Разговор со священником. Глава 28 из романа "Улыбка Амура"

Очнулась она нескоро. Открыв глаза, Настя обнаружила себя в незнакомой комнате с белыми стенами и потолком. Она лежала на кровати, рядом сидела Наталья и с тревогой смотрела на нее. Поймав Настин взгляд, Наташка радостно закричала:
− Мама, она очнулась! Глаза открыла! Как ты себя чувствуешь? Говорить можешь?
− Пить хочу. − Настя с трудом разжала слипшиеся губы. Язык во рту еле ворочался, и в горле пересохло, будто она не пила три дня. − Где я?
− В больнице, где же еще. Лежи, ты под капельницей.
Дверь отворилась. В палату вошла Наташкина мама с тонометром в руках. Присев на кровать, она померила Насте давление.
− Уже лучше, − удовлетворенно кивнула Белла Викторовна, − и пульс почти в норме. Ну и напугала же ты нас. Лежала, как мертвая, ни кровиночки в лице. Пойду, бабушке твоей позвоню, что ты пришла в себя. А то она разрывается между дедом и тобой: у того тоже подозрение на инсульт. Левую часть туловища почти парализовало.
И Настя разом вспомнила все. − Что было потом? − севшим от страха голосом спросила она. − Где мама? А отец? Она его не убила?
− Нет, успел отскочить. Уехал на автобусе. А мама твоя уехала к сестре в Назрань.
− К тете Лизе? Как же она туда доберется? Одна?
− Села да поехала. Никого не стала слушать. Твоя тетя должна бабушке позвонить, как она доехала.
− Я хочу встать.
− Сейчас, только иголку выну. − Белла Викторовна отсоединила капельницу и помогла ей подняться. Сначала Настя не могла даже стоять. Но потом стены понемногу перестали кружиться и, наконец, остановились. Она посидела на кровати, затем снова встала. На нетвердых ногах дошла до двери, потом вернулась.
− Я домой хочу. − Настя просительно посмотрела на Наташкину маму. − Можно мне домой?
− Может, полежишь до завтра? Ты еще слишком слаба.
− Нет, мне уже лучше. Дома полежу.
− Ладно, пойду, попрошу, что тебя отвезли. Наташа с тобой поедет, побудет у тебя, пока в себя не придешь. Хоть поесть тебе приготовит.
− Да мне неудобно столько хлопот вам доставлять. Наташе ведь к экзаменам надо готовиться. Может, я сама?
− Нет, нет, и не думай. Одну не пущу. Езжайте вместе.
Только переступив порог родной квартиры, Настя почувствовала, как Наташкина мама была права. В пыльной квартире держался стойкий дух несчастья. Она с трудом заставила себя войти в комнату родителей. Пузырек из-под но-шпы так и валялся на полу, рядом стоял стакан с недопитой водой. Цветы на подоконнике увяли, и любимый материнский кактус серо-зеленой тряпочкой лежал в своем красивом горшочке. От вида всего этого Насте снова сделалось худо.
− Ты чего побледнела? − встрепенулась чуткая Наташка. – Опять нехорошо? Может, назад?
− Нет, ничего. Давай в магазин сходим, купим чего-нибудь. Хоть к чаю.
− Проголодалась? Какое счастье! Раз есть хочешь, жить будешь. Не надо в магазин: мама дала котлеты и салат, − все в сумке. Даже хлеб есть, и вафли к чаю. Сейчас подогрею.
Они направились на кухню. Но только Наталья поставила сковороду на огонь, как зазвонил телефон. Настя схватила трубку.
− Объявилась, наконец! − услышала она Лялькин голос, полный негодования. − Ты знаешь, что отец при смерти? У него инфаркт! Скажи своей идиотке-матери, если он умрет, я вам обеим головы поотрываю! Это ж надо додуматься − машину порубить! Ей надо его в гроб загнать! Чтоб мой ребенок без отца рос! Неужели нельзя вести себя по-человечески?
Отшвырнув трубку, словно гремучую змею, Настя упала на диван и уткнулась лицом в подушку. − Все, больше не могу, − глухо проговорила она. − Не могу больше.
И тяжело зарыдала.
Брошенная трубка продолжала вопить Лялькиным голосом. Наташа убавила огонь под сковородой и неспешно подняла ее.
− Слушай ты, блядь! − Глаза подруги сузились от гнева. − Ты разбила чужую семью и еще смеешь вякать? Да ты знаешь, что Галина Артуровна с горя умом тронулась? Что она руки на себя наложила? Что Настя почти сутки пролежала в больнице без сознания? Если ты, сука, еще посмеешь угрожать моей подруге, я из тебя мартышку сделаю! Уматывай лучше в свою вонючую деревню, и там рожай своего ублюдка. Погоди, тебе еще аукнется твоя подлость.
И не ожидая ответа, швырнула трубку на аппарат. Потом села на диван и прижалась к подруге:
− Настюха, ну не реви. Не реви, а? А то я тоже сейчас разревусь. Нет, ты скажи, за что нам такое? Мы так старались быть хорошими! Учились, как проклятые, вкалывали с утра до вечера. А жизнь нас мордой об стенку, об стенку! За что, а? Да я помню, помню! − закричала она в заверещавший сотовый − скажи, пусть на завтра перенесет. Придумай что-нибудь.
− Это биологичка, − пояснила она, − у меня урок через час. Сказала матери, чтоб перенесла.
− Иди, Наташа. − Настя вытерла глаза. − Иди, тебе надо готовиться к экзамену. Я сама как-нибудь.
− Не, сегодня одну тебя не оставлю, и не проси. Ночевать здесь буду. Давай, мой руки и ешь, уже котлеты подогрелись.
− Слушай, Настя, − обратилась к подруге Наталья, когда они допивали кофе. − Врачиха обеспокоена твоими частыми обмороками. Говорит, тебе надо сделать томограмму головного мозга, вдруг там сужение сосудов или еще что.
− Ну, сужение, ну и что? − Настя равнодушно пожала плечами. − Его что, можно расширить? Ты представляешь, сколько это стоит? Обследование на томографе − это же дикие деньги. Пусть уж. Да и не так часто я теряю сознание, только когда очень расстраиваюсь. Может, это такая защитная реакция. Наташа, у меня не выходит из головы, что отец при смерти. Может, уже умер? Боже, как мне больно! Я же его всю жизнь обожала. Как мне теперь жить, скажи?
− Сам виноват. Получил, что заслужил. И нечего страдать из-за него. Ты бы лучше позвонила бабушке, может, она уже знает, доехала ли Галина Артуровна. И что с дедушкой, − может, его в больницу положить?
− Доехала, доехала, − успокоила Зарочка внучку, − Лизонька ее встретила. Говорит: лежит и молчит. Ничего, может, смена обстановки на нее подействует. Ох, горе какое! Что теперь на ее кафедре говорить? Она ведь, наверно, работать не сможет. Отец не звонил?
− Он в больнице с подозрением на инфаркт. Ба, а как дедушка? Может, его тоже в больницу?
− Нет, он уже подниматься пытается. Он не согласится. Никогда в больницах не лежал. Настенька, как ты, внученька? Может, с нами пока поживешь?
− Не могу, надо работу искать. Деньги кончатся, и что тогда? Надо же на что-то жить.
− Ну, смотри, тебе видней. Звони, если что нужно. Дед оклемается, привезем тебе кое-что из запасов, что с зимы остались. Черешня уж совсем поспела. И малина пошла. Будет время, приезжайте с Наташенькой. Только предупредите, чтоб я вкусненького приготовила.
− Ладно, приедем.
Утром Наташа убежала в больницу, а Настя долго еще лежала, пытаясь собраться с мыслями. Голова раскалывалась. Почему-то пришла мысль, что с отцовской кафедры никто так и не позвонил, – наверно, уже все знают. И у мамы, конечно, тоже. Неужели она не вернется домой? Как она закричала «нет, ни за что!» Бедная мамочка, как же ей было больно! Почему она так тяжело все это восприняла? Ведь расходятся же другие люди, − и ничего, никто не сходит с ума. Вон Алевтина: выставила своего пьющего мужа и завела нового. А прежний иногда заходит в гости, хотя у него тоже новая жена. Как хочется повернуть назад, вдруг пришла в голову мысль. Чтоб мы снова были вместе: мама, папа и я. И Вадим. Может, не нужно было идти к нему домой, настоять, что ей надо в магазин. Хотя, что бы это изменило? Он бы все равно улетел, а дальше все было бы, как сейчас.
Зазвонил телефон, пришлось подняться. Звонил из Мурома дядя Юра. При звуке его голоса Настя растерялась. Как теперь с ним разговаривать? Она так его любила. И тетю Нину. Они всегда были к ней добры. Но он брат отца, и Лялькин ребенок будет ему племянником. Она, Настя, не должна иметь с ними ничего общего. Но как же это трудно.
− Племяшечка, мы все знаем! − сочувственно прокричал дядя, − Знаем, что мой братец натворил. Мы вам не могли дозвониться, позвонили твоей бабушке, она все и рассказала. Ты не подскажешь, как с ним связаться? Уж я ему, старому пню, все выскажу!
Настя сухо продиктовала номер отцовского сотового и положила трубку. Но через десять минут телефон зазвонил снова. Теперь это была тетя Нина.
− Настенька, деточка, ты не держи на нас зла. Мы же тебя любим, ты нам навсегда родная. Юрий не может с ним созвониться, его сотовый не отвечает. Как его найти, не подскажешь?
− Не знаю. − У Насти где-то был записан Лялькин телефон, но сама мысль, что муромские родственники станут звонить туда, была невыносима. Нет, через нее, Настю, они с Лялькой не познакомятся, пусть уж как-нибудь сами. − Он в больнице с подозрением на инфаркт.
И, не дожидаясь ответа, снова положила трубку. Походила по комнате, оделась, вышла на улицу. Постояла, пытаясь сообразить, куда пойти. Ничего путного в голову не приходило. Схожу в Центр трудоустройства, решила, он где-то возле рынка. Может, там какую работу предложат, хоть временную. И направилась к автобусной остановке.
Но в Центре трудоустройства ей не повезло. Там нужно было предъявлять паспорт, а она об этом не знала и потому не захватила. Настя вышла на базарную площадь и остановилось в нерешительности. Прямо перед ней ослепительно сиял золотыми куполами огромный, недавно отреставрированный собор. И ее с неожиданной силой потянуло туда.
Она поднялась по ступенькам, опустила десять рублей в копилку для пожертвований и прошла в молитвенный зал. Там было тихо и немноголюдно. Настя купила свечку, зажгла и воткнула в подсвечник перед иконой Божьей матери. Но едва она подняла глаза к иконе, как свеча погасла. Настя попыталась зажечь ее от соседней свечки, но загоревшийся фитилек снова потух. Тогда она воткнула незажженную свечу обратно в подсвечник, закрыла лицо ладошками и тихо заплакала.
Неслышными шагами подошел священник, зажег ее свечу и ласково обратился к Насте со словами утешения. Но от звука его голоса девушка зарыдала в голос. В ее сторону стали оборачиваться прихожане. Взяв Настю за руку, священник повел ее из зала. Они прошли в крошечную комнатку, он усадил ее на лавку, сам сел рядом.
− Поведай, дочь моя, о своем горе. − В голосе священника было столько участия, что Настя сразу прониклась к нему доверием. − Я помолюсь о тебе, и, может, Господь смилостивится. Не бойся, я сохраню твою тайну, нас услышит только Всевышний. Облегчи душу.
И Настя рассказала об ужасном горе, постигшем ее семью. Священник молча выслушал ее и, потемнев лицом, долго смотрел на распятого Христа.
− Ты совершила тяжкий грех, − наконец, сурово промолвил он. − Ты предала отца своего.
− Как предала? − изумилась Настя. − Это я предала? Это он нас с мамой предал, изменил ей со своей студенткой, которая ему в дочери годится.
− Ты предала его, − сухо повторил священник. − Ты уподобилась Хаму, посмевшему лицезреть отца своего в непотребном виде. Это тяжкий грех! Кто ты такая, чтобы судить того, кто дал тебе великое благо − жизнь? Он вырастил тебя, качал на руках, кормил и поил, оберегал от превратностей. За это ты должна вечно благодарить отца своего, что бы он ни совершил. А ты отвернулась от него, отказалась даже выслушать. Грех это, тяжкий грех!
− Но тогда я предала бы маму! − горячо возразила Настя, − ведь она едва не покончила с собой. Разве можно простить такое?
− Не тебе судить отца твоего! Отношения твоих родителей касаются только их. А твой долг: любить и почитать обоих и в горе, и в радости. Моли Бога и отца своего, несчастная, чтобы он простил твой тяжкий грех, и чтобы вернулась к тебе любовь родителя твоего.
− А мама? Как же быть с ней?
− За мать свою отдельно молись. Лишать себя жизни − смертный грех, она не должна была такое совершать. В горе должно обращаться к Богу. Но не тебе судить и ее. Молись за них обоих, помогай во всем отцу и матери − и всемилостивейший Бог наш, может быть, простит тебя. Поддержи отца своего в хвори, не отвергай его любви к тебе. Не становись между ним и его избранницей, носящей в чреве брата твоего. Бог им судья, но не ты. Ступай и делай, как велю!
Он тяжело поднялся и, не оборачиваясь, ушел за ширму. Настя в полной растерянности вышла из собора и остановилась, ослепленная светом дня. В ее душе что-то перевернулось, боль стала иной, не такой режущей − и снова сильно захотелось плакать. Но она не могла себе этого позволить, ведь кругом были люди. В глубокой задумчивости девушка пересекла широкую площадь и поехала домой.
На верхней ступеньке лестницы сидела Наталья. Прислонившись головой к стене, она дремала. Но едва Настя стала подниматься на свой этаж, как подруга открыла глаза.
− Слава богу, объявилась! Я уже думала, что с тобой опять что-то стряслось. Ты почему на сотовый не отвечаешь?
− Звонков не было. − Настя достала из кармана мобильник и растерянно уставилась на экран. Тот был черным. Она опять забыла поставить его на зарядку.
− Ладно, − поднялась Наташка. − Побегу, надо маму подменить, а то вечером у меня занятия с репетитором. Какое счастье, что в этом году на педиатрическом факультете свои экзамены. А то на сангиг теперь принимают только сертификаты ЕГЭ.
− Наташа, можно я с тобой? − Насте захотелось посоветоваться с Беллой Викторовной по поводу отца: может, она узнает, где он лежит и в каком состоянии.
− Давай. Действительно, чего тебе одной сидеть. И я кое-что поспрашиваю, а то этот мужик дал кучу вопросов – я и на половину не знаю, как отвечать.
По дороге в больницу Настя рассказала о разговоре со священником. Выслушав ее, Наташка глубоко задумалась.
− Даже не знаю, что сказать, − наконец, изрекла она. − Вроде, все правильно. Но побывал бы он в твоей шкуре. Посмотрел бы, как Галина Артуровна травилась из-за этого козла, твоего папочки, и как ты лежала без сознания, неизвестно, что запел бы. Не знаю, Настя. Поступай, как тебе сердце подсказывает. Конечно, разузнать что с ним, надо. И с муромскими родственниками не стоит рвать отношения – они же ни в чем не виноваты. А насчет Соловьевой − я бы ее убила. Но ты поступай, как знаешь. Поговори с моей мамой, посоветуйся − она в этих делах большая дока. И позвони бабушке, может, она скажет, как там твоя мама.
− Уехала она от Лизоньки, − заплакала Зарочка, едва услышав Настин голос. − Уехала, и не сказала куда. Сказала, чтоб ее не искали, сама сообщит. А где ее искать, − свет велик. Кто знает, куда ее понесла нелегкая.
От ужаса Настя остановилась. Опять мама пропала. Она не в себе, − может что угодно сотворить с собой, и никто теперь не узнает. Что же делать?
− Ну, не убивайся, − Наташка сочувственно погладила ее по руке. − Мы попросим крестного, у него большие связи в органах. Они обязательно ее найдут, вот увидишь. Возьми себя в руки, а то ты сейчас опять грохнешься среди дороги. Вон как побледнела.
В больнице, оставив Настю с матерью в ординаторской, Наташка убежала к репетитору. В отличие от дочери Белла Викторовна полностью приняла сторону священника.
− У тебя только два выбора, − сказала она Насте, − поступить по-доброму или по-злому. Изменить ты ничего не можешь. Веди себя с отцом и этой девкой по-человечески, старайся держать себя в руках, не груби, терпи. Можно, конечно, наорать на нее, оскорбить, наговорить кучу гадостей, но ведь никому лучше от этого не станет. А так − может, хоть кому-то будет легче. Страшно, конечно, за Галину Артуровну, но мы постараемся ее найти. Может, все еще обойдется.
Что может обойтись? – горько подумала Настя. Все беспросветно. Но она ничего не сказала Наташкиной маме, – молча посидела на кушетке и отправилась домой.
В автобусе завибрировал сотовый. Это была Белла Викторовна, с которой Настя только что рассталась. − Настенька, твой папа в больнице скорой помощи, в кардиологии, – сообщила она. – Он перенес инфаркт, но сейчас его состояние стабильное, посетителей к нему пускают. Так что, если хочешь, можешь его навестить.
Не пойду, подумала Настя, что я ему скажу? Еще разревусь, чего доброго. Но едва на первой же остановке открылись дверцы автобуса, как она, расталкивая пассажиров, ринулась к выходу. Больница скорой помощи находилась неподалеку, она быстро добежала до нее. Купив в аптеке бахилы, надела и поднялась на второй этаж в палату, указанную встречной медсестрой.
Первое, что бросилось ей в глаза, было темное лицо отца, резко контрастировавшее с белизной подушки. Его щеки, поросшие седой щетиной, ввалились, под глазами темнели мешки. Теперь вряд ли кто-нибудь назвал этого худого старика красавцем. В беспомощно откинутой руке торчала игла капельницы. Возле постели сидела Лялька, ее огромный живот выпирал из-под расстегнутого халата. При взгляде на нее Настю замутило. Лялька оглянулась, перевела взгляд на отца, тот, молча, кивнул. Она вскочила и, сильно толкнув Настю плечом, выбежала из палаты.
− Папа! – Настино сердце сжалось от любви и боли. – Папочка, как мне плохо без тебя и мамы, просто невыносимо! Папочка, я не могу жить без вас. Что мне делать?
− Как мама? − еле слышно спросил отец. − Где она?
− Мама сошла с ума. Она сначала уехала к тете Лизе, а потом ушла и от нее. Оставила записку, чтобы ее не искали.
− В милицию заявляли?
− Нет. Белла Викторовна сказала, что ее искать не станут, раз она сама не хочет. Что она взрослый человек и вправе жить, где хочет. Но у Беллы Викторовны есть кум, Наташин крестный, он в органах работает. Обещал все сделать, чтобы ее найти.
Отец помолчал. Потом произнес: − Лучше бы я умер. Тогда у тебя хотя бы мать осталась.
Я тоже так думала – мысленно согласилась с ним Настя. Она опустила голову, стараясь не встречаться с его взглядам, чтобы он не прочел ее мысли. Потом, устыдившись, снова взглянула на отца. Он лежал с закрытыми глазами, отвернувшись к стене.
− Папа, − позвала его Настя, пугаясь. − Папочка, ты меня слышишь? Тебе плохо?
− Сестра, скорее! − Влетевшая в палату Лялька кинулась к отцу. − Убирайся! − топнула она на Настю. − Тебе надо его угробить? Чтоб духу твоего здесь не было! − Сестра! Сестру позовите кто-нибудь!
Отец медленно открыл глаза, посмотрел на Ляльку и тихо пошевелил губами, пытаясь что-то сказать. Потом снова потерял сознание.
− Вышли обе! − скомандовала медсестра, неслышно появившаяся за их спинами. В руках у нее был шприц.
− Он умер? − Настя с ужасом смотрела на посиневшие губы отца.
− Жив, жив! Сейчас очнется. − Медсестра сделала отцу укол. − Выходите обе. Снова его в реанимацию переведем, я же говорила, что рано забрали оттуда.
− Чего ты приперлась? − прошипела Лялька, когда они оказались за дверью.
− Он мой отец.
− Опомнилась! Когда он к тебе приходил, ты его выставила, так чего теперь надо? Денег, небось?
Из палаты выглянула медсестра:
− Кто из вас Настя? Он зовет. Ему полегче. Только не волновать!
− Сядь, котенок. − Отец показал глазами на кровать. − Тебе, наверно, деньги нужны? Как прошел выпускной? Медаль получила?
− Все в порядке, получила. Деньги пока есть. Бабушка с дедушкой продуктов привезли.
− Что думаешь насчет поступления?
− Пойду работать и буду учиться заочно.
− А Петербург? Уже раздумала?
− Папа, какой Петербург? – Настя начала раздражаться. − Мне маму надо найти. И зарабатывать, она ведь работать уже не сможет.
− Да, натворил я дел, – тяжело вздохнул отец. − И в мыслях не было, что все так обернется. Поправлюсь, на коленях буду молить ее о прощении.
− Она не простит. И потом – а как же Соловьева?
− Котенок, если бы все вернуть, я бы Ляле помогал, но жил бы с вами. Я перед мамой бесконечно виноват. Просто, так вдруг напоследок захотелось счастья. А оно само в руки шло. Не знал, чем обернется, не думал.
− Нет, папа, поздно. Ты же не видел ее последние дни. Она была, как одержимая. Мысль, что ты был близок с ее ученицей, повредила ей рассудок. Теперь уже ничего не поправишь. Я пойду. Вот номер моего сотового, звони. Поправляйся.
Она хотела уйти, но отец задержал ее руку:
− Прости меня. Я очень люблю тебя, котенок.
− Я тоже люблю тебя, папа.
− Не держи зла на Лялю, если можешь.
− Постараюсь.
На выходе ее снова перехватила Лялька:
− Что он тебе говорил? Выкладывай!
− Не твое дело. − Настя изо всех сил старалась сдерживать клокотавшую внутри ненависть.
− Нет, мое! Он мой, поняла? Мой! Я без него не могу жить! Если он умрет, я тоже руки на себя наложу. Но сначала вас убью. Подумаешь, мамаша твоя умом тронулась! Как будто она одна такая. Скольких женщин бросают – и ничего. Он что, ее собственность?
− Да! Собственность! Они были одно целое и так остались бы до конца жизни, если ты не влезла.
− Да ты знаешь, как он был со мной счастлив! Он на меня молился! Обцеловывал всю с ног до головы! Страдал из-за своей несчастной совести, но любил меня! И сейчас любит! И сыночка нашего будет любить. Только бы поправился. А вы не лезьте, не лезьте, умоляю! Дайте нам жить!
Больше Настя слушать ее не могла. Оттолкнув Ляльку, она вынеслась из больницы, добежала до первой попавшейся скамейки и, упав на нее, разрыдалась. Она долго плакала, стараясь слезами смыть с души терзавшую боль, но та все никак не проходила. Наконец, устав, она горестно вздохнула, вытерла платком лицо и огляделась. Больничный парк был пуст, лишь вдали за деревьями виднелась подъехавшая санитарная машина, из нее вынесли носилки с больным. Настя собралась подняться, как вдруг ее внимание привлекло движение на сосновой ветке. Она подняла голову. Голубовато-рыжий зверек с пушистым хвостом бесстрашно сидел на расстоянии протянутой руки и выжидающе смотрел на нее. Белка. Ждет подачки, подумала Настя, наверно больные их кормят. А мне и дать ей нечего. Пришла с пустыми руками в больницу, бестолковая. В следующий раз пожарю папе его любимых блинчиков с мясом.
В следующий раз! А будет ли он? Снова встречаться с Соловьевой не хочется до ужаса. Если папа позвонит, решила она, тогда пойду. Может, Ляльки не будет, не все же время она там торчит. От этой мысли стало немного легче. Почувствовав голод, она купила в ларьке пирожок и поехала домой.