Немножко смерти

Дед, а умирать страшно? 

Глупый вопрос глупого, и еще молодого человека. Где она смерть? Где-то там далеко, в старости… а где она старость? Там же, далеко, отсюда не видать.

Дед шел рядом, с трудом переставляя тяжелые отекшие ноги, смешно шаркая по ржавой осенней листве. Брели через городской парк. Дед и его внук. Старый и Молодой. Старый держался за Молодого, часто останавливался, чтоб отдышаться. Брели от больницы к автобусной остановке. Брели от очередного равнодушного вердикта врачей к месту, куда должна была подойти и смерть.

Молодой думал, что умирать не страшно. Молодой думал, что человек болеющий, мучающийся, страдающий, должен воспринимать смерть как избавление. Но дед так не думал.

Умирать? переспросил дед. Умирать страшно… пожить бы еще…

И зашагал-зашаркал дальше.

Дед умер через два дня. Дома. Тихонько сидел на краю дивана, читал одну из многочисленных медицинских брошюр, которыми обложился, и в которых пытался найти ответ на свои вопросы – вопросы, на которые не могли (или не хотели) ответить врачи.

Тихонько сидел и также тихонько склонился в сторону, потом вниз, на пол, и застыл, свернувшись безвольным клубком, на мягком диване.

Молодой застал его еще живым. Приходил проведать, но бабушка отправила на рынок за продуктами.

Сашь… попросил тихо дед, купи бутылочку «жигулевского»… чёто так хочется.

Ходил долго. Базар далеко, но пошел пешком, не спеша, любуясь не щедрым октябрьским солнышком, ловко перепрыгивая лужи, останавливаясь поболтать с встречными знакомыми. Встретил бывшего одноклассника, зашли в пивбар, пропустили по паре бокалов, выкурили полпачки сигарет. Пришел назад с обещанной бутылкой «жигулевского».

Дед уже лежал на открученной по случаю двери, дверь стояла на табуретках, вокруг хлопотали соседки-старушки в черных платках.

Молодой вышел на кухню, чтоб не видели – тихо безмолвно и безслезно заплакал, больше заскулил. Горло сдавил проклятый комок – ни туда, ни сюда. Молодой даже саданул кулаком в стену, чтоб проглотить боль. Не помогло.

Это был хороший дед. Не родной, правда, но лучше него не было, поэтому Дед. С большой буквы. Строгий, умный, порой жесткий, но всегда справедливый. Он вошел в семью отца Молодого, когда отец сам был подростком. Вошел, вырастил, воспитал. Своих детей у Деда не было, поэтому ему отец Молодого был вместо сына. Потом умер отец Молодого. Дед его пережил на 4 года. Теперь вот ушел и он.

Их было два деда, как и положено. Один по отцовской линии – Петр, родом из маленького русского городка средней полосы с каким-то божественным названием, Боголюбинск что-ли. Другой дед по материнской линии – Ганс.

По отцу, дед был веселым, жизнерадостным и компанейским парнем, любителем выпить и послушать Высоцкого на всю мощность колонок. Он принадлежал к технической интеллигенции, из той забытой породы лириков и физиков. По материнской линии, наоборот, выпить любил, но всех вокруг при этом люто ненавидел. Очень злым человеком был дед по маме.

Он родился в Поволжье, сын старосты в немецкой колонии. Не воевал. Молодым был, не взяли. Потом их всех в Казахстан переселили. Всю жизнь проработал плотником. Его полное имя Иоганн, но для всех был Иваном. Еще его называли Ганс, и за этого «ганса» он передрался с половиной села - Иван, и все тут.

У деда Ганса было трое детей. Старший сын Виктор, родной дядька Молодого, средняя дочь Катарина – Мама, и младшая дочь, совсем уж поздняя, тетка Молодого, - Марта.

Второй дед ненавидел всех, но больше всех свою жену, бабушку Молодого - Наташу, и своих детей: старшего и среднюю, а вот младшую, Марту, любил и баловал, она и похожа на него больше всех, и внешностью и характером: крепкая, широкая в кости, молчаливая.

К 50-ти дед заболел раком легких. Так как врачей он не только ненавидел, но и не доверял им, от операции категорически отказался, сказал, жулики они, деньги сдерут, а умирать все равно придется – чудес не бывает. Остался умирать дома.

Жил дед в селе, вместе с бабушкой и Мартой. И жизнь бабушки, и до того не сахар, была превращена в ад, и даже для любимицы Марты не было снисхождения – дед бился в агонии, кричал и проклинал всех. Иногда он находил силы, вставал с постели и нещадно бил бабушку, не находя бабушку – бил Марту, и однажды он увидел на ее лице огромный синяк, и не мог оторвать взгляда от него.

Молодой, тогда еще ребенок, приезжал к деду вместе с родителями каждые выходные, и запомнил деда всегда лежащим на диване в самой большой комнате. Он подходил с мамой по приезду к деду Гансу, и мама заставляла целовать дедушку в щеку. Щека всегда была небрита, колюча, а кожа рыхлой, и от деда пахло одеколоном.

Молодому исполнилось той осенью десять лет, и они с отцом и мамой как раз приехали в деревню. Ночевали во времянке. Проснулись от крика. Отец бросился через двор в дом, Молодой хвостиком за ним, вбежал вовнутрь, да так и застыл перед комнатой деда. Он отчетливо запомнил висящее в дверном проеме тело с серым, одутловатым  лицом и приоткрытыми глазами, смотрящими прямо на Молодого. Глаза были удивительно живыми, словно дед взялся повисеть чуток, а сейчас слезет и примется за обычное – терроризировать родных.

Помнил и торчащий из стены крюк,  помнил своего отца, который спустя время пытался вытащить его из стены - тщетно. Никого происшедшее не удивило, все было в репертуаре Ганса: он ненавидел всех и себя в том числе, часто угрожал всем повеситься, чем терпеть свои мучения, так что...

Только намного позже Молодой стал задумываться: как, практически прикованный к постели человек, сгораемый изнутри саркомой, харкающий кровью и постоянно бьющийся в агонии, нашел в себе силы взобраться на стул и вгасить в стену полуметровую изогнутую арматурину?

И еще Молодой запомнил странное, безмятежное спокойствие тетки Марты, особенно выделявшееся на фоне всеобщего похоронного воя: никакой истерии, слез и вытья, лишь тяжелое равнодушие в глазах, да черный платок на голове. Она жила вместе с дедом Иваном, она и терпела его мучения. Крепкой, ширококостной Марте было вполне под силу вбить этот крюк в стену, было и по силам «помочь» влезть в петлю…  Как бы то ни было, но со смертью деда с  облегчением вздохнули все, в том числе и Молодой, а Марта вскоре смогла выйти замуж и родить крепкую двойню: мальчика Ивана и девочку Наталью.

Когда ушел дед Иоганн, Молодой ничего не думал, мелкий был для мыслей. Когда ушел отец, тоже особенно не размышлял – отрочество, 15 лет, голова пустая. А вот когда не стало деда Петра, Молодому уже было 19, и он вдруг отчетливо почувствовал, что вокруг него замыкается некий круг: все ближайшие родственники мужской половины уже покинули этот мир (дядька Виктор, брат мамы, умер за четыре года до смерти деда Ивана от того же рака), и он начал думать о Смерти.

Нет, он не собирался покидать этот мир добровольно, боже упаси, но думать о Смерти ему нравилось: это было романтично, и избавляло от грустных мыслей о действительности, словно ты знал о запасном билете в кармане, – раз, и ты уже не здесь, ты сбежал из этой беспросветности, запрыгнул в последний вагон поезда летящего в вечность.

Особенно ему нравилось думать, что Смерть всегда приходит в чьем-то образе, а иногда и в чьем-то конкретном лице. Вот наверняка для деда Ивана смерть была с миловидным лицом Марты, а для деда Петра в виде медицинской брошюры которую он держал в руках. Какой была Смертью для отца – представлялось плохо – детали его смерти так и остались загадкой для семьи, отца нашли с остановившемся сердцем в подъезде чужого дома без всяких следов насилия или чего-то подобного, да и что делал отец в том доме, тоже так и не выяснилось.

Молодой не был до конца уверен в самом слове «образ» в контексте со словом «Смерть». Ему был понятен термин «образ жизни», а вот образ смерти как-то вызывал больше вопросов. Образ ассоциировался с внешним ликом, и здесь почему-то перед глазами вставала избитая картинка костлявой в потрепанном плаще и с косой. Молодой же рисовал себе больше процесс, этакий героический образ, что-то вроде умирающего, но не сдающегося спартанца в битве при Фермопилах, или израненного защитника Севастополя, умирающего вцепившись руками в горло врагу - ведь нету смерти для мужчины краше, чем смерть в бою. Смерть придет к каждому, придет рано или поздно, от нее не спрячешься не откупишься, и если уж она неизбежна, то пусть она будет красна и ярка, как вспышка…  В общем где-то так Молодой себе все это обговаривал.

К 22 годам он уже давно не жил дома, сбегая от армии, устроился по найму матросом на старый танкер, на котором отходил два года между мурманскими шхерами. Романтики никакой: ни тебе представлявшихся дальних странствий, ни опасных приключений - поэтому по истечении трехлетнего контракта Молодой собрал в каюте свои вещички и ловко спустился по трапу на бетонный пирс. Ребята ему махали вслед руками, и он, махнув им в ответ, покинул ставший родным пароход, навсегда.

Образ Смерти в виде развернутой пасти касатки, которая подхватит выпавшего за борт во время шторма Молодого, или в образе поварихи Любы, которая спьяну уронит в чан с кашей китайский мел от тараканов, ушли в прошлое вместе с прекращением контракта – новая жизнь, новые образы.

Молодой перебрался в столицу и, сняв койку в ближайшем пригороде, устроился работать водителем в автопарк крупного частного предприятия – кооператива по производству чего-то высокотехнологичного, связанного с оборонкой и космосом. Высокого и крепкого Молодого приметили, и вот он уже стал сменным водителем и охранником, в одном лице, одного из замов генерального директора, а потом и самого генерального, крепко обосновавшись на переднем кожаном сиденье выходца из Баварии.

Работа не пыльная, сиди себе и сиди, поглядывай по сторонам, а когда надо делай угрюмое и подозрительное лицо. Платили не особенно много, но угол он вскоре сменил на отдельную комнату. Так бы все и шло, пока лежа в больничной койке, он не вспомнил об образах, в которых приходит Смерть и впервые понял, что это не просто романтические бредни, а вполне осязаемое и необыкновенно реальное.

Смерть, вообще-то приходила ни к нему, к шефу, - в образе небритого чеченца, который стиснув зубы, нажимал на курок своего «Стечкина», но так получилось, что Молодой оттолкнул шефа за себя и, распахнув широкую грудь, принял гроздь свинца в твердую корку бронежилета, а другие охранники сумели повалить верткого чечена на землю. Падая, чеченец все продолжал давить на курок, и свинцовые маслины прострелили ноги Молодого, который все продолжал прикрывать собой шефа.

Все произошло молниеносно, но перед тем как впасть в небытие, Молодой запомнил это небритое лицо стрелявшего, и, особенно, крупные желтые зубы с коричневыми прожилками камней, стиснутые в зверином оскале – это был первый, самый настоящий образ Смерти пришедший к нему. Отвратительный образ.

Из небытия он вынырнул на больничной койке, в окружении хлопочущих врачей, под басовитый аккомпанемент шефа: «Все отдам, спасите парня!». Молодого спасли. Все что можно достали, где нужно зашили, а через месяц отправили к Черному морю – на восстановление. Еще через два месяца вернулся в строй, слегка прихрамывая –  что-то там срослось все же неправильно, а ложиться снова под нож Молодому не хотелось, к тому же врачи сказали, что возможно еще и само разработается.  

Перевели на тихую работу, сопровождать и охранять женскую половину директората: жен, дочерей, любовниц. Молодому досталась любовница генерального, милая учительница по имени Лариса – мать-одиночка, подбиравшаяся в своем вдовстве к тридцатилетию. Что связывало ее и генерального, Молодому до конца так и не стало ясно, но два-три раза в месяц, они встречались на съемной квартире, и Молодой с ребятами из «телохраны» генерального, в ожидании своих патронов, курили у подъезда, обмениваясь последними новостями.

Кооператив к тому времени превратился в Холдинговую компанию, где все крутилось вокруг Банка, а потом, после участия в каких-то залоговых аукционах, все завертелось вокруг Нефтяных вышек.

Генеральный перестал носить такую должность, превратился в Акционера, и практически не вылезал из-за границы, обосновавшись в старинном шато на юге Франции. Тихая учительница к тому времени уже родила Акционеру ребенка, и перебралась с младенцем, и со своим старшим сыном, в это самое старинное шато. За ними последовал и немногословный Молодой.

Он часто сопровождал это семейство на прогулках по живописным окрестностям Прованса, любовался вместе с ними бескрайними виноградниками, пробовал молодое вино в ближайшей деревушке, а по ночам, засиживаясь у окна своей комнаты, любовался ночным небом южной Франции.

Он снова думал о Смерти, и теперь уже не хотелось чего-то героического, а хотелось, наоборот, умиротворенного, в окружении детей и внуков, среди достатка и спокойствия, и Смерть на него смотрела бы глазами всех многочисленных родственников, а самая маленькая правнучка – белокурое создание, держала бы его при этом за широкую шершавую ладонь. И что бы музыка играла французская – тихая гармонь…

Он брел, прихрамывая за Ларисой и ее сыновьями, за нянечкой, которая шла рядом с ними, одетый как простой деревенский парень: в кепке и знавшем виде вельветовом пиджаке, темных брюках - он сам себе напоминал сицилийского охранника из «Крестного отца», сопровождавшего молодого Майкла Карлеоне, не хватало только двустволки на плече, но ее заменяла кобура с автоматическим пистолетом под мышкой.

Молодой искренне привязался к этому семейству и с удовольствием помогал Ларисе Александровне по хозяйству, а в ее отсутствие давал пострелять старшему Максиму из своего сорок пятого калибра.

Потом у Акционера начались проблемы на Родине – нефтяные вышки стали забирать, гостеприимная Франция больше не годилась для безопасности, и семья, вместе с Молодым, перебралась в шумный Лондон.

Против Акционера к тому времени возбудили уголовное дело, обвинив в махинациях с налогами,  - он был арестован, и стал одним из знаменитейших заключенных «Матросской тишины». На следующий день в отношении других топ-менеджеров Холдинга, которые не успели отбыть заграницу, сразу же прокатилась волна репрессий, вызвавшая ответную волну предательств. Молодые и перспективные ставленники Акционера, подготовленные к отражению любой финансовой атаки, оказались неготовыми к наезду упрямого державного катка, и лопались под этим прессом словно пустые орехи: хлопок, и только труха. И Молодой, к своему удивлению, оказался в числе очень маленькой группы лиц, которым еще можно доверять.

Сложно организованный процесс по спасение активов Холдинга возглавил человек по фамилии Берштейн, доверенное лицо и правая рука самого Акционера. Молодой вошел в маленькую группу крепких парней, старшим которой назначили курносого крепыша с волевым подбородком.

Через время, с новой фамилией, именем и гражданством, Молодой оказался на Родине, и занимался спасением того, что нельзя было распихать по банковским счетам и спрятать в оффшорах. Молодой курсировал между задним входом какого-нибудь неприметного здания, где принимал без всяких отчетных документов сумку или чемодан, даже иногда не зная, что в них, а иногда зная: наличность, миллионы наличности, ценные бумаги, акции, векселя, «черная» и «белая» бухгалтерии, и оказывался с ними перед входом в такой же ничем не примечательный банк на Виргинских островах, Кипре или Швейцарии, а его маршруты из точки «А» к точке «В», своими чудными зигзагами и способами передвижения - поразили бы не одного путешественника.

Его имена менялись с пугающей быстротой, и Молодой уже не помнил, кем был вчера, и не знал, кем будет завтра, каким будет его имя, и гражданином, чьей державы он окажется.

И хотя Смерть реально ходила по пятам за Молодым, стреляла в него из засады, и стреляла не прячась, преследовала его на автомобилях и вертолетах, прижимала к стене глядя сквозь глазные прорези спецназовской шапочки, - ему некогда было размышлять об образах и ликах, а перед глазами лишь мелькали новые лица, новые города и новые страны.

В начале нулевых ситуация поменялась, и Молодой сделал несколько обратных, по своему значению, путешествий, отвозя сумки и чемоданы на Родину, передавал молодым ребятам с удостоверениями, приезжавших на «стрелку» на личных Гелендвагенах, - и Акционера неожиданно выпустили под подписку о невыезде, что способствовало его моментальному отбытию из дружеских объятий Родины в Туманный Альбион, к своим родным, в огромную  квартиру на площади Итон-сквер.

Молодой обосновался в маленькой квартирке неподалеку, и, прихрамывая, ходил на «работу» пешком, без устали любуясь консервативной и скучной архитектурой лондонской Белгравии.

Останавливаясь передохнуть в тени векового клена, Молодой закрывал глаза и слушал окружающий его город, с его шумом автомобилей, звоном каблучков, гулом неродной речи, запахами из ближайшего паба. Молодой думал, что уже прожил неплохую жизнь, и если Смерть к нему придет именно сейчас, она будет похожа на миссис Хадсон – подойдет шаркающей походкой и медленно сдавит своей рукой его сердце, и он, Молодой, так и останется здесь сидеть, на этой скамейке, под этим кленом, теперь уже навсегда…

Наступило относительное затишье. За Акционера уже боролись высокооплачиваемые адвокаты, а Молодой выпросил себе отпуск – повидать Маму. Ему хотелось погулять с ней по паркам старого русского городка, съездить на кладбище к отцу и деду Петру, освежить краской заржавелую ограду могилы, пропустить стакан водки с повзрослевшими однокашниками.

Акционер не обрадовался такой перспективе, но и отказать не мог, лишь выдавил обязательство вести себя сверхосторожно  и желательно инкогнито. Молодой пообещал и поехал: сначала в одну из бывших республик, как гражданин Норвегии Андрей Мехельсон, а потом уже в родной город.

Постаревшая Мама близоруко сощурила глаза, а потом всплеснула руками, схватившись за сердце. Они обнялись, расплакались, посидели, повспоминали, и Молодой пошел в город. Высокий, красивый, в отличном костюме, с темными очками на глазах, Молодой был бы похож на Джеймс Бонда, если б не хромота при походке и изящная трость в руке – подарок Акционера.

На второй день Молодой заметил за собой слежку: по городу за ним двигался неприметный автомобиль со столичными номерами и крепко тонированными стеклами. Молодой тут же вспомнил, как под Псковом расстрелял из короткоствольного автомата такой же неприметный автомобиль, когда уходил от очередной погони с целым микроавтобусом денег и ценных бумаг, или как загнанный в угол, свернул шею безымянному преследователю в одном южноуральском городке, и как у этого преследователя оказалось при себе удостоверение с золотым двуглавым орлом. Много чего пришло на ум, и это «много» объясняло присутствие неприметного авто…

Молодой шел в своем пижонском костюме по залитой солнцем улице, улыбался встречным девушкам, и ловко, почти незаметно, опирался на свою трость с рукоятью из слоновой кости. Когда авто обогнало Молодого и остановилось перед ним, из него выскочили двое крепышей, и еще двое оказались сзади Молодого.

Целый месяц он просидел в серой камере без окон, и весь месяц к нему приходили разные люди, которые не представлялись, но которые приносили с собой документы, фотографии, всевозможные копии, показывали их, и требовали от Молодого только одного – информации об Акционере, информации о людях Акционера, информации о счетах Акционера…

В перерывах между допросами и бессознательного состояния от таких допросов, Молодой умиротворенно смотрел в потолок и понимал, что вот он – конец, и очень жаль, что Смерть придет в образе безымянного оперативника с равнодушным лицом, который засучив рукава, снова будет бить по его почкам дубинкой, или снова колоть какую-то гадость в вену, после которой он будет сутками приходить в себя.

Через месяц его перевезли в камеру с окном. Окно выходило во внутренний двор какого-то учреждения с серыми стенами, и иногда доносился гул машин. Здесь уже не интересовались Акционером, а интересовались самим Молодым. К нему приходил один и тот же человек с незапоминающимся именем и должностью, которого Молодой про себя прозвал Следователем.

Перед Молодым раскладывались объемные папки с документами, выводы криминалистических и баллистических экспертиз, отпечатки пальцев, свидетельские показания, скрытая съемка - все веером раскладывалось перед Молодым, и из чего следовало одно: суд, приговор, зона, или… Или надо подписать «здесь» и «здесь», прочитать в микрофон «вот это текст», дать такие-то или такие-то «показания», «подтвердить факт», «узнать на фотографии человека»… И снова все сходилось к Акционеру, который к этому времени стал для Родины не просто бежавшим махинатором – он стал угрозой государственному строю, и поэтому из политического беженца его надо было превратить в банального уголовника.

А потом принесли компьютер и диск, и Молодой увидел запись, на которой тяжелобольная, еле говорившая Мама просила его о помощи, умоляла приехать и спасти ее…

Молодой смотрел на экран монитора и слезы катились по его щекам – но он молчал. Следователь мягко закрыл крышку ноутбука и оставил Молодого наедине со своими мыслями, а ночью Молодой нащупал под рамой кровати небольшой металлический заусенец и тер об него запястьем, пока не пошла из вены кровь, и, отвернувшись спиной к камерному глазку, лег умирать.

Перед глазами стояло лицо Мамы, и он успел подумать, что, пожалуй, это самый лучший образ для Смерти из того, что можно себе представить. Смерть и Жизнь слились в одно целое: лицо человека подарившего тебе жизнь, вскормившего грудью, согревшего своим теплом, и сейчас провожавшего тебя в последний путь, махавшего тебе в след рукой по твоему пути в темном, затухающем тоннеле…

Из темного коридора его выхватил яркий свет: кому надо, тот вовремя спохватился, и Молодого лихо заштопали и вернули к жизни, и образ перед глазами снова приобрел очертания безымянного оперативника с дубинкой.

Как только Молодой смог внятно говорить, он вызвал к себе Следователя, и сообщил о своей готовности делиться информацией.

Для начала сообщил, что сможет показать место, где спрятан целый чемодан долларов, который пришлось бросить при неблагоприятном стечении обстоятельств в одном из многочисленных турне по миру. Следователь заинтересовался, правда вяло, без энтузиазма и, не подавая виду, но Молодой заметил, как Следователь незаметно выключил кнопку диктофона – информация оказалась не для всех ушей.

Взамен потребовал одного: увидеться с матерью. Через день появился Следователь – в свидании с матерью отказал, но пообещал оказать ей медицинскую помощь в обходимых объемах.

Молодой взял лист бумаги и, указав на нем скупую, но достаточную для поисков чемодана, информацию, пододвинул к Следователю, лишь сказав на словах: привезете новое видео с матерью, и если он Молодому понравиться, – даст еще наводку.

Следователь появился через неделю. Раскрыл ноутбук и вставил диск: мама выглядела намного лучше и находилась в одном из пансионатов у Черного моря, но говорила не очень уверенно, настороженно, и почему-то назвала Молодого Санёчком, хотя раньше никогда не использовала этого слова, но Молодой удовлетворенно кивнул головой.

После успешного завершения и этой операции, его перевели в светлую камеру с мягкой кроватью, стали лучше кормить, давать сигареты и приносили книги на выбор, а Следователь стал улыбаться при встречах и шутить о погоде. Молодой заметил на его руке новые и очень дорогие часы. Наверное, наградные, хмыкнул про себя Молодой, и попросил новый лист, на котором написал адрес в окраинном районе Дюссельдорфа и добавил, что там  - вот такая сумма (Молодой нарисовал несколько нолей – у Следователя дрогнула бровь), но сами не заберете – Молодому надо, кроме заветного слова, свой фейс предъявить, можете, конечно, и без Молодого, но люди там недоверчивые, могут и очередью полоснуть сквозь дверь – турецкие братки, что с них взять…

Следователь забрал лист и ушел. Вернулся в этот же день ближе к вечеру, запросил подробностей – Молодой сказал ровно столько, сколько было необходимо, но сразу предупредил, он не поедет, а если и поедет, то только после встречи с матерью.

Следователь снова ушел, но вернулся лишь на следующий день – в свидании  с матерью было отказано. Молодой отвернулся к окну и больше не проронил ни слова. Следователь пообещал привезти новое видео, но Молодой по-прежнему молчал. Тогда Следователь удалился, а вместо него появился человек в белом халате и шприцем в руках, в сопровождении безымянного оперативника с равнодушным лицом. Молодой лишь улыбнулся ему и протянул руку…

Прошло время, и Следователь появился в камере. Его вид нельзя было назвать радостным – больше удрученным. Из краткого и невнятного диалога Молодой понял одно – изъем чемодана по адресу  в окраинном районе Дюссельдорфа не удался – Следователь готов продолжить диалог с Молодым, на любых приемлемых условиях, кроме одного – свидания с матерью.

На вопрос: почему, - Следователь не стал петлять и сказал Молодому, что его мать пропала без вести при обстоятельствах, не исключающих смерть… Дело было еще месяц назад, тогда маму Молодого перевели из подведомственного пансионата у моря в обычную здравницу областного значения, у озера в родных, для Молодого, местах. Вот там и произошел пожар – взрыв газа, много стариков погибло, несколько пропало без вести, в том числе и его мать. Позднее из под завалов было извлечено несколько обгоревших тел, но так как у стариков никто образцов ДНК никогда не брал и не хранил, идентифицировать тела по другим признакам оказалось затруднительным, поэтому дать однозначный  ответ о смерти нет возможности…

Следователь выглядел немного смущенным и говорил наполненным сочувствием тоном - Молодой хранил скорбное молчание, и только когда ушел Следователь, он забился в угол камеры и разревелся белугой.

На следующий день Молодого первый раз вывели на прогулку во внутренний двор с решетчатой крышей, а по возвращении он увидел в камере вмонтированный телевизор за металлической сеткой, по которому крутили только один, самый центральный, канал. Ирония, наверное, заключалось в том, что крупным акционером этого канала, фактически владельцем, раньше был Акционер, и теперь Молодой обречен на просмотр именно этого, тщательно «отцензуренного», вещания.

Через неделю просмотра этого телеканала, он сам позвал Следователя, тот явился, не заставив себя долго ждать. Молодой объявил, что на Дюссельдорфе можно поставить крест, там ничего уже не выгорит, даже если Молодой десять раз подтвердит свое присутствие, поэтому… он готов отдать другой лакомый кусочек – деньги, правда не много, килограмм шесть, но в евро, и целый чемодан с «черной бухгалтерией», принятой в свое время от одной аудиторской компании состоявшей в Холдинге Акционера, и вывезенной за пять минут до атаки на офис «маски-шоу» из налоговой полиции.

 Все это добро храниться в небольшом, но тщательно охраняемом, банке в Альпах, под зданием которого находиться подземный бункер с сейфами, и вот в одном из них… но все это можно сделать при личном участии Молодого, так как его сетчатка глаза необходима для идентификации. Только его сетчатки? – переспросил Следователь. Можно еще и сетчатку Бернштейна, если вывезете его из Лондона, - ответил Молодой и закурил из принесенной пачки «мальборо».

Что в чемодане? не удержался от вопроса Следователь. Не знаток в финансовых бумагах, ответил Молодой, но вот среди них есть документы с такими фамилиями, носители которых с экрана не сходят, и Молодой указал рукой на экран поставленного недавно  в камере телевизора. Будет большой бум! И Молодой показал растопыренными пальцами рук, какой именно будет «бум».

Думали не долго, и в этот раз решили не рисковать. 

Выехали ночью, в микроавтобусе без окон. Привели в квартиру, где дали принять ванну, побриться, отдохнуть. Туда же принесли его одежду: пижонский костюм и трость. Вручили документы. Сказали: отдыхай, завтра вылетаем.

Пасмурное утро, ведомственный аэродром с военными транспортными самолетами среди туманной дымки, но самолет для Молодого частный, небольшой, с тесным салоном. С ним летит сам Следователь, безымянный оперативник с равнодушным лицом, еще двое не известных, с повадками киллеров.

По прилету пересели в джип местной резидентуры, отмахали по первоклассной дороге 250 километров и прибыли в пункт назначения – городок среди швейцарских Альп, а там уже разбились на группы (двое киллеров пропали) и остановились в местной гостинице: Молодой оказался в одном номере с Безымянным.

 Молодой сидел у высокого окна, разместившись в кресле, смотрел на горы и курил трубку купленную Следователем по его просьбе в табачной лавке у гостиницы, и думал о том, что, скорее всего, это его последний вояж – билет в один конец – на обратном пути его тело выбросят из машины в каком-нибудь ущелье, как тряпка оно упадет на его дно, докатившись по камням изорванным в клочья, изуродованным до неузнаваемости… И впервые он не думал о Смерти как раньше, впервые он думал о Смерти как о чем-то избавляющем, вспоминал своего Деда, вспоминал свои вопросы и его ответы, и ему хотелось сказать, как сказал тогда Дед: «пожить бы еще», но не говорилось, ведь он понимал - пожить не дадут… 

Его держали в гостиничном номере, не выпуская за его пределы, а Безымянный не сводил своих равнодушных глаз, пока не появился Следователь и не сказал: пора.

Утром они втроем появились у дверей банка, который абсолютно не был похож на банк – обычный дом в местном стиле, без вывесок и указателей, но который охраняла декорированная под дерево массивная бронированная дверь.

Встретил молчаливый служащий с цепким взглядом, без слов прошелся металлоискателем по вошедшим – оружия не было, а затем провел в комнату, где все трое прошли идентификацию по сетчатке глаза, и только перед Молодым открылась следующая дверь. Дернувшихся было за ним Следователя и Безымянного мягко остановили – возникла неловкая немая пауза.

Пусть этот сопровождает меня, указал на Безымянного Молодой, и добавил, с Вашего позволения. Служащий снял со стены трубку телефона и кратко задал в нее вопрос. Через время, выслушав ответ, согласно кивнул.

Безымянный сделал решительный шаг за Молодым. Они шли по слабоосвещенному узкому коридору, впереди и сзади по служащему банка – крепкими ребятами в строгих костюмах – пока не уперлись в новую массивную дверь, за которой новый коридор и новая дверь на магнитном замке. Так продолжалось несколько минут пока Молодой со своим цербером не попали в подземное хранилище полукруглой формы со многими дверями по периметру, на дверях номера. Здесь сопровождавшие их служащие застыли у входа не смея идти за ними – дальше начиналась приватная зона.

Молодой уверенно подошел к двери с номером 12D, снова прислонил к светящемуся экрану свой глаз и после пробежавшего по нему луча, дверь бесшумно отворилась. Словно матрешка, не спешащая открывать свои тайны, комната встретила новой дверью с кодовым электронным замком посередине, и Молодой уверенно набрал пальцами многозначный номер. Дверь отъехала в сторону и Молодой зашел в узкую комнатку, стены который состояли их нескольких металлических ячеек с узкими дверьми – на каждой двери номер: 12D01, 12D02, 12D7,... по количеству ячеек в комнате. Он достал врученный ему служащим блестящий ключ и открыл дверь ячейки № 12D05.

Безымянный с любопытством вытянул шею, стараясь не создавать суету и двери и все же увидеть все ее содержимое. Молодой спокойно протянул руку вглубь ячейки и вернул ее уже с маленьким пистолетом в ладони, который тут же бесшумно щелкнул, а в шее  Безымянного появилась торчащая игла: оперативник на секунду застыл, удивленно подняв руку к шее, но так и не успел ничего сделать -  упал кулем на пол.

Молодой вернул пистолет в ячейку, достал из другой ячейки увесистый чемодан на колесах, и, не закрывая дверей, вышел из комнатки, кивнул служащим – те, никак не проявив своих эмоций – устранение «хвоста» было приятным бонусом этого заведения, вывели его обратно другим путем, в другой коридор, и вот он уже, проехав на подобии электромобиля по тоннелю, оказался в незнакомой комнате, где его встретил высокий и плотный мужчина со славянским курносым лицом. Они крепко, по-мужски, обнялись, и курносый препроводил Молодого во двор, где их ждал черный микроавтобус.

Следователь сидел в своей коморке около часа и заметно нервничал. Служащий, встретивший троицу на входе, незаметно исчез еще сорок минут назад, просто покинув комнату. Следователь начал дергать все двери подряд, но открытой оказалась только та, что вела обратно на улицу. Наконец он не выдержал и вышел в нее, когда через секунду обернулся и дернул дверь на себя, она оказалась закрытой намертво. В панике Следователь начал вызывать группу поддержки, те отозвались, сказали, что с заднего входа здания происходит непонятное движение – Следователь бросился туда и, забежав в узкую и пустынную  подворотню, увидел аккуратно прислоненного к стене Безымянного, который похрапывал и шевелил губами. Следователь объявил тревогу.

Молодой смотрел в окно микроавтобуса на окружающий пейзаж вокруг дорожного серпантина. Дорога через горы прошла без эксцессов, если не считать начавшееся было преследование со стороны «группы поддержки», в которую входили те два киллера, и от которых удалось избавиться длинной очередью из автомата – внедорожник преследователей ушел в заснеженный кювет и пропал в облаке снега, – а они благополучно добрались до перевалочного пункта, где уже пересели в вертолет, а после уже и в самолет.

Молодой откинулся в кресле, расстегнул ремень безопасности и закрыл глаза: перед его взором появилась камера с телевизором за сеткой, по телевизору время от времени транслируется социальная реклама под названием «мама», где пожилая женщина, придя в магазин, скорбно пересчитывала старыми руками мелочь, и губами еле слышно, по-стариковски,  повторяла: «всего сто двадцать рублей пять копеек», а потом мужской голос за кадром проникновенно говорил: «Твой звонок матери стоит дешевле – позвони родителям. Тебя ждут». После чего начинает играть  оптимистическая и бодрая музыка, означающая, что отпрыск все же позвонил, и идет видеоряд: фотографии, старые черно-белые, современные, цветные, на которых изображены мамы и их маленькие, и не очень, дети. На одной из фотографий Молодой узнает старое фото из семейного альбома, где улыбающаяся мама, юная, красивая, держит его на коленях. 

С этого момента для него стало понятно: мама жива, и что кодовый номер 12D для ячейки  05 подлежит использованию, и его там будут ждать.

Молодой пришел в свою квартиру в лондонской Белгравии и его здесь ждал сюрприз: живая и здоровая Мама, Лариса, подросший  отпрыск Акционера – Илья, модная Дарья, друзья из телохраны, только не было самого Акционера, – все бросились обнимать Молодого, а он искренне радовался встречи с ними.

Молодой вернулся к своим обязанностям, но вокруг Акционера уже были более здоровые и более обученные, сам же, Молодой, походил скорее на члена семьи, чем на охранника – мог спокойно и на равных пить чай с Ларисой и детьми, беседовать о пустяках, играть с маленьким Ильей. Курносый, которого Молодой звал Степаном, приставил его к старшей дочери Акционера от первого брака – Дарье, для сопровождения ее в университет и обратно, для охраны, в общем.

Акционер только один раз вызвал его к себе в кабинет, шикарную и просторную комнату, выполненную в викторианском стиле, и они распили по бокалу хорошего шотландского виски, раскурили по сигаре, вспомнили старое, посмеялись, и Акционер спросил: много ли осталось разбросанных по миру чемоданов с валютой? Они были одни в этом шикарном кабинете, но Молодой понимал: все записывается - Акционер мало кому доверял.

Не много, ответил Молодой, список с указанием мест он уже давно составил для Бернштейна и передал ему. А все ли указано в этом списке? уточил Акционер. Все, твердо сказал Молодой, и Акционер одобрительно кивнул. Я много потерял во время отступления, сказал он, очень много… но хочу вернуть, и верну. Не сейчас, надо набраться сил, долги собрать, поможешь? Помогу, ответил Молодой. Хорошо, Акционер встал и тепло похлопал Молодого по плечу, думаю тебе надо отдохнуть, съездить куда-нибудь… вместе с мамой, надеюсь, ты оценил нашу операцию по ее спасению? Оценил, ответил Молодой. Ну, хорошо, иди, и еще… Акционер остановил на мгновенье Молодого… моя дочь, Дарья, ты ведь проводишь с ней много времени… как она? чем живет, чем дышит, с кем встречается?

Молодой пожал плечами: девушка как девушка, молодая, красивая, девятнадцатилетняя - она нравится парням, парни нравятся ей, может с кем и встречается, но Молодой постоянных и явных связей не замечал.

Хорошо, снова похлопал по плечу высокого Молодого постаревший, немного сутулый Акционер, напоминавший сейчас хищную птицу с горбатым клювом на большой голове с залысинами… Хорошо, иди, спасибо за все – я это ценю.Через месяц, сидя в своем автомобиле и ожидая Дарью у ворот университета, уже неплохо знавший английский язык Молодой, услышал по радио, о том,  что срочно госпитализирован Николай Бернштейн, известный как лицо, приближенное к беглому российскому олигарху (Акционеру), по предварительным данным медиков – отравление тяжелыми неопознанными токсинами, предположительно таллием.

Молодой не стал слушать дальше, так как среди выходивших студентов показалась Дарья – он вышел к ней навстречу, осмотрелся вокруг и приоткрыл заднюю дверь черного немецкого автомобиля.

Дарья сухо кивнула ему, и всем своим видом выражая крайнюю степень недовольства, плюхнулась в кожаное пространство. Молодой закрыл дверь и, обогнув авто, сел на водительское место. Как только он взялся руками за руль, Дарья смеясь схватила его сзади за шею и прошептала в ухо: хочу тебя… прямо сейчас.

Черный немецкий автомобиль сорвался с места и, распугав молодых студентов, помчался по лондонским улицам, а спустя час этот автомобиль стоял неподалеку от квартиры на высоком этаже современного дома, а в самой квартире, на широкой постели с темно-фиолетовым шелковым бельем лежали Молодой и Дарья, прижавшись к друг другу, отдыхавшие от сеанса пылкой любви.

Дарья водила пальцами по груди Молодого, обводя ноготком островки маленьких шрамов  - следов вошедших в кожу пуль. Дарья чмокнула Молодого в щеку, выпорхнула из под объятий охранника и накинув на плечи короткий халатик, скрылась в ванной. Молодой достал из кармана брошенного рядом пиджака сигарету и, усевшись в кресле у окна, закурил.

Он думал о том, что ему хорошо, он думал о том, что возможно любит эту красивую, избалованную девчонку для которой он не больше чем очередной трофей, игрушка, затянувшееся увлечение, которое закончится также резко и спонтанно как и началось. И еще он думал, о том, что если он умрет в объятиях такой длинноногой красотки - это будет славным завершением и так веселой жизни, этаким легкомысленным «мерси боку» этой плутовке судьбе. Ангельское лицо девятнадцатилетней красавицы – чем не милый образ, навсегда запечатавший уста?

В среду умерла мама. Она хандрила от момента своего прибытия в Лондон, не могла привыкнуть ни к чужой  обстановке, ни к филиппинской служанке, ни к иностранной речи… Доктора констатировали глубокую депрессию, на фоне которой прогрессировали привезенные из дома недуги – мама просто не хотела дальше жить. Не хотела и не жила. Умерла тихо, в госпитале, под присмотром врачей, к удивлению последних, которые не наблюдали острого кризиса.

Молодой воспринял ее смерть с необыкновенным для себя, и удивительным для других, спокойствием, словно тетка Марта у мертвого отца. Похороны были тихими и скромными, на кладбище, кроме Молодого, был только лютеранский священник, да курносый Степан, пришедший к самому окончанию церемонии.

Шел дождь. Курносый и Молодой шли рядом по узкой кладбищенской дорожке, курили и молчали. Степан остановился, положил руку на плечо Молодого: Акционер передавал тебе свои соболезнования, сказал он, вот, это тебе… Степан протянул выписанный чек… отдохни, за Дарьей мы присмотрим.

Это был отпуск, граничащий с отставкой. Молодой накупил в ближайшем супермаркете тележку спиртного, загрузил в автомобиль и уехал в маленький, уединенный коттедж у озера, который снимал для летнего отдыха мамы и который сейчас пустовал.

Целую неделю молодой сидел на веранде в плетенном кресле, смотрел на озеро, пил, курил трубку, засыпал, просыпался и снова пил, и даже телефон, разрядившийся на следующий день, так и валялся на тумбочке с потухшим индикатором – Молодой хотел остаться один на один.

В Лондоне начался судебный процесс Акционера со своим бывшим партнером по бизнесу, Рудольфом Кохом, который также как и Акционер пострадал от репрессий в начале нулевых, и появился в Туманном Альбионе по проторенной дорожке политического изгнанника. Тут, на месте, они сначала дружили против Родины, потом интересы разошлись, а по итогам все переросло в открытую вражду, а после неожиданной и страшной смерти Бернштейна, который в свое время был доверенным лицом обоих партнеров, и который превратился в «двойного агента» этих противоборствующих фамилий, стороны начали обвинять друг друга в его гибели и делать не двузначные намеки на причастность к истине. Впрочем, судились по вполне тривиальной причине – деньги, деньги, деньги…

Молодой вернулся в Лондон, и слонялся без дела. Ему захотелось увидеть Дарью, и он засел в небольшой кафейне напротив ее университета. Задумавшись над чашкой кофе, расслабился, прозевал неожиданное появление незваного гостя - к нему за стол, прямо напротив, широко улыбаясь, уселся Следователь.

Разговор был краток. Следователь здесь не для того чтобы сводить счеты с Молодым – такой задачи нет, а вот его скромная помощь очень даже может понадобиться. Какая помощь? Да как же, право, вы не догадались? А суд? Родина очень заинтересована в том, чтобы судья не удовлетворил многомиллионный иск Акционера к Партнеру, свои знаете, исключительно патриотические интересы. Почему? Родина заинтересована в возвращении активов назад, пусть и в виде инвестиций, а проиграв суд, Партнер инвестором быть ну никак не сможет. Какай вам смысл? А вот какой…

На стол перед Молодым легли веером фотографии, на которых Молодой был запечатлен с Дарьей… в разных ракурсах, не всегда с четкой картинкой, но вполне достаточной для однозначного толкования.

Молодой усмехнулся: вы плохо знаете Акционера, сказал он, для него миллионы и принципиальность спора важнее дочки, тем более - не палец же вы ее пришлете, а всего лишь фотографии, на которых вполне уже зрелая для утех дочь проводит время, так как ей хочется…

Боюсь, что это вы плохо знаете Акционера, и его планы, парировал Следователь. Дарья помолвлена с Исааком Шварцманом-младшим, гордым наследником финансовой империи Шварцманов… вот полюбуйтесь… Следователь бросил на стол перед Молодым влажную от сырости газету… На той неделе была помолвка, в торжественной обстановке, в присутствии прессы… просто в связи с похоронами вашей мамы вы все упустили из виду… а Шварцман-старший, тем временем, уже объявил о возможности слияния активов семейного банка и банка Акционера – сделка, не века конечно, но в наше время тоже ничего… естественно, после свадьбы. Для тех кто знает истинное положение дел Акционера, очень даже ясно, что свадьба, она же сделка, последний шанс для Акционера поправить дела, войти в мировую финансовую элиту… А теперь подумайте: если газетные страницы запестрят этими фотографиями, а костер скандала будет искусственно поддерживаться – свадьба состоится? слияние активов произойдет? Акционер будет доволен?

Молодой поинтересовался: а что же надо от него? Конкретно. Да так, пустяковина всякая, ответил Следователь, информация кое-какая о счетах заграничных, может микрофончик где установить… не более того. Подумайте, вот мой телефон.

Следователь оставил Молодого в задумчивости – он развернул газету и начал с трудом читать статью на английском. Под статьей фотография: цветущая Дарья в коротком, но элегантном платье, рядом молодой семит с вытянутым лицом, по сторонам от них счастливые родители, один из которых Акционер со знаменитой кривой улыбкой.  Тем временем из старинных кованых ворот университета вышла Дарья, которую встречали у черной немецкой машины два охранника в костюмах. Дарья, как всегда с недовольным лицом испорченной дивы, села на свое место, а охранники на свое – машина плавно отчалила и скрылась в ближайшем повороте…

Молодой выкурил очередную сигарету, достал телефон и набрал курносого Степана, сказал в трубку: мне надо срочно поговорить с Акционером, лично.

Его приняли, и Молодой все рассказал Акционеру, не лукавя, прямо и честно глядя в глаза. Акционер слушал не перебивая, глубоко утонув в старинном кресле, больше напоминающим трон, буравя взглядом Молодого из под мохнатых, словно у филина, бровей. Он снова напоминал хищную птицу.

Когда Молодой закончил, возникла тревожная пауза. Акционер неожиданно рассмеялся: ай да, Рудик, ай да сукин сын! Вот значит куда переметнулся, под крышу гэбни! А Дашка тоже хороша – дура половозрелая!   И ты дурак! Хотя какой с тебя спрос… Акционер продолжал смеяться: они одного не знают – Шварцману-старшему плевать сейчас на свадьбу… он про слияние ляпнул – его акции в полтора раза подскочили, он уже пять важных сделок заключил, да он своего Изю на портовой проститутке женит, если надо будет… то же мне, начитались классики, идиоты… всем давно на все насрать, на любую этику и мораль – главное бабки и выгода! Фотографии и пресса – это плохо… тут ты сплоховал, конечно, но то, что пришел – молодец! Хвалю! Надо возвращать тебя в строй, хватит отдыхать… иди сейчас домой, Степан с тобой свяжется.

Смех Акционера абсолютно не понравился Молодому – не его это смех. Смерть с лицом горбоносого старика с мохнатыми бровями и залысинами на лбу, не устраивала Молодого категорически, поэтому он не заезжая в свою квартиру, тщательно отслеживая маршрут, запетлял в один из пригородов «большого фурункула», и позвонил из случайно попавшегося телефона-автомата на номер оставленный Следователем.

Встретились через два часа в шумном пабе, где Молодой сказал: я готов к диалогу. Следователь усмехнулся: вы, очевидно, опять решили обвести нас вокруг пальца? О чем был разговор с Акционером? Двойные агенты всегда плохо кончают, или вы забыли про историю с неким радиоактивным веществом?

Молодой не моргнув глазом подтвердил, что разговор действительно состоялся, и именно этот разговор повлек за собой принятие решения о сотрудничестве. Что же вы хотите? спросил Следователь. Новую личность и возможность пропасть с радаров, ответил Молодой. Это все возможно, но все зависит исключительно от того, что  вы готовы предложить, кивал Следователь. Я не хочу играть в игры, я хочу покоя – за мной следят, я знаю, что Акционер поручил, и знаю кому, мое физическое устранение – мне не нужны деньги, мне нужна свобода – Молодой затушил сигарету, - я с вами свяжусь и расскажу, что же я могу предложить.

Через время раздался ожидаемый звонок Степана. Курносый сказал: надо встретиться, поговорить, желательно подальше от посторонних глаз. Молодой в ответ предложил набережную Темзы в районе старых доков, Степан согласился.

 В 22-30 Молодой стоял на самом краю высокого бетонного берега и смотрел на мутную воду, медленно протекавшую в свете единственного тусклого фонаря. Сзади послышались шаги. Молодой выплюнул сигарету и обернулся на шум. Из темноты показался высокий и широкоплечий Степан в длинном плаще.

 Моросил то ли дождь, то ли стоял густой туман, но было зябко и мерзко. Степан подошел, они обменялись рукопожатием. Как ты, вообще, спросил Молодой. Да, нормально, ответил курносый, мы редко общаемся в последнее время, моя, вот, родила недавно. Да ты что? И кто у тебя? Пацан, четыре кэгэ. Богатырь! Да, весь в папу. Как назвали? Иваном, в честь деда. У меня деда тоже Иваном звали, правда, на самом деле Иоганном, но он любил имя Иван.

Помолчали. Степан достал сигарету, угостил Молодого, закурили. Сумрак, одинокий фонарь и две фигуры в длинных плащах, огоньки сигарет и приглушенный разговор напомнили Молодому сцену из голливудского «нуара» пятидесятых.

 А помнишь, как ты Акционера закрыл? вспомнил Степан. Помню, ответил Молодой и тоже сказал, а ты помнишь, как мы на днюхе у Федора баню сожгли и голые бегали вокруг, тушили? Ха-ха, да уж, было… хохотнул Степан, хорошие были времена, добрые, хоть и лихие…

Ты от Акционера? спросил, наконец, Молодой. Ну да, ответил Степан. План «зэ»? Курносый кивнул в согласие. Куда будешь стрелять? Собирался в лицо, как надо, но… а ты куда хочешь? Давай в грудь, не хочу, чтобы нашли с изуродованной мордой. Степан, тяжело вздохнув, согласился.

План «зэ» - на их сленге означало «захерачить».

Молодой выбросил окурок и отошел на пару шагов назад. Степан достал скромный, чуть больше его огромной ладони, пистолет, взвел его, поднял руку, прицелился.  

Молодой посмотрел вокруг и успел подумать, что Смерть не имеет образов, ликов  - настоящая Смерть это пресловутая цепочка воспоминаний, пролетающая в голове вспыхивающими картинками, и самая последняя из этих картинок, та, на которой выключиться свет, и есть ее истинный образ, и сейчас Молодой почему-то вспомнил двоих людей, молодого и старого, бредущих через неухоженный городской парк к автобусной остановке, и старый шаркает ногами, гребет желтую листву, а молодой озорно, с вызовом и глупостью, спрашивает: дед, а умирать страшно? Вот сейчас, спроси об этом Молодого – страшно умирать тебе? Молодой не успел ответить, раздался сухой хлопок, и молот ударил прямо в грудь… 

Степан подошел к краю пирса и всмотрелся в мутную воду, на которой расходились, уплывающие вместе с течением, круги, и напрасно напрягал зрение – в темноте ничего толком не смог рассмотреть. Его спугнул шум и матовый блеск в темноте промзоны, он юркнул из-под фонаря, пробежал между старыми зданиями и запрыгнул в автомобиль, водитель которого резво сорвался с места.

Следователь сидел перед экраном монитора с удручающим выражением лица – сорвалась операция. На записи, которая велась чувствительной аппаратурой ночного наблюдения, было видно как агент Молодой при встрече со своим информатором, от которого должен был получить нужные ему, Следователю сведения об Акционере, погибает самым нелепым образом – от пули в сердце, делает шаг назад и замертво, это было отчетливо видно, падает в воду. То, что Молодой погибает у Следователя не было сомнений - от выстрела «глока» в упор выжить практически невозможно. Следователь стукнул в сердцах кулаком по столу…

                        ……………………………………………………………………

Старый и Молодой идут городским парком. Идут не спеша, загребая ногами шелестящую золотую листву. Бредут, беседуют, иногда молчат, присаживаются на лавку отдохнуть, встают и идут дальше… Старый прихрамывает при ходьбе – сказываются былые раны.

Они похожи другу на друга, оба высоки ростом, худощавы, у обоих заостренные скулы, и серые глаза. Молодой высокий, красивый, с уверенной походкой, он весь переполнен силой и энергией, которая подконтрольна ему, находится внутри в мирном состоянии.

Снова присаживаются на лавке, и Старый прислонился плечом к Молодому, слушает его речь. Молодой говорит сначала спокойно, постепенно заводиться: он слишком чувствителен ко всему, что его может касаться. Ему жалко Старого, который умирает на глазах, отжив свое положенное. Молодой говорит уже пылко, не глядя на Старого, он спорит со своим взрослым двойником, при этом спор этот странный, словно Молодой спорит сам с собой.

Неожиданно голова Старого сникла, упала на плечо Молодого, но тот не замечает, продолжает говорить, глядя перед собой, но потом замолкает, настораживается, и осторожно, поворачивается к Старому, снимает его голову со своего плеча и обнимает. Тихо, безслезно плачет. Старый только что умер на его плече. 

Это будет в будущем, а сейчас Молодой, еще не тот старый человек, а крепкий мужчина с короткой бородой с проседью, сидит на лавке в городском парке небольшого австрийского городка, курит трубку и смотрит на светловолосого Малыша, который с озорством копошиться в куче коричнево-золотой листвы. Малыш - будущий Молодой, на плече которого он заснет навсегда.

 Молодой смотрит с умилением на своего отпрыска, и мысли, невольно, как всегда по причудливой и непредсказуемой кривой, унесли его на несколько лет назад, к берегам грязной Темзы, откуда сырой, промозглой ночью вынырнул человек, выбрался на берег и стянул с себя одежду, снял мощный бронежилет с застрявшей в районе сердца пулей.

Потом этот человек, уже с новым именем появится в Ирландии, а еще позже в Азии, и, совершив кругосветное путешествие, подойдет к двери таинственной квартиры на окраине Дюссельдорфа, и выйдет оттуда уже с кейсом, а потом растворится среди миллиардов людей, чтобы родиться под новым именем в маленьком австрийском городке, в образе нового хозяина небольшой харчевни, чтобы повстречать со временем в этом городке девушку по имени Катарина, чтобы усыновить ее пятилетнего малыша по имени Петер, что по-русски звучит как Пётр, чтобы воспитать этого малыша как своего родного сына. Чтобы спустя много лет сидеть в парке неподалеку от своего дома, и умереть на плече Петра, и чтобы Смерть была в образе легкого ветра несущего большой золотой лист вдоль парковой аллеи, и когда этот лист пропадет из виду, свет в глазах медленно потухнет…

 

Другие произведения автора:

О себе скажу не много