У самого синего моря...

1 апреля 2012 — Александр Ерлыков

           Карета скорой помощи доставила Кольку Скворцова в больницу прямо с турбазы. Сюда, в инфекционное отделение, парень попал в бессознательном состоянии и многого, из первых дней пребывания здесь, просто не помнил. Банальный укус комара, расчёсанный вечером, наутро поставил молодой организм на грань жизни и смерти…
.       Но кризис миновал, и навалилась больничная скука.
         В четырёхкоечной палате он был один. Единственное развлечение - книги. Даже окно его палаты на первом этаже глядело на глухой бетонный забор, за которым можно было увидеть только крыши, проносившихся мимо, трамваев, да кроны тополей.
         Когда от букв уже начинало рябить в глазах, а лечебных процедур не предвиделось, он брал сигареты и по чёрной лестнице выходил на задний двор отделения.
Помытая недавней грозой, скамейка блестела на солнце свежей краской, под которой угадывались коржи старой. Она была тёплой и удобной для спины…
         Гуляло лето.
         Шёл сезон рыбалки с тёплыми туманами по утрам.
         Колька злился, что жизнь проходит где-то в стороне от него. Ему казалось, что там, за забором, происходит что-то такое, чего нельзя пропускать; что мир, с его заботами и ежеминутной кутерьмой, летит во Вселенной без него – без Кольки, а он лишь созерцает этот серый больничный двор!.. Удрученный такими мыслями, парень возвращался в полумрак палаты, ложился на койку и опять принимался читать…
         После обеда в палату заглянула пожилая сиделка:
      - Не спишь? Вот тебе сосед, чтоб скучно не было, - и ввела мальчика. - Занимай вон ту койку у окна! – сказала она ему и тихонько подтолкнула в спину.
         Но мальчишка, постояв в растерянности ещё мгновение, вдруг перекосил рот и, не издавая не единого звука, разревелся.
      - Ну-ну! Не плачь! – сухо бросила женщина и поспешила выскользнуть за дверь.
      На вид мальчику было лет пять-шесть. Ребёнок, как ребёнок. Худенький, с бледным заострённым личиком, светлым ёжиком волос на голове, голубыми глазами и прожилками на висках. Пожалуй, от всех детей он отличался только одним – красным, в пол щеки пятном, издалека похожим на контуры Африки.
      - Чего блажишь-то? – весело спросил Колька. – Меня что ли испугался? Так я не кусаюсь!
         Мальчишка резко обрезал плач, и буркнув: "И ни чё я не испугался!" – сел на койку напротив.
      - Ну что, давай знакомиться? Я Коля, – и протянул руку.
      - А фамилия? – недоверчиво переспросил пацан.
      - Скворцов.
      - Рябиков Костя, – деловито представился он и вложил в большую Колькину ладонь - свою. – Меня из реанимации перевели. А ты с чем тут?
   - У меня "Рожа".
   - Это у меня "Рожа"! – возмущённо возразил Костя. – А у тебя на лице я чё-то ничего не замечаю!
      - Так у меня на голени!
      - Да ну-у!.. Покажи!..


      Костя быстро освоился в палате – пощёлкал выключателем, выгреб из своей тумбочки старые бумажки и бросил их в корзину, посидел на всех свободных кроватях… Делал всё это он по-взрослому деловито, с некоторой нарочитостью, явно подражая кому-то. Но взрослость его пропадала мгновенно, когда медсестра приходила ставить укол или приносила таблетки. Он покорно сносил всё, как бы понимая, что без этого не обойтись, а потом плакал, неумело вытирая ладошками глаза. Колька хмурился и как мог, успокаивал малыша:
   - Костик, ну перестань! Мы же мужики?
   - Ых-м… - вздыхал мальчишка.


         Ночью Костя долго не засыпал и, ворочаясь, что-то шептал в темноту. Временами шёпот прерывался чуть слышным плачем и тогда Скворцов вставал:
      - Ты что, малыш? Что-нибудь болит? Может, пить хочешь?
         На все вопросы Костик отрицательно мотал головой. Но как только Николай ложился, шёпот, похожий скорее на молитву, а за ним и плач повторялись.
      "Скучает без мамки", – думал Скворцов. – "Ничего, привыкнет…"
      - Хочешь, я тебе сказку расскажу? – спросил он, поднявшись в очередной раз.
         Костя кивнул.
      - Ну, тогда слушай…
Мальчишка подтянул одеяло к подбородку, словно ожидая чего-то страшного.
      - Жили-были старик со старухой у самого синего моря…
         В коридоре скрипели половицы под ногами сиделки…

      Утром палата пополнилась ещё одним обитателем.
      Долговязый и рыжий, с засаленной челкой, он появился на пороге палаты неожиданно, без стука. Его носки канареечного цвета смотрелись смешно в сочетании с кургузой пижамой.
   - Савва, - представился мужичок, и это было единственное слово, какое он произнесёт за несколько дней с момента появления.
      Всё остальное время Савва лежал, либо отвернувшись к стене, либо читая одну и ту же газету, которая обнаружилась у него в тумбочке.
      Скворцов для себя сделал вывод, что, наверное, мужчина находится в том возрасте, когда общаться с двадцатилетним пацаном безынтересно, а с пятилетним – скучно. Что касательно Кости, то он лишь однажды произнёс в сторону молчуна:
      - У Вас тут…- показывая пальцем на упавшее с изголовья кровати полотенце, но, не увидев ни какой реакции, поднял его с пола и водрузил на прежнее место.


      Дни были тягучими, как смола. За окном искрились и шлёпали в ладоши тополя. Летел запоздалый пух. В воздухе висела предгрозовая духота.
      Костя быстро шёл на поправку, и теперь целыми днями охотился с хлопушкой на мух. Когда это занятие ему надоедало, он подходил к Скворцову:
   - Коля, давай порисуем? – и, не дожидаясь ответа, шлёпал к своей тумбочке за тетрадкой и карандашом, какие Скворцов выпросил у кастелянши специально для Кости.
   - Что рисовать будем? – спросил однажды Николай.
   - Трактор! – оживлялся Костик, и, прижавшись щекою к Колькиной руке, следил за рисунком.
   - А у тебя папа кем работает?
      Костя промолчал.
   - Он, наверное, на тракторе работает? – настаивал Колька.
   - Нет… - буркнул мальчишка.
   - А кем?
      Костя вдруг, будто с обидою, отпустил руку Скворцова и вполголоса, чтоб не услышал Савва, почти зашептал:
   - Он вообще не работает!
   - Болеет что ли? – так же, шёпотом спросил Колька первое, что пришло на ум.
   - Он водку пьёт… и дерётся! – ответил пацан и беззвучно заплакал.
      Странной и пугающей была эта манера Кости – беззвучно плакать. Есть слёзы в три ручья, есть раскрытый рот и вздувшиеся венки на лбу и висках – нет звука. Вдохнул ребёнок полной грудью, отключил голосовые связки и – долгий выдох… Вдохнул, отключил – выдох…
   - Костя! Ну, ты опять плачешь! Что ж ты, как дождик – всегда мокрый?
   - Мокрый дождик? – переспросил Костя. – А разве дождик бывает сухим? – и заулыбался.
      Заплаканный, он весь светился какою-то своею тихой радостью, как светлячок среди ночной травы.
      …Уже вечером, когда всё в больнице затихло, а Николай рассказывал мальчику очередную сказку, Костя оборвал Скворцова на полуслове и зашептал:
   - Он бьёт меня, если я плачу, - и, подумав, добавил – или громко смеюсь…
   - Кто? Папа?
      Костя закивал.
   - А мама?
   - Мама? – Костя как-то грустно вздохнул…

   За ту неделю с небольшим, пока Костя находился в этой палате, к нему только раз приходила женщина, которую он встречал без особой радости. Из-за объявленного в отделении карантина посетителей не пускали, и она переговаривались с Костей сквозь сетку на окне:
   - Костик, сЫночка, ты прости мамку, что так редко приходит – дома делов куча!..
      По её лицу, одежде, манере говорить, не трудно было догадаться, что женщина не прочь выпить.

…Мальчишка так и не ответил.
      Вместо ответа Костик приподнялся на кровати, обхватил Скворцова за шею и доверительно зашептал в самое ухо, словно боялся, что Николай может его не услышать:
- Коля, будь моим папой?! А?..

   Это была последняя ночь в больнице. Завтра после обеда Скворцова обещали выписать. Он таращил глаза в темноту, прислушиваясь то к нервному посапыванью Кости и храпу Саввы, то к шуму дождя и листьев за окном.
      Несколько раз Скворцов подходил к мальчику, поправлял одеяло, а потом задумчиво сидел на подоконнике, глядя в темноту на далёкие всполохи уходящей грозы…
      Ночь дышала сыростью в распахнутое окно.

   Сразу после завтрака медсестра взяла Костю за руку и повела на кварцевание. Как только дверь за ними закрылась, Савва оторвался от газеты, уставился на Кольку и после долгой паузы выдавил из себя:
   - Он тебе брат что ли?
   - Нет.
   - Сын?
   - Нет.
   - А зачем же ты его приручаешь? – так же ровно, без эмоций в голосе спросил Савва.
   - Я не "приручаю"! – смутился Скворцов. – Просто мне жалко его…
   - Жалко ему!.. Просто не повезло пацану с родителями. Да мало ли их таких невезучих! Загляни в любой детдом!.. Ведь вся Россия пьёт!.. И этот... вырастет, из тюрьмы выйдет – тебя не вспомнит. Так что зря стараешься – всех не обогреешь! – и снова лег на кровать, отвернувшись к стене.
      Колька хотел что-то возразить ему, но в этот момент в палату заглянула сиделка:
   - Главврач пришла! Беги скорее к ней, если не хочешь ещё на день здесь задержаться!
…Со своей одеждой и подписанным "листом нетрудоспособности" Скворцов вернулся в палату уже во время сон-часа. Костя спал. Савва читал всё ту же газету.
      Переодевшись, Николай свернул матрац, подхватил свою сумку и, сложенные стопкой, простыни. Прежде чем выйти, он посмотрел на спящего мальчишку и уже у дверей вполголоса попрощался с Саввой.
   - Бывай! – буркнул тот, не поворачивая головы.

   - Ну, всё – я пошёл. До свидания! – обратился он к сиделке.
   - Лучше прощай! Не болей больше!
   - И Вам здоровья! - улыбнулся Скворцов и размашисто зашагал по коридору к выходу.
Но не успел пройти и пяти шагов, как услышал окрик:
- Коля!..
Он обернулся и увидел бегущего к нему Костю.
- Т-ш-ш! – зашикала на мальчика сиделка. – Ты зачем встал? Чего кричишь? Все
отдыхают!..
      Но Костя, не обращая на неё внимания, подбежал к уже сидящему на корточках Скворцову и крепко обнял его:
   - Ты даже не попрощался со мной?!
   - Ты спал, и я не стал тебя будить…
   - Но ведь ты же уходишь совсем!?
      В этот момент подоспевшая сиделка взяла упиравшегося Костю за руку и потащила в палату.
   - Коля!.. Приди ко мне!.. Пожалуйста!.. – кричал мальчишка.
   - Я завтра приду! – крикнул ему Скворцов и зашагал - почти побежал к выходу.

      Назавтра он уже не застал Костю в больнице. Тот был выписан домой.
   - Всё не хотел уходить. – рассказывала Кольке седая сиделка. – Уцепился за кровать – кричит: "Коля скоро придёт!". А мамаша его – обморожены её глаза! – чисто бичиха! Перегарище от неё – тьфу! – срам! Женщина называется! Мальчонку жалко! Хороший мальчишечка-то – смышлёный! .. Мне бы такого внучка…

Скамейка, на заднем дворе отделения была такой же тёплой, но теперь не казалась удобной и больно давила на каждый позвонок, а сиделка по-старушечьи вытирала слёзы смятым платком и что-то говорила, говорила... Но Скворцов её уже не слушал, отрешённо глядя на кузнечика, греющегося на асфальте у их ног под вечерними лучами солнца...
Купленный Косте виноград, он отдал ей под предлогом "чтоб не нести обратно"…