Драка из-за девочки. Глава 44 из романа "Одинокая звезда"

А в их далеком городе все каникулы умирали от обиды и ревности бывшие лучшие друзья Лены — Гена и Маринка. Внешне Гена выглядел спокойно, даже слишком спокойно. Но это было спокойствие мраморной статуи. Если бы кто-нибудь сумел заглянуть ему в душу, то поразился бы мраку, царившему там. Такой величины камень лежал на бедной Гениной душе, что как бы ярко ни светило солнце, ни один луч не проникал в нее.
Все каникулы он проработал грузчиком на складе у Алексея. Заработанные деньги хотел отдать Светлане — ведь ему больше не нужно было копить Лене на подарки. Но та неожиданно отказалась их взять.
— Купи себе, чего надо, — сказала мать, — а то ты все для других да для других. Хоть чем-нибудь порадуй себя.
Моя радость кончилась, — молча подумал Гена. — Навсегда.
Но деньги припрятал. Вдруг пригодятся для осуществления его замысла. Пусть пока полежат.
А Маринка жила, как заведенная. Вставала, ела, убирала квартиру, бегала в магазины − и все молча. Как будто в ней туго-туго закрутили пружинку, и та, медленно раскручиваясь, побуждала ее к привычным действиям. Но ведь завод когда-нибудь кончится. Что с ней тогда произойдет, Маринка не задумывалась. Жила по инерции — и все.
Пару раз она сходила на свидание со Стасом. Но даже юморному Стасу не удалось ее расшевелить.
— Что с тобой? — допытывался он. — Такое впечатление, что ты разучилась улыбаться. Ну-ка, улыбнись. Вспомни, как это делается.
Маринка послушно попыталась. Улыбка получилась кислой − как будто съела лимон.
Они сидели в парке на скамейке, где когда-то Дима ей читал ее же стихи. И деревья вокруг были те же, и кусты. Только все стало совершенно бесцветным − как будто мир покрыл серый несмываемый налет.
Она вспомнила, как маленькой девочкой родители ее возили в Москву. Сначала Маринке очень понравилось метро, особенно эскалаторы. Но однажды ей попалась на глаза табличка "Выхода нет". Безысходность этого объявления так поразило ее психику и врезалось в память, что метро ей решительно разонравилось, и она стала просить, чтобы ее впредь возили только на трамвае или троллейбусе.
— Неужели метро хуже трамвая? — удивлялись родители. — Оно ведь такое красивое! И быстрее намного.
— Там выхода нет, — загадочно отвечала дочь.
— Выхода нет, — повторила она эту фразу, забыв, что Стас рядом. — Нет выхода, вот в чем дело.
— Ты о чем? — не понял он. — Марина, что с тобой? Кто-то умер? Или ты неизлечимо больна? У тебя вид, будто ты только что потеряла близкого человека.
— Я потеряла близкого человека, — покорно согласилась она. — Ох, Стасик, как мне худо, если бы ты знал! Только ты ни о чем не спрашивай, ладно? Тебе эта правда будет неприятна.
— Ничего, переживу. Рассказывай, — потребовал он. — Не бывает безвыходных ситуаций. Из любой всегда можно найти выход. Даже если тебя съели папуасы — есть минимум два выхода. Выкладывай, и попробуем их отыскать вместе.
И она рассказала − про себя и про Диму. Он выслушал ее и долго молчал, рисуя прутиком черточки на снегу.
— Выходит, я у тебя, вроде отдушины, — наконец, произнес он. — Вот никогда не думал увидеть себя в этой роли. Очень, знаешь, несимпатичная роль.
— Я понимаю, — грустно согласилась Маринка. — Прости. Ты хотел правду — ты ее узнал.
И она поднялась, чтобы уйти.
— Постой, — остановил он ее. — Сядь. Давай поговорим серьезно. Ненавижу бессмысленные страдания. Так говоришь, он влюблен в ту девушку? А она? Она отвечает ему взаимностью?
— Да. Она сказала, что они любят друг друга.
— Тогда твое дело безнадежно. Он, конечно, к тебе не вернется. Тебе остается одно — забыть. Оттого, что ты будешь жить, посыпав голову пеплом, ничего не изменится.
— Легко сказать: забыть. А как? Ты бы забыл?
— Запросто! Думаешь, я не влюблялся? Сто раз! И я бросал, и меня бросали. И видишь — ничего. Живу.
— Ну научи меня. Как разлюбить?
— Есть только один способ. Клин вышибают клином. Поняла?
— Нет.
— Что ж тут непонятного? Надо влюбиться в другого. Срочно. Гулять с ним, целоваться... и все остальное. Время пройдет, и ты забудешь этого Диму. Еще и смеяться будешь над своими терзаниями.
— Стасик, да разве ж я против? Да я была бы счастлива в тебя влюбиться. Но не могу — все время он перед глазами. Ты вот поцеловал меня — и никакого впечатления. А когда он — я просто умирала от счастья. Вот... дали мне его фотокарточку. Ставлю перед собой и три часа не могу оторваться. А потом реву и реву.
— Тогда это клиника. Надо лечиться, раз такое дело.
— Видно, только и остается.
— Ну, ладно, — поднялся он, — с тобой все ясно. Случай тяжелый и запущенный. Но ты меня не забывай. А главное, подумай над моим советом. Все равно у тебя другого выхода нет. Если захочешь, звони — я еще какое-то время подожду.
Он крепко поцеловал ее в губы и ушел. А Маринка еще долго сидела на скамейке, тупо глядя себе под ноги. Она быстро забыла про Стаса. Маринка думала о том, что завтра приезжает Дима и надо будет снова притворяться. Ничего, она соберется с духом и опять будет играть роль просто верной подруги. Ох, зря она все рассказала Стасу — он бы ей еще пригодился.
Вот только Лену она не могла видеть. При одной мысли о ней у Маринки в душе пробуждалась такая ненависть, что она с трудом переводила дыхание — ненависть физически душила ее. Если бы это зависело от нее, Маринки, Лены бы не стало. Если бы она могла убить ее — убила. Но ведь она не могла этого сделать — просто, не была на такое способна. Воспитание не то.
В последний день каникул они вернулись. Маринка с Геной видели в окно, как Ольга и Лена вошли во двор − обе такие веселые, довольные. Шедший позади Дима нес их чемодан и какую-то супермодную сумку. Недолго пробыв у них, он вышел с этой сумкой и убрался восвояси. Значит, сумка была его, а их он провожал с поезда.
Но потрясение, которое они испытали на следующий день перед уроком физики, можно было сравнить только с землетрясением. Причем не меньшее потрясение, только со знаком "плюс", испытала и сама Лена.
Перед звонком, когда они уже расселись по местам, в физический кабинет вошел... Дима. Он спокойно пересек его, подошел к столу, за которым одиноко сидела Лена, сел рядом и по-хозяйски принялся раскладывать учебники.
Класс онемел. Все уже были в курсе их отношений и сразу повернули головы к Гене. Он сидел с серым лицом, упорно разглядывая что-то на крышке стола. Не говоря ни слова, Маринка встала и села рядом с ним. Продолжая молчать, он положил руку ей на плечо и привлек к себе. Она уперлась лбом в его плечо и на мгновение замерла.
И тут в кабинет вошла физичка. Моментально оценив ситуацию — ведь для учителей все их влюбленности не были секретом, они любили своих учителей и делились с ними — физичка, как ни в чем не бывало, объявила:
— Сегодня индивидуальная работа. Повторяйте формулы магнетизма, в конце урока — летучка. Обстановка вольная, можете разговаривать друг с другом, но только шепотом. Считайте, что меня нет.
И она уткнулась в какой-то учебник. А класс с облегчением занялся своими делами. Формулы магнетизма они уже вызубрили до тошноты. Не далее, как перед самыми каникулами, их по ним гоняли вдоль и поперек. И по диагонали.
— Что ты здесь делаешь? — изумленно прошептала Лена.
— Учусь, — скромно ответил он. — Теперь я ученик вашего класса. Я же обещал тебе после каникул сюрприз. Вот он. Ты рада?
— Еще бы! Конечно. Только...
И она показала глазами на Гену с Маринкой.
— Лена, этот вопрос мы уже обсудили. Он закрыт. И давай к нему больше не возвращаться. Ты мне лучше скажи: что за формулы я должен знать к концу урока? Магнетизм для меня — китайская грамота.
Лена открыла толстый учебник и показала ему таблицу формул − их было десятка полтора. Под каждой имелось название входящих в нее величин и соответствующие единицы измерений.
— Ну допустим, я их вызубрю, — вздохнул Дима. — Но я же в них ничего не смыслю, они все для меня, просто, орнамент. Что за продукция эта индукция, с чем ее едят?
Тогда Лена написала возле каждой формулы номера страниц, где она разъяснялась. И Дима погрузился в учебник. Время от времени он задавал ей вопросы, и она шепотом объясняла непонятные места. И заодно вместе с ним все повторила.
Сначала в их сторону поглядывала то одна, то другая любопытствующая личность − но потом народ привык и перестал обращать на них внимание. В конце концов, у каждого хватало своих проблем.
— Для начала неплохо, — похвалила физичка Димину работу. — Но боюсь, у вас возникнут проблемы с задачами. Вы из какой школы?
Дима назвал.
— Определенно, возникнут, — заметила она, услышав его ответ. — И что вас вынудило перейти к нам?
— Личные обстоятельства, — не моргнув глазом, ответил Дима и задержал в своей руке руку Лены, которой она энергично дергала его за рукав.
Класс фыркнул.
— Поня-ятно! — протянула учительница. — Что ж, придется вам поднапрячься, иначе остальных не догнать.
— Не впервой! — отчеканил Дима. — Тем более, помощь будет оказана. И очень квалифицированная.
— Да уж, — улыбнулась учительница и посмотрела на Лену. — Помощница у вас хоть куда.
— Ученик тоже достойный, — не унимался Дима.
— Дима, уймись, — шепнула Лена сердито. — Замолчи сейчас же!
— Ну-ну, посмотрим, — иронично заметила физичка и встала. — К следующему уроку прошу повторить задачи магнетизма. Будет контрольная.
— А когда билеты дадите? — выкрикнул Саша Оленин.
— Какие билеты?
— К выпускному экзамену. Во всех школах учителя продиктовали билеты — мне Соколова показывала.
— Никаких билетов!
— А как же нам к экзамену готовиться? Мы же не знаем, что учить.
— Как это не знаете? А программа на что? Вон она вывешена. Перепишите и готовьтесь.
— А задачи?
— Задачи надо уметь решать любые. Не задавай глупых вопросов, Оленин. Ишь, билеты ему подавай! — рассердилась учительница. — Шпаргалками все равно не удастся воспользоваться, не надейся. Учи все подряд.
— Никита Сергеевич, в одиннадцатом "А" драма назревает, — сказала она директору, заглянувшему на перемене в учительскую. — Зачем этого красавца перевели туда из сорок седьмой? Во-первых, он же у меня поплывет на задачах. Во-вторых, вы посмотрите на Гнилицкого — туча тучей. Ох, дождемся мы грома и молнии! Прыжки с балкона детской шалостью покажутся.
Ничего не ответил директор на эти справедливые слова − лишь тяжело вздохнул да показал на потолок.
После уроков Гена с Маринкой специально зашли в школьную библиотеку, чтобы не столкнуться во дворе с этими двумя. Здесь они застали Веньку, менявшего очередной детектив. Он их непрерывно глотал, не пережевывая, и они, не задерживаясь в памяти, вылетали из его головы обратно. Поэтому библиотекарша каждый раз незаметно подсовывала ему уже прочитанные книжки, и он их безропотно брал снова.
— Привет! — обрадовался он им. — Слушайте, у меня гениальная идея! Чем ходить с постными рожами, почему бы вам не влюбиться друг в друга? Вы так смотритесь!
— Если бы ты, придурок, — внушительно произнес Гена, нависая над низеньким Венькой, — не был сильно ушибленным на головку, я бы тебя сейчас по уши в землю вогнал! Но я убогих не убиваю.
— Уже и пошутить нельзя! — возмутился Венька, опасливо поглядывая снизу вверх на Гену. — Скоро совсем психом станешь. Эй, ты чего?
И отскочив от Гены, шагнувшего к нему со сжатыми кулаками, он опрометью кинулся вниз по лестнице.
— Мама, ты знаешь, Дима теперь учится в нашем классе, — огорошила Лена вернувшуюся с работы Ольгу.
— Вот это новость! — только и сказала та. Ну и возможности у его матери — подумала.
— И что? — спросила Ольга. — С кем он сел?
— Со мной. А Марина сразу пересела к Гене.
— И как они? Как себя ведут?
— Ох, мама! Так жутко на них смотреть. Особенно на Гену. А Дима говорит: не обращай внимания.
— Ты не ответила на мой вопрос. Как Гена себя ведет?
— Никак. Как неживой. Молчит и все. Его даже учителя не трогают. Совсем к доске перестали вызывать. Мне кажется, они тоже все понимают. Знаешь, такое затишье, как перед бурей. От этого так тяжело.
— Думаешь, он что-то замышляет?
— Не знаю. Но вид у него... мне даже страшно становится. Может, нам с Димой в другую школу перейти?
— Поздно, Лена. Две четверти осталось — кто ж вам позволит? И потом — по какой причине? Что вы скажете? Нет уж, доучивайтесь в этой. Напрасно Наталья Николаевна это сделала. Это, конечно, Димина затея, а она пошла у него на поводу. А что Марина?
— Не знаю. Дима уверяет, что у нее только дружеские чувства. И к нему, и ко мне. А я, как вспомню ее проклятия…
— Какие проклятия? Ты мне ничего не говорила.
— Не хотела тебя перед поездкой расстраивать. Я к ней пришла попросить прощения, как ты советовала, помнишь? А она сказала, что проклинает меня. Что попросит Бога наказать меня. Что желает мне всего самого худшего. Я, как вспомню, — аж мороз по коже.
— О Боже! Так и сказала?
— Да, мамочка. Правда, потом, на балу она через Диму попросила у меня прощения. А ему сказала, что хочет с нами дружить по-прежнему. И нашла там себе парня. Теперь, вроде, с ним гуляет.
— И ты в это веришь?
— Честно говоря, нет. Хотя я их видела, и они даже целовались. Но по-моему, это камуфляж. Знаешь, она по-прежнему пишет стихи для Диминых песен. Даже на балу прочла ему одно — про лето. Очень хорошее.
— Лена, она его любит. Так сильно, что согласна терпеть ваши отношения − лишь бы он не отвергал ее дружбу. Бедная девочка! Бедные вы все! Чует мое сердце — беда не за горами.
— Мама, что нам делать?
— А что вы можете сделать? Ты же понимаешь: Гену может устроить только одно − то, что для вас неприемлемо. А все остальное — неприемлемо для него. Ведите себя с ним крайне осторожно. Не обостряйте. Не нарывайтесь. Не демонстрируйте свои отношения. И лучше бы вы сели порознь.
— Нет, Дима ни за что не согласится. Но мы ничего не демонстрируем. Разговариваем — и больше ничего. Он вообще стал как-то спокойнее. Раньше чуть что, особенно, когда мы оставались наедине, он прямо... Лена чуть не ляпнула "набрасывался на меня.” Еще мама не то подумает.
Но Ольга правильно поняла ее заминку. И облегченно вздохнула. Значит, мальчик решил не форсировать отношения. Слава богу, можно на какое-то время перевести дух. Может, Гена постепенно привыкнет видеть их рядом, смирится. Хотя в это верится с трудом.
Что же им остается? Только одно: ждать и надеяться. И молить бога, чтобы все обошлось.
А между Димой и Леной и вправду установились на удивление ровные, спокойные отношения. На Ленино удивление. Потому что Диме удивляться было нечему. Ведь это он скрутил свои желания в тугой жгут и завязал их морским узлом. Но они все равно то и дело пытались развязаться и вырваться на волю.
Внешне все выглядело вполне пристойно. Они приходили к ней из школы и обедали, причем Дима иногда умудрялся притаскивать в своей сумке даже мясной фарш. И готовил сам, да еще покрикивал на Лену, чтобы та не мешала. Обеды он готовил очень вкусные — даже Ольга удивлялась его кулинарным способностям.
Потом они садились за уроки. Дима задался целью ни в чем не отставать от Лены — а это, надо вам сказать, было отнюдь не просто. Столько пришлось латать дыр, столько наверстывать, что порой голова кругом шла. Но, если Дима ставил перед собой цель, то пер к ней, как танк. Сидел за книгами день и ночь — даже похудел, занимаючись. И через какой-то месяц все новые четверки и пятерки стали украшать его дневник. Скрепя сердце, он его все-таки завел. Расписываясь в дневнике каждую неделю, Наталья Николаевна все больше укреплялась в мысли, что поступила правильно: Дима землю рыл, чтобы не отставать от других, не выглядеть у доски смешным. Он даже осунулся, и под глазами появились темные круги. Теперь уже Наталье Николаевне приходилось уговаривать сына сбавить обороты — ведь так недолго и надорваться.
— Пустяки! — отмахивался Дима. — Человеческий мозг способен вместить в десятки раз больше информации, чем мы привыкли думать. Просто, мой мозг за десять лет безделья отвык интенсивно шевелить извилинами. Это, как мышцы, — чем больше тренируешь, тем они сильнее. Так и мозги — чем больше учишь, тем легче учить.
Взять, к примеру, Лену. Она с трех лет развивала мозги. Во втором классе решала задачи за пятый. Так ей стоит один раз прочесть материал — и она уже все знает. Ты бы посмотрела, как она занимается. Это песня! Одного учебника ей мало — ей подавай все, что издано на эту тему. Из Публички не выходит. Мама, мне иногда кажется, что она с другой планеты. Даже страшно становится. Вдруг за ней прилетят из космоса и увезут. Жуть берет!
— Дима, ты в нее очень сильно влюблен — вот тебе и мерещится бог знает что. Обыкновенная девушка, правда, очень красивая. Еще бы ей не быть красивой − мама блондинка с Севера, папа синеглазый грузин. Такая смесь кровей.
— Нет, мама, ты не понимаешь. Если бы дело было только в красоте. Такой, как она, во всей школе нет. Это все говорят. Да что там во всей школе — во всем городе. И, наверно, во всей стране.
— И во всем мире, — засмеялась Наталья Николаевна.
— Напрасно смеешься! Если бы ты узнала ее поближе, сама бы так считала. Но тебе этого не понять.
— Где уж мне! Но скажи: зачем ты так на химию налегаешь? Тебе же ее в институт не сдавать.
— Да, ты не знаешь нашу химичку! Вкатает трояк в аттестат, глазом не моргнув.
— Ну и ладно. Подумаешь, одна тройка.
— Да ты что! Как я потом Лене буду в глаза смотреть? Тройка в аттестате, когда у нее все пятерки — это же позор. Нет, не расхолаживай меня. Иди лучше на кухню, не мешай. А то я с тобой проболтаю, а через час Лена меня проверять будет.
— Она сюда придет?
— Нет, к ней пойду. Ее сейчас дома нет — она в библиотеке сидит. Но через час должна вернуться.
— А почему она к нам не приходит? Всего один раз была — на твоем дне рождения. Мариночка — та чуть ли не каждый день прибегала. Лене что — не нравится у нас?
— Мама, какая разница — у нее, у нас? И потом, Лена не Марина. И хватит об этом.
Поистине, когда человек счастлив, он горы может свернуть. И наоборот, в несчастье у человека порой опускаются руки и он становится рабом своей беды.
В отличие от счастливого Димы Гена перестал заниматься совершенно. Школу он не пропускал, но на уроках смотрел, в основном, не на доску, а в окно. Дома часами сидел, уставившись в одну точку, и даже близнецы не могли его расшевелить. Видя его таким несчастным, они стали ходить при нем на цыпочках и разговаривать шепотом, как будто в доме был больной.
Правда, на оценках Генино ничегонеделанье сильно не отразилась. В третьей четверти нового материала уже не объясняли — по всем предметам шло повторение пройденного. Поэтому на зачетах и контрольных он пользовался багажом старых знаний. О медали он забыл, да она ему уже и не светила: в журнале появились тройки и даже одна двойка.
Гена больше не собирался поступать в институт. Он вообще перестал думать, что с ним будет после школы − ему стало абсолютно все равно. Его несчастье было столь велико, что он начисто потерял интерес к жизни. У него была только одна цель, одно сжигающее его душу желание: разлучить их, не допустить, чтобы Лена досталась "этому подонку".
Гена понимал, что, даже если они расстанутся, она с ним уже никогда не будет. Никогда ему не завоевать ее любовь. Но пусть и этот гад утрется! Гена пристально следил за каждым шагом Димы, надеясь, что тот рано или поздно проявит свою изменническую сущность, − и тут он, Гена, откроет Лене на это глаза.
Гена знал, что Рокотов почти все время проводит у Туржанских. Сначала он места себе не находил от ревности, но потом как-то отупел, привык. В одном он был убежден — настоящей близости между ними еще не было. Только эта мысль и держала его на плаву.
— Почему ты так уверен в этом? — допытывалась Маринка. — Они же постоянно вместе. А я Ленку знаю: для нее любовь — все! Она начисто лишена ханжества. А он... тут вообще не о чем говорить. Небось, только об этом и думает.
— Они иначе смотрят друг на друга, — объяснял ей Гена. — Когда все было, смотрят совсем по-другому. Вон, взгляни на Оленя и Ирку. Как Олень на нее смотрит? По-хозяйски. И Ирка на него — не смущаясь, как женщина. Точно так же смотрели друг на друга и Шурка с Шурочкой. А у этого подонка на Лену взгляд — так бы и съел! Голодный взгляд. А она на него смотрит пока стеснительно, с опаской. Я же наблюдаю за ними и все вижу. Не сомневайся — у них еще ничего не было.
— Ну не было, так скоро будет. Он же после школы только домой забежит и сразу к ней несется. И торчит у нее, пока ее мать с работы не вернется. Что им мешает?
— Не знаю. Но если это случится, я узнаю. Я тогда его точно убью. Пусть сяду — мне все равно.
— Тогда и меня сразу убивай. Я же без него не могу жить — неужели ты этого до сих пор не понял? Нет, убивать — не выход. Надо, чтобы она в нем разочаровалась, чтобы сама его бросила. Только как это сделать?
— Чтобы это сделать, надо побольше знать о нем — о каждом его шаге. Ты заметь: он в последнее время задружил с Сашкой Оленем. Как же — оба красавцы удалые, ходят, нос задрав. А Сашка еще тот змей-искуситель! Вот посмотришь, он Рокотова во что-нибудь втравит. Ох, какая мне идея в голову пришла! Все, я знаю, как это сделаю.
— Как?
— Не спрашивай, Марина, это пахнет тюрьмой. Но мне плевать. Лишь бы денег хватило.
— Не будет хватать, у меня займешь. Ты бы поделился, что задумал. Я тебе, может, пригодилась бы — я же на твоей стороне.
− Нет, это слишком опасно. Не хочу тебя втягивать. Деньги сам заработаю, если не хватит. Все, ступай, мне некогда.
Гена был прав — Дима изо всех сил держал дистанцию. Даже когда они были одни — а оставались они вдвоем и надолго практически каждый день — он ничего такого себе не позволял. Нежный поцелуй, дружеское объятие — и все. Он приучал ее к себе постепенно, ожидая, когда она сама потянется к нему. Он хотел, чтобы последний решающий шаг Лена сделала сама.
А она — ну что вы хотите от шестнадцатилетней девочки, помешанной на учебе и компьютере? Лена вообще об этом не думала. Диму она очень любила, но по-своему. Правда, когда он ее особенно жарко целовал, ей делалось как-то не по себе. Но это случалось так редко.
Нет, она, конечно, все понимала. Когда-нибудь они окончат школу и поженятся. Уже довольно скоро. И тогда между ними все и произойдет. А пока... он же перестал набрасываться на нее, как тигр из зарослей. Ведет себя смирно, ласкается, как котенок. И прижаться к нему можно, и потереться носом о щеку. И волосы разлохматить. А однажды он посадил ее к себе на колени. Она сначала противилась, но потом села. Осторожно поцеловала его в светлую макушку и положила на нее щеку. А он обнял ее за талию и замер. Потом отпустил. И тоже ничего особенного не произошло.
И все же однажды он не сдержался. Это случилось перед их последними весенними каникулами. Март близился к концу, почки на сирени уже начали раскрываться, и солнышко временами грело почти по-летнему. Они успешно посдавали все зачеты и, придя к ней домой, предались заслуженному безделью. Дима возился на кухне, а Лена включила музыку — свою любимую "Историю любви", легла на ковер и приняла свою любимую позу — животиком вниз и подперев голову руками.
Когда он зашел в ее комнату, она, покачивая ногой в такт музыке, послала ему воздушный поцелуй. И ему немедленно захотелось вернуть его обратно. Но уже не по воздуху.
Дима сел рядом и наклонился к ней. Но едва его губы коснулись ее губ, у него напрочь отказали тормоза. Он, что называется, слетел с катушек и покатился под откос.
Лена не успела опомниться, как уже лежала на спинке, и его руки совершали вполне целенаправленные действия. Вот расстегнута змейка на ее джинсах, вот его горячая ладонь пробралась под лифчик и легла ей на грудь.
Лена запылала. Ей показалось, что ее бросили в костер — в самую середину. Загорелась каждая клеточка ее тела — от пяток до корней волос. Но одновременно все, что в ней было девичьего, все ее целомудрие восстало, воспротивилось этому недозволенному вторжению.
— Димочка, не надо! — взмолилась она. — Нет! Пожалуйста, остановись!
— Не могу, — сдавленно произнес он и запечатал ей рот поцелуем. И вдруг с ужасом увидел, как из уголка ее глаза выкатилась крупная слеза и медленно поползла по виску к уху.
Он мгновенно отпустил ее и вскочил.
— Не надо! — горько выкрикнул он. — Опять не надо!
И опрометью бросился из комнаты.
— Димочка, не уходи! — закричала Лена. — Умоляю, вернись!
Но он не слышал ее. Выскочил из квартиры, слетел с лестницы и выбежал из парадного. Кинувшись к окну, Лена увидела, как он пронесся через двор и скрылся за воротами.
Не надо! — вспомнила она его слова. — Опять не надо. Значит, у него уже так было. Наверняка, с Мариной. Как и я, она не смогла решиться. И он ее бросил. И теперь, наверно, бросит меня тоже. Как я буду жить без него? Как я теперь ее понимаю! Боже мой, что я наделала!
Она закрыла лицо руками и горько заплакала. И сейчас же в прихожей загремел звонок.
Вернулся! — обрадовалась Лена и бросилась открывать. Но едва она повернула колесико замка, как дверь распахнулась, сильно толкнув ее, и в прихожую ворвался разъяренный Гена. Он захлопнул дверь, схватил ее за руку, затащил в комнату, бросил на ковер и своей широкой ладонью буквально припечатал к нему.
— Что здесь произошло? — вскричал он, нависая над ней. — Что он с тобой сделал, этот скот? Говори! Почему ты плакала?
— Не твое дело! — возмутилась Лена, пытаясь подняться. — Отпусти меня сейчас же! Что ты себе позволяешь!
— Говори! — повторил он и придавил ее к полу второй рукой. Освободиться от них не было никакой возможности. Как будто на нее наступил слон.
— Пусти меня! Ничего он мне не сделал.
— А вот это я сейчас проверю!
И он с силой рванул блузку на ее груди. Пуговицы горохом посыпались на ковер.
— Не смей!
Ее взгляд стальным клинком уперся ему в лицо. Его губы ощутили лишь узкую полоску втянутых губ.
— Не смей, — тихо повторила она, вложив в эти слова все свое презрение.
— А если посмею?
— Не посмеешь!
— А если посмею?
— Не посмеешь! А если посмеешь, пожалеешь. Очень сильно пожалеешь!
Грузинка! — с ненавистью подумал он, отпуская ее. Ему не нужно было ее тело. Что там того тела — одна кожа да кости. Ему нужна была ее душа. Ее любовь.
Она села, придерживая блузку на груди, и свободной рукой принялась собирать застрявшие между ворсинок пуговицы. Присев, он стал ей помогать.
В дверь опять позвонили.
— Открой, — сказала она, не глядя на него. — Если это Юра, скажи, у меня голова болит. Пусть завтра приходит. И захлопни дверь с обратной стороны.
Гена открыл, и в прихожую ворвался Дима.
Убежав от нее без памяти, он пришел в себя только возле своего дома − и ужаснулся содеянному. Что он наделал! Как он мог — ведь он дал себе слово! Она же девочка — он напугал ее до смерти. Даже заплакала!
Неужели он потерял ее навсегда?
Вдруг он вспомнил: она что-то кричала ему вслед. "Димочка, вернись!” — вот что она кричала. Димочка! Значит, она все еще любит его, идиота. Просила, умоляла вернуться. А он бросил ее в такую минуту. Вот болван!
И круто повернувшись, он понесся назад.
Увидев открывшего ему дверь Гену, Дима обомлел. Что он здесь делает — этот "друг детства"? Тоже явился ее утешать? Зачем Лена его впустила?
— Что ты здесь делаешь, сволочь? — закричал он. — Когда ты оставишь ее в покое? Чего тебе нужно от нее?
— Того же — сквозь зубы процедил Гена. — Того же, что и тебе.
Он внутренне собрался и принял боевую стойку.
— Ах ты, сволочь!
Вне себя от ярости Дима кинулся на него. Но его подбородок мгновенно напоролся на встречный мощный удар Гениного кулака. Получив удвоенный импульс Димина голова откинулась назад и врезалась затылком в зеркало, висевшее на стене прихожей. Со звоном посыпались осколки. Но падая, Дима успел схватить Гену за ногу и с силой рванул на себя. Чтобы удержать равновесие, Гена ухватился за вешалку, и та опрокинулась, накрыв их пальто и куртками.
В полуторачасовом перерыве между последней лекцией и заседанием кафедры Ольга решила сбегать домой перекусить. Повернула ключ в замке, но дверь почему-то не открывалась. Что-то держало ее изнутри, и из прихожей слышались какие-то странные звуки — как будто там с проклятиями тягали тяжелые мешки.
Наконец дверь поддалась, и ей удалось протиснуться внутрь. Картина, которую она увидела, надолго врезалась ей в память.
На полу под вешалкой, накрытые верхней одеждой, сопя и пыхтя, мутузили друг друга соперники — Гена и Дима. На стене висело то, что осталось от большого овального зеркала, купленного совсем недавно. А у стены прихожей с растрепанным видом стояла ее дочь и, прикрыв рукой рот, взирала на происходящее расширенными от ужаса глазами.
— Прекратить! — скомандовала Ольга, пытаясь поднять вешалку. — Встать! Марш в комнату! Елена, помоги мне.
Красные Гена и Дима медленно встали. Гена хотел руками собрать осколки, но Ольга не позволила.
— Я сказала: марш в комнату! Без тебя управимся.
Соперники прошли в гостиную и сели по разным углам. Следом вошли Ольга с Леной.
Некоторое время Ольга молча смотрела на них. Хороши! Как два разъяренных петуха — все перья дыбом. Дима держится рукой за затылок, на пальцах кровь. Значит, это им он разбил зеркало.
— Елена, принеси вату, перекись водорода, бактерицидный лейкопластырь и йод. И ножницы, — велела она дочери. — Ну-ка, герой, давай сюда свой затылок.
Она осмотрела ранку. Ранка была небольшая, но еще кровоточила. Ольга срезала немного волос, промыла ее перекисью и приложила ватку с йодом. На Димином лице не дрогнул ни один мускул. Все происходило в полном молчании.
— Придется тебе походить с лейкопластырем на затылке, — сказала она, — иначе можешь инфекцию занести.
— Я его все равно сдеру, — мрачно пообещал Дима, — лучше не приклеивайте.
— Ну, как хочешь. Подержи еще немного ватку, чтобы кровь свернулась.
— Картина мне в целом ясна, — обратилась она ко всей компании. — Я сейчас задам самый главный вопрос, который должен снять все остальные. Лена, кого из этих молодых людей ты любишь?
— Диму, — быстро ответила та.
— Ты понял? — обратилась Ольга к Гене, мельком скользнув взглядом по просиявшей Диминой физиономии.
— Она ошибается, — не моргнув глазом, ответил Гена. — Ошибался же этот подонок, когда говорил, что любит Марину. А еще раньше — Ирку Соколову. А еще раньше — какую-то Дашу и прочих. Почему же Лена не может ошибаться?
— Это не твое дело! — не выдержала Лена. — Тебя это совершенно не касается!
— Помолчи, Лена, — остановила ее Ольга. И тут она заметила, что дочь держится одной рукой за блузку, на которой не осталось ни одной пуговицы.
— Кто это сделал? — холодея, спросила Ольга.
— Мамочка, все в порядке, — быстро сказала Лена, увидев ее бледнеющее лицо. — Ничего не случилось.
— Кто это сделал? — повторила Ольга. — Кто посмел?
— Это я, — признался Гена, — извините, погорячился. Пусть снимет, я пришью.
— Я тебя, гад, самого пришью! — Дима рванулся к нему, но зацепившись за ловко подставленную Геной ногу, растянулся на полу во весь рост.
— Так! — Ольгу душил гнев на них обоих. — Слушайте внимательно — я два раза повторять не буду. Вы сейчас дадите мне честное слово, что больше никогда, — вы слышите? — никогда не допустите из-за моей дочери рукоприкладства. И если еще хоть раз между вами из-за нее возникнет драка, я не стану выяснять, кто виноват. Но в этом случае ни один из вас больше не переступит порога этой квартиры и с моей дочерью не будет иметь ничего общего. Я ей запрещу − а она меня всегда слушалась.
Итак! Дима, ты обещаешь ни при каких обстоятельствах не драться с Геной?
— Обещаю, — тяжело вздохнув, выдавил Дима. А что ему оставалось? Он как-то сразу поверил в Ольгину угрозу. Лишиться из-за этого гада Лены — еще чего!
— Даешь честное слово?
— Даю.
— Гена, ты? — Ольга посмотрела на того, кто всю жизнь был преданным другом и защитником ее дочери и свято хранил ей верность.
— Даю честное слово, — глядя в потолок, поклялся Гена, — что драться с этим подонком я больше не буду. Я добью его другим способом — открою вашей дочери на него глаза, и она сама откажется от него. Клянусь!
— Что ж, это твое право. А сейчас, молодые люди, отправляйтесь по домам и постарайтесь остыть. И чтобы до завтрашнего дня ни я, ни Лена вас не видели. Мы тоже хотим прийти в себя. Уходите порознь — сначала Дима, потом Гена. И помните свое обещание. И мое.