Человек в поиске жизни. часть 2

Человек в поиске жизни

Часть 2

Несколько слов о любви

Это случалось со мной во время написания диплома. Времени свободного хоть отбавляй. Мы даже успевали зарабатывать какие-то деньги, пропадать в ресторанах, на танцах. Сокурсницы, чувствуя приближение окончания студенческой веселой жизни, стали доступными. Некоторые буквально вешались мужчинам на шею. Их можно было понять, ведь кого встретишь на новом месте неизвестно, а в институте народ проверенный. И вот страх одиночества, перспектива остаться старой девой подступает, девушки сближаются с одним, с другим, пока не добьются своего, пока мужчина в приступе предчувствия одиночества сам не предложит соединиться узами брака. Всё это было и прошло, для меня без роковых последствий.

Примерно такого рода мысли промелькнули в голове, когда из полуоткрытой двери Ученого дом выскочила Вета и якобы случайно повисла на моей гостеприимной шее. Я даже не попытался увильнуть от внезапных объятий, напомнив о договоренности приступить к нашим теоретическим занятиям только после ознакомления с житиями святых. Я смиренно позволил затащить себя в какую-то комнату, напоминающую аудиторию, и усадить в кресло.

— Что такое любовь? — Виолетта Юрьевна исполнила весьма изящный «профессорский» жест.

— М-м-м, — промычал я в ответ, тужась ответить хоть как-то прилично.

— Понятно! — взмахнула она рукой, блеснув бриллиантом каратов на сто, что уютно пристроился на среднем пальце, который нынешние молодые отроки с отроковицами так любят показывать друг другу, взамен классической «комбинации из трех пальцев», именуемой в народ «дулей». Представил себе, насколько ее жест презрения ярко выражен, особенно, во время россыпи лучей, бьющих из недр камня.

— По-моему, спрашивать об этом, — покрутил я указательным пальцем, изображая знак бесконечности, — все равно, что задавать вопрос о смысле жизни.

— И все-таки она есть! — отчеканила Виолетта. — И мы поговорим на эту сакральную тему сегодня же. Итак, вы можете сказать, сколько людей, столько и мнений на эту тему. Только, думается мне, можно максимально сократить перечень ложных посылов. Нам, христианам известно доподлинно, что есть любовь истинная, как энергия, исходящая от Господа Иисуса. — Она поднялась со стула и прошлась мимо, обдав меня ароматом цветочной свежести. — А есть то, что определяют понятием «давай займемся любовью» или как ребенок: «я люблю маму, шоколадку и вареники с вишней». Можно услышать и такое: «От любви до ненависти один шаг» — это из области страсти, агрессивной, разрушительной, а потому не имеющей ничего общего с истинным понятием Любовь.

— Так чему прикажете верить? — спросил я, сбитый с толку. Минуту назад у меня был свой четкий взгляд на эту тему, и вдруг эта милая девушка всего несколькими словами пошатнула мою уверенность.

— Любовь истинная всегда созидательная, милосердная, добрая, — продолжила она. — Любовь зачинает жизнь, растит её, оберегает.

— Почему же в таком случае, в классических произведениях любовь заканчивается трагически. Можно вспомнить Шекспира с его «Ромео и Джульеттой».

— Именно потому, что нет там любви истинной, а есть страсть, чаще всего агрессивная по своей природе. Чем закончился Шекспировский шедевр о юных влюбленных? Правильно — самоубийством, а это грех непрощаемый ни в сем веке, ни в будущем — вечная гибель души. Помните фильм «Основной инстинкт» с Шерон Стоун и Майклом Дугласом? Ложь здесь начинается с названия. Ну как может быть инстинкт размножения основным, если люди сплошь и рядом обманывают Бога через нарушение законов природы, стремясь получить только удовольствие, увиливая от главной причины половой жизни — зачатия ребенка!

— Я вот сейчас подумал: сколько же денег тратится на создание фильмов, постановок спектаклей на эту тему — и всё обман?

— Не забудьте, такую «статью расходов», — напомнила Вета, — как мода, одежда, драгоценности, парфюмерия, глянцевые журналы, романы, возбуждающие диеты, виагру, наркотики, наконец — всё на ту же тему! И всё для обмана доверчивых людей.

— «Ах, обмануть меня не так уж трудно!.. Я сам обманываться рад» — пробурчал я, не собираясь так запросто сдаваться, предавая мечту своей юности.

— Напомню, начало того стихотворения Пушкина:

Я вас люблю, — хоть я бешусь …

…Мне не к лицу и не по летам…
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей

— Видите, тут и «бешусь», и «не по летам», и «болезнь души» — все признаки психической аномалии, болезненности. Разве это любовь? Разве это отражение светлой чистой энергии, исходящей от Бога?

— И все-таки любовь! — воскликнул я. — Да, земная, да, страстная, и да — греховная, но любовь! Что может быть прекрасней!

— Прекрасней? И может, и будет — любовь в Царстве небесном. Именно там она истинная, нормальная как воздух, и — совершенная! Только там, на небесах — то есть там, где нет бесов и их разрушительной злобы — всё настоящее и прекрасное. Разве не ради любви истинной христиане в земной жизни переносят скорби, мучения, гонения? Разве мы в храме каждый день не читаем нараспев «Символ веры» со словами: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века»! Знаете что, съездите в монастыри, попробуйте поговорить с монахами. Если, конечно, они позволят. Но можно ведь так — вы туда приезжаете с целью написать трактат «О любви земной и небесной», возьмите благословение у начальства и выспросите, почему молодые, полные сил юноши и девушки оставили мир и добровольно закрылись за крепостными стенами обители. Уверена, мало не покажется! Они ведь не в земной жизни, а именно в «жизни будущего века» надеются получить то воздаяние, которого мирские желают урвать немедленно, прямо сейчас. Что их удерживает в области мучений? Вера! Это настолько мощная сила, именно сила созидания.

В то мгновение, наверное, с целью спасти ученика от падения «на самое дно самого глубокого ущелья» в аудиторию заглянул, а потом и вошел Михалыч. Они — преподы обоих полов — многозначительно переглянулись, между ними произошел следующий диалог:

— Ну как клиент, жить будет? — проскрипел он, пряча глаза.

— Всё нормально! Товарищ не-по-кобелим! — пропела она, сверкая очами.

 

Аналитическая записка

— Ты только не волнуйся, пожалуйста, — раздался из телефонной трубки бодрый голос Михалыча. — Тебе нужно подъехать сюда ко мне на некоторое время. Пусть тебя не удивляют способы доставки, просто я поставил задачу привезти тебя как можно быстрей.

— А какова цель? — спросил я, разглядев на часах стрелку, указывающую на три часа ночи.

— Да очень простая цель, — сказал он, размышляя на ходу. — Пока едешь, составь аналитическую записку страницах на трех-четырех. Распиши там возможные варианты развития третьей мировой. Для этого еще раз проштудируй пророчества святых отцов и прослушай записи наших экспертов. Я бы и сам смог, но мне интересен именно твой взгляд, твоя точка зрения. А пока оденься, сейчас за тобой заедет человек, он от меня.

Не успел я умыться, надеть на себя что-то полуспортивное, но приличное, как в мою дверь вежливо постучался человек с офицерской выправкой. Я подхватил папку с выписками, носители с видеороликами, ноутбук и, покачиваясь от недосыпа, вышел из дома.

Сначала мы сквозь темноту ночи ехали на автомобиле, не взирая на сигналы светофоров, потом меня по закрытому трапу в сиденье для инвалидов подняли в самолет, да так в специальном кресле в комплекте со скафандром в шлеме и оставили. При взлете меня сильно придавило к сиденью, от рёва двигателей, даже в гермошлеме я на время оглох, тут и догадался — набранная скорость явно выше звуковой, истребитель, мелькнуло в голове. Всю дорогу пришлось бороться с тошнотой и терпеть глухоту заложенных ушей. Зато после перенесенных испытаний чувствовал себя если не героем, то уж точно настоящим бойцом.

Вспомнил, как участвовал в сдаче госкомиссии целого микрорайона в Жуковском. Начальство велело ждать до упора, то есть до исправления всех недочетов и подписания акта сдачи-приемки. На время командировки поселили меня в гостинице, которую видимо из скромности называли общагой. По ночам над моим общежитием, метрах в двадцати, чуть не касаясь брюхом крыши, с оглушающим рёвом и весьма ощутимой вибрацией стен, дважды черной тенью проносились тяжелые самолеты. А утром первым из членов комиссии вошел в штаб, размещенный на втором этаже в обычной трехкомнатной квартире. Там обнаружил мирно спящего Вадима, представителя заказчика, Туполевского испытательного центра.

Он полулежал в штурманском кресле стратегического бомбардировщика, привезенном лично с базы на тягаче МАЗ-543. Когда он на военном тягаче с двумя кабинами, изготовленном для демонстрации супостатам на Красной площади стратегических ракет, с рёвом и дымом из выхлопных труб с голову диаметром, ворвался на объект, изо всех окон и щелей высунулись любопытные мирные жители, полные трудового энтузиазма и уверенности в завтрашнем дне. Я спросил:

— Почему привез на таком монстре?

— А чтобы ГАИшники не тормозили, — ответил он, ехидно улыбаясь, — а честь отдавали. Знай наших!

Сиденье Вадим использовал для привычного сидения-лежания, к которому привык с тех пор, когда служил испытателем. Даже во время собраний-заседаний с участием представителей аж ЦК и Политбюро. Солидные чиновники поглядывали на сидение и на сидящего в нем экс-испытателя с уважением, смешанным со страхом.

На представителе солидного заказчика, как всегда, была по-военному застегнутая на молнию лётная куртка с меховым воротником, которая досталась ему от погибшего испытателя первых истребителей, именем которого была названа улица города.  От кипучего ворчания большого электрочайника Вадим проснулся и поблагодарил за побудку. Протер глаза и хриплым от недосыпа голосом произнес:

— Представляешь, мне назавтра микрорайон госкомиссии сдавать, а меня вечером запихнули в стратег и на сверхзвуковой доставили на Байконур. Через часок на заправку и туалет в кустах, тем же бортом вернули прямо сюда, в штаб. А для чего?

— Для чего? — эхом отозвался я.

— Представляешь только для того, чтобы доставить на космодром маленькую коробочку. Правда, опечатанную, так что подсмотреть, что там внутри, мне не дали. Но ты сам подумай, — он встал из кресла и направился к чайному столу заваривать крепчайший чай. — Гонять стратег за тыщи километров из-за какой-то коробочки! Это же какие расходы! Какой размах! Какой кайф работать в такой фирме!

Почему-то вспомнился тот случай с коробочкой. Наверное, для того, чтобы ничему не удивлялся — мол, если нужно, мы за ценой не постоим. А потом меня пересадили на более тяжелый самолет с перегрузками поменьше, и у меня появилось время заняться аналитической запиской. Помолившись, открыл ноутбук, загрузил нужные программы, открыл архив — и часа за два набросал нечто вроде небольшого доклада. У меня даже осталось время, чтобы немного поспать. Разбудили меня над водой, блестевшей серебром в окне иллюминатора. Атлантика, подумал я. Приземлились на обычную бетонную полосу провинциального аэродрома. И вот уже я, поддерживаемый заботливыми руками пилотов, спускаюсь на раскаленный асфальт, прямиком в объятия Михалыча.

— Ну ты как себя чувствуешь? — поинтересовался он.

— Нормально, — кивнул я мужественно.

— Записку успел набросать?

— Успел, только за качество не ручаюсь.

— Разберемся, — сказал он. — Лишь бы основа была, а детали мы добавим.

В автомобиле с тонированными стеклами Михалыч открыл папку с моим докладом и сразу принялся читать. По его кивкам, урчанию и смешкам я понял, что не зря проделал дальний путь. Взглянул в окно, заметил блеснувший серебром водный простор.

— Тебя сейчас отвезут в нашу дипмиссию, ты отдохни. Поешь, поспи, а я к тебе загляну чуть позже.

Когда дверь огромного черного внедорожника открылась, на меня пахнул печной жар. По периметру внутреннего дворика тянулся ряд высоченных лысых пальм с растрепанной прической под голубым, словно выцветшим небом. От роскошных цветов пахнул удушливый тропический аромат, от фонтана в глубине двора — влажная прохлада. Интересно, а искупаться в океане удастся, или как? Судя по темпу здешней деятельности — вряд ли. Люди здесь работают на износ. Интересно, как Михалычу удается быть таким бодрым, в его-то годы и при такой жаре.

Похлебав зеленого супа-пюре, слизнув полдюжины нежных солено-лимонных устриц, выпив залпом два бокала сока, я принял теплый душ и с удовольствием погрузился в прозрачный солнечный сон, растянувшись на прохладных простынях.

— А я говорил тебе, что ты умеешь работать вполне профессионально! — С этими словами ко мне в комнату ворвался Михалыч, размахивая руками. И как ему удается поддерживать себя в таком боевом настрое.

— Приняли мою записку? — только и спросил я, протирая заспанные глаза.

— Еще как приняли! — сообщил он. — Почти без исправлений. Ну, парень, ты и наделал шороху!

— Я не хотел, правда-правда, — ошеломленно затряс я головой.

— Да все нормально! — продолжил он, возбужденно делая круги по комнате. — Мы такую оглушительную дезу им запустили, сейчас генеральские головы полетят как фанера над Техасом. Ничего, ничего, знай наших! Особенно здешних умников умилило завершение: «В пророчествах святых отцов о последних временах Америки вообще не существует. Российская империя есть, а США — простите, нет».

— Думаете, им известно, что такое пророчества наших святых?

— Еще как известно! Ты не представляешь, как скрупулезно они их изучают. Как ежики, едят кактусы, плачут, колются, но продолжают есть. Это вам не Мишелюс настрадал! Наши-то реализуются с точностью швейцарского хронометра. И твои примеры исполнения пророчеств оказались весьма кстати. Я когда зачитывал благородному собранию твои тексты, просто гордился тобой, как любимым учеником. Да ты, собственно, таковым и являешься. Кстати, мы с тобой под эту эйфорию еще и дополнительное финансирование вытрясем. Ох, не зря наш старец Серафимушка сказал мне, как он общался с твоим ангелом-хранителем-вдохновителем — какой он мощный у тебя! Какой светлый и вдохновенный! Ты слушай его, он за тебя всеми руками и крылами перед Престолом Божиим предстоит! У вас отличный тандем получился.

— Да куда же я без него! — промолвил я, продираясь сквозь мутную завесу сонной вялости. — У меня только один вопрос, профессор, как вам удается сохранять бодрость и не уставать. Вы вообще спали этой ночью?

— Да какой там! — Махнул он рукой. — Это же такой драйв! Посмотрел бы ты на их морды лица! Я имею ввиду супостатов-фейкометов, брехунов и лжецов… А кто отец лжи, по слову Иисуса Христа — правильно, он самый, подземный повелитель мух и прочей мертвечины. А у нас жизнь! А у нас впереди вечная весна! Ну, давай, проси чего хочешь. Кто знает, когда еще придется побывать в гостях у супостатов. Они, видишь ли, тоже не дураки, знают, откуда к ним обратка прилетит. Скоро, думается, прикрутют нам крантик, до упора.

— Ничего в голову не приходит, — сказал я, почесывая затылок. — Разве только по Нью-Йорку прогуляться. Для того, чтобы восчувствовать дух так сказать интеллектуального центра их вселенной.

— Ну, это совсем просто сделать. Учитывая план встреч с местной элитой. Ты, как всегда, в черных джинсах и сером свитере? Надо бы тебя приодеть для выхода в свет… или тьму…

 

Если честно, огни большого города, магазины, культурные центры, толпы туристов и прочие банальности, меня не больно-то интересовали. Михалыч заказал полет на вертолете. Так что Эмпайр Стейт Билдинг, статую Свободы, мост через Гудзон, Централ парк мы видели с высоты птичьего полета. Михалыч позволил себе вздремнуть, меня развлекал веселый пилот.

Самое интересное произошло в ресторане «Жар-птица» или официально «FireBird Russian Restaurant». Не успели мы занять забронированный столик в роскошном зале с колоннами, к нам со всеми положенными извинениями подсел седовласый загорелый мужчина в сером твидовом костюме. Михалыч представил:

— Мой старинный друг Майкл. Он вице-президент Рокфеллеровского университета — тут недалеко на Манхеттене. Лауреат Нобелевской премии по генетике, академик, член Американского Философского Общества. Как, тебя устроит такой интеллектуал? А то можем и другого подогнать.

— Всё шутишь! Ты, Юрий, взялся смутить меня перед молодым человеком, — сказал он на чистом русском. — На самом деле, это я ваш ученик. Вы меня учите говорить по-русски. Мне очень нравится ваш язык, он такой богатый! Скажу по секрету, я имею мечту. Вот брошу заниматься… как это, галиматьёй… и засяду сочинять поэму.

— Как догадался наш молодой человек, — Михалыч отвесил кивок в мою сторону, — мы встречаемся в этом заведении не только, чтобы облить грязью так называемых тупых американцев, но и вкусно поесть блюда русской кухни. Я уже заказал водку, котлеты по-Киевски, пельмени в бульоне, салат из груши и торт Павлова с миндалем и клубникой.

Беседа за столом строилась так: Михалыч поносил американцев, а Майкл с ехидной улыбкой соглашался, иной раз парируя в довольно жесткой, но уважительной манере. Я же почувствовал страшный голод, поэтому молотил блюда, как беглец из голодного края, на что Михалыч резонно заметил:

— Это ты только второй день на чужбине, а вот месяца через два-три тебя так потянет на русскую еду, что за уши не оттащишь. — Пригубив водку, он встал и потянул за рукав академика: — Пойдем, Мишка, выкурим по гаване, они здесь хоть и дорогущие, но все-таки водятся.

Проводив пытливым взором курильщиков, я набросился на кофе с тортиком. В тот миг и подсел за наш стол улыбчивый незнакомец. Я почувствовал резкое отчуждение, огрызнулся:

— Не видите, занято.

— Да вот услышал русскую речь и решил поприветствовать. Хоть ресторан и русский, но выходцы из России не очень-то его любят, наверное, из-за цен и местоположения.

Я поднял глаза и уставился на нахала. И вдруг услышал то, что никак не ожидал:

— Теперь мне ясно, почему старый прохиндей Михалыч вцепился в тебя. Есть в тебе некая трудноуловимая харизма. Парень ты о-о-очень непростой.

— Вам-то что! — вырвалось у меня. Подумал, сейчас не сдержусь и тресну нахала по репе. — Слушайте, дайте поесть спокойно!

— Конечно, конечно, кушай на здоровье, — позволил он милостиво. — Мы еще встретимся, и не раз. Зовут меня, здесь во всяком случае, Фрэнк, почти что «Фрэнд», то есть друг.

— Простите, разве вас сюда звали? — проворчал я раздраженно. — Я вас не знаю. — Мысленно: «Да и знать не очень хочу».

— Звали, — вяло протянул нахал. — Столько раз призывали, что не счесть. — И то, что не знаете, тоже неправда.

Не переставая жевать, я поднял на незваного собеседника глаза. Нимало не смущаясь, лучась улыбкой, тот продолжил:

— Читал с детства про пиратов, о войне? На комсомольские, партийные собрания хаживал, ручку вместе со всеми «единогласно» поднимал? Перестройку с гласностью приветствовал? Тайнами масонскими интересовался, неоязычеству сочувствовал? Фильмы ужасов, эротику, криминальные, шпионские смотрел?

— Что-то я не пойму, при чем тут вы?

— При том, дружок, при том, — с неизменной очаровательной улыбкой мошенника произнес он. — Ладненько, мне пора, вон уже и твои курильщики возвращаются. Не стану вам мешать. Пока!.. — Встал и вышел из нашего зала с колоннами.

— Кто это был?  — спросил подошедший Михалыч. — Что ему надо?

— Не знаю, — пожал я плечами, — да и знать не хочу. Нахал какой-то. Кстати вас, Юрий Михайлович, знает и, по-моему, следит за нами.

— Что за вонь после него осталась? — Михалыч поводил носом над столом. — Сера, что ли? Майкл, ты чувствуешь?

— Верно, — кивнул академик. — Это парфюм Хэллбой от Блэк Феникс Алхимик Лаб. Они там используют в производстве серосодержащие минералы.

— Что-то не замечал, Мишка, чтобы ты душился одеколоном, да еще с ароматом преисподней.

— А я и не душусь, — отвечал американец. — В этой алхимической лаборатории сомелье — это парфюмерные дегустаторы — слишком часто умирали. Ну, ребятки из эфбиай сложили два и два — алхимию, серу и название парфюма «Хэллбой» — подключили наш универ, меня в том числе, в качестве консультанта…

— И что? — чуть не подскочил на стуле Михалыч.

— Ничего, — печально улыбнулся Майкл. — Как и всегда, когда дело касается адских влияний. Засекретили материалы расследования, меня припугнули. Всё! Тишина, как на Арлингтонском кладбище.

— А ну их, твоих эфбиайцев! И этого адского парнишку! — махнул он рукой, пахнущей сигарой. — В пиндостане всё давно прогнило и серой провоняло. — Он положил свою ладонь на загорелую руку академика, повернувшись ко мне. — Пока мы травились, я Майклу задал вопрос: когда начнется мировая заварушка, приедет он ко мне или нет. Ответа пока не получил.

— Всё идет к тому, что приеду, — с неизменной вежливой улыбкой произнес академик. — Юрий, найдешь мне работу у вас дома?

— Найду, и работу, и квартиру, — кивнул босс. — Правда, Мишка, приезжай! Мы с молодым другом будем тебе рады. А еще обещаю много интересного из области прикладной философии, религиозной. У тебя, друг, по этому вопросу бо-о-ольшой провал.

— Да, это так, — признался Майкл. — Пока я в этой суете-сует, заполнить духовный провал невозможно. Здесь всё мешает, всё противоречит.

— Если хочешь, давай прямо сейчас, вместе с нами! — воскликнул Михалыч, но подняв глаза на друга, осёкся и замолк. — Ну, или в другой раз…

— Хорошо, Юрий, очень хорошо, — грустно произнес академик. — Благодарю покорно.

— Постой, Мишка, — воскликнул Михалыч, доставая телефон. Глянул на экран и сказал: — Это наш старец звонит. Я тебя с ним обязательно познакомлю. Он тебе всю твою жизнь от рождения до кончины распишет. — Потом громким голосом в трубку: — Отец Серафим, благословите. Что? Алешку срочно? Ладно, сегодня же ночью отправлю. — Потом мне, жующему: — Всё, парень, возвращаешься домой. Видимо, что-то случилось.

В два глотка допил кофе и пробурчал себе под нос: «Кажется догадываюсь что…»

 

Домой, домой!

«Сюда я больше не ездок, карету мне, карету!» — сии глаголы Александра Чацкого, вкусившего горюшка от ума, крутились в моей гудящей голове, пока меня, как березовое полено, перекладывали из одного транспортного средства в другое, потом в третье и четвертое, но карет среди них не было. Чего это вдруг «не ездок» и с какой стати именно «сюда», то есть в Американские штаты? Ладно, хорошо хоть успел поесть и немного выспаться, но Михалыч — и как он поддерживает тонус в таком сумасшедшем ритме! А ведь в годах. Богатыри, не мы. И уж точно не я, слабак ибо…

Оказывается, старец ожидал моего приезда не в Ученом доме, а у себя, в монастырской келье. Меня и туда, в густую лесную чащобу, в темпе вихря доставил давешний внедорожник, привычно игнорирующий красные сигналы светофоров и бездорожье. Не успели мы выйти из авто, как подскочили два монаха с ведрами и тряпками, в минуту вымыли черный корпус до блеска. Меня под руки, как тяжко болящего, повели на второй этаж в угловой храм, где меня у раскрытой настежь двери уже ожидал старец. После традиционной молитвы и благословения он сказал:

— С кем ты встречался там? — он указал пальцем в сторону запада.

— Так это, с летчиками, водителями, прислугой, охраной, — старательно перечислял я, загибая пальцы. — С Михалычем, конечно, и с его другом академиком Майклом…

— Ладно, поясню, — проворчал старец, глядя на меня как на идиота. — На ночной молитве, я увидел рядом с тобой такую «мерзость запустения на святом месте», что мне за тебя страшно стало. Ох, говорил я твоему Юрию Михайловичу, рано тебе такими делами заниматься. Рано с муринами такой силы встречаться. — Он вздохнул. — А он мне: парень чистый, что ему будет. Ладно, Алексей, попробуем тебя приготовить к разным событиям. Уверен, тебя ожидают такие приключения, только держись. Главное, мир в душе держи и ничего не бойся. Господь тебя сохранит. А пока, практикуйся молитве! Расскажи, чему тебе удалось научиться.

 

Начинал я примерно также как и многие неофиты. С восходом солнца вычитывал утреннее молитвенное правило, перед сном — правило «на сон грядущим». Схематичность этого деяния удручало. Очень скоро я обнаружил, что запомнил правила наизусть — и часто стал замечать, как огненные слова, написанные по вдохновению великими святыми, произносятся горлом, не касаясь ума, не пронзая душу. Спросил старца, как заполнить дневной провал, он подумал, как бы многолетний опыт вместить в несколько обычных слов. Пожевав сухими губами, он сказал, как только почувствуешь необходимость, так и читай Иисусову молитву по четкам. Перебирая узелки «сотки», сидя, стоя или на ходу — взывал к Спасителю, снова и снова с радостью произносил Имя самого живого на свете Богочеловека. Я вдыхал Имя, задерживал на секунду дыхание и выдыхал «мя грешного», словно к этим словами прилипла вся моя греховная скверна, застрявшая внутри.

Из сердца выплыл образ, развернувшись в объемную панораму: в дымно-пыльной пучине вездесущего смога сначала натянулась тонкая нить, соединяющая центр сердца с бездонной небесной синевой. Со временем нить разрослась в прозрачный канал абсолютной чистоты, внутри которого беспрепятственно летели от меня ввысь огненные молнии молитвенных слов. Я воспринял этот образ в качестве приглашения к искренней мольбе. Весьма кстати вспомнились преподобного Силуана Афонского: «Кто молится по привычке, у того нет перемены в молитве, а кто усердно молится, у того много перемен в молитве: бывает борьба с врагом, борьба с самим собою, со страстями, борьба с людьми, и во всём надо быть мужественным.»

Решил попробовать, нащупав внутри себя достаточное «мужество», приемлемое дерзновение. Первый опыт провалился, я стоял на коленях, чувствуя боль в коленях, не имея слов, онемев пустым вдруг омертвевшим разумом. Поплелся к старцу, чуть не со слезами, сбивчиво пытался объяснить свои потуги. Старец сочувственно улыбнулся, кивнул седой головой и указал на мою ошибку:

— Наверное, ты разволновался, может быть, почувствовал страх. А ты обратись к Богу, как малый сын к отцу, простыми словами. Давай, попробуем вместе.

 

Потом встали мы на молитву. Мне на миг показалось, что стоим со старцем в огне — такая вот силища таилась в тихих, простых, даже монотонных словах монаха. Я не замечал боли в коленях, перестал ощущать течение времени, стены кельи раскрылись — я весь летел будто на крыльях ангела, которого не видел, но точно знал — это он держит меня за плечи и уносит ввысь.

Я было увидел сияющие небеса, тысячи ангелов, дозорными кругами облетающих огромный золотой престол. Сердце счастливо забилось, я уж и землю забыл и все дела земные… Всё моё стремление было «в место светле, в место злачне, в место покойне». Как вдруг меня ангел, или кто-то другой, низверг вниз. Мы пролетели сквозь абсолютный мрак и — как это называется у летчиков — совершили жесткую посадку в месте мрачном, в месте пустынном, в месте неспокойном, где отовсюду сочилась тревога, сотрясал страх и необъяснимая унылая безнадёга. Всё, вот тебе и конец полёту в небеса — «оказался в гиблом месте я». Думал, ты хороший человек, не убивал, не воровал, не обманывал ни женщин, ни детей, ни стариков… Вот тебе, черная моя душа, место в аду, которое ты заслужила. Мне бы слезами облиться, мне бы зарыдать во весь голос — только не было ни влаги в очах, ни слов сожаления. Видимо, все покаянные утешения остались там, на земле. А здесь только мрак, безвременье, безнадёга, страх и тревога.

Потом, когда всё адское завершилось, и ангел поднял меня на небеса… Потом, когда я вернулся на землю, в тесную каморку, которую монахи называют кельей — как ни пытался вспомнить, что там было, в аду, не мог. Только смрад, темнота, одиночество, и душераздирающие вопли где-то вдали. И страх… Спрашивал у старца, почему от погружения в преисподнюю остались такие куцые воспоминания, как бы пунктирные, тезисные — он предположил, что это ради милости Божией, а то бы впал в отчаяние, или, что еще хуже, умом бы повредился. А оно это тебе нужно?

— Тогда вообще зачем случилось это погружение во ад? — спрашивал я.

— Ну как зачем, — улыбнулся печально старец. — Тебе же велено для укрепления веры показать Царство небесное.

— Кем велено?

— Господом Богом, вестимо. А туда, в Небеса возможно попасть только из ада.

…Зато в раю мне было позволено вкусить блаженства именно столько, чтобы запомнил надолго. Чтобы потом в трудную минуту свечой в ночи светили мне из глубины сердца, из таинственных пластов подсознания — чудесные картины необыкновенной красоты.

Самое интересное, и рай и ад, оказывается жили во мне. Ну если не подробные объемные картины, то ощущения подобного рода — блаженные или инфернальные — я много раз испытывал при жизни.

 Снова и снова мысленно возвращаюсь в те красоты, которые зовут меня. Упругая шелковистая трава, разгибающаяся после ступания по ней ногой. Деревья, на которых одновременно растут цветы, созревают плоды и свисают полные соков, то ли яблоки, то ли груши, то ли что еще. Реки, текущие величаво, с прозрачной водой, в толще которой можно летать, плыть, дышать. Цветы самых разнообразных размеров и видов. Птицы, планирующие в вышине и над самой землей, птицы, щебечущие, поющие, нежно цвиркающие. Животные, мирно соседствующие между собой, могучий лев, вылизывающий спинку ягненку, животные, подставляющие спину и мордочки, чтобы их погладили. Средь райских кущей высятся храмы, соборы, дворцы, будто построенные из огромных драгоценных камней. Воздух, напоённый ароматами, живой воздух, текущий, веющий, звучащий, переливающийся всеми цветами радуги. Люди! Какие там прекрасные, добрые, радостные люди, от которых исходят невидимые лучи любви. Когда я любовался людьми, птицами, цветами, дворцами — на ум приходило и там пульсировало слово «совершенство». Да, и красота, и любовь, и доброта, и молитва — всё это здесь именно совершенно и естественно.

Там, в небесных чертогах, я понял, почему Иисус Христос называется в молитвах «Жизнодавче» — да потому, что настоящая истинная жизнь — это от Него, Господа нашего. А где нет моего Иисуса, там нет и не может быть жизни. Как на Престоле славы, как всюду на Небесах, так и у сердца каждого земного человека — Иисус Христос с нами всегда и всюду.

О, как не хотелось возвращаться от небесного блаженства на землю! Когда на огненных ангельских крылах, бережно поддерживаемый заботливыми руками, я в последний раз оглянулся на это райское великолепие, в душе прозвучали слова: это мой дом, это моё будущее блаженство, это мой Иисус Сладчайший, это моя жизнь — и, чтобы не случилось, какие бы мучения и скорби не пришлось пережить, я сюда обязательно вернусь!

 

Таинственный Петя

В предпраздничный день ко мне на работу заглянул Петя. От участия в застолье вежливо отказался, сообщив, что спешит на торжественное собрание с последующим банкетом. На заседании ему выступать, а с банкета — старичков на спине растаскивать, а кого-то и на машине домой развозить. Такое вот организационное бремя возлагалось на сравнительно молодых управленцев в те геронтологические времена.

— А зашел я по пути, чтобы поздравить и сообщить о новом назначении.

—  Куда тебя перевели? — спросил я.

— Об этом как-нибудь потом, в спокойной обстановке.

— Так, где твоя новая работа? — продолжил я допрос.

— Там! — улыбнулся он таинственно, махнув в сторону Пушкинской.

— Случайно, не напротив Детского мира?

— Примерно, — кивнул Петя, потупив очи. — Ладно, повидал тебя, заверил своё почтение. Да, с наступающим праздником! — Хлопнул меня по плечу, сунул емкость с джином и сбежал.

Другой бы меня удивил, но для Пети такой стиль поведения был нормальным — он всегда отличался закрытостью, хоть это свойство никак не мешало нашему дружескому общению.

Петя служил, как и я, в главке на должности старшего инженера Тэра — территориального управления. Вместе несли общественную повинность в комитете комсомола, там и встречались на каждом заседании. Выступления его отличались краткостью, всё по делу, никакой воды, в комитете его уважали и даже побаивались, считая человеком парткома. Но однажды Петя позвал членов комитета комсомола в гости, чем открылся активистам с весьма приятной стороны. Во-первых, жил он в старинном особняке рядом с главком, во-вторых, родители его чаще всего проживали на даче, а в-третьих, дом его оказался, что называется «полная чаша».

Шумной гурьбой комсомольцы вышли из главка, по пути решили скинуться по рублику и заглянуть в гастроном за углом, на что Петя небрежно бросил: «Не тревожьтесь, у меня всё есть!» Притихшими, от уважения к организатору, солидности дома и наличию вахтера у входа в парадное, чуть не на цыпочках входили мы в просторную квартиру о пяти комнатах, с двумя балконами, с накрытым по-царски столом.

— Я тут подсуетился, позвонил в перерыве заседания и попросил Пашу собрать на стол. Паша — домработница, отличная повариха! Пока был маленьким, она у нас была няней.

— Откуда такая роскошь? — округлив узенькие якутские глаза, воскликнула Таня.

— Брось ты, какая роскошь, — смущенно пролепетал хозяин, достал с полки толстую книгу и протянул Тане. — Рецепты Паша берет отсюда.

Захлебываясь слюной, громко урча животами, коллектив голодных активистов сгрудился над фолиантом «Книга о вкусной и здоровой пище». Таня листала книгу, на каждой цветной иллюстрации восклицала нечто вроде:

— Надо же, что люди ели когда-то!

— Ну почему «когда-то», — возмущался Петя. — Оглянись, у нас много чего на столе имеется.

— Это что? — ткнула девушка в картинку.

— Молочный поросенок!

— А это? — не унималась Таня.

— Осетрина, гусь, балык, устрицы, спаржа, ревень, баклажаны, — методично перечислял Петя, глядя на картинки через остренькое плечо девочки.

— А это даже я знаю! — Захлопала она в ладошки. — Пельмени! А это икра!

— Верно! Ну, хватит народ мучить, — прервал кулинарную экзекуцию хозяин. — Прошу к столу!

И мы набросились на еду с комсомольским аппетитом! От поросенка, гуся и осетра через полчаса остались аккуратно обглоданные останки. Винегрет, салат оливье и холодец с хреном растаяли, словно их и не было. Бутылки с коньяком и вином искрометно опустели. Творожная запеканка, лимонный торт и шоколадный пудинг ушли на ура. И это понятно — с утра в нас ничего кроме чашки чая с бутербродом не проникало, а заседание комитета комсомола закончилось только в шесть вечера. Девушки уносили очищенные от тяжести кулинарных изысков фарфоровые блюда с тарелками на кухню, оттуда раздался шум воды. Петя бросал туда возгласы вроде: «Девчонки, бросьте! Я сам помою!», на что следовал отзыв: «Ничего, нам не трудно!»

Потом был кофе с ликером и самое главное — танцы под музыку из стерео-аппаратуры. Коллекция виниловых «пластов», которые Петя аккуратно ставил сам, умиляла: «АББА», «Бони М», «Криденс», «Дип пёпл», «Лед Зеппелин», «Скорпионз», «Юрайа хип», «Пинк Флойд», из наших — магнитоальбомы: «Ария», «Аквариум», «Воскресенье» — и это лишь то, что мы успели «отработать» на дубовом паркете гостиной, корчась в танцевальном пароксизме.

«На огонёк», как это часто случается, заглянули соседские юноши с подружками, рассмотрели сквозь дымовую завесу явное преобладание женской части нашего коллектива, выставили своих подруг за дверь, а на журнальный столик в углу дансинга — принесенную коллекцию «стекла» — да и влились в гущу событий. Где-то между космическим полетом «Пинк Флойда» и магнитофонным плачем «Воскресения» прозрачной тенью из коридора на кухню пронеслась дородная Паша с корзинкой печенья и банкой варенья, шепнула Тане: «Это вам к чаю» — и тихо удалилась. Конечно же, угомонились ближе к утру, кому-то удалось прикорнуть в одной из комнат, кому-то даже не одному, кто-то отключился в креслах, а мы с Петей, в следствие особой востребованности, так и не спали, зато позаботились о проводах девушек домой на такси.

Сами же поутру вдвоём засели в столовой, где Петя рассказал о своей семье, попутно объяснив источник дефицитных доходов: папа служит во Внешторге, мама — распределяет жильё в центре города. Но Петю, нашего бедного скромного Петю, родители держали в ежовых рукавицах. С детства — чтобы в школе только в отличниках, институт только с красным дипломом, активная общественная работа, в спорте — самые высокие ступени пьедестала, а за это — эксклюзивная одежда, лучшее питание, любые книги с пластинками и личная белая «Волга» для выезда в свет.

Разумеется, мы в последствии не раз повторили комсомольский набег, но потом главк приказал долго жить, и нас разнесло в разные стороны. Тому, что Петя нашел меня на новом месте, я не удивился, в конце концов центр города не так уж и велик, тут все друг с другом через два рукопожатия знакомы, но что произошло в дальнейшем — заинтриговало. Особенно то, что в мою квартиру в Ученом доме они вошли вместе — Петя под ручку с Михалычем.

На мой вопросительный взгляд, они оба отмахнулись.

 

Новое задание

После полудня на синем небе внезапно появилось странное клубящееся облако. Оно менялось, разрастаясь из небольшой сферы в огромный атомный гриб, цветом от бело-голубого к багровому. Метеорологи ничего подобного красному уровню опасности не прогнозировали. Небесный феномен появился из ничего, на пустом месте, на чистом синем небе. Люди беспечно поглядывали вверх, пожимали плечами, шли дальше по своим делам. Меня сковало онемение, в груди на фоне гудящей пустоты из будто замершего сердца выросла неожиданная тревога. Может быть поэтому, я не удивился сообщению Михалыча о появлении в нашей жизни, в нашей необычной работе нового задания.

В кают-компанию Ученого дома вслед за нами шумной гурьбой вошли ученые жильцы.

— Прошу тишины! — провозгласил начало собрания Михалыч. — К нам обратился человек из, сами понимаете, каких органов, — кивнул он в сторону Пети. — Он нам кое-что имеет сообщить.

— Товарищи, господа, — обратился к публике мой друг. — Мне доверено сообщить вам пренеприятное известие.

— Что, опять ревизор? — посыпались саркастические реплики.

— Я попрошу вас максимально серьезно отнестись к моим словам, — сказал Петя. Потом едва заметно улыбнулся и продолжил: — Хотя… Помнится, из разбора Гоголевского «Ревизора», Хлестаков ассоциировался с инфернальной сущностью. Имеются сведения, что один из таковых появился у нас. Пока что мы имеем косвенные данные о нем. Дело в том, что некто весьма обеспеченный, а также наделенный властными полномочиями через своих агентов стал методично подминать под себя наш криминал, включая коррумпированных власть имущих товарищей. Не исключено, что и вам придется попасть под его влияние. Если кто-то уже не попал…

Послышались возмущенные голоса с «галерки».

— Почему я обращаюсь именно к вам? Вот почему. У нас ваше уважаемое ведомство числится, как духовно-просветительское аналитическое учреждение. Вы располагаете информацией такого уровня допуска, что многим нашим службам до вас далеко. Поэтому прошу вашего содействия, особенно в раскрытии тайных пружин…

— Что-то вроде «теории заговора»? — прошипели сразу двое оппонентов из разных концов зала.

— Называйте, как хотите, — продолжил Петя, — только попрошу вас сообщать нам через Юрия Михайловича обо всём, что вам покажется странным или ненормальным.

Петя продолжил свою речь, а я, разглядывая соседей по собранию, понимал, что толку от них не будет никакого — уж больно много сарказма. Эти умники между Петром и собой выставили броню в виде своего особого «ученого» мнения.

Дальше выступил Михалыч.

— В сердце нашей страны, в духовном центре вселенной — в нашем городе появился тот, кого принято называть не иначе, как Противник. Что это слово означает в переводе на греческий, даже не буду озвучивать — противно. — Он оглядел собравшихся, помолчал, кашлянул и хрипловато продолжил: — Что мы знаем о нем? Почти всё и ничего. Никах улик, никаких следов — ничего, за что можно зацепиться следствию. Он подобен хамелеону, меняет внешность и даже стиль поведения, в зависимости от ситуации. Мне уже доводилось сталкиваться с подобным феноменом, но ни разу с ним лично. Поверьте, он не из обычных преступников — это воплощение зла в человеческом облике.

Насколько нам известно, наши враги много лет готовят претендентов на престол. Наверняка есть и сейчас такой. Но как положено по их мифологеме, скопированной у нас, только со знаком минус, главе престола должен предшествовать предтеча. Он-то по нашим данным и является тем самым Противником, который приехал к нам для каких-то своих темных дел. Обнаружился он только сейчас, сколько времени находится здесь, неизвестно. Он может использовать нечто вроде дымовой завесы. Это похоже на совокупность отвлекающих факторов, в числе которых как активированные спящие агенты, так и криминальные авторитеты, которых ему удается купить или запугать. Нам не стоит отвлекаться на пешки и мелкие фигуры в его шахматной партии, устроить мат в два-три хода — вот наша задача.

Уверен, после устранения Противника в его нынешнем обличье, будут другие претенденты, а значит работа по выявлению и уничтожению следующих претендентов продолжится.

Первым выпадом Противника стала подмена. Чтобы отвлечь нас в купе с силовыми структурами, мы были подключены к следствию по делу серийных убийц. Они действовали похоже, заманивая жертвы теми средствами, на которые они были морально готовы. Деньги, власть, красавицы, наркотики — ассортимент тот же, что на генеральной исповеди во время сдачи смертных грехов. Потенциальные жертвы, как мотыльки на свет лампы, слетались на довольно грубые приманки, с радостью заглатывая крючок, с которого сойти не могли.

Юные красавицы «ловились» на любовь, конечно, романтическую, чистую и вечную, любовь до гроба. Стоило брюнету с мужественным лицом, тугим кошельком, в брендовом костюме, на автомобиле класса «люкс» приблизиться к такой опьяненной романтическими видениями девушке и томно произнести: «Я всю жизнь искал тебя! О, как же я тебя люблю!» — и всё, клетка захлопывается, делай с ней всё, что пожелаешь. Хоть в гарем, хоть в бордель, а кто моложе и здоровей — на органы.

Интеллигенцию брали текстами, фаршированными прославлением греха, извращений, так называемой свободы от пут морали и нравственности. Этим плесни приличного виски, приодень в бутике, похвали их бред сивой кобылы с оборотнями, кровопийцами, развратом — всё, они твои со всеми потрохами. А еще этих безумцев «за недорого» можно использовать для разрушения идей патриотизма, созидания, консерватизма — почему бы и нет. Вдолби в тухловатые мозги адептов демократии идеи расового, национального, интеллектуального превосходства — всё, массы безумцев твои, гони их на убой. Они не то, что сопротивляться, сами побегут в пропасть с визгом, припрыжку.

Крутых парней «брали» на деньги и власть над людьми, часто используя шантаж или даже террор. Кому-то внушались миражи священной борьбы за свободу и демократию, таковых сбивали в группы, которые ничем не отличались от ОПГ, банд или сект; невеликие финансовые вливания, поставки устаревшего оружия, опьянение властью — и вот уже готова свежая партия «пушечного мяса» или более цинично — фарш для котлет. Их использовали для наведения беспорядков, так называемого управляемого хаоса. При этом приветствовались нагнетание страха, отрезание голов, демонстрация ужасных клипов по телевидению и прочим средствам массовой дезинформации. Скупые вложения в подобные акции тысячекратно окупались отжимом целых отраслей промышленности и сельского хозяйства, а жертвы — кто их считает, кто жалеет, когда речь идет о миллиардах.

Но и эти слова вызвали у собравшихся иронию. Уж их-то эти соблазны никак не затронут, говорили они.

— Итак, попробуем подвести некоторые итоги. — Михалыч заговорил зычным голосом профессионального оратора. — Бороться с врагом его же методами — это провал. «Растекаться по древу», распылять силы и средства на физику с лирикой позволить себе не можем. Предлагаю такой образ действий: молния! Можно добывать электричество различными способами, сжигая уголь, нефть, газ, ставить ветряки и солнечные батареи. Можно накапливать электричество, передавать его по проводам. А можно вызвать грозу и ударить одним молниеносным зарядом — бабах!

У него огромные финансовые возможности, лучшие умы продажных ученых, тысячи ядерных боеголовок, миллионные армии — а у нас только вера в Бога, Его всемогущество и в то, что с нами Бог!

Вследствие нашей вопиющей немощи, мы не будем добывать, накапливать и вести боевые действия обычным способом. Мы ударим по центру принятия решений — по голове Противника. Помните из Писания: «поражу пастыря, и рассеются овцы стада (Мк. 14:27)». Противник со своими клевретами после грехопадения потерял способность каяться. Всё, что у него есть против нас — это холодный безжалостный рассудок, которому мы способны противопоставить молитву для взывания к всемогуществу Божиему. Только Господь способен победить Противника, и если не уничтожить — для этого еще сроки не вышли — то хотя бы отогнать от нас, нашего народа, нашей страны. Так что, начиная сегодня же, — пост, покаяние, непрестанная молитва — и победа за нами! В бой!

Ну всё, раздались саркастические голоса, постригаемся в монахи и разбредаемся по кельям и пещерам. Верующие, как это всегда бывает, безмолвствовали.

 

После того, как народ разошелся по квартирам, Петя с Михалычем оказались у меня в гостях. На их лицах застыло кислое выражение, они, казалось, и сами усомнились в успехе своей миссии. Что же, теперь мой выход на сцену. Сначала я рассказал о причине моего срочного отзыва из-за океана домой, а также суть нашей беседы со старцем.

— Так что, тот мутный малый, что подсел за наш столик в «Русском самоваре», по мнению отца Серафима — тот самый Противник? — спросил хриплым от волнения голосом Михалыч.

— По мнению старца, именно он, — кивнул я.

— Это что же получается! — чуть не вскричал старик. — Петра руководство отвлекает на борьбу с бандитизмом и коррупцией, меня завтра засылают в ООН, потом на всемирный симпозиум, потом еще куда-то… Старец бомбит раскольников, он в глухом затворе. От наших умников толку ноль.  — Профессор поднял на меня выпученные глаза. — Алешка, ты что же один на один остаешься… с ним! — Махнул он в сторону заката, разлившегося по горизонту расплавленной сталью.

— Ну, во-первых, не один, а со старцем, — принялся методично пояснять я, — и самое главное с Тем, к Кому он обращается в своих молитвах. А во-вторых, отец Серафим, если можно так сказать, меня проинструктировал и обещал самую действенную помощь.

— Ну ладно, ладно! — ударил он руками по коленям. — Тогда я попрошу Петра помогать тебе, по мере возможности. — Петя кивнул. — А Виолетту придам тебе в помощницы. Я так понимаю, тот мутный малый неровно дышит к нашей русской кухне. Вот Ветка тебе и поможет обойти расторации русской кухни, она в этом уж точно получше нашего разбирается.

 

Игорь и его внутренний мир

Познакомился с Игорем в гостях у Пети в один из набегов комитета комсомола. Он не был мажором вроде Петра и его соседей, взяли его с собой исключительно из-за харизмы — он читал по памяти стихи, сыпал цитатами, даже на гитаре играл, напевая душевные песни. Девушки влюблялись в Игоря стремительно и поголовно, чем не раздражали мужскую часть застольного коллектива, может быть потому, что к девушкам тот относился вежливо и ровно, а парни дорожили дружбой с ним, а некоторые просто заискивали, пытаясь привлечь внимание к своей, скажем прямо, серой бесцветной личности «папиного сыночка». Завидев домработницу Пашу, он срывался из-за стола и запирался с ней на кухне, где они вели свои беседы, по ходу дела в четыре руки что-то шинковали, резали, гремели посудой и даже потихоньку напевали песни в стиле народного плача. Так вот в паузах между оглушающими грифами «Кисс» и «Цеппелинов», пока диск-жокей менял «пласты», из кухни доносилось:

А потом, уж как я вдовушкой была,
Пятерых я дочек замуж отдала,
К нам приехал на квартиру генерал,
Весь израненный, так жалобно стонал.

Пригляделась, встрепенулася душой:
Это тот же, прежний барин молодой,
Та же удаль, тот же блеск в его глазах,
Только много седины в его усах.

Ну или что-либо вроде того…

Игорь провожал Пашу до двери, выносил и расставлял приготовленные блюда, как ни в чем не бывало включался в застолье. И всё это было у него как-то естественно, просто и весело.

Потом встречались в главке, где он, по его выражению, «водил жалом», то есть выпрашивал дефицитные художественный паркет и дубовый шпон для какой-то уникальной старинной усадьбы. Я ему обрадовался, помог «выбить» из управления снабжения наряды на базу — и мы отправились обмывать победу в ресторан «Арагви». Игорь саркастически хмыкнул:

— Алёш, ну к чему простым людям эти барские замашки?

— Это ты-то «простой», — съязвил я.

— …Да и без фрака я сегодня, — улыбнулся он, но согласился.

Благо время было обеденное, аппетит в наших молодых организмах в это время суток был ураганный. Чтобы уж совсем поразить гостя в его пылкое сердце поэта, я блеснул удостоверением с золотым гербом и сунул знакомому официанту червонец, а тот «со всем уважением» запустил «товарищей из главка» в кабинет, в котором обедал сам товарищ Берия. Утопая в мягком кресле, Игорь не преминул попотчевать нас Пушкинским шедевром:

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною …

Грызли мы наркомовский шашлык по-карски на косточке, запивая сталинским вином цвета кремлевских звезд «Хванчкара». Игорь сказал:

—  А знаешь, в этом заведении обычно встречаются шпионы с контрразведчиками.

— Откуда знаешь, от шпионов или агентов кэйджиби?

— Как говорится, хочешь знать правду, пользуйся информацией с обеих сторон баррикады.

Я тогда не знал, что передо мной сидит и как простой человек, уплетает сильно перченое мясо писатель, которого Михалыч обозначит «великий русский щелкопер». «Но не потому великий, что ростом удался, а потому, что пацан поднимает великие темы!» То есть уже тогда наш Игорь готовился к писательству, впитывая гигабайты информации, без напряжения, так же просто и естественно, как и всё, что делал, как и жил.

Пока мы, растягивая удовольствие, лакомились десертным настоящим мацони с горным медом, третий раз в кабинет заглянул официант с умоляющей миной, мол я уже отработал свой червонец, давайте выметайтесь, здесь таких с красными корочками каждый второй. Что поделать, вышли на воздух, сели на лавочку, поближе к фонтану — и тут началось самое главное! Он стал развивать передо мной, словно разворачивая огромную панораму, свою теорию о множественности миров, среди которых обязательно необходимо найти собственный, личный.

— Это как на небе светят миллионы звезд, но лишь одна — твоя. Об этом и в Библии сказано: «Иная слава солнца, иная слава луны, иная звёзд; и звезда от звезды разнится в славе» (1Кор.15:41). Это не про астрономию, как понимаешь… Это о наших способностях делать добро.

— А ты и Библию читаешь? — удивился я.

— А как же! Без такого чтения ничего невозможно понять, для чего мы живем и в какую сторону. С помощью этой Книги сам Бог учит нас правильно жить, правильно понимать окружающий мир.

— Что же тебе удалось понять?

— Смысл жизни не в том, чтобы поесть-попить и развлечься, а в том, чтобы прожить, как угодно Богу. Ведь, хочешь ли ты или нет, каждому после смерти тела придется сдать самый главный экзамен на право называться Божьим человеком или поленом для адской печи.

— Ой, Игорь, что-то мне эта тема не нравится — особенно преисподняя, гореть в огне и прочее. Тоска одна!

— Заблуждение, мой друг! — Хлопнул он себя по колену. — Эта, как ты выражаешься, тема — бесконечно интересна, она такие светлые просторы открывает — бесконечные, как вечная жизнь в Божием царстве. Ты лишь один шаг сделай к Богу — и удивишься, какое богатство пред тобой откроется. Жизнь обретёт смысл, чудеса для тебя станут нормой, они посыплются как из рога изобилия. Каждый день станет приносить открытия, да такие, что голова кружится. И самое главное — ты расстанешься со страхом.

— Да я вроде бы никогда трусом не был.

— Ошибаешься, друг. Вся жизнь неверующего человека соткана из страха. Ты сейчас боишься заболеть, потерять работу, споткнуться и угодить под колеса машины, измены любимой девушки, грозы, нападения шпаны из подворотни с ножом, уродства, пожара, отравления, войны, смерти наконец. Список можешь продолжить сам. А что сказано в Библии? «Совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение (1Ин 4:18)» А совершенной любви можно научиться только у Бога, потому что Он — Бог Любви!

— Да, неплохо это я с тобой пообедал! — Поскреб я затылок. — Прямо, три часа открытий у меня получились.

— То ли еще будет, Алексей, — произнес он негромко. — Ты нас в области познания смысла жизни еще так удивишь, что… сам себе удивишься.

— А, знаешь, я уже и не против. Поможешь?

— Не от нас это зависит, — сказал он таинственно. — Может, ты еще не созрел. А? Может, тебе еще предстоит шишек набить, шрамы подзаработать, да из огня в полымя попрыгать вволю. Одно скажу тебе точно: придешь ты к Богу! Придешь и еще нас удивишь.

— Чувствую, ты устал от меня, — констатировал я. — А про свой мир звездный так и не рассказал.

— А тут или одной фразой нужно — или как-нибудь недельку-другую выбрать и наговориться всласть. Как говорит моя старая подруга Паша: «Досыти».

— Ну, скажи одной фразой. Хотя бы.

— Если кратко, то мой мир — это Царство Небесное, мир Божьей любви. Так понятно?

— Если не понятно, то в любом случае интересно. Есть о чем подумать. Есть о чем почитать. Спасибо тебе, Игорь! Очень благодарен тебе, — сказал я, глянув на часы.

— Обращайся. — Потом махнул рукой и продолжил: — Ты понимаешь, дружище, — глаза Игоря блеснули нездешним светом, — да мы с тобой… да мы вот со всеми этими людьми, — обвел он рукой население, — мы абсолютно все поголовно счастливы! Вот сейчас, именно в сей час, чувственными глазами я наблюдаю прохожих, потоки автомобилей, дома, фонтан, небо с облаками — это чувственными. Что же вижу сейчас духовными очами? А то, что сквозь эти вполне себе земные вещи, из Царства Божия сквозит золотистое сияние любви, свет истины, веет сладким ароматом блаженства. И что характерно, это сияние исходит из сердца человеческого. Не откуда-то из горних высот, не из недр космоса, а из твоего, моего сердца. То есть, мы носим в себе, в сакральной глубине сердца весь Божий мир с Господом во главе и всеми Его святыми. Да, да и весь тварный мир, все эти планеты, звезды, галактики — и каждый цветочек, и каждое деревце, и всех людей, живущих и преставленных, ведь у Бога все живы. Но и это далеко не всё! Бог существует вне времени и пространства, поэтому и каждый из нас способен в любой миг перенестись из глубин прошлых тысячелетнй через настоящее — в далекое будущее. Мы из сердца своего можем стартовать в любую точку земли, на любую звезду любой даже самой дальней галактики. Раз для Бога нет ничего невозможного, то и мы способны на волнах Божией любви на любой поступок, способны познать любую тайну вселенной.

— Почему же мы живем, как обычные люди, как мураши — нас присыплют землицей, мы выползем и дальше ползем, неизвестно куда?

— Был на море?

— Конечно.

— Замечал, какие белокожие жители приморских поселков? Рядом с ними огромная блистательная морская стихия, с небес изливаются потоки солнечного света, а они ковыряются в своих садиках-огородиках, ловят рыбку на ужин, собирают с отдыхающих рублики за постой — а море и солнце для них как бы и не существуют. Так и мы в своем обычном состоянии суеты-сует живем абы как, день прошел и ладно… Часто ли ты думаешь о милости Божией, благодаришь за каждый день, проведенный в молитве, за те щедрые дары Божии, которые принимаем чисто автоматически, не задумываясь о том, что это чудо, совершенно не заслуженное!

— По-моему, у нас есть оправдание — это ежедневная борьба со злом, в самых извращенных его проявлениях.

— А помнишь слова апостола Павла, где умножается зло, там преизобилует благодать. И еще слово Господа: не имеете, потому что не просите. И еще: дела, которые Я творю, и вы сделаете и еще больше! Понимаешь, друг, мы сами виноваты в своей бездуховности, в душевной тупости, в непростительной глупости! Да ты сделай один шаг к Богу — и Он тебя осыплет такими дарами, что удивишься, почему я раньше жил без этого богатства, зачем, живя в услужении Богу, я так позорно нищенствовал!

— Слушай, Игорь, я немного знаю себя, — проворчал я под нос. — Ты, конечно, говоришь об очень интересных вещах. Если честно, я такого за всю жизнь не слышал. Спасибо тебе за это, конечно… Но ты не мог бы всё это изобразить на бумаге, чтобы почитать в тишине, подумать, даже помолиться как-то, как сумею — может тогда «не пропадет твой скорбный труд и дум высокое стремленье». Может, и я человеком стану?

— Уже, — кивнул он, любуясь маленькой девочкой, с превеликим аппетитом уплетающей мороженое. — Уже написал и еще напишу, «пока свободою горим, пока сердца для чести живы». Приду домой, разгребу горы макулатуры, может и найду для тебя книжку-другую. А то ведь они у меня не задерживаются, что-то сам раздаю, что-то друзья растаскивают по сусекам. Звони, заходи, получи.

Получил я тогда из рук Игоря квинтэссенцию его «сердечной» теории. Как водится, полистал, почитал по диагонали, да и отложил до лучших времен. «На рубиль семушек наели и ничаво не поняли». Будем ждать наступления «лучших времен», так сказал я себе и вошел в обычный штопор ежедневной суеты.

 

Как он и предполагал, у меня этот период «интереса» растянулся на годы. Суета, дела, карьера, страсти перестроечные, и — да! — «шишки, шрамы, огонь с полымем», обещанные Игорем, не обошли меня стороной, как, впрочем, и весь наш народ. Зато церковь стал посещать не по принуждению, не от тоски и отчаяния, а по зову сердца, естественным путем. Там, собственно, и состоялась третья встреча с Игорем.

Еще до постпраздничной встречи с Михалычем я стал прихожанином церкви, что на Горке. Мне там становилось спокойно. Душа, как выяснилось, омраченная тьмой грехов, по мере очищения в таинстве покаяния, по мере прохождения церковных кругов, — осветлялась. Я уже, как раньше, остерегался бросаться в омут страстей, грешить напропалую, хоть, если честно случалось и срываться, и увлекаться какой-то ерундой… Так что праздничный всенародный запой сказался и на моём здоровье, и на душевной состоянии. …Так что судьбоносный оклик Михалыча многое расставил по своим местам.

Вот и мой таинственный друг Игорь, на волне обещанных им чудес, вернулся в мою жизнь. Конечно, я был уже не тем разгильдяем, что раньше, а разгильдяем более высокого уровня. Конечно, Игорь «за отчетный период» тоже время не терял. Поэтому, его появление оценил, как продолжение нашего дружеского общения, или даже начало новой крепкой дружбы.

Так вышло, что задержался на паперти, раздавая нищим милостыню, а вслед за мной из церкви вышли Михалыч с Игорем. Оказывается, они удостоились чести находиться в алтаре, где стояли на коленях. Михалыч представил мне Игоря и удалился домой, а мы со старым другом пошли следом, беседуя о своём.

— Как-то сильно изменился ты, мой друг, — сказал я. — Если бы Михалыч тебя не представил, я бы не узнал.

— Мы с другом попали под взрыв. Моего Ивана — насмерть, а меня только обожгло. Посмотрел бы ты, Алексий, на меня тогда, вот где был урод-уродом. Сейчас-то более-менее, ожоги затянулись, да и со временем лицо разгладилось.

— Помнится, согласно твоей идее насчет вселенной, носимой в сердце, — напомнил я, — с тобой не могло произойти ничего, что бы не соответствовало промыслу Божиему.

— Так это и есть, — указал он на лицо, — по промыслу. Во-первых, ничего благого без наказания не бывает. Это чтобы не превозносился. Во-вторых, эти ожоги — месть врага человеческого — подобны нашивкам за боевые ранения. В-третьих, он же меня предупреждал…

— Прости, кто предупреждал?

— Кто-кто, — проворчал он. — Мой черный человек, вестимо. Михалыч сказал, что и ты уже успел благого натворить. Так что, дорогой друг, готовься, и тебя без нашивок за ранения не оставят.

— Благодарю за предупреждение, — с трудом выдавил из себя. — Только лучше без нашивок…

— Да кто же спорит! — улыбнулся Игорь. — Только встречи с черным человеком вряд ли минуешь. Это такая «добрая старая традиция», брат.

— А знаешь, Игорь, твое пророчество насчет сердца, вмещающего вселенную, кажется, начинается сбываться. Нащупал его у себя. — Шлепнул рукой по груди.

— Тем более, готовься. А если от меня что нужно, заходи. Я какое-то время поживу в твоем Ученом доме. А вообще-то я ведь непоседа. Необходимо с людьми встречаться, общаться, разговоры разговаривать, чтобы писать было о чем.

 

Ты меня пригласи в ресторан

Во исполнение приказа Михалыча, Вета выложила передо мной список ресторанов с русской кухней. Пошутила насчет ловли на живца, роль которого предложено сыграть нам.

— Почему бы и нет, — успокоил я даму. — В конце концов метод апробированный, да и поедим по-человечески заодно. Я понимаю, твои ростбиф с салатом мсье Оливье навсегда останутся вне конкурса, но надо же расширять ассортимент, не так ли… — Я взял список с рейтингом ресторанов, стал водить по строчкам пальцем. — Ну, «Метрополь» и «Националь» отложим на потом. Вряд ли эти гаражи заинтересуют нашего рыбака. ЦДЛ, «Рассольников» с «Матрешкой» — туда же. Так, «Ухват» с «Гусятнкоff» — тоже не потянут…

— Вижу отстал ты, Алексей, от жизни, — сквозь ироничную улыбку протянула Вета. — В этих твоих «гаражах» произвели такой апгрейд, что закачаешься. Вот, например метропольский «Браззери» — с колоннами, как ты хотел, да и меню для самых изысканных обжор. Или взять «Уголок», как мы раньше его называли…

— Что еще за «Уголок»? — спросил я.

— «Националь», если, по-вашему, по-деревенски, для гостей столицы, так сказать.

— Ветка, а ты не того, не перегибаешь с демократичностью? Кто у нас главный?

— Прости, я и не знала, что ты… — Опустила размалеванные глаза дама, готовая прямо сейчас выдвинуться в сторону объектов общепита. — Очень кушать хочется. Так вот, в «Национале» сейчас открыли преотличное гранд-кафе под названием «Доктор Живаго».

— А вот это интересно! — воскликнул я. — Одно название чего стоит! Давай, туда и сходим.

Вета, как самый голодный член нашей миссии, сразу завладела меню и заказала самые дорогие блюда: салат из крабов, окрошку, осетрину. Пока я разглядывал кремлевские стены и автомобильные стада за окном, мой нос тщательно принюхивался к атмосфере заведения.

— Что, не пахнет ли серой? — спросила Вета.

— Нет, только дорогой едой и твоими духами, — ответил я.

Вот так близко, наедине, напротив друг друга, мы с Ветой оказались впервые. Я всмотрелся в ее лицо… и остолбенел. Сквозь черты девушки на миг проступили черты той самой декадентки, с которой у нас когда-то случился блиц-роман с погружением в пучину сакральных ощущений и последующим отвращением по вине моего друга. Я даже вспомнил имя — Виола, похожее на Вету-Виолетту.

— Вета, «раньше мне некогда было, а теперь я вас»… того. — процитировал я реплику Мартынко из одноименного мульфильма.

— Что, дошло, наконец? — произнесла она, не поднимая глаз.

— Декадентка? — просипел я. — Так это была ты? Ничего себе… А ведь и не узнать! — Повнимательней вгляделся в лицо девушки. — Ну да, торчащие ушки от Амели прижала, нос укоротила, тонкие губы подкачала, на лоб наехала сверху челка, сузив сократовское чело до минимума. Из брюнетки перекрасилась в платиновую блондинку. Попробуй узнать тебя в новом обличье. Только зачем?

— Скажи спасибо твоему другу, — сказала она металлическим голосом. — Как его?

— Вахтанг, — подсказал я.

— Ага, грузин недобитый. Он в меня влюбился тогда, как сумасшедший. Ревновал как Отелло. Опозорил, гад, на всю Москву. Я из-за него согласилась уехать с родичами в Англию, там сделала пластическую операцию. Вот как он меня наказал своей подлой любовью! А ты и рад был поверить этому подонку!..

— Ты бы того, — покачал я головой, — полегче. Его уже нет в живых. Умер он.

— Да? Прости… Кажется вы дружили?

— Не только, — прошептал я задумчиво. — Он был моим партнером по бизнесу. Я с его помощью заработал первые большие деньги.

— Ты, Лёш, рассказывай, только не забывай есть по ходу дела, — уплетая за обе щеки вкуснятину, напомнила Вета. — А то ведь остынет.

— Да, конечно, — пробурчал я, вяло ковыряя вилкой в тарелке. — Вспомнил былое, и улетел мысленно в те времена.

— А как этот клеветник погиб?

— Вахтанг, как водится, влюбился в очень красивую даму. Она, как водится, вытрясла почти все его деньги, купила себе молодого красавчика и уехала с ним за океан. Вахтанг с горя запил, перестал работать, просадил остаток денег, а однажды выпил за вечер три бутылки водки, да и помер.

— Это ему за клевету на меня, хорошую девочку!

— Вета, ты же христианка или где? — укорил я сотрапезницу. — Надо же прощать. Зато у меня на уровне условного рефлекса появилось отвращение к деньгам и… скажем так, спокойное отношение к женщинам.

— Это заметно, — проворчала девушка. — Ну что, гражданин начальник, вроде бы слегка закусили. Теперь можно подумать и об ужине. Куда теперь пойдем?

— Слушай, подчиненная, — удивился я, — а ты не лопнешь? Или ты как в анекдоте кормишь не только себя, но и солитера Васю?

— Ха-ха, — с расстановкой произнесла дама. — Не смешно!

— Мне тоже не до смеха, — с каменным лицом произнес я. — Я же о твоем здоровье забочусь. Да и говорят, это заразно. Так что…

— Проверялась уже! Всё у меня чисто. Не-а, не волнуйся, просто у меня хороший метаболизм. — Она встала. — Ну что, пойдем дальше? Предлагаю зайти в ЦДЛ. Может, какого-нибудь писателя спросим, когда они начнут писать что-нибудь приличное.

Садясь в машину, Вета доложила:

— Кстати, раньше в ЦДЛ масонская ложа была. Думаю, это может привлечь искомого субъекта.

Но в этот раз бывшая масонская ложа была закрыта на спецобслуживание. Там громко и весело справляли поминки по ушедшему в мрачную безвестность бывшему романтику-коммунисту, обещавшему в каждой книге наступление коммунизма буквально на следующий год. И даже наш пропуск с красной полосой и удостоверения с золотым гербом на этот раз не сработали. Пришлось завершать вечер в кафе-ресторане «НашеВсё», благо это было поблизости.

Ни запаха серы, ни самого «искомого субъекта» в культовом заведении обнаружено не было. Для завершения вечера, согласно традиции, и «на всякий случай, чтобы не упустить вечерний клёв» мы заняли забронированный столик.

Согласно опять же традиции, я огляделся. И подумалось мне, хоть главного пакостника тут замечено не было, но его помощники тут как тут. Напыщенные гламурные снобы, надутая своей мнимой значительностью богема, вальяжные чинуши, жадные до одури нувориши, коррумпированные блюстители беспорядка — «все промелькнули перед нами, все побывали тут». Когда уже государева десница сметет это недоразумение? Когда уже народ воспрянет, выползет из-под руин великой державы и разогнется во весь богатырский рост! Какой-то богемный толстяк в обнимку с юной красоткой, на голову его выше, проходил мимо нашего стола. Брезгливый взор его поросячьих глазок скользнул по моему лицу, обдав меня — нет, не серой — гнилью. Меня даже передернуло. Если бы он задержался бы хоть на секунду дольше, я бы не выдержал и с великим удовольствием треснул бы по этой самодовольной физиономии, как в молодости, не заботясь о последствиях. Однако, что-то я разошелся…

Вета заказала себе салат с креветкой, пасту с белыми грибами, чебурек с сыром и говядиной и бокал «Шардоне», разумеется, самого дорогого, и «чтобы всё это отполировать» — десерт «Шоколадный фондан» с рюмкой ликера «Малибу». Официант с явным сожалением глянул на меня и совсем уж скривился, когда я озвучил свой заказ: кусок макового пирога с чашкой облепихового чая. А чтобы он не затягивал с исполнением заказа я попросил передать стайке официантов, если еще раз услышу взрыв смеха, вызову сюда моего приятеля владельца кафе Андрюшу Деллоса под ручку с Реми Паскалем, инспектором Мишлен, — эта просьба мгновенно установила тишину, максимально повысила скорость и качество обслуживания, а также — округлила накрашенные очи моей сотрапезницы до предельных значений.

— Можно я не буду спрашивать, откуда ты их знаешь? — прошипела Вета.

— Можно, — милостиво согласился я, — учитывая, что знаю только их имена.

Пока Вета старательно уминала свой обильный ужин, я под пирог с чаем, мысленно удалился в чудесные времена, когда был молод и красив, а жизнь казалась бесконечной дорогой к счастью.

Встречал я Вету в самых разных местах. Мы с ней оказывались соседями в президиуме комсомольской конференции. Однажды вкалывали на субботнике по уборке базы. Вместе косили траву по откосам кольцевой дороги. Однажды даже, обернутые в белые простыни, усиленно потели в сауне вместе с членами бюро райкома, с визгом прыгали в бассейн, поднимая фонтаны брызг. Правда, за разными столами, в разных компаниях — отмечали праздники в центральных ресторанах, барах и в загородных резиденциях общественных боссов. Загорали на пляжах Гагры, Сочи и Ялты. Катались на круизных теплоходах по Волге и Черному морю. Но!..

— Ты вспоминаешь о том же, что и я? — спросила Вета, не отрываясь от любимого занятия.

— Да… — Киваю одними глазами. — Где же нас столько лет носило, в такой дали друг от друга?

— Как говорят мудрецы, всякому фрукту свое время созревания.

­­— А как тебе такое? — сказал я загадочно. — — Однажды на праздничном вечере со мной случилось небольшое чудо. Очень простое и очень небольшое… Только вот каждый раз, когда за окном шелестит дождь, я возвращаюсь в те минуты и переживаю счастье.

— А подробности можно? — попросила Вета, улетев глазами, воспоминаниями, примерно туда, где в эту секунду находился и я.

— Ладно, — кивнул я. — Вот как было. Музыканты ушли на перекур под сцену, там у них была комната отдыха с вином и девушками-фанатками. Чтобы не прерывать танцы, за что они и поплатиться могли, гитарист группы поставил на магнитофон любимую кассету с записями «Криденс»…

— …Клиа уотерс ривайвл, — дополнила Вета замысловатое название группы.

— Ты тоже ее помнишь? — удивился я, и получив молчаливый кивок, продолжил путешествие в юность. — Сначала все танцевали быстрый под Down on the Corner (На перекрёстке) — тут я и обнаружил напротив её. Девушка танцевала очень грациозно. Что особенно отличало ее от других танцоров, которые просто тряслись как в припадке. Но! Больше всего запомнились большие глаза, из которых сыпались искры.

— Во что она была одета, помнишь? — зачем-то уточнила Вета, вызвав у меня легкое раздражение.

— Какая разница! А впрочем, да, помню: белые польские джинсы (их завезли в универмаг по цене восемь пятьдесят, я тоже такие купил, пока прилавок в щепы не разнесли), черная шелковая мужская рубашка и белая жилетка от мужского костюма. Надо же! Вспомнил… — Поднял глаза на собеседницу, удивившись столь явному интересу, и продолжив, вернувшись в прошлое. — Потом началась моя любимая у «Криденс» — «Have You Ever Seen the Rain». Представь себе, помню название на ихнем, импортном! Я совершил церемонный поклон… Никогда такого за собой не замечал, а тут словно перешел в другое измерение. Мы танцевали с девушкой, под моими руками извивалась ее гибкая талия, ноги сами собой двигались в такт музыке, а я видел только ее большие искрящиеся глаза… Вдруг мы оказались под распахнутым окном. В зале было душно от разгоряченных юных тел, кто-то и открыл. И вот под английскую песню о дожде из-за окна послышался шорох дождя нашего, реального, живого.

— И что было дальше? — спросила Вета, подавшись ко мне.

— Ничего особенного, — вздохнул я. — Танец закончился, из подполья вышли музыканты, взялись за инструменты, раздалась барабанная дробь, перебор гитары, а девушка… Растаяла, как виденье.

— Жаааль, — протянула Вета.

— Да ничего страшного, — успокоил я себя и ее, заодно. — Но танец под шорох дождя под песню о дожде с гибкой девушкой в белых брючках — это запомнилось на всю жизнь. Наверное потому, что мы были молоды, любимы и счастливы. Вот так. Они и сейчас со мной — девушка, песня и дождь. Вот они опять звучат:

 

I wanna know, have you ever seen the rain?      Вот бы мне — посмотреть на тот дождь!

I wanna know, have you ever seen the rain        Вот бы мне — посмотреть на тот дождь!

Comin' down on a sunny day?                            Он на свет похож.

 

В ту же минуту тихонько заиграла любимая песня. Может, кто-то подслушал наш разговор, а может, опять случилось чудо. Только сегодня это вошло в диссонанс — юность ушла безвозвратно, а мы такие, как есть…

— Так ты понял, что девушка в белых штанишках — это я, — произнесла Вета.

— Пока рассказывал и наблюдал за тобой, понял! Но мы уже совсем не те, что были много лет назад, — промолвил, я с трудом подбирая слова. — Наши органы чувств обросли мхом, покрылись патиной. Мы стали почти стариками.

— Ну, ты бы лучше так про себя говорил. Я себя ощущаю на пятнадцать лет. Ну, может на шестнадцать с половиной.

— Кокетка, — улыбнулся я. — Кстати, ты еще ничего не рассказывала о Великобритании.

— Все зависит от того, с кем там живешь. Моим пап-маме я была как-то до фонаря. Они каждый занимались своим прайвеси — бизнесом, тусовкой, любовниками.

— Ну, эта родительская болезнь почти у всех. У меня, тоже… И все-таки оплатили твою операцию по изменению внешности. А это, насколько мне известно, весьма недешево.

— Это да! Но и в этом случае у них имелся свой интерес — я с ними посещала престижные мероприятия, поэтому и выглядеть должна была соответственно. То есть хай-класс! Что же касается денег, у них этого добра как грязи.

— Послушай, Вет! Но ведь должна быть и причина более высокого уровня. Вспомни, что это было?

— Да, конечно, было нечто… — Она задумалась. — А, вот!.. Вспомнила! Познакомилась как-то с хиппи по имени Джон Сивеар — она вывела карандашом на салфетке «John Severe». Понимаешь — Иван Грозный! Мы с ним подружились, он оказался интересным парнем, глубоким, умным, вовсе не похожим на других знакомых. От него я узнала о царе Иоанне Грозном, о том, какую ложь вылили на его святую главу. Я спросила, откуда столь глубокие знания? Джон сказал: от владыки Антония Сурожского. Как-то он вместе с общиной хиппи пришел к владыке. Хиппи сказали, мол, у тебя черный балахон — и у нас тоже, у тебя длинные волосы — и у нас, ты говоришь о духовном — и для нас это главная тема. Короче, все хиппи приняли крещение и стали православной общиной. Парадокс и стыд, но я, русская девчонка — в Англии стала православной, то есть русской по духовной сути.

— Но это правда, тебе прошедшие годы пошли только на пользу. Особенно учитывая твой уникальный метаболизм. …Но провериться на этих, на паразитов, все-таки не лишне! — В меня полетела свёрнутая жгутом салфетка. — Да и мужа потенциального можешь разорить. — В меня полетела рюмка из-под ликера, хорошо, что опорожненная, ударилась о плечо и с лязгом запрыгала по тарелкам. Подлетел официант, в мгновение ока смёл со стола посуду. — Вот так, с шутками и прибаутками, народ встречает праздник труда, — завершил я выступление.

— Но, если честно, — вставила дама словечко, — ты прав! Когда-нибудь мое обжорство откликнется. Ладно, вот завершим операцию, и возьму на себя повышенное соцобязательство по борьбе с чревоугодием. Короче, будь готов!

— Всегда готов! — отрапортовал я. — А к чему?

— К браку, вестимо! К счастливому воссоединению двух любящих сердец. — И за плечо: — Официант, счет!

 

Расширение сердца

Расставшись с Ветой, уединился на балконе своей квартиры. Надо было разобраться с воспоминаниями, которые малодушно гнал от себя прочь.

Когда развалилось министерство, Вахтанг успел с моей помощью приобрести акции двух баз и небольшого банка, созданного руководством для более успешного разбазаривания госимущества. У меня тогда и мыслей на этот счет не было, я по-прежнему оставался «совок-совком», а Вахтанг быстро сориентировался в наступающих условиях капитализма и буквально затолкал меня в новую реальность. От министерства нам достались автомобили, новенькие иномарки, складское помещение и немного по нынешним временам денег. А потом случилось чудо! Тогда бытовала поговорка: деньги идут к деньгам — это явление нам пришлось испытать на себе.

Так вот про чудо! К Вахтангу из Грузии приехали братья — ну, чистые бандиты. Предложили нам помощь в продаже автомобилей на «кавказском поле чудес в стране дураков». Выехали мы колонной под вооруженной охраной братьев, мы с Вахтангом на «Вольво» и «Мерседесе», братья — на угнанном «УАЗике». По дороге попали под арт-обстрел. Мы с Вахтангом успели укрыться в перелеске, там низина была, которая нас и спасла. А вот братьям-бандитам не повезло — по их машине прямиком снаряд попал, короче, сгорели… А мы с другом пошли на разведку по «зеленке», чтобы не попасть под обстрел, и наткнулись на штаб боевиков. Отвалили дверь, вошли — а там у открытого сейфа лежат двое бородачей в военной форме, из глаз, носа, ушей стекает кровь. Видимо, приготовились к бегству, открыли сейф, а тут их и накрыло фугасом. Вахтанг, говорит, им деньги больше не нужны, а нам пригодятся. Переложили деньги из сейфа в приготовленные военными сумки, да и под прикрытием темноты, сели в свои иномарки и вернулись домой. Денег там было ровно два миллиона, по лимону на брата. Всю дорогу размышляли, откуда у полевых командиров столько денег. Ограбление, рэкет, наркотики? А потом вспомнили, что им за каждого убитого русского воина и офицера выплачивали гонорар. Так что по ходу дела лишили бандитов возможности убивать за деньги. А сами заработали себе начальный капитал, купили квартиры, автомобили…

Как и прежде, Вахтанг со своей энергией и удачей, привлекательностью и харизмой, — тянул на себе немалый воз совместной работы. Видя мою деловую индифферентность, он никогда не упрекал меня в лени и безучастности. Мы с ним часто после работы прогуливались по бульварам и набережным — вот когда я чувствовал плечо друга, вот когда любил его, принимая таким, как он есть.

Искра пробежала между нами лишь в гостях у Вахтанга, когда появилась Виола. Да такая искра — что тебе молния! За несколько минут, когда глаза в глаза, под гулкие удары воспаленных сердец, когда ничего и никого вокруг — мы пережили все те годы влюбленности, которых были лишены по милости судьбы. До сих пор, даже когда сейчас наблюдал за обжорством сотрапезницы, да что там — все эти годы, месяцы, часы — я наблюдал, как между нами протягивается и крепнет невидимая прочная связь. И то, что мы до времени не имели возможность реализовать стремления сердец в слова, взгляды, касания — и это который раз доказывало, что наша душевная связь ой, как не спроста, даже мистична и судьбоносна. На это же указывала и бешеная ревность Вахтанга, и позорное бегство Веты в чужую Британию, которую она никогда не любила, с изменением внешности, — да и нынешняя встреча в Ученом доме с не менее мистичным опознанием в нынешней Ветке прежней Виолы, мелькавшей на протяжение многих лет по периферии моего сознания.

Так что, гибель друга ударила по мне хлеще бича. Молился о его упокоении, как никогда и ни о ком — со слезами, болью, до обморока. Самое страшное для меня было то, что трехдневное предсмертное пьянство можно было расценить, как самоубийство, а это грех непрощаемый, вечная погибель. Ходил с этой болью к священнику. Выбрал себе самого старого, строгого, опытного, выстоял к нему длинную очередь. С грохочущим сердцем на негнущихся ногах подошел к аналою, на который он устало опирался локтем, спросил, можно ли за такого молиться и есть ли в этом толк. Батюшка жестом остановил поток моих сумбурных слов, молча помолился, глядя на икону Покрова Пресвятой Богородицы, едва заметно улыбнулся и сказал:

— Молись о своем друге! Благословляю подавать записки, заказывать молебны о упокоении. Грех не на нем, а на его жене, предавшей его. Кажется, это преступление называется «доведением до самоубийства» и карается длительным тюремным сроком. А друг твой прощен — Пресвятая Богородица сейчас вместе с нами молится о нем. Святой царь Вахтанг — любимец православной Грузии — взял своего тезку под крыло. Твоя христианская любовь оправдала его. Так что, дерзай!

Как на крыльях вышел тогда из храма. Со мной случилось примерно то «расширение сердца», о котором писал Игорь, — оно обнимало весь мир, от небес до ада. Сердце мое наполнилось огненной радостью, освещающей, согревающей, торжествующей — радостью благодарности.

 

Придя домой, подозрительно быстро средь вороха книг, брошюр, папок, бумаг, разыскал книжку Игоря о сердце. Вцепился в листочки с текстом, как альпинист в горный выступ, и вот уже каждое слово возгорается во мне и впечатывается в память навечно.

«Господь любит всех людей, но кто ищет Его, того больше любит. «Любящие Мя — люблю, — говорит Господь, — и ищущие Мя обрящут благодать» (Пр. 8, 17). А с нею хорошо жить, весело душе, и душа говорит: «Господь Мой, я — раб Твой».

В этих словах великая радость: Если Господь наш, то и все наше. Вот мы какие богатые.

Своим избранникам Господь дает столь великую благодать, что они любовью обнимают всю землю, весь мир, и душа их горит желанием, чтобы все люди спаслись и видели славу Господню. (Силуан Афонский)

Именно сердце стоит на первом месте в запо­веди любви к Богу: «люби Гос­пода, Бога твоего, всем серд­цем твоим, и всею душею твоею, и всеми силами твоими» (Втор.6:5). Это же под­твер­дит и сам Иисус Хри­стос: «воз­люби Гос­пода Бога твоего всем серд­цем твоим и всею душею твоею, и всем разу­ме­нием твоим» (Мф.22:37).

К Богу нужно стре­миться серд­цем: «всем серд­цем моим ищу Тебя» (Пс.118:10); «потеку путем запо­ве­дей Твоих, когда Ты рас­ши­ришь сердце мое» (Пс.118:32). Подоб­ное доми­ни­ро­ва­ние сердца при­во­дит даже к про­ти­во­по­став­ле­нию его уму: «надейся на Гос­пода всем серд­цем твоим, и не пола­гайся на разум твой» (Притч.3:5).

В Ветхом Завете выска­зы­ва­ния о сердце неод­но­кратно имеют нега­тив­ный смысл: «огру­бело сердце народа сего» (Ис.6:10); «этот народ при­бли­жа­ется ко Мне устами своими, и языком своим чтит Меня, сердце же его далеко отстоит от Меня» (Ис.29:13) «обра­ти­тесь к Богу во глу­бину сердца, от кото­рого вы далеко отсту­пили» (Ис.31:6)

А про­сить у Бога нужно, в первую оче­редь, вра­зум­ле­ния и очи­ще­ния сердца: «при­к­лони сердце мое к откро­ве­ниям Твоим, а не к коры­сти» (Пс.118:36); «сердце чистое сотвори во мне Боже» (Пс.50:12); И Бог слышит эти мольбы и дает «иное сердце» (1Цар.10:9), что осо­бенно полно рас­кры­ва­ется в Новом Завете.

В Новом Завете также непре­рывно утвер­жда­ется, что сердце есть орган для вос­при­я­тия гор­него мира:

«бла­женны чистые серд­цем, ибо они Бога узрят» (Мф.5:8), – узрят Бога очи­щен­ным серд­цем своим и в сердце своем;

«любовь Божия изли­лась в сердца наши Духом Святым…» (Рим.5:5);

«Бог, пове­лев­ший из тьмы вос­си­ять свету, озарил наши сердца…» (2Кор.4:6);

Бог «дал залог Духа в сердца наши» (2Кор.1:22);

«Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопи­ю­щего: "Авва, Отче!”» (Гал.4:6);

«все­литься Христу в сердца ваши» (Еф.3:17).

Сердце в силу своей особой важ­но­сти свя­зано с самыми раз­ными явле­ни­ями:

мыслью: «Мысль пре­бы­вает и дви­жется в сердце, а слово на языке и устах, однако они не раз­де­лены и ни одно мгно­ве­ние не лишены друг друга» (Дионисий Александрийский);

сове­стью: «если сердце наше не осуж­дает нас, то мы имеем дерз­но­ве­ние к Богу» (1Ин.3:21);

Духом: «А как вы – сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопи­ю­щего: «Авва, Отче!”» (Гал.4:6);

верой: «имейте веру Божию, ибо истинно говорю вам, если кто скажет горе сей: под­ни­мись и вверг­нись в море, и не усо­мнится в сердце своем, но пове­рит, что сбу­дется по словам его, – будет ему, что ни скажет (Мк.11:23); «ибо если устами твоими будешь испо­ве­до­вать Иисуса Гос­по­дом и серд­цем твоим веро­вать, что Бог вос­кре­сил Его из мерт­вых, то спа­сешься» (Рим.10:9); двое­душ­ным мало­ве­рам нужно испра­вить и укре­пить сердца (Иак.4:8:5, 8).

Но и в сердце может быть доброе и злое. И тогда: «добрый чело­век из доб­рого сокро­вища сердца своего выно­сит доброе, а злой чело­век из злого сокро­вища сердца своего выно­сит злое…» (Лк.6:45)

В злое сердце входит оже­сто­че­ние (Мк.3:5) и похоти (Рим.1:24). Но нерас­ка­ян­ное сердце вино­вато само: «по упор­ству твоему и нерас­ка­ян­ному сердцу, ты сам себе соби­ра­ешь гнев на день гнева и откро­ве­ния пра­вед­ного суда от Бога» (Рим.2:5). В злое сердце может про­ник­нуть дух злобы, как во время тайной вечери диавол «вложил в сердце Иуде Симо­нову Иска­ри­оту пре­дать Его» (Ин.13:2).

Поэтому всеми силами надо очи­щать сердце и свя­тить в серд­цах своих Гос­пода Бога (1Пет.3:15). А первой и наи­глав­ней­шей запо­ве­дью и Вет­хого и Нового Завета явля­ется: «воз­люби Гос­пода Бога твоего всем серд­цем твоим…» (Мф.22:37; сравн.: Мк.12:30; Лк.10:27).

Свя­то­оте­че­ское учение о сердце

Все эти поло­же­ния биб­лей­ского учения о сердце были про­дол­жены и раз­виты после­ду­ю­щими хри­сти­ан­скими подвиж­ни­ками, аске­тами, бого­сло­вами.

Согласно свя­то­оте­че­ской тра­ди­ции необ­хо­димо блюсти и хра­нить сердце:

«Пока сердце пре­бы­вает в добре, дотоле и Бог в нем пре­бы­вает, дотоле оно служит источ­ни­ком жизни; потому что из него исхо­дит доброе. Но как скоро укло­ня­ется от Бога и делает без­за­ко­ния, – ста­но­вится оно источ­ни­ком смерти, потому что из него исхо­дит злое. Сердце – Божия оби­тель, потому имеет нужду в охра­не­нии, чтобы не вошло в него злое, и Бог не уда­лился из него» (Ефрем Сирин);

Вместе с тем сердце необ­хо­димо и очи­щать:

«Кто желает видеть Гос­пода внутри себя, тот при­ла­гает усилие очи­щать сердце свое непре­стан­ным памя­то­ва­нием о Боге» (Исаак Сирин);

Свя­ти­тель Феофан Затвор­ник выде­лял два спо­соба очи­ще­ния сердца – деяние и созер­ца­ние. Он писал: «они начи­нают вместе, в истинно шеству­ю­щем, и идут рука об руку; но в начале деяние идет впе­реди, а потом опе­ре­жает его созер­ца­ние, под конец же и совсем погло­щает его».

Очи­ща­ется сердце при помощи молитвы: «В молитве бей прямо в греш­ное сердце, в его осо­бен­ные вопи­ю­щие, надо­еда­ю­щие недо­статки, выжи­май их из него; не щади себя; пролей об них слезы: со сле­зами выйдут. А коль поща­дишь сердце, не тро­нешь его: вся дрянь – так и оста­нется, и нет тебе пользы от молитвы». Плодом же мно­го­труд­ного дела борьбы, очи­ще­ния и хра­не­ния явля­ется чистое сердце.

В чистом же сердце зрится и оби­тает сам Бог:

«У того, кто уста­но­вился в трез­ве­нии или ста­ра­ется уста­но­виться в нем, чистое сердце соде­лы­ва­ется мыс­лен­ным небом, с своим солн­цем, луною и звез­дами, и бывает вме­сти­ли­щем невме­сти­мого Бога» (Филофей Синайский);

«Войди в себя, пре­бы­вай в сердце своем; ибо там – Бог. Он не остав­ляет тебя, но ты остав­ля­ешь Его»

«Дивно сие, братия мои; весьма досто­чудно и неиз­ре­ченно для доль­них. Недо­ступ­ный для вся­кого ума входит в сердце и оби­тает в нем; Сокро­вен­ный от огне­зрач­ных обре­та­ется в сердце. Земля не выно­сит стопы Его; а чистое сердце носит Его в себе. Небо – мало для пяди Его, а сердце – оби­тель Его. Небо объ­ем­лет Он гор­стию Своею, и одна пядень про­стран­ства – жилище Его» (Ефрем Сирин).

Чистое сердце

Пере­чис­лим неко­то­рые свой­ства чистого сердца:

безoбраз­ность: «Сердце чисто то, кото­рое всегда пред­став­ляя Богу память без­вид­ною и без­об­раз­ною, готово бывает единым от Него впе­чат­ле­ни­ями печа­лится, в каких Он обычно бла­го­во­лит явным Себя ей делать»;

бес­страст­ность: чистое сердце у того, «кто не только не бывает тре­во­жим и тяго­тим какою-либо стра­стию, но и не помыш­ляет даже ни о чем худом, или мир­ском…»;

состра­да­ние и мило­серд­ность: «в том состоит чистота сердца, чтобы, видя греш­ни­ков, или немощ­ных, иметь к ним состра­да­ние и быть мило­серд­ным»;

пози­тив­ность: «Когда всех людей видит кто хоро­шими, и никто не пред­став­ля­ется ему нечи­стым и осквер­нен­ным, тогда под­линно чист он серд­цем».

Очи­щен­ное сердце, как ново­рож­ден­ного мла­денца, нужно вос­пи­ты­вать и обра­зо­вы­вать. Об этом еп. Феофан Затвор­ник писал: «Обра­зо­вать сердце значит вос­пи­тать в нем вкус к вещам святым, Боже­ствен­ным, духов­ным, чтобы, обра­ща­ясь среди них, оно чув­ство­вало себя как бы в своей стихии, нахо­дило в том сла­дость, бла­жен­ство, ко всему же дру­гому было рав­но­душно…».

Очи­ще­ние сердца, его блю­де­ние, хра­не­ние и обра­зо­ва­ние состав­ляют цен­траль­ную часть аске­ти­че­ского дела­ния – особую науку наук и худо­же­ство худо­жеств. Кроме того, они состав­ляют и особую куль­туру – куль­туру сердца: «Иска­ние Слова внутри есть в то же время Куль­тура Сердца, вели­чай­шее и един­ствен­ное в мире непре­стан­ное свя­щен­но­дей­ствие, при­не­сен­ное в мир Самим Лого­сом-Хри­стом для тех, кто ищет Его внутри себя. Куль­тура сердца не остав­ляет в нем места хаосу и темной бездне сердца, выры­вая тернии и волчцы, попа­ляя огнем тину стра­стей и помыс­лов, и орошая поле сердца сле­зами очи­ще­ния и уми­ле­ния».

Свой­ства сердца

Что же такое есть сердце по своему суще­ству и каковы его основ­ные свой­ства?

В сердце пред­став­лена цен­траль­ность чело­ве­че­ского суще­ства, как тела, так и души (сердце – как «сере­дина»):

Тер­тул­лиан писал: «Сердце обни­мает в себе и держит в своей власти внут­рен­ние чув­ства. Оно есть корень, а если корень свят, то и ветви святы, т. е., если сердце дово­дится до чистоты, то ясно, что очи­ща­ются и все чув­ства»;

«Сердце явля­ется цен­тром жизни вообще – физи­че­ской, духов­ной и душев­ной. Оно есть центр прежде всего, центр во всех смыс­лах».

+ + +

Ай, да Игорь! Так вот, что расширило сердце твоё — эти слова святых отцов, полные огня любви! Вот бы и мне так.

Только рано я обрадовался тогда. Даже не мог подозревать, насколько грозные события меня ожидают на пути поиска настоящей истинной жизни.

 

В «Яръ» не едут —в «Яръ» попадают

Не успели мы войти в ресторан «Яр», как походкой генерала на параде, к нам приблизился человек в смокинге: «Вам туда. Прошу вас», — сказал он и провел в роскошный кабинет.

— Твои проделки? — шепнул я Вете.

— Нет, что ты, — округлила глаза дама. — Это, скорей всего тот самый субъект, которого мы с тобой так долго ищем. Запаха серы не чувствуешь?

— Вроде нет, — сказал я, принюхавшись.

— Видишь, колонны, балкончики, люстра трехтонная, канделябры — всё как вы с тёмным дядечкой любите, — традиционно съязвила дама.

— Короче, как в поговорке — «попали в Яр». Ладно, давай, закажи что-нибудь.

Нам принесли заказ, мне — утку в карамельной корочке бронзового загара, Ветке — парочку перепелок с трюфелями. Я как обычно, отрезал увесистый кусок от мясистого бока, размашисто зажевал, попивая апельсиновый морс. Веточка наша гламурная вцепилась в птичек серьезно, скрупулезно выковыривая вилкой крошечные пластинки желтоватого мясца, смачивая их грибным соусом, отправляет по настильной траектории в коралловые уста.

Тут и появился, сначала бригадир официантов с подносом, уставленным десятком блюд, следом — старый знакомый из ресторана «Русский самовар», что затерялся в дремучих дебрях Манхеттена. Да, тот самый Друг, появление которого кроме смуты в душе сопровождал запах серы. Правда, на этот раз от него несло чем-то иным, шафраном, что ли… Официант раскидал блюда по столу и после начальственной отмашки скрылся.

— Угощайтесь, друзья, — широко улыбнулся искомый объект. — Здесь самые лучшие образцы русской кухни, что производят в вашем стольном граде.

— Благодарствуйте, — кивнул я приветственно, не забывая держать Иисусову молитву. — Как вас теперь называть?

— Владимир, вестимо.

— Владеющий миром? Скромно так… — съязвил я. — Мерси, мы уж лучше своё, оплаченное от трудов праведных.

— Да бросьте, Алексей! — Забросил мясной рулетик в распахнутый рот незваный гость. — Это кулинарное великолепие — лишь повод к началу беседы. — Вскинул на меня пронзительный взор и прошептал: — Поговорим?

В это время мягко заиграли флейта, скрипка, лира — и я узнал «Песняров», солировал Леонид Борткевич. Уникальным голосом солист исполнял очдушевную «Перепёлку»:

А у перапёлки ды галоука болит,
А у перапёлки ды галоука балит.
Ты ж мая, ты ж мая перапёлачка…

— Это в честь нашей Веты с её перепелками в трюфелях? — спросил я.

— Ага, чтобы девушке аппетит поднять. — Он поднял палец: — Вот сейчас будет замечательная акапелла!

— Ты ж мая, ты ж мая невяли-и-и-ичка, — нараспев затянули мужские голоса, причем сразу отовсюду, в чем я убедился, покрутив головой.

Вовочка поднял очи к расписному потолку, тихонько подвывая вокалистам. Сейчас, поди, еще и слезу пустит по ланитам, подумал я.

— Не-а, не угадал! — констатировал сосед. — Не пущу. Это я так, для нагнетания душевности. — Стрельнул в меня насмешливым глазом, повторил предложение: — Пойдем, Алеша, прогуляемся. Помнишь, как на Манхеттене Михалыч с Майклом выходили полакомиться сигарой? Давай и мы поддержим традицию.

— Да вроде неприлично даму одну оставлять, — заметил я.

— Ты не видишь? — хмыкнул он. — Виолетта ничем кроме своих птичек не интересуется. Кстати, очень правильная девушка. Помнишь, из пионерского детства: «Когда я ем, я глух и нем!» Не волнуйся, мы её «включим», когда вернёмся, и ты ей сам всё расскажешь. Если пожелаешь.

Мы встали из-за стола, вышли из кабинета, покинули зал, снаружи сели в такси — и оказались… в сказке!

Потом вдруг пересели в вертолет. Для начала, мы облетели остров по контуру. Берега плавно погружались в нежно-голубую океанскую воду, которая при удалении темнела, и уж совсем у горизонта вливалась в ослепительно-серебристое небо, которое ближе к зениту становилось ярко-синим. Остров утопал в ярко-зеленой растительности.

— Видишь, там в центре взлетно-посадочная полоса, — указав рукой, крикнул мне на ухо Владимир. — В ангаре Боинг, пара истребителей и бизнес-джет, чуть дальше вертолетная площадка, на берегу пирс для яхты и катера.

— Угу. — Кивнул я индифферентно.

В центре острова высился огромный сверкающий дворец. Громадные контуры его отражались в зеркалах озёра и двух бассейнов. На подлёте к дворцу мы остановились в середине широкой аллеи — и попали в объятия встречающих нас ликующих людей. Среди них выделялись обнаженные трехметровые гиганты, как я понял, занимающие передовую линию охраны. В их тени прятались акселераты пониже, зато в серебряных латах по плечам, а уж за этими, ближе к подножию дворца, всего-то двухметровые люди, но в золотых латах по пояс и шлемах на головах. Как я заметил, среди этих людей были как мужчины, так и женщины, налицо все три расы. Лица их, словно высеченные из драгоценного камня, имели благородные черты, особенно выделялись глаза — огромные, похожие на ксеноновые фары. Но вот мы приблизились к ним — а они уже улыбались, восторженно вскидывали руки в приветствии, что-то выкрикивали. Мы оказались в золотых носилках, украшенных цветами, сильные руки понесли нас ко дворцу. Кажется, недавно отгадывал в кроссворде слово из восьми букв — о, вспомнил! Сие транспортное средство называется «палантин». На площади перед анфиладой колонн мы сошли с транспортного средства, оглянулись. Вовчик поднял руку, установил тишину, поприветствовал народ и мановением десницы отпустил по домам. При нас остались всего несколько человек, одетых в белые свободные одежды.

— Ну что, нравится? — спросил хозяин торжества.

— Жарковато и шумно, — проворчал я.

— Ты что, не выспался? — участливо поинтересовался Вован. — Так войдем же во дворец. Уложим тебя в прохладной тени. Хочешь, девушек с опахалами тебе выделим. Эти красавицы не только веерами будут обмахивать, но и любое пожелание выполнят, умело и с прилежанием.

— Фу, какая пошлость! — фыркнул я.

— Да ладно тебе привередничать, Алеша! — Хозяин взял меня под локоток и привел в просторное помещение с бассейном, фонтанами и лежанками.

И вот я уже почиваю на мягком ложе в окружении красавиц с опахалами в тонких загорелых руках. Они поют нежными голосами песню, в стиле «Спокойной ночи, малыши», а я, чудесным образом переодетый в белую шелковую тунику, погружаюсь в состояние, которое в научно-популярной литературе называется «нирваной».

Проснулся мокрым от жары или внезапного приступа ужаса — надо мной навис Владимир в парчовой тунике. Ну что тебе надобно, старче, прозвучало в моей голове.

— Разве я выгляжу стариком? — обиделся он.

— А нечего чужие мысли подслушивать, — обиделся в свою очередь я.

— Ну, во-первых, не такие уж они и чужие, — ехидно улыбнулся Вован. — Во-вторых, хочу сделать тебе, Алексей, царский подарок.

Перед моими глазами хрустнул пергамент с текстом, написанным цветной тушью. Ну не может этот пижон без театральных эффектов.

— Что за ксива? — спросил я, протирая глаза.

— Подпиши внизу справа. — Протянул он мне гусиное золотое перо. — И владей этим островом до конца дней. Кстати, средства для содержания острова, прислуги и прочих расходов — прилагаются. Так что никто здесь нуждаться не будет.

— Уверен, что мне это нужно? — произнес первое, что пришло в голову.

— В этом месте нашего сценария, — пояснил он, растянувшись на соседних нарах, — необходимо напомнить один культовый анекдот. Маленькая умненькая девочка получила в подарок на день рождения коробку шоколадных конфет. Мама ей шепнула на ушко, мол, предложи гостям, так принято. Девочка открыла коробку и, обливаясь слюнками, нехотя стала обходить гостей. Разумеется, взрослые один за другим стали благодарить девочку и отказываться. Внезапно один из гостей протянул руку к конфетам, а девочка от него отвернулась и сбежала к маме. «Почему же ты, дочка, того дядечку стороной обошла?» — спросила мамочка. — «А тот противный дядька хотел мою конфету взять и съесть!» — Расхохотался Вовочка. — Теперь понимаешь, почему ты получаешь этот скромный подарок?

— Согласно анекдоту потому, что я обязан отказаться?

— Заметь, ты сам это сказал!

— А ты понимаешь, Владимир, что все равно от меня ничего взамен не получишь.

— Конечно, понимаю, — улыбнулся тот. — Именно это я в тебе и ценю! Ну что, берёшь?

— Ладно, так и быть, — покладисто согласился я, выдернув бумагу из рук оппонента и отложив в сторону. — Только сначала у адвоката завизирую.

— Это пожалуйста, сколько угодно.

Он поднялся с лежанки, помог подняться мне. Девушки в мгновение ока переодели нас в белые смокинги и повели под руки к выходу. Здесь уже, размахивая лопастями, набирал обороты двигатель вертолета. Мы заняли места, и я поинтересовался:

— Куда теперь?

— Ты же хотел посидеть в кафе в обществе звезд серебряного века. Давай навестим старичков, они нас заждались.

— Так, послушай, Вова, — воскликнул я, глядя на часы. — А как же наша Вета? Как-то невежливо мы с ней обошлись.

Он взял в руку пульт, нажал поочередно три кнопки, передо мной опустился экран. Там на прежнем месте сидела Вета, разобравшись с перепелами, взялась за пельмени с медвежатиной и олениной.

— Как видишь, всё идет по плану. Дама даже не заметила нашего отсутствия. Когда вернемся из путешествия, она так же будет уплетать деликатесы. Зря, что ли, целый поднос ей оставили.

— Ловко!

— Ничего особенного. — Он сорвал с моей руки часы. — И нечего, давить на меня временем. Мы с тобой сами хозяева времени и пространства.

Достал из кармана золотой «Ролекс» и нацепил на моё запястье.

— Это часы правильные и показывают они правильное время. — Он щелкнул пальцем по иллюминатору. — Уже подлетели. Видишь, «Ситроен» под нас подали. Патриотичные ребята.

— А что, у авто мягкий ход, так что неплохой вариант, — заметил я на подъезде к ретро-кафе с газовыми фонарями снаружи и картинами внутри.

Прежде чем войти в прокуренное помещение, я остановился и оглянулся. Честно сказать, мне здесь понравилось. На узкой изогнутой улочке, вымощенной матово блестящими камнями, среди двух- и трехэтажных старинных домов, наверное, еще и с печным отоплением, было весьма комфортно и романтично. Даже показалось, что мне тут доводилось жить, писать, рисовать, пить вино, танцевать чарльстон с мадемуазелями. Впрочем, сколько фильмов французских я за свою пересмотрел — так что не удивительно.

— Кстати, а сейчас какое здесь время? — спросил я.

— Такое, как захочешь, — успокоил меня провожатый. — Помнишь, теорию твоего друга Игоря? У тебя внутри целая вселенная со всеми временами и сроками. — Он взмахнул рукой. — Кстати, чтобы нам не испортили впечатление, весь этот район наш. Могу отписать тебе, если хочешь. — Он извлек из внутреннего кармана смокинга бумаги. — Черкни в нижнем углу — и ты здесь хозяин.

— Ладно, давай для начала войдем, — предложил я, толкая дверь.

— Мадам и месье, — провозгласил Владимир, ткнув пальцем в моё плечо, — прошу любить и жаловать вот этого русского господина!

Ко мне устремились энергичный Хемингуэй, аристократ Фицджеральд, толстый Пикассо. элегантный Дали, из прокуренной глубины махала полными руками Гертруда Стайн, вернулась с дансинга Гала Дали, а вот и порывистая шумная Зельда. У меня голова теснилась и пухла от тысячи вопросов к кумирам моей шальной юности. Подумал, что мне здесь явно не место, вот если бы со мной оказались Игорь и Вета, вот уж они бы оторвались по полной. Меня же, терзали пьяный Хэм, что-то долдонил Скотт, командовала Стайн, сзади повисла с визгом Зельда, тянула за обе руки Гала, буровил черным глазом Дали — и всё это наблюдал с прищуром Владимир. Выкатился из кафе потным, растрепанным и на этом раз с удовольствием сел на уютное сиденье «Ситроена», чтобы через полчаса задремать в кресле «Боинга», следующего в Канаду.

— Почему в Канаду? — спросил я спросонья.

— Чтобы отдохнуть в лесу на берегу Гудзона. У меня там дом, куда сбегаю поотшельничать. Я тут рыбачу, охочусь и грибы собираю.

Мы с удовольствием прогулялись по лесу, застрелили каких-то местных гусей, на берегу залива таскали из солоноватых вод больших окуней и малых сомиков. Спали на сеновале в доме, построенном по типу сибирской избы под общей крышей. Но на утро я вскочил, как ошпаренный — а не загостился ли я! Пора домой, пора вызволять Ветку из ресторанного плена.

— Да полно тебе панику наводить, — спокойно протянул мой излишне гостеприимный хозяин. — Это занятие чаще приписывают мне. Ладно, если ты сегодня такой нервный, давай воспользуемся одним из приёмов твоего приснопамятного друга Игоря.

— Это каким еще приёмом! — возмутился я.

— А ты, кажется. не вполне серьезно изучил его произведения. А зря! Сейчас был бы намного спокойней. Окей, садись в это кресло, — указал он на ортопедическое кресло для исправления осанки с горбом под поясницей. — Расслабься, на старт, внимание, марш!

И вот мы с гаванскими сигарами в руках возвращаемся из курилки в зал ресторана, заходим в наш кабинет — и что? А ничего — сидит как ни в чем не бывало моя боевая подруга Виолетта за столом и хомячит огненно-красный борщ с лаково-оранжевой пампушкой. Поднимает глаза на меня, переводит взгляд на Владимира и вдруг смущенно произносит:

— Мальчики, а мне можно попробовать сигару? Ни разу не пробовала. Только в кино видала.

— Конечно, — говорю, — попробуй, если пошел такой разгуляй. На вот, у меня еще не погасла. Живучая, гадина, вонючая…

Дама обнимает алыми губами коричневый конец гаваны, делает затяжку и принимается громко заливисто кашлять. Я выдергиваю курительную палочку из ослабших рук дамы, опускаю с шипением в фужер с морсом.

Владимир загадочно улыбается. Я надеялся, что сон с подарками развеялся, как дым от сигары, но нащупав во внутреннем кармане пиджака три комплекта документов, понимаю, что всё только начинается, и почему-то мне это не нравится…

В автомобиле я расслабился, «полуплакал, полуспал», глядя на аккуратно постриженный затылок Василия. Вета забилась в самый угол салона, прижалась к дверце, пошебуршилась в сумочке и затихла. Меня не оставляли тревожные предчувствия, я мысленно повторил «путешествия», еще раз нащупал бумаги в кармане пиджака…

Наконец, автомобиль плавно затормозил, я открыл дверь со своей стороны, обошел блестящий корпус машины, открыл дверцу со сторону Веты — и едва успел поймать ее обмякшее тело. Ладно, думаю, давай помогу даме добраться до дома. Только минут пятнадцать назад девушка была в норме, улыбалась, шутила, и вот, на тебе — мне приходится тащить ее чуть ли не на себе, она едва перебирала ногами, мычала что-то нечленораздельное. У двери ее квартиры, мокрый от пота, задыхающийся, прислонил ее к простенку, вытряхнул на пол содержимое сумочки, в груде дамского барахла разыскал ключ, открыл замок, занес даму внутрь, уложил на кровать. Вернулся к горке вещей, извлеченных из сумочки, среди всего прочего блеснула плоская фляжка, открыл крышечку, принюхался — а вот и причина невменяемого состояния дамы — коньяк, на самом донышке. Дама конспиративно, пока мы ехали домой, выпила грамм триста спиртного.

Передо мной, как на фотобумаге под проявителем, явилась ухмыляющаяся физиономия Владимира с неизменной ироничной улыбкой — всего на миг, и растаяло. Прикрыв дверь, я метнулся к себе домой. Зажег свечу, сделал двенадцать поклонов, под грохот сердца вгляделся в лик Спасителя: «Помоги, защити, Господи!»

Набрал телефонный номер старца, к аппарату подошел какой-то молодой, судя по голосу, монах. Я попросил соединить меня с отцом Серафимом. После препирательств, в течение которых мне пришлось трижды зарычать, обещав непослушному послушнику при случае наказание, наконец в трубке прозвучал негромкий голос старца:

— Что, Алексей, напугал тебя тот субъект?

— Не без этого, — признался я.

— Давай поступим так, — задумчиво продолжил батюшка. — Ты сейчас положишь трубку, а сам двенадцать раз прочитаешь Иисусову молитву, потом мысленно задашь мне вопрос. После трех молитв, услышишь мой ответ. Предлагаю именно так отныне разговаривать. Сам понимаешь, он способен слышать голос, но не мысли. Может, конечно, по выражению лица догадываться о мыслях, но не во время творения Иисусовой молитвы. Всё, клади трубку.

Дальше диалог продолжился по конспиративному монашескому сценарию.

— Он мне показал остров, — сказал я мысленно, не разжимая губ. — Париж начала прошлого века, потом виллу в заповедном лесу.

— Видел я всё это, — прозвучал в голове знакомый старческий голос. — Я же всё время был с тобой. Молитвенно. Держался ты неплохо, только под конец чего-то испугался. Ты ведь пока что не дал согласия?

— Нет, конечно, — затряс я головой. — Но ведь все равно, не отстанет. Придется ему что-то ответить. Я даже, грешным делом, подумал, может мне согласиться? Что если от этих подарков мы сможем получить пользу.

— Ты разве не понял, что ни острова, ни Парижа, ни лесного дома нет и в помине. Он на тебя морок наслал, видения, понимаешь?

— А как же бумаги на право владения — они-то настоящие материальные.

— Подделка, — вздохнул старец. — Сейчас любой мошенник тебе такие «бумаги» сделает за полчаса.

— Значит мне ему отказать?

— Конечно. Не так ли троекратно он искушал Спасителя?

— Но ведь, как утверждают святые отцы, именно после отказа Иисуса Христа и начались его крестные страсти. А я не Спаситель! Куда мне!

— Вспомни слова из Писания: «Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит, потому что Я к Отцу Моему иду.(Ин 14:12) Неужели обещание Сына Божиего не обнадежит тебя! И не забывай, за тебя молится твой старец и вся братия монастыря — а это, брат, сила!

 

За тех, кого мы любим

То, что со мной происходило, я не был способен объяснить достаточно ясно. Это мог сделать разве только старец — не просто же так он появлялся в моем сознании, в моих мыслях и молитвах. Однако, отец Серафим удалился в суровый затвор. Мне же осталось только это — ночные мольбы «с расширением» — по молитвам иеромонаха Серафима. Но и эта «формула» сообщала мне крепкую уверенность, если не в победе, то в претерпении назначенных скорбей.

На память приходили нечеловеческие страдания библейского Иова: обнищание, поражение проказой, изгнание из пределов города, искушения друзей, и душевная тягота — и все же неистребимая вера в милосердие Божие и непрестанное благодарение. «Только душу его сбереги (Иов.2)».

Мои вполне заслуженные скорби в сравнении со страданиями Иова — так, легкая боль от подзатыльника. А возлюбленный мною Марк Афинский… Юноша из богатой семьи, отличник Афинского университета уходит в пустыню, враг человеческий поднимает его в космос и сбрасывает на землю, превращая тело мученика в кровавый фарш, и только Ангел собирает его, воскрешая из телесного небытия в подобие медведя, покрытого густым волосяным покровом. Зато потом Ангел служит Марку и его гостю, накрывая стол блюдами, доставленными из рая.

Моё тело, конечно, ослабло, голова гудела и кружилась, но это не мешало вести боевые действия в духовной войне, даже помогало. Я был уверен, эта помощь исходила от старца, по его молитвам. Если честно, ни проказу Иова, ни удары о землю тела Марка, я бы точно не выдержал, «ибо немощен и окаянен аз есмь», осознание чего вероятно меня и спасало.

Грань между сном и явью, миром духовным, душевным и телесным — растаяла. Казалось, много лет прошло с тех пор, как таинственная сила поставила меня на границу между отвесной скалой, уходящей в чистые синие небеса с одной стороны и на край бездонной пропасти с другой. Меня, как начинающего эквилибриста, швыряло то вправо, то влево.

 

Перед сном чистил зубы, смотрелся в зеркало и напевал старинную шотландскую песенку, которую давным-давно исполнял квартет «Аккорд»:

Прячет он под партой камни и рогатку,
Чернилами запачкал учебник и тетрадку
Малый Браун, малый Браун,
Проказник Браун, все тот же Браун...
Он кошку в класс принес и дергает за хвост...
- Почему же, почему все ругают тут меня?
Он стащил у дворника свисток,
Он опять не выучил урок,
у доски ответить не сумел,
и съел весь мел, весь мел, весь мел...
каждый день учителю Браун говорит:
- Не могу учится, у меня живот болит!
- Отца не приведу! Из класса не уйду!
Я рогаткой окна в школе завтра разобью!
Ох, этот Браун, ох, малый Браун,
Проказник Браун, все тот же Браун...
Пока ты подрастешь, ты нас с ума сведешь...
- Почему же, почему все ругают тут меня?

 

— Как сам-то думаешь? — раздался из темного угла комнаты поднадоевший голос с издевкой. — Почему? Ведь я такой умный, красивый, богатый, а вы… Только ругаете и гоните меня.

— Вот еще, самому думать! — огрызнулся я.

— Ах, ну да! Вы же способны только подчиняться чужой воле, — ухмыльнулся тот. — Своего ума у вас нет.

— Помнится, как-то давно один весьма самонадеянный архангел абсолютизировал свое мнение, — сказал я задумчиво. — Возопил на весь мир: «Я вознесу свой престол выше престола Божьего!» И что в итоге? Архангел Михаил свалил его прямо в ад. С тех пор наше христианское смирение противостоит гордыне — и мы, даже отступая, выигрываем! Победа в итоге будет за нами. Вот так.

— Вот ведь напасть, — жалобно протянул Владимир. — Я вашему криминалу денег накидал — горы! Миллиарды! Половину чиновников купил с потрохами. А они, подлецы, деньги берут, и только в лицо смеются — мол, давай еще, а от нас ничего не получишь. У нас, мол, свои расклады. Мы на вас, буржуев, смотрим свысока. Ну всё у вас не как у порядочных людей: взял свои тридцать серебряников, предал, повесился. А эти — берут, предавать боятся и вешаться на осине отказываются. Уроды…

— Да, тяжко тебе у нас приходится! — посочувствовал бедолаге. — Ну так и беги к своим. Чего ты здесь задерживаешься. Как говорит один мой знакомый из ближнего зарубежья: «Нема смысла!»

— Это да, — грустно согласился противник. — Опять же скоро у вас пост, праздник этот ваш противный, когда даже дети станут кричать «Воскрес!» Убил бы… Так что в последний раз предлагаю — поработай на меня! Я же тебя озолочу! Я тебя каким хочешь президентом назначу. А хочешь, я тебе всех купленных сдам, поименно.

— А знаешь, хочу! — Энергично кивнул я. В голове словно вихрь просвистел. Дерзай! — Хочу, почему бы и нет! — На память пришла беседа святого с нечистым, когда лукавый, сам того не желая, рассказал о своем плане уничтожения обители. Святой принял меры и спас от погибели множество людей. Может и у меня получится, спросил я мысленно у старца Серафима, он кивнул. И я повторил: — Хочу! Давай — имена, клички, суммы денег, названия фирм-прокладок — прямо по списку и пойдем!

— Да нет проблем! — хвастливо прогремел противник. — Запоминай, если сможешь!

Дальше посыпалась информация, плотным потоком. Сотни имен, цифры по большей части сотни миллионов, десятки названий фирм на семи языках. Речь его напоминала трескотню пулемета. Он явно пытался издеваться надо мной — все равно ничего не запомнишь. Примерно так же подумал и я. Под конец оглашения списка Владеющего миром буквально распирало от гордости.

— Ты видишь, дружок, какие у меня возможности, — прошипел он по-змеиному, откинувшись на спинку кресла. Он был очень доволен собой…

— Ага, вижу, вот верю ли я, — схохмил я.

— Слушай, ну правда, Алексей, — проворчал Владимир устало, — народец и у вас и везде — просто дрянь. Если им не управлять как положено, они же только брать и пропивать способны. От них толку никакого.

— Ну это, как управлять, — возразил я. — Если, по-твоему, то конечно, — провал. а если по Божиему, то всё будет как надо.

— А ты понимаешь, умник, — повысил он голос, — если я не договорюсь с вами, с тобой, я же могу и войну устроить. Да такую, что в ней половина человечества сгорит. Пожалел бы их!

— Да войны никак не избежать, ты и сам знаешь. Об этом все пророки вот уже тысячи лет говорят. Потом, тебе же известно, что без Божиего попущения такие события не происходят. Если люди не желают вольно приходить в Церковь за спасением души, то с помощью войны Бог будет спасать их чсрез невольное мученичество. Тебе же как никому известно, сколько людей на войне избегают наказания за грехи и вместо вечных адских мучений с помощью земных скорбей обретают райское блаженство. Сколько миллионов жертв ты потерял на войнах! А ведь, поди, ты их уже своими поленьями адской печи считал…

— Да помню я твой доклад на всемирном форуме. Это же ты его подготовил. А сколько вони было от этих безголовых «умников»! Я даже удовольствие получил. Люблю, знаешь ли, над уродами посмеяться. — Он встал, махнул рукой и замер. — Но ты понимаешь, Алексей, я же тебя из-за океана достану, просто из врожденной вредности.

— Понимаю, — кивнул я. — Что же тут поделать. Доставай, конечно, если делать нечего. А сейчас, прошу с вещами на выход! — Указал на дверь и часто-часто застрочил Иисусову молитву.

— Ну ты и гад же! Обязательно что ли так жестоко гнать! — вскричал противник и растворился во тьме.

Остался лишь запах серы, который я удалил окроплением святой водой.

Перед сном с превеликим удовольствием прочел наизусть молитвы на сон грядущим, а потом еще любимый акафист «Слава Богу за всё».

Где-то на полпути от головы в сердце мягко прозвучали слова Старца: «А ты не забыл сообщить полученные сведения своему другу Петру? Он ведь ждет!» — «Забыл, батюшка, и сообщить и сведения, которых было огромное количество!» — «А ты все-таки попробуй, может и получится…» Попробовал — не вступать же мне в перепалку со Старцем. Нащупал телефон, надавил какие-то кнопки, выждал серию гудков и наконец услышал тихий голос Петра:

— Слу-у-ушаю… Это ты, Алексей? Если звонишь в такое время, то верно не зря.

— Петь, у тебя на телефоне диктофон имеется? — спросил я, упустив приветствие.

— Конечно.

— Тогда включи, запиши всё то, что я тебе сообщу.

— Включил, — констатировал Петр после короткого сигнала. — Начинай!

Помимо воли, неизвестно из каких пластов памяти, из моей гортани посыпалась информация, которую сообщил мне хвастливый противник. Он-то наверняка уверен, что я благополучно всё забыл. Честно говоря, я и сам так думал. Но вот ведь чудо! За пятнадцать минут я слово в слово выдал под запись огромный объем информации, аж охрип напоследок.

— Спасибо, друг! — сказал Петр. — С твоего позволения, я на работу. Переведу голосовое сообщение в цифровой формат. Это от него? Того самого любителя русской кухни?

— Ну да, — хрипло подтвердил я, — от кого же еще, если не от того, кто это затеял.

— Еще раз тебе огромное спасибо! — скороговоркой произнес друг, в ту минуту став похожим на охотничью собаку, взявшую след волка. — Хорошая работа. Спокойной ночи!

Спал в ту ночь как дитя в колыбели.

 

Утром проснулся с двумя противоположными ощущениями. Одно обещало стимулирующую тревогу, другое — приятное удовольствие. Первое — необходимо зайти на рынок пополнить продовольственные запасы, второе — попутчицей мне вызвалась быть Вета. С тех пор, как она явила себя в разных ипостасях — ироничной собеседницей, скромной девочкой, ненасытной обжорой, пьяницей горькой, смущенной похмельной, элегантной дамой — женщина стала мне чуть ли не лучшим другом. Словом, стала той, которую видел много лет тому назад, но сблизиться было «не судьба», потому как мы с ней — по ее же словам — дозревали до оптимального состояния, наливались соком, природной красотой, фруктовой спелостью.

«Я поведу тебя в музей, скала мне сестра», то есть, конечно, ни в какой-то музей, а на рынок, да и не сестра ни разу, а моя хрупкая и гибкая как ветка жимолости — другиня Ветка. Она будто стояла под дверью, прислушиваясь к тем шумам, которые обычно производят проснувшиеся люди. Поэтому вошла в мою берлогу именно тогда, когда я, одетый и причесанный, обутый и благоухающий ароматом «океанская волна» от Жоржика Армани из матового пузырька, невесть когда подаренного невесть кем. Вета первым делом втянула воздух моей прихожей, где я стоял у зеркала, для чего хищно изогнулась, открыв закрылки ноздрей на полную мощь.

— Ты будто не на рынок, а в гости, — заметила она.

— Я решил совместить приятное с полезным, добычу со свиданием, — скромно опустив очи, пояснил я, не вдаваясь в диалектику утренних ощущений, чтобы не пугать девушку тревожными предчувствиями.

— Знаешь, давай не на рынок, а в одно почти секретное место, где есть всё, по самой низкой цене и самого лучшего качества.

— Это где же такое секретное место?

— Не волнуйся, я взяла машину, доедем быстро, с комфортом, и вещи таскать тебе не придется.

Когда мы въехали в Жуковский, до меня дошло, почему «секретное» — это же полузакрытый город летчиков-испытателей, космических инженеров, самых передовых ученых. Потом вспомнил, что сам иногда заезжал сюда, когда возвращался с базы. До сих пор помню прилавки магазинов, заваленные головами циклопических осетров, ведрами черной икры и телятиной «по рупь-десять за кило». Вета меня повела не в обычный магазин, не к базарным рядам, а в какой-то «свой» магазинчик в укромном переулке, где отоваривались ученые дамы и дамы ученых.

Она за полчаса наполнила тележку продуктами, оплатила и передала ее Василию для помещения в багажник «Победы». В момент, когда я разогнулся, почувствовав легкость освобождения от трудов добытчика, по моему плечу сначала робко, а когда я повернулся к нему лицом, — размашисто ударил мой хороший знакомый, директор базы Влад. Не обращая внимания на возражения дамы, на мое ворчание, на толпу покупателей, наблюдавших за его активными действиями, Влад потащил нас, сначала в вино-водочный отдел, потом на улицу, потом на платформу.

— Мы едем ко мне на дачу! — чуть не кричал он мне в ухо. — Возражений не принимаю. Ты что, Лешка, мы с тобой сколько лет не виделись, сколько литров не выпили, сколько анекдотов не рассказали!

Предчувствие тревоги во мне нарастало. Вета за спиной Влада принялась отрицательно мотать головой, угрожающе таращить глаза и крутить пальцем у виска. Но Влад уже закусил удила, пришпорил любимого мустанга — ему-то что, бывшему летчику-испытателю, привыкшему к чудовищным перегрузкам…

Краем глаза я искал источник тревоги, и уж никак не подозревал, что он воплотится в образе раскрасневшейся женщины с рюкзаком за спиной и двумя огромными сумками в обеих руках. Дальше произошла следующая цепочка событий: женщина толкнула Влада, тот — меня, я — Вету, а моя гибкая хрупкая веточка, не удержавшись на краю платформы, упала на рельсы прямиком под колеса электрички, следующей без остановок на большой скорости.

То, что я увидел в следующую минуту, запомнилось шокирующей хрупкостью человеческого естества. Наверное, раздались вопли, но я, ничего не слыша, в абсолютной тишине стоял у края платформы, разглядывая удивленное выражение бледного лица головы девушки, откатившейся мне под ноги, разрезанное пополам тело с какими-то длинными розовыми гофрированными трубками наружу, фонтаны алой жидкости… Я никак не мог понять, где же моя Вета? Чьё растерзанное тело лежит на рельсах? Кто я, и что здесь делаю?

Передо мной появилось, задрожало, поплыло лицо Владимира, как всегда растянутое насмешливой улыбкой — и я очнулся, и я понял, чьи это проделки. Впрочем, как-то трезво осмыслить происшествие мне помешал мрак, окутавший меня. Последнее, что мелькнуло в голове — была мысль: «Это что же, я тоже умер?» — и ответ из тьмы: «Нет, дорогуша, это было бы слишком просто!»

Вернулся в Ученый дом один. Как добрался, что делать, к кому идти — не знал. Я был как сомнамбула, тупой и бесчувственный. Мне на помощь пришел Василий. Он молча посадил в свою «Победу», молча повез куда-то загород и, только перед входом на дачу, понял, где я. Василий как полоумного взял под руку и довел меня до берега озера. Здесь крутились люди в форме, люди в белых халатах, подъезжали и уезжали автомобили. На моих плечах повисла Маруся, ее сотрясали рыдания. Наконец, женщина сквозь плач нараспев произнесла:

— Вот так, Алешенька, сам-то привез профессора из Америки. Выпили, поели и взбрело им в голову искупаться. Вот оба и… искупались, родимые! Врач сказал, что шансов никаких — долго под водой находились. Всё, Лёшенька, нет у нас Михалыча и этого как его… Майкела…

Из-за кромки леса вместе с офицером полиции вышел Игорь. Попрощавшись с полицейским как со старым другом, он подошел, положил руку мне на плечо и, глядя в глаза, произнес:

— Как ты? Слова воспринимаешь?

— Еще не понял, — просипел я чужим голосом.

— Мы же с тобой христиане! Так что и к жизни, и к смерти люди привычные. Давай, давай, приходи в себя и слушай последний приказ Михалыча.

— А ты здесь как очутился?

— Да эти оба, любители экстремальных купаний, вызвали меня сюда среди ночи. А я не мог отказать.

— Что за приказ?

— Едем с тобой в Сочи выбирать дом для Майкла и Михалыча. Они хотели в соседях жить. В спокойном месте на берегу моря.

— Так теперь уж не придется, — засомневался я.

— Ты же знаешь, последнее желание — закон. Это раз. А во-вторых, Михалыч все делал не для себя, а для всех нас, так что будем там жить. В-третьих, он попросил по ходу движения на автомобиле, — Игорь кивнул в сторону «Победы», — обозначить три-четыре места для остановки с ночлегом. Это чтобы Майклу показать наши красоты, и для отдыха — ведь они в годах, устают во время долгой дороги. Так что, пересаживаемся на мою «Ниву» — и вперед, на разведку!

Устроившись в стареньком советском внедорожнике, я разложил сиденья, прилег, отключился на часок, а, проснувшись, рассказал Игорю о происшествии с Ветой. Тот даже ухом не повел.

— Всё так и должно быть, — философски изрек он. — Раз девушку Бог прибрал, значит, она помеха в твоих делах. У меня, Леша, примерно так же было. Да я тебе рассказывал.

— Слушай, Игорь, а что, неужели нельзя без этих… потерь?

— Раз случилось, значит, нельзя. Ладно, ты того, поспи еще пару часов — вон какой ты усталый и разбитый. Как отдохнешь, я тебя разбужу, ты меня за рулем подменишь.

Во сне я разговаривал с Ветой, живой и невредимой, по-прежнему ироничной и спокойной.

— Что, Лешка, радуешься?

— Чему?

— Тому, что от меня отвязался. Теперь, поди, мне замену быстренько найдешь.

— Вот померла, вроде, а мысли у тебя только об одном, как бы мужика присвоить.

— Так всё же по Писанию. Не чли ли: «И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть».

— Удивительно, — изумился я, — столько слов в Евангелии, а ты именно эту фразу выбрала.

— Ибо жена, вестимо, — оставила она за собой последнее слово.

Вета исчезла из моего сна, на ее месте появилось дрожащее видение «Владеющего миром». С очаровательной улыбкой мошенника он сказал:

— А правда, мы с тобой хорошо играем? Давно не получал такого удовольствия.

— Это что, три жертвы за одни сутки — по-твоему, «хорошая игра»?

— Ой, да брось ты, всё идет своим чередом. Если считаешь, что количество жертв маловато, то можно и добавить! Играть, так по-крупному.

— Не смей, слышишь!

— Слышу, слышу, вот верю ли я!.. — Закатил он глаза. — Ладно, дрыхни, только не думай, что наши с тобой игрища закончились. Ты же сам не сдаёшься, упрямец. Сам повышаешь ставки в игре. Так что дрыхни и думай. Думай, Алешенька, думай!..

А что, может и правда, взять благословение и сдаться? Ведь этот «игрун» не успокоится, он же будет убивать снова и снова. А с другой стороны, как сказал старец, как учили святые отцы, враг человеческий способен гадить только в тех рамках, которые ему установил Господь. Ну в конце концов, стану управляющим компании «Россия лимитэйтэд» или чем-то вроде того. Неужто не справлюсь? Да уж получше некоторых нынешних правителей!..

— Только попробуй! — раздался голос снаружи моего сна. — Я тебя своими руками… Со слезами и рыданиями — но пристрелю, не дрогнет рука.

Я резко встал и оглянулся. Игорь вел машину, криво усмехаясь.

— Я что, во сне говорил?

— Ага, раскаркался, как ворон Эдгара По. Еще раз от тебя услышу насчет «сдаться» и стать управляющим «России элтэдэ» — не взыщи!

— Нечего чужие сны подслушивать!

— Какие же они «чужие»!.. Самые свои, родные. — Игорь притормозил. — Ладно, хватит отдыхать, за руль садись.

— А ехать куда? Ты маршрут проложил?

— А как же, смотри на карту и рули, — Он сунул мне мятую карту с красной линией трассы.

Стоило Игорю коснуться кожаной подушки разложенного сиденья, как он засопел, захрапел. Я снизил скорость до предела. Видимость ухудшалась, некоторые участки дороги не были освещены, луна скрылась за облаками, да еще от перелеска потянуло туманом. На развилке я свернул налево, проехал километров двадцать. Ни указанных на карте домов, ни заправки — пустыня, черная ночная пустыня. Наконец, в свете фар мелькнул силуэт человека, я остановился, вышел из машины, попытался его догнать. Окликнул его, человек остановился.

— Простите, не подскажете, как мне вернуться на главную трассу?

— Пойдем, покажу, — тихо произнес человек в камуфляжной форме.

Он повел меня вглубь перелеска. Мы зашли в развалины старого строения, он показал на верх стены:

— Залезай наверх, оттуда увидишь свою трассу.

Я стал карабкаться по кирпичной насыпи, камни под ногами шевелились, рассыпались. Ободрал руки, ударился коленом. Наконец забрался на верх стены, оглянулся, но в темноте ничего не разглядел. Вспомнились слова из школьного сочинения: «не видно ни зги». Крикнул человеку, что стоял внизу, молча наблюдая за мной. Тот басовито крякнул и произнес:

— Ладно, поиграли и хватит. Слезай.

И тут началась игра, мелькнуло в голове. Чуть ли ни на животе, обдирая колени и руки, сполз со стены вниз. Здесь уже меня ожидали еще трое мужчин, двое из них держали за руки Игоря.

— Деньги, документы, оружие клади на землю, — раздалась команда из тьмы.

Я достал бумажник, положил у ног. Один из них нагнулся, поднял, посветил фонариком.

Игорь освободил от захвата правую руку, полез во внутренний карман кожаной куртки. Рванул оттуда пистолет, но тут же по руке ударил тот, что стоял справа. Раздалось рычание из трех глоток. Следом блеснул огонь из автомата, сразу выстрелил пистолет, потом еще один.

На секунду вспышка огня осветила Игоря — на груди зияла дыра. Он все еще продолжал стоять, только медленно оседал, как в замедленном кино. Я рванул в сторону стены, завернул за угол, что есть мочи побежал в лес. За спиной раздались выстрелы, по стволам деревьев зачиркали пули. По лицу, по животу, по ногам хлестали ветви, но я бежал, бежал… Задыхался, ничего не видел, на удивление ни разу не ударился о ствол дерева.

Наконец, вышла полная луна, хоть с трудом, но я обнаружил нашу «Ниву», одиноко стоявшую на дороге. Сел за руль, рванул с места — и вернулся к тому повороту, с которого так неудачно свернул. Гнал машину на предельной скорости, выскочил на главную трассу, проехал еще километров тридцать и — отключился.

…На этот раз передо мной встали во весь рост все четверо: Игорь, Вета, Михалыч и Майкл. Они улыбались, живые, здоровые, красивые, особенно на фоне оранжевого восхода солнца.

— А меня? — пролепетал я. — Меня почему с собой не взяли? Я тоже к вам хочу!

— Рано тебе еще, — за всех сказал Михалыч. — У тебя работы — на сто лет хватит. Ладно, Алексей, отдыхай. Досталось тебе сегодня…

Четверка растворилась в алом восходе, им на смену появился — куда же без него! — пресловутый Владимир.

— Ой-ой-ой, подумаешь, досталось ему, — дурашливо запричитал «субъект мрака, типо владеющий миром». — Мы же только начали играть, не так ли. —  Он подмигнул по-свойски. — Ты, Алешка, не расслабляйся, наши приключения впереди. Ты же понял, я тебя еще не раз навещу! Пока-а-а!

 

 

Другие произведения автора:

На Голгофе

Погружение в народ

Моя маленькая большая любовь ч.3