Оккупация.

26 мая 2013 — Валерий Рыбалкин

Пасмурный декабрьский день 1941-го года клонился к закату. Канонада, беспокоившая оставшихся после эвакуации немногочисленных жителей небольшого городка в Донбассе, наконец, затихла, и людям оставалось только ждать неотвратимого прихода фашистов. Антонина, следуя примеру соседей, перестала открывать ставни на окнах: пусть все думают, что дома никого нет, так спокойнее. Да и заклеенные крест-накрест стёкла будут целее, не разобьются в случае чего. Конечно, от прямого попадания никто не застрахован, но когда начиналась бомбёжка, стрельба или артобстрел, она с детьми пряталась в погреб - от греха подальше. Там темно и холодно, но зато не убьёт случайной пулей или осколком.

Город несколько раз переходил из рук в руки, и все натерпелись страха. Младшенький Валентин почти не боялся, а вот шестнадцатилетняя Татьяна вздрагивала от каждого разрыва, от любой автоматной очереди и винтовочного хлопка, будто стреляли именно в неё. Девочка видела однажды, как после очередной бомбёжки мучилась раненая лошадь с развороченным брюхом. Несчастное животное лежало на перекрёстке, не в силах подняться, а белые, вывалившиеся наружу кишки его перемешались с дорожной пылью и тёмной нутряной кровью. Это зрелище долго стояло перед глазами, не давая спать по ночам и наполняя ужасом нежную детскую душу.

Двадцать второго июня

Ровно в четыре часа

Киев бомбили, нам объявили,

Что началася война...

Слова этой песни на мелодию знаменитого синенького платочка как нельзя лучше передают настроение первых дней и месяцев войны, когда люди ещё не до конца поняли, какая беда свалилась на их головы, не осознали всего, что случилось и может ещё случиться с ними. А произошло непоправимое. Враг откусывал от большой сильной страны огромные куски и пережёвывал их с хрустом, не обращая внимания на боль и страх несчастных жертв этого варварства. Казалось, железную машину фашистской Германии не может остановить ничто. Но противодействие нарастало, и было тем больше, чем бесчеловечнее вели себя захватчики.

Страшные слухи о том, что творилось на западе, заставляли людей действовать чётко и слажено. В кратчайшие сроки была организована эвакуация заводов и всего наиболее ценного. Остальное уничтожали, чтобы не досталось врагу. Гремели взрывы на угольных шахтах, электростанциях, каналах, выводились из строя мосты.

Железнодорожники делали всё возможное и невозможное, несмотря на авианалёты, бомбёжку и потерю подвижного состава. В мирное время Василий работал в ремонтном депо, но с началом войны был направлен машинистом на один из резервных паровозов, которые долго стояли на консервации и дождались, наконец, своего часа. Разветвлённая железнодорожная сеть Донбасса давала возможность манёвра, а потому фашистские ассы не могли контролировать с воздуха движение составов по всем возможным направлениям. Василию, на практике знавшему расположение железнодорожных путей, часто удавалось обманывать авиацию противника. Помогало то, что педантичные немцы вылетали на задания всегда в одно и то же заранее известное время.

Не поддаются учёту вывезенные вглубь страны вагоны со станками и оборудованием, которое после разгрузки сразу же устанавливалось, зачастую под открытым небом. Рабочие с ходу приступали к выпуску снарядов, мин и другого вооружения, так необходимого там, на фронте, где решались судьбы Отечества. Из тыла везли боеприпасы, и начинённые взрывчаткой вагоны были по-настоящему опасны. Приходилось изворачиваться, ехать по ночам, выбирать нелётную пасмурную погоду, использовать тупики и складки местности.

Быстро промелькнуло жаркое, преисполненное потерь и разочарований лето. Осенью фронт приблизился настолько, что вовсе не стало житья от фашистских самолётов, которые открыли настоящую охоту за всем, что двигалось. Толпы беженцев с тачками, тележками и чемоданами, наполненными нехитрым скарбом, подобно цыганским таборам заполонили дороги Донбасса. Слухи о зверствах фашистов на захваченных территориях заставляли людей покидать родные места. Однако весь транспорт, включая железную дорогу, находился под строгим контролем НКВД и использовался исключительно в оборонных целях. Поэтому женщины, дети, старики уныло брели на восток пешком, лишь бы не попасть под иго ненавистных чужеземцев.

Расчётливые фашисты, не желая получить выжженную мёртвую землю без населения, бомбили и расстреливали заполненные беженцами дороги, сея смерть, страх и ненависть к себе. Порой немецкие ассы, отрабатывая мастерство, гонялись по полю за одинокими беззащитными женщинами и детьми, попирая все возможные человеческие законы и понятия. Война всегда делит нас на охотников и дичь, рабов и надсмотрщиков, убийц и их безвинных жертв. Так было во все времена. Звериные инстинкты выползают наружу, и люди, выполняя бесчеловечные приказы, превращаются в безумных роботов, не знающих милосердия.

Паровозное депо эвакуировали в последнюю очередь. Фронт был совсем рядом, вагонов не хватало, и партийным руководством было принято решение семьи рабочих не вывозить. Части НКВД, обеспечивавшие порядок на железной дороге, строго следили, чтобы не было посторонних, и Василию оставалось только радоваться, что он устроил на работу в своё депо семнадцатилетнего сына Бориса. Парень закончил десять классов, но сдать выпускные экзамены ему не позволила война, наложившая свою когтистую лапу на будущее миллионов таких, как он, юнцов.

Антонина, узнав о том, что их оставляют под немцем, хотела идти пешком на восток с младшими детьми, но муж запретил:

- Не видишь, что творится на дорогах? Детей погубишь и сама не дойдёшь. Да и идти некуда, у нас вся родня здесь, в Донбассе, а в чужом краю неизвестных и задержать могут. Сколько диверсантов в прифронтовой полосе промышляют! Примут тебя за шпионку - и упекут в лагерь. Разбираться сейчас некогда. Нет, оставайся лучше дома.

Антонина отвернулась и заплакала беззвучно, чтобы не пугать дочь, у которой тоже глаза были на мокром месте. Только маленький Валентин, не понимая драматизма ситуации, как ни в чём ни бывало, играл со своими игрушками. Борис так же, как и отец, чувствовал себя виноватым, что оставляет родных без защиты на растерзание ненавистному врагу.

- Ничего, - сказал, вздохнув, Василий, - немцы тоже люди, а мы вернёмся, им нас не одолеть!

Мужчины надели заранее собранные вещмешки, присели на дорожку и ушли в сгущавшийся вечерний сумрак. Эшелон отправлялся ночью.

Фашисты заняли город перед Новым Годом. Но долго ещё им не давали покоя вылазки партизан, а также полк НКВД, закрепившийся на восточной окраине и перекрывший железную дорогу, ведущую в наши тылы. К концу зимы сопротивление было окончательно сломлено, и голодная весна 1942-го года накрыла своим безмолвием тех, кто не смог или не захотел уйти на восток.

Фашистский флаг, развевавшийся над комендатурой, отпугивал многих, но нашлись нелюди, которые пошли работать в полицию. Полицаи, как их называли, были вооружены, носили на рукаве повязку с ненавистной свастикой и получали продуктовый паёк. Они составили поимённый список жителей, оставшихся в городе, и в комендатуре каждому выдали аусвайс - документ, заменяющий паспорт. Листовками, в которых разъяснялась суть нового немецкого порядка, был оклеен весь город. Постепенно люди стали привыкать и подчиняться новой власти. Коммунистов и евреев расстреляли без разговоров, а остальных даже кормили иногда, выдавая похлёбку, за которой с утра выстраивалась длинная очередь голодных брошенных на произвол судьбы людей.

Но бесплатный сыр – известно, где бывает. Однажды полицаи прошли по домам, требуя, чтобы вся молодёжь собиралась на какие-то важные работы, затеянные комендантом. Неявка каралась расстрелом, и Антонина, чувствуя неладное, со слезами проводила Татьяну к комендатуре. Там молодых построили, врач отбраковал больных и увечных, а остальных погрузили в вагоны и отправили в Германию. Всё случилось быстро, по-деловому и как-то даже буднично. Матери не успели опомниться, и Тоня, предупреждённая соседкой, прибежала на вокзал, когда несколько товарных вагонов, под завязку набитых молодёжью, отправляли на станцию формирования. Всё было оцеплено, и ей так и не удалось увидеть свою любимую единственную красавицу-дочь.

Поезд тронулся, закрылись перед глазами несчастных юношей, девушек и совсем ещё зелёной молодёжи дверные проёмы, и наступила для них новая жизнь - жизнь угнанных в плен невольников.

В вагоне оказалось несколько Таниных подруг, которые, как овцы, сгрудились вместе в одном углу, чтобы было не так страшно. Ехали несколько суток. Спали сидя по очереди, а иногда, не дождавшись своего часа, засыпали на ногах, прислонившись к стенке и раскачиваясь из стороны в сторону в такт умиротворяющему перестуку вагонных колёс. На больших станциях кормили какой-то жидкой баландой, которая мгновенно исчезала в желудках изголодавшихся пленников. Но насыщения почему-то не наступало, есть хотелось ещё больше. К концу путешествия страх и отчаяние, поселившиеся в робкой душе Татьяны, сменились тупостью и безразличием. Казалось, что ей теперь всё равно, куда их везут в этой зловонной от испражнений бочке, зачем и почему. Хотелось только, чтобы поскорее кончилось это издевательство над их молодыми неокрепшими телами и душами. Лишь бы хоть куда-нибудь приехать, всё равно куда...

Наконец на какой-то станции узники поняли, что состав расформировывают. Несколько вагонов загнали в тупик, и спустя пару часов двери, наконец, открыли настежь. Огромные длинные бараки, огороженные колючей проволокой, предстали взору невольников, которых пересчитали и построили перед пустыми вагонами. Какой-то важный немец в форме объявил, что они находятся на территории великой Германии, являются её неотъемлемой собственностью и должны трудиться не за страх, а за совесть ради процветания тысячелетнего рейха. Затем пленников рассортировали по возрасту и полу и строем повели на санобработку.

После мытья в душе девушкам выдали какие-то арестантские полосатые халаты, уточнили списочный состав и стали по очереди вызывать в помещение, из которого раздавались истошные крики зашедших ранее и чувствовался сладковатый запах чего-то палёного. Таню обуял дикий страх перед этой страшной комнатой пыток, откуда никто не возвращался назад. Она не помнила, как шагнула за дверь, как её схватили двое здоровенных мужиков, обнажили плечо, а третий приложил к телу раскалённое докрасна клеймо. Ужасная боль пронзила тело несчастной узницы. В соседнем помещении санитары наложили на рану повязку и направили едва стоявшую на ногах девушку в столовую, где, морщась и плача от невыносимой боли, сидели за столом её подруги и, несмотря ни на что, с жадностью поедали похлёбку, запах которой отдалённо напоминал человеческую пищу.

Нары в бараке с одеялами и подушками показались девушкам истинным раем: впервые за много дней они могли спать лёжа, блаженно вытянув ноги. Когда через неделю раны на плечах зажили, то на их месте стали видны номера, у каждой - свой, индивидуальный. Полонянок построили, и вновь на чистейшем русском языке перед ними говорил тот самый немец в форме, комендант лагеря. Он сказал, что свои старые имена девушкам придётся забыть, что вместо имени у каждой теперь будет номер, выжженный на плече, и что скоро приедут фермеры, у которых им придётся работать. Если же пленницы не будут стараться, то хозяева имеют полное право обменять их в лагере на других, работящих. А нерадивые девушки будут наказаны и отправлены в другое место, где их всё равно заставят трудиться на благо великой Германии, Но он, комендант, искренне не советует никому доводить до этой крайности и надеется на примерное поведение всех работниц.

Таня и ещё две девушки постарше попали на ферму Зикхреда. Это был пожилой немец плотного телосложения и спокойного незлобливого нрава. Хозяйство у него было большое - кони, коровы, овцы, куры, огород и поле, засеянное пшеницей. Старшие сыновья служили в армии, и маленький трактор, а также пара батраков позволяли ему справляться с этим сложным хозяйством. Мужчин из лагеря Зикхред брать не захотел - мороки с ними не оберёшься, а женщины - другое дело, их легко будет обломать. Его жена Магда следила, чтобы полонянки не сидели без дела, да и сама тоже трудилась вместе с ними, показывая что и как надо делать.

Кормили девушек неплохо, но работать приходилось от зари до зари. Труд на земле отвлекает от дурных мыслей. Постепенно Таня привыкла к такой жизни - молодые легче адаптируются к любым условиям. И через год несчастной пленнице вся прошлая жизнь казалась далёким и нереальным сном. Батрак-немец, молодой парень, как-то пытался приставать к полонянке, но девушка подняла такой крик, что услышала хозяйка, которая сказала парню что-то резкое, и его поползновения сразу же прекратились. Правда чуть позже выяснилось, что забеременела одна из подруг Тани, которая оказалась более покладистой. Был большой скандал, батрака уволили, а беременную девушку хозяин обменял в лагере на другую.

Ходили слухи, что там, куда её отправили, проводили какие-то ужасные эксперименты над людьми, брали кровь у детей, но здесь, на ферме, Зикхред относился к работницам ровно и спокойно. Впрочем, к своим коровам и лошадям он относился так же, стараясь, чтобы все были здоровы и приносили прибыль. С тех пор перспектива оказаться в страшном лагере пугала девушек больше, чем любое самое сильное наказание на ферме, и полонянки работали, не покладая рук, лишь бы хозяева были ими довольны.

Наши войска освободили несчастных пленниц только весной сорок пятого. Но прежде, чем отпустить, особисты долго мурыжили их допросами и проверками. Как-никак, ведь узники лагеря почти четыре года работали на благо фашистской Германии. Но сколько было таких невольных пособников врагу - не сосчитать! В конце концов, большинство невольниц были отпущены и разъехались по домам. Клеймо на плече, прядь седых волос и загубленные человеческие души, не способные любить и верить людям, были им, двадцатилетним, «наградой» за «доблестный» труд в годы этой ужасной войны.

Антонина, оставшись без дочери с малолетним Валентином, долго была сама не своя от горя. Думала: что она скажет мужу, когда тот вернётся домой? Не уберегла, не сохранила родную дочь, кровинку. Детей у них больше не будет - годы не те. Да и зачем им нужны другие дети, когда они без памяти любят, скорее, любили, ненаглядную красавицу Танюшу? Женщина почему-то думала, что больше никогда не увидит своё дорогое дитя, которому посвятила лучшие годы жизни. Забегая вперёд, скажу, что в какой-то степени она оказалась права. Татьяна вернулась из плена совсем другим человеком - необщительным, малоэмоциональным, замкнутым в себе. В глазах девушки, порой, угадывались какие-то не свойственные ей ранее злобные звериные искорки. И ещё - она никогда до конца своих дней не носила платьев с коротким рукавом...

Жизнь в оккупированном донецком городке текла своим чередом. Все оставшиеся более или менее трудоспособные мужчины были отправлены на восстановление шахт Донбасса. Содержались они за колючей проволокой в построенном ими же бараке, и только изредка к воротам лагеря допускались родные, приносившие несчастным еду, хотя сами при этом жили впроголодь.

Вылазки партизан наносили ощутимый ущерб фашистам, которые до ужаса боялись лесов и снегозаграждающих посадок вдоль железных дорог. Конец лета 1941-го года и всю осень женщин заставляли вырубать подчистую деревья и кустарник у железнодорожного полотна, чтобы было видно с проезжающего поезда любого путника, по которому зачастую открывался беспорядочный огонь из автоматов.

Отказаться было нельзя, и Антонина ходила на эти лесозаготовки, оставляя, как и другие, семилетнего Валентина соседке, древней старухе. Женщины делились с ней продовольственными пайками, которые получали за работу у немцев. Так и жили.

Но не все оккупанты были извергами. В городе стояли итальянцы, союзники немцев. Многие из них искренне сочувствовали нашим людям, помогали им. Одна женщина, Валентина, отказалась работать на фашистов. Полицаи её долго били, допрашивали, пытаясь дознаться, не связана ли она с партизанами. Проходивший мимо итальянец через окно услышал крики несчастной, зашёл на минутку и увидел, что пьяный изувер пытается насиловать избитую женщину. Удар кулаком - и расквашенный нос насильника стал расплатой за издевательства. Эмоциональный монолог разгневанного итальянца отрезвил не в меру ретивого фашистского нахлебника, который без перевода понял, что от него требуется. Женщину отпустили, и она, не дожидаясь нового ареста, действительно, ушла к партизанам.

Немцы не церемонились с местным населением, считая наших людей низшей расой. За каждого убитого фашиста они расстреливали сто заложников - женщин, детей, не важно кого. Война есть война. Здесь человек становится убийцей помимо своей воли, понимая, что если он не выполнит приказ, то тут же будет расстрелян. Это такая машина, которая с хрустом перемалывает людские жизни. Бесценные жизни, каждая из которых - целый мир со своими мыслями и переживаниями, любовью и ненавистью... В мясорубке кем-то объявленной бойни человеческие души становятся разменной монетой, которую приходится платить за кровожадные амбиции правящих миром.

Но война войной, а обед - по расписанию. Ещё весной 1942-го года комендант города распорядился посадить картофель. Было выделено большое поле за городом, и ближе к осени, когда второй хлеб начал поспевать, староста, боясь, как бы не оказаться виноватым, попросил своего благодетеля-коменданта поставить там охрану. Украдут, мол, оголодавшие жители немецкий стратегический продовольственный запас. Глава города обещал подумать, и через пару дней по краям огорода стояли две высокие, видные издалека виселицы с развевающимися по ветру верёвочными петлями. Все понимали, что немцы не шутят, и старались обходить это место стороной.

Семилетний Валентин очень любил картошку. Но жили впроголодь, и ему, порой, даже ночью снился чугунок с аппетитным, чуть приправленным маслом, любимым блюдом. Снилось, что мать зовёт всех к столу, раскладывает по тарелкам ароматные рассыпчатые клубни… Но тут сон почему-то всегда обрывался, и мальчик чувствовал знакомое, едва ощутимое потягивание под ложечкой, которое проходило только после глотка колодезной чистой, как слеза, воды.

Ещё весной полицаи выгребли из погребов жителей остатки семенного картофеля, который мать берегла, как зеницу ока, чтобы посадить на своём огороде и к зиме иметь хоть какой-никакой провиант. Теперь эти семена дали всходы, и с каждым днём зрела, наливаясь соками земли, молодая картошка. Только не у них, а на «немецком» поле между двумя виселицами. Соседский пацан Васька, чуть постарше Валентина, давно подговаривал друга совершить набег и восстановить справедливость:

- Что, Валька, боишься? Земля это наша, и картошка наша. Они её у нас забрали - так что имеем полное право вернуть себе немного в личную собственность. Не боись, кусты мы не будем трогать, а подкопаем, возьмём по одной картофелине от каждого - никто ничего и не заметит.

Сказано - сделано. Запасшись объёмистыми сумками через плечо, поборники справедливости отправились на дело. Операция прошла удачно, но на обратном пути навстречу попался немецкий патруль с собакой. Немец подозрительно покосился на пацанов, тащивших что-то тяжёлое. И тут, на беду, из Валиной сумки выпал на дорогу небольшой картофельный клубень.

- Фас! - заорал фашист.

Овчарка набросились на несчастных ребят. Васька задал стрекоча, перелетел через забор, рассыпав большую часть добычи, а Валя поскользнулся и упал в придорожную пыль. Собака, рыча, вцепилась в него, но тут из-за угла показался итальянский офицер. Увидев, что парню несдобровать, он сказал что-то немцам, и один из них нехотя, будто делая одолжение, отозвал озверевшее животное. Патруль, как ни в чём ни бывало, двинулся дальше.

Валентин лежал, истекая кровью. Не раздумывая ни минуты, итальянец взял на руки мальчишку и побежал, что было мочи, в сторону военного госпиталя. Там хирург-немец остановил кровь, промыл рану и наложил швы по всем правилом медицинского искусства.

«Сарафанное радио» быстро донесло Антонине об этом происшествии, и уже через полчаса после операции мать несла на руках своё сокровище домой, обливаясь слезами от радости, что Валька остался жив. Она не знала, как благодарить спасителя, но итальянец, отказавшись от жалких подарков, через несколько дней сам принёс гостинцы больному ребёнку, который был очень слаб из-за большой потери крови.

Когда осенью 1943-го года наши войска освободили Донбасс, радости жителей городка не было предела. Полицаи бежали вместе с фашистами, но по большей части все они были найдены после войны и получили по заслугам за измену Родине и издевательства над беззащитными женщинами и детьми.

Василий вернулся восстанавливать порушенное войной хозяйство. Борис воевал, был ранен и, демобилизовавшись, как и все, с победой прибыл в отцовский дом. Несчастная Татьяна, вернувшись, не могла надышаться пьянящим воздухом свободы, любовалась и не могла налюбоваться своей любимой Родиной, о которой так мечтала в фашистском плену. И когда семья, наконец, воссоединилась, то многие соседи и знакомые по-хорошему завидовали этому удивительно счастливому финалу. Ведь все были живы и здоровы.

Редко кто вышел без потерь из ужасной кровавой бойни. Большинство оставшихся в живых оплакивали погибших - родных и близких, друзей и знакомых. А сколько солдат вернулось ранеными, увечными, потерявшими физическое и моральное здоровье, веру в человечность и справедливость этого мира! Многие прошли круги ада концлагерей и фашистского рабства.

И я, родившись после войны, взрослея, впитал в себя дух, мысли и чувства людей, несмотря ни на что выживших и победивших фашизм. Поэтому не побоюсь сказать от имени уходящего поколения ветеранов и свидетелей тех событий:

- БУДЬ ПРОКЛЯТА ЭТА ВОЙНА!

Другие произведения автора:

Сиротская весна.

Раненый Донбасс

Гангстер не по-нашему

Рейтинг: 0Голосов: 0489 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!

Добавить комментарий

RSS-лента комментариев