Простое начало

Простое начало

                                                                                                                                                                                                                                   где-то на земле, когда-то во времени

-1-

 

Иногда в череде обычных дней случаются события, предсказывающие будущее. Надо только попробовать их разгадать. Или хотя бы запомнить, чтобы когда-нибудь, может быть… Сами посудите, что тут такого!

Дима, друг детства, слонялся по двору, ожидая, когда я выйду. У него это вошло в привычку  -  приходить ко мне, вызывать из дому, чтобы часами бродить вдвоем по улицам. Впереди нас ожидал крутой поворот, кончалось детство, нужно было поступать в какой-нибудь ВУЗ или собираться служить в армии, или еще куда-нибудь себя пристроить. Мне-то, если честно, было все равно куда, а его отец настаивал на университете.

 

-   Ну и поступай в свой универ, -   ворчал я. - В чем проблема? Оценки в аттестате хорошие, ты парень не тупой, да и папа замолвит словечко.

-   Конечно, все так, -   уныло соглашался он. -   Только куда я без тебя! Может, вместе поступим? Папа и за тебя замолвит заветное словечко.

-   Что-то не хочется по блату, а мне в престижный ВУЗ по-честному поступить не позволят.

-   Откуда ты знаешь!

-   От старших товарищей.

-   Да что ты слушаешь этих недоумков! Ты меня слушай. Я сказал, поступишь, значит поступишь. Гарантирую!

 

Вот этого я больше всего и не желал. И вообще не хотел связывать новую взрослую жизнь с Димой. Дело в том, что я, как говорится, из простой семьи -  мама воспитательница в детском саду, отец -   токарь на заводе. Ну да, токарь высшего разряда, ну да, бригадир и все такое, но все-таки работяга, а не начальник какой-то. А у Димы мать -   заведующая секцией в универмаге, отец -   чиновник высшего разряда -   «номенклатура», который уже отметился и в торговле, и в милиции, и даже в администрации субъекта федерации. Да и в гости Дима позвал меня только раз, но видно, родителям я не понравился, и теперь он приходит ко мне тайком и вызывает на прогулки тет-а-тет.

 

Был у нас секрет, о котором вслух даже говорить неприлично. Однажды Дима влюбился в девочку «своего круга», запустил учебу, только бредил о ней и страдал, а она -   ноль внимания. Ой, да видел я эту пигалицу -  смотреть не на что: худющая, коленки торчат, нос как у дятла, волосенки реденькие, правда глаза красивые -  зеленые с поволокой, и одевалась во все белое и заграничное. Так что хоть с натяжкой, но я Диму понимал и даже уважал за эдакую неприличную для людей его круга страсть -   у них там влюбляться принято в того, кого родители подберут.

 

Подозвала как-то после уроков меня завуч школы и шепнула на ушко:

-   Ты вот что, Юра, как-нибудь помоги Диме. Ну там подскажи шепотом, дай списать, если нужно. Я скажу учителям, они всё поймут и только рады будут, если ты по-товарищески выручишь друга. А я тебе такой аттестат выпишу -   всю жизнь благодарить будешь.

 

Почему-то просьба меня не удивила. Все и так знали, что завуч, как и учителя по самым главным предметам, одеваются в секции универмага, которой заведовала мама Димы. А директор школы как на работу ходил на прием в высокий кабинет к отцу Димы. Я вздохнул и согласился. С тех пор Дима стал моей тенью -  куда я, туда и он. Те самые «недоумки», которых так недолюбливал Дима, были на самом деле моими лучшими друзьями. Они давали дельные советы, защищали от хулиганов, да и поговорить с ними всегда было о чем -   ведь мы были «одной крови», птицами одной стаи, кардинально отличной от людей из круга родителей Дмитрия. Короче, пропасть между нами росла, и я стал мечтать о товарище, близком по происхождению, так сказать, душевном друге.

 

Может быть, поэтому третий раз приходил ко мне этот сон. Стою у витрины, рядом неизвестный, от него исходит дружеское тепло. Снаружи порывистый ветер треплет деревья, сгибая чуть не до земли ветви, срывая листья. В толстое стекло бьют прозрачные струи дождя. Только непогода нас с соседом никак не задевает. Между нами витают волны тепла, нам уютно и хорошо вдвоем. Я так и не взглянул на соседа, так и не узнал того, кто стоял рядом. Моё внимание привлекли две прозрачные капли, ползущие рядом по стеклу. Они двигались не наперегонки, а вполне мирно, как добрые соседи, не стараясь обогнать соперника, а наоборот, вместе, связанные невидимой нитью. Проснувшись, я вспоминал сон, ничего не понимая, но впечатление оставалось приятное, хоть и таяло под напором утренних дел, оставляя в душе тепло.

 

С самого детского сада я дружил с девочкой по имени Роза, из соседнего дома, что через дорогу. Мы с ней ходили в кино, гуляли по парку, ели мороженое и мечтали -   я о будущей работе, она -   о счастливой семье. Взрослея, Роза расцвела, как тот цветок, в честь которого названа. Годам к четырнадцати она стала просто красавицей, от нее исходила такая сила девичьей красоты, что я перед ней увядал и готов был провалиться сквозь асфальт куда-нибудь пониже. Разумеется она стала отдаляться, затевала романы, посещала чужие компании, словом, девушка из подруги превратилась в невесту на выданье. Теперь встречались мы случайно, каждый раз смущаясь, она видимо, стыдилась меня перед своими взрослыми друзьями, а я -   потому что выглядел юнцом безусым, не смея надеяться ни на что. Еще и еще раз мне доводилось уверяться в печальном наблюдении: увы, наши пути разошлись.

 

Отсюда вывод: Роза никак не могла быть тем соседом, стоящим у витрины, согревающим дружеским теплом. А кто тогда -  не Дима же со своим универом по блату и семьей, которая брезгливо держала меня на расстоянии, милостиво позволяя скрытно помогать наследнику в учебе.

Тайна пророчества так и оставалась тайной, только надежда разгадать ее не уходила.

 

К отцу иногда приезжала в гости мать -  моя бабушка. Она никогда не задерживалась надолго. В городе ей было неуютно, повсюду мерещился шум, непонятная суета. Жила она в селе, в собственном доме с приемной дочкой, которая недавно вышла замуж и «одарила» внучкой. Эту параллельную семью бабушка держала от нас подальше, считая своего сына – моего отца -   непутевым, но ко мне – внуку -   относилась снисходительно, щедро делилась со мной своей иррациональной, непонятной, но столь приятной привязанностью. Мне нравилось гулять с бабушкой по тихим улочкам нашего района. Я специально для нее выбирал для прогулок спокойные безлюдные улицы, подальше от проспекта. Бабушка носила в душе целую вселенную, богатую и неизведанную. Она рассказывала историю нашего рода, той страны, в которой они жили сотни лет без каких-нибудь трагических перемен.

 

-   Земля -  она при любых правителях -   остается кормилицей, -   говорила бабушка, -   и не оставит без хлеба трудящегося человека.

-  Это что же, вас не коснулись ни революция, ни коллективизация, ни война? -   спрашивал я, удивленный.

-   Ну почему, -   урчала она, -   случалось и у нас разное нехорошее. Только вот что -   наше село, нашу семью беды обходили стороной. У нас, видишь ли, батюшка в церкви был такой благодатный! Наверное, по его молитвам и жили мы спокойно.

-   Это что же, один батюшка, -   встревал я с уточнением, -   всего один, и сотни лет вас ограждал от неприятностей?

-   Да, только батюшка у нас из древнего рода священников. Дед передавал благодать сыну, а тот внуку. Такая вот традиция с древних времен. Батюшки, конечно, менялись, только одну заповедь они держали из рода в род.

-   Какую заповедь, бабушка? -   спрашивал я в нетерпении, чувствуя приближение к тайне.

 

-   Послушай внучок, -   улыбалась бабушка, -   как называется повторение из раза в раз? Ты мне уже называл, а я опять забыла.

-   Дежавю? Это когда повторяется ситуация в разное время с разными людьми, а человеку кажется, что все это было с ним. Дежавю.

-   Да ладно, все равно забуду. А ты не заметил, что мы с тобой об этом уже говорили, да не раз и не два. Каждый раз я тебе рассказываю одно и то же, а у тебя из головы каждый раз всё вылетает.

-   Прости, бабушка, -   со стыдом произнес я. -   Наверное, я у тебя самый тупой внук. Ведь говорила ты мне. Точно говорила. И каждый раз я чувствовал, что ты мне открываешь великую тайну нашего рода. И каждый раз забывал.

-   Да ты не пугайся, внучок, -   успокаивала меня старушка. -   Не ты один слышал эту великую тайну и забывал. Целые народы знают её, но к своей жизни не прикладывают. Это враг человеческий злодействует, его лукавство работает.

 

-   Знаешь, бабуль, мне пришлось завести себе записную книжку, специально для умных мыслей. Я и раньше записывал твои слова. Так и сейчас запишу твою тайну, чтобы на всю жизнь запомнить. А потом, когда поумнею, я твои слова расшифрую.

-   Лучше сказать, не расшифрую, а познаю тайну, скрытую в Божиих словах. На это можно потратить всю жизнь, но оно того стоит.

-   Хорошо, пусть будет познание тайны -   так даже интересней. Давай, бабушка, говори!

-   Ладно, так и быть, скажу тебе и в десятый раз. Мне не лень. Была бы польза. Ну так слушай. -   Бабушка остановилась, посмотрела мне в глаза и произнесла: -   Что бы ни случилось, храни мир в душе.

 

-   Это всё? -  недоуменно прошептал я. -   Только и всего!

-   Ну да, вроде бы просто. -   Бабушка потянула меня за локоть домой. -  А ты попробуй всю жизнь держать мир. Революция грянет, война придет, смерть, голод, нищета -  а ты из последних сил держишь мир. А секрет здесь такой: ты веришь в Бога, ты вверяешь Ему свою судьбу, и всё, что Бог посылает тебе -   всему радуешься, за всё благодаришь. За твое доверие Бог тебя охраняет, кормит, дает кров, дом, семью, деток -   всё, что нужно.

 

-   Что же, сидеть сложа руки и радоваться?

-   Нет, Юрик, сидеть не получится. Когда к тебе радость приходит, ты же как-то ее выражаешь: смеешься, поёшь, танцуешь, в гости ходишь, на парад, куда-то еще. А перед праздником, чтобы его заслужить, ты работаешь, деньги зарабатываешь, еду вкусную покупаешь, вино, ситро, пирожные. А мы перед праздником постимся, молимся, помогаем больным, слабым -   добрые дела делаем. Тем и служим Богу. А по службе и награда -   та самая радость, которая как свет с небес изливается на нас. В церкви на праздник мы исповедуемся, очищаем душу от грехов, причащаемся частицей крови и тела Христова. И всё -   мы счастливы.

-   Ну вот, сколько ты всего наговорила, -   заныл я. -  Только что было понятно, а как стала объяснять, так и запутала совсем.

-   А кто говорил, что это просто, -   улыбнулась бабушка. -   Вот у нашего батюшки сотни книг дома и столько же в церкви. Мне за всю жизнь их не перечитать. А батюшка наш не только все прочел, но и наизусть может их рассказывать. А о чем эти книги? А?

-   О чем? -  тупо отозвался я.

-   Да всё об этом -   о мире в душе. Это целая наука! А для нас, простых людей, батюшка каждую обедню особое слово находит. И так просто все рассказывает, что всем понятно. А я ведь видела, как он готовится к проповеди. Знаешь, сколько книг ему приходится перекапывать! А всё для того, чтобы за пять минут сказать самое главное и понятное. Так что простота его большие дела творит и много работы требует.

 

-  А мне-то что записать в своей записной книжке? Не повторять же то, что ты мне наговорила. Да и не получится у меня повторить.

-   Раньше у каждого древнего рода был свой герб. Тоже из проповеди батюшки запомнила. Так на гербе писали девиз. Это самые главные слова рода. Вроде клятвы. Так и ты, напиши в записную книжку девиз: «Держи мир в душе». А потом всю жизнь будешь расписывать свой девиз. Придут дела, трудности, беды -   и ты каждый раз станешь добавлять опыт. Как будто жемчуг в шкатулку собирать. Понимаешь?

-   Понимаю, бабушка! -   воскликнул я. -   Спасибо тебе! А ты у меня мудрая бабуля!

-   Да брось ты, -   махнула она рукой. -   Сама-то я никто и зовут меня никак. А что и застряло в голове -   так это от батюшки нашего. А для кого?

-   Для меня?

-   Да, внучок, для тебя. Ну и для твоих близких. Ведь ты не из тех, кто над златом чахнет. Ты тот, кто раздает богатства. А сейчас -   домой. Устала старуха. Ноги уже гудят.

-   Бабушка, да я тебя на руках понесу!

-   Это лишнее. Пока сама хожу. Ты руки свои для невесты прибереги.

-   Да ну их! -  стыдливо отвернулся я. -   Ты видела какие тут невесты! Одни гордячки.

-   А ты попробуй в каждом человек увидеть образ Божий. Попробуй разглядеть хорошее -  тогда и девушки и юноши, да все окружающие -   повернутся к тебе лучшей стороной. Вот увидишь. А всё оттуда -   от мира в душе. Одна из жемчужин.

 

Утром по традиции бабушка повела меня в церковь. Она не заставляла меня стоять в очереди на исповедь, тем более причащаться. Иногда мне становилось скучно от заунывных повторов «Господи, помилуй», от духоты и придирок строгих старушек -   и я выходил во двор. Тут на детской площадке веселилась малышня, молодые мамаши стреляли глазками, папаши ревновали, пьяницы, собрав милостыню, покупали в ближайшем магазинчике аперитив и как опытные конспираторы потихоньку набирали дневную дозу. Словом, всё как у нормальных людей, вполне узнаваемо и даже занятно.

 

В тот воскресный день с утра яркое солнце разогнало облака, излив на город потоки света. Без труда я выстоял службу до «Отче наш» и вышел из храма перед выносом Чаши, как недостойный. Присел на любимую скамейку, с которой открывался отличный обзор. Возня малышей, как всегда, привлекла мое внимание и подняла настроение.

 

Дети все-таки самые интересные создания! У них множество идей, их интересует тысячи самых разных вещей. Отсюда постоянные вопросы к старшим: почему, где, зачем, откуда? Не зря их называют «почемучками». Иногда мне казалось, что ради появления на свет таких вот ангелочков, я мог бы жениться даже на такой девушке, которая представляется гордячкой, или, как там у взрослых, -   стервочкой. Хотя, жить с такой, даже ради детей, значит, обречь себя на пожизненное рабство, да и детей такое сожительство может испортить. И все-таки дети останутся самыми занятными существами… пока не вырастут.

 

Но вот мамаши, одна за другой, стали уводить детей в храм на причастие. Конспираторы, вернулись к сбору милостыни для продолжения банкета. Церковный двор опустел, я вытянул ноги, подставил лицо солнцу и затих.

Вдруг показалось, что я заснул, и мне приснился трехсерийный сон про таинственного соседа, посылающего в мою сторону флюиды дружеского тепла. Я очнулся, тряхнул головой и оглянулся. Нет, это был не сон -   рядом со мной сидел парень моих лет, блаженно улыбаясь, также вытянул ноги и загорал. Почувствовав мой взгляд, он подтянул ноги, повернулся ко мне и заговорил:

 

-   Прости, я тебя, кажется, смутил. Мне понравилось, как ты кайфуешь под солнышком, и тоже захотелось попробовать.

-   Ну и как, понравилось?

-   Ага, будто на море, на пляже в знойный полдень, где-нибудь в сентябре, в бархатный сезон. Представил, что вокруг отдыхающие. Сейчас еще немного позагораю, а потом встану, оденусь и пойду в шашлычную люля-кебаб с харчо есть, обжигаясь перцем и жаром углей. А на обратном пути куплю два персика покрупней и вернусь на пляж. Один сам съем, другой -   тебе… если захочешь.

-   Конечно, захочу!

-   Тогда лови пока это! -   Протянул мне свою тонкую кисть с длинными худыми пальцами. -   Меня Борисом зовут.

-   Юра. -  Сунул и я свою корявую лапу. Крепко пожал руку соседа, он слегка скривился от боли.

-   Прости, меня старшие товарищи учили крепкому рукопожатию.

-   А меня никто ничему не учил. А хилость моя -   от болезненности, это с детства. Впрочем есть еще одна версия -   от лени.

-   Если хочешь, вместе походим на спортивную площадку. У нас во дворе бесплатные тренажеры. Там редко кто бывает. Еще стадион в школе отремонтировали, олимпийский тартан положили -   он вообще круглосуточный.

-   Хочу, -  кивнул Боря.

 

В тот миг я понял, что встретил друга. Как те две капли воды, мы вместе двигались по стеклу жизни, держась за руки, связанные невидимой нитью. А вот и моя бабушка!

-   Познакомься, бабушка, это Борис.

-   Очень приятно, -   слегка поклонилась бабушка. Мне показалось, что она знает Бориса, и знакомство наше для нее вовсе не удивительно. -   Вы чем-то похожи. А ты сегодня, внучок, молодец, хорошо постоял. Ну, вы можете идти. А я потихоньку сама дойду. После причастия я как на крыльях полечу. Идите, молодые люди, идите.

 

-   Из церкви всегда идти легче, чем туда, -   заговорил я, чтобы не молчать в дороге. -   Я пытался объяснить это по-научному. -   Церкви строят на горке, на самом высоком месте, поэтому идти в горку труднее, чем с горки. -   Но тут в момент развития теории, мой взгляд упал на витрины магазина, что в десяти метрах от церковного забора, через дорогу. Вспомнил, как легко я в тот магазин бегал -   и осёкся. Значит, мистика. Как говаривала бабушка: враг мешает, препятствия чинит, свинцовые вериги на ноги вешает.

 

-   Бабушка твоя -   мудрец, -  откликнулся Борис. -   Я так думаю, это у нее от веры, из поколения в поколение передается.

-   Что-то у отца своего мудрости я не наблюдал, -   возразил я. -   Значит, не из поколения в поколение.

-   Он же неверующий, как мне кажется, -   сказал Борис. -   Он же с вами в церковь не ходит.

-   Да, не ходит, -   согласился я. -   Отец с бригадой по воскресеньям встречается, они там на сходках водку пьют и песни революционные распевают. -   Да и нельзя ему, он передовик производства, член партии. Если его тут увидят, могут и регалий лишить.

-   Да вроде времена сейчас не те, чтобы за веру партбилет отбирать. Я в телевизоре видел, как руководители страны в храме со свечками стоят и нынешний генсек с ними.

-   Так-то оно так, но у них на образцовом заводе партия пока всем рулит. Думаю, не долго им рулить осталось, но пока, как ни странно, компартия мимикрирует, изворачивается, но живет и побеждает, во всяком случае на том заводе.

-   Ух ты, какая! -   прошептал Борис, уставившись на девушку, идущую нам навстречу, наверное, в магазин. -  Ты ее знаешь?

-   Знаю, -  нехотя признался я. -   В нее влюблен мой школьный товарищ Дима.

-   Как я его понимаю! А она?

-   Она его держит на дистанции. Меня тоже. Гордячка.

-   Познакомь, а?

-   Да она меня в упор не видит. Да и как звать не помню.

-   Ну попробуй, прошу.

 

На ум пришли слова бабушки о том, что в каждом человеке нужно видеть хорошее. И я попробовал. Девушка неминуемо приближалась. Белые одежды на ней весьма эффектно развевались, походка была такая… балетная, изящная. Голову держала высоко, но улыбалась нам вполне по-дружески, видимо узнала. А кому еще тут улыбаться? …И я смирился. Наконец, мы поравнялись, остановились, я изобразил улыбку и выпалил:

 

-  Согласно суровым законам международного этикета, я как воспитанный человек, обязан представить тебе моего друга Бориса. Но вот беда, наш общий друг Дима так и не произнес твое имя. Может, сама подскажешь? Кстати, здравствуй!

-  Приве-е-ет! -   пропела девушка. -    Ну если твой закон такой суровый, -   улыбнулась она, -   то делать нечего. Зовут меня Дина.

-  Как я докладывал выше, мой друг -   Борис, меня зовут Юрий, -   И мы с другом отвесили по легкому этикетному поклону.

-  Здравствуй…те, -   наконец подал голос Борис. Кажется, обомлел парень. Надо выручать.

-  Можно без «…те», -   вдруг пропела Дина, протянув ему красивую гибкую руку с золотым блеском на запястье. -  Мы же из одной школы, не так ли?

-  К сожалению, в вашу школу я перевелся недавно, -  смущенно признался Борис. -   Раньше в спецшколу ходил. Меня туда папа определил, чтобы я по его стопам, так сказать…

 

-   Ах, вот оно что! -   воскликнула Дина. -   Так я тебя вместе с твоим папой видела в политехе. Я как раз туда поступать собираюсь.

-  Странно, - произнес Борис, - в политехе девочек почти нет. Тебя что, родители заставляют?

-   Нет, что ты, Боря, я сама инженером хочу стать. Почему тебя это удивляет?

-  Потому, Дина, -   он смущенно почесал высокий лоб, -   потому, что я поступать в политех не собираюсь. Достаточно одного инженера в семье. Я его почти не вижу -   он всегда на работе. Преподает, пишет, рассчитывает, испытывает, ездит на полигон, в командировки -  горит человек на работе. Скоро совсем сгорит. Не удивлюсь, если откроется, что он уже смертельно болен. Во всяком случае, он почти всех коллег уже похоронил. Знаешь, умирать ради каких-то железок -   увольте! Я жить хочу.

-   Удивительно, -   задумчиво произнесла Дина. -   Не знаю, что на это сказать. Ты меня, Боря, просто ошеломил. -   Она повернулась ко мне: -   А Юра что об этом думает?

-   Не думаю я об этом, -   задумчиво произнес я. -  Наверное, я фаталист. Куда судьба занесет, там и буду жить да радоваться. «А как жить, да не радоваться!»

-   Вот и у меня та же история, -   признался Борис. -   Скорей всего, и я фаталист. Карьерные планы -  противны движенью сердца моего.

 

-   Да? Красиво, конечно, только вовсе не практично. -   Опустила она прекрасные зеленые глаза с поволокой. -   А ведь так всё хорошо начиналось… Ну ладно, мне пора. -  И ушла Дина, своей танцующей балетной походкой, вся в белых развевающихся одеждах. Девушка потеряла к нам интерес, практический.

-   Уж лучше так, сразу, -   попытался успокоить друга.

-   Ничего, ничего, -   проскрипел Борис, -   мы еще встретимся… на тропе войны. Мы эту красавицу им не отдадим.

-   Даже не буду спрашивать, кому, -   проскрипел я в ответ. -   Так у тебя в обозримом будущем тоже оказывается тайна не распакованная. Тайна из тайн.

-   Да куда же без нее? …В наше таинственное время перемен! Тут не знаешь, что с тобой через час-другой будет. Значит, Юра, станем прислушиваться к пульсации вселенной, к вибрациям ноосферы?

-   Станем, Боря. Прислушиваться. Ну что, по мороженому?

-   Воистину, по нему!

 

-1а -

В ларьке продавалось мороженое, напитки и замороженные овощи. Торговая точка принадлежала уютной полной тетечке. Она всегда улыбалась, при этом на пухлых щеках проявлялись симпатичные ямочки. Домашний голос её притягивал даже капризных детей, которые при появлении доброй тети в окошке затихали, глядя на нее во все глаза, ожидая чего-то волшебного, сладкого и полезного. Но увы, сегодня в будке сидела другая женщина. Нет, она не показалась нам злой, жадной или, скажем, неопрятной – просто другой.

 

В растерянности мы с Борисом стояли, не зная, можно ли этой незнакомой женщине доверить столь ответственное событие, как кормление нас мороженым. Это ведь не какая-нибудь картошка или помидор, обычные и негодные для чистого детского наслаждения, которое все порядочные люди считают волшебством. Наконец, дама в окошке не вытерпела нашего затянувшегося подозрительного молчания, с грохотом хлопнула створкой раздаточного окна. Тихо там, за стеклом, нас обругала, чем подтвердила наши самые тревожные опасения. Бабушка никогда не покупала продукты питания у неопрятных и грубых торговцев, и мне не велела.

 

Мы прошли еще двенадцать шагов, нашли еще одну точку, торгующую напитками, замороженным зеленым горошком, газировкой и, конечно, мороженым. За прилавком стоял продавец непривычно мужского пола в юных летах, наверное, студент. Он широко улыбнулся, приятным голосом поинтересовался:

-  Могу я вам, господа, чем-нибудь помочь?

Обращение «господа» нам понравилось, как и улыбка, как и белоснежная униформа юноши. И мы решительно приступили к заказу молочного волшебства:

-  Нам, пожалуйста, два рожка ванильного.

-  Отличный выбор! -  воскликнул продавец, протягивая нам вафельные рожки в ярко-синей упаковке. -  Приятного аппетита. Приходите еще.

-  Какой положительный молодой человек, -  констатировал Борис, разрывая бумажную упаковку. Не так ли?

-  Мне тоже так показалось, -  согласился я, вонзая клыки в беззащитную ванильную нежность. Проглотив первую порцию молочной неги, удовлетворенно кивнул и неожиданно для самого себя сказал:

 

- Нас, бескомпромиссных исследователей реальной жизни, не должны вводить в заблуждение внешние эффекты. Под их мишурой вполне может скрываться нечто порочное и опасное. Ведь у людей публичных вежливость с белозубой улыбкой является элементом обмана. Кто знает, может, этот юноша сейчас смотрит на нас из-за своего бруствера и думает про себя: какие тупые пацаны, я им только что впарил просроченный товар, а они едят и радуются, не зная, что их через полчаса ожидает диарея.

-  Да нет, парень по-прежнему улыбается, что-то напевает себе под нос, видимо у него хорошее настроение. А мороженое очень даже вкусное, уважаемой марки, предельной свежести. Так что ты, по-моему, несколько того, перегибаешь.

-  Вполне может быть, -  легко согласился я с мнением оппонента. -  Но это не снимает с нас ответственности за предельную объективность суждений. Трезвомыслие, мой свежий друг! И никаких пленительных восторгов.

-  Ну, с этим, пожалуй, трудно не согласиться, коллега! Примите мой авансовый респект.

-  С миром принимаю.

-  Смотри, смотри, это интересно, -  толкнул меня в бок соискатель, указав на необычную для наших мест мизансцену.

 

 

Одноногий темнокожий трансвестит вышел из кабриолета Бентли розового цвета. Изящным движением пристегнул протез, обошел спереди автомобиль, наклонился к водителю, погладив жирную шею ладошкой. Одежды радужных цветов развевались в такт кошачьим движениям округлого тела. Пухлые губы расплывались в блаженной улыбке, светлые кудри оттеняли бронзовый загар. Длинные пальцы с ядовито-красным маникюром унизывали массивные золотые перстни, в мочках ушей сверкали крупные бриллианты.

 

-  Зинванна, вы обратно кошку завели? -  Чика ткнула пальцем в куриные ноги, торчащие из прозрачного пакета на руках пожилой учительницы. -  Помнится, ваша Муся год уж как сдохла. Эй, Зинванна, что с вами?

Учительница смотрела на радужную диву, не имея сил оторваться от пронзившего ее чувства прекрасного.

-  Именно так, наверное, и выглядит воплощенная мечта!.. -  прошептала старушка, прижимая к груди пакет с куриными останками. Купила она их не кошке, а себе, чтобы сварить бульон на следующую неделю, чтобы как раз дотянуть до пенсии. -  А какая машина! Никогда такой красивой не видела.

-  Так это Бентли Континентал, четыреста лошадиных сил, за двенадцать миллионов, - не раздумывая констатировала Чика, работавшая в итальянском бутике старшим продавцом-консультантом. -  У нас на таких мочалки приезжают тряпки скупать.

-  Не может быть! -  воскликнула Зина Ивановна. -  Разве может столько стоить автомобиль? Это же дороже чем наш дом.

 -  Ну, дороже нашей хрущевки могут быть даже Жигули последней модели. Я вот построила квартиру в центре, скоро переезжаю. Так что еще полгода и -  хау-дую-душеньки, отчий дом!

 

-  А я всегда тебе, Чикалина, говорила: будешь хорошо учиться, найдешь достойную работу.

-  Да я в школе не то, чтобы хорошо… -  промямлила бывшая троечница. -  Зато красный диплом в торговом универе получила. -  И добавила, отвернувшись: -  Правда, не совсем получила, а купила в переходе за тыщу деревянных. -  И, повернувшись, громко: -  Зато диплом помог устроиться в бутик.

-  Ты молодец, Чикалина, -  произнесла зачарованная пожилая женщина, одетая в костюм булыжного цвета, заштопанный на локтях, который носила, еще работая в школе. Она неотрывно смотрела на роскошную темнокожую блондинку, словно по воздуху плывшую им навстречу. - Как она великолепна! И ведь даже отсутствие ноги на походку не повлияло. Нет, правда, она красавица!

 

-  Вы совсем простая!.. Почему она? -  обидевшись, что на нее не обращают внимания, прогудела хриплым баском Чика. -  Вы что, не узнаете, Зинванна? Это же Вовка из двенадцатой квартиры.

-  Это двоечник Вова Лялин? -  прошипела сдавленно учительница. -  Да как же это возможно!

-  Ну вы совсем как простая! И ничего такого! Подумаешь! Просто он сменил пол, вошел в бренд и нашел себе мужа, который вон за рулем сидит. Говорят, миллионер из Сибири, на нефти разбогател. Этот папик нашему Вовке и машину купил, и пентхаус в центре, и загородный дом с бассейном. Только он теперь не Вовка Лялин, а Ванда Лавми. А нога у него… у нее… имеется, просто оно ее подгибает и ремешком пристегивает, как нищий в переходе, чтобы жалели и больше давали.

 

-  Хэллоу, девчонки! -  напевно произнесло «оно», отвесив смачный воздушный поцелуй паре соседок и заодно «папику», что сидел за рулем, ревниво наблюдая за радужной дивой. -  А вы всё также прекрасно выглядите! Просто фэйшин! Зэ Бэст!

-  Ой, Вандочка, ну прям скажешь! -  смущенно зачастила Чика, поправляя растрепанные волосы, сальные на концах. - Рядом с тобой мы просто дурнушки деревенские.

-  Если честно, так и есть. Я типо прикалываюсь. А я тебе, Чикушка, всегда говорила, - жеманно жестикулируя руками, пропело… пропела Ванда, - бренд в нашем гламурном лайфстайле - это всё! Это сейчас «крэм-дэ-ля-крэм»! - Потом повернулась к старой учительнице: -  А я вам очень благодарна, Зина Ивановна, за вашу науку!

-  Да что ты, что вы, Вова… прости, Ванда, -  еще больше, чем Чика, смутилась старушка. -  Разве я могла тебя научить такому! -  Она оторвала руку от куриных ног в пакете и показала на розовый автомобиль, потом на радужные одежды трансвестита. -  Даже мне ясно, что ты всего этого сам добился!

 

-  Да-а-а у-у-ж, не скрою, пришлось побегать за птицей удачи. Но вы тоже меня кое-чему научили, Зинаида Ивановна! -  Ванда провела пальцем в золотых перстнях по старенькому костюму учительницы, тщательно вытерла палец носовым платком в кружевах. -  Глядя на вас, слушая ваши поучения, я сказала себе: никогда такой не буду! Пусть лучше умру от СПИДа, буду валяться в ногах миллионеров, но выйду в люди. Как вы нас учили, что-то такое у Горького: «Лучше три годя пить живую кровь, чем триста лет жрать мертвечину». Понимаете!

-  Вообще-то не совсем Горький, а Пушкин, но суть ты ухватил по всему видно правильно. Ну что же, Вовочка, -  примирительно сказала учительница, -  пусть хоть так… Позволь считать, что мне удалось тебе помочь выйти в люди! И спасибо тебе, дорогой… дорогая, за то, что я теперь могу тобой гордиться!

-  Ах, мерси, мерси, мон шэр! -  Ванда из многочисленных складок одежды извлекла перламутровую сумочку на цепочке, щелкнула замочком, двумя пальцами извлекла глаженную утюгом купюру, потом вторую и протянула учительнице. -  Возьмите, Зинванна, купите себе, наконец, целую курицу, а то ходить по улице вот с этим… -  Палец в золотых перстнях показал на торчащие куриные ноги с длинными когтями. -  Это не комильфо! Просто какое-то Джо Дассеновское о, шайзе-лизе, в натури-е-э!

-  Ах, спасибо тебе, милый мальчик!.. девочка… Вандочка! -  запричитала учительница, по-прежнему восторженно глядя на бывшего ученика, жадно до головокружения вдыхая аромат эксклюзивных духов, окружавший его… ее.

-  Пока-а-а-а! - одноногий темнокожий трансвестит в бренде помахал ручкой и поплыл в сторону второго подъезда хрущевки, где доживала свой век старушка-мать.

 

-  Зинванна, - сурово проскрипела Чика, - сколько он дал? Две по пятьдесят долларов? Одну денюжку отдайте мне -  это комиссионные за участие в сделке. Сейчас так принято.

-  Ага, щас! - отрезала пожилая учительница, резво сунув доллары за пазуху. Отбросила куриные ноги с когтями на траву, где на подарок судьбы набросились три кошки, сидевшие в засаде. -  Да ты совсем простая! Зря что ли я перед этим тупым второгодником расстилалась! А ты, Чикалина, иди! Уроки учи, двоечница!

 

Уничтожив мороженое, Борис выбросил в урну мятую бумажку, пропитанную сладким молоком, вытер пальцы платком и произнес в пространство:

̶  Ну и что на этот раз подсказывает твоё трезвомыслие?

̶  «Кипит наш разум возмущенный», только в «смертный бой идти» по-моему рановато. Пусть гнойник созреет до нормативной готовности, а там уж как требует врачебная этика «резать, не дожидаясь перитонита»,

-  Ладно, как скажете, коллега. Как насчет, испить студеной водицы из неиссякаемого источника народной мудрости?

-   Положительно, -   кивнул я, баскетбольным броском отправив свою молочную бумажку в закопченное нутро мусорного постамента. -   Если, конечно, народной, да еще мудрости.

 

За доминошным столом в центре двора сидели мужчины, осиянные солнечным светом, льющимся с интенсивно-синего неба. Одежда их, от светло-серого до агрессивно-черного цветовых оттенков, выцветшие кепки на бровях, карманы оттянуты круглой стеклотарой с таинственным содержимым. На губах шевелились прилипшие едва тлеющие окурки, в центре стола изгибалась доминошная рыба. Только ни синее небо, ни детский смех от ярко-раскрашенной игровой площадки и даже ни черная рыба в белых кляксах, в прямоугольных изгибах, и даже ни плескучее содержимое стеклянных емкостей в оттопыренных карманах -  отнюдь не это тревожило население стола.

-  Что будем с Американскими штатами делать? -   сурово прохрипел Жора Тверской, сжав крепкие кулаки, не знавшие иного труда, кроме нежного общения со старинными сейфами. -   Совсем уже обнаглели империалистические буржуины!

-   А я читал в печатном органе, что с ними и делать ничего не нужно -  сами развалятся, -   доложил худой как щепа АндрейВаныч с Шарикоподшипникового, по ходу рассуждений манипулируя жилистыми руками под полой пиджака, нагибаясь, глотая и выпрямляясь с удовлетворением на морщинистом личике.

- Так говорить идеологически ошибочно и политически безграмотно! - срезал предыдущего оратора бывший секретарь парткома завода имени Ильича - Василич, осуждающе глядя на внеочередные манипуляции худосочного соседа. -  Нельзя нам ждать милостей от политики, взять их у ней -  наша задача.

 

- В таком случАе, вношу предложение, -  громко, как с трибуны партхозактива, заголосил недавно спившийся бывший секретарь райкома комсомола Увытя Седой. - Давайте, жахнем по СыШыАм бомбой! Наши ученые подсчитали, что хватит десятка ракет, чтобы воплотить мечту Сахарова о Проливе имени Сталина между Канадой и Мексикой.

-   Отут надо прибегнуть к народному голосованию! -  раздался хрип Жоры, которого до сих пор после двадцатилетней завязки зовут через милицию открывать сейфы, ключи от которых потеряли нерадивые чиновники, поэтому ощущал себя человеком государственной важности. -  Кто за то, чтобы долбануть по Америке бомбой? Прошу поднять мозолистые руки.

-   Стоять! -  вскрикнул бывший секретарь парткома Василич. -  А кто из вас подумал об Американском пролетариате, о наших дипломатах-разведчиках, несущих невидимую службу? А товарищи коммунисты США? Их что, тоже под огонь? Нам история не простит! Никакой с вас сознательности! Стыд и срам!

Дворовые политики от стыда опустили головы чуть не до самой доминошной рыбы. Первым очнулся и выпрямился Увытя Седой, он солидно оттянул и без того бордовый нос, указал грязным пальцем с черным ногтем в нашу сторону и внес предложение:

-  Господа-товарищи-братва! Смотрите, у нас тут молодые патриотические народные поколения. Давайте пошлем их в гастроном, а когда вернутся, мы несколько примем и тогда решим, кого бить, а кого щадить.

-   Нет и нет! - возразил АндрейВаныч, сняв с лысой головы кепку, свернул головной убор в трубочку и выпростал по-Ленински руку в сторону гастронома. -   Соврёменной мОлодежи доверия нету! Они все в буржуазном ревизионизме, как Шарик в парше. -  Он сверкнул розовой лысиной в сторону собачей будки, откуда улыбался солнышку, детям и доминошникам патлатый щенок неопознанной породы. -  Это ты, Увытя, воспрянешь и возьмешь штурмом торговую точку. И попробуй только не обернуться за десять минут! -  Он грохнул кулаком по столу, подняв рыбу в воздух. -  Ты у меня на бюррро рррайкома пойдешь! Ты у меня партбилет на стол положишь!..

 

Нам с Борисом, отвергнутым старыми революционерами, ничего не оставалось как покинуть полит-ток-шоу и вернуться к всестороннему изучению нашей жизни. Как-то естественно потянуло нас на детскую площадку. Где еще, если не среди этих маленьких человечков, ангелов земных, можно отдохнуть сердцем и просветлеть душой.

 

Мамаши с колясками подвинулись, освободив сидячие места для гостей мужского пола, и сходу принялись кокетничать, громко обсуждая магазины, моду сезона, цены на стоянках автомобилей, марки косметики, памперсов и перспективы поездки заграницу. Но мы с Борисом держались, предчувствуя наступление чего-то светлого.

 

Малыши копались в песочнице со свежим белым песочком. Подбежала собачка по кличке Шарик и присела в уголок песочницы, оставив после себя витиеватую фигурку. Ближайшая девочка подползла к уголку, взяла в ручку нечто теплое и загадочное и принесла маме, чтобы поделиться нечаянной забавой. Сама почти девочка, мама, потребовала, чтобы дочка выбросила «эту гадость», малышка неуклюже бросила и попала в пустую коляску, выстланную изнутри белой простынкой. Хозяйка коляски стала выражать свое несогласие в связи с неприглядной ситуацией, на что мама девочки, сама почти девочка, резко вскрикнула и послала хозяйку коляски куда-то очень далеко.

 

Три девочки из пяти, населявших песочницу, хором заплакали, да так пронзительно, что Борису пришлось прикрыть пальцами чуткие уши, чтобы не оглохнуть. Плачущую тройку малышей растащили по домам нервные мамы. Те же, которые обладали более крепкой нервной системой, остались гулять. И наступила сравнительная тишина, в прозрачную ткань которой гармонично вплетались лепет младенцев, птичье пение и песня о весне и любви, льющаяся из открытого окна. Мы с другом решили, по случаю, насладиться идиллией, расслабленно откинулись на дощатую спинку лавочки, вытянули ноги, подставив солнышку лица.

 

И тут, как в обычном классическом мульфильме, появился хулиган лет пяти с сучковатой палкой в грязной руке. Откуда-то сверху, должно быть его приятель, стал кричать: «Жека, иди ко мне!», «Иди ко мне, Жека!», «Жека, Жека, иди ко мне, Жека!» -  и так двадцать раз, в разных вариациях, но очень громко. Жека махнул ему рукой, мол сам иди, если тебе надо, переступил в песочницу и принялся рыть палкой яму, сооружая замок из песка. Малышка, что по соседству, копала совочком плавательный бассейн у своего домика, нечаянной ножкой сравняла западную стену Жекиного замка. Тот взвыл и закричал, что есть мочи: «Мелкая! Ты что, не видишь! Ты мне стену сломала!» Мелкая остолбенела и, так как по малолетству не сумела выразить словами всю степень сожаления, попросту заревела. Подскочила мама ревущей малышки и сходу выдала крепкую затрещину Жеке. Тот выскочил из песочницы и закричал на весь двор: «Старая собака, я тебя убью!» -  «Это я старая! Да я сама тебя урою!» -  «А ты сперва догони!» -   и давай бегать кругами, выкрикивая «Я тебя убью! Старая, старая!» -  да так, удаляясь, продолжал кричать и угрожать, а его пронзительный голос долго еще раздавался эхом в стоячих звуковых волнах колодца нашего двора.

 

Наконец, на смену малышне, пришли детки постарше и принялись бегать по пластмассовым лестницам и желобам горки. Раньше тут стоял мощный агрегат из карусели и качелей, сваренный из металлических труб. Со временем яркая краска с конструкций сползла, смазка трущихся узлов пропала. В результате, детская площадка представляла собой страшного ржавого монстра, который гудел, скрипел, раскидывал детей во все стороны, ломал руки-ноги, и все меньше оставалось желающих воспользоваться этим развлечением. Наконец, угрожающую конструкцию разрезали ацетиленом, с грохотом забросили в грузовик и увезли прочь. Всего-то через полтора года загорелые рабочие из южных стран поставили новую детскую площадку из ярко-желтой пластмассы. Теперь грохочущие звуки создавал этот новомодный шедевр, являвший собой символ трогательной заботы администрации о подрастающем поколении. Итак, учащиеся средних классов, нехотя бредущие из школы домой, видимо засидевшись, решили размяться и совершили пиратский набег на нечто беззащитное, неохраняемое, детское. Кто знает, может быть, не специально, только грохот от их милых детских забав оглушил двор. Мы с Борисом встали с насиженных мест и отправились прочь. За нашими спинами слышались звуки, похожие на артиллерийскую канонаду, вперемежку с басовитой руганью доминошников и лаем невесть откуда набежавших собак.

 

Приступ голода, проросший на очень нервной почве, напомнил, что наступило время когда «полдень, джентльмены пьют и закусывают», поэтому решили мы рассредоточиться по казармам, то есть по квартирам, отложив изучение окружающего социума в категории «простые люди» на более спокойный период, может, на время дождя, урагана или мороза…

-2-

Следующий день ознаменовался сразу тремя событиями.

Бабушка, моя мудрая добрая бабушка, возвращалась в «родные пенаты». Много раз я провожал старушку до автостанции и сажал в автобус, но в этот раз у меня внутри всё сжалось, сердце бухало, как сумасшедшее. Я вцепился в сухонький локоток и не хотел отпускать.

 

-   Что же ты меня как в последний путь провожаешь? А, Юрик? -   Она искоса глянула на меня, мягко выворачивая руку из моего захвата. -   Вроде бы чувствую себя неплохо. Ты меня порадовал. Так что с тобой?

-   Бабушка, а что если и на самом деле «в последний путь»? -   громким шепотом произнес я нечто страшное.

-   Ну и ничего, если и в последний, -   спокойно сказала она. -   Подумаешь, какая невидаль -   старуха на тот свет уйдет! Нет у меня страха, внучок. А только желание встретить в вечности моего Господа Иисуса. Вот уж будет радость, так радость!

-   А как же я, бабушка? -   чуть не рыдал я, как избалованная девчонка. -   Как мы? Как?

-   Помнишь, о чем я тебе говорила? Храни мир в душе. Молись, как умеешь. Остальное приложится. И еще в храме вашем служит отец Владимир, молодой такой, но весьма благодатный священник. Так ты научись ходить к нему за советом. Батюшке вполне можно доверять. Что скажет, -   выполняй без сомнений.

-   Ладно, -  кивнул я пустой звенящей головой. -  Только ты постарайся не умирать, а?

-   Это уж как Бог даст. Но постараюсь. Всё, иди, дорогой внук, отпусти меня и иди!

 

Дома отец завтракал один, он посмотрел на мою кислую физиономию и, ухмыльнулся:

-   Что с тобой, сын? Ты будто лягушку проглотил.

-   Лучше бы уж лягушку, -   засопел я. -   Знаешь, пап, кажется бабушку мы больше не увидим.

-   Что за глупости! Она вроде здорова и настроение у нее хорошее. С чего ты взял?

-   Не знаю, только не увидим и всё…

-   Брось ты это! -   резко отозвался отец. -   И вот что, давай иди в школу! И не вздумай опаздывать или прогуливать.

-   Иду, иду, -  проворчал я, подхватил сумку и пошел.

 

У подъезда меня ожидал Борис. Он стоял у куста рябины, подставив лицо солнцу и улыбался. Наверное, думал о чем-то хорошем, может о Дине, а может о чем-то еще более приятном.

-   Пойдем скорей, мы опаздываем, -   поторопил он меня.

-   Ну и что? Подумаешь, опоздаем на десять минут. Тут такое, такое!..

-   Что «такое, такое»?..

-   Да вот бабушку проводил домой, -   пробурчал я, -   а на душе, как набат колокольный: ты ее больше не увидишь, это всё.

-   Но разве бабушка тебе не сказала, что вы еще встретитесь там, на небесах.

-   Это если встретимся, а то ведь для меня это очень сомнительно. Какая она - и какой я!

-   Ну так и стань таким, как она! А я тебе помогу, чем смогу. А ты мне.

-   Да? -  глянул я на Бориса, он меня пытался успокоить, приободрить, и это было приятно. -   Спасибо…

 

Не успели мы пройти половины пути до школы, как за спиной раздался голос, прерываемый хриплым дыханием:

-   Молодые люди, прошу, остановитесь на минутку. Совсем задохнулся, догоняя.

Мы приостановили шаг и позволили пожилому человеку поравняться с нами. Выглядел он весьма странно: костюм-тройка с платочком в кармане и цепочкой на жилете, галстук-бабочка съехал набок, дорогие английские ботинки изрядно разбиты, портфель крокодиловой кожи и седая бородка с очками в золотой оправе поверх носа с синеватыми склеротическими прожилками. Господин улыбался, по-деревенски прикрывая щербатый рот пухлой ладошкой. Наконец, перевел дыхание и сказал:

-   Простите еще раз, молодые люди.  Я о вас всё что мог, узнал. Вы мне подходите! Еще раз простите, работа у меня такая. Я рекрутер или если хотите, -   покупатель талантов.

-   А мы, стало быть, ваш товар или если хотите -   рекруты, -   съязвил Борис.

-   Простите, да! -   нимало не смутился господин в бородке. -   Вот, возьмите и на досуге внимательно почитайте -   это именно для вас! -   Он протянул каждому по цветной брошюрке. -   И настоятельно рекомендую после окончания школы идти к нам. Повторяю -   прежде чем вас догнать, я учинил целое расследование. Вы именно те, кто нам нужен! С Богом! -  И удалился.

 

Несколько ошеломленные, мы одновременно на ходу открыли брошюрки и прочли следующее:

«Всемирная Академия Общественных Наук основана тремя академиками из трех ведущих стран мира, на собственные средства. Мы готовим широкий спектр специалистов в области управления, политанализа, дипломатии, журналистики, образования 21-го века и проч. На время обучения выплачивается стипендия в сумме от тысячи евро и более, в зависимости от результатов тестирования. После трех лет интенсивного обучения по новейшей методике -   последует трехлетняя практика интерном на избранном самими учащимися поле деятельности, с оплатой согласно штатному расписанию, но не менее десяти тысяч евро в месяц. Разумеется, все время обучения сопровождается юридической поддержкой. Мы не волшебники, мы просто помогаем таланту вырасти и реализоваться, именно потому, что сами в юности могли об этом только мечтать».

Сзади на обложке -   улыбающиеся старички-академики, в количестве до трех моложавых физиономий, один из них -  догнавший нас пожилой господин, правда в реале тот имел во рту не так много зубов, как на картинке. Видимо, времени на ремонт протезов не хватало - все силы брошены на реализацию мечты нищей небесталанной юности.

 

Ни слова не сказав, мы лишь переглянулись, сунули брошюрки в сумки и быстрым шагом двинулись в сторону школы, откуда раздавался угрожающе дребезжащий «третий звонок».

 

Эти два происшествия случились до обеда. В столовой мы дружно урчали над двойными порциями окрошки, да еще со свежим парниковым огурцом, да еще с огненной горчичкой. Вышли в школьный двор в прекрасном настроении. Согласно научным исследованиям, теперь целых сорок дней мы еще сможем жить и радоваться солнцу, таинственным происшествиям, которые непременно случатся, да и уже начали. Школьный двор сотрясали крики малышей, вопли школьников постарше, и всё это под ошалелое цвирканье птичек и звуки ритмичной музыки из распахнутых окон дома напротив. Поэтому нам обоим пришла идея исполнить припев бесшабашной песенки Саймона и Гарфункеля «На школьном дворе»:

Well, I'm on my way
I don't know where I'm going
I'm on my way
I'm taking my time but I don't know where
Goodbye to Rosie, the Queen of Corona
See you, me and Julio down by the schoolyard
See you, me and Julio down by the schoolyard

 

Вэлл, айм он май вэй

Ай донт ноу вэар айм гоуинь

(это я понимал, это по-нашему: Я иду своим путём, я не знаю, куда иду.

Гуд бай, ту Роооуузи, зэ Куин оф Корона

(тоже ясно: прощай, Роза, королева красоты,

выгляни, видишь -   я и Хулио внизу на школьном дворе)

 

«Сиийуу ми энд Хулио даун бай зэ скюльярд» -  вытягивали мы рефрен высокими голосами, причем у Бориса вот этот «скюююльярд» получался и вовсе как у Пола с Арчи. Потом еще свистели, как сумасшедшие авторы и исполнители -   а как же!..

 

Мы самозабвенно пели с прищуренными от яркого солнца глазами, углубившись в текст, в перевод текста на русский язык, в те веселые ощущения, которые передавала нам эта странная, но такая близкая по духу песня.

 

…И не заметили, как прозрачным силуэтом перед нами выступила из солнечного облака самая красивая девушка нашей школы, по имени - надо же! - Роза. Она была нашей региональной «Queen of Corona» -  королевой красоты. Борису хоть бы что, а я смутился и потупил ослепшие на миг бесстыжие очи. Мечты об этой девушке томили меня не один год, я боялся приблизиться к ней, столбенел, когда она была рядом, бессонными ночами под светом луны писал ей стихи. Девушка это чувствовала, она это знала и каждый раз, как из ведра студеной водой, окатывала меня своей лучезарной насмешливой улыбкой, держа на дистанции: «не подходи, унижу!»

-   Значит вот так -   «прощай, королева красоты Роза», -   говорила она, обращаясь ко мне, но глядя в лицо Борису. -   «Я тебя променял на школьного друга Хулио»? Или как там его?

-   Моего друга Хулио, -   сострил я неуклюже,  -   в реале зовут Борис. А это…

-   Да знаю - Роза, -  иронично улыбаясь, произнес мой друг. -  Мы встречались в спецшколе на вечере танцев.

-   Только познакомиться не пришлось, -   грустно сообщила Роза, получив от моего друга то, что обычно получал от нее я -  ушат холодной воды. Мне даже стало жалко подругу детства. Хоть, если честно, от той милой девочки в нынешней Розе ничего не осталось.

 

Борис неожиданно снова затянул припев «Школьного двора», я подключился, и мы, пританцовывая, посвистывая, двинулись к величественному железобетонному порталу школы:

Goodbye to Rosie, the Queen of Corona
See you, me and Julio down by the schoolyard

Короче, гудбай, девушка-красавица! Гуд, так сказать, бай…

 

-  Да ты не расстраивайся, Юр, -   уже в коридоре сказал Боря. -   Она не та, кто тебя заслуживает. Знаешь, как у нас в спецшколе ее называли? Только не тресни меня сгоряча! Переходящим красным знаменем. Ее там все кому не лень перепробовали.

-   И ты, гад такой? -   прошипел я угрожающе. Мне на самом деле захотелось его треснуть.

-   Нет, что ты! Я брезгливый, мне такие ни к чему. А ты все-таки расстроился…

-   Я в нее влюблен с детского сада, был. Понимаешь?

-   Думаю, тут ключевое слово -  был. Ну, что поделать, Юр! Не той дорожкой пошла девочка. Не той. -  Потом улыбнулся, положил руку мне на плечо и бодро произнес: -   А видишь, как песенка пришлась кстати! Ты вообще-то заметил, как все у нас с тобой здорово получается? Это твоя бабушка там в церкви за нас помолилась -   и вот… Наше знакомство, одна красавица, другая, потом этот старичок академический -  это всё неспроста.

 

-   Всё равно больно, -   признался я.

-  Это ничего, это пройдет. У нас с тобой впереди великие дела, великие свершения, коллега! Так вперед!..

-   …На контрольную по физике!

-   Ну да, пока на контрольную… -   почему-то взгрустнул Боря. -   Кстати, вон твой Дима уже нервничает, головой крутит, не у кого списывать. Пожалеешь его?

-  А как же. Да он неплохой парень, только происхождением подкачал, да и влюбился в Дину не вовремя и не к месту.

-   Все-таки, скучновато всё это. Тесно как-то.

-  Никто тебя сюда не заставлял переходить, из твоей очень специальной школы нерабочей молодежи.

-   А бабушка?, а ты?, а наш старичок-академик? -  разве не вы это устроили?

-   Ну да, -  кивнул я, вспомнив троекратный сон. -  Мы и устроили. Так что не скучай!

 

После уроков я плелся за Розой в комплекте с её свежим бой-френдом, тупо вожделея одну и испепеляя взором другого. В такие минуты я себя ненавидел. Но оторвать взгляда от возлюбленной не мог. Она так прекрасна!.. А походка, а эта длинная шея в светлых прядях, а длинные стройные ноги, а осиная талия, стянутая ремешком из змеиной кожи! Наконец, моё гормональное безумие прервал Борис, догнавший меня как раз в тот миг, когда парочка скрылась за углом дома, а я было собрался идти туда же.

 

-  Ну что, удалось тебя спасти? -   Шлепнул меня по плечу бдительный друг. -   …От позора мелочных обид… Юрка, это же неприлично, в конце концов. Очнись!

-   Ага, посмотрю, как ты очнешься от созерцания Дины, -   проворчал я, опустив глаза.

-  Вот почему хочу внести в повестку дня предложение, -  бодро отрапортовал Борис, подняв согнутую руку, как первоклассник, которому срочно захотелось в туалет.

-   Вноси, зануда, -   съязвил я, почувствовав облегчение. Все-таки хороший он парень.

-   Итак, слушай и не говори, что не слышал! -   снова до обидного бодро сказал Борис, подражая королевскому глашатаю. -   Ты как-то признался, что слова твоей мудрой бабушки записываешь в блокнот.

-   Да, записываю. И да -   в блокнот. А причем тут наши дамы?

-   А вот причем. Чтобы разорвать сети, в которые они нас поймали, необходимо нечто очень сильное. Понимаешь?

-   Догадываюсь.

-   А что может быть сильней, чем разгадывание вековой мудрости, носителем которой и является твоя старушка. Ну что, начнем грызть базальт истинной науки? Не той, которую нам втюхивают в школе… А истинной!..

-   Ладно, сиди тут, а я сбегаю домой и принесу записи.

 

И трусцой поспешил домой.

-   Знаешь, Юра, что я придумал, пока ты едва плелся домой и обратно? Вон там, за углом, есть офис, зашел как-то и увидел там огромный ксерокс. За небольшую мзду офисные трудяги работают на вынос. Пойдем, я сниму копию, будем изучать и обмениваться идеями в телефонном режиме. Ну и лично, при встрече, конечно. Но сначала нужно прочесть и вникнуть. Согласен?

-   Да, конечно, -   кивнул я. -  Это и меня заставит вплотную заняться… Как ты сказал? Истинной наукой? А ведь и вправду, мне эти физики-химии-математики уже надоели. Я их учебники еще летом на балконе от нечего делать проштудировал. А сейчас просто отсиживаю повинность. Правильно ты сказал -  скукота. А тут, -   я постучал пальцем по блокноту, -   есть, нечто очень важное и… таинственное. Я уже чувствую себя исследователем.

-   Уже?

-   Погоди, погоди! Вот, пошло, пошло -   есть, почувствовал!

 

-3-

Как предупреждала бабушка, каждое доброе дело просто обязано сопровождаться искушениями. Поэтому мы с Борисом, предупрежденные, а значит, подготовленные к разнообразным негативам, приняли их на удивление спокойно. Всё дело в том, что наши отцы одновременно решили вдруг заняться нашим воспитанием.

 

…За окном разворачивалась дивная картина. Над черной контурной линией домов на горизонте плыла, завихряясь, апельсиновая река в алых парусах облаков. Небесная синева сверху темнела, оттеняя тающий свет. Там и тут зажигались звезды. Вот и старая знакомая вспыхнула -   Вега на вершине созвездия Лиры. Той самой, которой Орфей очаровывал земных и подземных современников. Как-то моему другу Диме подарили телескоп. Стоило ему в тихую лунную ночь взглянуть на звездное небо, как он загорелся идеей стать астрономом. Месяца через три изучения звездной россыпи, он пригласил меня и весьма поэтически рассказал о своих ученых изысканиях. Я слушал рассказ о созвездии Лиры, глядя в телескоп, наверное, на всю жизнь запомнив яркое свечение огромной Веги. Казалось, увеличить звезду еще втрое -  и можно ослепнуть от мощного белоснежно-голубоватого света.

 

Сейчас Вега скромно выглядывала из-за пелены полупрозрачных облаков, но когда оказывалась на чистом фиолетовом небесном поле, снова вспыхивала ярко и призывно. Дима, как обычно довольно быстро охладел к телескопу, да и приглашать в гости перестал, но та увеличенная в десятки раз телескопическая Вега запомнилась. Вот и сейчас звала полюбоваться, подобно красавице: конечно, ты ничтожество, и ничего общего у нас с тобой быть не может, но восхищаться мною ты просто обязан.

-   Ну чего ты опять уставился в окно, будто меня нет, -   проворчал отец.

-   Так ведь красиво! -   медленно произнес я, показывая рукой на закат солнца за окном.

-   Я столько лет ждал, когда ты вырастишь, и мы с тобой по-мужски посидим, выпьем как нормальные люди. Давай, наливай!

И я послушно наливал.

 

-   Послушай меня, заслуженного человека, сын, -   гундосил пьяненький отец. -   Главное в жизни -  это деньги и уважение начальства. Будут деньги, сможешь купить, что душа пожелает. Будет уважение, будешь на хорошем счету, будешь получать премию, бесплатную квартиру, машину.

Заглядывала на кухню мама, вернувшаяся с работы, но увидев мужское застолье в разгаре, наличие закуски на столе, уходила в жилые недра. А мы с отцом пили и пили, приканчивая вторую бутылку.

-   Знаешь что, -   продолжал отец, -   брось ты эти свои книги, науки и всю эту дребедень. Ничего этого тебе в жизни не пригодится. Стань, как я, простым работягой. У нас, знаешь ли, собственная гордость -  на буржуев смотрим свысока. Наливай!

 

В доме напротив, что под номером три, на седьмом этаже, в это самое время протекал следующий серьезный мужской разговор:

-   Что такое сталь? А, сынок?

-   Сталь -  это металл, -   устало отвечал Борис.

 -   …И почему она важна в оружейном строении? Все просто: сталь -  это чугун с таким количеством углерода, который позволит его закаливание -  но не слишком много, так как это делает будущий сплав хрупким. У стали нет пор, она состоит из кристаллов. Форма, размер и положение этих кристаллов определяют их механические параметры. Кристаллы стали имеют размер и формы, а также имеют свои названия: аустенит, мартенсит, цементит (карбид железа) и феррит. Это же звучит, как песня, как гимн! Понял?

-   Конечно, понял. Что тут непонятного.

-  Ты подлей, а то бокалы пусты, а это неправильно. Не так уж часто мы с тобой сидим по-мужски. Работа, сынок, она у мужчин главное.

-   Поэтому мама от нас ушла и уехала за границу с дипломатом?

-   Знаешь, сынок, ты маму не обвиняй! -   Отец качал кулаком с отторгнутым указательным пальцем, пытаясь акцентировать важность темы. -   Просто ей с ним лучше. Сам посуди: у меня работа, у тебя учеба, а у нее -  ипломат с его загранкой. Как говорится, каждому - его. И все при деле. Вполне логично.

 

Борис вполуха слушал отца, отпивал из бокала марочный коньяк и смотрел за окно.

Там разворачивалась дивная картина. Над черной контурной линией домов на горизонте плыла, завихряясь, апельсиновая река в алых парусах облаков. Небесная синева сверху темнела, оттеняя тающий свет. Там и тут зажигались звезды. Вот и старая знакомая вспыхнула -  Вега на вершине созвездия Лиры. Той самой, которой Орфей очаровывал земных и подземных современников. Как-то отцу на работе подарили телескоп. Стоило Борису в тихую лунную ночь взглянуть на звездное небо, как он загорелся идеей стать астрономом. Месяца три он изучал звездную россыпь. Часами разглядывал созвездие Лиры, глядя в телескоп, наверное, на всю жизнь запомнив яркое свечение огромной Веги, второй по яркости звезды в северном полушарии. Казалось, увеличить телескопом звезду еще втрое -  и можно ослепнуть от ее мощного белоснежно-голубоватого света.

 

Сейчас Вега скромно выглядывала из-за пелены полупрозрачных облаков, но когда оказывалась на чистом фиолетовом небесном поле, снова вспыхивала ярко и призывно. Отец, занятый производством, довольно быстро охладел к телескопу, да и отдал коллеге. Но детская телескопическая Вега, увеличенная в десятки раз, Борису запомнилась. Вот и сейчас звала полюбоваться, подобно красавице: конечно, ты ничтожество, и ничего общего у нас с тобой быть не может, но восхищаться мною ты просто обязан.

 

- Понимаешь, сын, еще недавно считали, что процесс пластической деформации заключается в одновременном сдвиге кристаллических плоскостей, одна относительно другой. Это представление не вяжется с большой величиной усилий, необходимых для преодоления атомных связей на плоскостях скольжения. Сейчас общепризнана теория, согласно которой сдвиг происходит не сразу, а последовательными этапами (эстафетно).

-   Конечно, эстафетно, -   кивал Борис, -   ежу понятно.

 

- Но и это не всё! Ты послушай, послушай! Вокруг дислокаций возникают поля напряжений и образуются площадки облегченного скольжения. Достаточно сравнительно небольшого напряжения, чтобы вызвать на таком участке сдвиг кристаллических плоскостей на одно межатомное расстояние. Этот сдвиг сопровождается соответственным перемещением площадки облегченного скольжения по направлению или против направления действия силы. На новом месте расположения площадки, в свою очередь, происходит сдвиг на одно межатомное расстояние, сопровождаемый новым смещением площадки скольжения…

 

Отец заметил, что внимание сына поглощено отнюдь не стальными решетками, а тем, что творится за окном. Взглянул туда и он.

-   Ну и что тебя там заинтересовало?

-   Да вот, не могу понять, зачем нам столько звезд? Как сказано в Библии, луна -   для ночного освещения, а звезды -   для указания пути страннику. Но мне это кажется слегка упрощенным. Ведь в той же Библии есть слова о том, что Бог создал всего именно столько, сколько необходимо человеку. Ни одной молекулой больше. Но если мы этим звездным изобилием не пользуемся, то для чего миллиарды светил, планет, галактик, большинства которых мы даже увидеть не можем?

-   По-твоему, эта тема достойна изучения? -   изумился отец.

-   Конечно, пап, еще как достойна! -   воскликнул Борис.

-   Та-а-ак, -  протянул отец, -   значит, зря я тут тебе лекцию читаю?

-   Значит, зря…

-   Ну, мы это еще обсудим! Наливай!

 

-4-

Ранним утром, за час до начала школьных занятий, из дома номер три и дома номер пять, одновременно вышли два гражданина. Не сговариваясь, они проследовали по направлению к доминошному столу, одновременно сели на противоположные скамьи, воткнули локти в гетинаксовое покрытие столешницы, уложили на кулаки физиономии и глубоко вздохнули.

 

-   Чем поили?

-   Водкой. А тебя?

-   Коньяком, но тошнит не меньше.

̶  На Вегу смотрел?

̶  А на что еще было смотреть?

-  Понятно. Какие предложения?

-   Я взял термос с крепким чаем. Давай выпьем.

-   Давай. Ого, какой крепкий! Это не чифирь?

-   Нет, просто сладкий крепкий чай. Ну как?

-   Оттягивает. Хорошо.

 

-   Допил? Давай сюда кружку.

-   Возьми. И вправду похорошело.

-   Тогда вставай.

-   Зачем?

-   Побежим.

-   Ты с ума сошел?

-   Нет, не сошел. Три круга по школьному стадиону. Х-х-ходу!

-   Да? Ладно… Ходу!..

 

Бегуны достигли половины первого круга тартановой дорожки школьного стадиона. Хоть пульс и участился до предела, хоть и облился потом, моё дыхание выровнялось, восстановив привычный ритм. Мой организм вошел в состояние, которое начинало приносить мышечную радость.

-   Юра, коуч мой бессердечный, -   прерывисто дыша, прохрипел Борис за спиной. -   Ты подумал о том, куда будешь девать мой труп? Я умираю! Слышишь, деспот!

-   Ничего плохого с тобой не случится, -   отозвался я, сообщив своей фразе максимум оптимизма. -   Ты сейчас приблизился к «мертвой точке». Как преодолеешь, наступит второе дыхание. И грянет счастье, безоблачное, как небо над нами.

-   Юрка-а-а, -  сипел ведомый, -   задыхаю-у-усь!

-   Еще три секунды!..

-   Ой, что-то случилось, -   констатировал Борис ровно через три шага. -   Меня будто сзади хорошенько пнули.

-   Весьма образно, коллега!

-   …Я лечу-у-у! -   заорал Борис на весь стадион, подняв с трибун стаю голубей. -   Юрка, лечу-у-у! Это что, и есть втордых? Рок-группа такая была. Помнится.

-   Ага, оно и есть. А теперь прекрати орать и установи ритм: три шага вдох, три -  выдох.

 

К финишу мы с Борисом пришли вместе, в мокрых футболках, ровно глубоко дыша и даже улыбаясь всем телом. Прошли пешком еще половину круга и вышли со стадиона, вырулив на пешеходную асфальтовую дорожку.

-   А ты еще и с сумкой через плечо, -   удивился Боря, указав на мою поклажу с пустым термосом и полотенцем внутри.

-   Это у нас, у солдат, называется «на полную выкладку». Ты что, не занимался военной подготовкой или, там, «Зарницей»?

-  Где там! Не зря же сбежал из мажорной спецшколы. Там контингент берегут для великих чиновничьих свершений.

-   Когда тебя излишне берегут, значит медленно убивают. Нам нельзя без «мертвой точки» и «второго дыхания». Организм нужно, как ты изящно выразился, пинать. Ну или закалять, если по-научному. Вот сейчас придешь домой, сразу прыгни под душ. Минуту обливайся теплой, почти горячей водой, потом горячую выключи, холодную спусти -   и обдай себя от макушки до щиколоток холодной. И так каждое утро. Встречаемся здесь через пятнадцать минут.

 

Ну, конечно не через пятнадцать, а через семнадцать минут, Борис быстрым энергичным шагом проявился из-за угла своего третьего дома. Он сиял, как начищенный латунный тазик для клубничного варенья.

-  Ну, Юрка! Ну, коуч, я тебе этого никогда не забуду! -   Чуть не бросился мне на грудь Борис.

-  Слушай, Боб, если хочешь выразить уважение, -  охладил его чрезмерный пыл, -   прошу заменить чуждое импортное словечко «коуч», что кажется значит тренер, на наше родное «гражданин начальник».

-  Слышь, Юр, у нас с тобой столько накопилось информации и впечатлений! Словом, давай после школы встретимся и обсудим по-живому…

-  Я готов. А ты?

-  А на что нам, по-твоему, целых пять уроков? У меня с собой вчерашние копии твоего блокнота. Я, пожалуй, скрещу твой метод втордыха с многоделанием Юлия Цезаря. Посмотрим на результаты. Пока! -  И он подошел к Дине, которая развевалась белыми одеждами, и, казалось, только и ожидала его появления.

 

Та-а-ак, кажется, академик и ее охмурил, что не удивительно -  у этой барышни в дневнике имелись только отличные отметки, и ее, как говорится, «тянут на золотую медаль». Борис, хоть и улыбался, хоть и продолжал светиться после утренних упражнений, но держался с девушкой прямо, как бетонный столб освещения, что в свою очередь, заставляло Дину тянуться к моему высокому другу, как цветок к солнцу. Мимо необычной парочки проходили школяры, девочки завистливо поглядывали на Дину, мальчики -  с восхищением на Бориса. Ну хоть так.

 

Школу нашу построили таким образом, чтобы весеннее солнце заливало золотыми лучами огромные окна, создавая внутри не только жару с духотой, но и желание поскорей закончить урочное занудство, где «суха теория, мой друг» и вырваться туда, где «древо жизни пышно зеленеет». И высыпать толпой с веселым гвалтом наружу, где дышалось свободно, улыбалось вполне естественно и так хотелось жить!..

 

Борис за стеной, а я у себя в классе -   оба занялись подпольным правдоискательством. Я пробежался по своим записям в блокноте, в который раз удивился плотности мудрых изречений на страницу текста. Задумался. Не так, как над теорией Максвелла, которую уговаривал нам рассеянный физик, привычно поддергивая съезжающие в полость ботинка носки.

 

В строчках блокнота жила своей таинственной жизнью выстраданная мудрость веков. Казалось, разгадать ее не хватит ни ума, ни жизненного опыта, ни даже наших молодых мозгов. Но это как в утреннем беге по бордовому тартану -  тупым войлоком в башке проходишь мертвую точку, полностью расписываешься в ранней деменции.  Вдруг -   пинок, шок, наитие -   и вот уже в диполе «сердце-голова» пульсирует свежесть! Внезапно тебя озаряет: расслабься, доверься, позволь этому в тебе жить, а дальше всё пойдет по писаному, именно так как нужно великой Истине. Просто, дай ей самой вести тебя по жизни. Просто позволь.

 

Разумеется, первое, что я изложил Борису на перемене -   мое открытие. Он удивился:

-   А я тебе хотел высказать то же самое. Ты что, подслушал мои мысли через бетонную стену?

-  Думаю, источник вдохновения был у нас один. Смотри в корень этого поэтического слова -  вдох, Дух. Разумеется, Дух Святой. А для Него нет преград.

-   Это так, -  согласился Борис, скривившись от звонка на урок. -   У меня только свое замечание. Ну так, мысли вслух. Знаешь, что я заметил, когда изучал Писание и Предание церковное? Не так уж важно, кто услышал слово Истины, кто его записал и донес до нас. Источник-то один.

-   Важно то, в каких условиях, с какой кровью им это досталось. Ведь нам идти по пути, проложенному святыми. И вот что, давай на перемену больше не выходить. Больше успеем, а после уроков ка-а-ак дадим!

-  Давай, -  только и успел бросить Борис, закрывая за собой дверь класса.

 

После школы мы с Борисом углубились в дебри сквера с высоким кустарником. Разогнали юных ромео-джульетт, погрузившихся в изучение науки целования, сели на теплую скамью, подышали полной грудью густым ароматом весны и… мы дали. Первым вступил Борис. Он приоткрыл портфель, привезенный отцом с заграничного симпозиума, и полушепотом сказал:

-   Кажется, я тебе этого не показывал.

 

В портфельном зеве я обнаружил не менее десятка, а то и больше, книг. Сразу узнал компактное издание Библии, «Новый завет», молитвослов, а остальные, увидев мой интерес, он доставал по очереди и разворачивал ко мне названием: «Закон Божий», «Исаак Сирин», «Василий Великий», «Оптина пустынь», «Иоанн Дамаскин»…

 

-   Прости, я тебе не раскрыл одной своей хитрости, -   смущенно сказал Борис. -   Я уже несколько лет собираю церковные книги. Отец не жалеет денег на книги и мне всегда даёт, сколько не попрошу. Правда, он не знает, что это книги не по физике, а по Закону Божиему.

-   Бабушка говорила, что мне еще рано читать это. -   Указал я на походную библиотеку Бориса. -   Ты, мол, в церковь походи, молиться научись, а уж потом, по мере очищения от страстей, поймешь, что там написано.

-   Так, а я о чем! -   воскликнул Борис. -   Не скрою, читал я все эти книги! Только внутрь почти ничего не вошло -   как об стенку горох. Понимаешь! У меня бабушка померла, а у тебя жива. И смотри, как она сумела нас обоих привлечь к поиску истины. Она тебе дала самое важное. Она ведь сии глаголы не просто вычитала, не просто услышала на проповеди в церкви, -  она это пропустила через себя, через душу, через свою жизнь. Поэтому вот здесь, - он постучал по блокноту, -   всё живое! Всё из жизни, всё о жизни.

-   Ну это понятно, -   кивнул я, по-прежнему мало что понимая.

 

-   Знаешь, Юр, отец научил меня всегда вычленять главное, и уже на основании главного строить собственный путь к истине. А сегодня на уроке физики, во время рассмотрения теории Максвелла, меня озарило! Даже не знаю, как сказать… Это как на стадионе утром, сначала отупел, потом понял, что уткнулся в тупик, потом прошел «мертвую точку», и вдруг -   вот оно! У меня перед глазами появились слова из блокнота: «Бог -   самое простое существо на свете».

-   Я тоже много раз спотыкался об эту фразу, -   признался я. -   Но она мне каждый раз не давалась. Смысл ускользал. Ведь для нас «простое» значит примитивное, а тут - Бог всемогущий, всеведущий, совершенный.

-   А я о чем! Эти слова я читал во всех моих книгах, -   он провел пальцами по корешкам книг в портфеле. -   Я даже могу выписки для тебя сделать. Но что толку -  меня только сегодня прожгло!

 

Борис даже вскочил, повернулся ко мне, нагнулся и стал, размахивая руками, громким шепотом вещать:

-  А тут сразу мысль: если Бог прост, то мы, уподобляясь Богу, должны стремиться к простоте!

-   Но у меня сразу вопрос: какая простота и в чем? Те вчерашние доминошники -  просты? Учительница, лебезящая перед трансом, - это куда? А детки, которые обещали убить друг друга -  просты или где?

-   А вот это нам и предстоит выяснить и со всех сторон изучить! Тут же есть два полюса - на одном: «Простота хуже воровства», а на другом: «Где просто, там и ангелов со ста, а где сложно, там ни одного». Кстати, не знаешь, откуда это?

-   Из Амвросия Оптинского. Бабушка ездила в Оптину, оттуда эти слова и привезла. Да я же где-то в блокноте написал.

-   Что еще раз доказывает, что одно -   написано и прочитано, и совсем другое -   прожито и пропущено через кровь.

-   Согласен!

 

-   А теперь, Юра, смотри как всё четко выстроилось в единую цепочку. Мне становится тошно среди тупых мажоров, которым все эти наши поиски истины побоку -   и я перехожу сюда. Дальше! Моя бабушка умерла, а твоя тебе вон чего намудрила. Это два. Третье: твоя бабушка, по сути, знакомит нас в церкви. Четвертое: наши отцы каждый по-своему уникален, но имеют нечто общее: они на своем примере показали нам, что по их пути мы не пойдем, это нам чуждо. Пятое и шестое: несчастная школьная любовь, которая вполне может переломать нашу жизнь, -   нам же вместо этих сю-сю и «ах, Ваня, я ваша навеки» даётся идея, за которую и жизнь отдать не жалко. Ты только подумай: уподобиться Богу в Его совершенной простоте.

-   Да, на самом деле красиво! -   согласился я.

-   Ага! Проняло! Как сказал бы принс оф Дэнмарк Гамлет: «это ли не цель!» Или, по-вашему, по-простому: «тиз э кансимэйшн диватли, ту би вишт». А!

-  Ладно, хорошо, -  кивнул я, -  как учит партия родная: цели намечены, задачи поставлены; выполнишь -   орден, провалишь -  расстрел. А сейчас, давай на часок спустимся на землю. Бренное тело просит супа и котлет с картошкой.

-   Вот так всегда: воспаришь душой, забьешься сердцем, а тебе -   извольте вниз, в подвал на пытки бытом. Да ладно уж, пойдем тебя кормить.

-   А ты, что же, не будешь?

-   Как же, еще как буду!

 

-5-

Из школы мы выходили втроем. На пороге под монументальным порталом нас ожидал улыбающийся старичок академик. На этот раз он облачился в светлый костюм-тройку с бабочкой и платочком в нагрудном кармашке. Зубы также сверкали ровной фарфоровой белизной. Нос крепко оседлали дымчатые очки в классической черепаховой оправе с позолоченной инкрустацией.

 

-   Как хорошо, что вы вместе! Вот и учиться будете вместе. Диночка тоже приглашена к нам.

-  Нисколько не удивлен, док! Она у нас лучшая… -  Борис запнулся и добавил: -  …В плане, успеваемости.

- И не только, верно, юноша? - мстительно добавил академик, припоминая Борису прошлые язвительные замечания.

 

Друг мой смутился, что на него не было похоже. Тут и я получил сатисфакцию за насмешки по поводу моих неуклюжих преследований моей-не-моей Розочки, а также за его издевательства относительно морального облика моей подруги детства. Кажется, я банально готов простить ей всё, что угодно, только бы она вернулась. …Но какая пошлость, господа!

-  Кстати, можете ко мне обращаться по-простому: Илья Сергеевич, -  с неувядающей улыбкой произнес красивым ораторским баритоном академик. -   «Док» тоже можно, но только после третьей рюмки марочного коньяка на втором году обучения.

 

Заметив высочайшую степень нашего уважения, которым прониклись его будущие стипендиаты, он посерьезнел на миг и торжественно произнес:

-  Я здесь для того, чтобы пригласить вас, друзья мои, на ознакомительную лекцию, которая состоится сегодня в восемнадцать часов. Вот адрес. -   Он протянул нам три визитные карточки. -  Кстати, можете считать этот документ охранной грамотой. В наше лихое время звонок по указанному здесь телефону может спасти из любой самой патовой ситуации, поэтому попрошу не выбрасывать, а вместе с паспортом положить в эти портмоне. 

Он извлек из портфеля два кожаных портмоне и в том же стиле женский кошелек для Дины. Все предметы роскоши были украшены золотым тиснением «Всемирная академия общественных наук» и солидным вензелем в виде герба.

 

 

Мы с Борисом не без труда разыскали особнячок Академии, который стоял в череде подобных строений за высоким забором с пиками. На воротах вооруженный охранник проверил наши визитки и пропустил на территорию, утопающую в цветах, с дорожками из светлых плиток, петляющими средь ядовито-зеленых стриженых газонов. В центре сквера, окруженный скамьями, задумчиво располагался сад камней с фонтанчиками. Мы насчитали четырнадцать камней из пятнадцати возможных и семь фонтанов в розетке из цветного стекла для вечерней подсветки. Кроме частокола светильников мы приметили не менее десяти камер слежения, которые послушно сопровождали наше торжественное шествие.

 

По контуру сквер окружали с трех сторон легкие галереи, чтобы и под дождем студенты не прерывали мыслительного процесса.

-   Интересно, -   сказал я, -  а как тут пользуются этим садовым великолепием зимой?

-   А вон, посмотри. -   Борис показал на стойки с рельсами вдоль наружных стен. -   По этим направляющим выдвигаются стеклянные арки с торцов. - Он пальцем прочертил с противоположных краев горизонтальные линии. -  Оттуда и оттуда. А на середине, над головами смыкаются, образуя стеклянный прозрачный свод. Наверняка у них имеется и система удаления снега. Так что все продуманно, все по последнему слову техники и эстетики. Только не верится, что этот роскошный замок могли потянуть наши академики. Видимо, тут вложены деньги очень богатых буржуинов.

 

На входе в здание суровый вахтер с пистолетом в кобуре на поясном ремне еще раз проверил визитные карточки, но еще к тому же выписал в журнал паспортные данные и, нажав на кнопку в столе, ослепил нас голубоватой вспышкой встроенного в стену фотоаппарата. Эти процедуры внушили нам чувство защищенности, которой окружила нас всё более уважаемая академия с ее системой безопасности, уютным сквером и садом камней.

 

В зале заседаний собралось не более полусотни слушателей. На возвышении в торце помещения за длинным столом сидели четыре человека, троих мы узнали по фотографиям в буклете. Знакомый нам Илья Сергеевич, постучал пальцем по микрофону и, не вставая, заговорил:

-  Господа будущие академики! -  Последнее звуки «к», «и» его обращения утонули в треске аплодисментов.

-   Чего это они? -   удивился я.

-   Помнишь, из нынешнего юмора: «Как там мой народ?» -   «А как и положено -   ликует!» -  как всегда иронично предположил друг.

-   Благодарю! -   продолжил академик. -   Во-первых словах, должен сказать, что среди вас нет ни одной случайной кандидатуры. Прежде, чем вас пригласить, мы полгода отбирали кандидатов. И вот результат: из сотни тысяч отличников мы выбрали именно вас, по нашей уникальной системе. Среди прочего, нас интересовали душевные качества, такие как честность, отсутствие жадности, лизоблюдства, карьеризма. Вон та парочка юношей уж точно в таковых смертных грехах не замечена.

 

Академик показал на нас с Борисом. Взгляды присутствующих пронзили нас как пучок лазерных лучей. Борис небрежно помахал публике ладошкой.

-  Я за ними, как старый пёс за младыми оленями гнался, аж задохнулся и вспотел, -  с трудом преодолевая гул в зале, пошутил оратор. -   Однако, продолжим. По той же уникальной системе, мы будем вас обучать. Ни одного лишнего слова, ни одной ненужной формулы вы здесь не услышите. Наш курс максимально уплотнен и эффективен. Вы сами сможете выбирать темы для факультативного изучения, но по окончании обучения, вас ждет суровый беспристрастный экзамен. Отметки на экзамене войдут в ваш пожизненный рейтинг, который будет оценивать так же и вашу зарплату в будущем. Так что времени у нас с вами немного, а работы море! Сейчас мы предлагаем вам за неделю экстерном сдать школьные экзамены. Думаю, для вас это будет несложно. Мы о такой возможности уже договорились с вашим школьным начальством. Потом месяц отдыха -  и за наши академические парты! Сейчас вы можете посетить буфет, накопить вопросы, а после перерыва мы ответим на все ваши вопросы, недоумения и ругательства.

 

От дверей зала заседаний вниз вела мраморная лестница. Наверное, спуск по этой лестнице в толпе возбужденно ступающих кандидатов, мне запомнится на всю жизнь. И вовсе не потому, что мы были несколько шокированы выступлением академика. …Хотя и это тоже,  но не главное. У меня в душе произошел переворот. Прошлое отсекло, а будущее накрыло, блестящим пологом. О, нет, я не шел, не ступал по мрамору лестницы -  я плыл в серебристом звездном ореоле. А всё потому, что я увидел её!

 

Сначала мы девушку обогнали, но в моем сознании проскочила молния, я оглянулся, встретился с ней глазами -  и замер на площадке, чтобы дождаться. Борис только головой покачал, мол всё, пропал друг, и поспешил дальше, наверное, очередь за бутерами занимать. А я замер, а я смотрел на эту девушку и не мог оторвать глаз. Ничего такого, сверхъестественного, архи-красивого, в ней не было -   обычная девочка из приличной семьи. Но я стоял, как громом пораженный, лихорадочно соображая, как же я, такой онемевший, буду с ней знакомиться. А не познакомиться я уже не мог. Она стала центром вселенной, осью вращения моей земли. В ту минуту мне показалось, если она меня отвергнет, я просто умру, прямо тут, на мраморе, на взлете сумасшедшей юности… Только девушка не отвергла. Она подошла, взяла меня под руку и мягко, но настойчиво, повела вниз, откуда так приятно пахло вкусной едой.

 

- Прости, пожалуйста, - полушепотом произнесла она, - но стоять на лестнице, особенно, когда по ней валит толпа голодных мужиков на кормёжку, - по меньшей мере, опасно для здоровья.

- Спасибо, - промямлил наконец и я, -  ведь ты мне жизнь спасла!

-  Что-то мне подсказывает, что далеко не в последний раз. Кстати, меня зовут Виктория.

-  Меня - Юрий, -   я отпустил легкий поклон, что на входе в набитый голодным людом буфет, выглядело наверное не очень эффектно. Впрочем, до меня уже дошло, что Вика не та девушка, на которую действуют эффекты. Она всё чувствовала сердцем, чутким, добрым, поистине, женским, и… разумным. С каждой секундой девушка нравилась мне все больше. Может поэтому я ляпнул: - А ты, случайно не из этих… золотых деток, из которых производят гениев?

- К счастью, не из «этих», -  иронично улыбнулась девушка, вытащив руку из-под моего локтя, которым я сильно прижимал ее к себе. -  Ну и ручищи у тебя! Сильные. Что касается моего здесь появления… -   Она замялась, -   То я, прости за выражение, единственная тут по блату.

-   Это как?

-  Видишь ли, я-то сама хотела на филфак поступать. Но дедушка взял меня за руку и привел сюда. -  Она наконец подняла голубенькие глаза. -  Илья Сергеевич - мой родной дед.

 

-  Слушай, какой он у тебя славный! Нас с Борькой сюда заманил, тебя вот тоже. Просто гений рекрутинга! А он у тебя, случайно, не верующий?

-  Да, верующий, -  с вызовом подтвердила она. - А ты что-то имеешь против?

- Нет, что ты, Вика, - испугался я, что невольно огорчил девушку. -  Меня и самого бабушка в церковь за ручку с детства водит. А мы с Борей сейчас изучаем бабушкино духовное завещание. Знаешь, как здорово разбираться в этом! -  Потом осекся и спросил, как попросил: -   А ты?

-   И я, -  также просто ответила она.

-   Значит и тут мистика! -   зашептал я, склонив голову. -   Видишь ли, в последнее время у нас с Борисом одно событие за другим -   и все необычные, неожиданные. Знаешь, как мне всё это видится? В церкви наши с тобой верующие дедушка с бабушкой изрядно помолились о нас с тобой. И, как они говорят в таких случаях, доверили нашу судьбу в руки Божии: мол, Ты, Господи, отныне веди по жизни наших детей. Отсюда и пошла цепочка судьбоносных событий. Понимаешь!

- Да я и сама примерно так думаю. - Она оглянулась, убедилась, что все заняты бутербродами, соками, кофе и чаем. -  Только попрошу об этом не кричать. Мистика, она, знаешь ли, тишину любит. А то испугаешь и прогонишь её.

-   Прости, ты права, -   согласился я. -   Это я малость того, увлекся.

 

- Это ничего, какое-то время нам это будут прощать. По молодости. Но скоро потребуется такое самосокрытие, что… Как недавно один батюшка сказал: «Проходит время икономии, наступает время суровой аскезы». Что такое икономия и аскеза знаешь?

- Знаю. Я ведь говорил, что бабушкины записи читаю и с Борисом обсуждаю. А он, к тому же, много святоотеческих книг прочел. Так вот мы с ним и пытаемся понять, почему в нас вся эта тысячелетняя мудрость входит с таким трудом.

- Ну, тут как раз всё понятно, -  снова полушепотом произнесла она. Потом громко посоветовала: -   Ты, Юра, возьми мне бутерброды с осетриной и с сыром, пожалуй еще вон тот грейпфрут. Дома такого не часто поешь. Да ты не стесняйся, всё бесплатно.

- Слушай, а мы с Борисом шли сюда и рассуждали: не может быть, чтобы вся эта роскошь была куплена только на сбережения трех стариков. Пусть даже и с академическими зарплатами.

- Конечно не только! Эта академия готовит кадры для самых высоких структур. Вот академикам и удалось привлечь их внимание, ну и конечно, средства. Мы же их будущие кадры, топ-менеджеры!

-  Поня-а-атно, -   разочарованно протянул я, жуя сыр с огромными дырками, погружая край в розетку с черной икрой.

 

-  Как здорово у тебя получается! -  изумилась Вика. -  Будто всю жизнь дефицитами питался.

-   Какое там, -   криво усмехнулся я. -   Мы, простите-с, из пролетарской среды. Так что… Просто, как бы это объяснить… Всё это дефицитное, номенклатурное -  мне побоку. Как-то больше всего мне нравится общение -   с тобой, например; с Борькой, с бабушкой. Вот это по-настоящему интересно. -  Потом тряхнул головой и сказал, понизив голос: -   Прости, я тебя прервал. Ты сказала что-то очень важное. А! вот что: тебе понятно, почему от нас ускользает мудрость веков. Так почему?

-   Наверное, бабушка тебе рассказывала, как происходит воцерковление?

-   Да, конечно. Только со мной у нее не очень получается. Я могу выстоять только до «Отче наш».

-   Сочувствую. Так вот, когда проходишь, круг за кругом, череду церковных таинств, как бы поднимаешься по ступеням в небеса. Ну и по мере подъема, тебе открывается мистика все больше, яснее. Тут без церковных таинств никак не обойтись. Умом высокие истины постичь невозможно. Только верой. А вера укрепляется таинствами, молитвой и постом.

 

-   Вот ведь, какой феномен! То, что ты сейчас сказала, мы с Борисом много раз слышали и читали. Но ты сейчас своими словами сказала, и все стало понятно. -  Я почесал висок, проглотил осетрину, запил соком и только после этого признался: -   Хоть и не факт, что завтра вспомню. Ми-и-и-стика!..

-   А ты, Юра, ходи в храм. Исповедуйся, причащайся, советуйся со священником -  и все сомнения отпадут. Наоборот, станет легко и просто. Слышал же наверное: где просто, там и ангелов со ста.

-   …А где сложно, там ни одного, -   продолжил я. -   Кстати, как раз сейчас мы с Борисом приступили к изучению феномена человеческой простоты, как уподоблению простоте Божией.

-  Что ж, вы на правильном пути! -  улыбнулась девушка. -  А так, глядя на вас, и не скажешь. 

 

-6-

-  Если вам с Борисом и Диной дозволено сдавать экзамены экстерном, то помогите и Диме -  куда же он без тебя, Юра! -   произнесла директор школы, заискивающе глядя мне в глаза.

 

Так должно быть на режиссерском прогоне в трепетном волненье исполняет партию Джульетты меццо-сопрано на сцене Ла Скала. По давней традиции, юную девушку изображают певицы возрастом не менее пятидесяти лет, весом -   не легче ста двадцати кило. Наверное, для максимальной степени впечатления, чтобы на полную мощность отработать огромную стоимость билетов. Ну, в конце концов, кто же купит билет за тыщи долларов, если по сцене будет скакать девчонка джульеттиных четырнадцати лет с девичьим голоском! А вот, когда придет на оперу солидный господин, заплатит за билет как за автомобиль в салоне, сядет в кресло, раздвинутся шторы кулис, и вот на сцене, прогибая доски пола, переливаясь пудами избыточного веса, развеваясь безразмерными одеждами, выйдет дама пенсионного возраста, ведомая худеньким волосатым отцом Капулетти, который представляет дочь:

 Вот вам моя Джульетта,
 прошу вас быть снисходительней к ней.

 

Хор женщин нахваливает девочку:

Ах, как красива!
Точно лань, трепетна, пуглива,
и поднять не хочет очей!

 

Народная артистка Итальянской республики выпучит глаза, откроет пошире рот и

натужно вскричит:

Что за мир волшебства
окружает меня?
Всё волнует и чарует,
и восторгом согрета,
душа на праздник света
к небу, как пташка, летит!

 

Сеньор мясник, приехавший в культурный северный Милан из южных недр сицилийской мафии, любуется певицей, привычно пересчитывая в уме убойный вес артефакта на доллары, прикидывая, сколько мог бы он купить на вырученные деньги… И всем хорошо, и все довольны.

 

После непредумышленных оперных ассоциаций, передо мной пронеслась картинка из параллельного пространства, расположенного в двухстах тридцати метрах от школы: члены нашего педсовета, в полном составе, в мрачном подвале универмага, примеряют модные вещи, которые грузчики не успевают подвозить на тележках. Пока аттестат Димы, в руках этих педагогических модниц, надо же выкупить побольше кофточек. Кстати, откуда деньги у педсовета на столь недешевый товар? Не из подношений ли других родителей, детишки которых так же нуждаются в завышенных отметках и красивых аттестатах без двоек…

-   Конечно помогу, -   киваю, возвращаясь из туманов оперно-вещественных миражей в жестокую реальность школьного образования.

 

Как-то подозрительно быстро, всего за три дня, мы сдали экзамены, получив аттестаты с золотыми медалями. Вышли из школы и присели на лавочку в пришкольном сквере. Дима, философски помолчав пару минут, сбежал. Интерес к нам упал у него до нулевой отметки. Дина второй ушла домой, где ее ожидали с тортом, салатом и шампанским восторженные родители. Мы с Борисом прикрыли глаза, подставили физиономии под поток солнечной энергии и принялись мечтать.

 

-   Помнишь, Борис, ты как-то намекал на персики, которые купишь после шашлычной, а один вручишь мне для последующего поглощения? У тебя есть опыт южных приключений?

-   Есть, -  вяло промолвил сосед. -  У меня денег на это нет. Всё, что оставил отец перед убытием в командировку, я уже растранжирил.

-   Если возьмете меня, я могу взять расходы на себя, -   прозвучал мужской голос рядом.

-   Это кто? -  спросил Борис. -   И насколько можно ему доверять?

-   Это Федя, верить ему можно, -   откликнулся я, не открывая глаз. -   А это…

-   Борис. Я уже знаю.

 

-   А ты куда делся, Федор? Тебя, почитай, с год не было видно.

-   А я, когда служил в группировке скинов, меня слегка подстрелили, -   монотонно, как недавно мы на экзамене, пробубнил бывший бандит. -   Потом месяц в больнице, в отдельной палате. Потом полгода в монастыре. Там меня и почистили. Вернулся в мир, устроился в охранную фирму к нашему генералу. Тому самому, который уничтожил нашу ОПГ. Платит генерал хорошо, работы немного. Только меня все по-прежнему боятся. Так что, если вы меня не боитесь, возьмите с собой. Я буду вас охранять и оплачивать расходы.

-   Нет, Федор, не боимся. Я недавно листал фотоальбом, так нашел фото, где мы с тобой в детском садике сидим на соседних горшках и улыбаемся. Такое не забывается. Горшок -   вещь культовая. Это вам не рэкетом заниматься, калеча должников в случае отказа.

-   А я никого и не калечил, -   прошептал Федор. -   Меня подстрелили, как шпиона какого ненашего. Да и в монастыре многому научился: прощать, молиться и терпеть.

-   Ну как, Борис, простим и потерпим благоразумного разбойника?

-   А что, давай! -   предложил Борис. -   Сдается мне, что появление мужа сего -  из той самой цепочки, которая так ладно выстраивается в нашей непростой судьбинушке.

-   Расскажете? Ну про цепочку? -   спросил Федор.

-   Конечно, -  кивнул я, по-прежнему не открывая глаз.

-  Я не договорил, -   сказал Борис. -   …В нашей непростой судьбе, с целью стяжания Божественной простоты.

-  Я и про это могу рассказать, -   подал голос Федор. -  Меня монахи идеологически подковали.

-   Хорошо, давай попробуем, -   подытожил я и открыл глаза.

 

Рядом сидел вовсе не тот безбашенный хулиган с непроходящими синяками под обоими глазами. Почему-то он всегда лез во все драки, и ему всегда больше всех доставалось. Этот новый, переформатированный Федор больше походил на комсомольского вожака, аккуратного, причесанного, скромного и очень серьезного.

-   Да тебя и впрямь не узнать! -   изумился я. -   Вот, что с людьми раскаяние делает!

-   А еще в нашу копилку -   это имя свежего друга, -   сказал Борис, также отверзший очи и откинувшийся на сиденье так, чтобы рассмотреть соседа по лавке, лавочника, что ли… -   Феодор значит…

-   …Божий дар! -   выпалил Федор. -   Поехали на вокзал. Купим билеты и в ближайший поезд сядем.

-  А как же курортные вещи? Черные очки, плавки, шорты-футболки там, крем от загара, термос…

-   Ничего не надо! -   решительно выпалил Федор. -   На месте всё купим. А то передумаете еще… А я, между прочим, на море не был. Очень хочется. Да и отпуск у меня, кстати.

-   У нас тоже, вроде как, отпуск.

-   Тогда едем!

 

-7-

Трое граждан в несерьезных фривольных одеждах яркой расцветки, в черных очках на облупленных носах расслабленно шагали по набережной. Слева плескалось жемчужной волной море, сверкая ослепительными бликами. Между линией моря и резным бетонным парапетом простиралось лежбище обнаженных тел разной степени прожарки. С правой руки за темно-зеленым бобриком самшита плыли высокий кустарник в лиловых цветах, пальмы, акации, лотки с мороженым, мангалы с шашлыками, витрины с курортными товарами, столики кафе под яркими зонтами. Зычно горланили лоточники, звенели детские голоса, взрывались пьяным смехом компании, наслаивались одна на другую мелодии из динамиков. Весь этот «праздник жизни» заливали волны солнечного света, тропического жара, цветочных ароматов, шашлычного дымка -   словом, томной курортной неги.

 

Триада отдыхающих успела совершить легкую пробежку от гостиницы к пляжу, с финишным погружением в лазурные воды, получасовым загоранием телес и заслуженным завтраком в кафе. Потом, конечно, пляж с купанием и загоранием, ну и предобеденный моцион в толпе курортников. Во главе коллектива отдыхающих вразвалочку походкой благодетеля вышагивал Федор, слева, чуть сзади семенил непривычно молчаливый Борис, справа тащился обгоревший, вялый Юрий, то есть, простите, -  я. Борис на третий день вечером за столиком шашлычной, улучив момент, когда Федор отлучился к стойке бара, шепнул мне: «Послушай, не так надо отдыхать на море! Мне тут уже оскомину набило. Надо рвануть куда-нибудь на дикий брег. Понимаешь, чтобы там никого, только мы. Ну, и чтобы волны выбрасывали на прибрежные камни гниющие водоросли, щербатый плавник, медуз и акульи скелеты. А на горизонте, чтобы не белые круизные монстры, а легкие паруса рыбацких суденышек. Тихо!  Благодетель идет!»

 

Признаться, и у меня в районе селезенки назревало раздражение. Совсем не такое «море» манило меня с детства при чтении Грина, Стивенсона, Джека Лондона, Даниэля Дефо, Рафаэля Сабатини. Совсем не то грезилось мне, когда я напевал песенку из кино: «Море, ты слышишь, море, твоим матросом хочу я стать» -   уж точно не морская вода с мочой и мазутными пятнами, не мельтешение крупных купюр из рук в руки, не толпы бандитов с девушками облегченного поведения, не удушливый смог, висящий над проспектами, не вопли торгашей и хриплый шансон из динамиков, не веющий отовсюду сладковато-горький дымок анаши…

 

Как-то в детстве мне довелось отведать курортной прелести в советском изводе. Правда, я был маленьким, и мало что видел в скудной жизни нашего пролетарского социума. Отцу тогда на работе вручили путевку в санаторий. Он-то блаженствовал вовсю, о чем свидетельствовали открытки, приходившие к нам по почте, от дам разного возраста и парфюмерных предпочтений, судя по запаху корреспонденции. Мы с мамой поселились в частном секторе у грубой жадной тетки, где единственным развлечением был поросенок, которого дважды в день выпускали пробежаться по кругу двора -  это для того, чтобы его сало имело тонкие мясные прожилки, за такое больше платили. Питались мы с мамой в ближайшей столовой, где нужно выстоять часовую очередь, прежде чем попадешь на раздачу, где мордастые тетки со злющими гляделками небрежно швыряли в тарелки нечто подобное тюремной баланде. Там всюду пахло кислятиной, хлоркой и гнильем. С погодой нам тоже не повезло. Почти каждый день лили дожди, и только три раза мы сходили на море, выбрав местечко посвободней. Да и то, как выяснилось позже, относительное безлюдье объяснялось стоками канализации, растекавшимися между прибрежных камней. Но мы терпели. Ради нашего героического отца.

 

Позже все мои друзья съездили на море, некоторые не раз. Они привозили оттуда бронзовый загар, сувенирные ракушки, цветные фотографии и кучу восторгов, которыми прожужжали уши всем окружающим. Ну, думал я, партия-и-правительство наконец выполнило пленарные обещания о повышении уровня заботы и окультуривания масс народа. Но, как сказал один великий политический деятель: «Никогда такого не было и вот опять!» Такие вот мысли терзали меня, в который раз убеждая, что с моим немирным миром в душе я еще очень далек от канонической меры святых отцов. Подсознательно я ждал, надеялся, требовал, наконец, какого-нибудь чуда, а в голове звучали слова протеста мрачного певца дальневосточной наружности с подбородком на десять часов вечера: «пэрэмэннн, мы джём пэрэмэннн» -   и барабан: трум-ду-дум, и зажигалки с огоньками во тьме на тонких руках ожидающих. Один мрачный персонаж из Булгаковского «М&М» изрёк: «Будьте осторожны со своими желаниями -  они имеют свойство сбываться.» …Наконец, дождался. «Сбытие мечт», так сказать, в действии. Лови удачу, пока не схвачен.

 

Ничего страшного не произошло. Во всяком случае, пока. На меня наплывало чудесное виденье. Поначалу-то я обратил внимание на японский зонт, по голубому шелку которого между веток сакуры порхали белые бабочки. Я еще подумал, как это нетипично! Но вот бабочки приблизились, и в прозрачной тени я рассмотрел взгляд светло-синих глаз на милом девичьем лице, едва тронутом загаром. Эти глаза были устремлены на меня! Эти глаза могли принадлежать лишь одному земному существу - Виктории! Внучке нашего уважаемого академика, к которой меня влекло, как японскую бабочку к замысловатой ветке с цветками вишни. …О которой мечтал, о которой думал среди потной южной толчеи, как о глотке прохладной воды в жару… На меня напал страх -  что если у меня этот… как его… который в пустыне на грани сумасшествия -  мираж? Что если она растворится и улетит? Но нет, не пропала, вот она приблизилась на расстояние вытянутой руки и пропела неземным голосом:

 

-   Привееет, мои гениальные друзья! Познакомьтесь, это Артур. Артур, это Юрий и Борис. -  Вика обратилась к нашему оробевшему благодетелю. -    Простите, вас я пока не знаю.

 

И только сейчас, во время церемонии знакомства, я обнаружил, что Вика не одна. Рядом с ней, весь в белом костюме из мятого хлопка, стоял высокий парень с приклеенной к толстым бордовым губам ироничной улыбкой. Он в упор смотрел на меня. Чуть позже, пока Вика развлекала моих друзей, Артур отвел меня в сторону и проскрипел противным голосом:

-   Еще раз увижу тебя рядом с Викой…

-   И что? -  спросил я с вежливой улыбкой на потном лице. -   Мне уже начать бояться?

-   Лучше начать, чтобы чего не вышло.

-   Уважаемый Артур, -   торжественно произнес я, глядя в его бегающие глазки цвета болотной трясины, -  ты еще не раз увидишь меня рядом с Викторией. И помешать тому тебе не по силам. Надеюсь, понял?

-   Да, конечно, -   скривившись как от глотка серной кислоты, проскрипел мажор.

 

Он отошел к моим друзьям и весело заговорил с ними. Виктория почувствовала напряжение, заискрившееся в нашей беседе, взяла меня под руку, как в первый день знакомства, и прошептала:

-   Артур -  друг детства, мы с ним вместе в детсад ходили. Наши родители дружат не один год. Если он тебе что-то неприятное сказал, не обращай внимания. Он не опасный. Он и мухи не обидит. Всё нормально?

-  Да, конечно, Вика. Я на самом деле рад тебя видеть. А мы не могли бы с тобой прогуляться вдвоем, без друзей детства?

-   Конечно, Юрик, конечно! -   Она глянула на Артура, который в двух шагах исподлобья наблюдал за нами. -   Только не сейчас. Я тебе сама в гостиницу позвоню. Борис уже сказал, где вы остановились. Хорошо?

-   Ладно, буду ждать.

-   «Только очень жди!» -   улыбнулась она на прощанье и удалилась с Артуром под руку в противоположную сторону.

 

-   Может, ему немного по репе настучать, -  прогудел Федор. -   Кажется, он тебе угрожал.

-   Я обещал Вике его не трогать.

-   А ты и не тронешь, -   успокоил меня Федя. -   Это сделаю я.

-   Пока не надо. Спасибо.

-   Знаешь, Юрка, -   подал голос Борис. -   Этот парень смотрел на тебя с такой ненавистью, что…

-   Борь, у меня тоже есть глаза, и я тоже за ним наблюдал. Успокойся.

 

-   В моей старой школе, -   продолжил Борис, -   таких подонков было -   каждый второй. Ты не представляешь, насколько они могут быть злопамятными и подлыми. К тому же у них папочкины связи и реальная возможность любому испоганить жизнь. Ты бы поосторожней с ним.

-   Ты предлагаешь, удрать от него, бросив Викторию?

-   Да! -  сказал Борис. -   И не мешкая, прямо сейчас! У меня очень плохое предчувствие.

-   Ну уж дудки, -   воскликнул я. -   Пролетарии не сдаются!

-   …Их просто бросают в тюрьму, -   продолжил логический ряд Борис.

-   Эй, парни, -   сказал Федор. -   Хватит болтать. Давайте пообедаем. Очень кушать хочется. А потом на сытый желудок решим, что нам делать и куда бежать.

 

После сытного обеда с харчо, шашлыком и красным вином мы вернулись в гостиницу. Нам улыбнулась дама из-за стойки. Когда мы регистрировались, конечно, смеялись, шутили… Дама, заполняя формуляр нашими паспортными данными, прозрачно намекнула, что она тут не просто так, с ней шутить не стоит. Потому что двадцать лет проработала в сотрудничестве с очень серьезными органами. Федор подумал, что она таким образом вымогает чаевые, сунул в свой паспорт три крупные купюры. Дама деньги привычно смела рукавом в ящик стола, но при этом изобразила на лице такую бдительность, что лично у меня не осталось сомнений: эта, в случае чего, сдаст властям, не моргнув глазом. …И она сдала.

 

В номере нас ожидали двое в штатском, на суровых лицах которых читалась решимость любого скрутить и в наручниках доставить куда положено. Номер, в котором «повязали» нас с Борей, занимали мы двое. Федор заселился в полулюкс напротив, поэтому как увидел у нас дома парочку в черном, мгновенно растворился за нашими спинами, не успев вызвать недоумения у незваных гостей. Ну, пронеслось в голове, Федя уж точно вызволит нас из беды. Прежде чем впасть в шоковый ступор, я лишь успел спросить:

-   Простите, товарищи, это Артур вас подослал?

-   С вещами на выход! -   рявкнул один из них.

-   Можно узнать причину? -   спросил Борис.

-   Вы уклонисты! Дезертиры! -   прошипел другой. -   Из-за таких уродов срывается призыв в армию!

-   Вот, значит, до чего наш Артур додумался! -   прошептал Борис. -   Я же говорил…

-   Послушайте, товарищи, -  сказал я противным заунывным голосом. -  Это касается только меня одного. Отпустите моего друга, пожалуйста.

-   Это что, сопротивление представителям власти! -   рявкнул первый служивый, на всякий случай, двинув меня кулаком в живот. Я настолько одеревенел, что удар в солнечное сплетение не возымел должного эффекта, чему способствовала привычка качать пресс. В случае опасности, мышцы брюшного пресса сами собой напрягались.

 

Потом был обезьянник в отделении милиции, куда набилось втрое больше нормы таких же как мы «уклонистов», передача нас в сборный пункт военкомата, под конвоем, как преступников. Потом ночная погрузка в автобус, поездка без остановок до железнодорожной станции, погрузка в эшелон - обычный пассажирский поезд, только с вооруженными офицерами в каждом вагоне. Толпу испуганных мальчишек, трясущихся от недосыпа, холода и бессилия, выгнали из поезда на бетонную платформу где-то на севере, о чем свидетельствовали прохлада, серое небо над головой и сосновые леса, куда ни глянь.

 

-8-

Очнуться от шока нам удалось довольно быстро. В поезде нам с Борисом достались вторые полки, мы лежали на боку, переговариваясь. Иногда один из нас перепрыгивал на противоположную полку, тогда появлялась возможность говорить на сакральные темы. Может именно такие переговоры и позволили нам принять устойчивое положение гораздо раньше других «уклонистов». Остальные пребывали в угнетенном состоянии духа, больше молчали, недоверчиво поглядывая на соседей. Некоторые даже плакали, ночью во время сна, или днем отвернувшись к стене, или в курилке, когда оставались одни.

 

-   Мне всё это очень не нравится, -   признался Борис после длительного молчания, в первые часы нашей дороги в неизвестность.

-   Разве кто-то спрашивал нас о наших желаниях? -   сказал я первое, что пришло на ум. -   Мы просто плывем по течению туда, куда нас ведет Господь.

-   Но я элементарно боюсь! Не столько смерти, сколько увечий! -   прошипел он. -   Слышал о дедовщине?

-   Не то, что слышал, -   прошептал я спокойно, насколько возможно, -   я с ней уже имел дело.

-   Это где же?

-   Во дворе, в школе, на халтуре -   словом там, где рядом были старшие. Напоминаю о моем пролетарском происхождении. Мне пришлось пройти через гладиаторские бои, драки с поножовщиной. Если честно, у меня было много возможностей умереть с ножом в груди, или от удара арматурой по затылку. Думаешь, почему бабушка так беспокоилась обо мне! Думаешь почему только мне из нашей семьи она открывала свои тайны! Однажды она призналась, что если я жив, то благодаря ее молитвам. А сейчас и ты находишься под ее защитой. Так что успокойся.

-   Да не могу я! -   чуть ни кричал друг, правда пока еще шепотом. -  Я-то не имею опыта гладиаторских боев! Меня трясет от страха.

 

Что душой кривить, меня и самого нет-нет, да пробивала дрожь. И я страдал от приступов слабости. Например, беспокоили нарастающий голод и взрывной смех за стенкой. Там пировали четверо кавказцев. Что-то подсказывало: с ними еще придется не раз сойтись в неравной схватке. Поэтому я, убеждая больше самого себя, сказал:

- Это бесовское наваждение, Борь. Знаешь, просто уйди внутрь себя и погрузись в молитву. Помнишь слова бабушки из блокнота: «Нет ничего, что нельзя было бы исправить молитвой». Может быть мы попали в такую ситуацию, чтобы понять эту простую истину. Видишь, опять нам представляется возможность простые слова истины познать на практике.

-   Ладно, я попробую, -   выдавил из себя Борис, закрыл глаза и привел дыхание в норму.

 

Мы сразу договорились не удивляться, не унывать, но постоянно молиться и держаться вместе. Если Богу угодно, Он нас сохранит, защитит и направит куда нужно. Куда Богу нужно, а значит и нам.

 

В нашем вагоне в купе проводника с открытой дверью сидел старшина с автоматом, который не выпускал из рук. Во время посещения туалета, он подозвал меня в свою крепость, порылся в рюкзаке, достал пакет и протянул мне.

-   Что это, простите? -   удивился я.

-   Ваш с Борькой друган передал. Федор. Мы с ним как-то одним делом занимались, да нас судьба развела. Но парень он свой, крепкий. Он вас не бросит. Да ты бери, там вроде еда какая-то имеется, а то я видел, вас никто не провожал, а уклонистам и дезертирам сухой паек не положен. Так что, приятного аппетита.

 

-   Благодарю! - Вскинул руку к виску, но одумался и опустил. Потом взглянул на каменное лицо военного и не без робости сказал: -  Товарищ старшина, там у нас за стенкой, в соседнем купе кавказцы разошлись. Если они к нам пристанут, можно мне с ними разобраться? А то у меня кулаки непроизвольно тяжелеют. А это не к добру.

-   Нет, Юрка, нельзя, -   сквозь зубы процедил старшина. -   У них ножи с собой. Это раз. Потом они в стае бесстрашны и умеют неплохо защищаться. Это два. А чтобы их на время пригасить, у меня имеется свой прием ведения боя. Ты пока иди, поешьте с другом. И ничему не удивляетесь. Кругом, шагом марш!

 

Открыли мы посылку и обрадовались. Кроме консервных банок, складного ножа, галет и шоколада, там имелись компактная Библия, молитвослов, Отечник. Между книгами нашли конверт, вскрыли -   там доллары и рубли, и еще записка: «Это на первое время. Я вас освобожу в ближайшее время. Простите!» Почувствовав приступ голода, мы приступили к трапезе.

 

Тем временем, за стенкой соседи на миг притихли, по проходу прошлепали чьи-то босые ноги. Соседи вновь загорланили. Через минуту по проходу пробежал совершенно обнаженный чернявый парень. Я выглянул из-за перегородки -  с противоположных сторон коридора стояли старшина и лейтенант с автоматами наизготовку, а между ними бегал голый паренек. Из своих купе глазели на воспитательную операцию десятки любопытных глаз. «Стоять!» -   раздалась в тишине команда старшины. Он вразвалку подошел к нашим соседям, поводил автоматом и громко сказал:

 

-  Если отсюда хоть слово услышу, я вас тоже раздену и высажу из поезда. Будете сопротивляться, открою огонь. Вас у меня вообще в списках нет. Так что хоть сейчас застрелю, как бешеных псов. «И никто не узнает, где могилка твоя», -   спел он напоследок, повернулся к голому пареньку и скомандовал: «Одеться. И чтобы ни звука!» Сгреб с откидного столика бутылки со спиртным, консервы, фрукты и вернулся в свое купе, куда чуть позже заглянул и второй наш конвоир -  лейтенант. До конечной станции в нашем вагоне установилась такая тишина… ну, примерно, как на кладбище.

 

Карантин в нашей учебке состоял из двух частей: первую неделю, пока воинская часть запрашивала и получала наши документы из военкомата, к нам относились крайне небрежно, даже сурово, как к дезертирам или преступникам. Нас гоняли по плацу, то бегом, то строевым шагом, нас учили ползать пузом по грязи, копать траншею «от колышка до ужина». Каждый день нам приходилось стирать форму послевоенного образца, пришивать белые сатиновые подворотнички, драить ваксой протертые на сгибах кирзовые сапоги. Кормили безвкусной бурдой с серой капустой -  на первое, и перловой кашей с кусками сала -  на второе; завтрак -   кусок хлеба с жидким чуть послащенным чаем, ужин - гнилая картошка с кусочком почерневшей в мучениях рыбы.

 

Но мы стоически переносили столь неприязненное к себе отношение. Нам в двух словах сержант объяснил, что мы «дезертиры позорные», за что он лично поставил бы всех к стенке, но вынужден терпеть наше пока еще живое присутствие из-за приказа командования части. Гоняли нас безжалостно, к концу тренировок мы в себе обнаруживали такой голод, что сметали со столов съедобные предметы до крошки, до капли, до сияющих чистотой тарелок.

 

Вторая часть карантина к нам пришла при поступлении наших приписных документов, когда из «преступной группировки» изъяли непреступных элементов и уже из нас составили боевую часть, достойную нести почетную обязанность. И даже форму с сапогами заменили на более новую, неношеную, хоть и со склада довоенной комплектации. И даже меню изменили, добавив в наш рацион мясо, масло, какао с молоком и хоть и свежемороженую, но явно посветлевшую рыбу с хрустящей корочкой.

 

А однажды нам с Борисом довелось посетить тот самый таинственный склад, его продуктовую часть. По счастливому для нас случаю, в офицерской столовой закончилась тушенка. Нам с Борей, как самым сознательным, дали наряд на кухню. Подозрительно ласковый старшина с розово-жирными щечками вооружил нас тележкой на колесиках и повел на склад. На вахте перед спуском в подземные чертоги, мы подписали документ о неразглашении. Гремя тележкой по ребристому металлическому полу, подъехали к камере с толстой дверью, с трудом отодвинули ее величество -   и попали в солдатский рай под землей. Доверху камера была наполнена ящиками с тушенкой. Чтобы еще больше расположить к себе, ласковый старшина эффектным жестом извлек из нижнего открытого ящика банку с белой этикеткой, вскрыл армейским ножом, зачерпнул широким лезвием третью часть содержимого, вывалил на толстый кусок хлеба и размазал по поверхности. В нос ударил аромат пряного мяса с перчиком и лаврушкой. Мы проглотили деликатес мгновенно, запили сладким чаем, а ласковый старшина уже протягивает каждому по следующему бутерброду. И только после утоления первичного голода мы обратили внимание на этикетку. Там была надпись черной краской по белому полю: «1941. Тушеное мясо (свинина)».

 

-   Товарищ старшина, -   сдавленно произнес Борис. -   А мы того, не отравимся? Она же тут полвека лежит!

-   От дурный хлопчик, -   пропел интендант. -   Та это мяско ще ваши детки будуть кушать за обе щеки. Цэ ж, Лэнд-Лиз! Амэрика! Уфторой фронт! -   Потом подмигнул, еще шире разулыбался и, чуть понизив голос, произнес: -   Выш подписали бумажку о неразглашении, так я вам вот шо скажу. Там, в комнатке дальше, стоять ящики с тушенкой аж с пьятнадцатого года. Баночки все, правда, в солидоле, не то что эти, сухонькие. Но я сам пробовал -  дюже гарная свынина.

-   Надеемся, вы нам ту, с Первой мировой, не станете предлагать?

-  Та не, навищо! Ладно, хлопчики, берыть шесть ящиков и везыть у столовку. Ахвицерску. А шо бачилы, то молчок!

 

Разумеется, то чего боялся Борис, случилось, хоть и в ослабленном варианте. Примерно как прививка от чумы, ослабленными штаммами бактерий. Четыре дня и ночи подряд сержанты пьянствовали, пропивая отнятые у нас деньги. В пятую ночь нашу преступную команду подняли по тревоге, построили в две шеренги и младший сержант Горгулия со старшим сержантом Хряченко, пьяные в хлам, стали орать, обзывая дезертирами, приказывали лечь-встать, потом били кулаками в живот по очереди от первого до последнего бойца в строю. Борис прижался ко мне плечом и принялся дрожать. Пожав ему потную руку, шепнул: не волнуйся, я не дам тебя в обиду. Когда очередь дошла до меня, пресс мой по привычке напрягся, удар сержанта не возымел должного поражающего действия. Тот удивился, вяло размахнулся, чтобы ударить еще раз, но в ту секунду мой кулак сам собой полетел в его открытую челюсть. Младший сержант мгновенно опрокинулся, что вызвало непроизвольный смех соратников. Ко мне подлетел старший сержант, размахнулся, но от скоростного полета моего кулака в центр его квадратной челюсти, сам рухнул на спину, ударился затылком и лег рядом с сержантом с блаженной улыбкой на бордовом лице.

 

У нас в команде была пара весьма крупных юношей, похоже что с криминальным опытом, сибирского происхождения. Они сорвали с ближайших кроватей одеяла, набросили на падших командиров, схватили табуретки и принялись наносить удары последовательно от головы к ногам и обратно. Нечто вроде этого делают повара во время приготовления отбивных, только не табуретками по телам сержантов, а специальными молотками по кускам свинины. Назывался этот прием воспитания пьяных сержантов «устроить темную». «Дезертиры», пострадавшие от командирских ударов в живот, схватили табуретки и с веселым повизгиванием подключились к страшной мести. Крикнув «хватит, а то убьем!», двое крепышей схватили обездвиженных пьяниц за ноги, оттащили в каптерку, где младшие командиры обычно пили-закусывали. Привязали драчунов ремнями к кроватям, набросив полотенца на окровавленные лица -   чтобы не портили аппетита. Сами же сибиряки сели за стол и принялись допивать-доедать, что осталось от начальственного пира -  не пропадать же добру.

 

Рано утром в казарму вошел командир батареи майор Рокотов, бесстрастно выслушал доклад дневального, приложил палец к губам: тихо. Мы со своих сиротских скрипучих кроваток, затаив дыхание, наблюдали за комбатом, ожидая репрессий. Но статный майор с лицом потомственного военного дворянина преспокойно прошелся по проходу между рядами коек, скользнул взором по аккуратно разложенной одежде, начищенным сапогам, по чистому полу, втянул в ноздри воздух, настоянный на ароматах пота, хлорки и ваксы. Прошел в каптерку, открыл дверь, заглянул внутрь, прослушал три аккорда протяжного храпа, там втянул воздух, скривился на миг, потом улыбнулся и велел дневальному дать команду на подъем и построение. Прошелся вперед-назад вдоль окаменевших шеренг. Приостановился почему-то рядом со мной и Борисом, глянул в глаза, едва заметно улыбнулся и подмигнул. Тоже произошло с парой крепышей, стоявших подобно нам с Борей, плечо к плечу. Бросив, негромко «вольно!», майор вышел из казармы. Ему на смену через пять минут пришли четверо бойцов с носилками, отвязали все еще обморочных сержантов со следами побоев и унесли прочь. Больше мы их не видели. По казарме прошел слух, что отправили их на Кавказ, в горячую точку.

 

Тем же днем из нашей аморфной команды сформировали три взвода новой батареи, назначили свежих командиров. Нас четверых майор вызвал к себе, попарно побеседовал. Крепышей сибиряков отправил на стройку для восстановления дисциплины, а нам предложил поработать на строительстве военного городка в качестве организаторов производства. Оказывается, майор прибыл в часть в качестве квартирьера, чтобы приготовить достойные условия проживания для своего дивизиона. Со вздохом офицер пояснил, что их часть перебрасывают сюда из ГДР. Конечно, это неправильно, но что поделаешь. Майор получил наши досье, досконально изучил, позвонил в военкомат, потом в школу, успокоил родителей. Понял, что забрали нас с другом в армию случайно, что недолго нам изображать из себя солдат. Поэтому решил оградить нас от пьяных сержантов и направил на стройку.

 

Что такое новый статус, мы поняли когда вышли за ворота учебки и стали беспрепятственно бродить по военному городку. Отныне для нас доступны магазины, кинотеатр, почта и телеграф. Первым делом позвонили мы домой, потом в академию и даже генералу, у которого в ту минуту находился Федор, доложивший начальству детали нашего ареста. Разумеется, нас обещали в скором времени освободить, главное успеть до присяги. Генерал также сообщил ворчливым баском:

-   А с Артуром я уже «разобрался». При задержании у него обнаружили крупную парию кокаина, так что ненавистный подлый папенькин сынок предан суду.

 

Причем закрытое заседание происходило там, куда никто кроме генерала и его команды не имел доступа -  это чтобы отсечь возможные попытки воздействия на решение суда со стороны родственников преступника. А в настоящее время Артур трясется, в прямом и переносном смысле слова, в сторону магаданских далей, откуда ему не выйти на волю до полного отбытия срока. За этим генерал лично проследит, уж больно недолюбливает старый солдат подлых мажоров, от которых и сам в юности натерпелся.

 

Разумеется, мы прониклись к нашему благодетелю майору благодарностью. Борис предложил ему свои услуги в написании кандидатской диссертации, которую тот начал писать в ГСВГ, только печальные события прервали занятия наукой. Я же с превеликим удовольствием работал две недели на строительстве военгородка, благо опыт строительства у меня имелся. Именно с теми старшими товарищами, которых так невзлюбил Дима, летом ездили мы на строительство домов, коровников, дорог в сельской местности. Там я и научился читать чертежи, работать с нивелиром, отвесом, бетонировать фундаменты, вести кирпичную кладку, возводить крышу. До сих пор на стройке работы велись вяло и неправильно. Мне же стройка была в охотку, поэтому, опираясь на дисциплинирующую силу пары крепышей-сибиряков, мне с первой минуты удалось развить активную деятельность, что позволило за две недели закончить с фундаментом, вывести цоколь и даже смонтировать панели первого этажа офицерского корпуса.

 

Мощные сибиряки иногда звали меня в бытовку, где поселились наши кавказские соседи по вагону. Никто из командования даже в пьяном бреду не думал о том, чтобы после присяги выдать им оружие, поэтому привлекли к строительству коттеджей. Работа у них велась очень медленно и не только из-за лени и отвращения к труду, но и ввиду открытия подпольного магазина стройматериалов, откуда местные жители круглосуточно тащили все, что можно и нельзя. Понаблюдав за преступным поведением горцев, крепыши принялись за воспитание диковатых подчиненных. Заходили к ним в бытовку, отбирали деньги, спиртное, пищевое довольствие и, конечно, избивали до статично-горизонтального положения. Если честно, от совершенствования боксерских навыков по живым мишеням я отказывался каждый раз с трудом -  уж очень сильно напрашивались горцы на воспитание своими наглыми усмешками, воровством и гортанным смехом. Но мне приходилось сдерживать свои агрессивные намерения, скорей всего из-за положительного воздействия молитвы и прикладного богословия -   все же мы были защищены, как никто другой.

 

Борис написал соискателю диссертацию, начертил графики, схемы -  всё как учил отец. Позже майор позвонил Борису и сообщил, что военгородок в срок построил, диссертацию защитил, теперь ждет направление в штаб армии.

 

Вот и армейской службе конец. На дедушкином лимузине ЗИЛ-114 приехала за нами Виктория. Мы попрощались с майором, боевыми соратниками, сели в автомобиль и приготовились выслушивать извинения девушки за своего друга детства. Мы же успокаивали Вику тем, что получили бесценный опыт, который еще не раз пригодится в жизни.

 

-9-

Дорога, используемая в основном тяжелым транспортом, несмотря на свежий слой щебня, имела вполне основательные выбоины. Правительственный спец-лимузин, управляемый крутоплечим спец-водителем, мягко покачивался в ожидании шоссе стратегического значения, на котором автомобиль покажет себя во всей красе трехсот лошадиных сил. Мы с Борисом первые минуты поездки с любопытством рассматривали салон -  не каждый день, знаете ли, доводится поездить внутри столь впечатляющего транспортного средства.

 

Сидели мы в такой последовательности: справа по ходу движения, в мягком кресле академика, полулежала Виктория, уставшая сидеть за шесть часов неподвижности, вытянув длинные ноги. Следующим на спаренном сиденье, рядом с Викой, напряженно восседал я; у двери, слева от меня, бочком сидел Борис. Он неотрывно глядел сквозь голубоватое стекло за борт, где плыли высокие травы с нахальным борщевиком, мелькали каменные дома, почерневшие избы, холмы ржавого покореженного металла. Небо очистилось, сопровождая нас белыми облаками, быстрым полетом по синусоиде птичьей мелочи и парением в вышине бдительно-вялого коршуна.

 

На горизонте, параллельно кромке соснового леса, по грунтовой дороге на предельной скорости неслись, раскачиваясь, в облаке синего дыма тяжелые танки, тягачи с пушками и огромные самоходки. Замыкали марш убийственной мощи пара тягачей с тентами для перевозки военнослужащих, с командирским УАЗиком в арьергарде. Стоило взглянуть на грозный проезд военной техники, как непроизвольно вздымалось в груди уважение к нашим вооруженным силам, с логическим забвением армейского бардака. После угрожающего марша колонны, долго еще висела пелена песчаной пыли вперемежку с голубоватым смогом, закрывая от нас природную сосновую красу.

 

Наконец, лимузин выскочил на шоссе, мягко набрал крейсерскую скорость в 150 км/час, в салоне наступила тишина. Вика смущенно кашлянула и приступила к извинениям за подлое поведение Артура. То ли из вредности, то ли в целях изучения психологии Виктории, как желанной претендентки на мое кольцевание, а может просто, чтобы помочь девушке, я прервал её:

 

-   Простите, я буду не вашего круга, мы из простых-с, -   юродствовал я. -   Ты мне объясни, пожалуйста, Виктория, а разве ты не видела, насколько Артур подленький человечек? Ведь ты его с горшка знаешь. Он же на меня наехал, как бульдозер. Я и двух слов сказать не успел, как он стал угрожать.

-   Видишь ли, Юрик, -   поникнув головой, произнесла Вика, -   Ну конечно, видела я в нем и ревность, и гордость… Но, понимаешь, ему удавалось эти качества скрывать под маской вежливости.

-   Это точно! -   согласился Борис. -   Что эти мажоры умеют, так менять маски. Они и сами не знают, какую роль играют в настоящий момент. Вот почему я сбежал из того спец-болота.

-   И потом, его родители как бы зависят от моего деда, -   продолжила Вика разоблачение. -   Илья Сергеич помогал им с устройством на работу, давал рекомендации, пробил командировку заграницу. Бывало, даже крупные суммы взаймы давал. Кстати, без отдачи. Так что Артур очень не хотел терять ни меня, ни деда. Поэтому и вёл себя со мной как джентльмен. Буквально, пылинки с меня сдувал. А тут по набережной идешь навстречу ты и смотришь на меня влюбленными глазами.

-   А ты на меня, -   напомнил я.

-   Ага, сама в шоке была, -   призналась Вика. -   Ты как принц из сказки появился из солнечного облака. Об этом же все девчонки с детства мечтают. Артур почувствовал, что между нами что-то есть. Ну и…

 

-   Свихнулся в одночасье, -   подсказал я. -   И сходу стал мне угрожать. В ту же минуту в его голове родился план забрить меня в солдаты. Да еще обвинить в уклонении от службы и чуть ли не в дезертирстве. Ну ладно меня, а то ведь он за компанию и Борьку замёл. Только скажи, Вика, ты что, не видела, во что он превратился у тебя на глазах там, на набережной?

-   Да нет же! -   вскричала девушка. -   Я только на тебя смотрела, и одного тебя видела. Остальные словно исчезли куда-то. Наверное, это было помрачение ума.

-   Или нечто гораздо лучшее, -   предложил я альтернативу, -   высокие чувства, например?

 

 Вика мотнула головой, улыбнулась понимающе, и упрямо продолжила:

-   … А как помрачение прошло, так сразу поняла, какую подлость он совершил. И первой стала искать способ вызволить вас с Борей из беды. А этого гада я просто прогнала и велела мне больше на глаза не показываться. -   Она помолчала, склонила голову, потом прошептала: -   А теперь его жалею. Особенно после сообщения о его наказании. Вот так, по-бабьи жалею. Простите...

-   Это ничего, это характеризует подследственную только с положительной стороны, -   тоном прокурора прогудел я. Не удержался и погладил ее повинную голову. Вика глянула на меня искоса, тихонько прошептала «спасибо». -   А теперь, гражданочка, познакомьтесь с нашей версией событий, -  сказал я, переместив руку с девичьего затылка на сжатый кулачок. -   Она не так пессимистична.

 

Мы в нескольких словах рассказали о своих армейских приключениях, опуская некоторые моменты, которые могли расстроить неподготовленную слушательницу. Нам показалось, что успокоить девушку удалось -   тут и затрезвонил телефон. Между водителем и задним салоном поднялась стеклянная перегородка. Вика откинула велюровую крышку подлокотника, достала трубочку и, не повышая голоса, произнесла:

-   Дедушка, у нас всё в порядке. Мальчики рядом со мной. Выглядят отдохнувшими, посвежевшими, даже успели загореть. Они утверждают, что получили бесценный опыт. Что? Ладно. 

Вика положила трубочку, повернулась к нам и удивленно сказала:

-   Дед передает вам привет. Велел ожидать звонка от какого-то генерала.

 

Снова раздался трескучий зуммер, Вика подняла трубку, растянула пружину провода и протянула мне. Вот она и стала осваивать роль моего секретаря.

-   Юрка, это я, Федя! -   кричал дружок детства. Пришлось даже отвести динамик трубки от уха, чтобы не оглохнуть. -  Я звоню по приказу генерала. Он меня посылает вам навстречу. Так что скоро свидимся. Есть идея. Пока!

-   Кажется, скоро нам предстоит пересадка, -   прошептал я задумчиво, передав трубку Вике.

-   Ой, как жаль! -   хором воскликнули оба моих соседа.

-   А это случайно не тот генерал, который помогал освобождать вас из неволи? -  спросила Вика.

-   Он самый,-  кивнул я. -   Генерал живет в нашем дворе еще с тех пор, когда был майором. Теперь вышел в отставку, наблюдает за порядком на районе. Всех бандитов воспитал в духе законности и патриотизма. Они теперь в его в охранной фирме работают. Генерал у нас -   герой районного значения! Ну а Федор, который был с нами на юге, -   тоже под его руководством. Он-то боссу все и доложил.

 

-   Дедушка предложил вашему генералу поработать в академии. Он будет заниматься безопасностью и военной подготовкой. А меня, кстати, обещал научить стрелять как снайпер. Так что, в случае войны, вместе отстреливаться будем.

-   Не надо! -  сказал я. -   Не надо тебе, Виктория, воевать. Тебе лучше готовиться к семейной жизни.

-   Ой, не с тобой ли? -   усмехнулась она.

-   Так точно, -   произнес я по-военному. -   Так что учись готовить, стирать, убирать, детей воспитывать.

-   А у меня есть варианты? -   спросила Вика ошеломленно.

-   Не думаю, -  отрезал я.

-   Ну хоть дай время на осмысление и, так сказать, на подготовку… личного состава семьи… мой генерал.

-   Ладно, бери, -   позволил я.

̶

  Позволь, дорогой друг,-  глядя мне в глаза,-  Рассказать кое-что из жития твоей соседки по лимузину.

̶  Давай, жги!

И Виктория начала «жечь»:

 

̶  Мама, как и я, была хорошей девочкой. Ее так же водили за ручку в самый лучший детский сад, потом в престижную школу. Надевали большие белые банты и белые колготы, учили есть не чавкая и не хлюпая, держать спину прямой и слушаться старших. Мама, как и я, была отличницей, общественницей, писала стихи, танцевала танго и вальс. Маму сломал первый брак, первая обманчивая любовь, первая ненависть. Она долго еще пыталась сопротивляться, уверяя всех, что у нее все как у людей, обманывая меня, себя и деда. Мужа своего мама так и не простила. Папа трижды пытался вернуться в семью, но мама каждый раз его прогоняла. Она видела, как я плачу, знала, как скучаю по отцу, как нужен мне этот нескладный человечек с ранней лысиной и животом. Её горячая потная рука в таких случаях гладила мою макушку, а порывистое дыхание обжигало щеку: «вырастешь и сама всё поймешь». Дедушка почти все время отсутствовал, а когда появлялся, мама уверяла его, что у нас все нормально. Тревога внутри меня копилась, нарастала и требовала выхода наружу. Дедушка же всё понял слишком поздно.

 

Первой взбунтовалась мама. Она дождалась приезда дедушки из Парижа, получила от него в подарок модную одежду, аккуратно уложила в чемодан, чмокнула меня в макушку и уехала в Лондон к самому тупому и богатому ученику отца, скорей всего ему назло.

 

Как-то раз знакомый врач рассказал об ощущениях, которые испытывали раковые больные. Пока опухоль зарождалась и потихоньку росла там, внутри, всё было еще ничего, вполне терпимо. А потом, когда это невидимое чудовище вырастало, с ней вместе росла боль. Когда старичок с седой бородкой, невероятно добрый и усталый от многолетнего соприкосновения с болью своих несчастных больных… Когда, закончив свой рассказа, он опустил голову и трижды дрогнул покатыми плечами… Именно в ту минуту наступившей тишины, я поняла, что в моей душе зародилась и потихоньку росла злокачественная опухоль. Вместе с ней, росла и боль. Иногда она меня вовсе не беспокоила, когда что-то сильно увлекало. Иногда неожиданно и без видимых причин боль вырастала до размеров пожара, во всяком случае, обжигающий огонь вспыхивал где-то очень глубоко, там, где жили воспоминания детства, пламя разрасталось и выплескивалось наружу. Больше всего я боялась напугать единственного родного человека, моего страшно занятого деда. Боялась его инфаркта, смерти, представляя себе, как он услышит мой дикий животный крик и упадет замертво, а вместе с ним умру и я. Чтобы не закричать на всю огромную черную вселенную, я бросалась на подушку, закусывала мягкий уголок, сжимала зубы со всех сил и сотрясалась в рыданиях. Как ни странно, это всегда помогало, огонь в душе угасал, и я впадала в обморочный сон.

 

Мой персональный бунт не был такой «бессмысленный и беспощадный», как у мамы. Но и мне пришлось пройти через ночные тусовки, алкоголь, курение, наркотики, с сопутствующими «подарками судьбы» в виде автомобильной аварии, избиения до полусмерти, насилия и вендиспансера. Уходила из дому, бросала школу, дерзила всем, кому придется, перессорилась с друзьями. Но возвращался домой дедушка, приводил меня в порядок. Никогда не ругал, а только просил: пожалуйста, береги себя. Когда на тебя не кричат, а вот так, кротко и спокойно умоляют, всегда накатывает такой страшный стыд… И я на время затихала, на время затухала.

 

А однажды дедушка снова вернулся из очередной зарубежной конференции, был необычайно бодрым и веселым. Потянул меня на прогулку, не выпуская моей руки, говорил, говорил… Только ближе к вечеру до меня дошло, чем он пытался со мной поделиться. А просто дед нашел двоих единомышленников по перевороту науки в мировом масштабе. Да, да, именно тогда и зародилась эта сумасшедшая идея создать Всемирную академию общественных наук.  Мы направлялись в Горький парк, нам всего-то нужно было перейти мост, но тут наше внимание привлекла церковь. Она стояла справа по ходу, чуть в глубине, такая древняя, нарядная, спокойная и… родная. То была церковь Николая чудотворца в Хамовниках. Святитель Николай встретил нас уже перед входом, он смотрел на нас с надвратной иконы, потом с иконостаса. Нам показалось, нет, мы были точно уверены, что Святитель позвал нас в гости, а мы послушались и пришли к нему. Из северных врат вышел священник, подошел к нам, заговорил. Вот так мы с дедом и пришли к Богу, вошли в Церковь, приступили к трудному делу воцерковления, а я сохранила себе жизнь.

 

Пока я пытался прийти в себя, прошли несколько тягучих минут.

- Теперь ты сумеешь так же мужественно и непреклонно повторить свое витиеватое предложение руки и сердца? -  Вика с любопытством заглянула мне в глаза.

- Конечно! -  решительно кивнул я. -  Скажу больше, после таких признаний, даже более мужественно и непреклонно, чем давеча.

 

-  А вы, ребята, не слишком торопитесь? -  саркастически заметил Борис. -  Еще неизвестно, что Федя грядущий нам готовит. Напоминаю, он в монастыре успел побывать.

-   Ага, ага, -  захлопала в ладошки Вика, -  значит, варианты еще очень могут быть!

-   Я бы на твоем месте не обольщался, -   успокоил я Вику. -   Судя по цепочке событий, которая выстроилась не по нашей воле, будущее наше на ближайшие лет двадцать предопределено.

-   Ах, простите, господа, -   произнесла девушка певучим контральто, -   я и позабыла, что вы у нас гении. А я тут случайно, серая овечка, мимо проходила, травку пощипать. А дедушка приказали-с к нему под крыло идти. Ползти…

-   Знаешь что, овечка! -   заскрипел я серьезным тоном. -   Есть много, друг Виктория, на свете, что и не снилось нашим мудрецам. И академикам. Так что…

 

-   Ладно, Юра, пока я тебе по шее не надавала… -   Это прозвучало как реплика «мамы» из детской игры в «дочки-матери».

Меня слегка перекосило, в правом полушарии мозга лязгнул сигнал опасности: «Опять на эмансипе нарвался!», потом из левого полушария проворчало: «Да-а-а, работы здесь непочатый край, но ты справишься». Между тем, девушка продолжила:

 -  …Давайте-ка лучше выпьем за мир во всём мире, -   предложила Вика, открывая бар, встроенный в переднюю стенку салона. (Вот она уже и осваивает роль примирительницы воинствующего мужчины).

- Шампанского господам гусарам! - воскликнул Борис, радуясь разрядке напряженности. -   Ладно уж, и даме глоток!

-   Пока только кофе из термоса, зато с бутербродами, -   осадила девушка гусаров, ловко разливая кофе по чашкам из китайского термоса с драконом на борту и раздавая душистый напиток в комплекте с огромными многослойными сэндвичами. (А это уже стажировка в роли кормящей голодного мужика). Вика набралась смелости, тряхнула головой и тем же контральто пропела: -   Кстати, напомни, Юра, как тебе удалось в гении пробиться? Ну, с Борей всё понятно, у него мама -   красавица из высшего света, а папа -   невозможно засекреченный ученый.

-   А у Юры бабушка! -   вставил слово Борис, хлопнув меня по колену. -   Это бабушка, у того, кого надо бабушка!

 

-   Ну да, бабушка, -   подтвердил я. -   Когда она поняла, что сын ее, мой отец, совсем не туда свернул, куда надо… А я уж было пошел по его стопам… Ну там, дрался, пил водку, учился плохо. В общем, старушка взяла мое воспитание в свои руки. Как-то я засомневался в успехе ее предприятия и прямо сказал, что ничего у нее со мной не выйдет. Мол, тупой, ленивый, память плохая, сосредоточиться не могу…

-   Это ты-то!.. Тупой?! -   воскликнул Борис.

-   Да, представь себе, -   подтвердил я. -   А бабушка так обрадовалась моему признанию! Обрадовалась, конечно, не моему дебилизму, а покаянному признанию своей немощи. Я даже удивился. Так и преподобному Сергию Радонежскому, сказала бабушка, тоже учеба в детстве не давалась. А потом помолился усердно, и ему Господь дал все что нужно: ум, память, волю. Повезла бабушка меня в Сергиев Посад, ума набраться. Мы с ней часа три у раки с мощами преподобного Сергия простояли. Никогда в жизни не видел, чтобы человек так усердно молился. Даже меня проняло -   тоже стал горячо просить Господа, Пресвятую Богородицу, своего святого -   князя Юрия Владимирского и, конечно, Сергия Радонежского, чтобы мне из разгильдяев в умники переформатироваться. Ну вот…

 

-   И что, вышел из храма умный-преумный? -   спросила Вика с усмешкой.

-   Конечно не сра-а-азу, -   протянул я, погрузившись в воспоминания. -   Из храма как раз вышел будто онемевший. Словно по голове раскаленным мечом плашмя ударили. Как во сне был. Только одна бабушка понимала, что со мной происходит. Она меня до электрички под руку вела, как больного. Но со временем, стал замечать, что помню каждое слово учителя. Запоминаю тексты, формулы и цифры -   целыми страницами. Мне даже не нужно стало делать домашку, ну разве, примеры за пять минут на переменке нащелкаю. А потом интересно стало, что там дальше будет? Так я на целый год вперед все учебники пролистал и все понял. Даже учителям подсказывать стал. Тут и бабушка подключилась. Заставила исправить все тройки в табеле на пятерки, что-то пересдавал, что-то учителя сами исправили. А потом стала меня в церковь за ручку водить, и духовным наукам обучать. Тогда и понял я, что всё в нашей жизни оттуда выходит, из духовной мудрости -  в реальную жизнь. И что-то вдруг такую жажду почувствовал! Стал читать Библию, молиться, книги домой из библиотеки пачками приносил и буквально проглатывал. Ну и за бабушкой записывал каждое слово, даже блокнот завел, чтобы ничего не упустить. А потом пошла цепочка событий, которые иначе как мистическими не назовешь. Вот и с вами Господь меня свёл.

 

-10-

Последний рассказ о «преумножении ума» мне пришлось повторить уже совершенно в другом месте, другому слушателю.

Из-за горизонта, на встречной полосе, появился черный джип и стал сигналить фарами. Я сказал водителю:

-   Это наш Федор, остановите, пожалуйста.

 

Лимузин притормозил, спец-водитель вышел из авто, держа правую руку на подмышечной кобуре. Из джипа выскочил Федор, сказал что-то нашему телохранителю, наверное пароль, тот кивнул и открыл дверь со стороны Бориса. Мы попрощались с Викторией, пытаясь не обращать внимания на кислое выражение лица девушки, пересели в джип и понеслись на сумасшедшей скорости по шоссе в противоположную сторону.

 

Предположение Бориса насчет монастыря оправдалось на все сто. Федор сообщил, что и генерал, и академик, последовательно пришли к согласному решению, что пора нас познакомить со старцем, который окормляет обе структуры, а потому подключился к нашему спасению на своем духовном уровне. Если честно, мы с Борей струхнули посильней, чем во время проявления подлости и дедовщины -  к этим явлениям нас все-таки приготовила народная молва. А тут Старец -   человек в нашем представлении духовный супермен, гений молитвы, перед которым наши начальники стоят на коленях, получая подзатыльники, как провинившиеся мальчишки.

 

Голова наполнилась вопросами, они там рождались, наслаивались, толкались, сея в душе неприятную дрожь и страх. Там было нечто от сумбурных «верю ли я в Бога?», «зачем Бог позволил быть такому количеству зла?», «зачем нужно посредничество церкви, когда Бог и так слышит каждую молитву?» -  до «а что мне за это будет?» Когда генеральский джип свернул с шоссе на щебеночную дорогу, и мы углубились в лесную чащу, страх мой достиг апогея. Тут меня и закопают, прошелестела в голове подленькая мыслишка. Федя, почувствовав смятение в наших с Борькой рядах, воскликнул:

 

-   Не трусьте, парни! Я, помнится, таким же был, когда впервые сюда пришел. Кстати, пешком. Я тысячу раз хотел вернуться. Только в больнице мне один больной священник в больничном халате сказал, что я чудом избежал смерти. А за чудо нужно благодарить. И меня сюда направил. И вот иду, хромаю на обе ноги, наступают сумерки, темнеет -   жуть пробирает. И вдруг мысль: меня смерть в темечко поцеловала, сзади смерть, а впереди, если дойду -   жизнь! Я эти слова, как молитву повторял -   так и дошел. И вы дойдете! Доедете… И помните: чем сильней страх Божий, тем большую пользу получите.

 

Потом в конце щебеночной дороги, на просторной полянке, чуть не из-под земли вырос дом. Потом, как в дурмане мы с Борей тащились от автомобиля до дверей -   будто свинцовые гири на ноги повесили. Потом -  провал в сознании, головокружение, может быть даже обморок. Чьи-то руки поднесли нам ковшик со святой водой, мы по очереди отпили, пришли в себя.

 

И вот мы с Борисом и Федором сидим за столом с потертой клеенкой в лилиях. Только что отзвучали последние слова молитвы: «…Господи Иисусе Христе Сыне Божий, благослови ястие и питие рабом Твоим, яко Свят еси, всегда, ныне и присно, и во веки веков» -   звуки эти всё застолье отдавались эхом во мне. Мы попиваем чаёк с малиновым вареньем, жуем пирожки с капустой, а в торце стола под иконами сидит седой старичок и мягким голосом расспрашивает гостей. Мне пришлось еще раз повторить сначала рассказ о последних событиях и на десерт -  чудо прибавления ума.

 

Потом в келье старца мы исповедовались. Когда епитрахиль накрыла мою голову, а тепло от руки священника проникло сквозь ткань и согрело затылок, по моим щекам текли слезы, но я их не стыдился. На душе возникла чистая тихая радость. Не смотря на полумрак кельи -   там горела одна-единственная свеча -   мне показалось, будто всюду разлился свет. Сияло всё: моя улыбающаяся физиономия, одежда, пол подо мной, стены, потолок. Свет вылился наружу и осиял всё-всё, вплоть до горизонта, до высоких небес, достигнув каждого человека, которого я знал, и даже врагов, которые в тот миг перестали быть врагами. Никогда еще ничего подобного со мной не бывало!

 

Вышел из кельи Борис -   он тоже сиял, как золотая медаль, полученная в школе, которую мы рассматривали в сквере на лавке. Тогда с неба светило солнце, лучи яркого света отражались от золотой медали, ослепляя глаза. Мы жмурились, смеялись, предчувствуя впереди нечто такое прекрасное, о чем даже в самых дерзких мечтах не мечталось -   и вот оно пришло, это прекрасное нечто! Вышел Федор -   он тоже сиял, смущенно смахивая влагу со щек. Потом, задув свечу, вышел из кельи старец. Он вернул нас в столовую, мы сели на жесткие лавки и погрузились в плавный поток слов старца.

 

-   Кто знает, может, я эту ночь до рассвета не доживу -   как видите, стар я, каждое утро встречаю новый день, как чудо. Что сейчас скажу, говорил и вашим начальникам, и они меня услышали. Как я понял, вас Господь осыпал дарами: кому даровал силу ума, кому -   воинскую храбрость. И это хорошо, потому что всё, что от Бога -   благо. Но есть и опасность, детки. Враг человеческий на одаренных людей не просто мелких лукашек насылает, а князей тьмы -   и вам с ними придется вести брань до конца жизни. И не дай Бог, чтобы у вас возник помысел, что это вы сами по себе такие гениальные. Да не будет сего! Как примете такой помысел, так вам и конец -   все дары Господь отнимет, а вы станете нагими от дел благих и беззащитными. Могут прийти пьянство, наркомания, разврат. Вот что сказал Бог устами пророка Иеремии: «Напойте его пьяным, ибо он вознесся против Господа; и пусть Моав валяется в блевотине своей, и сам будет посмеянием» (Иерем. 48:26). Видите, что бывает за превозношение? Наказание позором! От мысли «я такой гениальный» до падения в лужу с нечистотами -   один шаг. А вы так помышляйте о себе: «Я страшный грешник, а Господь по милости Своей дарует мне блага. Помоги, Господи, не закопать таланты в землю, а преумножить, чтобы прославить Тебя!»

 

Старец встал, протянул руку к Красному углу, взял икону Царя Николая Второго. Приложился к уголку киота и повернул к нам лицом.

-   Сейчас в мире происходят два противоположных течения. Враги Божии готовятся к приходу антихриста -   и притом, весьма серьезно и упорно. Мы же, православные, вымаливаем у Господа Иисуса восстановление Монаршего Престола на Святой Руси. Пока Бог уготовляет пути Царя грядущего, пока сохраняет его втайне от врагов, мы обязаны -   кроме усиленной молитвы -   сами готовиться послужить Царю грядущему. Ведь когда Царь воссядет на престол, ему должны будут служить верные дворяне. Вот к этому Господь и готовит вас. Отсюда и ваши дары от Бога. У нас, у старичков, существует своя внутренняя связь, беспроводная, молитвенная. По ней мне отовсюду приходят сообщения: не только вас, но тысячи молодых людей Господь пробуждает от сна духовного и призывает на великое служение. Так что, дорогие мои, благословляю вас и я, убогий Иоанн, именем Господним. Благослови вас, Господи!

-   Можно вопрос, отец Иоанн? -   спросил я. - у меня вообще-то много вопросов.

-   После причастия. -   Старец встал и повел нас в церковь.

 

И снова мы вошли в неведомое состояние, которое потом будет названо «вышеестественным». Усталости не было. Всю ночь мы простояли на службе. Старец служил как в последний раз -   вдохновенно, сильным голосом. Наконец, Тело и Кровь Христа, обожгла наши гортани, мы прослушали благодарственные молитвы, приложились к напрестольному Кресту. Не чуя ног под собой, вернулись в столовую. Выпив глоток чаю, стал задавать свои вопросы.

 

-   Отец Иоанн, я рассказал вам о своих чудесах, но рассказал не всё. Дело в том, что я многого не знаю, кое-что мне нужно объяснить.

-   Говори, как умеешь, -   сказал старец. -   А мы попробуем понять.

-   Когда в Лавре после молитвы с бабушкой, я приложился к раке с мощами преподобного Сергия… Не знаю, как сказать… Ну, в общем, я будто в обморок упал. Только не упал, а… меня бабушка вела под руку, а я шел как робот.

̶  И что же было у тебя в душе? -   монотонно спросил старец.

 

-    Тогда вроде бы ничего. А вот после… И особенно после исповеди и сейчас, после причастия, -   стал вспоминать… В общем, сначала я погрузился в ад. Я горел в огне, а вокруг много людей с выпученными глазами кричали, извивались. Вокруг летали страшные существа с черными крыльями и тыкали в нас длинными пиками, радуясь, что мы страдаем еще сильней. А когда боль и страх дошли до предела, по лучу света спустился ангел, подхватил меня подмышки и поднял наверх. Туда, где сияло синее небо, откуда лился яркий свет. Там я бродил по райскому саду среди красивых людей, среди садов, высоких цветов, по шелковой траве. Я спрашивал ангела, как избежать адских мучений, и попасть в этот прекрасный рай. Ангел голосом бабушки сказал: научись жить по-христиански, храни мир в душе, возлюби Спасителя, и держись за Церковь.

 

-   Что же тут непонятного, -   сказал старец. -   Господь призывает тебя солдатом на войну. Духовную войну. Ты всё рассказал просто и понятно.

-   Отец Иоанн, это у меня сейчас прояснилось. Еще пару часов назад в голове была полная каша и миллион вопросов. Что вы со мной сделали?

-   Я немощный старичок. Что я могу? Ничего, -  сказал старец. -   А вот Кровь и Тело Христовы вернули тебя в нормальное состояние. У тебя нет чувства, будто ты спал и проснулся?

-   Да, именно проснулся, -   сознался я, прислушиваясь к внутренним ощущениям. -   Благодарю! И еще кажется, что мир, который был в душе там, в раю -  вернулся. Очень хотелось бы, чтобы навсегда.

 

-   А вот этого обещать не могу, -   с горечью произнес старец. -   На затяжной войне не бывает только победа, без отступлений и потерь. Русскому воинству нужно было Наполеона в Москву пустить, во время Великой отечественной -  аж до Волги отступить, чтобы собрать- силы в кулак и гнать врага прочь за пределы Святой Руси. И в наши времена, после восстановления церквей, начнутся гонения на христиан. Может быть, они будут не такие явные, как в Советском Союзе, а такие, исподтишка, изнутри… Знаете, сколько сейчас теплохладных попов в Церковь инуде заползает! Кто за властью над людьми, кто за бесплатными квартирами, кто за деньгами. Только не затем, чтобы отдать себя в жертву за спасение душ человеческих. Вот скоро мы, старички, повымрем, а вы три десятка храмов обойдете, прежде чем хотя бы аккуратного батюшку найдете. Не говорю -   благодатного, прозорливого, который в молитве от пола отрывается и в воздухе повисает, -   а просто, старательного священника. Так что, пока есть возможность, ходите в храм, исповедайтесь, причащайтесь. А там, Господь всё управит. Он милостив, Он любит нас -   это я точно знаю, в это свято верую и вам того желаю.

 

Вышли мы от старца в необычном состоянии души и тела. Вроде бы от горьких слов печаль засела в груди, но радость от Причастия заливала светом нас и все вокруг. Мы пережили бессонную ночь, а в теле и в душе плескалась бодрость. Уезжали из святого места в мир, полный зла и соблазнов, а вера в счастливое будущее росла и крепла с каждой секундой.

-   А, кстати, братья… и сестры, -   улыбнулся своей шутке Борис, -   во время молитвы старца в алтаре с нашим поклоном… Напомни, Федор!

-   Ты имеешь в виду завершение Евхаристического канона: «И да будут милости Великого Бога и Спаса нашего со всеми вами...» Это когда мы делали поклон.

-   Ага, делали поклон, -   кивнул Борис с плутовской улыбкой на лице. -   А я возьми, да и подсмотри.

-   И что же тебя так удивило? -   спросил я, который на литургии видел только свет, льющийся из алтаря и чувствовал пронзающий страх Божьего присутствия.

-   Да ничего особенного, -   как бы обидевшись, произнес Борис, отвернувшись к окну. -   Всего-то, отец Иоанн поднялся над полом сантиметров на десять-пятнадцать. А как увидел мой любопытный взгляд, так и опустился на пол. Вот и всё.

 

-   Ну-у-у, брат, это ты в пре-е-елести! -   воскликнули мы с Федором. Только недавно узнали, что такое «прелесть», почему надо осаживать не в меру возомнивших о себе, поэтому чуть что, применяли эту вербальную дубину при каждом удобной случае. Для смирения.

-   А я чо, я ничо, -   замотал головой Борис, не без труда скрывая восхищение. -   Я тут как бы никто, и зовут меня никак. Простите, братья и сестры!

-   А что и вправду -   на десять сантиметров? -   изумленно прошептали ли мы с Федором. -   Здо-о-орово!

Дальше мы ехали в тишине безмолвия, пытаясь понять, что и почему с нами случилось.

-11-

Возвращение домой, наверное, стало бы для нас трагедией, если бы ни огонек, подобно тихому пламени свечи, продолжавший согревать и освещать таинственную глубину души. Внешнее перестало царапать «ум, честь и совесть», бережно касаясь лишь поверхности сознания. Там, внутри, на глубине сердечной, происходили сакральные процессы, обещавшие преобразить нашу вселенную, вывести нас из привычной суеты на уровень божественной вечности.

 

Если не эти тектонические глубинные процессы, новости, которыми нас осыпали близкие, повергли бы нас в жестокое уныние. Наши отцы сходу записали нас в предатели. Обозвали мажорами и чуть ли не плюнули в лицо, с высокомерным презрением и пролетарским негодованием. Мой отец еще, со злой пьяной усмешкой выпалил:

- А твоя бабка-то, пока ты по курортам парился, померла! -  И, потрясая кулаками, добавил: -  А ее приемная дочь нам только после похорон сообщила! Сестрица, называется!

- Я же предупреждал, что мы бабушку больше не увидим, -  спокойно напомнил я. -  А ты с получения телеграммы так и пьешь? Остановиться не можешь?

- Не твое дело, мажор и предатель! -  вопил отец, заливая нутро водкой, лицо -  бордовым цветом. -  У нас тут собственные поминки, пролетарские.

 

Тот час, прихватив сумку через плечо с вещами и книгой, вышел из дома и направился на автовокзал. Сел в автобус и отправился в бабушкино село. В дороге сама собой вспыхнула молитва о упокоении новопреставленной, составленная из отрывков канонических молитв с добавлением моих собственных, вдохновенных. Так что приехал в село в состоянии мирном. На остановке автобуса меня встретила женщина с загорелым лицом, в черном платке на голове. Она смутно напоминала мне бабушку и еще старую фотографию, которую она как-то показала.

 

        - Ты, что ли Юра будешь? -  Не дожидаясь ответа, обняла меня и выхватила сумку из рук. - А я хожу сюда каждый день к автобусу. Когда, думаю, братик приедет, могилку навестить. Крестна-то не велела раньше похорон вам сообщать. Нечего, мол, меня мертвую видеть, пусть Юра меня живой помнит.

- Почему ты, Света, бабушку крестной зовешь? - едва оправившись от ошеломления, спросил у энергичной женщины. -  Разве она тебя не удочерила?

- Крестна говорила, что я ее духовная дочка. Ей меня Бог послал, вроде как. Мои мама с папой по пьяни сгорели, пока я с крестной в воскресной школе была. Она еще говорила, чтобы мы с тобой не тетка с племяшом были, а брат и сестра. Это, мол, главнее будет. А то смех прям -  ну какая из меня тетка! Я тебя всего-то на четыре годка старше.

Не заходя в дом, прошли на кладбище, и там сразу увидели свежую могилу с дубовым резным крестом, усыпанную полевыми цветами. Света зашмыгала носом, потом взвыла и принялась рыдать в голос. Я же, словно окруженный звуконепроницаемой стеной, стоял у креста, касаясь теплого дерева рукой и разговаривал с покойной.

 

Бабушка стояла рядом, молодая и красивая, спокойная и улыбчивая. Вспомнил, что раньше видел ее такой и слышал неземной голос, полный любви и мира. Это было, когда она водила меня по раю. После причастия у старца Иоанна, разговора с ним под непрестанную его молитву, всё, что происходило со мной там, на том свете, стало вспоминаться. Примерно, как на фотобумаге во время проявления, только с богатой цветовой гаммой и с объемным звуком.

 

- Да, Юрочка, это я водила тебя тогда по раю. Крепко молилась о тебе, вот Господь и позволил нам такое чудесное путешествие. Зато оттуда вернулся ты вполне себе верующим человеком. А сейчас я нахожусь как раз на том самом месте, где мы с тобой стояли. Тут стало еще красивей, чем раньше. Ты уж постарайся, Юрочка, до последнего вздоха пребывай с Богом. Тогда и ты сюда попадешь. А я пока приготовлю для тебя красивый дом, садом обсажу, птиц приглашу. Тут и детки твои будут жить и нас радовать.

         - Только что, бабушка, у меня голова была полна вопросов к тебе. Но ты сказала, и все пропали. Осталась одна любовь и благодарность. Не оставляй нас, пожалуйста, молись всегда. Видишь, какие мы у тебя нерадивые! Словно, смертельно больные. Куда же мы без тебя-то!

- Помолюсь, Юра. Обязательно. Ты передай отцу, что я его простила и люблю его, как в детстве, когда он был таким красивым добрым мальчиком. Я всех вас люблю.

Бабушка улыбнулась на прощанье и растворилась в сияющем облаке. Тут и я, как Света, зарыдал. Знал, что это плохо, но остановиться не мог.

 

Генерал убыл в срочную командировку. Какой-то полевой командир, из международной банды, терроризирующей кавказские народы, захватил заложников из числа мирных граждан. Вести переговоры согласился только с нашим генералом, зная смелость его и верность слову. Вернулся генерал с победой, освободил людей, но и с пулей в груди, застрявшей в сантиметре от сердца. Положили его в госпиталь, куда пустили только Федора, да и то на пять минут для получения распоряжений на время болезни. Вернулся Федя во двор понурым, будто навалилась на его плечи гора проблем, да и состояние здоровья старого солдата внушало опасения врачей, что настроение не повышало.

 

Может быть в связи с отсутствием генерала, а может, просто время пришло, только вызвали меня на суд. Не совсем настоящий, а товарищеский, но все равно весьма неприятный. Разумеется, согласно инструкции, я оповестил о суде Федора и начальника службы безопасности академии. Они меня как положено подготовили. Собрался, так называемый, дворовой актив в подвале соседнего дома, в помещении объекта гражданской обороны, проще говоря, в бомбоубежище.

-   Ты предатель! -   громогласно заявил наш «смотрящий» по двору Седой.

 

Вообще-то смотрящим он назначил себя сам. Ввиду отсутствия преступных группировок, наблюдать, разводить, решать споры полагалось охранной фирме генерала. Но Седой, которому удалось уйти от уголовной ответственности и не войти в сообщество законопослушных граждан, видимо, жаждал реванша. Единственное место, куда его приняли, был завод, на котором работал мой отец, но и там ценили его только за умение найти водку в любое время дня и ночи, пронести через проходную и разлить по стаканам ровно по утвержденной бригадиром ватерлинии.

 

-  На основании чего вы это заключаете? -   собрав спокойствие в кулак, спросил я, глядя в глаза оппоненту. -   Я за собой никакой вины не предусматриваю.

- Значит, умный теперь! Да? -   взвился мой давнишний недоброжелатель по прозвищу Тихоня. В школе он был двоечником, второгодником, на халтурах вечно бездельничал, все у него падало из рук, поэтому он стал мелким пакостником и перманентным завистником.

- Ну уж точно, не дурак, -   подтвердил я. -   Может, объясните высокому собранию суть ваших обвинений? Наверное, понимаете, насколько это серьезно -   назвать друга предателем. За это можно и по лицу получить.

-   А разве ты не поступил в академию? -   прошипел Седой. -   Разве не стал мажором? Что скажешь, после академии будешь на заводе работать?

-   Да, меня пригласил в академию один из самых честных ученых в стране, а может даже в мире. Он настоящий патриот, чему и нас учит. Мажором никогда не был и не стану -  это противно чести моей и совести. И на заводе, скорей всего, работать не буду. Нас в академии готовят к государственному служению. Именно для того, чтобы не папенькины сыночки, а честные простые люди, получившие хорошее образование, управляли страной. И что в этом плохого? И в чем предательство?

 

- Тогда объясни, как ты дезертировал из армии? Разве тебе не твои мажоры помогли отмазаться? -   задал вопрос парень по прозвищу Челя.

- А разве тебе не восемь лет еще нары полировать? - спросил я. - Помнится, тебя закрыли на десять лет за грабеж с тяжкими телесными последствиями. Ты что, сбежал из мест заключения?

-   Не твое дело! -   вскричал Челя. -   Ты от вопроса не уходи! Так ты дезертир?

-   Я сейчас отвечу на твой вопрос, -   сухо сказал я. -   Зато мне теперь понятно, по чьей инициативе собрался этот товарищеский суд. Это из-за ранения генерала? Так ведь? Именно генерал тебя в тюрьму посадил, когда ты отказался встать на честный путь и ему назло ограбил наш магазин со стрельбой и ранениями простых людей.

-   Не твое дело! -   истерически заорал Челя.

-   Кто знает, может именно мне предстоит вернуть тебя на зону. Чтобы ты от звонка до звонка отбарабанил свою десятку. Кто знает… - В полной тишине раздался скрип зубов беглого грабителя. У меня же на сердце установился уверенный покой, что наверное передалось всей уважаемой публике. Однако нужно ответить на обвинение в дезертирстве.

 

 - Итак, отвечаю на вопрос о службе в армии, - начал я. - Вы, наверное, не знаете, сейчас можно за небольшую мзду купить в министерстве обороны мандат на поимку уклонистов и дезертиров. Этим пользуются именно мажоры, чтобы нагадить или отомстить неприятелю. Вот один из моих врагов с этим мандатом в кармане и воспользовался возможностью устранить меня, как своего конкурента. Если бы меня не приняли в академию, я пошел бы служить в армию добровольно. Только академия освобождает от срочной службы, потому что там на военной кафедре дают военное образование, что позволяет выпускникам по окончании получить офицерское звание. Когда мои приписные документы из военкомата прибыли в нашу военную часть, там была справка об освобождении от срочной службы. Меня сразу и освободили. А тот мажор, который предал меня, сам получил возмездие и сейчас отбывает срок в местах столь отдаленных. Еще вопросы есть? А то у меня самого появились…

 

«Судьи» зашушукались, толкая друг друга локтями. Но, видимо, так и не придя к согласию, замолчали и вперили в мою персону напряженный взор.

 

- А сейчас, когда вопросы ко мне кончились, - произнес я громко и уверенно, -   появился вопрос к уважаемому Седому. Наверное слышал, что за обвинение в предательстве нужно отвечать? Я, конечно, не стану вызывать тебя на дуэль, не стану бить тебе лицо. …Хоть если честно, очень хочется. Но не буду. Ответь ты, Седой, на мой вопрос. Уверен, это будет интересно всем присутствующим. Итак, почему именно сейчас, когда генерал лежит в госпитале с ранением, а Челя сбежал из тюрьмы, ты решил меня обвинить в предательстве? Вы что, решили на пару с ним сколотить свою банду, а я стал для вас препятствием? А кого в свою банду решили переманить? Уж ни тех ли своих друзей, которых генерал принял в свою охранную фирму?

-   А вот это не твое дело! -   снова зашипел Седой. -  А будешь мне мешать…

-   Что? -  усмехнулся я. -   Убьешь меня?

-   Да! -  сказал Седой и глянул на окаменевшего Челю. -   И рука не дрогнет.

-   Всё тебе, неуважаемый Седой, неймётся, -   вздохнул я сокрушенно. -  Какой-то ты неспокойный, нереализованный. Ну ладно, а теперь попрошу глянуть на это. - Я достал из наружного кармана пиджака компактный прибор, размером чуть больше спичечного коробка. - Это рация, передающая в офис генерала и в службу безопасности академии все наши переговоры. Снаружи Седого и Челю ожидает автомобиль, который примет этих незадачливых революционеров, они будут преданы суду настоящему, законному. Остальные могут быть свободны.

 

Седой и Челя, забились в истерике. Даже пытались достать из потайных карманов оружие, которое приносить на подобные мероприятия не полагалось. Их руки взяли в клещи соседи по заседанию, вполне мирные на вид товарищи в темных костюмах, надели наручники и вывели из помещения.

- И так будет со всеми, кто попытается помешать государственной безопасности! -   резюмировал я на прощанье.

-12-

Ну вот и преодолены последние препятствия. Отзвучал последний смех, высохли пролитые слезы, погасли обиды, на смену канонически необходимых страстей, пришел академический зуд: что за поворотом, что день учебный нам готовит. Примерно, как в армии майор Рокотов, так и в академии Илья Сергеевич, отобрал десяток «любимчиков» и взял над нами личное шефство.

- Как я докладывал раньше, - приступил академик к первой лекции, - на вас уже поступил запрос из очень высоких инстанций стратегического значения. Именно под ваши кандидатуры академии выделены немалые средства. Но и спрос будет такой, что только держись. Поэтому, господа, пора приниматься за работу.

 

Академик вышел из-за кафедры и ссутулившись прошелся вдоль длинной классной доски, наверное, углубившись в обширные закрома памяти.

-  Вам наверняка известна такая горькая фраза, над которой почему-то принято смеяться. Ну-у-у, может потому, что произносят ее в основном юмористы. Звучит она примерно так: «Забудьте всё, чему вас учили в ВУЗе». Представляете, насколько это ужасно звучит! А почему? Оказывается, учили студентов не тому, что пригодится в реальной жизни, а согласно таким методическим планам, которые преподаватели писали для себя, любимых. А этим… неприятным товарищам, которые нам вовсе не товарищи, нужно как можно больше часов зафиксировать для себя в учебном плане. Они же зарплату получают за лекционные часы, а не за усвоенные студентами полезные знания. Перед нами стоит совершенно другая задача! -   Академик поднял палец, повысив голос. -  Из этих стен вы, дорогие мои, выйдете абсолютно готовыми с первого трудового дня активно вступить в рабочий процесс предприятия, каким бы оно не было.

 

По рядам полупустой аудитории прокатился шепот. Каждое слово академика находило в наших мозгах, в наших сердцах согласный отклик.

-   Илья Сергеевич, -   очнулся от дремоты Борис, -   позвольте вопрос?

-   Только один. Время у нас на вес золота.

-  Насколько я понимаю, нас будут обучать по экспериментальной программе. А диплом, который мы получим по окончании, будет иметь законную силу?

-   Конечно! Об этом волноваться не стоит. Наша программа обучения утверждена на самом высоком уровне. Соответственно и диплом вы получите самого высокого ранга. К тому же любой из вас может получить звание доктора наук с возможностью преподавать в должности профессора. Но, повторяю, преподавать вам будут одни, а принимать экзамены и выставлять рейтинг - другие ученые. Как сказал один бородатый ученый: «Практика -   критерий истины». Так что мы вас будем готовить именно к реальной живой практике.

 

Он снова дал время осознать сказанное. Дождавшись наступления тишины, академик продолжил:

- Кроме усвоения необходимого объема знаний, вам предстоит стать аристократами в самом подлинном значении слова. Вы научитесь музицировать, рисовать, писать романы, эссе, доклады. Но не только. Вы научитесь управлять трудовым коллективом, командовать воинским подразделением, виртуозно водить автомобиль, танк, самолет, вертолет. Вы научитесь стрелять снайперски, защищать людей от бандитов и террористов. Станете свободно разговаривать и читать на нескольких основных иностранных языках. Словом, любого из вас возьмут на работу на любой уровень. А что позволит вам успешно выдержать такую мощную систему обучения?

-  Наша гениальность? -  с усмешкой предположил худой очкарик.

- Ни в коем случае! - возвысил голос академик. - Вы все в этой аудитории воцерковлены, поэтому нам будет помогать Господь. А вы еще должны помочь воцерковиться остальным студентам нашей академии. И не вздумайте сомневаться в нашем успехе. С нами Бог. Господи, благослови!

 

По рядам прошелестел едва слышный вздох «аминь», академик взглянул на ручные часы и громко произнес:

-  Господа, позвольте на практике продемонстрировать вам подачу учебного материала. Вы получите саженец, из которого со временем вырастет ствол дерева. А уж на стволе вы сами выпустите собственные ветви с листочками. Не надо ничего записывать, все преподанные вам знания, впитаются непосредственно в мозг.

Илья Сергеевич посерьезнел, подобрался, выпрямился. Оглядел слушателей, перекрестился. Молча помолился, что и в нас возбудило обратиться каждому к собственному небесному покровителю.

-  А сейчас я расскажу историю человечества за семнадцать минут.

 

 

Так, или примерно по такому принципу, нас принялись обучать, эффективно, энергично и увлекательно. Концентрат знаний поступал в лабиринты мозга, таинственно распределялся по строго отведенным для каждой категории ячейкам. Под воздействием обильной благодати засеянные семена прорастали в ростки, затем в деревца, потом в целый лес, впрочем, весьма аккуратный, просторный, пронизанный животворным светом.

 

Информационный штурм сменялся физическими упражнениями, эстетические изыски чередовались с управленческой психологией. Стрельба из орудий приходила на смену бальным танцам и приемам рукопашного боя. Погружали нас в языковую среду изучаемой культуры, для чего вывозили в столицы европейских и азиатских государств, где оставляли наедине с аборигенами, мол, выходите из стрессовой ситуации сами, что мы и делали почти всегда успешно.

 

Довольно часто нам приходилось преодолевать «мертвую точку», поднимаясь на более высокий уровень «второго дыхания». Каждый день мы с Борисом вспоминали первый опыт вышеестественного состояния, который пережили в гостях у старца Иоанна. Может быть потому, что на протяжении всего обучения мы пребывали именно в таком состоянии души и тела. Ни за что мы бы не выдержали такой ритм обучения при двухчасовом сне, если бы ни помощь преподобного Сергия Радонежского, который внимательно взирал на нас с иконы, привезенной из Лавры.

 В наш храм-часовню при академии на праздники привозили старца Иоанна, который служил вдохновенно, «как в последний раз». Он узнавал нас с Борисом, с отеческой улыбкой кивал нам, осеняя крестом.

 Впрочем, то же самое впечатление выносили с литургии все прихожане, о чем делились с нами на праздничной трапезе. Борис поборол в себе привычку следить за ногами старца, которые просто обязаны были отрываться от пола, потому что научился входить сердцем в состояние «духовного резонанса», когда все прихожане во главе со священником становились единым организмом, одной душой, устремленной в сияющие Небеса.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Другие произведения автора:

Экстремальный медовый месяц

Мелководье и пучина

Мiру - мир!