Мена

Наступил очередной день, когда не знаешь, чем же будешь завтра кормить детей. Они кушать не просят – понимают, что еда сама по себе не появится в доме, но в глаза им хоть не смотри. Самой-то можно и перебиться, и не только потому, что деваться некуда...

Мария подошла к кухонному столу, присела, открыла дверцы и заглянула  вовнутрь – кроме посуды и пустых банок, ничего больше не увидела. Встала, вздохнула и направилась в кладовую. Но эти поиски съестных припасов были излишни. Она и так отлично помнила – в доме ничего нет, за исключением: трёх картофелин, пары сухарей, да килограмма соли. Правда, ещё существует НЗ, состоящий из пяти-шести стаканов табака, но он пойдёт на мену только лишь в исключительном случае, вроде болезни детей.

- Всё, завтра – зубы на полку, - вздохнула она, и направилась в комнату, где находились оставшиеся вещи…

Около года тому назад, их семья перебралась из Горловки в соседний городок Дзержинск. В назначенный день эвакуироваться на Восток с маленькими детьми не получилось, а утром следующего дня по улицам уже расхаживали итальянцы. Муж Марии ушёл на разведку, через час примчалась запыхавшаяся соседка с новостью:

- Мария, твоему мужику глаза выкололи!

У Марии потемнело в глазах, она, где стояла, там и рухнула наземь, потеряв сознание; пришла в себя от водички, которой её сбрызнула соседка.

- Ой, Машенька, извини! Я не так выразилась – не твоему настоящему…

Оказалось, что благодарные земляки выкололи ему, бывшему беспризорнику, глаза на рисованном портрете, вывешенном на городской Аллее Славы шахтёров-стахановцев.

Вскоре пришёл муж с ещё более безрадостными новостями.

- Только оккупанты заняли город, до сих пор слышны на востоке разрывы снарядов, а уже вывесили объявление: «Всем бывшим шахтёрам, такого-то числа возле городской управы собраться  на регистрацию».

Стоит заметить – советские люди, оказавшиеся на временно оккупированной территории, свято верили, что это «временно», действительно скоро закончится. Пройдёт совсем немного часу, и Красная Армия погонит врага назад, в его логово, по ещё не успевшим остыть его же следам. Народ ложился и вставал с единственной мыслью о своей спасительнице.

Мария с мужем посовещались, и пришли к выводу – здесь дожидаться освобождения – значит, осознанно остаться на верную гибель. Беспартийный стахановец всё равно приравнивался к коммунисту, и путь при новом порядке у него был один – к стенке. А тут ещё произошла история с портретом, поэтому решили не откладывать дело в долгий ящик, и следующим днём перебраться в соседний городок, где жил старший брат мужа. Утром, погрузив самые необходимые вещи и детей на коляску, отправились в путь, предварительно запрятав под половицы то, что не смогли взять, и что держать при себе было опасно.

Прошёл год. Мужа угнали в Германию. Благо брошенных квартир было предостаточно, поэтому Мария жила недалеко от шахты, в центре посёлка, в домах барачного типа – их потом называли «Старенькие». Так и повелось в народе: «Где живёшь?» - «На Стареньких».

Каждая семья по-своему приспосабливалась к новому тяжёлому существованию в непривычных условиях вражеской оккупации. Огорода, естественно, у Марии не было. Можно, конечно, на шахте трудиться у немцев, стремившихся наладить добычу угля, и получать хоть какой-никакой кусок хлеба. Но подобный шаг не для неё, с детских лет, отвергавшей человеческую продажность собственной души; поэтому решила для себя: «Пусть лучше убьют, чем я буду работать на них. У меня отец с Первой мировой войны пришёл полным Георгием, а я буду перед немчурой пресмыкаться. Ни за что! А детей кто-нибудь к деверю отведёт; в крайнем случае, вырастут сиротами – не они будут первыми, не они – последними. Их отец беспризорничал – не сблатовался, и они не пропадут. Зато никто никогда не скажет вслед ни мне, ни им, что фрицы сломали Гриниху».

Однажды на территории шахты выстроили в ряд женщин, согнанных из близлежащих улиц, и новые хозяева стали прогрессивными методами принуждать их вручную грузить уголь в вагоны; потом много лет в сарае хранилась лопата – реликвия с двумя пулевыми отверстиями. В этот день, не заставив помогать германскому фронту, её прогнали, и больше не привлекали к подобной работе.

Мария собирала куски угля на отвалах, по железной дороге; потом его колясочкой отвозила за 30 километров, в Артёмовск, где меняла на соль, которую, в свою очередь, уже у себя, обменивала на продукты. Постепенно на толкучий рынок уходили личные носильные вещи, посуда. Не так давно отправились на мену модные туфли из рыбьей шкуры. Эта обувь считалась шиком, но жена стахановца могла себе позволить столь изящную вещь. Расставалась с любимой парой без жалости; до моды ли сегодня, если в доме подрастают два малыша! А какая мать не хочет, чтобы её чада росли здоровыми и счастливыми!

Недавно «лавочка» с углём закрылась: о приближающейся зиме приходится думать – вдруг опять придётся под немецкой властью зимовать? Да и полицейские патрули зачастили по просёлочным дорогам шнырять; и в засадах сидят – подпольщиков ищут. Раньше, при редких встречах с ними, она предъявляла детские метрики* вместо пропуска, мотивируя тем, что ей нужно кормить детей, а в комендатуре приходится стоять в длинной очереди. А недавно для себя решила: без разрешения – это точно последний раз, тем более со стражами нового порядка сейчас лучше не встречаться – совсем озверели. С начала оккупации не прошло ни одной недели, чтобы кого-то не арестовали, и не отправили в гестапо Горловки, или в жандармерию Артёмовска, откуда нет возврата. А с приходом весны, в городе появились новые полицаи с жёлто-голубыми нарукавными повязками, местные жители говорят, мол, свои – злыдни, а эти, пришлые, ведут себя словно бешеные псы. Первого апреля на рынке, паренька, семнадцати лет отроду, застрелили в упор только за то, что он якобы сплюнул в сторону чужака-полицая. Когда Мария впервые услышала фамилию убитого юноши, то воспоминания довоенной жизни захлестнули тяжёлой волной, ведь того звали Павлом Изотовым**…

Мария не стала дожидаться завтрашнего дня; погрузила два ковра (даром, что ли муж угольной пылью давился  в машинном забое) на коляску, оставив сына одного дома, с собой взяла шестилетнюю дочку; и отправилась в город, на центральный рынок. По правде сказать, у Марии еле теплилась надежда на продажу ковров. Тут бы освобождения дождаться, чтобы ноги не протянуть раньше времени; а роскошь – кому она сейчас нужна?

 Придя на толчок, она стала в рядок продавцов, развернула на коляске ковры. Прошёл час, другой. Подходили перекупщики, предлагая такую цену (разумеется, продуктами), что Мария в ответ категорически заявляла:

- Я лучше их спалю!..

По истечении третьего часа, к ней подошёл щеголеватого вида немецкий офицер с переводчицей. Был он примерно её возраста, около 30 лет; форма на нём сидела ладно, на погонах  было по одной звезде***, то ли ещё какой-то финтифлюшке. Мария их издали заприметила. Офицер шёл вдоль рядов не спеша, постукивая тонкой длиной палочкой по сапогу. Впоследствии Мария узнала – палочка называется стеком. Внутри всё оборвалось… Неоднократно очевидцы рассказывали, мол, иногда гитлеровцы с полицаями, прогуливаясь по рынку, подходили к людям и обирали их, при этом хохоча, словно гогочущие гуси:

- На нужды фронта…

Немец изучающе взглянул на Марию, задержал взгляд на ее густых русых волосах, затем нагнулся и пощупал верхний ковёр, следом – нижний; удовлетворённо хмыкнул. Равнодушно посмотрел на белокурую девочку, которая от удивления таращила глазёнки на живого врага. Одно говорят на улице соседки по дому, и совершенно другое дело здесь, вот он – можно даже прикоснуться к фрицу, но страшно.

Офицер, выпрямившись, что-то сказал переводчице. Незамедлительно последовал перевод:

- Что вы хотите за оба ковра?

Вопрос ввёл Марию в замешательство, отогнав тревогу  о возможной конфискации товара на нужды фронта. Именно в этом ряду обычно не спрашивают, а предлагают. Идёт мена, никто не хочет брать рейхсмарки, тем более оккупационные карбованцы, а о рублях даже никто не заикается – люди живут в другом мире, хотя советскими червонцами платили зарплату коллаборационистам и прочим приспособленцам. И цель жизни основной массы населения в этом городе одна – выжить любой ценой, дождаться освобождения; и чем скорее наступит этот день, тем быстрее люди заживут своей жизнью.

- Что я хочу? - растерянно переспросила Мария. - А что вы можете мне дать за них?

Офицер, смотря ей в глаза, начал расспрашивать через переводчицу:

- Ещё дети есть?

- Да. Дома сидит двухлетний сын.

Немец недоумевающе покачал головой.

- Муж есть?

- В Германии, - Мария справилась с комком в горле.

- Кем работал?

- Шахтёром.

- Хорошо работал? - офицер постучал стеком по коврам, давая понять – спустя рукава, такие вещи в шахте не заработаешь.

Марии захотелось ответить с вызовом, дерзко, но переборов себя, ровно сказала:

- Стахановец.

- Очень хорошо. И работает, и двое детей… - улыбнулся немец, явно не закончив мысль. - Всё-таки, что ты хочешь?

- Хорошо бы муки, да к муке чего-нибудь.

Покупатель отвёл взгляд от Марии и начал беседовать с переводчицей. Через минуту было сделано предложение:

- Господин офицер предлагает вам почти полный мешок муки, три литра подсолнечного масла, комбижир и немного картошки.

Мария, растерявшись, не знала, что им ответить. Если бы они в этот момент улыбались, она подумала – издеваются. За два несчастных ковра – столько продовольствия. Неимоверно много. И мука – один из самых главных продуктов. Если есть мука в доме – женская фантазия много сможет приготовить блюд, в зависимости от сезона: и болтушку, и драники из лебеды, или крапивы…

- Так вы согласны?

- Да-да, конечно.

- Тогда стойте здесь, сейчас придут солдаты – привезут мену и заберут ковры.

- Хорошо.

Немец  посмотрел на Марию в последний раз, и уголки его губ тронула улыбка. Они направились в конец рядка, затем двинулись в обратный путь.

В ожидании обещанной мены, Мария начала (уже в который раз!) вспоминать, до мельчайших подробностей, недавний разговор с необычными покупателями.

- То, что его помощница – русская, сомнений не вызывало. В её чистой речи отсутствовал малейший намёк на акцент. Сама – красивая, и он – не плох. Симпатичная вообще-то пара. Но офицер – какой-то не настоящий. Разговаривает через переводчицу, а по глазам заметно – каждое моё слово понимает. Я же вижу. Женское сердце не обманешь. И такая неожиданная щедрость – к чему бы это?

Через полчаса подкатила машина. Из неё солдаты, молча, выгрузили продукты и забрали ковры. Шофёр посигналил, вынуждая людей освободить место для разворота автомобиля, развернулся и повёз ковры… на нужды фронта.

Удачливая торговка стала объектом зависти – в мешке муки не хватает лишь 3-5 килограммов, полмешка картошки, и жир с маслом. Дочка стояла, держась за материн подол, и, глотая слюни, представляла свою мамочку, хлопотавшую возле печки.

Хорошо-то, хорошо, да вот беда – на колясочку всё не помещается. Вскоре она наняла мужчину с подводой, и он довёз их до самого дома за пару килограммов муки и стакан подсолнечного масла.

С годами, у Марии укрепилась вера в тот факт, что офицер с одной звёздочкой на погоне, и со стеком в руке, не был немцем, потому как все детали того далекого дня свидетельствовали об этом; тем более так смотреть на нее и улыбаться – мог лишь русский человек.

P. S. Только Красная Армия вышла на западный рубеж г. Дзержинска – Мария, закрыв детей, и, по привычке, попросив соседку присмотреть за ними, если, что-то с ней случится, отправилась на старую квартиру в Горловку. Пошла, сокращая путь и время, прямиком: через балку, по степи. На входе в первую улицу ее задержал армейский патруль. Естественно, были заданы вопросы:

- Кто, откуда, какой дорогой прибыла?

Не поверив ей на слово, привели в штаб. Причина недоверия оказалась несколько фантастической – она прошла через минное поле.

- Да, я видела, - оправдывалась она, - вдоль земли тянутся какие-то проводки. Я еще подумала, мол, сейчас возиться не буду – некогда, а на обратном пути обязательно подберу – в хозяйстве, может быть, пригодятся.

Подойдя к бывшему месту жительства, Мария не поверила своим глазам – вокруг все здания стоят целые, а их дом разрушен от прямого попадания: то ли снаряда, то ли бомбы. Пропал оставшийся нехитрый скарб, а запрятанные документы, фотографии, грамоты мужа, и прочие милые сердцу безделушки – всё это оказалось погребённым под огромной кучей камня…

- Что ни случится – всё к лучшему, - подумала она, сокрушаясь; одновременно представив – осталось ли что-нибудь от её семьи, если бы они не переехали  в соседний город.

Назад Мария возвращалась по главной дороге.

Примечание:

* Принятое в обиходе название свидетельства о рождении.

** Донецкий обл. госархив, арх. уг./дело № 38157, лист – 179 обр.

*** Обер-лейтенант.

Другие произведения автора:

Ложка дёгтя

Наш корабль

Чёрт с Висловки