с ума, словно восемнадцатилетняя девчонка и без рассуждений лечь в постель к мужчине, свату, в первый же день нашего знакомства?  Видимо, оголодала баба за пять лет, что не спала с мужчиной, пока ухаживала за парализованным супругом.

    На следующий день Кирилл проводил меня на поезд и просил не забывать его.
   – Думаю, Тася, что у нас с тобой может что-то получиться, – сказал он. – Ты мне очень понравилась…
    Я поцеловала его, ответила:
   – Подумаю.

    Я сказала так, хотя мне хотелось задушить его в своих объятиях и никуда не уезжать.

   – Приезжай ко мне, если надумаешь – сказала я. – У меня квартира. Я живу в ней одна…
   – Раз пригласила, приеду, – сказал он. – Жди.
    Что ж, буду ждать его…

Конец шестой части.

(продолжение следует)

http://russianpoetry.ru/proza/romany/vremena-chast-sedmaja-nachalo.html