Пусть помнят гл. 5 Окопник

 Потянуло дымком.

Костер, наконец, разгорелся, осветив лица сидящих вокруг огня людей. Над котелком, приспособленным на шомполе, склонился молодой унтер-офицер, пробуя с ложки варево. Вроде бы готово.

         Сосны, окружавшие со всех сторон небольшую группу солдат, шептали о чем-то своём, весьма секретном, напоминая унтеру о родных таёжных просторах. Только пение иволги никак не походило на токование глухаря, или посвист рябчика.

         Виноградов, помешивая в котелке, вспоминал Веденея. 
«Ты гляди по сторонам, - говорил Смертный. – Не только среди русских есть достойные люди. Знавал я корейца одного… Большой души человек. Из конторщиков, а за простого рабочего стоял, правды добивался. А где, та правда?
Вот и гляди, встретишь такого человека, не пройди мимо, как я. Учись слушать умного, не спеши говорить наперёд, узнай, что волнует его, тогда и подскажи, если в чём сам уверен.»

        Вспомнилось Володе, как в прошлом году на участке их роты перебежчик один появился, венгр, Лигети фамилия. Умный и приятный собеседник. Такому не то что разъяснять, а учиться у него следует. Видно много читал, да думал. Не долго они с Виноградовым разговаривали, но когда Карой делился с любознательным унтером своими  мыслями, удивился Володя, как много общего у него с Веденеем.

        Но  Веденей спрятался от людей, и мучается от своего бессилия, а Карой Лигети уверен в своей правоте, видно много друзей есть у него, раз так уверен. Не побоялся поделиться с незнакомым солдатом своими мыслями. Даже в эти минуты  Карой искал себе товарища для правого дела.
Где он теперь? Только доверились друг другу, пришлось расставаться, увезли, наверно в какой-нибудь лагерь…

          Тут Володя подумал о событиях сегодняшнего дня. Ведь депутация должна сделать большое дело. Не тот сейчас момент, заставили его думать, а потому должно получиться. А то, что же? Задерживать депутацию? Как бы не так! Замиримся с немцем, тогда всё, конец войне. Тогда до дому, не беда что долго и далеко, лишь бы домой.

            Не думал Виноградов, что всего несколько дней отделяет его с товарищами от нового, большого события, открывающего новую эпоху. Придется бороться долгие и долгие года, отстаивать кровью добытую Свободу.

            Только через много лет, попадет Виноградов в родные места.

       Пахло весной и жизнью. Истерзанные осколками березки исходили светлым соком, оплакивая свою искалеченную жизнь.

        Через сосновый бор, мимо заставы георгиевских кавалеров, к немецким окопам двигалась депутация русских солдат. Шли замиряться с немцем. Решили сделать это сами, так вышло, что верить своему правительству не приходилось.

         Ни унтер-офицер Виноградов, ни его команда, не помешали идущим.

        Члены комитета 3-й армии идею братания восприняли холодно, однако митинг собрали. Среди прочих, выступил на нём Михайлов, мало ещё кому известный, коренастый солдат:
          - Сначала братание, затем мир! Только тогда можно закончить войну. Только тогда никому не нужно будет умирать за интересы буржуазии.

        Последние слова  Михайлова были встречены одобрительным гулом тысяч солдат.

        Стоящий в первом ряду  митингующих Зенринов, с ненавистью смотрел на выступающего, удивляясь, как такого подлеца и предателя не раскусили раньше.

         Когда была избрана депутация и все разошлись, Зенринов, по поручению штаба армии, собрал группу георгиевских кавалеров своей роты. Среди них был депутат полкового совета Виноградов.

         - Эти предатели родины, - брызгал слюной поручик, - продались тевтонам. Свои грязные дела они оплачивают свободой России. Вы должны арестовать предателей, помочь делу революции, очиститься от купленных на германское золото большевиков.

        Говорил поручик, а сам всё глядел на солдат. Не верит он  никому из них. Сидят, помалкивают, серая скотина! И это георгиевские кавалеры? Скоты!

        «Только бы вырваться скорее в столицу, - думал Зенринов, - отец сообщил, что его старый знакомый, Авксентьев,  разыскал же папаша, стал весьма влиятельным человеком в правительстве, член ЦК партии эсеров. На худой конец и этот трепач поможет, - писал отец. Но папаша хорош, молчал сколько о таком выгодном знакомстве. Раньше нужно было разыскать Николая Дмитриевича и не пришлось бы ему прозябать в окопах, с этой падалью.»

        Зенринов натолкнулся взглядом на Виноградова. Ход мыслей прервался, осталось только одно – немедленно на станцию, здесь становится опасным и ничего в этом не исправить.
         «И чего он бесится? – придвинувшись к тёплой печурке, размышлял Виноградов. – Точно как тогда, на охоте. Толкает нас, против своих же, а сам в сторону? Смелый, гад! Ребята сказывали, что промеж офицеров, он хвалился кабаньими клыками, которые добыл на охоте. Силен… Не пришлось бы потом его с дерева снимать»

          Георгиевские кавалеры переглядывались промеж собой. Что говорить? Если они откажутся, вдруг найдут других, не сволочей, так дураков, тогда будет беда. Так что идти надо, сберечь своих.

         Михайлов ожидал провокации со стороны командования армии, но надежда офицеров убрать депутацию руками самих солдат, не оправдалась. Депутация без помех добралась до германских окопов.

         Вскоре оттуда раздалось призывное пение трубы, слушайте, мол. Стало совсем тихо, будто и люди сидящие в окопах друг против друга и  природа, присматривались со стороны, ожидали, что их этого получится?
Весенний ветер шевелил сосновые лапы, играя полосами солнечного света, совсем рядом судачили о чём-то дикие голуби.
         Природа затаилась в ожидании более теплых и длинных дней, когда во всей красоте предстанет перед взором людским.

          А люди ждали результата от своих товарищей. Уж если не хотят подумать в верхах, то куда деваться – либо сдохни, либо переделай эту жизнь!

        Наконец там, куда ушла депутация, раздались одобрительные крики.  Значит получилось! Возвращались депутаты довольные, улыбающиеся. От группы отделился среднего роста, кряжистый солдат, подошел к Виноградову.
          - Спасибо товарищ. Я чувствовал поддержку, вот и получилось. Если нам не ждать помощи со стороны, оплачивая нашей кровью благополучие общих врагов трудящихся-богачей, капиталистов, а действовать, результат будет.
         Февраль разбудил дремавшие веками умы тысяч и тысяч одетых в солдатские шинели крестьян. Стал думать мужик - с  кем идти? Ведь всё, что сейчас происходило, было им не всегда понятно.

        Минские большевики, всего несколько десятков охрипших, уставших людей, проводили  агитационную работу среди солдат, большевики стремились ускорить движение революции.

        Движения эти подобны первым теплым солнечным лучам, согревающим снежные завалы, вытапливающие тоненькие ручейки, которые потом превращались в бурные потоки, сметающие со своего пути прошлогодний мусор.
Время революции наступило. Однако растущее сопротивление соглашателей из объединенной социал-демократической партии Минска, сводило на нет организаторскую работу большевиков.

        Сдвиги небольшие были, избрание депутатов в солдатские полковые Советы, но многие в этих Советах были и за тех, и за этих. На всякий случай, где получше будет.
Отдельные коллекционеры имели членские билеты двух, трех и более партий. Можно ли требовать от них своего собственного мнения? Какое оно могло быть, их мнение?
Кадеты не представляют будущего без просвещенного монарха, эссэры, выставляют теорию о ведущей роли мужика. А как мужик?

         Мужик привык безоговорочно подчиняться. Вера! Отечество! Единая и неделимая Россия! Как звучит, а? Просто песня. Да, неужели за отечество и за православную веру не отдаст мужик свою сермяжную душу?
Но, надоест слушать звонкие слова и не видеть, что они подтверждаются делом. Слишком много развелось говорунов, а дома, сиротой сохнет малый кусок пашни. Вот и думай тут, чему верить, а чему нет.

          За невыполнение приказа командования, согласно последнему приказу главковерха, взводному командиру унтер-офицеру Виноградову, грозила смертная казнь. Расстарался Зенринов, черная душа.

       Как изменилась знакомая штабная землянка без печурки и деревянного настила. Стало сыро и не уютно. Голые земляные стены, свет, проникающий через маленькое оконце, закрыть можно то оконце с закопченным стекло ладонью.
        А, ведь прав оказался Веденей. В бога, говорят, веруют, не убий, мол. А гонят под пули.

       И, что ведь получается, как мало нужно мужику, да как много всем этим, и как назвать то их?
Куда это поручик запропастился? Не к добру это. Что стало с моими ребятами? Должно быть, придут скоро, что их задерживает? 
        А поживет он еще, сделает важные дела, а потом отыщет Ладу?

      А Зенринов каков, орет:

      - Свинца наглотаешься! Не посмотрю, что земляк! Позоришь честь георгиевского кавалера!

       Свинца…
К страху смерти, разве привыкнешь?

      Несколько раз ходил в разведку без особых происшествий, везло. И сами живы, и с «языком». Но последний раз, напоролись на засаду.

      Едва застучал немецкий пулемет, и из густых зарослей кустарника грянули винтовочные залпы, Виноградов взвалил на плечи пленного офицера и побежал напрямик к своим окопам. Сердце  от нагрузки билось в грудной клетке, как молот по наковальне, голова стала тяжелой, стучало в висках – тише, тише, тише!

       Вдруг, перед ним мелькнули фигуры солдат, Виноградов перебросил офицера на одно плечо, освободившейся рукой, достал из-за пояса гранату, на бегу, швырнул ее вперед как мог сильнее, сам метнулся в сторону. Рвануло…

      Не останавливаясь, с ношей на плече, набежал на брызнувшую огромным кустом, жирную землю. Осколки не задели ни его, ни ношу.

        Винтовка болталась за плечами, а навстречу скакали на огромных конях двое. Володя шагнул в сторону, скатился в замеченную ранее воронку от снаряда. Никак не мог восстановить дыхание. Сердце готово  было выскочить через широко открытый рот.

         В упор выстрелил из трофейного пистолета в верховых, посмотрел назад. Там, у вражеских блиндажей, лежали друзья, обеспечивая ему отход. Были слышны резкие, как удар кнута, выстрели трехлинеек. Несколько ближе, одуревшая от выстрелов лошадь, тащила зацепившегося ногой за стремя, взвизгивающего от боли, раненого немецкого кавалериста. Вот у блиндажей вскочили трое его солдаты и побежали к нему, отстреливаясь. Добежал один.

       Шальная пуля, уже на излете, сдернула с головы фуражку, оставив памятный след, глубокую борозду на лбу, и тупую головную боль.

       «К пуле не привыкнешь, - подумал Виноградов, потрогал недавно зажившую рану, и вдруг вспомнил: «А где теперь Михайлов?»

       Тяжелое багровое солнце медленно поднималось над горизонтом, освещая давно уже полузасыпанные взрывами снарядов, старые немецкие окопы, и совсем рядом, глубокие, в полный рост, наши.

        Шум шагов большой группы людей, был слышен издалека, кашель, прокуренные голоса. Солдаты шли освобождать своего, только что избранного депутата.

       А Михайлов?

        Едва оправившись от приступа аппендицита, он принял самое активное участие в организации Минского Совета рабочих и солдатских депутатов, со своими единомышленниками, создал гражданскую милицию и в короткое время, разоружили полицию и жандармерию.
При аресте Минского жандармского управления, среди бумаг «на подпись!», бал найден приказ об аресте Михайлова-Фрунзе.

       Активные действия, помешали исполнению приказа.         

Другие произведения автора:

Такого случая ещё не выпадало

Экскурсия наводчика в Донецке

На звёзды смотрим мы так часто