Немой

Что такое сидеть за рулем? Это напряжение и внимание. Нужно следить за дорогой, вспоминать, что означают дорожные знаки. А также нелишне приглядывать за соседями по автомобильному стаду, которые только вчера купили права по сходной цене. Никак нельзя позволить им боднуть своего коня в железный бок. Опять же мытари дорожные только и ждут иномарку со столичными номерами, чтобы запустить липкую лапу в твой тугой, как им кажется, кошелек.

А в поезд сел — и всё: ты отдыхаешь. Можно кушать борщ из блестящих металлических судков, закусывая порцию хлебного вина. Желаешь поговорить с пассажирами - пожалуйста. В дороге языки у народа обычно развязываются, и новости можно узнать из первых уст. А если ты молчун и не имеешь потребности с народом общаться, смотри себе в окно и наблюдай, как мимо проплывает огромная, красивейшая в мире страна. На стоянке выйдешь на платформу и спрашиваешь: а что, мать, вишня нынче почем за кулёк? А это что? С чем? И почем? Вернешься в купе, развернешь на местной газетке добычу и… хорошо!
Внезапно Бориса будто в бок ударили. Встал, собрал вещи и пошел к тамбуру.
Сошел на станции. Какой? Он не знал. Таблички с названием здесь не имелось. Да и какая разница? Поставил сумку на асфальт перрона и задышал, занюхал жадными ноздрями. У железной дороги свой запах: тяжелый, как грузовой состав, и басовитый, как гудок тепловоза. Это вам не просто какой-то мазутный дух — но аромат дальних странствий.

Поезд уехал, а на платформе остались двое: Борис и мальчик. Ну, упитанный мужчина, взирающий на мир устойчиво мрачненьким взглядом, с огромным лбом, похожим на римский таран, и короткой стрижкой «а ля рюс бандитэ» — ладно. Вряд ли кого удивит такая внешность. Таких немало. А вот мальчуган… этот — необычный. Сейчас немало бездомных развелось. Кто-то бежит из дома от пьянства и побоев, кто-то ищет приключений. Этот паренек внешне походил на обычного бомжика, но лицо с правильными чертами умное, а в глазах проживало что-то эдакое… Он смотрел на Бориса исподлобья. Взгляд проницательный и спокойный. Кажется, он изучал взрослого, оценивал. Борису и самому стало интересно, может ли вызвать доверие его персона? «Ну-ка, посмотрим!» Подошел и спросил:

- Кушать хочешь?

В ответ - утвердительный кивок головой.
- Ты что, немой?

Снова кивнул: да. Борис промычал «бывает» и оглянулся окрест: а где тут?.. Станция представляла собой одинокую платформу с кирпичным строением типа скворечник для продажи билетов. Может быть, раньше здесь что-то и было, но, видимо, старое разрушили, а новое построить денег не хватило. Во всяком случае, на сегодня — кругом степь с малыми перелесками. Ближайший населенный пункт виднелся на самом горизонте, это километров пять пешком.

- Ладно, пойдем. Что-нибудь придумаем.

У них под ногами запетляла вытоптанная тропинка. Вокруг серебрилась и густо благоухала душистая горькая полынь. Ковыль пучками седых волос торчал из сухой морщинистой земли. Высокий татарник из-за острых колючек поглядывал любопытными синими глазами соцветий. Над головами висел оранжевый диск солнца и коршун вялый, как тарань. За ходоками клубился шлейф рыжей пыли. На подступах к мелкой речушке набрели на заброшенное картофельное поле, густо заросшее бурьяном. Почесал Борис затылок, дернул ботву - из пыльной земли выскочили корни с четырьмя махонькими розовыми клубнями. Надергал еще несколько - и вот уже горка молодой картошки наполнила пакет с рекламой французской косметики. Мальчик с едва заметной усмешкой наблюдал за его кулинарными потугами.

На берегу речки под грустными плакучими ивами чернело штатное кострище. Видимо, не им одним приходилось пользоваться услугами этого гостеприимного места. В густых зарослях колючего кустарника Борису удалось разыскать сухой хворост. С горем пополам, с третьей попытки разжег костер. Ножом из гибких сочных веток вырезал шампуры. Из сумки достал банку консервированных сосисок. Как у ручной гранаты перед броском, выдернул кольцо. Взрыва не последовало, зато из открытой банки веером прыснул сок, и обнажились тонкие сосиски по-венски. Насадил парочку колбасных изделий на заостренные прутики и подвесил над костром. Наглотавшись дыма, раскатисто кашляя, со слезящимися глазами, но с победным видом подошел Борис к становищу. Мальчик лежал на спине и с аппетитом уминал булочку, сорвав с нее вакуумную упаковку. Рядом валялись пустые банки из-под сосисок и огурцов.

- Ну вот, всю кулинарную композицию сломал. Ты бы хоть картошки дождался. Минут через десять испечется.

Мальчуган вскочил, в три прыжка подлетел к костру и ловко выкатил из бордовых пылающих углей пяток картофелин. Деревянной кочергой, будто клюшкой для гольфа, забросил их по очереди в мелкую прибрежную воду. «Для охлаждения, стало быть», — догадался Борис. Достал картошку из воды, отряхнул и прямо в кожуре проглотил. «Маугли какой-то. Да еще и голодный». Борис достал из сумки и протянул ему бутылку нарзана. Тот залпом ее выпил. Благодарно рыгнул.

- Теперь ты похож на удава, проглотившего свежепойманную макаку, - показал Борис на округлый живот, натянувший грязную футболку. - Плохо не будет?
- Нет, я привычный, - весело дернул головой мальчуган.
- Глядя на тебя, у меня тоже аппетит разыгрался. Пожалуй, и я пожую, с твоего разрешения.
- Что вы, что вы, не стесняйтесь, закусывайте, - великодушно пожал тот плечами.

- Как тебя зовут?
- Не знаю.
- Вот те раз. Но как-то же надо к тебе обращаться.
- Обращайся как все: немой.

- Это неправильно. У каждого человека должно быть имя. Вот меня, к примеру, зовут Борис. На Небесах у меня есть заступник - благоверный князь Борис, сын равноапостольного Владимира, крестителя Руси. Борис был невинно убит собственным братом Святополком-окаянным. Князь Борис меня любит — я знаю. Он за меня молится Богу. Нет, нет, ты как хочешь, а имя тебе надо заиметь. А ты крещеный?

- Не знаю.
- Хочешь, мы тебя окрестим, и ты получишь имя?
- Я не против.

- А родители у тебя есть?
- Где-то, может быть, и есть. Но не здесь и не со мной.
- Они тебя обижали?
- Не помню.
- Давно в бегах?
- Давно.
- Одному жить страшно?
- Мне не с чем сравнить. Другой жизни я не знаю.

- Наркотики принимал?
- Приходилось, но мне не понравилось.
- Спиртное?
- Гадость.
- Это точно.
- А можно я про себя расскажу?
- Давай, если хочешь.

- Вот ты немой. То есть мысленно ты говоришь, но тебя не слышат, и мысли твои улавливает не каждый. Понимают жесты, да и то что-то простое, вроде «да» и «нет». Но, судя по всему, тебя это устраивает?
- Ну, я бы не стал утверждать, - задумчиво повел он плечом. - Скорее, я принимаю немоту и бездомность, как печальную необходимость.
- То есть, ты с этим смирился?
- Конечно.

- Молодец. А у меня вот что. Всю жизнь я делал карьеру. Как бульдозер, ломил напролом, чтобы добиться того, чего добился. Сейчас у меня есть всё, что я хотел: деньги, власть, большая квартира в городе, загородный дом, две машины, собака, кот, подруга-красавица и враги…
- Неплохой комплект, — улыбнулся мальчик. — Чего же тебе не хватает?

- Видишь ли, меня это… не греет. Пока всего добивался, было интересно. Существовала цель. А теперь не устраивает. Мне, оказывается, нужно, чтобы я кому-то был нужен. То есть, конечно, всем от меня что-то нужно: деньги, связи, способности… Короче - деньги. Но поговорить по-дружески не с кем. Вокруг меня толпа людей, - но я один. Говорю, а меня не слышат. Ну, как у тебя: «да» и «нет» понимают. У меня, примерно, также: подойдут, выпросят денег - и в туман. Ты им кричишь вдогонку: «Куда же вы, люди, давайте о душе!» Не слышат. Они уже далече. У них цель появилась: деньги потратить. Выходит, что я среди толпы такой же немой, как и ты.

- Ну не совсем… - иронично мотнул он головой.
- Считаешь, дядя с жиру бесится?
- Примерно, так.
- Нет, мой юный друг, ты не прав. Это кризис… среднего возраста. Тупик. Ты, например, знаешь, почему я здесь?
- Почему? — вскинул мальчик глаза, пронзительно-карие.

- А я из дому сбежал. Только никому!.. — шепнул Борис, оглянувшись. — Был тут у меня в гостях один интересный парень по имени Родион. Он сказал мне, что я еще не нашел себя. Вот и решил найти. Собрал наскоро сумку, сел в первый попавшийся поезд и вышел на незнакомой станции. Я не знаю, куда иду. Не знаю, где буду ночевать. И что будет со мной завтра. И будет ли оно - это завтра.
- Мне это знакомо, — вздохнул мальчик.
- Значит, мне стоит поучиться у тебя выживанию. Научишь инфантильного горожанина?
- Чем богаты… — кивнул тот головой.

Они поднялись и выступили колонной.
— Конечно, — продолжил Борис бубнить на ходу, — наелся и доволен. И говорить тебе не нужно. И мыслить тоже ни к чему. А у меня, знаешь ли, свои привычки. Они, может, годами приобретались. Их просто, как фантик, из жизни не выбросишь. Например, утром мне нужно ванну принять и чашечку кофе пригубить. В махровый халат завернуться. Туалетной водой освежиться. По телевизору новости прослушать. Курс доллара узнать. Собаку выгулять. Машину фланелькой протереть…

Мальчик обернулся и ошпарил взглядом, будто кипятком. Борис даже осёкся.
— Что, мне уж и наболевшим нельзя поделиться? — …А в ответ тишина… Он грустно улыбнулся, глядя в упрямый вихрастый затылок. — Да, суровый попутчик достался. Кремень!

Дальше шли молча. Повернул Борис голову направо — степь, налево… в общем, примерно, тоже. «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах… — запел он жалостливо и осёкся. — Дальше не помню. Ага, вот еще: «Степь да степь кругом, путь далёк лежит…» Слова давай! Нет слов. А! Вот: «И вышли они где-то под Таганрогом, среди бескрайних степей. И каждый пошел своею дорогой…»

«Стоп, — сказал он себе, но не остановился. — А что если мальчуган сбежит? Возьмет и стрекача задаст. Ага. Теперь понятно, кто здесь главный. Кто ведомый, а кто ведущий. Кто клиент, а кто сервер. Всю жизнь людей, как траву бульдозером, подминал. А тут в немилость мальчишки попал и загрустил. Ну и дела, — провел он ладонью по лицу. — Собственно, что я переживаю? Человек я свободный, как ветер. Хочу — на Канары махну, пожелаю — в Сочи на три ночи. Могу, в случае чего, и домой вернуться. Подумаешь!..»

Мальчик еще раз обернулся и даже остановился. Борис чуть не налетел на него.
— Что? Почему остановка?

Молчал попутчик. А в глаза его Борису и смотреть не хотелось. Или не мог?

— Ладно, не задерживай движение на марше. Иди. Чего там…

Немой отвернулся и пошел дальше. Борис зашагал следом.
С полчаса шли они в молчании. Полном молчании. То есть таком, когда и мысли в голове нет. «А этот — немой и ничей — шагает, как по собственному поместью, ухмыльнулся Борис. — Хозяин положения. Лидер группы. Командир полка. Подзатыльник ему, что ли врезать, чтобы нос не задирал?» Мальчик на ходу оглянулся, скользнул по его физиономии усмешкой, как пощечиной, и снова «марш, марш, левой».

За пригорком открылся дивный пейзаж. Среди степи, прижавшись к реке, стояло обширное селение. Пожалуй, не стояло, а лежало. Так возлегали наши предки на пирах: сытно, вальяжно и сонно. На полном марше, не снижая скорости продвижения, вступили они в населенный пункт. Он еще не догадался, что его взяли. Он еще наслаждался покоем, не подозревая, что это плен.

«А мальчишка-то встал в нерешительности, — мысленно потирал руки Борис. — Мой немой диктатор встал пнем и, головы не подняв кочерыжку, стоит, переминаясь с ноги на ногу». Вслух же он сказал:

— Итак, населенный пункт. Что мы имеем? Грязного, немытого пацана с пузом объевшегося удава и серьезного солидного мужчину в цветущем возрасте. Перед нами альтернатива: или я опускаюсь до помойного уровня, или общими усилиями его уровень поднимаем до моего. Ваши соображения, молодой человек? Не слышу?

Немой стоял, опустив голову. И повержено сопел. «Вот таким, значит, образом, молодой человек!» Взял мальчика за грязную руку и потащил в магазин.

Торговцы народ особенный. По своей наивности думаешь, ты один знаешь, где твой кошелек и сколько в нем дензнаков. А также, в каком ботинке твоя кредитная карточка, и сколько на ней числится в наших и заокеанских условных единицах. Не тут-то было, господа нувориши! То, что знает один, знает другой, если это, конечно, торговец. По каким-то неуловимым признакам — по форме ушей, носа, или по глубине вашего бегающего взгляда — этот народ безошибочно определяет уровень вашего достатка. А также, сколько от него отломится лично ему. И вот тому подтверждение: не успели путешественники войти в торговый зал, как рядом выросла гибкая в талии фигура и замерла в почтительном полупоклоне. Борис подбородком указал на мальчика и скомандовал:

— Вот это переодеть в самое лучшее.

Спустя пять минут из-за ширмы примерочной вышел юный ковбой в джинсовом костюме, самой крутой для этих мест фирмы «Моторс». На ногах — кроссовки, разумеется, «Адидас». На груди его широкой — футболка, заметьте, «Дизель». И если бы не чумазая физиономия над тканью цвета индиго, его можно было бы принять за столичного денди.

Пока продавец бесстыдно разорял Бориса на астрономическую, для этих мест, сумму — мальчишка бережно укладывал в пакет рваные обноски. Вероятно, на память о былых подзаборных подвигах. Наконец, он поднял на благодетеля присмиревшие, но по-прежнему хитрющие глаза:

— Благодарю. Ваш дружеский жест оценен по достоинству.
— А по уху?
— Думаю, преждевременно. Предлагаю продолжить экскурсию по городу.
— Как прикажете-с.

Дальше их путь пролегал мимо парикмахерского салона с загадочным названием «У дяди Зямы». Только Борис задумчиво провел пальцами по заросшему подбородку, как дверь перед ними открылась, и цепкая рука швырнула его в кресло. На соседнем устроили мальчугана, тщательно укутывая в серую простынь в бурых пятнах. Их умывали, мыли головы, стригли и укладывали; старшего еще побрили и ошпарили паровым компрессом.

Время от времени в трясущихся старческих руках сверкало хищное лезвие бритвы «золинген», что придавало ощущениям клиентов особую пикантность. Но не только вытаращенные глаза постригаемых следили за фехтовальными взмахами безжалостной стали. В углу в позе сфинкса лежал толстый кот и с явно гастрономическим интересом наблюдал, как лезвие бритвы порхает вблизи хрящеватых ушей. В это время слух клиентов услаждался беседой на тему: «чем отличается великий парикмахер дядя Зяма от всех иных прочих». Из этой лекции следовал единственно правильный вывод: стричься у кого-нибудь другого — это форменное самоубийство.

Когда хлопающий взмах полотенца развеял пар от компресса, первое, что увидел Борис — встающего из соседнего кресла юного господина, будто на часок отлучившегося из почтенного дома от занудных, но весьма знатных родителей. Впрочем, если эта версия подтвердится, Борис, пожалуй, не очень-то удивится. Породу и харизму, как известно, никакими обносками не скроешь. А иные утверждают, что и не пропьешь… Впрочем, эта тема для отдельного диспута.

Поздний вечер застал их на балконе номера-люкс центральной поселковой гостиницы. Вероятно, сработал нажитый годами рефлекс Бориса. Ужин прошел в дружественной теплой обстановке при полном молчании сторон. «С тех пор, как я встретил этого парнишку, — думал Борис, попивая чай с пирожным, — постоянно пытаюсь доказать ему, что я не верблюд. Изо всех сил демонстрирую какому-то грязному щенку свои возможности, а он снисходительно их оценивает. Я ему готовил еду, кормил, стриг, одевал и поселил в люксе, осыпая данайскими дарами. А этот заморыш всего-то не отказывался их принимать. Во всяком случае, пока».

— Ладно, безымянный соседушка. Застилай свой диван. Спокойной ночи.
Ушел он в свою комнату и лег в постель. Вроде, впечатлений масса, и ноги гудели от непривычно долгой ходьбы, только сон к Борису прийти не спешил.
«Что за напасть такая — всю жизнь быть кому-то рабом! — вздыхал он. — Сначала в родительском доме, потом в школе, институте, в армии, на работе — везде я поступал не как хотел, а как требовали мои господа. Взялся за бизнес — стал рабом денег, престижа и власти. Может быть, натура у меня такая, рабская? Вот и мальчугану этому служу. Так кто я, в конце концов, «тварь дрожащая или право имею»? А, товарищ Раскольников? Не поможете? И почему этот мальчуган как-то естественно встал во главе колонны и возглавил шествие, в котором я оказался в хвосте?»

В соседней комнате раздался звук, похожий на треск. Борис вскочил, удивляясь почти отеческой заботливости. Даже в дверь из вежливости постучал. Но, увы. В пустой комнате пузырилась штора от душистого ветерка, льющегося с улицы. Вышел на балкон — никого. В черноте южной ночи только звезды мигали где-то очень высоко. Дальше трех шагов от здания гостиницы ничего не видно: освещения улиц здесь не предусмотрено. Вернулся в комнату, оглянулся. На стуле аккуратно висели купленные вещи. Значит, парень удрал в своих обносках.
«Ну, не бежать же вдогонку, в конце концов. Поди, найди Маугли в ночных джунглях. Ладно, беги, малыш, беги. Сколько волчонка не корми…» Он вернулся в свою комнату, лег в постель. И сразу уснул. Во сне Борис бегал в припрыжку по лесу вслед убегающему мальчишке, покрытому то ли волчьей шерстью, то ли казацкой буркой.

Утром, как ни в чем не бывало, мальчик встретил Бориса ироничной улыбкой. Он снова был одет в джинсовый костюм. И даже умыт и причесан. Пай-мальчик из престижного пансиона, да и только!

Старший сурово молчал, будто ничего не случилось. Напевая под нос простенькую мелодию из 9-й симфонии герр Бетховена, занимался привычными утренними делами: душ, кофе, махровый халат, телевизор, курс доллара, а вместо собаки выгуливал мальчика. Или он Бориса?..

Шли они по уютной улочке, похожей на старосветский шлях какого-нибудь Полтавского Миргорода. Патриархальные домики, утопающие в сочной зелени; заборчики, сонные собаки и задумчивые куры. И вдруг — звон! Колокольный звон поднял голубей с крыш и закружил, завьюжил, зафонтанировал упругими воздушными струями. Все живое вспыхнуло. Благодарно улыбнулось и рвануло навстречу звенящему истоку. Пошли и они.

Вот он, храм! Тоже зеленый, в конце старинной липовой аллеи. В золотистых куполах, устремленных в звонкое синее небо. Вошли в распахнутые ворота. Борис положил поклоны, заметив боковым зрением, что мальчик уверенно повторил его крестопоклонные движения. Написали записки. Он подглядел в листочки мальчика. Почерк ровный, с недетскими завихрениями вверх. «Так, значит, как минимум, первый класс парнишка закончил», — констатировал он. Взял свечи, половину отдал мальчику. Обошли иконы в тяжелых остекленных киотах с кружевной фольгой внутри и блеклыми пластмассовыми цветами. Почему-то эти сельские, вроде безвкусные, иконки вызвали у Бориса сладкие детские воспоминания про бабушку и леденцы на палочке.

Священник молодой, с растерянным семинарским старанием, служил звонко и весело. Ладан его благоухал детской ванилью и апельсином. Рядом с ними стоял папа с тремя сыновьями-погодками от пяти до восьми лет. И его, и Бориса — мальчишки стояли, вытянув шеи, пытливым вниманием соучаствуя в службе. После отпуста Борис подошел к батюшке и попросил окрестить мальчика. Тот согласно кивнул и предложил принести купель со двора. Кряхтя, занес он довольно тяжелое оцинкованное корыто и поставил в левом приделе. Священник серьезно разговаривал с крещаемым, тот внимательно кивал.

Бориса заставили читать Символ веры. Он почему-то сильно волновался и даже пару раз запнулся. Мальчик стоял в купели и зябко поеживался. Энергично и увлеченно троекратно плевал в своего врага, от которого отрекался навек. Наконец, у него на груди заблестел крестик. Его помазали миром и причастили. Сейчас мальчик стал весь новенький и чистый, как ангел. Интересно, понял он это?

Батюшка предложил назвать его Антоном в честь преподобного Антония Печерского, «иже память его ныне празднуем». Они с мальчиком оба утвердительно кивнули. Ему даже выдали свидетельство о крещении. Антон прижал зеленую книжечку к груди и впервые улыбнулся открыто и радостно. Эта улыбка еще несколько дней вспыхивала на его лице.

— Поздравляю, — сказал крестный отец, выходя из храма, теперь у тебя есть Ангел-хранитель и святое имя. Это надо отметить. Благочестиво.

 Они набрали еды в магазине, купили бумажную скатерть и пластмассовую посуду. Спустились к берегу реки. Выбрали уютное место с лежачими бревнами вокруг большого пня. Накрыли праздничный стол. Вот чего не отнять у мальчугана, так это аппетит. Он уплетал торжественный обед с таким увлечением, будто неделю к еде не прикасался. Борис же по своему обыкновению пытался развлекать общество беседой.

— Вот живешь ты, Антон, своей жизнью и не знаешь, что бывает другая. Заметь, я не настаиваю, что эта другая лучше, нет. Но она есть, как данность. Кто знает, может быть, и ты, когда подрастешь, с ней познакомишься. А?
— Вряд ли, — дернул тот плечом.
— Слушай, крестник, а ты знаешь, сейчас я не хочу говорить об одиночестве. Потому что я его не чувствую. Может быть, потому, что мы только из храма?
— Скорей всего, — кивком подтвердил мальчик.
— Ты знаешь, пожалуй да... Я сейчас вспоминаю, что одиночество приходит в те минуты, часы и дни, когда я в рассеянии. Ну, это когда отошел от Бога и вошел в безбожную мирскую суету. Понимаешь?
— Пытаюсь.

— Так вот, брат Антон, когда мы с Богом, тогда у нас все нормально! Помню, как-то ездил к старцу одному. В дороге приготовил целый список вопросов. Думал, приеду и как выплесну на него вагон своих проблем. И что ты думаешь? Приехал. Отстоял в очереди к нему. Там таких, как я, человек сорок было. И каждый со своим «вагоном». Вхожу в келью — и всё. Как увидел я его детские глаза, как услышал «сыночек», так все проблемы куда-то подевались. Перед его святостью, от его света — весь мой мрак рассеялся, как не бывало. Помню, вышел я от него с одним чувством: со мною Бог. Он меня ведет по жизни, Он меня любит, Он меня спасает. Так что же мне ныть-то? Что унывать? Меня спасает Совершенный Всемогущий Бог. И мое дело только по мере сил помогать Ему. …Или хотя бы не мешать.

Антон смотрел на оратора как-то по-новому. Даже челюстями двигать перестал.
— Что! Что такое? — чуть не подпрыгнул Борис. — Ну, давай, выражай как-то, что у тебя на уме.

Мальчик вскочил, взял его за руку и потянул за собой. Тот послушно следовал за ним. Вот они уже на большой дороге, вот — на краю поселка. Вот и поселок за спиной.

— А как же наш номер? Как мои вещи? Махровый халат?..

Антон не слушал, он упрямо тащил Бориса за руку. Когда они с час протопали по асфальтовому шоссе в тени огромных тополей, мальчик свернул в степь. Восприемник шел за крестником, как на привязи. Как телок на веревке. Но — странно — Борис был спокоен, как никогда. Что-то обрывалось в нем. Что-то уходило из жизни. Навсегда. И ни о чем он не жалел.

Горячая степь под ногами жарила, как раскаленная сковорода. Солнце палило голову и лицо. Горький запах серебристой полыни обжигал носоглотку. Хотелось пить. Хотелось нырнуть в воду и сидеть в ней до вечера, выставив на поверхность одни глаза с ноздрями, как мудрые крокодилы. Но степь простиралась от горизонта до горизонта. А они на ней — как два верблюда в пустыни.

Наконец, на горизонте показался островок сочной зелени. Они подошли ближе. Это река. Вода блестела, как сказочный мираж. Там прохлада. Там можно напиться. Там можно выжить. Свою липкую одежду Борис начал сбрасывать еще метров за сорок до воды. Когда под босыми ступнями зачавкала серая глина, когда мутная зеленая вода забурлила у его ног, а болотистый запах ударил в воспаленные ноздри — он засмеялся, как мальчишка. Плескался и нырял, бил руками по воде, рассыпая вокруг каскады радужных брызг, наглотался терпкой речной воды…

Но где же мальчик? Борис нащупал илистое дно, встал на ноги и оглянулся. Антон стоял на берегу и задумчиво грыз травинку. Одежда его старшего спутника аккуратной стопкой лежала у ног мальчика, на островке сухой желтоватой травы.

Борис вышел на берег. И стал одеваться. Автоматически похлопал себя по карманам. Кошелек отсутствовал. Поднял глаза на воришку. Тот стоял монументом, не собираясь ни бежать, ни оправдываться.

— Ты сам напросился, — ответил его спокойный взгляд.
— Ладно, как хочешь, — пожал плечами Борис.

Они снова шагали по степи. Только после купания Борису стало намного легче. Да и солнце понемногу скатывалось к горизонту. Да и ветерок стал задувать. Теплый, но приятный. Хоть его физиономия горела, от солнечного ожога, как от стыда. А этот денди в джинсовом костюме, как ни в чем не бывало, легко ступал, как на утренней прогулке в парке. Мальчуган угловато размахивал руками и даже иногда подпрыгивал на кочках. И хоть бы что. Ни жара, ни жажда, ни солнце — для него будто не существовали.

 Ночевать они напросились в старенький домик-мазанку на краю хутора. На скамейке у этой развалюшки устало сидела загоревшая до каштанового цвета сухонькая старушонка. Она сразу их впустила. Внутри хата имела вид вполне обжитой. Всюду висели какие-то кисейные занавески, вышитые рушники, под ногами — толстые тканые половики. Всё — ручной работы, уютное и доброе.
Путников кормили густым борщом. На толстый кусок серого ноздристого хлеба они намазывали бордовый хрен с буряком. После жары не очень-то хотелось горячего. Но как Борис съел первую ложку, вторую, облился горячим потом — и сразу полегчало. Заботливая баба Ганна смущенно набросила на их плечи рушники с петухами. Они обтирались ими, как после бани. А она сидела в уголке, подперев ручкой щеку, кротко потупив добрые грустные глаза. А когда они поблагодарили ее, она ответила «звыняйтэ». Потом налила в кружки козьего молока, густого и горьковатого от полыни.

Спать их положили в сарае на матрасах, набитых соломой. Здесь пахло навозом и прелой травой, степью и рекой, волей и сбывшейся сказкой. За перегородкой сонно квохтали куры и вздыхала коза. Где-то рядом ритмично скрипел сверчок. Под небом, под этим земным небом, право же, «счастья нет, но есть покой и воля».

Внезапно посреди заслуженной тишины Борис ощутил укол совести. «Как же так, — проворчал он под нос, — у меня теперь новенький, как блестящий полтинник, крестник, а я совсем не занимаюсь его катехизацией». Присели они на шуршащих матрасах и начали с обучения неофита краткому правилу преподобного Серафима Саровского. А потом по памяти восприемник стал рассказывать крестнику притчи из Евангелия. А начал он, как водится, про блудного сына. Антон внимательно слушал и задумчиво кивал.

— Еще? — спросил его Борис.
— Да, если можно, — плавно опустилась голова крестника.
— Ну, слушай… — продолжил он, испытывая непередаваемое чувство взаимного интереса.

Ранним утром их разбудил вопль петуха. Борис выскочил из сарая, чтобы посмотреть на это. Огромный рыжий зверюга с хищными шпорами на могучих широко расставленных лапах стоял на плетне и напряженно ревел, как раненый лев. Пегие курочки, отложив привычное клевание, любовались солистом, готовые по окончании арии устроить бурные овации. «Браво, маэстро!» — похлопал Борис. Но тот, надменно задрав клюв, даже не удостоил публику взглядом.
Умывшись под грохочущим жестяным умывальником, они встали на молитву. Бабушка удивленно зажгла лампаду и тихо присоединилась.

После обильного завтрака баба Ганна вручила им косы и тележку на колесах. И махнула ручкой в сторону поймы реки. Накормив козу свежей травкой, после обеда они обрезали сухие ветви огромной груши и высоченной вишни. Потом ездили на ферму за навозом, потом его мешали с прелой травой и укладывали под деревья и кусты. А вечером ловили рыбу ветхим, но загребущим бреднем.
Наверное, если бы не соседство молчаливого крестника, Борис почаще бы устраивал перекуры. Только мальчишка работал, как двужильный, и старшему приходилось подтягиваться, несмотря на ломоту в спине и тяжесть в руках. За ужином баба Ганна рассказывала, как на старости лет она при четверых детях осталась одна-одинешенька. И говорила об этом тихо и спокойно. Обращалась при этом больше к молчаливому Антону, который сочувственно шмыгал носом и кивал головой.

Зато перед сном они вместе вычитывали правило. А еще по просьбе крестника Борис читал главу из Евангелия, старинного, толстого и пахнувшего ладаном.
А на следующий день к бабе Ганне одна за другой стали подходить такие же одинокие вдовушки, растерявшие детей по большим городам. Отказать им ни баба Ганна, ни Борис с Антоном не смогли.

…В то лето Борис кое-чему научился. Например, наедаться утром про запас, как удав. Ходить стал легко и без устали. Привык легко переносить жажду. Научился спать под открытым небом. Стал неплохим косарем и рубщиком дров, рыбаком и пастухом. Даже месить глину и штукатурить мазанки, даже белить выучился. Его ладони покрылись мозолями, лицо загорело дочерна, тело налилось силой и упругостью. Молитва и труд укрепили веру. Но самое главное — Борис научился молчать. И молча перебирать самодельные четки, глядя на пламенеющий восток.

Там восход будущего, там старенький храм, куда они ходили причащаться.
 
Так что стали они оба немы: Антон и Борис. Им было, о чем помолчать.

Другие произведения автора:

Просто я это вижу

Человек в поиске жизни. ч.1

Радуга в ночи