Времена (часть четвёртая, продолжение)

                                     НИКОЛАЙ   АРБЕНИН

     Метёт метель, злая, январская, застилает островок среди болот белым покрывалом, наметает сугробы. Дымит сизым дымом изба. В избе тепло. Потрескивает лучина над плошкой с водой. Давно уже закончился керосин, свечи баба Ариша экономит. 

    В красноватом лучинном свете Мария плетёт лапти и обучает Колю. Возможно, когда-нибудь пригодится. Баба Ариша гремит ухватом у печи. Анна лежит на печи. Она уже на четвёртом месяце – с середины сентября понесла. Катерина и Фелицата за ткацким станом ткут рядно и тихо напевают:

                            Не чаяла матушка, как детей избыть, – 
                            Сбыла меня матушка во един часок, 
                            Во един часок в незнаком домок.
                            Наказала матушка семь лет не бывати… 

    В закутке в углу за печкой лениво мекает телёнок.

    В конце ноября Мария сходила в село. Принесла обрывок от газеты на русском языке. В ней приказы немецких оккупационных властей и короткая сводка Главного командования вермахта с фронта: немецкие войска подошли к стенам Москвы, остатки Красной армии бегут к Уралу. Сталин скрылся в неизвестном направлении. Устно Мария радостно сообщила, что немцы уже взяли в Москву. Гестапо разыскивает Сталина. Вот-вот войне конец. 

     – Па весне вернёмся в село, – сказала она. – Стараста Демид Астахович абещал дать нам избу и надел. Больше нет Саветов, кончились…

    Коля промолчал. Он не хотел верить Марии, но и не верить не мог. В ясный день он иногда взбирался на крышу избы и смотрел на далёкое село в бинокль, в котором после аварии сохранился в целости один окуляр, и видел, как на одном из зданий развевается флаг со свастикой. 

    Интерлюдия 

                                       БЕРЛИН.  ЯНВАРЬ.   1942  г.  

    Поражение войск вермахта под Москвой на некоторых подручных Гитлера оказало шокирующее действие. Впору было задаться вопросом: откуда Сталин взял эти силы для мощного отпора? 

    Требовалось не только найти ответ на этот вопрос, но и помешать дальнейшему усилению Красной армии.

    В мрачном настроении встретил новый 1942 год рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер в своём просторном кабинете, обставленном скромно, но уютно. Он только что получил разгон от Гитлера, и у него до сих пор тряслись поджилки. Он вызвал начальника VII отдела РСХА бригаденфюрера СД Вальтера Шелленберга.

    Шелленберг перешагнул порог кабинета рейхсфюрера СС. Неожиданный вызов не сулил начальнику отдела зарубежной разведки ничего хорошего, кроме неприятностей.

    Он сел на стул напротив стола Гиммлера, положил папку на колени.

   – Где ваши глаза, Вальтер? – спросил его рейхсфюрер СС. – Где ваши уши? Как вы могли просмотреть армии, что Сталин собрал для контрудара под Москвой? 

    Шелленберг мог бы сослаться на то, что задачи его отдела несколько отличаются от целей и задач военной разведки, но это был не тот ответ, который ждал от него рейхсфюрер СС.

   – Где наши разведчики, Вальтер? Где диверсанты? Почему они всё проморгали? – продолжал донимать его вопросами Гиммлер.

    Начальнику зарубежной разведки оставалось только признать ошибку.

   – Не хотелось вставлять палки в колёса абверу, мой рейхсфюрер, – негромким голосом ответил Шелленберг. – Мы исправим нашу ошибку.    
   – Незамедлительно напичкайте Москву нашими агентами, Вальтер, чтобы я знал всё, что делается в ней, чтобы я знал в полдень, что съел Сталин сегодня на завтрак и какой у него был стул.
   – Сёйчас же приступим к выполнению вашего приказа, господин рейхсфюрер, – проговорил Шелленберг.

    Легко пообещать, трудно выполнить своё обещание.

    Вернувшись к себе, Шелленберг поставил всех подчиненных на уши: срочно готовить агентуру для засылки в Москву. Курсантов, окончивших разведшколы СД, без промедления отправить в Москву и в Подмосковье. Всем сотрудникам СД в прифронтовой зоне был отдан приказ активизировать отбор курсантов в разведшколы.

                                             НАДЕЖДА   ЛЯДОВА

    Она не в первый раз в этой комнате со стенами, покрытыми белым кафелем до самого потолка, с плиточным полом кофейного цвета, походящую на стоматологический кабинет. Здесь действительно стоит зубоврачебное кресло с бормашиной, вдоль стены вытянулся длинный стол, накрытый белой простынёй, на другом столе, поменьше, выложены инструменты, поблескивающие никелем, – щипцы, клещи, молоток, свёрла и другие, названия которых Надежда Владимировна не знает. Под потолком горит яркая лампа, несколько светильников стоят в углах, да светильник у зубоврачебного кресла. И всё это для того, чтобы развязывать языки бандитам, осмеливающимся выступать против оккупационного режима, против немецких властей. 

    Ещё недавно для этого использовалось другое помещение, здесь же рядом, в подвале и тоже с глухими без окон стенами, скрадывающими стоны и вопли пытаемых мерзавцев. Там было страшно, но в этой стерильной чистоте Надежде Владимировне находиться ещё страшнее. Просто жуть охватывает её, переводчицу оберштурмбанфюрера Миллера, вынужденную быть свидетельницей пыток.

   – Когда-то я хотел стать зубным врачом, как мой отец, – признался ей однажды оберштурмбанфюрер, когда ввёл её сюда на первый допрос. – Но жизнь моя сложилась так, что выучиться на зубного врача мне не удалось.

    Оберштурмбанфюрер СС Миллер умолчал о причине, помешавшей ему исполнить свою мечту.
 
    В одиннадцатом году он, восемнадцатилетний оболтус, убил проститутку, потребовавшую с него плату за интимную услугу. Плата ему показалась несправедливо завышенной за полчаса удовольствия. Спор ни к чему не привёл. Тогда он схватил со стола нож и вонзил его проститутке под левую отвислую грудь. 

    На следующий день Миллера арестовали и посадили на двадцать лет. Из них он отсидел семь лет. Его освободила ноябрьская революция 1918 года. 

    Затем были голодные годы, кражи и даже новые убийства, но ему удавалось ускользать от полиции. 

    В двадцать третьем году он не примкнул к движению, возглавляемому фюрером. Во время попытки переворота в ноябре того же года он, спасаясь от солдат и полиции, вбежал в одну из квартир, где проживала молодая пара. Он убил мужа, а молодую женщину насиловал двое суток. Здесь, на месте преступления, его и арестовали во второй раз. Ему грозил смертный приговор, но спасла его принадлежность к нацистской партии. Ему дали двадцать лет. На этот раз он отсидел половину срока. 

    Когда Гитлер пришёл к власти, Миллера амнистировали. Он, бывший заключённый, стал сотрудником гестапо и сделал быструю карьеру. Теперь арестовывает, сажает и казнит он. И делает он это с наслаждением.

    ...В комнату ввели очередную жертву, мужчину лет сорок. Он – руководитель одной из подпольных групп. Выдал его засланный в группу провокатор. Все члены группы арестованы, но известно, что он был связан с подпольным центром и знает явки и квартиры, где собираются главари бандитов. Обычные его допросы ничего оберштурмбанфюреру Миллеру не дали.

   – Не правда ли, чисто, Андронов? – спросил оберштурмбанфюрер подследственного, но тот отвернулся в сторону.
   – Для начала мы сделаем вам маникюр этими иголочками, затем полечим вам зубки на этой машинке, затем…

    Надежда Владимировна перевела бандиту слова оберштурмбанфюрера. Андронов молчал. 

    В комнату вошёл долговязый сутулый унтерштурмфюрер Редлих в белом халате. Он не торопясь натянул на руки резиновые перчатки.

    Начался очередной допрос. 

    Андронов некоторое время терпел, лишь постанывая, пока Редлих загонял ему под ногти тонкие иголки. Потом его усадили в зубоврачебное кресло, закрепили руки на подлокотниках, щиколотки ног привязали к крюкам у подножья кресла, и Редлих принялся сверлить ему зуб. Андронов не выдержал, он взвыл, закричал и потерял сознание. Миллер распорядился:
   – Приведите его в чувство, Макс. Попробуем последнее средство. Не ответит, больше не будем на него тратить наши силы и нервы.

    Андронова отлили водой. Когда подследственный пришёл в себя, и взгляд его глаз сделался осмысленным,  Миллер продолжил:
   – Ответьте мне, Андронов, только на один вопрос: где вы встречались и с кем из руководителей городского бандитского центра, и я вас отправлю вас в камеру.

    Но ответом ему было молчание измученного человека.

   – Макс, приступайте, – приказал оберштурмбанфюрер Редлиху, и обратился к Андронову – Если до сего момента ты был мужчиной, то сейчас мы лишим тебя этого звания. Мой помощник зажмёт твою мошонку этими прекрасными щипцами и будет сжимать до тех пор, пока не раздавит яички. Тебе будет очень больно.

    Редлих спустил с Андронова брюки.

    Надежда Владимировна увидела член, вяло лежавший на мошонке промеж раздвинутых бёдер. В её памяти в который раз всплыло: восемнадцатый год, купе, она, нагая и распятая на жёсткой вагонной полке, и дезертиры насиловали её.

   – Дайте, я сделаю это, – вырвалось у неё.
   – Уступи, Макс, даме, – сказал Миллер подчинённому.

    Макс передал Надежде Владимировне длинные рукояти холодных никелированных щипцов…

    Андронов, увидев приближающуюся с себе женщину с щипцами в руках, закричал:
   – Сучка… гадина… фашистская подсти-и-и…
    Он не закончил. Его крик перешёл в оглушающий вопль:
   – Ааа!..  

    …Вернувшись в кабинет после допроса, оберштурмбанфюрер Миллер налил Надежде Владимировне рюмку коньяка. В её ушах ещё продолжал нескончаемо звучать вопль Андронова: Ааа!..

   – Не ожидал от вас, – сказал Миллер, подавая рюмку. – Если я вам до этого верил на три четверти, то сейчас верю на все сто процентов, – и неожиданно поинтересовался: – Вы в своей анкете написали, что ваш муж полковник, служивший в Белой армии, в настоящее время живёт в Москве. Это правда?

    Надежда Владимировна выпила коньяк и ответила:
   – Правда.
   – Как же ему удалось столько лет там прожить и не попасться в лапы НКВД?
   – Он живёт по чужим документам и работает дворником.
   – Вы знаете его адрес?
   – Да, я бывала у него дома. Правда, не знаю, там ли он сейчас. Может, уехал…
   – А если мы вам поможем перебраться через линию фронта, вы будете рады снова обнять вашего супруга?

    Если бы Миллер предложил ей это пару месяцев назад, когда немецкая армия находилась в пригородах Москвы, она согласилась бы, не задумываясь, но сейчас…

   – Надолго? – спросила Надежда Владимировна шефа, пристально разглядывающего её.
   – Не знаю, – ответил Миллер. – Наверно, до лета, когда наши войска с новыми силами двинутся на Москву. 
    В Надежде Владимировне боролись желание увидеть Георгия и страх попасть в подвалы НКВД. Эти подвалы, она была уверена, не менее впечатляющие, чем подвал в их здании.
   – Я боюсь, – призналась она.
   – Я охотно вам верю. И это замечательно. Страх поможет вам действовать осторожно и выполнить мою просьбу.
   – Какую?
   – Установить связь с вашим мужем и предложить ему помочь немецкой армии…
   – Я уверена, что он согласится, – ответила Надежда Владимировна. – Он ненавидит большевиков, загнавших его в грязный угол. А если он откажется, то…

    Она не договорила, но оберштумбаннфюрер понял её.

   – Будем надеяться, что его ненависть к большевикам не остыла. Значит, решено, вы поедете в Москву, – сказал он.

    Оберштумбаннфюрер Миллер был обрадован возможности  преподнести бригаденфюреру Шелленбергу подарок – хорошо законспирированного агента, который сам, без посторонней помощи продержался двадцать лет среди врагов. Это говорит о его незаурядных способностях разведчика.

                                                 ТАСЯ   ШАРОВА

    В марте разгорелось солнышко, засияло, заслепило глаза. На опушках начали появляться проталины, а в двадцатых числах среди посеревшего от угольной копоти снега зажурчали, засверкали золотыми струями ручьи и ручейки.

    В марте Тася родила сына. Она назвала его Владимиром в честь дедушки Владимира Николаевича Арбенина. И фамилию служащая в ЗАГСе вписала ему в метрику – Арбенин.

    Новый Арбенин был умеренно криклив и обладал хорошим аппетитом. Он принёс в дом Даши и Таси радость и обострил их беспокойное ожидание вестей от Коли, несмотря на полученное в июле извещение из его полка с напечатанным на пишущей машинке текстом:

    «ВАШ СЫН, АРБЕНИН НИКОЛАЙ ВЛАДИМИРОВИЧ, ПРИ ВЫПОЛНЕНИИ ОТВЕТСТВЕННОГО ЗАДАНИЯ КОМАНДОВАНИЯ ПРОПАЛ БЕЗ ВЕСТИ. КОМАНДИР ПОЛКА МАЙОР ЯСТРЕБОВ».

    А ниже карандашом от руки было приписано: 

    «Не теряем надежды на его возвращение».

    Эта приписка вселяла надежду в женщин.

                                                ГЕОРГИЙ   ЛЯДОВ

    Георгий Кириллович только что прочитал письмо от Кирилла, коротенькое: жив, здоров, нахожусь пока в запасном полку. Убрав письмо в ящик буфета, он было собрался идти во двор, чтобы разбросать с северной стороны залежавшийся там снег, как в дверь постучали. Он крикнул:
   – Входите, открыто…

    Вошла баба в коричневом платке, в телогрейке, дерюжной юбке, из-под которой выглядывали стоптанные сапоги.

   – Не узнаёшь, Жорж? – спросила она, видя его настороженные глаза.
   – Надя!.. – изумлённо воскликнул он, выскакивая из-за стола.
   – Я, – ответила та, устало опускаясь на лавку у входа.
   – Раздевайся, проходи, – заговорил Георгий Кириллович. – Откуда ты?
   – Оттуда, – махнула она рукой и стащила с головы платок. На её лицо упали космы седых, давно немытых волос.
   – Оттуда? – переспросил Георгий Кириллович, понимая откуда к нему пришла Надя.
   – Как тебе это удалось?
   – Потом, – ответила Надежда Владимировна, внимательно оглядывая комнату. – Дай отдышаться.

    Она поняла, что Георгий Кириллович дома один и поинтересовалась: 
    – А где твоя Нюрка?
   – Нет Нюры, – вздохнул Георгий Кириллович. – Перед самой войной уехала на курорт в Старую Руссу и пропала.

    Сообщение это обрадовало Надежду Владимировну. Отпадала необходимость идти на явку, где неизвестно что её ждёт. Она поднялась с лавки, сняла телогрейку, скинула сапоги и сунула ноги в стоявшие в углу валенки с низко обрезанными голенищами.

   – Уф, устала я, Жорж, и проголодалась. 

    Действительно, ей было с чего устать и проголодаться. Прошлой ночью её сбросили с парашютом за Каширой. Весь вчерашний день с самого утра она пробиралась в Москву, боясь проверок, сторонясь милиционеров и патрулей. В желудке было пусто. Последний раз она ела через два часа после приземления. Да и что съела – плитку немецкого эрзац-шоколада. А потом топала ножками много километров, пока рискнула попроситься в проезжающую гражданскую машину. 

    На въезде в Москву машину остановили для проверки документов. Она подала молоденькому лейтенанту паспорт и справку, где было указано, что Иванова Дарья Фетисовна по семейным обстоятельствам отпущена с торфоразработок на три дня с 24-го по 26-е марта 1942 года и поставлена круглая конторская печать. К справке она приложила измятое письмецо якобы от сына, находящегося после ранения в одном из московских госпиталей. Лейтенант перелистал паспорт, ознакомился со справкой, пробежал глазами письмо и сказал:
   – Езжай, мать. 

    Водитель довёз её почти до самого госпиталя. Начинался комендантский час. Она забралась в какой-то глухой двор и спряталась в кустах. 

    Утром, как только рассвело и закончился комендантский час, она вышла на улицу и села на трамвай. Потом несколько остановок шла пешком, проверяясь так, как её обучили в разведшколе.

    Георгий Кириллович обнял жену, поцеловал и сказал:
   – Садись к столу, поешь.

    Он плеснул в тарелку какого-то своего варева, оказавшегося весьма вкусным и сытным, хотя на вид оно выглядело крайне неаппетитно.

   – Рассказывай, как ты жил тут последние месяцы, – спросила она, ложась на постель и опережая своей просьбой расспросы мужа, чтобы определиться с его настроениями.
   – Жил, как и все, – ответил Георгий Кириллович. – Подметал мусор, сгребал снег, стоял в очередях за хлебом, за керосином…

    Он лёг рядом с женой, потянулся расстегнуть её кофточку.

   – А немцев ждал? – спросила Надежда Владимировна, удерживая его руку и приподнимаясь на локте, чтобы видеть лицо мужа.
   – Я был уверен, что они в Москву не войдут, – ответил Георгий Кириллович. – Такого ещё не бывало в истории, чтобы немецкий солдат побивал русского.
   – Что ж так? – спросила Надежда Владимировна, недовольная его ответом. – Они были в одном шаге от Москвы.
   – Были, – согласился Георгий Кириллович. – Но тут их и побили…
    Он, наконец, расстегнул блузку и коснулся выпавшей из неё груди…

   …– И всё-таки, – продолжила разговор-допрос Надежда Владимировна после минут блаженства и наслаждения, – что бы ты делал, если бы немцы заняли Москву?   
   – Так же мёл бы мусор и сгребал бы снег – усмехнулся Георгий Кириллович. – Моё дело маленькое. Я давно понял, что лучше не высовываться, когда паны дерутся…
   – А если бы ты знал, что они вернут тебе утраченное после семнадцатого года положение?
   – Они мне? С чего бы это? – удивился Георгий Кириллович.
   – Конечно, не за красивые глазки, – сказала Надежда Владимировна, – а за помощь Германии в борьбе против большевистско-еврейской власти.
   – Ты говоришь от себя или от…? – Георгий Кириллович выжидательно посмотрел на супругу.

    Та тоже посмотрела Георгию Кирилловичу в глаза и твёрдо ответила:
   – Или, Жорж, или… Я и пришла к тебе за тем, чтобы спросить тебя: ты готов помочь немецкой армии в уничтожении советской власти?
   – Не знаю, Надя, – ответил Георгий Кириллович. – Твой вопрос застал меня врасплох. Я не верю, что немцы нас одолеют…
   – Если мы поможем им, если другие помогут им сломать хребет большевикам, то победа будет за нами, – усмехнулась Надежда Владимировна. – Твой сын служит у немцев. Они сразу назначили его главным инженером завода, на котором ремонтируют танки. Немцы его уважают. Я тоже у них не последний человек, переводчик…

    Она не стала уточнять, что служит в гестапо.

   – Я, Надя, признаюсь, ошарашен, – признался Георгий Кириллович. – У меня нет слов. Мне нужно подумать…
   – Думай, – ответила Надежда Владимировна. – Только недолго. Надеюсь, что ты не побежишь в НКВД доносить на меня.
   – Ты дурно думаешь обо мне, Надя, – проговорил Георгий Кириллович.

                                             НИКОЛАЙ   АРБЕНИН
    
    Ещё в первых числах марта мели метели, заметая островок среди болот. А когда утихли метели – подули тёплые ветры, посинели снега. Ночью снег покрывался хрустким настом, а утром краснели холодные зори, и всплывало оранжевое солнце. По-весеннему голубело небо. Наливались соками ветви берёз. Свежеразрезанным арбузом пах прохладный воздух. Под снегом сочилась вода. На болотах желтели зажоры. Курилась лёгким паром навозная куча у хлева. В тёплом навозе копались куры. Горластый петух хорохорился, наскакивал на кур.
  
    Бурно шла весна, растопляя снега. Обтаяли оледенелые ветви деревьев, почернел лес. Гуще потянуло хвойным духом.

    В начале марта понесла Катерина. Только Фелицата никак не беременела. 

    В одну из ночей конца марта из-за болот слышалась пальба винтовочная и пулемётная и взрывы миномётных мин и гранат. Утром Мария отправилась в село, а Коля взобрался на крышу и, глядя в бинокль, не увидел над селом немецкого флага.

   – Неужели наши, – подумал он радостно.

    Мария вернулась к вечеру. 

   – На село напали бандиты, – сообщила она. – Паубивали всех немцев и палицаев, старасту Демида павесили на асине, абабрали людей и чичас уже ушли абратна в лес. 
   – Верно, партизаны, а не бандиты, – сказал Коля.
   – Бандиты, – возразила Мария.
   – Это для немцев они бандиты, а для нас – наши, партизаны…
   – А для нас, што немцы, што ваши партизаны, – сказала баба Ариша. – И те, и те чужие…
   – Что они сказали народу, вы слышали, Мария?
   – Врут, што немцев ат Масквы атагнали, что Красная армия наступает. Врут.

    Вечером женщины в очередной раз молились. Потом наполнили бочку водой, баба Ариша плеснула в неё ложку святой воды и сказала, чтобы Коля и Фелицата влезли в неё, искупались. После купели Коля в очередной раз повёл Фелицату на ложе.

                                ИЗ   ДНЕВНИКА   ТАСИ   ШАРОВО Й

    21 мая 1942 г.  …Давно уже не открывала я свой дневник. Столько пережито было мною за последние месяцы. Спасибо, что у меня есть тётя Даша. Она стала для меня второй мамой, доброй, заботливой и ласковой. Она, узнав о моей беременности, взяла меня к себе в дом, сказав, что так будет лучше, потому что ребёнок, которого я вынашиваю под сердцем, плод любви моей и Колиной.  (…)

    Родила я 23 марта, мальчика. Вес 3600 и рост 51. Крикун. Послезавтра ему будет месяц. Мы с тётей Дашей назвали его Володей в честь дедушки Владимира Николаевича Арбенина и фамилию ему дали Колину и тёти Дашину – Арбенин…  (…)

    …А от Коли до сих пор нет никаких вестей. Где он? Что с ним?..    

                                                  ГЕОРГИЙ   ЛЯДОВ

    Георгий Кириллович не мог уснуть. Перед его мысленным взором вставала вся его прожитая жизнь. Надино предложение застало его врасплох. Не было у него любви к нынешней власти, но и ненависть к ней и к большевикам давно растаяла. Сотрудничество с немцами, с исконными врагами России, претило ему. Сейчас большевики защищают Россию. Кирилл защищает Родину. Пойти за Надей и Иваном, значит, пойти против Кирилла и России… 

    Он слушал ровное Надино дыхание. После утомительной дороги она спокойно спала под боком мужа. Она была уверена в нём, что он решит предать её.

   – Пусть возвращается к немцам, – думал Георгий Кириллович. – Я ей и Ивану не судья. Но у меня своя дорога и я с неё не сверну. 

   …– Ну, что ты решил? – спросила его утром Надежда Владимировна. – Ты с нами или… против нас с Ваней?
   – Я против немцев, Надя, – ответил Георгий Кириллович. – Пойми, я русский человек. Мои предки стояли с мечом за Русь. Пойти с вами, значит, пойти против памяти моих предков и предать их. Я не стану сотрудничать с врагами. Это подло.
   – Жаль, – сказала Надежда Владимировна. Она искренне жалела об отказе мужа. – Ты считаешь меня с Ваней предателями?
   – Прости, дорогая, но я иначе не могу думать. 
   – Как бы ты заговорил, если бы ты был там, на той стороне, и перед тобой сидела не я, а начальник гестапо? Неужели у тебя нет желания отомстить мерзавцам большевикам, заставившим тебя превратиться из дворянина и офицера в дворника?
   – Сейчас нет. В такую войну, Надя, не может быть места личным обидам.
   – А я хочу! И я мщу! – крикнула Надежда Владимировна. В этот момент она ненавидела мужа. В его глазах она видела укор. Самое страшное было то, что она сознавала его правоту. И она поняла, что не сможет ощущать себя спокойной, будучи осуждённой им.
   – Я убью его, – вдруг подумала Надежда Владимировна. – Я его убью…
   – Когда немцы придут сюда, они тебя не пожалеют… – сказала она.
   – Я уверен, что они сюда не придут, а Красная армия будет праздновать победу в Берлине, – ответил Георгий Кириллович.
   – Довольно, – закончила она разговор на неприятную тему. – Если бы ты согласился с моим предложением, я осталась бы с тобой и помогала бы тебе, но раз ты отказываешься от борьбы, я возвращаюсь назад в Минск. Я не могу бросить Ивана и Митеньку. Но у нас ещё есть время. Люби меня сегодня…

***
        …Надежда Владимировна покинула Москву. Она прошла тылами Красной армии и успешно миновала линию фронта. Никто не обратил внимания на ополоумевшую бабу, искавшую своего сына.

    …Георгия Кирилловича обнаружили соседи на третий день. Он лежал, на полу. Он был мёртв. Надежда Владимировна «пожертвовала» ему свою ампулу с цианистым калием…

                                                 (продолжение следует)