СОЛНЦЕ, КОТОРОЕ РАСПЛЕСКАЛОСЬ

 

 

         Она поднималась ни свет, ни заря и шла убирать свою территорию. Какую – хошь убирай, хошь нет, всё одно, убранного не видно. Она смотрела на окна, кое-где горел свет. "Мабуть, к ребёночку поднялись или по другой какой нужде." К тем, кто нежился в тёплой и мягкой постели, досматривая сладкие сны, зависти она не питала. В одном была твёрдо уверена, что ранние часы самые ясные. "Да пусть их, - думала женщина, - Я вот сейчас приберу тут, подмету, чтоб вышли и глаз порадовало". Взяла нехитрые орудия труда – метлу, ведро, тряпки, где скамейки обтереть, входные двери помыть. По утрам ветер студёный, так и норовит лицо обжечь. Он-то и сдунул со скамейки полиэтиленовый кулёк ей под ноги. Развернула его, кроме как полупустой пачки сигарет, помады, сложенного тетрадного листка ничего не нашла. "Хорошо, хочь грошей нет, а то беда, горевали б". Она хотела положить кулёк на видное место, но передумала, решила забрать пока к себе. О том, что он у неё, напишет объявление: мол, так и так: "кулёк у меня, квартира такая-то, дворничиха Кузьминишна", прикрепит его к лифту. Так и сделала. Но за кульком никто не приходил.

        Вечером она опять в него заглянула, "Может, дельное что, письмо какое". Она достала очки, расправила листок. Но нет, то были стихи. Она прочла их. Призадумалась. Ишь ты, "небом умывается босоногий май". Попробуй достань его. И не мокрое оно, разве только когда дождь пойдёт. "Золотые брызги на моём носу". Это, наверное, про веснушки. Ох, сколько у неё их было! Страсть! Мать-покойница, бывало, говорила: мухи накакали. Её кроме как Татка-конопатка никто и не называл. "Утолиться квасом в жаркую пору". А потом что? Потому и шлангом асфальт не вымоешь… "Забрала бессовестно нежные тона, небо, как есенинских глаз голубизна.» Она глубоко вздохнула: и её муженька одна бессовестная увела, а глаза у него были и, впрямь, есенинские. Есенина она знала и любила, особенно, где "допьяна" целуют и "изомнут, как цвет". "Мир огромный, подожди…" Чего можно ждать от него, от мира? Пенсия с гулькин нос, не разбежишься. Дети сами только того и ждут, чтоб им дали, а к внукам без гостинца и глаза не кажи. Ох! Написано внизу: "Тебе". Но разбередило ей душу написанное. Сумление нашло. Завтра на других подъездах повешу. Ксерокса, жаль, нет. Ей нравилось это слов, ксерокс. Соседка всё что-то с ним делает. Может, её попросить. А то всё в разговорах – ксерокс да ксерокс. Она собралась было пойти спросить об этой услуге, открыла дверь, на пороге девчонка с глазищами выросла:
- Я по объявлению. Мой кулёк у Вас? Здрасьте.
Сказала: "большое спасибо, в нём вся моя жизнь", сунула шоколадку "Марс" и побежала, радостная вся, как солнечный лучик. Ничего там такого об жизни написано не было.

        Мысль, которая незвано приходила к ней, опять осветила сердце. Но она эту мысль то мусором заметёт метлой в угол, то как кота приблудного легонько ногой отшвырнёт. Но мысль опять к ней и – ластится. Вот и сейчас, рядышком так: "В пятом подъезде, на седьмом этаже, живёт старичок вдовый, надо бы у него полы возле двери помыть да тряпку намочить, а то он этим спортом своим занимается, в одних трусах цельный год бегает, зимой – грудь красная, как кипятком ошпаренная, чисто рак варёный, ноги тонкие белые, как у одного на всё село галагана. Не до тряпки ему, да и не мужское это дело". Она так размечталась, что уж он и чай её пить пригласил… или она его. Или представила, как тряпку из рук забирает, мол, нехорошо это, а она краснеет, вот тогда-то он и приглашает её чайку попить. А она скажет, что обязательно придёт, вот только доубирает территорию. И принарядится, как в девках, и варенье клубнишное с собой возьмёт, ягодка от ягодки. Кулинарная гордость её.

        - Кузьминишна! Идём чай пить, - соседка «с ксероксом», отворив двери, приглашала её. Дверь свою Кузьминишна не запирала, предбанник общий, на всякий случай, мало ли что, да и что брать-то? Беременная соседская кошка Матильда рыжим подсолнухом вкатилась к ней, в глаза заглядает, а ей и дать нечего. Разве что рыбью голову.
Она засмеялась. Затем спрятала смех в горсть натруженной ладони: "Ох, и напридумывала! Срам!"

        А назавтра поутру она, действительно, принарядилась, подольше таки задержалась около пятого подъезда. Но сосед не выбежал на зарядку. А вышел попозже, тепло одетый, поздоровался с ней, когда она наводила порядок у третьего парадного. Кузьминишна возьми да и спроси: "Не приболел ли?"
- Есть маленько. – "Стало быть не всё в пользу голым бегать".
- Вам бы малинки.
- Да нет у меня.
- А я принесу Вам.
Он обрадовался.
- А чего ж не принести. А и принесу.
Он ещё раз обрадовался и сказал, что ждать её будет.
- А как Вас звать-величать, Золушка Вы наша?
- Кузьминишной. Тать…яной Кузьминишной, - присев на секунду на мягкий знак и зардевшись, сказала она, давно привыкшая откликаться на одно только отчество.
- Не прощаюсь, - вспомнил в себе дед старого плута.
"Ох, видно, не зря листок тот прочитала!" И чтобы унять совсем не по болезни сердечный сбой, положила руку выше груди и глянула на небо: "Солнце расплескалось, прямо через край!"
Подишь ты! И впрямь расплескалось!

 

*---------------

В иллюстрации фото автора