Запоздалое раскаяние

Владислав въезжал по шоссе в новый день, въезжал навстречу утру под музыку «Доброе утро, Америка!», слышавшуюся из его автомагнитолы, въезжал в город, где прошли его детство и юность. Он действительно вспомнил об Америке, в которой побывал полгода назад, когда улаживал дела своей фирмы.

         Как же давно он не был здесь. Не навещал могилы своих родителей. Всё некогда. Всё дела, дела. А ведь и дела-то начинались именно здесь. Тогда он сделал беспроигрышную ставку, связавшись с левыми — на их идеи в ту пору был большой спрос, если не сказать — политическая мода. А они, в свою очередь, сделали ставку на него — молодой, амбициозный, перспективный, только что отучившийся в университете, окончив факультет политологии. Пройдя от них в городскую Думу, Владислав вскоре публично объявил о том, что разочаровался в левых идеях, примкнув к правящей партии, там обзавёлся нужными знакомствами, связями, ещё через некоторое время открыл свой собственный бизнес, который теперь всё больше и больше набирает обороты, вышел уже на международный уровень.

         Одно только плохо. Стала беспокоить та откровенная низость, что допустил он в самом-самом начале своего политического и делового пути. Впрочем, если разобраться, вся его биография, начиная со школьных лет, состояла из одних только низостей, в чём он и сам признавался по крайней мере — самому себе, не питая насчёт своей собственной персоны никаких иллюзий. Но это была низость особого рода, допущенная Владиславом по отношению к его родной сестре Галине, которую он отправил в психушку, дав «кому надо» соответствующую сумму, сделав это просто для того, чтобы она ему не мешала в тот момент его жизни, да к тому же — пресловутый квартирный вопрос. Это сейчас для него нет особой разницы — покупать сигареты, или покупать квартиры, но тогда-то, тогда... «Теперь и сестричке квартирку бы купить не помешало, и н-ную сумму выплатить, чтоб за старые обиды претензий не имела», - подумывал он покручивая баранку. А солнце поднималось всё выше и выше. Пробуждался день. Окраинные улицы городка, в который уже успел въехать Владислав на своей машине, заполнялись прохожими.

         ...Вот и здание психиатрической больницы. Ни чуть не изменилось. Войдя внутрь, Владислав ощутил всё тот же специфический омерзительно-тошнотворный запах, что был здесь и тогда, когда он приходил сюда в последний раз много, много лет назад, улаживая своё грязное, подлое дело. Этот запах не спутаешь ни с чем, ни с каким другим запахом.

         Кабинет заведующего отделением. Нет, Владислав не знаком с этим врачом — тогда его не было здесь. А все те, которые были … Как говорится, «иных уж нет, а те далече». Он внимательно выслушивает Владислава, и с минуту помолчав отвечает:

         -Ну, что я могу сказать относительно вашей сестры... Конечно, её можно было бы отпустить с вами и я бы не стал возражать, да и никто не стал бы... Но... Как бы это выразиться поточнее?... В общем, я вам её покажу, а вы сами решите: хотите ли вы её забрать, такую, какая она сейчас. Причём, дальше с ней будет только всё хуже и хуже.

         Врач позвонил по селектору и через несколько минут в ординаторскую ввели … даже не человека, а какое-то существо с мертвенной желтизной на том, что должно было являть собою подобие лица, с отсутствующим взором, существо, в котором Владислав не сразу, с превеликим трудом узнал то, что было когда-то его родной сестрой. Она не узнавала никого, ни на какие слова и вообще ни на что и ни на кого не реагировала, не понимала и не воспринимала ничего из происходящего вокруг. Владислав понял, что такую её он не сможет забрать при всём желании.

         Он сходил в ближайший магазин. Купил там несколько пакетов фруктов, несколько тортов, кексов и рулетов, шоколада плиток двадцать — это угощение для сестры. Всё он передал должным образом через сотрудников психбольницы. С тяжёлым чувством сел за руль и надавил на газ.

         Владислав уезжал из этого города, из города своих детства и юности, из города, где всё начиналось. Уезжал навсегда, не сомневаясь ни секунды в том, что не вернётся сюда более никогда.