Mr.Белозеров

12 декабря 2011 — Джон Ричардс

Глава I

Шел снег, отдающий дождливым душком осенней гнильцы. Алкогольное теплокровие Андрея позволяло держаться непринужденно и на плаву во враждебной среде вечернего уличного ажиотажа бойких на язык масс. Белозеров сливался с испачканным небом серо-болотным невнятным взглядом и вдохновенно скручивал опостылевшую мысль в один сплошной поток броуновского движения фонарного света. Это был его медитативный бег на месте, его шанс посмотреть на себя со стороны, со стороны обезвоженного луча заходящего зимнего солнца, и получить порцию беглого удовлетворения от осознания своего присутствия на данном празднике растворяющейся плоти.

Туман сгущался, проникая

Морской волной в его глаза,

В холодный мрамор отраженья…

Сквозь кремовый ветер, на полуноте, Андрея окликнул изрядно прожженный, бомжеватого вида человек лет -дцати.

- Добрый вечер, товарищ прогуливающийся! Не желаете ли привнести компанейскую искру в одинокий быт творческого человека, и разделить с ним скудную трапезу?

- Выпить, что ли?

- Можно и так сказать, только с одним мелкотравчатым условием.

- Cофинансирования?

- В точку, сударь. Как хорошо, когда люди, без лишней аргументации и формальностей, находят общий язык.

- Пошли, бродяга фортуны, у меня, как раз настрой творческий.

Пьяный ветер, вечер, свищет, ищет

Не покоя, созерцанья, отрицанья, примиренья…

После чего последовал спонтанный триумфа Вахка, подробности которого большими мазками импрессиониста расплывчато проступали в неодушевленной памяти. Андрей очнулся в неприглядном подъезде ветхой, обшарпанной красками жизни хрущевки, в его глазах мелькали голубые танцовщицы Дега, грезилась разносчица воды Гойи, а по стенам ползали химерические импровизации Кандинского. Творческий оскал трапезы с внезапно пропавшим (как и появившимся) незнакомцем остаточными феноменами, еще давал о себе знать. Просветление рождалось в адских трудах квантовой неопределенности и давило тяжким грузом многомерной реальности. Белозеров сосредоточенно втягивал в легкие саркастический воздух, потерявшего под ногами почву, пространства, и, нащупав непослушными пальцами в кармане куртки надломленную по-братски сигарету, деликатно закурил. Подглядывающая пустота тусклой подъездной лампочки устрашающе пленяла, и изучающе, подыгрывала электрическим тремором. За пепельно-матовым лоскутным окном, шел все тот же сыровато-обезличенный снег.

Свет, что он оставил вдали,

Ночь, что приснилась арктическим эхом,

Солнце в капле росы…

Собравшись с силами, на выходе из праздно-сумеречного небытия, Андрей обнаружил себя в теремковом дворике медвяно-детских воспоминаний, пронзенном моцартовскими легкомысленными мотивами. Ты дал ему, чего желало сердце его¹.

Глава II

Изматывающее свежестью утро расплескалось по сонному городскому ландшафту. Ватные дворники, непринужденно упражняющиеся в ораторском мастерстве на спонтанно образующихся уличных форумах, от души материли погоду, политические реалии и друг друга, при этом, с хозяйственно-надменным видом, виртуозно изымали ночные заготовки перепроизводства снежного конвейера вязкого неба. Шапки деревьев увесистым молочно-кофейным бархатом раскачивали воздух. Белозеров, плеснув в ноздри романтического дыхания лилейного сквозняка, зашагал по направлению к первому попавшемуся бывалому ларьку, перекошенному плачевной гордыней ассортимента и впитавшего монотонное одиночество провинциальной палитры.

Утренний горн, утренний смог,

Багровеет заря, зрячая до горизонта,

Домны не спят никогда…

Андрей купил самое крепкое пиво, пару пачек сигарет, передислоцировался на жердочку обездоленно-сальной теплотрассы и углубился в исследование супрематических рядов, проистекающих в академически неспешной смене черно-белых кадров, представляя собой со стороны, автопортрет с шеей Рафаэля кисти Сальвадора Дали.

Когда его внутренний эстетический монолог начал уходить далеко за полдень, Белозеров, почувствовав судорожную насмешку из недр пищеварительной системы, взял, пожалуй, единственно правильный курс на заурядное одомашнивание, и начал прилагать усилия по возвращению к скромному вместилищу редкостного съемного уюта.

Бесприютный угол мертвою петлею,

На порог с метелью падал день усталый…

Почти возле дома Андрея ожидал легкий женственный surprise² по имени Эльвира – животворящая точка сборки невостребованного тепла и любви. Эля, несмотря на все свои внешне респектабельные и аппетитные данные, работала обычным продавцом в типичной книжной лавке, на этой ниве и созрели неоперившиеся плоды их мимолетного знакомства – она обожала читать любительские эссе Белозерова и, по совместительству, секс с Андреем. Именно этой интимно-литературной фреской он частенько и расписывал шатающиеся своды своих досужих минут.

Рассвет опадающих листьев,

Она была легче тумана…

После шаблонного обмена любезностями на улице, подразумевающих приглашение на априори незатейливый обед в холостятском антураже, встреча плавно перетекала в горизонтально-волнительное положение с горячительным финалом и дежурной сигаретой на посошок. Прощание, как всегда, было многообещающе романтично и эклектично. Закрывающаяся дверь ставила объемную философскую паузу, а нервический щелчок замка – поэтически-сакральное многоточие.

Свинцовое время понемногу инициировало свое самоуничтожение. Сквозь дымчатые занавески уже накрапывал вечерний полумрак. Лиловый саван умирающего дня ложился на угловатые плечи опустошенного суетой спального района, и тишина облизывала кончики губ, свисая комнатной луной с янтарного абажура. Дао пусто, но в применении неисчерпаемо³.

Глава III

Будничная заря нахально обрывала золотые призраки котлованных снов, тоскливо слепя разводы простывших окон. Белозеров, нащупав нетвердым взглядом временной интервал, ленивой тенью расплылся в смутных ингредиентах недосмотренных грез. Скудная рабочая неделя вызывала естественные признаки тошноты, головной боли и вселенского недомогания. Далее процесс восхождения Андрея к ясному уму и трезвой памяти обретал экспрессионистические черты – сигареты натощак, остывшего чая, непослушных волос, бессрочно дырявых носков, мертвенно-раздражающих телевизионных гримас, с пожеланиями приятного дня, хронической нехватки времени, пережаренной яичницы, автобусной давки с нелитературными комментариями боярской кондукторши Рембрандтовского типа, и прочих ситуативных мелочей.

Работа Белозерова-менеджера кормила его многотомным возделыванием офисной документации и любезными, задушевно-деловыми беседами со страждущими. Начальство было, по большинству обстоятельств, в благоприятном расположении духа, потому основную часть трудовых бдений Андрей перекладывал на одухотворенное воспроизведение своих эссе, так полюбившихся незабвенной Эльвире.

Бился крылом оземь,

Песней ласкал ветер…

В офисе царила мистически-угольная атмосфера Врублевского демона, уплотненная полутонами пыльных подоконников со стрекочущими лепестками жалюзи и подводным шумом масляных обогревателей. Пластилиновые минуты отсчитывали мерный прозябающий ритм в голове Андрея. Сумбурные потоки клиентов сменялись чередой экстатического вакуума.

Между строк растерял свою память,

Между дел забегал на декабрьский чай…

Ближе к пяти в подкорках офисного блюза образовалась зияющая дыра-диссонанс – в двери показался, тот самый, прожженный незнакомец из последних экспериментальных ремарок Андрея в лабиринтах Бахуса.

- Бонсуар!

- Ты?

- Я.

- Откуда…

- Пошли?

- …творческий настрой…

- Карета подана.

- …бродяга судьбы…

- Везде на земле я видел караваны тоски и смятенья…⁴

Шепнув надломленной стрелой,

Смертельной раной стянет вечер…

Темнеющая мошкара снега блудливо липла к его сквозным ресницам, шоссе петлеобразно сводило хрипом зимней резины. Бонсуар, Адриано! Благоприятно иметь, куда выступить⁵.

--------------------------------------------------

¹ Псалтырь 20,3

² Сюрприз

³ Лао-Цзы

⁴ Антонио Мачадо

⁵ Книга перемен