Великий побег

Странно начался этот день. Ещё более странным образом заканчивается. Утром он был один, а теперь их двое, каждый — со своей бедой, с болью и опытом прежней жизни. Она тоже с утра ещё была одна. Не совсем, конечно, одна. У неё была мать и отчим, кстати — уже третий. Два первых, так же, как и её родной отец, скончались от пьянства. «Что-то подозрительно везёт матери на пьющих мужчин», - часто думала она. Не оттого ли, не от пьянства отца, страдает она эпилепсией фактически столько, сколько себя помнит. Однако, школу кончила нормальную, не специализированную, а ещё — музыкальную школу. Чуть позже — курсы машинописи и стенографии. Да, не довелось по этой специальности поработать — болезнь помешала. Хотелось и музыкальное образование продолжить, да не вышло — по той же причине. Большую часть жизни жила на пенсию по инвалидности. Матери как-то всё не до неё было. Всё своей жизнью занималась. Хотя, за это и осуждать трудно. Большинство родителей в подобных случаях от таких детей с самого начала избавляется, определив их в казённые заведения соответствующего профиля, после чего, как правило, напрочь забывают о самом факте их существования — так что ей ещё повезло.

         Никогда не забыть, как пришлось ей однажды ехать по делам в областную столицу, в город Ростов-на-Дону. Назад возвращалась уже затемно. В автобусе случился припадок. Была поздняя осень. Её просто вынесли из автобуса и положили на холодную землю. А сами дальше поехали. Это примерно на полдороги произошло между Ростовом-на-Дону и её родным Новочеркасском. Больше автобусов в тот день не было. Денег при себе у неё тоже не было. Пришлось идти пешком — почти 20 километров. Дойдя до разъезда, в темноте свернула не туда, через некоторое время стала всё более и более поражаться незнакомой местности: какие-то ларьки, придорожные кафе, которых сроду не видела по дороге в Новочеркасск. Потом узнала на посту ГАИ, что сбилась с дороги и идёт в сторону города Шахты. Что было делать? - Потопала назад. Вокруг уже рассветало. В блёклом свете нарождающегося стылого утра увидела далеко впереди себя и тот злополучный разъезд, тогда и поняла, в чём же состояла её ошибка, допущенная в темноте. Кое-как добралась и до города, и до дома. Никому до неё дела не было.

         ...А у него своя история. И своя боль. Только — когда она началась? Может в армии, ещё тогда, когда мотало его — из стороны в сторону — в вагоне на непривычной для нашего человека узкоколейке, по которой гнала его судьба к месту службы в ГДР. В части наверное повезло — не было пресловутой «дедовщины», уже пустившей к тому времени в нашей армии свои глубокие корни. Разве, кто из старослужащих «салагой» обзовёт — вот и вся «дедовщина». Так что жить было можно, служить — тоже. Кстати, после того, как демобилизовался, в армии по призыву стали служить по два года, а не по три как ему довелось. Да, только вот что-то не то с ним стало происходить буквально с первых дней армейской службы. Голова была какая-то нехорошая, тело казалось не своим, всё происходящее воспринималось как-то отстранённо, словно через какую-то невидимую перегородку, что-то гнетущее, не поддающееся никакому пониманию, никакому логическому осмыслению незримо присутствовало вокруг него, над ним и в нём самом, а ещё — какая-то беспочвенная тревога, какой-то безотчётный страх, который подавлять в себе становилось всё труднее и труднее с каждым днём, но он подавлял, всё более и более уходя в себя. Однако, как бы и что бы там ни было, но дослужил. Дослужил до конца. Вернулся домой. Пошёл работать на завод. Но облегчения не наступило. Пришлось обратиться к врачу-психиатру.

         ...Он помнит тот день, когда начался процесс оформления инвалидности по его психиатрическому заболеванию. Двор городской психбольницы под синим морозным небом, на котором в этот ранний утренний час ещё виднелись звёзды. Так рано приходится занимать очередь в здешнюю лабораторию, работающую всего полчаса.

         Он вышел, ощущая боль в проколотом пальце. Казалось, что мороз усиливает это покалывание. Он бросил вату на снег, тронутый первыми отблесками рассвета, подобно тому, как вата была тронута цветом запёкшейся крови. Прошёл, похрустывая каблуками зимних ботинок, в сторону проходной. А ведь сегодня после обеда предстояло ему ещё вдвоём с матерью забирать отца из онкологии — его просто выписывали умирать, как часто там поступали.

         Давно это было... Давно... Теперь уже ни отца, ни матери нет в живых. Позади четыре раза пребывания в психиатрической больнице с последующем лечением в дневном стационаре при городском психиатрическом диспансере, затянувшиеся — ни много, ни мало — на шесть с половиной лет, оформление бессрочной инвалидности, её нерабочий группы, хотя и поработать потом ещё довелось, но то уже, как говорится, отдельная тема. И ещё много чего было. И ночи одиночества и летом, и осенью, и зимой, и весной, и бесконечная вереница однообразных дней, сливающихся во что-то безликое, наполненное только тиканьем старых механических часов на тумбочке, впрочем, теперь уже и часы эти безнадёжно поломались от времени, что сами же и отсчитывали.

         И вот сегодня эта странная встреча, тоже удивительно затянувшаяся — едва ли ни на целый день — и теперь продолжающаяся под крышей его дома, доставшегося по наследству от умерших стариков-родителей. Хотя, какой это дом... Так, две комнаты, правда, с отдельным входом, в доме старой постройки, затерянном во дворе среди таких же домов на одной из тихих окраинных улочек, где мало что изменилось едва ли не с дореволюционных времён.

         То всегда такой молчаливый был, а тут и нашлось что сказать — и ему, и ей — целый день уже говорят, наговориться не могут.

         -А давай куда-нибудь уедем, никому ничего не сказав. Будем жить без врачей, без лекарств и без болезней, подальше от всего, и от моей мамы с отчимом - тоже. На новом же месте новая жизнь начинается. Пусть болезни в старой жизни тогда останутся, - это она сказала.

         -А на что ж мы будем жить, и где?, - он в недоумении, да и есть от чего.

         -Найдём, - отвечает она. Тихо так отвечает, будто боится как бы кто не услышал. Хотя кто их здесь может услышать-то?

         -А откуда ты знаешь, что, уехав отсюда, мы не будем болеть?

         -Не знаю.

         -А зачем тогда говоришь?

         -Я просто в это верю.

         Так и исчезли они из города. Её мать искала. Его искать было некому. Врачи тоже их вроде бы искали. Да так никто их и не нашёл. Наверное, и поиски такие были — так только, для приличия. А что с ними стало на новом месте, и где это место находится — не знаю, потому зря говорить не буду. Впрочем, если бы и знал, то ни за что бы не сказал. Но верю, что их болезни остались в прошлом. Наверняка не знаю и не могу знать. Потому и не утверждаю. Я тоже просто в это верю.