Новые
Меню
В общежитии Литературного института шла плановая проверка. Представители вышестоящих организаций, на чьи средства и под чьим патронатом жил институт, вместе с ректором делали обход комнат, где проживали студенты. В каждой комнате стояли по две железные кровати с панцирными сетками. В середине комнаты – большой обеденный стол с графином и стаканами для воды. Дубовый паркетный пол, не имеющий представления о натирании, со скрипом и хрустом продолжал служить будущим жрецам храма искусств. Отдельно у каждого студента был свой старый, но добротный письменный стол с выдвижными ящиками и с настольной лампой. Наличие всего этого инвентаря придирчиво отмечали члены комиссии. Ректор института, пожилой мужчина, заметно волновался из-за присутствия столь представительной комиссии, тяжело дышал от пешего перехода с этажа на этаж.
В это время у поэта Согрина, бегающего между кухней и комнатой, то что-то считающего в уме, то улыбающегося и делающего ручкой проходящим по коридору девушкам и ничего не подозревающего о появлении комиссии с участием ректора вуза Федорчука, шла подготовка к обмыванию очередной поэтической публикации в толстом журнале «Брандахлыст». Должны были прийти однокурсники и три девицы, с которыми Согрин познакомился на своем недавнем выступлении в Педагогическом институте имени Струйской.
Коренастый и длинноволосый Согрин в белой сорочке с закатанными рукавами только что слил содержимое двух бутылок сорокаградусной в графин и протирал полотенцем вымытые на кухне стаканы. Готовилось и жаркое, но оно еще тушилось на газовой плите общей кухни. Купленные фрукты тоже еще предстояло вымыть, дать им обсохнуть и после этого поставить на стол в больших тарелках. Согрин ловко орудовал полотенцем и напевал себе под нос мелодию из «Серенады солнечной долины» Гленна Миллера.
«Чуча» никогда не устаревала для Согрина. Он мог исполнять ее на расческе с листком рисовой бумаги, виртуозно вытанцовывать под эту джазовую мелодию, надувать щеки, таращить глаза, забавно кривляться, особенно если его никто не видел. Так он заводился.
А еще он любил сочинять во время какой-то работы. Бормочет что-то себе под нос несуразное, а в результате начинает проявляться какая-то смысловая направленность, диктующая форму.
Затем форма понемногу наполняется содержанием, и вот уж стихи почти готовы:
Я не хочу ни петь, ни воевать,
Ни восходить на шаткие трибуны,
Должно быть, начинаю отбывать
С державою моею на три буквы.
Тогда же возникает и название, проясняющее, что это за три буквы. Оказывается, это не те буквы, о которых подумали вы, а совсем другие, то есть СНГ…
Когда постучали в дверь, Согрин, проявляя весь свой артистизм, галантно распахнул ее и, закатив глаза, склонился перед гостями в нижайшем поклоне, а потом, не видя, кто пришел, проделал классический реверанс и несколько раз помахал полотенцем, словно у него была в руках мушкетерская шляпа с перьями.
Когда он наконец распрямился, отбросил волосы со лба и взглянул на гостей, то ничтоже сумняшеся указал членам комиссии на стулья, расставленные около стола. Стулья были взяты заранее у соседей, и теперь они могли проверяющих навести на мысль, что здесь готовится дружеская пирушка. Но Согрин быстро сообразил:
– Я не знал, что наш студенческий коллоквиум, который мы собираемся проводить по творчеству великих классиков американской литературы, вызвал интерес у наших старших товарищей.
В слове «коллоквиум» он во втором слоге нарочито произнес не грубую фонему, а сделал смягчение, которое прозвучало как «ллё», что придало слову особый шарм, который обожала наиболее утонченная литинститутская профессура.
– Что ж, присоединяйтесь, дорогие гости. Мои коллеги скоро тоже должны будут подойти.
Ректор Федорчук даже порозовел от такого неожиданного сюрприза: в кои-то веки было, чтобы студенты сами, по собственной инициативе, вдруг стали устраивать дополнительные мероприятия по изучению столпов мировой литературы. А тут еще такое совпадение. Поверить невозможно, скажут, подстроили специально. Но не оценить инициативу было бы грешно:
– Вот видите, товарищи, у кого просто бытовые заботы, а в этой комнате готовится настоящий пир духа, – сказал запыхавшийся от ходьбы ректор и дрожащей рукой стал наливать в стакан из графина.
Когда он, закрыв графин стеклянной притертой пробкой, поднес стакан к толстым губам и глотнул налитое, то лицо его поначалу застыло в напряжении, но потом Согрин догадался о вынужденном ходе ректора: он продолжал пить как ни в чем не бывало.
Поставив пустой стакан, Федорчук вытер рот платком и, стараясь не дышать на присутствующих, быстро поспешил вывести комиссию из комнаты, где готовился не пир духа, а просто пир.
Толстый и неповоротливый Федорчук шел и думал про себя: слава богу, что никто из комиссии не захотел отпить из графина следом за мной, пропала бы моя седая головушка. Ну я этому нахалу завтра устрою коллоквиум по американской литературе!
