О МНОГОМ ПОНЕМНОГУ

В 189 номере журнала Информпространство вышли мои короткие рассказы. Давать ссылку - дело ненадёжное (ссылки быстро увядают, как букет в вазе) Поэтому привожу читателям сами рассказы. Хотя и эта элетронная версия живет недолго. Надежнее самого бумажного носителя в виде толстого журнала или книги пока что человек не придумал ничего.

О МНОГОМ ПОНЕМНОГУ

РЮМКА

Московское литературное кафе на Сретенке мы создавали с журналистом Борисом Сонкиным. Во время строительства Олимпийского комплекса на проспекте Мира Борис возглавлял многотиражку «Олимпийский строитель». А я в это время руководил литературным объединением «Звезда». Мы с ним там и подружились.

Спустя лет шесть после Олимпийских игр в Москве у нас с Борисом возникла идея возродить «Стойло Пегаса». Он приглядел бывшее кафе «Гном», оформленное в прибалтийском стиле, но запущенное и практически брошенное из-за того, что к 1986 году у этого детского кафе не оказалось хозяев. Я работал в системе строительных общежитий при Главмоспромстрое, где вел литобъединение среди молодых строителей.

Мы вдвоем с Борисом поехали к моему начальнику – бывшему генералу МВД Василию Ивановичу Котову и получили его согласие на ремонт кафе с тем, чтобы мои студийцы, молодые строители, могли проводить в нем свой культурный досуг. И вот кафе на Сретенке открылось. Туда стали собираться журналисты, поэты, певцы, артисты, художники, музыканты. У Бориса Сонкина было множество друзей, работающих в газетах, на радио, на телевидении. Конкурсы, вечера, посиделки, даже новый 1987 год отмечали в нем всю ночь. В кафе приходили Илья Резник, Михаил Жванецкий, Римма Казакова, Надежда Бабкина, Сергей Летов, Евгений Евтушенко, Владимир Мигуля, Алла Пугачева, Лев Аннинский, Константин Кедров. Всех даже запомнить невозможно было. Масса мероприятий изо дня в день. Все это освещалось то по радио «Маяк», «Юность», то по телевидению, то в газетах.

И вот как-то сидим несколько человек в ожидании вечернего мероприятия. Поэт Саша Еременко уже подвыпил, но перед ним еще стоит рюмка коньяку. Алексея Парщикова с Иваном Ждановым не было. Обычно эта троица была неразлучной. В кафе уже сидели Евгений Рейн, Борис Сонкин, два журналиста из числа завсегдатаев нового питейного заведения, несколько человек из моего литобъединения, двое иностранцев и я. За столом, где сидел Еременко, зашел разговор о вторжении наших войск в Афганистан. С началом перестройки стали появляться голоса, протестующие против этого вторжения. И вот Саша Еременко вдруг заявляет во всеуслышание: «Не выпью этот коньяк, пока наши не выведут войска из Афганистана!»

Ситуация мне показалась довольно забавной. Из присутствующих кто-то пожал плечами, кто-то просто усмехнулся, но какой-то даже мало-мальской поддержки молодой поэт не получил. Ушел в себя, но не надолго. Минут через десять он снова громогласно повторил свой протест о выводе войск, совместив его с угрозой, что не притронется к коньяку. Тогда я и говорю ему: «Саша, лучше уж выпей, а то пока наши решатся вывести войска, твой коньяк к тому времени попросту выдохнется». Войска вывели спустя четыре года. Думаю, протест Саши Еременко сыграл в этом деле не последнюю роль.

Кстати, недавно в ЦДЛе мы сидели за рюмкой чая с Ильей Блувштейном, вспоминая былые годы, и выяснилось, что на роль создателя Литературного кафе на Сретенке претендуют ряд лиц из круга московских литераторов, что у меня вызвало хохот и удивление одновременно. Говоря об этом, я обращаюсь к тем поэтам, которые некогда входили в студию Звезда, дабы они знали, что не записанные мысли крадет дьявол, не запатентованное изобретение присвоит другой ученый, а не оформленное на себя кафе сопрут горе-литераторы, завалив читателя доказательствами несуществующих на то прав. Словом, есть над чем поразмышлять, дамы и господа поэты!!!

ПАРОДИЯ

Александр Еременко из этой троицы поэтов в ту пору был наиболее открытым и коммуникабельным, но так получилось, что именно на него я и написал едкую пародию: уж больно велик был соблазн приколоть автора за его шокирующие строки. У него вышла большая подборка стихов в альманахе «День поэзии», одно из которых мне показалось наиболее талантливым и очень забавным. И вот перед входом сделана афиша, где заявлено поэтическое выступление этой троицы: Жданов, Парщиков, Еременко. В тот вечер в Литературное кафе собралось много народа. После выступления Еременко я попросил слова у ведущего вечер Константина Кедрова и прочитал свою пародию:

«Я добрый, красивый, хороший

и мудрый, как будто змея.

Я женщину в небо подкинул –

и женщина стала моя».

(Александр Еременко)

ПОДКИДЫШ

Подумал, не божья ли милость,

Поскольку я добрый такой,

Мне женщина с неба свалилась,

И вмиг потерял я покой.

Иду я с бутылкою чачи

И слышу на весь ЦДЛ:

– Вались ему женщины чаще,

Не так бы еще похудел…

Зевакам кричу:

Дураки, мол,

Я сам свою жизнь поломал;

Я женщину в небо подкинул,

А в тихой квартире поймал,

Я снял с нее хитрые путы,

Какими смиряют коня,

И женщина

с этой минуты

Подкидывать стала меня.

Хохот стоял гомерический. Перед этим за полгода в ЦДЛе, в Гостиной, было шумное обсуждение стихов с участием критиков, почитателей и просто всех желающих высказаться по поводу трех, бойко раскручиваемых поэтов. На том мероприятии мою пародию на Еременко очень эмоционально прочитал Леонид Колганов, который в те годы ходил на занятия руководимой мной студии «Звезда». Его выступление было воспринято, как взрыв. Уже тогда Троица явно обиделась на меня. На этом вечере эффект был тот же самый.

И вот в конце мероприятия ко мне подошел Константин Кедров и сказал: «Сережа, ты бы мог впредь не читать свою пародию на Сашу Еременко!» Мы были дружны с Константином еще по Литературному институту, я согласился, и спустя несколько лет выпустил поэму «За-дам-с», в которую вставил данную пародию, не указывая, на кого именно я ее написал. Теперь, по прошествии стольких лет, думаю, никто не обидится на меня за то, что я раскрыл карты.

Послесловие к истории

Не так давно я случайно нашел в интернете сведение, что вышла книга, в которую Александр Еременко собрал все пародии на свои стихи, которые были написаны в разные годы разными авторами.

Среди множества других была опубликована и моя пародия...

МИСТИФИКАЦИЯ

В литературном кафе одна из моих знакомых поэтесс Марина Шапиро решила устроить вечер для своих друзей-архитекторов, коллег по работе. Это был выходной день, люди чинно садились за большой стол, а я увиделся в закутке с двумя журналистами, завсегдатаями, которые любили оттянуться здесь после дел праведных. Марина попросила меня выступить перед архитекторами. Я читал стихи, и по ходу выступления мне пришла в голову мысль устроить розыгрыш. Взяв тайм-аут, я пошел в комнату администратора и попросил одного из журналистов поучаствовать в мистификации. Николай И. долго упрямился, не хотел выступать в неприсущей ему роли. Тогда я ему пообещал поставить стакан водки…

Дело в том, что поэт Илья Резник привел однажды в наше кафе авторов песни «Лаванда». Автором музыки был композитор Владимир Матецкий. Текст песни принадлежал Михаилу Шабурову, с которым мы подружились. А песня была очень популярной в тот год. Сначала мы с Мариной поставили ее запись, а когда она прозвучала на радость собравшимся, я пошел и пригласил журналиста Николая. Он вышел, а я его представил как Михаила Шабурова, автора слов «Лаванды». Николай смущался, но свою миссию выполнил с честью. Все гости были обрадованы тем, что увидели вживую автора и с удовольствием поздравили его с отличной песней. А водку я Николаю, как и обещал, поставил на другой же вечер!

СИЛА ТРАДИЦИИ

После окончания Литератрного института я не прерывал отношения со своим учителем, поэтом Евгением Долматовским. Звонил ему домой, приезжал, читал стихи или дарил второй и третий сборники. Иногда он просто приглашал на свой семинар, и я с удовольствием появлялся в стенах альмаматер, в доме двух великих писателей А.С. Грибоедова, а позднее А.И.Герцена.

Так однажды, побывав в Литинституте на семинаре моего учителя Евгения Долматовского, я познакомился с одним молодым человеком. Звали его Юра. Ничтоже сумняшися, я привел этого молодого поэта в ЦДЛ, и, когда мы устроились за крайним столиком в шумном цветном кафе, с разрисованными стенами и выпили по бокалу вина, то меня потянуло на хохмы. После второго бокала я возьми да и скажи этому парню, что в ЦДЛ существует такая традиция: каждый поэт хотя бы раз в жизни должен подняться из-за шумного застолья и громко объявить себя великим русским поэтом.

– Да ну, – не поверил Юра, – ты шутишь. Я не стал настаивать и даже в ходе беседы (а за наш столик подсели еще трое литераторов) забыл про сказанное. Постепенно в кафе набилось много народа, стало шумно, все заказывают спиртное, произносят тосты, читают стихи, отмечают чью-то публикацию, новую книгу. И вдруг из-за гудящего стола вскакивает здоровый верзила и громко заявляет, что он не хрен собачий, а великий русский поэт.

Приведенный мной молодой литератор Юра так удивился и с таким пиететом воззрил на выступившего верзилу, что я не выдержал и сказал:

– Ты не поверил в силу традиций, а вот если когда-нибудь не выкрикнешь, что ты великий русский поэт, то никогда таковым и не станешь.

– А сам ты заявлял здесь про свою «великость»? – спросил у меня молодой поэт.

– А как же, – сказал я, – иначе б меня не только великим не признали, а даже и в Союз писателей бы не приняли... Разумеется, я бы не за какие коврижки не смог встать посреди гуляющих коллег по перу и выкрикнуть этот слоган. Хотя, как знать, может быть, это было моим серьезным упущением... Может быть, я бы давно уже в любые госучреждения ногами двери открывал, многотомные издания в золоченых переплетах имел, на международных книжных ярмарках свои произведения представлял и на различных научных конференциях выступал с докладами...

Спустя года четыре, когда уже мой знакомый поэт Юра успел окончить Литинститут и обозначиться на литературном поприще, я снова столкнулся с ним в стенах Дома литераторов. И надо же, чтобы так совпало: среди большого количества собравшихся в цветном кафе литераторов вдруг из-за одного стола встает мой этот самый Юра со стаканом вина в руке. Я даже застыл от удивления и даже успел подумать: наверное, он тост хочет произнести по случаю встречи с приятелями. И другая мысль успела промелькнуть: неужто и Юра «созрел» до магической фразы? Я смотрел на его всклокоченную шевелюру, на стакан с рубиновым вином в его руке и понял: да, он созрел... И тут же услышал подтверждение робко просочившейся мысли. Юра гортанным голосом выкрикнул не то, что на этот зал, а, наверное, на весь Дом литераторов заветную фразу: «Я великий русский поэт!» И тут я еще раз имел возможность убедиться в неиссякаемой силе неведомо когда и кем заведенной традиции.

ПРИМЕТА

В старом здании издательства «Советский писатель», которое до начала семидесятых годов находилось недалеко от площади Пушкина, перед лестницей на второй этаж была одна пошатывающаяся плитка мрамора. Как-то меня, студента Литературного института, привел туда наш знаменитый земляк, уралец из города Златоуста, поэт Михаил Львов. Нас еще сблизило Миасское педагогическое училище, которое Михаил Давыдович успел закончить до войны. Я помню, как на сорокалетие педучилища к нам приезжал из Москвы поэт Михаил Львов, как он выступал в большом актовом зале, а мы слушали его рассказ о его фронтовых годах, об учебе в Литературном институте, о поездках по стране и миру. Звучали его стихи. Запомнился его жест, когда правая рука поэта касалась лба, а потом выбрасывалась вперед, на слушателей, словно бы он из самого первоисточника выхватывал нужные фразы и экстраполировал их на собравшуюся аудиторию.

Поселившись в общежитии Литературного института, я разыскал его в журнале «Новый мир» и был тепло встречен земляком. Вообще, как я успел заметить, все поэты и писатели, прошедшие дорогами войны, оказывались на две головы выше, чем все остальные. Они умели быть чуткими к просьбам молодежи, нуждающейся в опеке. Я видел его выступление в Политехническом музее, о нем тепло отзывались его друзья: поэты Сергей Наровчатов, Марк Соболь, Евгений Евтушенко, Евгений Винокуров. Наряду с Александром Межировым и Александром Николаевым, Михаил Львов дал третью рекомендацию в Союз писателей СССР, помог с публикациями, что было очень существенным делом для молодого литератора. «Молодого» проговариваю с иронией, поскольку мои поиски своего места в жизни изрядно затянулись...

Я с удовольствием приходил к Михаилу Давыдовичу. Общался в журнале с поэтом Вадимом Сикорским, пока Львов доканчивал какую-то работу в своем кабинете.

И вот по пути в издательство «Советский писатель», в Литфонд он зазвал и меня, чтобы дорогой поговорить о моих проблемах да вообще о поэзии, о жизни. За беседой мы дошли до входа в помещение издательства. Перед тем, как подняться наверх, Михаил Давыдович концом ботинка указал мне на ту шатающуюся и ставшую магической, мраморную плитку и сказал: «Сережа, надо обязательно наступить на этот камень, он приносит удачу. Все, кто на него наступают – выпускают свои книги в этом издательстве». Михаил Давыдович был прав только отчасти, поскольку именно в том старом здании издательства книгу я выпустить не успел, но в «Советском писателе», переехавшем на улицу Воровского, ныне Поварскую улицу, все-таки мой поэтический сборник был выпущен, причем буквально в последние годы перестройки.

Поэтому затрудняюсь сказать, сыграл ли тот камень свою роль в моей творческой судьбе или нет, но сам поэт Михаил Львов, конечно же, мне здорово помог, как и многим другим молодым поэтам.

О ПОЛЬЗЕ ТВОРЧЕСТВА

По приглашению давнего друга Миши Ильина, который жил в то время в Ухте, я отправился на рыбалку. Миша сообщил мне, что он поедет в низовья Оби, где будет заниматься серьезной заготовкой рыбы для своей организации. По пути он должен будет забрать и меня. Предполагалось, что туда снарядят вертолет, но потом, как выяснилось, все переиграли. Я, ничего не подозревая, поехал до Ухты поездом. Железнодорожный билет в 1992 году еще продавался без паспорта. Схожу в Ухте, а меня встречает на машине не Миша, а его сын Игорь. Оказалось, что отец получил приказ срочно вылететь в Салехард, а мне он оставил записку следующего содержания: «Сергей, прилетишь в Салехард, оттуда на «Ракете» доберешься до Аксарки, на пристани наш зеленый балок, ключ под ковриком». Балком у геологов назывался дощатый утепленный домик на санных полозьях.

Я хватился, что для покупки билета на самолет у меня нет паспорта. Стали думать-гадать с женой Миши и его сыном Игорем, как выйти из положения. Нина посоветовала пойти в милицию и попросить справку, объяснив, что паспорт остался в Москве. Но нужен хоть какой-то документ, удостоверяющий личность. И тогда Нина говорит, а ты возьми свою книгу стихов, на обложке есть твое фото. Я взял книгу, вышедшую в издательстве «Советский писатель», которую подарил друзьям несколько лет назад и пошел с ней в отделение милиции. Там выслушали недоверчиво, но, когда я подал им стихотворный сборник с моей фотографией, то отношение тут же изменилось: капитан любезно поинтересовался жизнью писателей в столице, выдал справку, заменяющую паспорт и пожелал мне счастливого пути. Тогда я впервые извлек пользу из своего положения и осознал то уважение, которое питают окружающие люди к писателям.

ЗАЯВКА

Анатолий Зырянов появился в Миассе, когда я был в двухгодичном путешествии по Северу, где поработал в нескольких геологических партиях. Вернулся я оттуда, имея небольшой творческий багаж, с которым я пришел к моему учителю и старшему другу поэту Михаилу Лаптеву. Он сделал в городской газете «Миасский рабочий» полосу стихотворений с моей фотографией и своим предисловием. Меня сразу стали всюду приглашать выступить. На одной встрече при газете «Уральский автомобиль» я и познакомился с поэтом Анатолием Зыряновым. Он был на пять лет старше меня, выше среднего роста, улыбчивый, с множеством коронок желтого металла. На той же встрече он сказал мне, что стихи мои считает удачными, но надо выходить на другой уровень, то есть пора брать приступом областной центр. Позвал на ближайший выходной поехать на литобъединение при Челябинском металлургическом заводе, где он уже сделался участником этого коллектива.

Толя был охоч до женщин. Еще он много курил, любил выпить, читать стихи и чифирить, то есть пить густой-прегустой чай. Жил в центре Миасса в однокомнатной квартире, которую получил после детдома. Все стены в его доме были увешаны листками, на которые он записывал стихи разной степени готовности. Писал все сразу: где строку добавит, где слово освежит, где строфу, а то и две поменяет или новые допишет. Когда я появлялся у него, он находил что-то законченное, шагая вдоль стены и разглядывая содержимое листков. Срывая приколотый листок, читал с него и дефилировал передо мной галсами, туда-сюда. При этом его лицо и листок со стихотворением непременно были направлены в мою сторону. Бывая в разных газетах в Коми республике, я уже виделся с разными забавными людьми из числа пишущих, но Толя был настоящий уникум. Другие пишущие старались держаться от него подальше. Он отсидел несколько лет, был страшным вруном, фантазером, его ручищи с длинными и тонкими пальцами золотого карманника и хорошо подвешенный язык легко обезоруживали женщин. Проведя год в качестве учителя в вечерней школе у заключенных и два года поработав с бичами в геологических партиях, я свободно находил с ним общий язык. Вот только чифир среди бичей я пить не стал. И с Толей тоже. При всех его закидонах у него, помимо таланта, была какая-то доброта и искренность, что меня и подкупало в нем.

«Брать областной центр» мы не отказались и рано утром отправились на первую электричку. Зима, мороз, все окна и двери белые от инея. Едем, беседуем с Анатолием. Ради поэзии он был готов на любые испытания. С вокзала надо было еще ехать на двух видах транспорта. И вот мы на разных перекладных приехали на литобъединение. В просторном помещении на втором этаже дворца культуры Челябинского металлургического завода мы увидели с Толей людей, склонившихся над столом, на котором лежала массивная подшивка газеты, и седовласый мужчина вслух читает стихи. Вдруг я понял, что это мое стихотворение. Недели за три до этого я заходил в редакцию областной газеты «Челябинский рабочий» и оставил там свою подборку. Так совпало, что эта подборка появилась именно в то воскресное утро. Читавший мужчина пожилого возраста местами запинался, и я сам стал читать свое стихотворение наизусть. Все обернулись ко мне. А пожилой мужчина спросил у меня:

– Так это твои стихи?

Я кивнул. Тогда он обратился к собравшимся:

– Ребята, к нам пришел готовый поэт.

После этих слов просиявший Толя Зырянов отвел меня в сторонку и сказал:

– Старик, коль твои стихи оценил Вохминцев, лучшей похвалы и пожелать нельзя!

ЧЕМ ХУЖЕ?

Когда-то в 1980-м году я поехал от секции молодых при Союзе писателей в творческую командировку в Грузию. Мои однокурсники по Литературному институту Владимир Вигилянский и Виктор Гофман дали мне телефоны своих грузинских друзей, благодаря чему я легко устроился в гостинице, день потратил на шапочное знакомство с Тбилиси, на следующий день отправился в город Мцхета, побывал в старинных храмах, полюбовался на ажурные каменные узоры храма Светицховели , на доцветающие в садах розы (а было начало декабря). И позднее, бывая в разных концах нашей огромной в то время страны, я всюду находил выпускников Литературного института, и у нас было о чем говорить. Как любителю природы, да к тому же такой экзотической, как в Грузии, мне очень захотелось увидеть то место, где сливаются две разноцветные реки – Кура и Арагви.

Конечно же, сказалось воздействие поэмы Мцыри Михаила Юрьевича Лермонтова:

Немного лет тому назад,

Там, где, сливаяся, шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры,

Был монастырь...

На третий день с утра я доехал до окраины Тбилиси и стал «голосовать» на военно-грузинской дороге. Минут десять потратил напрасно. Все легковые машины пролетали без оглядки. Махнул рукой молоковозу. И вот я в кабине знакомлюсь с шофером. Словоохотливый водитель моих же лет. Тенгиз, заводной, всем интересующийся, стал расспрашивать, откуда я и куда. Я сказал, что приехал повидать Грузию и что в данном случае хочу посмотреть на слияние Куры и Арагви. Тенгиз обрадовался, что я поэт из Москвы и сразу же предложил другую программу на этот день. Он сказал, что едет за молоком в город Душети, и посоветовал мне смотаться с ним и посмотреть этот городок, а заодно увидеть военно-грузинскую дорогу и более гористую часть Грузии. А Кура с Арагви тоже будут по пути, и ты увидишь прямо из окна кабины. Я согласился, тем более, что с самого детства любил кататься на грузовых машинах. Ехал Тенгиз отчаянно. Его молоковоз обгонял одну машину за другой. Я был его болельщиком, мне это напомнило детство на Урале, когда я, вцепившись в поручень, приваренный у доски приборов, подзадоривал водителя самосвала, чтобы он обогнал пылящий впереди лесовоз. Но Тенгиза не надо было и подзадоривать. И вот часа через два мы оказались в Душети, на территории местного молокозавода. Тенгиз поставил машину под заправку молоком, и мы на час-полтора ушли в центр городка. Оглядели старинные дома, местный кинотеатр, магазины и зашли в краеведческий музей. Молодой сотрудник музея, который по-русски изъяснялся с большим трудом, рассказал нам (какие-то места из рассказа гида Тенгиз переводил мне с грузинского) про возникновение города, про его достопримечательности, про его знаменитых людей. Но вот в ходе разговора всплывает имя Александра Сергеевича Пушкина, который, оказывается, по пути в Тифлис, один день провел в этом городе. Тогда улыбающийся Тенгиз хлопнул меня по плечу и сказал:

– Слушай, Серго, а ты чем хуже Пушкина? Ты тоже поэт и тоже один день путешествий по Грузии отвел на посещение Душети!

ЖАЖДА СЛАВЫ

Прозаик Виктор Яковлевич Суглобов, который ныне возглавляет издательство «Современник», в молодости, по окончании Литературного института получил назначение в город Челябинск, на областное телевидение, где ему предложили возглавить отдел литературы и искусства. Во время каникул (я еще продолжал учиться в этом же институте) я позвал Виктора в Миасс. У него возник повод для снятия какого-то материала на телевидение, и он приехал со съемочной группой на «УАЗе» с надписью «Телевидение». Отсняв нужный сюжет, они подсадили меня недалеко от моего дома, и мы поехали на озеро Тургояк, что раскинулось неподалеку от Миасса. Был июль месяц, день хоть и заканчивался, но жара еще держалась. Мы оказались на прекрасном берегу, где было полно отдыхающих. Это тогда уже была лучшая миасская Ривьера. Машину поставили неподалеку. А оператор из съемочной группы, молодой парень с пышной шевелюрой, взял телевизионную камеру и пошел по пляжу. Вода в озере наичистейшая. А на пляже отличный песок и отмель длинная, так что порезвиться можно и взрослым, и детишкам. Видя, как оператор двинулся вдоль песчаного берега, приглядываясь к отдыхающим людям, я спрашиваю у Суглобова:

– У вас еще предстоят съемки на пляже?

– Да нет, смеется Виктор. – Это наш неутомимый Жора по бабам пошел.

– А камеру зачем взял? Тяжесть такую таскать?

– Кому тяжесть, а у Жоры это лучшая приманка, чтобы сразу целую гирлянду девок закадрить.

И действительно камера оказалась весьма удачливой: девушки тут же начали вскакивать со своих лежаков и интересоваться, что это здесь делает областное телевидение? Жора наплел им, что разыскивает подходящих для съемок красивых девушек. Думаю, что он не зря провел этот вечер...

А Виктор с маской и ластами стал нырять и добывать отменных раков из озера Тургояк. А из подводного ружья он подстрелил солидную щуку. Вечером Жора ушел к девушкам, а мы с Виктором отправились в гости к актеру Леониду Оболенскому.

КТО КУДА

В городе Ухте, в республике Коми, я со своими друзьями, такими же романтиками, поступил в геофизическую экспедицию, откуда нас послали учиться на курсы взрывников. Осень… Днем мы ходим на занятия, а вечерами дружим с девушками. Вечером над городом полыхают факелы над нефтеперерабатывающим заводом, и их красный отсвет виден за десятки километров. С девушкой Наташей я сходил на танцы и пошел ее провожать. Это было в поселке Ветлосян – старом районе города Ухты. И вот когда мы остановились около двухэтажного дома (низ каменный, а верх бревенчатый), Наташа и говорит:

– Вот мы и пришли. В этом доме когда-то жил украинский писатель Остап Вишня. Говорят, очень веселый и неординарный был человек.

– Да уж, – говорю я, – должно быть, весело начинал, да грустно закончил.

– Почему? – удивилась девушка.

– Чего ж тут непонятного, если кого-то язык до Киева доводил, а Остапа Вишню на Север привел...

Пешком по полярному кругу

Мотаясь по городам и весям на европейском Севере страны, я обязательно заходил в местные газеты и заводил знакомства с сотрудниками газет, с поэтами или прозаиками, с работниками радио или телевидения. За два года мы с друзьями поработали в разных геологических партиях в системе Ухтинской геофизической экспедиции. Поэтому исколесить довелось много занятных мест. В основном это были города Сыктывкар, Ухта, Печора, Нарьян-Мар, Воркута, Княжпогост, села Усть-Цильма, Красное на реке Печора, Джешарт на реке Вычегда и другие места.

Так я в Сыктывкаре познакомился с поэтом Виктором Кушмановым, в Ухте с поэтом Николаем Володарским, в Печоре я завел знакомство с газетчиками, которые уговаривали меня оставить геологию и пойти работать в их городскую газету. Редактором был крупный мужчина по фамилии Желтый, а его заместителем Альберт. Вспомнить их полные имена не могу, но от Альберта у меня остались письма, в которые он вкладывал газетные вырезки с моими напечатанными стихами. Он писал о своей жизни большие письма, иногда в целую школьную тетрадку.

Однажды я по пути в свою геологическую партию остановился в Печоре и заехал в газету. Меня там хорошо приняли, устроили посиделки. Присоединился к нам еще и сотрудник республиканского радио Дима. Друзья трогали мою окладистую бороду, которую я успел вырастить за осень и зиму, и не без зависти говорили: «Да, брат, у тебя там настоящая романтика в таежной глуши, не то, что у нас, в городе...»

Была зима, февраль. Понятное дело, мы выпили, долго беседовали, а после этого газетчики вместе поехали проводить меня до вокзала. Мне надо было еще ехать на поезде до станции Абезь, что находилась на Полярном круге. Около этого села располагались лагеря, в одном из которых сидел и строил железную дорогу на Воркуту поэт Ярослав Смеляков. Позднее его перевели на зону в город Инта. Про это мне рассказал Николай Володарский, который сам оказался в Коми республике не по своему желанию (в отличие от меня и моих товарищей Миши и Семена). У Николая Абрамовича я часто бывал дома. Он чудесный собеседник, много знал о Севере. Так вот, я видел даже столбы, на которых стояли бараки и разбросанные мотки колючей проволоки, которые ограждали лагерь для заключенных. А где-то в 15-и километрах от станционного села Абезь находилась наша геологическая партия №105. Вот туда я и возвращался после похорон матери. Настроение было подавленное. Именно поэтому я по пути на работу заехал к газетчикам в городе Печоре: хотелось побыть с приятелями. Поскольку поезд в сторону Воркуты должен был прибыть только через пару часов, мои друзья-газетчики оставили меня в помещении вокзала и разъехались по домам. Билет у меня был куплен, осталось лишь дождаться поезда. Я сел в уютное кресло, пытался что-то читать, но не получалось: сказывалась усталость. Незаметно для себя я заснул и проспал свой поезд. Не помню подробности, как я купил новый билет на поезд, как его дождался, помню лишь, что на станции Абезь этот поезд не останавливался. Но я решил ехать, невзирая на это обстоятельство. Решил, что буду прыгать на ходу. Глубокой ночью поезд стал приближаться к Абези. При мне была спортивная сумка с небольшим дорожным скарбом. Я заранее открыл дверь тамбура и приготовился нырнуть в темноту. И тут поезд сам затормозил и остановился. Оказалось, что с поезда сошел один железнодорожник, который ехал вместе с машинистом в кабине. Железнодорожники всегда выручают своих коллег таким образом. Мне очень даже повезло. Я тоже сошел с поезда, хотя мог бы и спрыгнуть. Идти в станционное помещение и ждать наступления утра мне не хотелось. Слишком долго надо было бы торчать там. И я свернул на нашу накатанную вездеходами дорогу через тайгу.

Дорога эта тянулась берегом реки Уса, прямо вдоль Полярного круга. Иногда мы в Абезь приезжали по самой реке, но чаще по ухабистой дороге, которую лишь на отдельных буреломных или бугристых участках прочистили бульдозером. И вот я в кромешной темноте отправился в путь. Мороз, снег под ногами хрустит. Глаза обвыклись с темнотой, с огромных елей иногда обрушивались шапки снега. В одном месте с небольшой открытой площадки вылетело несколько белых куропаток, которые любят устраивать ночлег в сугробе. Мороз давал знать о себе, но я шел и бормотал стихи. Что-то записал в карманную книжицу. Писал карандашом, потому что ручки замерзали на холоде. Но утром я уже был в партии и посмотрел на термометр, который у нас висел на стволе дерева. Минус тридцать семь – не бог весть какая низкая температура для середины февраля. Борода моя покрылась не просто инеем, а твердой ледяной коркой, которую только в теплом балке мне и удалось отскрести.

ШАПКА

На каждые зимние каникулы студенты и преподаватели выезжали на отдых в Подмосковье. Группу обычно возглавлял Иван Кириллович Чирков – блестящий фотограф, талантливый организатор, дружелюбный и отзывчивый человек. Он умел в любой ситуации найти и помещение для отдыха, и столовую организовать для голодных студентов, и вылазки в разные интересные места района. Ездили в Ярополец, где был пансионат с бильярдом, в котором отдыхали летчики; там же были лыжные горки, а где-то поблизости находились усадьба Гончаровых. Там и А.С. Пушкин бывал, когда приезжал к своей будущей жене Наталье. Там нас тепло принимали местные клубы и библиотеки. Мы выступали, читали стихи, рассказы. Преподаватели подбадривали нас, организовывали вечерами после зимних поездок по району небольшие посиделки с подогревом… Иногда устраивали лыжные катания – это спортивно-оздоровительное мероприятие тоже курировал Иван Кириллович Чирков. После мероприятий Иван Кириллович дарил нам свои фотографии, на обратной стороне которых он непременно оставлял свой автограф: фото Чиркова.

Настроение было хорошее, молодость, веселье – переливалось через край. Однажды возвращаемся зимним морозным вечером на открытой машине в кузове, и вдруг с моей головы ветром срывает шапку. Но водитель гнал так лихо, что пока достучались до него, пока он затормозил, мы успели далеко пролететь от места падения злополучной шапки. Иван Кириллович сидел в кабине. Ему стали объяснять и студенты, и преподаватели (тогда с нами были Станислав Джимбинов и Владимир Гусев), что у Сергея Каратова потерялась шапка. Он успокоил и сказал, что в Москве он купит мне шапку. За участие в агитбригаде и выступления перед слушателями нам от местных властей полагались какие-то деньги. Они находились у Чиркова. Все понимали, что я лицо пострадавшее, поскольку моей вины в потере головного убора не было. Искать ее в темноте и по метели было совершенно бессмысленно. Я намотал на голову шарф, и мы поехали в пансионат. По возвращении в Москву Иван Кириллович дал мне двадцать рублей – сумму в половину стипендии – и велел купить на эти деньги новую шапку.

Магазин, где продавались меховые изделия находился около Центрального телеграфа. Это огромное здание имело свою историю: немцы после взятия Москвы должны были построить огромный памятник из гранита, целый состав с которым был доставлен из Финляндии. Гранит уже был привезен в Подмосковье, а повода для установки памятника у Гитлера не появилось... Тогда наши строители использовали гранит для облицовки здания около центрального телеграфа. Это теперь место, где располагается торговая точка влияет на цену товара. А тогда во всех магазинах цена была одинаковая, независимо от того, в ГУМе ты покупаешь вещь или на окраине города. Я зашел и выбрал себе бурую кроличью шапку. Так несколько лет я проходил в ней, вспоминая щедрого и умеющего держать слово Ивана Кирилловича Чиркова.

* * *

Об авторе: Сергей Федорович Каратов – поэт и прозаик