Не "Циррусом" единым

На краю центральной площади Ханты-Мансийска сидел я как-то на лавочке и смотрел, как веселится младое и незнакомое мне племя этого красивого города. Это был его день, он так и назывался - День молодёжи, но, хоть и не считал я себя старым и даже пожилым, явно он был днём не моим.

Только что, потратив последние три рубля на приобретение газеты "Тюменский вестник", подходящей по размеру для изготовления из неё кепки, - немилосердно пекло солнце и для "полного счастья" мне не хватало лишь солнечного удара, - я остался absolutelly broke, что в переводе на русский означает: "без гроша в кармане". Вообще-то, газета стоила четыре рубля, и поначалу я разыскал у себя лишь три четверти её стоимости, но едва горестно опустил глаза долу, увидел у киоска "Роспечати" лежащий на раскалённом асфальте тот самый недостающий рубль, мгновенно подобранный и добавленный ко всей моей наличности, после чего я стал обладателем первого на данный момент предмета необходимости.

Не скажу, чтобы обладателем счастливым, поскольку только что, на центральном почтамте столицы Югорского края, я выяснил, что денег, посланных телеграфом женой, мне придётся подождать до понедельника, - была суббота, посему, соответствующие почтовые служащие отбыли на уик-энд, и мне ещё предстояло дожить до понедельника, искренне сожалея, что в жизни он никогда не начинается в субботу, а лишь в фантастической повести. Я бы и сам не прочь был включиться в молодёжный праздник и повеселиться, благо по состоянию души всё ещё причислял себя к молодым, но для этого ведь необходимо достаточное количество дензнаков.

У меня же была лишь безналичность в виде карточки со страшным названием "Циррус-Маэстро", всегда напоминающем мне о циррозе печени и его последствиях. Не далее, чем два часа назад, в Центральном отделении Сбербанка я несколько раз безуспешно вставлял её в банкомат, но бездушный ящик всякий раз выбрасывал пластиковый кусочек (благо ещё - не пережёвывая), сообщив, что он этого не употребляет. В Нягани, райцентре Ханты-Мансийского округа, по этой карточке я получал деньги без проблем, а вот до его столицы, как оказалось, такие блага цивилизации ещё не дошли, из-за чего я и остался без средств к существованию, без возможности уехать домой, а также без крыши над головой, покрытой лишь кепкой из газеты. Злодейкою судьбою мне предлагалось побыть полтора суток в качестве безденежного бомжа, и, привыкая к этой новой для себя роли, я сидел на скамейке, без особого вдохновения слушая задорную музыку и смех потягивающей пивко беззаботной молодёжи, с заметным интересом наблюдавшей за кривляниями вихлястых рэперов на развёрнутой на площади сцене.

Я же в отличие от них был весьма озабочен, но не отчаивался, пусть и не уверенный, но всегда надеющийся, что благоприятный выход из любых форс-мажорных ситуаций всегда найдётся. Без особой надежды увидеть знакомое лицо в этом городе, который я посетил всего лишь во второй раз в жизни, - в первый был три недели назад перед заброской на 228-ю скважину,- я рассеянно рассматривал дефилирующих вокруг своих современников, и вдруг узрел человека, как две капли воды похожего на Энрике Иглессиаса, только значительно более молодого и без знаменитой, сводящей с ума молоденьких девушек, родинки на щеке. Даже странно было наблюдать здесь такого, - "откуда у хлопца испанская грусть" в районе шестидесятой широты?

Поперемещавшись по государству, пожив на разных параллелях и меридианах, я пообщался с необыкновенно большим числом людей, поэтому, заметив вдруг показавшееся знакомым лицо, всегда некоторое время соображал, где его раньше видел, - в голове, словно в компьютере, анализировалась эта информация, независимо от меня в ней проносились названия городов и регионов, где я мог встречаться с этим человеком: Владивосток, Благовещенск, Приморье, Сахалин, Камчатка, Урал, Москва, Крым и т.д., пока не выдавался правильный результат. Иногда это было лицо всего лишь похожее на внешность живущего за тысячи километров знакомого мне человека, иногда оно действительно принадлежало оригиналу.

Но на этот раз долго вспоминать не пришлось. С этим парнем только вчера мы летели в одном вертолёте, забравшим меня и моего напарника Диму Германа с восемью большими ящиками, куда была упакована наша газокаротажная станция, - посредством неё мы проводили геолого-технологический контроль бурения 228-й разведочной скважины на Средне-Назымской площади. Она благополучно пробилась сквозь осадочный чехол до палеозойского фундамента, вскрыв по пути несколько нефтяных пластов, после чего наше присутствие там стало не обязательным. Мы упаковали приборы в ящики, трактором перетащили их по топкому болоту до сколоченной из брёвен вертолётной площадки и, после двухдневного ожидания попутного борта, искусанные гигантскими золотистыми паутами, оставляющими после себя синяки размером с юбилейный рубль, наконец, вылетели из этого весьма не весёлого места, со всех сторон окружённого непроходимыми болотами. Уже сидевший внутри прилетевшей за нами машины, "Энрике" помогал нам затаскивать тяжёлые ящики, сразу загромоздившие салон вертолёта, оставив лишь небольшой проход перед скамейками вдоль правого борта.

Мы даже не успели познакомиться, сидя поврозь у иллюминаторов, наблюдая за проплывающими внизу унылыми пейзажами Западно-Сибирской низменности. В Ханты-Мансийске вертолёт сел на заправку, оставив нас вместе с ещё десятком нефтяников, подобранных по пути, загорать на берегу Иртыша на "вертолётке" Назымской экспедиции. Там "Энрике" незаметно для меня исчез, а мы вскоре полетели дальше, в Горно-Правдинск, где, наконец, расстались с опостылевшими нам ящиками, сгрузив их на базе местной экспедиции.

По прилёте в конечный пункт у меня были последние сто рублей, без остатка ушедшие на магарыч для весьма нетрезвых мужиков, встречающих нас на "вертолётке" на вахтовом "Урале". Они недвусмысленно заявили, что с нас бутылка, поскольку ждали нашего прибытия, оторвавшись от праздничного стола, - у одного из них был день рождения. Дима Герман в несколько грубой форме отреагировал на это их заявление, за что, как потом выяснилось, чуть было не стал участником полупьяной драки, - он то был абсолютно трезвым.

Мне же требования мужиков показались законными, - почто это, в свободное от работы время, они должны были нами заниматься, "уходя от друзей и закусок", как писал в своих стихах никому не известный, но знакомый мне самодеятельный поэт с фамилией Евтушенко, поэтому с лёгкой душой выдал свою сторублёвку для приобретения "огненной воды", поскольку, всё одно, её ни на что больше не хватало, а пополнить запас наличности, используя свой "циррус", я предполагал на следующий день в Хантах, как все без исключения называют здесь столицу Югры.

Утром следующего дня меня обещал туда довезти мой напарник, у которого деньги ещё были, и он ссуживал мне три с половиной сотни на билет на "Метеор", по мутным водам Иртыша курсирующий на своих - подводных - крыльях между Правдинском и Хантами. Долг я обещал сразу вернуть, обналичив карточку, после чего он со спокойной душой мог ехать в свой Томск, а я в противоположную сторону - в Миасс. Вот такой имел я проект, осуществлению которого в цивилизованном обществе не должно было помешать никакое препятствие.

Но это в цивилизованном, а мы, похоже, до него ещё не дожили, поэтому в Хантах, как я уже сообщал выше, денег мне не дали. Пришлось занимать у Димы ещё на телефонную карточку, а также записывать его домашний адрес, чтобы потом вернуть долг, который, как известно, платежом красен. Больше он дать не мог, - самому оставалось лишь до дому добраться. По телефону связался с начальством в Ноябрьске в лице Ярослава Фуштея, напомнившему ещё с детских лет усвоенную мной истину, что скоро только сказка сказывается, поэтому я тут же перезвонил жене, и попросил её выслать деньги телеграфом, надеясь в течение двух-трёх часов их получить, ведь скорость света позволяет пересылать информацию практически мгновенно.

Одного я не учёл, что суббота в нашем государстве почти, как у иудеев, - исключительно для отдыха и молитв, и, выяснив, наконец, что раньше понедельника я не обогащусь, пожалел, что подключил к этим пустым хлопотам свою жену, ведь находиться в бездействии без гроша в кармане ещё почти двое суток не собирался, поэтому, потратив последние свои деньги на газету, и оказался на площади в ожидании кого-либо с "блюдечком с голубой каёмочкой", на котором бы лежали так необходимые мне деньги.

И тут я увидел первое знакомое лицо в Ханты-Мансийске, - "Энрике", к которому и подошёл, ещё не очень надеясь на успех. Познакомились, наконец. Он не сразу узнал меня, ведь накануне я был одет по-полевому - в камуфляжную энцефалитку, а сейчас в джинсы и рубашку. Узнал, что фамилия у него самая русская - Васильев, что он из Горно-Правдинска, сейчас учится в Тюменском университете, вчера с посадками на нескольких скважинах летел в Ханты, чтобы повидаться с друзьями, а сегодня вечером возвращается домой на том же "Метеоре". Последнее сообщение меня особенно заинтересовало, ведь в Горно-Правдинске жил мой знакомый геолог Максим Кузьминых, с которым мы сотрудничали на 228-й скважине. Кроме того, мы с ним были земляками, - когда-то он заканчивал Миасский горно-геологический техникум, - и на этой почве ещё больше с ним подружились, хоть он и был лет на двадцать моложе, в сыновья мне годился.

Обладатель внешности Иглессиаса-младшего в настоящий момент занимался тем, что и должен был делать такой красавец - ждал девушку, абитуриентку местного университета, которую должен был увидеть всего во второй раз. Она и появилась к концу нашего с ним разговора, но ещё раньше в голове у меня возник план: я занимаю деньги на билет у "Энрике", вечером, по приезде в Горно-Правдинск, беру в долг ещё большую сумму у Макса Кузьминых, потом возвращаю ссуду "Энрике", - слишком короткое знакомство не позволяло мне оттягивать это на более отдалённый срок, - а Максу посылаю деньги из Миасса. Этим планом, вернее той его частью, которая касалась моего предполагаемого кредитора, я с ним и поделился, вкратце рассказав предысторию своего попадания в переплёт.

"Энрике" на мгновение задумался, а потом спросил, больше, наверное, для спокойствия, ведь ясно же, что любой в такой ситуации ответит утвердительно, ещё и по-грузински "мамой" поклянётся: "А вам можно доверять?". Вот и я на это сказал, - процитировал группенфюрера, кажется, Генриха Мюллера с симпатичным лицом актёра Броневого из "Семнадцати мгновений весны": "В наше время доверять нельзя никому, даже себе, но мне можно". Вместе посмеялись, после чего безо всякой расписки я получил во временное пользование пятисотрублёвую купюру и рекомендацию незамедлительно ехать в речной порт, чтобы купить билет на "Метеор".

Дальше всё получилось в полном соответствии с моим планом, и я даже смог вместе с Максом поучаствовать в праздновании Дня молодёжи, - белые ночи позволяли делать это не прерываясь на сон. А наутро, - с достаточным количеством денег, конечно, - я сел на баржу, со скоростью черепахи передвигающуюся вверх по Иртышу до начала твёрдой дороги среди топких болот, откуда попутная "девятка" вмиг доставила меня до Демьянки, станции на Трансзападносибирской железнодорожной магистрали - у нас, в России, как раз это цивилизацией и называется.

Добравшись до дома, я первым делом расплатился с долгами, разослав их в разные стороны, а также, отправленным по электронной почте письмом, напомнил геологу Горно-Правдинской экспедиции Геннадию Каткову, что весь отобранный во время бурения и сложенный в отдельную коробку шлам - мелкие обломки пройденных скважиной пород, вынесенных буровым раствором, - мы оставили в комнате вместе с другими ящиками. Об этом я сообщал ему и устно на причале Горно-Правдинска,, - нас познакомила встречающая "Энрике" Васильева его мама Валентина. Она, кстати, весьма обеспокоилась тем обстоятельством, что её сын ссудил под честное слово полтысячи рублей какому-то неимущему незнакомцу, за что "Энрике" её стыдил, - не может, дескать, человек с такими честными и добрыми глазами быть обманщиком. Вот тут он был не совсем прав, - многие жулики как раз такие глаза и имеют, но я к таковым не относился, просто "Энрике" повезло (на самом деле его зовут Артёмом).

Всё как будто улеглось со временем, прошло лето и половина осени, как вдруг в нашей квартире раздался звонок, и строгий голос нашего технического директора Геннадия Шпилюка спросил меня, - где, дескать, в настоящий момент находится шлам со скважины N228 Назымской площади? Я уже и думать забыл про эту скважину, а она вдруг сама напомнила о себе устами главного геолога Горно-Правдинской экспедиции, женщины, которая позвонила в Ноябрьск с этим же вопросом к Шпилюку, а он переадресовал его непосредственному исполнителю работ, то есть мне.

Благо, что я догадался сохранить в почтовом ящике моё письмо Каткову, убедительно доказывающее, что сделал всё, что, мог тогда, в Горно-Правдинске, когда он послал пьяных мужиков встречать нас, а сам отправился отдыхать от праведных дел. Тем не менее, Геннадий Шпилюк не удержался от того, чтобы сказать развеселившую меня фразу: "И всё же, господин Ботряков, - он любит назвать нас господами, а мы не противимся, - я остаюсь при своём мнении, что фактически вы уклонились от передачи шлама заказчику!" Так вот и хожу я в "уклонистах" уже третий год, не знаю только, - "правых", или "левых".
2003-2005 г

 

Другие произведения автора:

Губернаторская картошка

Плохая замена

Курильские страдания