Взрослые никогда не врут

16 ноября 2013 — Наталья Малиновская

 Какой редкий тихий вечер!  

Мама отложила школьные тетради и институтские  учебники, папа-хозяйственные дела. 

Осень, промозглая и ветреная, свистит за окном, шлепая на оконные стекла мокрые коричневые листья, а у нас топится печь. Свет выключен, и по стене скачут всполохи огня, прорывающиеся сквозь чугунные кружки плиты.

 
Папа пожарил семечки, а мне-каштаны. Никому из моих друзей родители не покупают каштаны, но мой одессит-папа имеет представление о том, как они вкусны. Мне нравятся и сырые каштаны, но жаренные-это что-то особенное! Папа кладет их в духовку и закрывает дверцу. Хлоп-хлоп-хлоп! Это лопается скорлупа. Пора доставать! Папа сгребает кочергой каштаны в тарелку и ставит ее на стол. 
Какой аромат! 
Прикасаться к ним запрещено: горячо! Надо ждать. 
Но как они пахнут... 


Я стою у стола и пристально смотрю на  лакомство. Оно  доступно любому французу и почти незнакомо детям с Кубани. Папа разламывает скорлупу и выкладывает желтые очищенные орехи на тарелочку. 
Вот сейчас уже можно? 
Можно! 


Какой чудесный вечер! 
Я ем вкуснейшие каштаны, папа и мама негромко переговариваются, всполохи от огня печи  прыгают по стене... 
Я потихоньку засыпаю... 
Совершенно счастливая...

Я открываю глаза и вижу над собой звездное небо. Звезды, крупные и мелкие, ослепительно яркие. Даже глазам больно. Меня обдает ледяным ветром. Особенно холодно ногам. И неудивительно: мои ноги высунуты из одеяла, в которое я завернута. 
Как маленькая. 
Одеяла хватило только до колен. И это тоже неудивительно: я ведь выросла из него, моего детского ватного одеяльца, я уже большая, мне пять или шесть лет...

Я большая, но папа несет меня, завернутую в одеяло, на руках, как маленькую. 
Я поворачиваю голову набок и вижу красивую белую машину с красным крестом. «Скорая помощь». 
«Скорее-скорее, заносите ребенка!»-слышу я чей-то голос.  

Я что, сейчас поеду на этой машине?! 

Ах, как жаль, что этого не видит никто из моих друзей!.. Вот бы позавидовали! Но тогда они увидят, что меня несут на руках! В одеяльце! Как маленькую. А это плохо. Дразниться начнут... 
На этих путаных мыслях все обрывается. 
Темно.

Белый потолок, теряющийся в сумеречной высоте, я лежу на твердой лежанке, рядом со мною стоит выкрашенная в зеленый цвет палка, на самой верхушке которой - банка с прозрачной жидкостью. От нее к моей ноге тянется трубочка, которая заканчивается длиннющей толстой иглой. Игла торчит прямо в моей ноге. 
Какой ужас! 
Даже у соседки бабы Паши я не видела такой большой и толстой иглы. А ведь баба Паша-швея. Самая большая игла среди множества воткнутых в специальную подушечку называется «цыганка». Почему? Все цыгане - черноволосы и смуглы, а иголка серебристая - такая же по цвету, как и остальные. 
Почему же именно она – «цыганка»? 
Надо у мамы спросить... 
Темно...

Я открываю глаза, моя голова повернута направо. 
Там,  у стены, стоит кровать, на которой спиной ко мне сидит женщина. 
«Лена, Леночка!»-повторяет женщина.... 
Интересно, кого она зовет? 
На подушке видна косичка. С ленточкой.  Значит, на кровати лежит девочка по имени Лена. 
У нас на улице нет девочек с таким именем. 
Есть Вера...Оля... Катюшка... 
Темно.

Голова повернута налево. 
Пустая кровать и окна. Маленькие. За ними - ночь. 

«Лена,Лена...»-слышу я знакомый голос.
 
Это та тетя, что сидит на кровати справа. 
Почему девочка ей не отвечает? Это же нехорошо. 
Когда тебя окликают, нужно сказать: «Да!»  Надо  это объяснить девочке.
  
«Леночка! Лена!»-снова зовет девочку мама. 

Что же девочка молчит? Может, спит крепко? Тогда зачем  мама ее будит? Я пытаюсь повернуть голову направо... 
Темно...

Глубокой ночью я просыпаюсь. Мне легко и прохладно. Я обвожу глазами незнакомое помещение. 
Кровать слева. Пустая. 
Три черных небольших окна. 
Кровать напротив, на ней - маленькое тельце, укрытое одеялом  почти с головой. Кровать большая, а человек маленький. 
Справа - такая же большая кровать. Тоже пустая. На стене - коврик, на коврике - несколько  ярких картинок, прикрепленных кое-как. Постель застелена покрывалом, белая подушка стоит, растопырив уши, как заяц. 

А где тетенька? Где Лена, которую она все время звала? 

Рядом с моей кроватью - тумбочка, а на ней... ах! Несколько резиновых игрушек! 
Девочка, закутанная в шаль, как Катюшка, с круглыми синими глазами, как у Катюшки, моей подруги. 
Доктор Айболит в белом халате и белой шапочке-таблетке с красным крестиком. В руке он держит белый чемоданчик с таким же красным крестиком. 
Зеленый крокодил. Маленький, но страшноватый. Зубы вон какие острые! 

Я уже знаю, что главная прелесть таких игрушек не только в том, что они не тонут, а в пищалке! Все пищалки пищат по-разному. 
И еще. Резиновая игрушка все же тонет, если ее погрузить в воду и все время сдавливать!!! Потом потяжелевшую игрушку можно достать из воды и, сжав ее, пустить струю в сторону, например, вредного Вовки. Он частенько обливает нас, девочек, набрав воды в велосипедный насос. А если все это сделать двумя игрушками сразу?!  Здорово получится. Поймет тогда, каково это: в мокром ходить! 

Интересно, чьи это игрушки? Из четырех  кроватей две пусты. Нас в палате двое. Второй человечек спит. Так что можно поиграть этими игрушками. Но дотянуться до них я не могу. Ну и ладно. Сейчас слезу с кровати, подойду к тумбочке, возьму игрушки и немного поиграю. Никто ведь не обидится? 

Я потихоньку поднимаюсь. 

Голова кружится, как после качелей...
Я скатываюсь с высокой кровати на пол, как с горки...

До тумбочки-пара шагов. Я же  беспомощно сижу на холодном полу и не знаю, что делать: Я НЕ МОГУ СТАТЬ НА НОГИ! Такого еще не было. Как и большинство моих ровесников,  я больше бегаю и прыгаю, чем хожу, а  тут... Голова кружится, и такое бессилие!
Я кое-как передвигаюсь к ножке кровати. Сейчас ухвачусь за нее и встану! Не тут-то было. За ножку я ухватилась, а подняться сил нету...


В комнате полумрак, горит только одна  лампочка под потолком над дверью, и от этого тусклого света становится еще холоднее. Я неоднократно делаю попытки подняться, держась за спинку кровати, один раз это даже получилось, но ноги подломились,  и я упала, больно ударившись рукой. Рядом нет никого, кто мог бы помочь. 

«Мама!»-пытаюсь крикнуть я, но вместо крика - только слабый шепот. 
Да что же это такое?! 

Я не могу встать. 
Не могу забраться на кровать. 
Не могу позвать на помощь. 
Я сижу на холодном полу, а кровать надменно возвышается надо мною. Вдали белеет недосягаемая тумбочка с заветными игрушками. 

Где же мама? 
Как она могла меня оставить здесь, в чужом месте, совсем одну? Ночью! 
Слезы текут сами собой. Мне не стыдно плакать, ведь меня никто не видит. И не слышит.
Открывается дверь, и в проеме появляется фигура в белом.

«Это что такое?»-возмущенно окает фигура голосом Нины Сергеевны, катюшкиной мамы. 
«Ты чего на полу-то?»-сердито вопрошает она, подбегая ко мне. 
Нина Сергеевна поднимает меня, кладет на кровать и укрывает одеялом. 
Как хорошо! Хоть кто-то знакомый...

«Что случилось?»-слышу я чужой уплывающий голос. 
«Да вот встала, наконец, а силушки-то мало,» -отвечает Нина Сергеевна. 
Голоса удаляются, удаляются... 
Темно.

Солнечное утро. Меня будит тетенька в белом халате. У нее смешные черные круглые очки. И глаза круглые. 
«Сама кушать будешь, или тебя покормить?»-спрашивает она. 
Странный вопрос! 
Я такая большая, а меня кормить собираются! 

Тетенька помогает мне сесть, прислонив спиной к подушке. Голова кружится и, к моему глубокому удивлению, я не могу удержать в руках ложку. Тетенька в черных очках терпеливо кормит меня блюдом, которое называет «бульон с сухариками». 
«Вот покушаешь и окрепнешь,»-приговаривает она. 
Оказывается, кушать-тоже труд. 
Сухарики остались нетронутыми: у меня просто не хватило сил их разгрызть.  
Я так устала.... 

Тетенька укладывает меня на подушку, укрывает одеялом и направляется к кровати напротив, где уже сидит маленькая коротко стриженая девочка. 
«Будем кушать бульон, станем сильными,»-приговаривает тетенька в очках. 

Девочка громко хрустит сухариками,  и этот звук отдается в моей голове.
Хорошо, что никто из моих друзей не видел, как меня кормили из ложечки. Я так соскучилась по ним, по маме... 

Где же моя мама? Почему я ее не вижу? И где девочка Лена? И ее мама? 

Я смотрю на тумбочку. Помимо игрушек там стоит маленький прозрачный флакончик. 
«То мама тебе принесла,-говорит тетенька.- Не стала будить. Это духи. Называются «Жасмин». 
Девочка напротив накормлена, укрыта одеялом. Тетенька погладила ее по голове, как несколько минут назад и меня. 

Я не видела  маму уже очень давно. Почему же она не приходит ко мне? 
И папа, и деда...

«К тебе часто приходят,-садится рядом со мною на краешек кровати добрая тетя в черных очках.-Просто ты этого не помнишь. Ты очень долго спала. Мама ухаживала за тобой целый месяц и жила в этой палате. Потом тебе стало лучше, и мама вышла на работу. Она приходит сюда очень рано, когда ты еще спишь. Больница же на другом конце города. Вот она и приходит затемно, чтобы на работу успеть. Так что не плачь, никто тебя не бросил и не забыл.» 

Оказывается, я плачу. Когда голова  лежит на подушке ровно, то слезы растекаются каждая в свою сторону: из левого глаза-влево, из правого-вправо. Слезы намочили волосы, подушку и даже затекли в уши.
«Тебе подать игрушки и духи?»-спрашивает тетя издалека. 
Я хочу ответить, но вдруг наступает ночь. 
Темнота.

Я открываю глаза. 
Солнышко! Яркое. 
Девочка с кровати напротив стоит у окна. С обратной стороны окошка - люди, они размахивают руками, что-то говорят, называя девочку по имени. 
Я привстаю. Рядом со мною на одеяле - резиновые игрушки и флакончик духов. Можно поиграть. Я тянусь к резиновой девочке с синими глазами. Игрушка пахнет, как новенький мячик. 
"Привет, Катюшка!" 
Я тихонько сжимаю ее, и раздается писк: "Привет!"
А вот открутить крышечку у флакончика у меня не хватает сил. Я подношу его к носу и... не чувствую никакого запаха. Надо попросить добрую тетю в халате открыть флакон. 
Опять ночь. 
Темно.

Я открываю глаза. Мама. 
«Что же ты так долго не шла?»-хочу спросить я у нее. 
У мамы влажные глаза, и в темных волосах поблескивают искорки тающих снежинок. Мама принесла мне еще один флакончик. Духи называются «Сирень». Мама открывает флакон, и несколько капелек падают на одеяло и подушку. 
Я опять не чувствую запаха. 
Что за странные духи? Совсем не пахнут...

«Мама, почему я здесь, а не дома?»-спрашиваю я. 
«Ты заболела. Сильно-сильно. И тебя забрали в больницу. А теперь тебе лучше.»  

Надо же: заболела...

«Мама, а где Лена?»-спрашиваю я. 
Мама внимательно смотрит на меня: «Какая Лена?» 
«Девочка, что лежала здесь!»-указываю я на пустую кровать справа.  
«Мне пора, скоро стемнеет, а до дому еще добираться через весь город,»-говорит мама и торопится к выходу.

Несколько раз ко мне приходил дедушка. 
Тетенька в черных очках подводила меня к окну, а стоящий на улице деда утирал слезы. Мама вот не плачет, а деда почему-то... 
Я прижималась лбом к холодному стеклу, покрытому по краям ледяной корочкой,  и лед потихоньку таял, стекая каплями на подоконник. 

Вот я и дома. 
Уже весна. 
Я иду к Катюшке. Всегда такой близкий путь кажется мне бесконечным. Один двор, другой... Наконец, катюшкин забор. Катюшка стоит во дворе, хорошо, что звать не надо. Я так устала, что не могу открыть калитку, и Катюшка бросается ко мне вприпрыжку. Она сообщает мне последние новости. 

Во двор выходит Нина Сергеевна. 
«Сама пришла? Как себя чувствуешь?»-строго спрашивает она. 

Всегда она такая: строгая и неулыбчивая.
 
Фронтовая медсестра. 

Всю войну прошла. Там не до улыбок было. А сейчас-просто медсестра. В детской больнице. Тоже-веселого мало...
Мне кажется, что Нина Сергеевна все время сердится: «Мама знает, что ты здесь?» 
Я киваю головой, сажусь на чурбачок и осматриваюсь. 

Голые деревья машут своими ветвями. Как будто множеством рук с длинными пальцами. Под листвой их совсем не видно.  
Чего они машут? Может, тепло зовут? 

Когда меня увозили, была осень, промозглый холод и дождь. 

Когда я научилась ходить и подошла сама к маленькому окошку, то на улице лежал снег и два одинаковых мальчика, пришедшие «проведать» мою соседку по палате, бросали друг в друга снежками. А снег-это зима. 
Сколько же времени я провела в больнице?  

Прошло несколько лет. Однажды по дороге на кладбище, где похоронены наши родственники, мы с мамой зашли в магазин. В этот раз мама, никогда даже не смотревшая в сторону дорогих шоколадных конфет, вдруг купила их целый кулек. Вот тебе и раз, с чего бы вдруг? 

И дальше из магазина мы пошли не  привычным маршрутом: мимо заветного дома, окруженного штакетником. 
Там, во дворе этого дома, ходили курочки необыкновенной красоты: черные в белый горошек. "Цесарки,"-сказала мама. 
И, хоть мы всегда торопимся, мама разрешает мне постоять у забора и полюбоваться изящными курочками-франтихами. Ишь какие: нарядились!

В этот раз мы свернули на каменистую мостовую узкой улочки и подошли к низенькому невзрачному зданию. Мама приоткрыла дверь, и мы очутились в крохотной темной прихожей. Нам навстречу вышла женщина в белом халате. Мама назвала какое-то имя, женщина кивнула головой и скрылась за дверью. Мы вышли на улицу. Я не спрашивала, чего или кого мы ждем. Наконец дверь открылась, и на пороге показалась невысокая полная женщина в черных круглых очках.

Да ведь это.... Это ведь та самая тетенька, что кормила меня из ложечки, расчесывала по утрам и укрывала одеялом до самого подбородка по вечерам!!!

Женщина щурилась, пытаясь узнать нас, а мама быстро подошла к ней и подала кулек с конфетами. 
«Спасибо Вам за заботу,-сказала она медсестре.- А это-Наташа. Выздоровела, как видите.» 
Женщина смущенно приняла подарок. 
«Выросла! А была вот такая!» - и она опустила руку ниже моего плеча.
«Не помнишь меня, детонька?-спросила она.-А я вас всех помню. Ты в этой палате лежала.» И она подвела меня к маленьким окошечкам. 
«Вот эти три окна твоей палаты. Помнишь?» 
«Скажите, а девочка Лена, что лежала на кровати у стены, она тоже выздоровела?»-задала я беспокоящий меня все эти годы вопрос. 
Медсестра посмотрела на маму, прижала меня к себе и произнесла: «Конечно, деточка! Маленькие ведь не умирают! Маленькие выздоравливают. Всегда! Им жить и жить надо!» 

Она погладила меня по голове,  они с мамой отошли в сторонку и недолго поговорили.  Мама была очень взволнована, как-то подозрительно шмыгала носом, подносила платочек к глазам и почти не смотрела в мою сторону. 
Потом тетенька помахала нам рукой и скрылась за некрашеной дверью. 

«Какая она хорошая и добрая,»- подумала я.

И впервые в жизни не поверила взрослому человеку. 

Потому что помню сквозь туман болезни сокрушенный мужской голос: «Так и не вытянули мы Леночку. Никак не привыкну, что люди умирают. Особенно дети.»  

Я это очень хорошо помню...

А, может..., может, мне все-таки это привиделось-прислышалось в горячечном бреду, и девочка Лена жива и здорова и никогда не лежала в палате с тремя окнами?!... 

«Мама,-спрашиваю я.-А чем я болела?» 
«Не знаю,-пожимает плечами мама.-Доктор сначала говорил, что надежды почти нет, потом, что нету никаких гарантий, что это не отразится в будущем. Лечили наугад, потому что  точного диагноза так и не поставили.» 

И мама опять достает платочек. Второй раз за день. 

Ну что ты плачешь, мама? Все закончилось хорошо, да по-другому и быть не могло, сказала же  медсестра в черных круглых очках : «Дети не умирают!» 

Хорошие слова. Надо их запомнить. 
Взрослые ведь никогда не врут? 
Да, мама?
© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0145165 от 16 ноября 2013 в 19:15
Рейтинг: 0Голосов: 0308 просмотров

Нет комментариев. Ваш будет первым!