Небо Аустерлица.

http://www.proza.ru/2013/10/25/827 последняя новелла цикла

Когда вымотанный до предела выходишь из леса с пустой корзиной, главное – сохранять самообладание. Засуха. Грибы можно найти только в пойме лесных речушек, но грибы те, как правило, уже живописно сгнили. Раздающийся из-за поворота шум конного экипажа заставляет облегченно вздохнуть, перспектива тащиться домой пешком не вдохновляет. Бригадир Семен картинно осаживает облезлого мерина: - Садись, барин, на русскую тройку!
Семен – любитель Тургенева в части «Записок охотника», ну и подкузьмить не прочь городского дачника.
- Откуда дровишки? - киваю я на присыпанный сеном диковинного вида термос.
- За спермой ездил на трассу. Из Иванова с племсовхоза за наличку возят.
- Что ж ближе не нашлось?
- Так у нас же стадо ярославской породы. В нашей области ее все повывели. Надои маленькие. Но мы держим. К кормам неприхотлива, жирность опять же. В войну березой да лапником кормили, отец сказывал. Хоть стакан молока да даст. Вот и держим в ожидании будущих катаклизмов.
Разглядываю инструкцию для пользователя спермы и натыкаюсь на диковинное. – Вот, скажи, Семен, как знаток сельского хозяйства, - Что есть «влагалище полового члена» в описании быка ярославской породы.
- По мне так, либо то, либо другое. У осеменителя надо спросить. Видать, когда быка сдаивают, что то там находят. В природе все мудро устроено.

Слева от дороги вьется дымок небольшого костра. Семен успокоительно качает головой на мой незаданный вопрос о пожаре. – Вздымщики. Им разрешено.
Я помню это смешное название профессии сборщиков живицы. Вздымщики и вздымщицы, выше вздымем знамя социалистического соревнования, - моя тяжеловесная шутка не находит отклика в окружающей природе. Родоначальником этого почти вымершей у нас  занятия являются этруски, передавшие его римлянам, а те, в свою очередь,  галлам. Дерево можно подсочить как на жизнь (gemmage a vie), так и на смерть (gemmage a mort). При подсочке на жизнь  на стволе делается только одна рана (карра), которую дерево может залечить самостоятельно. Подсочка на смерть подразумевает несколько ран и максимальное истечение живицей за один сезон.

Выезжаем на ржаное поле и тут Семен начинает приглядываться и принюхиваться. Наконец, тпружит мерина и прислушивается к легкому гулу, возникающему в глубине поля. – Рожь опыляется. Давай погодим. Я в детстве видал, а с тех пор не приходилось.
Ждем. Стебли ржи как-то разом выпрямляются, их вибрация становится ощутима. Еще несколько секунд и тысячи, миллионы стеблей на бескрайнем поле разом выпускают пыльцу, которая клубится поверх и медленно опускается на только что напряженные и тут же распустившиеся бутоны.
- Вот. Только что было мужское начало, а стало женское, - назидательно говорит Семен. – А ты про влагалище члена спрашиваешь. В природе все правдиво, не как у людей.
Через секунду он уже забывает о только что виденном природном чуде. Я же сижу пораженный стоящей перед глазами картиной. Более эротического зрелища еще не доводилось видеть. Пестики – тычинки. Интересно, а как камни совокупляются?

Телега тащится дальше льняными, да клеверными полями. Я лежу на спине, подложив под голову термос со спермой ярославских элитных быков, и смотрю в бескрайнее голубое небо (литературный штамп, конечно, но, что поделать, коли оно и бескрайнее и голубое).
Небо Аустерлица. Интересно, что видел Лев Николаевич, когда представлял картину ранения князя Андрея на Аустерлицком поле? Себя, лежащего на камнях  севастопольского бастиона в перерыве между канонадами? Или скошенный луг в Ясной Поляне с надвинутым на него небом среднеевропейской равнины?
Мне вот теперь будет видеться одновременный залп пыльцы неосознанно живущих стеблей ржи и ее медленное кружение над соцветьями мимодумно изменивших пол наших братьев по разуму.

Я медленно смыкаю веки, медитирую под ритмичный скрип тележных колес и начинаю видеть себя с высоты. Мой взгляд поднимается все выше в небо, и вот уже фигура человека, распятого на телеге, становится  меньше и еще меньше, превращается  в закрываемую облаками точку посреди таинственного треугольника, сторонами которого служат реки Волга, Унжа и Ветлуга.

Другие произведения автора:

Пиктограмма или наши на Лазурном береге

Замерзли звуки, заблудившись в злой метели

Большевики и диктатура пролетариата.