Ой, Вань, гляди, какие клоуны...

20 октября 2012 — Алексей Курганов
         Скучно. Ску-ко-ти-ща! Иван Иванович (и фамилия у него тоже замечательная, и главное, очень редкая – Иванов), сорока с чем-то летний мужик, краса и гордость родного завода резинотехнических изделий (три почётных грамоты, многодневное, с несерьёзными перерывами, висение на Доске Почёта, всего два выговора за появление на рабочем месте в нетрезвом виде, ерунда какая, а кто не пьёт!) уныло сморщил сливовидный нос и так же уныло-брезгливо поглядел вдоль родной улицы, в доперестроечные времена носившей гордое название имени товарища Лукермана, видного местного революционера, подло убитого во времена торжественного в свой неотвратимости и неотвратимого в своей пугающей торжественности становления колхозного строя злобными кулацкими элементами. Сейчас улица носила новое название, в соответствии с духом перемен – имени Дворянского собрания (какое, интересно, к их сплошь пролетарской улице имели отношение эти самые дворяне? Они тут же, добровольно развесились бы по здешним уличным деревьям, если бы услышали какой яростный мат стоит порой на этой «дворянской» улице.), и была, конечно, глубоко не права. Ванька, не обнаружив на ней ничего заслуживающего хоть бы малейшего внимания, раздражённо сплюнул под свои пролетарские ноги, раздражённо растоптал плевок сапогом (чем он-то ему помешал?), повернулся и так же злобно-раздражённо пнул калитку, ведущую к сараю, где у него под верстаком была запрятана остатьняя треть бутылки с самогонкой. День не задался с самого утра, хотя никаких препятствий к благородно-созидательному труду вроде бы не было. Пойду и сдам его в гестапо, вдруг вспомнил он слова профессора Плейшнера из анекдота про Штирлица. А почему вспомнил, с какой такой стати? Может с этой самой самогонки? Ведь сколько уже раз говорил Кабанихе, всенародно известной на их дворянско-лукерманской улице производительнице этого доброго старинного народного напитка: не добавляй,  старая тра-та-та (и всё матом, матом! Бедные дворяне!), в напиток свой поганый димедрол! У трудящихся от него в мозгах происходит смещение памяти вплоть до пугающих зрительно-слуховых галлюцинаций! Дождёшься-додобавляешься, кукуруза старая – дом подожгу! На что искомая Кабаниха, эта целеустремлённая в своей самогонопроизводительной деятельности, но недалёкая из-за своей патологической жадности женщина, каждый раз клялась и божилась, что ни-ни, что никогда и ни за что, и вообще она приобретает в аптеке только свечи для своего любимого хронического геморроя. Несмотря на ярко выраженную субтильность телосложения, Кабаниха - и это нужно признать! – была всё-таки храброй женщиной, и, плюя на угрозы разных местных женщин сдать её в геста… тьфу ты, в милицию, отважно продолжала свой рискованный, но стабильно востребованный мужским населением их мухосран…тьфу, да что со мной сегодня… дворянской улицы имени товарища Лукермана, алкогольный бизнес.
         Калиныча, что ли, позвать, тоскливо подумал Иван Иванович о соседе. Небось, тоже, собака худая, мается после вчерашнего кабанихиного «коньяка». А ну его, нехорошего, подумал вдруг с внезапно-закономерной обидой. Вспомнилось старое: когда сосед свою старшую, Любку, замуж отдавал, то позвал его, Ивана, только на второй день, на объедки-недопивки. Да и то состроил при этом такую капризную морду лица, что, дескать, ладно уж, прими, сосед, сто пятьдесят с недоеденным вчера, пока вроде бы не окончательно прокисшим винегретом! Всё равно его поросёнку отдавать, а тут, видишь, ты появился, черти тебя носят непонятно зачем…. Вот, видишь, слава Богу, от одной дуры избавился. Теперь другая, Варвара-краса-длинная коса, дитятко моё ненаглядное, пока ещё вроде бы от всех этих наркоманских дискотек не беременное (хотя кто её щупал-проверял? Может, уже и с икрой!), на подходе. Где бы и ей какого дурака, как теперешний Любкин супруг, найти? Ты ешь винегрет-то, ешь! Бесплатно! А сколько моя майонезу туда навалила – страсть! Кто же знал, что гости его жрать не будут, а ты, как назло, обязательно зайдёшь… Как будто для тебя, урода, с этим майонезом старалась… Тридцать пять рублей – пачка! С ума сойти!
          Нет, не буду я его звать, решил окончательно и бесповоротно Иван Иванович и ещё раз, совершенно без всякой причины, пнул ни в чём не повинную калитку. Нехороший он человек, этот Калиныч. И жена его, Зинаида, самая настоящая стерва, потому что в долг никогда не даёт. На похороны, что ли, копит, жадина неприветливая? Кому? Кому-кому… Супругу, кому же ещё!
         - Эй, Калиныч! – крикнул он, сложив ладони рупором. – Выходи! Дело есть!
         Ответом ему послужила пугающая тишина. То ли сосед просто спал, то ли продолжал «праздновать», в гордом одиночестве, или как говорится в народе,  угощался «в одну харю». Да, он действительно способен на такое, потому имеет выраженную склонность к отвратительно-мерзкому частному индивидуализму. Ну и как к нему прикажете в таком случае относиться? Всё, решено: ни грамма единоличнику, хоть он и сосед!
         - Калиныч! Ты слышишь меня или уже нет?
         -Чё те надо? – выскочила на соседово крыльцо Зинаида (или Зинида, как называл её Пашка Михельсон, их сосед по другой, но тоже соседней улице имени бывшего Первого Мая, а ныне – Второй Демократической), калинычева благоверная -  огромная, с вечно злобными поросячьими глазками баба, одетая так, словно собиралась немедленно уходить в партизанский отряд: на голове - шапка-ушанка, на безобразно расплывшемся туловище – потёртая телогрейка, на тумбах-ногах – кирзовые сапоги. Да, есть ещё женщины в русских селеньях… И коня на скаку остановят, и в ухо заедут без всякого на то твоего согласия… Если же учесть, что на дворе был конец мая и температура уверенно зашкаливала за двадцать градусов, то одежда на Зиниде была, конечно, как раз по сезону. Убогая, подумал с неприязнью Иван Иванович, поспешно-трусливо захлопывая калитку. Чего с неё возьмёшь, хотя и работает бухгалтершей в их насквозь коррумпированном домоуправлении.
         - Чё надо, спрашиваю? – злобно продолжил допрос это танк в юбке.
         - А он не тебя зовёт, а меня! – нарисовался за её могучей спиной гарный хлопец Калиныч и со значением добавил. – Гуляй отсюдова! У нас будет мужчинский разговор! Не для всяких там разных бабов!
         И вот тут случилось совсем уж невероятное: Зинаида, этот бронетранспортёр с глазами, вместо того чтобы выдать в ответ привычный многоэтажный мат, от которого наверняка прокисали даже её годовые бухгалтерские отчёты, вдруг сразу сникла, шмыгнула своим могучим носом, опустила голову, и не сказав ни слова, скрылась в дверях.
         Как это красиво говорится в любезных романах? «У героя от удивления отвалилась челюсть». Нет, у Ивана ничего отвалилось. Рано ещё отваливаться. Возраст ещё не подошёл. И волосы у него на голове дыбом не поднялись (там, честно говоря, уже и подниматься-то было нечему). И во рту не пересохло, потому что и так ощущалась противная сухость неудачного похмелья. Он просто замер и тупо выпятился на неожиданно осмелевшего соседа.
         - Заходи, Вань, - хмуро сказал Калиныч. – Не обращай внимания.
 
         «Ой, Вань, гляди какие клоуны…», - пел из магнитофона покойный Высоцкий. На столе в терраске стояли бутылка водки (Водки! Самой настоящей! Рублей за восемьдесят, не меньше! Это чего же такое творится на их Дворянско-Лукерманской и вообще на белом свете?), гранёный стакан, тарелка с солёными огурцами и крупно порезанной колбасой и хлебница с ломтями хлеба. Да, похоже, у Калиныча сегодня действительно был какой-то праздник. Только какой? Может, Варьку свою, задрыгу колченогую, какому-нибудь дураку, наконец, сосватал?
         - Проходи, садись… - сосед полез в стоявший у стенки шкаф, достал ещё один стакан.
         - Чего случилось-то? - растерялся Иван.
         - А-а-а… досадливо махнул рукой Калиныч, берясь за бутылку. – Сёмка пропал.
         Вот теперь всё стало проясняться. Семён, Калинычев сын, служил по контракту на Кавказе. В последний отпуск похвастался: на квартиру накоплю – и всё, завяжу с этим самым контрактом. Надоела постоянная фронтовая обстановка. Того и гляди или пулю словишь, или подорвут к едреней матери. Он и в контрактники-то записался из-за этой самой квартиры. Потому что здесь, у родителей, было, конечно, тесно: сам Калиныч с Зинкой, дочь Варвара   и Семен с женой и трехгодовалым сыном. Разместись-ка такой оравой на тридцати метрах! Отсюда и бабы, Зинка и семёнова жена Маруся, постоянно сварились – а чего свариться, если действительно теснота? Она ведь от ваших свар и склок не расширится-не распахнётся!
         - А мы всё думали-гадали: чего это у него мобильник уже неделю молчит. Я в военкомат позвонил, вот там мне и сказали… Ладно, будем!
         Калиныч поднял стакан, чуть помедлив, протянул его для чоканья. Иван поспешно чокнулся. Всё правильно. Не на поминках. Тьфу-тьфу-тьфу…
         Молча выпили. Молча закусили. Говорить было не о чем. «А к роту хоть завязочки пришей…» - продолжал петь покойный бард. Иван вспомнил: Сёмка его песни очень любил. Долюбился…
         Калиныч как-то странно покосился на магнитофон, но выключать не стал, сидел сгорбившись, упираясь щетинистым подбородком в сцепленные в замок руки.
         - Ну, ты это… ты не паникуй пока-то… - пробормотал Иван. – Мало ли чего… Отобьют…
         - Только-только диван в их комнату присмотрели, - сказал Калиныч глухо. – И недорогой – две тысячи. Хороший диван. С подушками. Зинка говорит – давай подождём покупать… - и вдруг почти выкрикнул, обращаясь неизвестно к кому. – А вот х… вам всем! Всё равно куплю! И не х… ныть! Пусть стоит! Наливай, Иван, чего ты как засватанный!
         Опять выпили, пожевали огурцов и колбасы, закурили.
         - Ванятку жалко… - пожаловался Калиныч. – «Где папка? Когда приедет?». Вон, в воскресенье в цирк с ним собрались.
         - В Москву? – спросил Иван.
         - Нет. На прошлой неделе к нам приехал, на площадь стоит. Ванятка говорит: на клоунов посмотреть. Очень уж ему клоуны по телевизору нравятся. Смеётся аж заливается! Весёлые говорит, какие! Особенно когда с собачками. Да-а-а… Смеху теперь полны штаны.
         И опять замолчал. Разговор получался какой-то непривычный, наскоками: две-три фразы - и опять молчок. Да и о чём говорить?
         - Я раньше думал, что само страшное, это когда погиб. А, оказывается, нет. Оказывается ещё страшнее, когда без вести. Измаешься весь, глаза ни на что не глядят… И эта зараза… - и Калиныч кинул на бутылку, - … не забирает. Так, на три минуты… Паскудство какое-то. На душе всё переворачивается и никак угнездиться не может. Хуже похмелья.
         - А Сёмка не курит, – опять неожиданно сказал он. – Нет, водочкой-то с ребятами баловался, Я, помню, когда его ещё в школе поймал, ремня всыпал. Дурак,  чего я тогда на него взъелся? Ну выпил и выпил! Когда-нить всё равно начинать.
         - И чего ж теперь? – осторожно спросил Иван.
         - Контрактников они не щадят… - тихо и зло сказал Калиныч. – Контрактники – это те же наёмники. Это совсем не то, что по призыву. Призывника ещё, может, пожалеют. Чего с него взять-то? А контрактника нет…Да, заработал Сёма на квартиру…
         - Может, обойдётся ещё… - сказал Иван (да чего там обойдётся!). – Может, выкуп какой заплатить предложат.
         - Может и предложат, - вяло согласился Калиныч. – Только долго чего-то думают. Да и ведь не три копейки запросят! Если, конечно, запросят… Тоже мне, нашли миллионеров… Я как чувствовал, что ничем хорошим эта квартира не кончится! – добавил он яростно. – Жили и жили! Крыша над головой есть - и ладно! Нет, отдельную ему подавай! Тоже мне нашёлся… фон барон! Зинк, неси ещё бутылку!
         Из комнат появилась неслышная как тень Зинида, моча выставила на стол ещё один пузырь.
         - Чего ты на меня смотришь? – накинулся на неё Калиныч. – Я чего, выпить не могу?
         - Да пей… - ответила она и ушла назад, в дом.
         - Тоже переживает… - бросил зло Калиныч. – Ну так иди, выпей с нами! Чего выть-то? Ходят все как на похоронах! Смотреть тошно!
         На пороге показался толстый малыш с серьёзными глазами.
         - А вот и Ванятка! – обрадовался Калиныч. – Иди, садись вот здесь, со мной! Ничего! В выходной в цирк с тобой пойдём! «К роту хоть завязочки пришей!». Эх ты, мордюля! Конфетку хочешь?
         Внук, набычившись, кивнул.
         - На! - и Калиныч достал из кармана карамельку. - Ничего, не пропадём! А в цирк - обязательно! И диван купим! И дядь Ваню с собой возьмём! Пойдёшь с нами, а, дядь Вань?
         - А чего же? – преувеличенно бодро согласился Иван. – Я клоунов тоже люблю! Обязательно!
 
         Иван вышел на улицу. Дворянская-Лукермана была по-прежнему пуста. И куда все черти подевались, недовольно подумал он. Не улица, а прямо какое-то натуральное кладбище! Попрятались все по своим курятникам! Он поморщился и пошёл в сарай. Надо было настрогать досок и поправить калитку, а то действительно уже совестно перед людями…     
© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0084576 от 20 октября 2012 в 16:25


Другие произведения автора:

"Я куплю себе гуся...", или Размышления о будущем

Куда уедут моциклеты? (о задержанных в Ираке российских байкерах)

Замри и сдохни, курильщик поганый!

Это произведение понравилось:
ВЛАДИМИР ЛИЩУК
Рейтинг: +1Голосов: 1639 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!