Пусть помнят гл.23 Одесса

Газеты писали: «Положение катастрофическое…

За истощением запасов, пришлось сократить выдачу хлеба до трех восьмых фунта, и нет уверенности, что этого пайка надолго хватит».

Теплый ветер гонял по пустым улицам  песок, обрывки газет, куски старых афиш. Редко увидишь худого пса, копающегося в отбросах. Не первый раз голодный кабздох, пытался разыскать хоть какую-нибудь косточку – где там!

Люди стали забывать вкус картофеля, а совсем рядом, в пригородных хуторах, зрел хороший урожай, да только справный хозяин не желал помогать горлопанам из Совета.

Ждали чего-то нового.

По степным дорогам шли в город голодные люди, надеясь на помощь. Им помогали, как могли, отрывая от себя и без того скудную пищу.

Ведь совсем недавно здешние базары ломились от всякой снеди. Тут было на любой вкус: сало и самогон, овощи  и домотканое полотно, фрукты и кобылий кумыс. Покупателей хватало, а теперь – кругом одна пыль.

Похудевший, с дергающейся от контузии головой, входил Трохин в Одессу. Спросил у прохожего, как найти Совет, но услышал в ответ такое, что едва на ногах устоял. Слабый стал на ноги. Отдышавшись от такой встречи, Константин качнулся в сторону открывшийся от пыли улицы. Шагнул раз, и понял, все, нет более у него сил, здесь он кончится. Привалился спиной к стене дома, стал сползать к земле.

Какой-то сердобольный мужчина, не высокий, в пыльном пиджаке, пропахшем мышами и подсолнечным маслом, подхватил его под руку. Дохнув в лицо забытым запахом табака, спросил участливо:

- Что, товарищ, худо?

От доброго голоса, у Трохина просветлело в голове, он осмысленно взглянул на подвернувшегося человека, с трудом расклеил спекшиеся губы:

- В Совет бы мне…- дальше говорить не хватило сил, голова закружилась и Константин обвис на плече прохожего.

- Я Исай Эпштейн, секретарь Совета. Ходил вот проверить причал, н-да…

Превозмогая слабость, Трохин достал затертый мандат Московского Совета, протянул Эпштейну:

- Вот, значит…

Кипяток, закрашенный крошками ржаных сухарей, привел Костю в чувство, он осмотрелся.

В большой комнате ходили и спорили о чем-то люди. Примостившийся у стола-великана низкорослый Исай, пытался перекричать присутствующих в комнате, отвечая по беспрестанно звонившему телефону:

- Нет! Я сказал нет! Прибавки не будет!  Вот вы и разъясните товарищам. Нет, нет! Необходимо убедить, взять-то все равно негде!

Эпштейн, посмотрел на ожившего Трохина, взял опустевший стакан, долил кипятку из большого закопченного чайника, стоящего на краю стола, сгреб в стакан с клочка газеты, лежащей перед ним, последние хлебные крошки.

- Извини, хлеба нет, а вот кипятку еще устроим. Тут беда прямо, народ кормить нечем, а местные хлебные воротилы попрятали зерно и муку. Ждут, не дождутся друзей золотопогонников. И я вот чего не могу понять, благодушия.  Нам край как нужен хлеб, а меньшевики в Совете… - он повернулся к телефону,  ответил скороговоркой, забыв, о чем говорил Косте, закончил:

- Боюсь, людей от себя оттолкнем и центру не поможем.

- А вообще, как тут у вас? – просипел Трохин.

- Тяжело. Большевиков мало, на фронте, зато меньшевики ожили, разговорились, словоблудием занимаются. Успешно саботируют решения центра. Но, ничего… скомплектовали мы эшелон с бульбой, да зерном, может, сопроводишь?

Эпштейн умудрился за это время отстучать на машинке одним пальцем мандат, потом, отодвинув печатную машинку в сторону, достал из кармана кисет с печатью, приложил к документу, протянул мандат Трохину.

Не успел Константин привыкнуть к новому своему положению, покатил в северную столицу.

Удивительно по такому сумбурному времени, но эшелон прибыл в голодный Петроград без особых приключений. В Питере их не ждали, не рассчитывали на помощь. Разгрузив эшелон, Трохин пошел в Петросовет. Вчера он получил назначение, командиром сводного морского отряда.

Отряд Трохина собирали из оставшихся в Петрограде моряков, обеспечивающих едва видимое дыхание больших и малых кораблей. Группы моряков прибывали на Николаевскую набережную, где из них комплектовали взводы и роты.

Время, когда бывшую Николаевскую переименовали в набережную лейтенанта Шмита, начало отсчет долгого пути по фронтам Республики.

Протяженностью 1356 метров, на набережной было три спуска, словно три дороги:

Одна – против Морского кадетского корпуса, через реки и моря.

Вторая – против Горного института, через горы и долины, овраги да болота.

Третий, конный спуск – через широкие степи и бескрайнюю тайгу.

Другие произведения автора:

Колымские истории 13. Фашистский староста

Соединение

Посадка картошки.