Конец света для
меня начался с того, что в гости пожаловал Витька Стофеев.
До этого
момента я прекрасно проводил время – за рулем машины моей начальницы по самым
популярным пляжам района, а потом в ее объятиях. Вы, наверное, думаете – ну и
безответственный тип Анатолий, и всякое такое. Правильно делаете, между прочим
– спору нет.
Так вот. Был
жаркий день конца июня, и подкатил Георгиевич этакой лисой:
- Время идет,
забывать о том нельзя – нужно прожить нашу молодость не зря….
У него там
что-то с женой не заладилось, и теперь
он ютился у матери, а рядом приятель старый (то есть я) с такой же проблемой – собутыльник
готовый.
Ну и как было
отказать? Как сказать – нет?
Я попытался
изобразить на лице живой интерес. К тому же мне просто необходимо было прийти в
себя. Прошедшая неделя было очень трудной, и не помешало бы немного развеяться.
Короче, пошли.
Через лощину,
в которую превратилось наше Займище, перебрались к денисовскому озеру, а там
праздник – День Увельского района, совмещенный с Днем Молодежи. Сабантуй
получался не совсем обычный – вроде бы тройной (как одеколон), если учесть, что
день был воскресный. Тут и выставка колхозно-совхозных достижений, и спортивные
мероприятия, и выступления самодеятельных артистов, и ряды торговые….
И вот, когда
уже вышли к людскому столпотворению да оглохли от раскатов музыки, Виктор мне
заявляет:
- На веселье
настраивайся. Сейчас для тонуса тяпнем, баб каких выцепим и женам изменим.
- Каких баб?
Начерта они надо!
- Каких,
каких…. Каких снимем, таких и…. Там посмотрим, что с ними делать.
Внушаю по
принципу «облико морали»:
- Без баб не
оторваться?
- Ты,
наверно, по-городскому отдыхаешь, а мы тут у пня росли – водка, бабы, гармонь
да … кусты!
- Кадри, если
хочешь – мешать не буду.
Стофа
проворно схватил меня за руку, явно задабривая, сказал:
- Пойдем,
бутылочку возьму – День наш с тобой Молодежи отметим.
И уже
совершенно обезоружил:
- Помнишь? –
должок за мной.
Рассчитаться
он не успел. Только сунулись к рядам, где, по нашим расчетам, спиртным
торговали, напоролись на свадьбу – разгулявшуюся на районном празднике. Под музыку
сабантуя и собственную гармошку плясали всем скопом – пьяные бабенки, девки,
старухи… мужики и парни не очень трезвые. Видывал я за свою жизнь плясунов и
плясуний всяких – и профессиональных, и самодельных – эти же плясали, кто во
что горазд. Кто, распарившись на солнце, одурев от жары, просто топтался на
месте. Кто, наоборот, молотил ногами насмерть, точно задался целью пробить в
земле дыру.
Бойкая
молодка подскочила к нам – в руках графин с самогоном и стакан.
- За молодых!
За молодых! До дна, чтобы муха ног не смогла замочить.
Налила полный
стакан и заставила Виктора выпить.
Шутка в деле,
какая экономия получается для него на водке с чужим самогоном.
Подступилась варначка
с графином ко мне.
- Да ведь я
не осилю.
- Молчи и
пей!
Мужик, окосевший
инвалид глупости, напустился с угрозою:
- Пей, вражья
морда, чего кочевряжишься?
И кулак мне под
нос.
Попытался
схитрить:
- Братцы!
Нельзя мне – я здесь на работе.
Показал
журналистское удостоверение, которое всегда ношу.
- Заслужил! –
мужик вытащил из кармана надкусанную луковицу в махорке.
Эта закусь
меня доконала. Выцедил крепкое и вонючее пойло, занюхал луковицей, а потом и
откусил, предотвращая потуги тошноты.
Праздник был
окончательно испорчен.
- Я домой.
Виктор следом
поплелся, ворча:
- Мог бы не
пить. И кто тебя заставлял лук жрать?
- Молчи, зануда!
- махнул я рукой. – За дело тебя Светка выгнала.
- Свету не
трогать! – вдруг рявкнул сосед.
- Не трогаю,
не трогаю, Виктор Георгиевич.
- У-уубью за
нее! – простонал Стофа.
На этот раз я
не стерпел:
- Околей ты к
дьяволу со своими проблемами!
Виктор
притих, помолчал, с укором покачал головой:
- Больно
резво нахрюкались.
На глаза его
навернулись слезы.
Ладно. Пришли
домой ко мне – праздника на душе уже нет. Но есть прохлада за закрытыми ставнями,
покой, тишина…. и телефонный звонок.
Сестра
требовательным голосом:
- Где же ты
шляешься? – звоню в пятый раз.
- А что
случилось?
- Гости у нас
– две прекрасные барышни. Приходи, помогай – надо же их развлекать.
- Две,
говоришь? Нужны кавалеры?
- Да хоть
одного бы….
- Будут два –
накрывай стол.
И Виктору:
- Оторваться
хотел? Две девицы есть и накрытый стол – ты со мной?
Ох, драил же
зубы я – пастой «семейной» на щетке зубной; рот полоскал – запах лука
проклятого неистребим!
Витька с
советом:
- Сейчас
конфет шоколадных купим и зажуем.
Вместе с конфетами
купили водки, шампанского и пошли.
Пришли.
Девицы лед двадцати – фрикадельки со смаком! Из Ангарска, что под Иркутском, в
гости пожаловали на неделю. Ира – племянница зятя, дочь его старшего брата
Андрея. Лена – ее родственница по материнской линии.
Мы прямо с
порога девчат поделили – я за Ирой ухаживаю, Витек за Леной. Но это было ни то,
о чем вы сейчас подумали. Галантно подливая шампанского в бокал, вежливо
расспрашиваю племянницу зятя (сватью свою?):
- Как
поживает Сибирь? Как здоровье Байкала? Где вы учитесь?
На ее
вопросы, конечно, отшучивался, говоря какие-то банальные глупости.
А что было
делать? Чем может похвастаться наша Увелка супротив Байкала?
Оказалось,
что может – лечебными озерами.
- Тетя Люся
писала родителям, что вода в них просто чудесная.
- Ну и что?
- Приглашала
испробовать.
- И какие
проблемы?
- У меня
пигментные пятна. Разве не видно?
- Я думал,
так и должно быть. Их надо лечить?
- Ну, знаете….
Вот так мне выглядеть совсем не хочется.
- А мне вы
нравитесь. Честное слово!
Ира
покраснела, как от признания.
Виктор с
Леной танцевали танго; он вдруг извинился и в двери.
- Что с ним?
– спросила Ира (пусть будет) сестру.
Та плечами
пожала – не знаю, мол.
Племянница
зятя:
- Надо
догнать, узнать и вернуть.
И на меня
перископ наводит.
Я легко отбил
эту атаку – всех, мол, не пережалеешь.
Но Ира не
унималась:
- На словах
мы людей любим. А вот на деле любовь проявить – к живому, конкретному человеку
– получается не у всякого!
Мне
показалось – она может заплакать.
- Хорошо, я
сейчас его догоню и узнаю, что случилось.
- Я с вами! –
вызвалась Ира.
И напрасно
пошли… и не напрасно.
Витьку мы не
догнали и не нашли. Впрочем, он ушел не только с вечеринки, но и совсем из
рассказа. Думаю, следует поведать, что же все-таки произошло.
Танцуя с
Леной, Виктор вдруг почувствовал необоримую тягу к жене. Он полетел к ней почти
счастливый – счастливый своим великодушием, благородством. Хотел попросить
прощения за былое и рассказать, что не зачерствел душой – пусть только Светка его
простит, и будет у них внеземная любовь. Он представлял, как обрадуется сейчас
жена, увидев его, раскаявшегося, в дверях; какой переполох вызовет его
появление у крохи-сына. Действительность разочаровала – жена не открыла двери,
ответив презрительной фразой:
- Пошел прочь,
пьянь поганая!
Давно ли рядом
сидели за свадебным столом – влюбленные, счастливые, молоденькие, глупые….?
Фраза: «Да
говорю тебе, извиняться пришел» не послужила паролем.
Тогда Стофа
сломал дверь и набил жене «морду». «Морда» - это из цитаты.
Эх, Витя,
Витя…. Даже не верится, что это мой
друг…. Да Бог с ним!
Вечер был дивный. На голубое еще небо дружно
высыпали звезды – да такие яркие, такие спелые…. И была луна слева, так что вся
улица была закрещена чернильными тенями. Путаясь в паутине этих теней,
мы побрели к дому.
Не знаю, до
сих пор не могу вспомнить, как это получилось. Я ведь стеснялся запаха изо рта,
если говорить начистоту. Читал стихи, говорил комплименты разные, а сам морду в
сторону – ну, чтоб не пахло.
Вдруг Ира
останавливается, берет ладонями мое лицо, поворачивает и целует – губы в губы.
Я ошалел! И забыл все на свете!
Никогда
никому не рассказывал все подробности и детали этой истории.
Вы – первые
слушатели. Внимайте….
Звезды стали
еще ярче, когда понемногу стал приходить в себя. Глядя на их алмазное мерцание,
вспомнил версию о том, что светлячки небесные это человеческие души, которые
загораются при рождении людей и срываются с небосклона, сгорая, когда они
умирают. Но, боже, как холодно, как одиноко и тоскливо на этих звездах, подумал
я – на Земле-то гораздо лучше!
Ира сказала:
- Переходим
на «ты»? Я буду звать тебя Анатолием.
- А я тебя – маркизой.
- Почему маркизой?
Слово будто с того света, - она стояла передо мной, раскрасневшаяся, вскинув
подбородок.
- Твой дядя
Вова – король Увелки. Во Франции родственников суверена кличут маркизами.
Потуги плоти
уже успокоились, но чувства, как шампанское, выплескивались через край. Мы
совершили культ посвящения – я преклонил колено, а маркиза, возложив ладонь
свою мне на темя, посвятила в рыцари.
- Учти, -
сказала она, улыбаясь. – Учти обязательно – момент исторический.
И как бы
подводя итог:
- Все простые
дела вознаграждает зарплата, а подвиги рыцаря – поцелуй его дамы.
От полноты
чувств припал губами к ее руке.
- Поскольку я
из таежного края, ты будешь Рыцарем Кедровой Кроны.
Глупости
вроде бы, а у меня спазмами перехватило горло.
Девочка
железного века – века, когда исчезли и позабылись такие слова, как честь,
благородство, мужество, милосердие и любовь – откуда их знаешь ты? в каких
романах прочитала? какими духовными силами грелось сердце твое? рядом со мной
ты воспрянула духом или никогда не роняла его? все из тайги такие?
Что же мне
делать с тобой?
Решай,
Анатолий Егорович, как тебе совесть твоя подскажет.
Между тем, Владимир
Андреевич и Лена уже вышли искать нас.
Были, были у
Иры проблемы с кожей. Списавшись, отправили ее родители на излечение в
увельских озерах, под крыло к Евдокимовым Вове и Люде. Лена с ней за компанию.
Под это дело Владимир Андреевич взял на работе недельный отпуск. Сестра просила
меня поучаствовать – ну, вроде как шутом гороховым. Не брал себе отпуска – до
обеда работал в редакции, а потом – я в село! – и не ждите до завтра.
Галкина:
- Совсем
заработался, бедный ты наш – одни мослы остались. На что это похоже?
А я к сестре
– там обед, «москвич» и сестрички, готовые к процедурам. Из всех озер выбрали
самое наицелебнейшее – озеро Горькое, что в Хомутинино. Купались, загорали,
обмазавшись грязью. Болтали и молчали, обмениваясь взглядами.
Где-то я
видел эти глаза – такие бездонные, кроткие и печальные. На старинных почерневших
портретах? А может быть на иконах?
И эти ямочки
на щеках. Этими ямочками не раз любовался, стараясь специально рассмешить
девушку.
И вдруг
вспомнил Ляльку. Хорош удалец-молодец! За несколько дней все забыл. А сколько
хорошего было с ней. Хотя, о чем это я? Мы же разводимся – она попросила, я
обещал. Жена моя за супостата Куликова собралась, а мне с маркизой так хорошо.
Вот и вся
жизнь!
Пять дней
пролетели, как один миг.
В субботу
поехали на дачу к Евдокимовым – ягод гостьям собрать в дорогу.
Ирина:
- А где ты
живешь?
- Вот если
отсюда пойти через лес, потом полем – выйдем на окраину поселка, а там мой дом.
- Хочу через
лес, а потом полем, - сказала маркиза.
Время уж к
вечеру, но никто возражать не стал. И мы с ней пошли – вдвоем.
От Чапаевки,
где сады «Витамин», пять верст до Бугра напрямик. Но кто хоть раз попытался
установить, что такое верста? Впрочем, если свернуть с шоссе, радует лесная
прохлада, и не пугают масштабы пути.
Сияло солнце
на исходе дня, птицы пели на каждом кусте – мы не спешили. Я рассказывал – мне
тут каждая тропка знакома – как пацанами в лесу ночевать пытались. Давно уже
вырос из детских страхов, но от воспоминаний тех приключений у меня не то чтобы
озноб по телу, но какие-то иголки внутри ощетинились.
Дорога шла
вдоль канала, спустившего воду Займища в реку Увелька. Из камышей он нырял в густой
непролазный тальник. Кое-где в пологом берегу видны песчаные размывы с лунками,
с помятой травой вокруг и порыжелыми обломанными ветками – это коровы пробивались
на водопой. А я говорил Ире – дикие звери! Она прижималась ко мне – ой, боюсь,
боюсь, боюсь! И хохотала – житель тайги!
Хороша и
правая сторона дороги: высокий сосняк, прошитый белой березой; и, куда ни
глянь, всюду россыпи земляники – будто бусинки красные девчата рассыпали.
Березы, еще сморенные жарой, не шевелили не единым листочком. Но осинки тут и
там лопотали – тихо, но лопотали.
В полях еще веселей
– там вольное небо над головой, в нем облака и жаворонки – жизнь гремящим
многоцветным праздником играла вокруг нас.
Первый раз за
дорогу, достал сигаретку, закурил.
- А вот этого
не люблю, - сказала Ира. – Когда ты рядом со мной, не кури. А на будущее –
бросай!
Ну и ну!
Началось!
Вот и
поселок.
- Это Ирина –
племянница Владимира Андреевича, - представил гостью родителям.
Нас покормили
и предложили остаться на ночь:
- Далековато
идти, а солнышко уже на боку.
Маркиза
трубку телефона взяла:
- Тетя Люся, не
теряйте меня – я у ваших родителей заночую.
Иру
приспособили в моей комнате, а меня на отцов диван – хозяин утопал спать во
времянку.
Гостья ко
мне:
- Я привыкла
в ночнушке спать. У тебя есть что-нибудь похожее?
- Старой веры
держишься?
- А по новой
– значит, спать голой?
Достал ей
тельник – старый, драный, но чистый. Она хихикала, примеряя.
Когда стихли
все звуки ночи:
- Толя, иди
ко мне.
Первый порыв
был очень страстным – тем более, что под тельником на ней не оказалось ничего.
Но она сумела справиться с собой. А потом и со мной.
- Послушай
меня. Ты мне очень-очень нравишься – я за тебя замуж пойду, но глупостей делать
не надо: я девушка честная. Ты веришь мне?
- Я твой рыцарь,
маркиза.
Улеглись
поудобнее – ее голова на моей груди – и стали болтать.
Я рассказал
ей о жене и сыне, о несчастной любви своей, о себе – все без утайки – мол, нет
у меня настоящей приверженности к домашнему хозяйству: что поделаешь? Дай мне
волю – будет сидеть семья на одной зарплате, покупая овощи, молоко и мясо в
магазине. Но работать, рук не покладая, люблю и умею. Только не скажу, что жить
со мной, как за каменной стеной. Что еще? Не люблю брюки узкие, пиджаки,
ненавижу галстуки, не ношу рубашки. Вещи меняю не по велению моды, а от
ветхости. Торговаться еще не люблю. Зато дети от меня – Витек пример – самые
умные.
Но ее
интересовало и:
- Чем живешь
ты? о чем мечтаешь?
- Никому не
говорил, тебе расскажу. Хочу жизнью своей эксперимент поставить: найти ответы
на вопросы – что есть случай? кто нашу судьбу правит?
- Нашел?
- Ох, милая,
ночь рассказывать – не расскажешь. Если в двух словах – делаю не то, что
хочется, а что велят или просят.
- Так-так,
если я скажу: женись на мне – ты женишься?
- И с большим
удовольствием.
- Какой же ты
веры, милый мой?
- Как все
коммунисты – партийной.
- А это что?
- Говорю же –
эксперимент.
- Значит так:
свадьбу сыграем – все эксперименты к чертовой матери!
- Как скажешь
- Опять?!
- Как
скажешь, маркиза моя дорогая.
После этого
она успокоилась. И мы еще долго болтали о пустяках.
Рассказывал о
своих неудачах на «Станкомаше», где ни ум, ни старания мои не оценили. Но какие
годы наши – может, в газете удастся себя реализовать.
Ира не
соглашалась:
- Вот не кажешься
ты мне телком лопоухим, каким рисуешь себя в рассказах.
- Ничего ты
не понимаешь, - тоскливо так отмахнулся. – А вот когда я тебе жизнь испорчу,
пожалеешь.
- Ты же
говоришь, что любишь меня! Как же ты мне жизнь испортишь? Такая, значит, любовь
твоя?
- Я же от
тебя ничего не скрываю, чтобы ты все знала обо мне.
Ира задала
вопрос, от которого к горлу подкатили слезы:
- А как ты
думаешь – я смогу полюбить твоего сына?
- Если вы не
полюбите друг друга, что же я тогда буду делать? – растерянно спросил.
- Как мы
будем жить, – поправила Ира и задумалась. – А вдруг вы опять с женой сойдетесь:
сын общий – это проблема.
- Не сойдемся
теперь.
- Почему?
- Потому что
есть у меня ты.
Утро проспали
– обычная история, когда в постели влюбленные.
Наутро
девушкам уезжать.
Пошли с дядей
Вовой гостей провожать. Пути железнодорожные перешли – машина стоит: Сашка
Смышляев под такси промышляет. Нас увидел, подбежал:
- Ева, куда?
И отвез в
Южноуральск на автовокзал. Там не бросил – обратно, говорит, доставлю. Все
бесплатно. Такой почет и уважуха королю Увелки! А вы как думали!
Девчонки в
автобус сели и машут в окно – спасибо за все!
Ира вдруг
сорвалась с места – бесполезно ее Лена удерживала – выскочила и ко мне на шею. Замерли
мы в поцелуе.
Водитель
сигналит – кончайте, давайте! все по местам! уезжаю!
Какая-то
женщина:
- Да погоди
ты!
И все смотрят
на нас.
Автобус ушел,
в машине Смышляев:
- Я чёта не
понял: говоришь племянница, а Толька-то шурин – согрешили что ль?
Зять скрипнул
зубами, на меня покосившись.
- Может, выпьем,
Владимир Андреевич?
Водкой,
водкой хотел снять с себя понапраслину. Эх, ма!
Смышляев не
высадил нас и после магазина, а отвез к Кичигинскому ключу. Выпили водки,
запили студеной водой. Бестолковка кругом пошла, разгоняя печаль, но срезала
мысль на полном лету – пить нельзя: вечером передача на радио. А я назло выпил
еще, и вспомнилось вдруг, что воскресенье сегодня – стало быть, выходной.
Недели не
прошло – от Иры письмо: должна известить тебя, что долетели нормально. Родители
рады – озера ваши пошли на пользу. Я им намекнула – вот где жить надо! Помнишь?
ты мне говорил – сына заберем и уедем куда-нибудь. У меня другое предложение –
мы будем жить среди ваших озер. Я переведусь в Челябинский политехнический на
заочное отделение: институт надо закончить – родителям обещала. А сына твоего
мы себе заберем. Только скажи, пожалуйста – какой у тебя резус-фактор? Это
очень важно!
Далее шли
приветы моим родителям, Евдокимовым дяде Вове и тете Люсе.
Я написал
ответ. Конечно, мы можем жить в Увелке или Хомутинино – поближе к целебным
озерам. И в ЧПИ есть заочное отделение, но лучше получить высшее образование на
дневном факультете. Куда нам спешить? Я подожду. Береги себя. Я люблю тебя. И,
конечно же, сообщил свой резус-фактор.
А вокруг было
лето – голубое, сияющее. И озера манили прохладной водой.
Только я не
купался. И Ольга Александровна не звонила.
Наши
отношения взяли паузу? Или оделись в траур?
В саду
ковырялся, калитка стукнула – как-то по чудному сгорбившись, бежала мама. По
тому, как отлила у нее кровь от лица, понял, что спешит с бедой для меня.
- К телефону
скорей! – Люся зовет.
Сердце разом
в пятки ушло.
Людмила
тихонечко выла, стуча зубами:
- Толик,
телеграмма из Ангарска: «Ирочка трагически погибла. Похороны…».
Она назвала
дату.
У меня
затряслись руки, в глазах потемнело.
- Нет-нет, - скрипнул
зубами. – Ты что-то путаешь!
- Вова
собирается в Ангарск. Ты полетишь?
Час спустя в
черном костюме – в том самом, что заказал к защите дипломной работы и после
никогда не надевал – переступил порог квартиры Евдокимовых.
- Видишь, как
одеваться надо, - попенял жене зять. – Собрались на траурное мероприятие, а на
мне все пестрое, как на клоуне.
«Траурное
мероприятие»! Я сел в угол дивана и как мальчишка заплакал. Сестра сунула мне
телеграмму в руки, но я ничего увидеть не смог.
- Ты на
работе отпросился?
Я покачал
головой. Сестра за телефон.
- Ольга
Александровна, добрый вечер….
- А где он?
- Вон, на
диване плачет.
- Пусть едет.
В Челябинск
добрались – время вечернее.
- Водки бы
надо: голову сносит, - пожаловался зять.
Отказать ему
было невозможно.
- Давай
телеграмму!
В магазине,
положив на телеграмму деньги, сказал продавице:
- Голову
сносит. Ей уже не помочь – меня спасите. Надо выпить.
Понимающим
взглядом она посмотрела:
- Рядом с
магазином только не пейте.
- Нет, мы в
аэропорту.
И выпили на
лужайке рядом с аэровокзалом под грохот взлетающих самолетов.
Сами взлетели
и провалились в ночь.
Из Иркутска в
Ангарск автобусом – таежный сияющий мир, расцвеченный утренним солнцем, качался
за окном; высокие кедры из-под небесья смотрели на нас.
- Ну, вот и
доехали….
Автобус
остановился на привокзальной площади, а я сунулся в открытое окно.
- Выглядывай
– не выглядывай, нас с тобой не встретят, - хмуро предупредил Владимир
Андреевич.
Взяли такси,
нашли адрес, который я видел на конверте письма. Познакомился с несостоявшимися
тестем и тещей. Андрей Андреевич хоть и взвинчен трагедией до предела, а все же
солидный, серьезный такой из себя мужчина – спину ни перед кем не гнет. Наверное,
и я на него чем-то похож – ведь девушки выбирают себе женихов, наделенных
качествами отцов. Вице-теща Тамара горем убита.
Услышал
подробности трагедии.
На пересмене
поехали к друзьям в пионерский лагерь – Ира, Лена и брат Лены. Добирались
обратно на попутке, груженной спальными причиндалами. Лена с братом сверху
лежали, а Ира забралась под матрас – это и погубило ее. Водитель уснул за
рулем, грузовик влетел в кювет – бортом ударился. Лена и брат ее полетели в
пшеничное поле, ломая конечности. Иру накрыла перевернувшаяся машина.
Перемолотый организм сутки бился за свою жизнь. Но борьба неравной была ….
Когда
перестали мы быть фигурами внимания, пошли в магазин – купили хлеба, сосисок и
две чекушки. Позавтракали на какой-то заброшенной стройке. Сосиски и хлеб
остались – сходили еще за чекушками. Потом еще раз – уже без закуски; и еще –
ничто не брало. Так весь день на сосисках да водке в чекушках держались.
Ждали вечера
– должны привезти тело в гробу.
Привезли. Я
увидел ЕЕ лицо и… и… и скрутило меня: пал на лавочку – встать не могу. Надежда
теплилась – и рухнула разом, душу обдав хладом могилы.
Прорвало
слезами – бурными, облегчающими.
Снова один я на
этом свете! Не стало человека, который любил и понимал меня. Не стало…. – я
плакал и плакал, не стыдясь своих слез.
Долго сидел.
Помню, музыка в форточку – программа «Время» погоду играла, а потом сериал
начался «ТАСС уполномочен заявить». А я пошел по городу бродить – чувствовал: в
эту ночь мне не уснуть. Хожу, хожу – устану, посижу. Ночь пришла – зажглись
фонари. Наплакался на всю оставшуюся жизнь.
Брешите! – не
стыд это для мужчины, а облегчение сердцу и голове.
Ну почему,
почему у меня вся жизнь через пень колоду? – задавал себе один и тот же вопрос.
Только замаячит на горизонте счастье, хлоп – и мордой в асфальт. Может, дурак я
бестолковый? Разве это мыслимо? – девочке двадцать, а мне уж за тридцать! Да и
женат я еще форрмально. Как это можно? Грех сплошной! Вот и покарал нас господь!
Что за любовь
такая проклятая! – стоит только поверить в нее, и все насмарку. Да Бог с ней,
любовью – девочку-то за что? она в чем провинилась и перед кем?
Мечтал сюда
прилететь свататься, а прилетел горсть земли бросить в могилу.
Будь все на
свете проклято!
Закат угасал
медленно. Воздух еще не остыл, но аллеи и клумбы уже дышали ночной прохладой.
Город затихал, но ожили и заговорили звуки близкой тайги. О чем они шепчутся и
бормочут?
В этом городе
Ирочка родилась, училась на одни пятерки, поступила в Иркутский политехнический
институт – башковитая и с характером. Сколько парней здесь за ней увивались, а
она монашкой жила и выбрала меня. А я чуть было не согрешил….
Густой туман
оккупировал улицы – от него щиплет в носу и глаза. А потом понял – не туман
это, а смог с химического комбината. Вот отчего у Иры проблемы. Были….
Долго бродил
по городу – целую ночь (или целую жизнь?). Утро настало.
У подъезда
мало-помалу стал собираться народ. Приехал брат Лены – участник аварии – загипсованный,
на костылях. Сестра его не смогла подняться с постели.
Вынесли гроб.
Простились. Покатили на кладбище.
Могила
практически выдолблена в скальном грунте классической сибирской сопки.
Еще раз
простились.
От каждого
всхлипа, от женского воя мне становилось все хуже и хуже.
Крышку
заколотили. Я удивился – откуда люди силы берут?
Хотелось
сесть (лучше лечь) и ни о чем не думать.
Гроб
опустили. На последнем излете женский вой.
Ничего не
вижу – слезы застили. Как бы в могилу не свалиться.
Зять сдавил
мне трехглавую мышцу могучей рукой, наклонил вперед:
- Землю
возьми.
Гулко ударили
комья по крышке. Все, нет с нами Иры!
В чем Случай?
Где следствие?
Проклятая
философия моя! – ты во всем виновата одна. Эти дурацкие эксперименты и погубили
девушку Иру.
Ругательски
ругал себя. Да что толку!
Не помню
дорогу с кладбища.
Дома накрыт
поминальный обед.
Рюмку выпил,
блином закусил. Зятю на ухо:
- Я бы прилег
– ночь не спал. И вообще – сил даже сидеть нет.
Гримаса
Судьбы – меня привели в Ирину комнату, уложили на ее кровать.
Уткнувшись
лицом в подушку пуховую, пахнувшую знакомым родным ароматом, молча глотал слезы,
скрипел зубами. Временами таки забывался – сказывалась бессонная ночь. Потом
внезапно приходил в себя. Мысли опять возвращались к прошедшему. Четко
представилось ее живое лицо - глаза черные, блестящие, пронзительные; ресницы
густые, изогнутые; взгляд добрый, нежный… и беспомощный. Такой взгляд бывает
только у человека, с которым вот-вот случится беда. Голову могу дать на
отсечение…. И снова, истерзанный бессильной яростью и усталостью, проваливался
в зыбкую, как болотный мох, дрему.
Судорожно
всхлипнув, оторвал лицо от мокрой уже подушки.
Господи! вот
бы сейчас умереть! Но я уснул.
В дорогу нам
дали бутылку водки – на пути из Ангарска ее мы и выпили.
В самолете то
ли поднесут, то ли нет…. Верх взяло последнее предположение, и мы запаслись
пузырем коньяка. Сели, взлетели – выпить не из чего.
Незабываемое
зрелище – как он пил. Змеей изогнулся в трех плоскостях – чтоб никто не увидел,
чтоб коньяк не пролить, чтоб…. Короче выпил и пожелал нам полета спокойного,
мягкой посадки.
В Челябинск
не помню, как прилетели, что делали – кажется, еще где-то пили.
Очнулся на
остановке в Чапаевке – время полночь, автобусы не ходят.
Зять:
- Оклемался?
Пойдем на дачу – там заночуем.
Готов был уже
согласиться, но тут какие-то девчонки подходят на остановку. Я к ним – ля-ля,
тополя – и пошло, и поехало. Они уж хохочут – нас не боятся.
- Перспективы
какие?
- За нами
приедут.
- Нас
подвезете?
Приехали
парни на новенькой «Волге» - их забрали, нас подвезли.
В центре
стоим – по домам или как?
- Хочется
выпить, - говорит зять. – Только где взять?
-
Единственный вариант – на Бугор, к отцу в подпол, за настойкой.
Когда
пробрались во двор через садовую калитку, отец из времянки сердитым вышел:
- А я думаю,
кто крадется? – и собака не тявкнет.
Мы объяснили
ситуацию.
- В дом не
ходите, там мать разбудите – хотите, времянку уступлю?
- Да мы и в
бане можем….
Батя закуски
принес, стаканы и трехлитровую банку настойки. Выпил с нами и ушел во времянку.
Никогда до
этого, никогда после не было у меня такого душевного единения с зятем. Мы пили
и говорили, курили и говорили – за жизнь, за смерть, за смысл сущего.
Он
рассказывал свою жизнь героическую – я внимал.
Банку еще
наполняли дважды, не будя ни отца, ни маму.
Спать пошли,
когда солнце встало, а хозяйка наладилась доить корову.
Тут сестра
позвонила:
- Вы
приехали?
- Вова спит
на отцовом диване.
- Ну, пусть
спит.
Самым трудным
на работе после описанных событий стали передачи на радио. У меня вдруг голос
срываться начал. Представляете? – микрофон включаю: «говорит Увельский» и…
петуха!
И о редактора
предложила:
- Анатолий
Егорович, может быть, вам нужна замена?
- Хорошо бы!
Но вопрос
повис в воздухе – то ли забыла о нем Ольга Александровна, то ли оказался трудно
решаемым. Впрочем, проблема иссякла сама – и жизнь налаживаться стала.
Трубка
телефона донесла голос сестры:
- Тома (это
мама Иры) звонила. У тебя есть письмо из Ангарска? Они прочитали твое послание.
Говорит, там четыре раза написана фраза – я боюсь за тебя. Ты как чувствовал
что. Письмо от Ирины ты им покажешь? – они готовы прилететь только ради него.
- Господи! –
облегченно вздохнул. – Я бояться стал твоих звонков. Подумал, опять что
случилось в Ангарске. Ну, в принципе, там нет ничего такого, чтобы бросало тень
на наши с ней отношения. Отцу не стыдно читать такое письмо дочери. Я покажу
его – пусть прилетают.
Прилетели.
Мама Тома
села на мою кровать, уткнулась в письмо и… слезы по щекам.
- Прочти,
ничего не вижу, - мужу толкает.
Голос у
Тамары сорвался – с тихим воем она повалилась в подушку.
Все
посторонние вышли из комнаты.
Время спустя
Тамара ко мне:
- Ты отдашь
нам письмо?
- Оно
адресовано мне.
- Нам дорого
все, что связано с дочерью.
- Память о
ней и мне дорога.
- Мы вернем
тебе твое письмо. Я привезла – вот оно.
Я лишь в
ответ покачал головой.
Тамаре ничего
не стоило забрать себе письмо дочери – ведь не кинулся б я его отбирать. Меня просто
проверяли по культурному, но на вшивость – я это понял.
Письмо у меня
– до сих пор храню, как символ любви и чистоты отношений.
Вероятно,
есть в том своя логика. Девочка всего двадцать лет прожила, но как! – без
фальши, с верой в великие идеалы и мудрым пониманием жизни. Ее участие в моей
судьбе побудило поиск высоких нравственных идеалов. Быть может, я нашел в ней
то, чего тогда не было у меня – внутренней совестливости, сочувствие к человеку
со всеми его бедами и незадачами, со всеми его надеждами, и поисками своей
судьбы….
Сегодня мне –
седьмой десяток. Возраст мудрости, когда многое пережито и о многом еще нужно рассказать
людям – что тревожит, волнует, радует. Жаль, нет весов таких, на которых можно
было бы определить вклад Ирины Евдокимовой (маркизы Ангарской) в нравственное
мое становление, как человека – на сколько стал умнее, добрее, душевнее лишь за
неделю общения с ней.