Новые
МенюВремена (часть четвёртая, окончание)
19 января 2014 — Лев Казанцев-Куртен
(продолжение)
Начало:
АЛЕВТИНА ПРОЦЕНКО
Ровно, успокаивающе гудели моторы самолёта, но неспокойно было на душе у Алевтины. Нет, ей было страшно. Но не столько она боялась предстоящего прыжка из поднебесья, сколько того, как её встретит земля, с некоторых пор ставшая для неё враждебной.
В который раз она проклинала себя за совершённую глупость, когда она ринулась вслед за Колей Арбениным на войну, и подполковника Самарина, посадившего её в эшелон. Вот уж действительно она курица, по своей глупости попавшая в щи.
Она вспомнила лагерь, оберштурмбанфюрера Отто, обер-лейтенанта Штайнера, фельдфебеля Шульца, разведшколу и первое своё задание. Тогда ей повезло.
– Отправишься, Кукла, за линию фронта, – сказал ей обер-лейтенант Штайнер.
Тогда дрогнуло её сердце.
– Но я ещё плохо владею рацией, – ответила она.
– Она тебе не понадобится, – усмехнулся Штайнер. – Сходишь к русским и вернёшься назад.
Действительно, на первый взгляд, задание было несложным: перейти на ту сторону, сказать, что она связная от минских подпольщиков, нуждающихся в связи с Москвой, передать пакет с разведданными, якобы добытыми патриотами, и вернуться назад желательно с радистом и рацией. Однако и тогда она натерпелась страху и при переходе линии фронта, и когда её допрашивал особист в землянке при свете коптилки. Он поверил ей только после того, как она достала из-под подкладки пальто пакет и удостоверение на клочке ткани.
Прочитав удостоверение, особист отправил её дальше, к более высокому начальству.
Её доставили в Москву.
Чекист с ромбом в петлице расспросил её о нынешней жизни в Минске и о работе подпольной группы.
Она рассказала всю правду о жизни минчан, о немецких приказах, о виселицах и расстрелах. О подпольщиках её сведения были скудными.
– Я знаю только старшего группы, – сказала она. – Он и передал мне приказ руководства пробираться к вам. Он просил передать вам, чтобы вы направили к нам радиста с рацией.
Чекист подумал и ответил:
– Направим. Есть ли у вас в Минске надёжная явка, где бы смог укрыться наш человек?
– Да, мне назвали адрес.
Потом её отвезли куда-то за Москву в посёлок, названия которого она так и не узнала. Недалеко от посёлка находился аэродром.
– Назад, чтобы вам не тащиться назад пешком тысячу километров, вы вернётесь вместе с радистом воздушным путём, – сказал ей капитан Павлихин. – Поэтому вам придётся попрактиковаться в прыжках с парашютом.
Подготовка заняла около двух недель. Она, проклиная свою судьбу, совершила четыре прыжка днём и два ночью.
За три дня до вылета за линию фронта, по радио передали правительственное сообщение «В последний час». Торжественный голос диктора сообщил о начале контрнаступления Красной армии и разгроме немецкой армии под Москвой.
Слушая сообщение, она подумала: не признаться ли ей в том, что немецкая шпионка. Но нет, не рискнула, испугалась, что её за измену Родине расстреляют.
Радист, точнее, радистку доставили в посёлок за несколько часов до вылета. Ею оказалась девушка. Звали её Валя Окунева, москвичка. Было ей восемнадцать лет.
Она звонко смеялась и, кажется, была счастлива от того, что летит в пасть к врагам.
– Ничего, – тогда мелькнула у Алевтины злая мысль. – Посмотрим, как ты будешь смеяться в гестапо.
Они вылетели в темноте и в темноте же приземлились в немецком тылу. Двое суток они пробирались в Минск, обходя сёла и посты полицаев на дорогах. Правда, Алевтина не боялась ни полицаев, ни немцев. По паролю любой офицер обязан был связаться с абверовским начальством и сообщить о возвращении Куклы.
Явочная квартира, устроенная обер-лейтенантом Штайнером, находилась на окраине Минска. На ней и дожидался Куклы и радиста агент.
Сдав агенту ничего не подозревающую радистку, Алевтина покинула дом. Она сделала своё дело. Дальнейшая судьба радистки Вали её не интересовала.
Вернувшись в разведшколу, Алевтина завершила курс радиодела и в конце марта успешно сдала экзамен. Но готовясь к заброске в тыл Красной армии, она при тренировочном прыжке с парашютом подвернула ногу и около месяца с переломом лодыжки проходила в гипсе.
В начале июня Алевтину передали в подчинение унтер-офицеру Вилли Ланге. Приволжский немец, он прекрасно говорил по-русски и неплохо знал жизнь людей в СССР, так перебрался в Германию только летом сорокового года по договору двух стран о репатриации.
***
…Алевтина открыла глаза. Светила синяя лампочка, отчего лицо Вилли Ланге походило на лицо покойника.
– Наверно, и я не краше, – подумала Алевтина.
…Алевтина открыла глаза. Светила синяя лампочка, отчего лицо Вилли Ланге походило на лицо покойника.
– Наверно, и я не краше, – подумала Алевтина.
***
…Он зазвал её к себе. У него, как у унтер-офицера была своя комната. Правда, комнатой эту шестиметровую клетушку трудно было назвать.
Она пришла. Вилли пропустил её и тут же повернул в двери ключ.
– Раздевайся, – приказал он.
Ей не хотелось сдаваться просто так. Она поняла, зачем он её пригласил.
– Сам раздень, – ответила она.
С того июньского дня с одобрения обер-лейтенанта Штайнера они стали жить, как муж и жена.
– Только не сделайте ребёнка, – предупредил он Вилли и Алевтину.
***
…Над дверью кабины пилотов мигнула красная лампочка.
– Sich vorbereiten! – подал команду фельдфебель Шальц, инструктор по парашютным прыжкам. – Schneller!
Он отпер люк и подтолкнул к нему Алевтину.
– Ой, мамочки! – вскрикнула она и, получив пинок под зад, вылетела наружу в непроглядную темень ночного неба.
Алевтина приземлилась, ударившись ногами о твёрдую землю и, как положено, повалилась набок. Парашют поволок её. Она с трудом погасила его, собрала в ком и только после этого с беспокойством огляделась, пытаясь обнаружить Ланге.
Он появился неожиданно из темноты.
– Ты испугал меня, – сказала Алевтина.
– Нет времени на сантименты, – оборвал её Ланге. – Быстро закапываем парашюты и сматываемся.
Ориентировался Ланге по компасу. Их путь лежал на север к городу Камышину, где они должны были закрепиться для наблюдения за железнодорожным узлом и передвижением воинских эшелонов.
Идти пришлось всю ночь. На рассвете они в ожидании новой ночи спрятались в балке.
КИРИЛЛ СТРУКОВ
…Второй месяц Кирилл в самом пекле войны, в точке, где сошлись две мощные силы, старающиеся сдвинуть друг друга с места и где цена отступления для каждой из сторон – смерть. Теперь он командует батальоном или, точнее, тем, что осталось от батальона. А это даже не рота. Но они держат свой участок.
В комбаты Кирилл попал случайно. Это случилось на третий день после переправы: пропал подполковник Чужих. Командир полка – не иголка, а фронт – не стог сена. Но, тем не менее, подполковник исчез. Вечером он сидел в своей норе, ночью он отправился в батальоны, но там его не видели. Комбата капитана Ильченко назначили временно исполняющим обязанности командира полка, а Кирилла Ильченко оставил за себя, сказав:
– Вот что, товарищ оперуполномоченный Особотдела, вы видите, делать вам здесь нечего. Война…
Спустя три дня по всей линии обороны наступила внезапная тишина: ни разрывов снарядов с немецкой стороны, ни пулемётных очередей, ни завывания бомбардировщиков. На секунду обороняющимся показалось, что враг отступил, но затем послышался характерный треск репродукторов и кто-то на русском языке объявил:
– Героические защитники Сталинграда, немецкое командование отдаёт вам дань своего уважения и предлагает вам сдаться на почётных условиях. Вы сохраните ваши жизни и жизни наших солдат, а это заслуживает достойной платы. Сейчас перед вами выступит один из ваших командиров, командир полка подполковник Чужих, понявший всю бессмысленность обороны крохотного участка берега и отдельных разбитых зданий. Пока вы цепляетесь за них, наши доблестные солдаты переправляются на левый берег, чтобы нанести удар по вашим засевшим там штабам, заставляющих вас напрасно проливать кровь. Вам грозит окружение и полное уничтожение. Ваше сопротивление напрасно.
После короткой паузы послышался хорошо знакомый Кириллу хрипловатый голос:
– Товарищи красноармейцы, я подполковник Чужих, командир полка. Попав на пятачок прибрежной земли, я понял, что нас и командиров, и красноармейцев высшее наше командование и партийное руководство подло обманывает, отправляя на смерть, чтобы только в пропагандистских целях заявлять советскому народу и всему миру, что Сталинград не сдан немцам. Там, где вы находитесь, это уже нет Сталинграда. Ваше спасение – сдача на милость немецкого командования. Оно гарантирует всем добровольно сдавшимся командирам и красноармейцам жизнь…
Дальнейшее выступление предателя заглушили советские пушки и пулемёты, обрушившие на немецкие войска шквал огня. Когда огонь прекратился, репродукторы уже не подавали голоса.
Кирилла вызвал начальник Особого отдела армии. Пожилой майор госбезопасности спросил его:
– Как ты мог просмотреть такого врага, младший лейтенант?
Кирилл промолчал. Он ничего не мог сказать в своё оправдание.
– Ты думаешь, что я тебя отдам под трибунал или расстреляю на месте? Нет, дорогой, у нас каждый человек, способный держать винтовку на вес золота. Я тебя отправляю воевать, а судить… – майор усмехнулся в густые пшеничные усы, – а судить тебя мы будем потом, если останешься жив и не проявишь себя должным образом здесь. Иди.
Вот он и воюет второй месяц, командуя батальоном, точнее, его остатками, меньше роты.
…Короткая предрассветная минута затишья. Немецкая артиллерия готовится к очередному обстрелу Волги, единственному пути, связывающему осаждённый город с Большой землёй.
Капитан Ильченко пришёл в норку к Кириллу.
– Похоже, немец планирует нанести по тебе мощный удар. Разведчики донесли, что там, за теми развалинами стоит около десятка танков и батальон пехоты. Оттуда самое удобное направление атаки – на тебя. Но их нельзя пропустить. Разрежут здесь нашу оборону – передавят нас с флангов. Ты это понимаешь.
Кирилл кивнул головой.
– Мне некем и нечем тебя укрепить – вздохнул Ильченко. – У других и того хуже с людьми. Не хватит сил, приду сам к тебе с ординарцем и телефонистом…
Медленно, нехотя рассеивалась туманная хмарь. Низкие сизые облака плыли по серому небу. Холодный ветер с Волги проникает под одежду.
…Показались чёрные танки, за ними, прячась за броню, шла немецкая пехота.
– Будем драться до последнего человека, – сказал Кирилл бойцам, – а последний человек – до последнего патрона, до последней капли крови.
Между танками и позицией, занимаемой батальоном Кирилла насыпь.
– Товарищ старший лейтенант, – обратился к Кириллу ефрейтор Минченков, – разрешите мне их встретить у насыпи.
– И мне, и мне, – это голоса красноармейцев Сытина и Ярыгина.
– Идите, – разрешил Кирилл.
Трое смельчаков быстро поползли к насыпи. Они поспели туда раньше танков.
Пулемётчик Смирнов протёр прицел «дегтяря» и выставил ствол за бруствер.
На насыпи показался передовой танк. Он выполз рядом с Ярыгиным. Красноармеец поднял две бутылки с зажигательной смесью, ударил ими о броню танка и сам скрывается в клубах дыма и в длинных языках пламени. Но потом все увидели, как он откатывается в сторону от пылающего танка, из люка которого пытается вылезти чёрная фигурка танкиста. Смирнов короткой очередью срезал его, и немец исчез в горящем танке.
На насыпи возник второй танк, нависает гусеницами, готовый скатиться вниз, но граната, брошенная ефрейтором Минченковым, взорвалась у него под днищем. Танк кувырнулся на башню и скрылся за насыпью. А ефрейтор с насыпи кидает ещё две гранаты. Красноармеец Сытин, приподнявшись на локте, тоже кинул несколько гранат и затем начал стрелять из автомата.
К насыпи поползли ещё двое. Кирилл узнаёт их, это – красноармейцы Петров и Огнев.
Из-за насыпи появился очередной танк. Огнев встал на колени, но его срезала пулемётная очередь из немецкого танка. Огнев упал лицом вперёд, но брошенная им бутылка с зажигательной смесью, разбилась над смотровой щелью танка и тот вспыхнул.
На насыпи на фоне серого неба появились немецкие солдаты. Они бежали, стреляя на ходу из автоматов.
Пулемётчик Смирнов послал им навстречу длинную очередь. Солдаты залегли, поспешили укрыться за бугорками, за кусками металла, в ямках от свинцового дождя смирновского «дегтяря».
Петров лежал среди мёртвых немцев и сам казался мёртвым. Но едва через насыпь перевалил очередной танк, Петров ожил и кинул в него гранату. Танк на ходу качнулся и повернулся боком. Петров упал навзничь.
На насыпь взобрался ещё один танк, за ним – второй. Они спешили к позиции, занятой батальоном Кирилла. За танками двигалась немецкая пехота.
Смирнов пускал по пехоте противника очередь за очередью. В танки летели гранаты и бутылки с зажигательной смесью, и оба танка загорелись. Пехота круто развернулась и отступила за насыпь.
– Сдаётся, у немцев закончились танки, – подумал Кирилл и вдруг почувствовал, что его что-то толкнуло в грудь. Он потерял равновесие, и на его глаза серой дымной пеленой опустилось небо.
АЛЕВТИНА ПРОЦЕНКО
Они с Ланге добрались до Камышина. Пройдясь по городку, разговорились со стариком, возившемся в земле возле дома. Слово за словом, познакомились и договорились с ним о найме комнаты. Лучше место для наблюдения нельзя было придумать. Окно их комнаты выходило прямо на железную дорогу, ведущую в Сталинград.
– Только сходите в милицию отметиться, – сказал Максим Петрович, так звали старика. – У нас с этим сейчас очень строго.
После короткого отдыха, Алевтина взяла Ланге под руку. Тот в тёмно-синих очках разыгрывал из себя слепого. По документам Вилли был инвалидом, полгода назад потерявшим зрение в результате контузии.
В паспортном отделе милиции их встретил пожилой начальник. Левый рукав его поношенной гимнастёрки был пуст и заправлен под ремень.
Просмотрев документы контуженного слепого сержанта и его жены, он сделал отметку в их паспортах. Потом поинтересовался, как давно они покинули Сталинград.
– Как немцы начали бомбить город, так и решили, что нам нет смысла испытывать судьбу, – ответил Ланге.
– Пронесло, – проговорил он, когда они отошли от милиции подальше. – Я боялся, что он прицепится к какой-нибудь мелочи, упущенной нашими специалистами. Теперь можно начинать работу, дорогая. Завтра же сходим к тайнику и заберём рацию.
***
…Начальник паспортного отдела Игнат Кузьмич Логвиненко проводил взглядом удалявшихся от милиции супругов Капустиных. Его насторожила маленькая несостыковочка в их паспортах. У обоих паспорта, выданные Сталинградской милицией, были одной серии, которая никогда не выдавалась в Сталинграде.
Он набрал номер начальника городского отдела НКВД.
КИРИЛЛ СТРУКОВ
Кирилл не запомнил, как его переправляли на левый берег Волги, не запомнил, как его везли в санитарном поезде – в краешке памяти остался только въедливый запах карболки…
Очнулся Кирилл на десятый день в госпитале.
– Ты, парень, родился в рубашке, – сказал ему весело доктор. – Пуля прошла в сантиметре от сердца и застряла в лопатке. Ты не умер, а значит, должен жить.
Кирилл месяц отлежал в Мичуринском госпитале, два месяца провёл в санатории и в марте сорок третьего получил назначение в Особый отдел дивизии. Пока он лечился его, догнала награда – орден Красной Звезды и повышение в звании.
Теперь он ехал под Курск.
АЛЕВТИНА ПРОЦЕНКО
Устроившись на квартире и отметившись в милиции, Алевтина и Ланге вышли прогуляться по окрестностям Камышина, подышать свежим воздухом. С прогулки они вернулись с рацией, взятой из тайника с их шпионским снаряжением.
В полночь Алевтина передала зашифрованную радиограмму в «Центр»:
«Устроились удачно. Приступаем к работе. Ежи».
«Центр» поздравил их и приказал действовать активно и плодотворно.
Через день они отправили вторую радиограмму с информацией о передвижении эшелонов с техникой и живой силой в сторону Сталинграда.
Утром следующего дня в калитку вошли два мужика и женщина крестьянского вида. Они поднялись на крыльцо. Максим Петрович вышёл к ним.
Вилли насторожился и достал из-под подушки пистолет. Послышался незнакомый мужской голос:
– Да, Петрович, сколько лет, сколько зим не виделись. Кабы не война не сдёрнула нас с места, так и до сей поры… А кто это у тебя? Квартиранты?..
Мужик заглянул в комнату, увидел Ланге и Алевтину, весело поздоровался с ними, и в следующее мгновение Вилли, сидевший на стуле, вдруг опрокинулся на спину, взбрыкнув ногами и выронив пистолет. Мужик навалился на него, скрутив ему руки за спину. Алевтина и охнуть не успела, как в комнате появился второй мужчина. Он помог первому утихомирить сопротивлявшегося Вилли, а женщина навела на Алевтину пистолет и приказала ей поднять руки.
Через час Алевтина была уже в камере. Что с Ланге она могла только гадать. Страх парализовал её.
Не успела она оглядеться и придти в себя после внезапного ареста, её вызвали на допрос.
Её допрашивал немолодой мужчина с тремя шпалами в петлицах. Вопросы следовали один за другим. Алевтина отвечала на них без утайки о себе, о своих родителях, о том, как попала в плен, о разведшколе, о её преподавателях и курсантах, с которыми была знакома. Помедлив, призналась и в том, что одно задание абвера она уже успешно выполнила и получила от немцев за него бронзовую медаль.
– Что сталось с этой радисткой Валей? – поинтересовался следователь.
Алевтина ответила, что не знает, поскольку в тот же день её отправили назад в школу.
На этом закончился её первый допрос. Алевтина подписала листки протокола.
Интерлюдия
…Война продолжалась. Начиная с поражения под Курском, немецкие войска, где-то «планомерно отступали», где-то хаотично драпали.
Летом 1944-го года началось наступление Красной армии в Белоруссии. Оно оказалось неожиданным и роковым для вермахта, для фюрера, для всего Германского рейха. Красная Армия неумолимо приближалась к его границам.
На освобождённые от немецкой оккупации территории возвращалась советская власть…
НАДЕЖДА ЛЯДОВА
– Приказы и директивы фюрера искажают предатели и негодяи, – сердито говорил оберштурмбанфюрер Миллер. – Мы волею фюрера дошли до Москвы, мы волею фюрера взяли Сталинград. И не вина фюрера в том, что наши трусливые генералы из зависти к гению фюрера провалили всё. Где она, прославленная авиация рейхсмаршала Геринга, обещавшего, что ни одна бомба не упадёт на Берлин? И здесь, в Минске, мы должны прятаться от русских бомб. Где наши асы, которые в сорок первом наводили ужас на русских?
Лампочки в потолке бетонированного бомбоубежища, работающие от электрогенератора, то и дело мигали, освещая напряжённые лица людей, сидящих в бомбоубежище.
Надежда Владимировна не вслушивалась в слова своего шефа, она думала о своём. Она вспомнила слова Георгия, что немцы в Москву не придут, а Красная армия будет праздновать победу в Берлине. И хотя Красная армия ещё далеко от столицы рейха, но слова мужа сейчас кажутся ей пророческими. Немцы откатились от Москвы, потерпели крупное поражение в Сталинграде, потеряли Киев, отступили от Ленинграда. Они отступают по всем фронтам. Вот-вот Красная армия начнёт наступление и здесь, в Белоруссии. Ей просто больше негде наступать. Геббельс вещает о новом «чудо-оружии». Где оно?
Взрыв очередной авиабомбы тряхнул стены бомбоубежища. Бомба взорвалась совсем близко, кажется, над самой головой. Надежде Владимировне сделалось страшно. Ей захотелось закричать, но тут, перед Миллером, она сдержалась, а орала, визжала и билась в истерике дома.
…В спальне стояли три чемодана с самым необходимым и ценным. Когда придётся улепётывать, будет не до отбора вещей…
ИВАН ЛЯДОВ
Красная армия начала стремительное наступление там, где его немецкие генералы не ждали – в Белоруссии, следуя закону геометрии, что самый короткий путь из точки А в точку В – прямая линия.
Главному инженеру тракторного завода Лядову поступил приказ: срочно демонтировать ценное оборудование и подготовить его к эвакуации. Отпущенный ему на это срок идёт на часы. Не успеет управиться – расстрел.
В подвалах завода, на водокачке возятся сапёры, готовят цеха к взрыву. Но за подрыв завода ответственность несёт не главный инженер.
Иван Георгиевич с грустью наблюдал, как рабочие снимают с постаментов станки, всего два года назад привезённые из Германии. Они больше не нужны. Последняя партия отремонтированных танков готова к сдаче. Их проверяет инженер-контролёр Бессель.
Майор Бессель в мешковатом кителе, вечно обсыпанном пеплом сигарет, которые он не вынимал изо рта, совсем не был похож на немецкого офицера. Впрочем, он и сам себя таковым не считал. Долгие годы Бессель, сугубо штатский человек, занимался ремонтом тракторов в собственной мастерской под Грацем. Пришла война и его, уже немолодого человека, нарядили в офицерский мундир, нацепили ему на плечи погоны и отправили в незнакомую и страшную Россию. Даже в прошлую войну ему, мобилизованному подпоручику австро-венгерской армии не пришлось встречаться с русскими. До самого развала империи он воевал на Балканах.
На рабочих Бессель, казалось, совсем не обращал внимания. Выявляя брак или заведомую порчу отремонтированной техники, он не составлял актов, не грозил виновным виселицей или расстрелом, а просто приказывал исправить.
Теперь Бессель готовился к эвакуации и мечтал поскорее вернуться в Австрию.
Ивану Георгиевичу эвакуация не сулит ничего хорошего. Он не знает, куда попадёт и чем там ему придётся заниматься. Оберштурмбанфюрер Миллер обещал ему, что Германия не оставит в беде и в нужде своих верных соратников. Но верилось этому с трудом.
НИКОЛАЙ АРБЕНИН
Он смотрел в крохотное окошко-отдушину на пробегающие мимо него леса, поля, станции и полустанки. Как он хотел бы очутиться сейчас где-то там, на воле. Он словно проснулся после долгого сна, в котором провёл три года.
Остров среди болот, баба Ариша, Фелицата, Анна, Катерина, их мать Мария и его дети, два сына – Фёдор и Данила от Фелицаты и Катерины и дочка Ульянка от Анны – всё это сейчас казалось ему сном.
Он прикипел к острову, к своим женщинам, к спокойной размеренной жизни вдали от суеты и войны. Немцы к ним на остров не лезли. Партизаны были где-то далеко.
***
…Наши появились неожиданно. Мария ходила в село и вернулась потрясённая: немцы бежали, село заняла Красная армия. Коля понимал, что обязан явиться к командиру Красной армии и доложить о себе, но домашние дела задерживали его.
Марию, в очередной раз появившуюся в селе, задержали. На остров она вернулась в сопровождении четырёх солдат и одного офицера, решивших проверить, не прячутся ли там фашистские приспешники. Приспешников они не обнаружили, но зато нашли Колю и сразу арестовали его, как дезертира. Он пытался объяснить следователю, что он прятался не от войны, а от немцев. Но следователь с непривычными для Коли погонами на плечах не слушал его.
– В то время когда весь народ воюет, ты, сволочь, отсиживаешься у бабьих юбок, детей им строгаешь, – зло щуря глаза, сказал он. – Падла ты, Арбенин.
Колю под конвоем отправили в Борисов. Трибунал судил его и за дезертирство приговорил к пятнадцати годам лагерей.
…Мерно стучат колёса поезда, уносящего его в неизвестность…
НАДЕЖДА ЛЯДОВА
Её допрашивал молодой с усталыми глазами парень в нескладной, мятой гимнастёрке с непривычными для неё погонами, похожими на погоны царских офицеров.
– Вы говорите по-русски? – спросил он.
– Говорю – ответила Надежда Владимировна. – Я русская.
– Вот как, – удивился следователь. – На вас этот мундир… Вы служили в СС?
– В гестапо. У вас должны быть мои документы, которые у меня отобрали красноармейцы.
– Скажите мне вашу фамилию, – вежливо попросил следователь.
– Лядова Надежда Владимировна.
***
…Всю ночь до самого рассвета советская авиация бомбила Минск. Каждые полчаса над городом появлялась новая волна бомбардировщиков. Они сбрасывали тяжёлые фугаски и тьму зажигалок. К счастью, Иван с семьёй уехал позавчера вечером в эшелоне с оборудованием завода. Если им не помешали партизаны, то сейчас они должны быть в Германии.
Утром Надежда Владимировна поспешила в гестапо. Во дворе зияла огромная воронка. В здании вылетели стёкла, всюду – в вестибюле, в коридорах, в кабинетах были пыль, грязь и мусор. Остро пахло горелой бумагой.
Оберштурмбанфюрер Миллер возился у разожжённого камина, кидая в него бумаги и вороша их кочергой.
– Русские на подходе к городу, – сказал он Надежде Владимировне глухим голосом. – Через два часа выезжаем. Вы со мной. Вещи взять с собой только самые необходимые. Маленький чемоданчик, – Миллер взглянул на часы. – В одиннадцать тридцать быть здесь.
«Опель-адмирал» Миллера с трудом пробирался по улицам города, то и дело натыкаясь на завалы разбитых домов, которые уже некому было разгребать. Вдобавок, машина налетела колесом на что-то острое. Пришлось менять колесо.
Лишь в начале третьего часа дня они смогли выбраться из лабиринта городских улиц на шоссе, по которому на запад шли отступающие войска. Но уехали недалеко – впереди шоссе перерезали советские танки и пехота. Немцы остановились, послышалось:
– Русские!.. Русские!..
Миллер приказал водителю разворачиваться и выехать на просёлок, но «Опель» был уже зажат со всех сторон остановившимися машинами и повозками.
– Влипли, чёрт!.. – пробормотал Миллер.
Он хотел было выскочить из машины, но, увидев бегущих красноармейцев, выхватил из кобуры пистолет и стал по ним стрелять. Сделав несколько выстрелов, он взвыл по-волчьи, вставил ствол пистолета себе в рот и нажал на курок…
Красноармейцы с тряпичными погонами на гимнастёрках вытащили её и водителя из салона. Один солдат обыскал водителя, другой нагло ощупал её, забрал документы и приказал:
– Эту сучку эсэсовку и её шофёра доставить в СМЕРШ. Видно, важная птица. На такой машине разъезжает.
Их поместили в кузов трофейной машины и приказали лечь лицом вниз.
– Не разговаривать, голов не поднимать, – послышался злой голос красноармейца. – Мозги высажу, сволочи…
***
…– Ваш чин в СС? – продолжал допрос следователь.
Надежда Владимировна очнулась от воспоминаний о недавних событиях.
– Мой чин? – переспросила она. – Шарфюрер СС.
– Чем занимались в гестапо?
– Я была переводчиком. Мой шеф, оберштурмбанфюрер Миллер, увидев ваших бойцов, застрелился…
– В вашей машине обнаружены вещи.
Следователь указал на два внушительных кожаных чемодана, стоящих в углу и один маленький фибровый.
– Мой только коричневый чемоданчик. Мне не разрешили брать много вещей. А эти чемоданы принадлежали покойному оберштурмбанфюреру Миллеру.
Следователь положил на стол чемоданчик, легко открыл его. Ничего особенного он в нём не обнаружил: женское платье, бельё, большой альбом с фотографиями, пакет с бутербродами, термос с горячим кофе и на дне золотые офицерские погоны с двумя синими просветами.
– Немного вы заработали на службе у немцев, – усмехнулся следователь. – Совсем ничего. Или вы обманываете меня, и эти чемоданы тоже ваши?
– Я работала не за деньги и чины, – ответила гордо Надежда Владимировна. – Я мстила за мою загубленную жизнь. Я ненавижу вас и вашу власть.
– Понятно, – спокойно ответил следователь. – Вы из бывших. Дворянка или купчиха?
– Я урожденная княжна Арбенина. Мой муж полковник Лядов, столбовой дворянин, офицер Преображенского полка, сражался до последнего дня с красными.
– А сейчас где он? Служит тоже немцам? Успел сбежать, бросив вас?
– Он… умер два года назад.
Следователь открыл альбом и стал с интересом разглядывать фотографии. Перед ним разворачивалась жизнь богатой дореволюционной семьи: дамы, офицеры с залихватски закрученными усами, мужчины в костюмах. Он узнал и ту, что сидит перед ним в чёрном мундире с взлохмаченными седыми волосами. Вот она в светлом платье под руку с офицером, а между ними мальчик лет пяти в матроске. В молодости женщина была красива. Дальше были фотографии послереволюционного и довоенного периода. Эта же дама, но с нею рядом другой мужчина в кожаной куртке, опоясанной портупеей.
– А это кто? – поинтересовался следователь.
– Это мой второй муж. Он служил военным комиссаром города в Арбенине, потом был директором арбенинского лесокомбината.
В конце альбома, между страниц лежала фотография бородатого мужика деревенского вида.
– А это кто? – спросил следователь и осёкся. Сделав паузу, он повторил: – Кто это?
Он спросил, хотя сразу на неровно обрезанной фотографии узнал отца. Точно такая же фотография у него была в кармане гимнастёрки, только целая: по правую руку от отца сидела мама, по левую он собственной персоной. Они снялись перед его отъездом в училище.
– Это? – женщина прищурила глаза. – Я бы вам ни за что не сказала, молодой человек, но теперь этому человеку всё равно. Он умер. Это и есть мой настоящий муж, полковник Георгий Кириллович Лядов. Он вынужден был скрываться от большевиков под личиной дворника. И хотя и я, и он ради сохранения жизни вынуждены были вступить в повторные браки, но наш брак – венчанный и расторгнуть его, кроме Бога, никто не может.
– Увести, – приказал Кирилл вошедшему конвойному.
Он не мог продолжать допрос – новость об отце для него была слишком неожиданной.
Оставшись один в кабинете, Кирилл взял в руки поблекшие погоны отца и долго смотрел на них. Потом он всё уложил в чемоданчик, и чемоданчик поставил в шкаф.
ИЗ ДНЕВНИКА ТАСИ ПРОЦЕНКО
10 октября 1944 г. …Позавчера арестовали тётю Дашу, как мать изменника. Выяснилось, что Коля изменил Родине. Меня и Володю его родственниками не признали, так как я с ним не расписана. Капитан, приехавший арестовывать тётю Дашу сказал мне, чтобы я не совала нос в их учреждение, мол, так будет лучше для меня и для сына. Да, мне лучше держаться дальше от Арбениных…
***
28 января 1945 г. …Вчера пришло письмо от тёти Даши. Она пишет, где и как устроилась, сообщила адрес и просит меня писать ей о том, как я живу и как развивается Володя. Неужели она не понимает, что своим письмом она подставляет меня и Володю? Я решила не отвечать ей. Пусть думает, что хочет…
Интерлюдия
«В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС
…только что в Берлине гитлеровский фельдмаршал Кейтель в присутствии представителей Верховных командований союзных войск – маршала Г. К. Жукова, командующего стратегическими воздушными силами США генерала Карла Спаатса, маршала авиации Великобритании Артура В. Теддера и главнокомандующего французской армией генерала Ж. Деллатра де Тассиньи – подписал акт о безоговорочной капитуляции»…
Конец четвёртой части.
(продолжение следует)
© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0153008 от 19 января 2014 в 01:27
Рег.№ 0153008 от 19 января 2014 в 01:27
Другие произведения автора:
Поручик Ржевский в Москве (18)
Рейтинг: 0Голосов: 0489 просмотров
Нет комментариев. Ваш будет первым!
