Тимофей...

     Увидев дым из избы, сразу понял про трубу. Выругался, открыл двери настежь и окна, открыл заслонку, подбросил дров в печь. С огнём быстрее дым уйдёт, но долго будет в избе запах гари. Отвязал пса дворового, взял краюху хлеба из корзины, что возил Соломее, шмат сала и пошёл на на ферму, где продолжал работать сторожем.

     Шёл знакомой тропой и вспоминал давний разговор с Игнатом и жизнь свою. Накануне того разговора встретил Тимофей Нюрку и объявил о своём решении засватать Марью Пестову. Зачем стоял перед девчонкой, зачем глумился над её любовью - сам не знал. Не встречались, не висла на его шее, лишь смотрела своими небесными глазами, теребя косу. Видел, как больно было ей, видел, но бил  наотмашь словами. Знать, поверил словам Марьи и возненавидел самую любимую на земле, о которой мечтал, учась в училище. Ласкал в стогах Маруську, а сам Нюрку перед собой видел. Оставаясь один, уходил за околицу, падал в траву и выл зверем от ненависти ко всему. Хотелось мстить и Нюрке, и хахалю её. На другой день встретился с Игнатом в МТС и, криво улыбаясь, сказал:

     - Ну, как она, Нюрка, хороша в постели? Или вы как, на травке?

     Крепкий удар Игната пришёлся в левую скулу, искры из глаз посыпались.

     - Не подходи более ко мне с такими словами. Тискаешь свою кривоногую по стогам и тискай дальше. Оба не троньте более девчонку. Стервецы вы оба похабные! Поганцы!

     Сказал и пошёл прочь. Долгих тридцать лет после даже кивком головы не здоровался. Вскоре увидел Тимофей их выходящих из рощи, а по осени сыграли Нюрка с Игнатом красивую свадьбу. Не было раньше такой в их местах. Мать Игната всей деревне простыню новобрачных показала, развеяв все сплетни о беременности Нюрки. И родила она более чем через год потом. Так написала в письме ему мать.

     А тогда, услышав от матери новость о простыне новобрачных, кинулся к Маруське, прибить хотелось ненавистную, а она и огорошила его своей беременностью. В петлю хотелось залезть. От позора бежали они с Марьей в город.
Десять лет по съёмным квартирам скитались. Жили чужими людьми. Не понял, откуда второй ребёнок народился. Пил беспробудно, приходя домой вдрызг пьяным. Марья всё терпела, по-собачьи заглядывая ему в глаза, упреждая каждую прихоть. В деревеньку не ездили. Его родители к ним приезжали, а Маруськины и глаз не казали. Злые были на дочь. Родители, рассказывая о новостях, про соседей молчали и звали домой. Жена училась на учительницу и хотелось ему вернуться на коне, чтобы всем нос утереть. Не дождались родители...

     Приехали, дом обветшалый, скотины никакой. Жена, которую все Марией Матвеевной звать стали, детишек обучала. Величать-то величали, но старое не забывали. Пить Тимофей бросил, денег на это баловство не хватало. Животы надорвали с Марьей, избу в божеский вид приводя, но так и не догнали Игната с Нюркой по достатку. Всё тем легко давалось. Урожай в огороде и тот лучше был. Накопают картошки со своих сорока соток полны погреба, свиней выкормят до слоновьего размера, продадут в городе, часть детям раздав, и живут припеваючи. Им и колхозной копеечной пенсии хватало.

     Работал с Игнатом бок о бок, отношения наладились, но в дом их Нюрка и на порог не пускала. Гости у Шмяковых часто бывали, пирогами потчевала, колбасами самодельными и шла слава о ней по деревеньке, как о хорошей хозяйки и большой труженице.

     Вскоре после возвращения захотел поговорить с Нюркой по душам, повиниться перед ней за дела прошлые. Шла она уставшая с фермы колхозной.

     - Погоди, Нюрка, нам поговорить бы надо, - произнёс, догнав, Тимофей.

     - Не об чем нам говорить. Давно и прилюдно всё ты мне сказал. Я не крещённая, Прощённого воскресения не будет вам с Марьей. Живите с этим! - сказала, обошла его, словно столб, и пошла дальше.

     Дрались они с Маруськой всю ночь тогда, благо дети в интернате жили. Он бы её и пальцем не тронул, но кинулась на него с порога кошкой. Визжит, царапается. Оттолкнул от себя, она и шмякнулась виском об косяк двери. Синяк на всю сторону правую образовался, а у него всё лицо поцарапанное. Подскакивала она ещё несколько раз к нему. Кричала о Нюрке непотребное, обзывая словами мерзкими:

     - Чтобы сдохла эта тварь безродная! Всю жизнь мою испоганила, стерва! До самой смерти проклинать буду. Из-за нею я судьбу свою  с тобой, неудачником, связала, ей же лучший парень достался...

     И сорвался он, бил не глядя куда. Назавтра ей в школу, а лицо чёрное. Пришёл председатель колхоза к ним, узнав, что учительница не вышла на работу. Увидел всё и велел сидеть обоим дома. Стыдоба жуткая перед ним и людьми. Больше никогда такое не повторялось.

     Приходили вёсны, цвела черёмуха в соседском саду, аромат всей  деревеньке даря. В те дни Марья ходила с каменным лицом. В сторону соседнего дома смотрела с прищуром и чего-то ждала. Тимофей тоже ждал, наблюдая за каждым шагом жены.
Двадцатый год пошёл как вернулись они домой. Однажды весенним утром, стоя в своём палисаднике, увидел соседей садящихся на почтовую машину и услышал их слова другой соседке с просьбой присмотреть за хозяйством два дня. Что-то у детей ихних важное произошло в городе. Лица у обоих радостные. Суетятся, грузят снедь всякую. Оглянулся, за спиной Марья, лицо злорадной улыбкой перекошено.

     Весь день у него на работе всё из рук валилось. Всякое в голову лезло. Боялся, что сотворит жёнушка по злобе страшное и дети их сиротами останутся. Она  сделает, он не стерпит и пришибёт. Жить хотелось тихо, мирно, дышать ароматом черёмухи.

     Ночью не спал. Уж много лет они по разным кроватям почивали. За полночь услышал, как она крадучись с постели встала. Тучи закрывали небо, в избе темень. Вышла и пошла босиком на улицу. Он следом, набросив штаны. Марья взяла топор и направилась к дому соседей. Подошла к соседскому палисаднику, открыла калитку.

     Черемуху пошла рубить, - подумалось Тимофею. - И эта белая красавица ей мешает жить. Нюрка мешает, оно понятно. Статна, красива, улыбчива, в пятьдесят ничего не растеряет. Певунья, голосищем природа наделила.

     - Когда уж ты успокоишься? Скоро пятьдесят стукнет, а ум так и не нажила. Ты что же, срубишь черёмуху и дальше жить здесь останешься? - громко произнёс Тимофей.

     Испуганно оглянувшись, Марья выронила топор из рук и громко закричала от боли, упавший топор пришёлся по ступне. Из дома Шмяковых выскочил соседский сын. Смотрел на разрубленную ногу Марьи, ничего не понимая...

     Утром всё село знало о поступке училки, сошедшей от ревности с ума. Враз к ним изменилось отношение деревенских. Жена учительствовать перестала, районное начальство так решило. Сидела дома, нос никому не показывая.

     Всю жизнь в злобе на Нюрку прожила, - судачили деревенские. - Теперь к кривым ногам хромота добавится, вон как ногу-то разбабахала своим же топором, едва собрали в больничке. Он, там наверху, всё видит, помнить всем надо - "Да воздастся каждому по делам его...". Тимофей от стыда сгорает. Ходит, опустив глаза. Это надо же удумать такое, придти в чужой палисадник с топором. Знать черёмуху решила под корень срубить. Одна красавица на всю деревню. Что аромат по весне, что ягодка на зиму от многих недугов. Игнат с Нюркой всем дозволяют рвать. Наберёт ягода спелость, так они ребятню приглашают полакомиться с нижних веток. Не повезло им с соседями...

     Хромала Марья после. Молчала, но он сердцем чувствовал и в этом Нюрку винила. Год от года мало чем отличался. Тоскливая жизнь была. Дети перестали приезжать и к себе не звали. Но такое у многих было.

     В августе приковыляла Марья из сельпо. По лицу понял, что-то важное произошло для неё.

     - Посмотрю, как теперь соседушка с делами справится. Надорвался Игнат, лежит, встать не может, - выпалила, войдя в избу. - Детки не больно-то спешат на помощь. Схожу к фельдшерице, гостинца отнесу.

     Только теперь понял, зачем Марья те гостинца носила каждую неделю. И поездку к Соломее организовала в отместку Нюрке. А оно вон как повернулось. Не случайно Соломеея не приняла подношение, не случайно. Не от сердца те корзины были собраны.

     Стыдоба, хоть в петлю лезь, - подумалось Тимофею. - Один пёс радует своим теплом. Жизнь пролетела скорым поездом и всё мимо него. Завтра, после дежурства, придёт он в свою избу прокопчённую, отскоблит всё добела. Постельное постирает, перины и подушки на солнце проветрит. Заодно и жизнь бы проветрить надо, но не дано это сделать человеку. А человек ли я, коль так паскудно прожил свою жизнь?

     Сон снился дивный. Осень, а ему черёмуха снится в цвету, ароматом радуя. Ближе к рассвету завыл верный пёс, оплакивая хозяина своего почившего. Далеко разнёсся тот вой, извещая о беде с Тимофеем.