(рассказ)
Мой родной переулок официально именовался Садовым, а жители
называли его попросту – Ровки, причём в незамысловатости таился не
каждому понятный смысл. Дома шли с обеих сторон до молочно-товарной
фермы. За ней – Гущино болото и берега, поросшие осокой и рогозом. В
изобилии водились караси, хотя мне до сих пор непонятно, как им
удавалось выжить в необычных даже для неприхотливой рыбы условиях.
Неподалёку, ближе к просёлку, расположился фруктовый сад. Он-то и
обеспечил название, запечатлённое на картах. Будничное же нигде не
запечатлено, существуя лишь в головах местных пешеходов да трактористов и
шофёров.
Грунтовая дорога ниже бревенчатых изб. Она вроде неглубокого рва,
укатанного шинами, гусеницами. Тротуаром служила параллельная тропинка,
утрамбованная ногами за десятилетия или века. За домами с левой стороны
переулка находилось Попово поле. В старину оно принадлежало попу. В селе
действовала деревянная церковь. Она сгорела, новую строить не стали.
Поле засевалось то кукурузой на силос, то картофелем, то кормовой
свёклой. Приусадебные участки – это небольшая окраина бывшего владения
батюшки.
Зимы одна за другой шествовали суровые и многоснежные. Наметёт до
стрехи - поутру надо откапываться в поте лица, хоть снег и пушистый,
вроде бы невесомый. Вёсны зачастую оказывались такими дружными, что с
Попова поля устремлялись вниз, к Гущину болоту, стада ручьёв. Оно на
глазах превращалось в пруд, затем – в озеро. Вода делала себе дорогой
переулок Садовый, шумно устремляясь к речке. Детям в школе объявляли
каникулы. Их родителям приходилось ходить в магазин, надев высокие
резиновые сапоги.
Паводок как появлялся неожиданно, так шустро и уходил. Это
означало: подпитки снеговой на возвышенностях не оставалось. Карась мог
выжить в промёрзшем водоёме – не диво. А вот бурная весна, блеск солнца и
стремительных потоков, установивших связь с рекой? Белая и красная рыба
каким-то чудом переносила весенние метаморфозы болота.
И на ближайших огородах сток осуществлялся сверху вниз. Они щедро
удобрялись перегноем, низины получали львиную долю питательных веществ. У
нас на самом краю, в угле, росла черёмуха. Вымахала в солидное дерево,
на котором рано набухали почки с потаёнными кистями. Условия для неё
наилучшие: влаголюбива, отзывчива на органику. Крона в небе
раскапустилась. При цветении это большое душистое облако. С ним у меня
связано немало впечатлений. Подобной красавицы не было не только в нашем
переулке, но и на улицах села.
Молодёжи нет-нет да и понадобится букет. Случалось, днём у отца
просили. Ножиком нарежет аккуратно, по ветке с разных сторон, отдаст
пахучую на радость. Чаще черёмуха нужна по вечерам или ближе к полуночи.
Тогда могли столько цветущих веток обломать, оставив на них ошмётки молодой коры, что пострадавшая превращалась с
темнотой почти в общипанную курицу. Поэтому в нашей семье и появилась
текучая должность – стеречь черёмуху. Её исполнял то брат, то я, а
иногда и отец. Красота явно нуждалась в защите, к тому же она полезная,
потому что предохраняла корнями землю от размыва во время половодья.
Чёрные ягоды её целебные, с неповторимым вкусом. В отличие от духмяных
кистей, они никого, кроме птиц, не прельщали.
Стерегли черёмуху обычно до часу пополуночи. Тут же в углу, под
кустами чёрной и красной смородины, устроили потайное место, куда мать
днём клала на прошлогоднюю листву две старые фуфайки. Я был школьником
восьмилетки, не очень понимал значение важной семейной должности. Видя
отношение к ней отца, ни разу не отказался от исполнения.
Черёмуховые холода в то время не задерживались. Пользу от них я
видел в том, что не было комаров и мошкары, - иначе караулить стало бы
гораздо сложнее. С наступлением вечера я брал с собой шубу – непременную
принадлежность караульщика. Тяжёлую, сто пудов весу, и почти до пят
длины. Шерсть внутри длинная, мягкая. Пуговицы большущие, застёжки из
кожи. Вся – надёжность, тепло, противостояние любому морозу. Воротник
высокий, с крючками - зацепками у основания. И сильный ветер не страшен.
Пошёл я, уселся в тайник с терпким смородинным и густым черёмуховым
запахом. Сижу на фуфайках, кутаюсь в шубу, думаю, кого принесёт
нелёгкая в промозглую пору. Вся прелесть нашего деревца висела перед
глазами, потом её окутала тьма ночи. Тёмная, мрачная тишина. Прошло
несколько человек с громкими разговорами. Эти, наверное, ходили в клуб
смотреть кино. Позже – небольшая толпа со смехом. Должно, были на
танцах. Это свои, ровковские; они черёмуху не трогали. Другие не
появлялись. Тишина как будто усилилась и стала влажной. Вылезать из
тёплого гнезда не хотелось, и я уснул.
Меня разбудила мать. Она вставала раньше всех, чтобы подоить
корову. Я обязанности выполнил хорошо, в следующую ночь идти брату. Как
только дерево начинало сыпать белую метель лепестков, должность
упразднялась. Так оно происходило более полувека назад. А если теперь,
во времена шикарных букетов из тюльпанов, мимозы и роз, подготовить
черёмуховые и предлагать по вечерам прохожим бесплатно? Найдётся хоть
один-единственный человек, которому понадобилась бы душистая? Ответ
однозначный – нет. Изменилось не время, а эпоха. Естественная красота с
природными запахами исчезла, уступив место искусственной. Для черёмухи,
которую не ломают, не замечают, - это благо. Она раскинется вовсю,
заполнив округу головокружительным ароматом. Здравствуй - духмяная,
вечная лепота!
Фото автора
Другие произведения автора:
Развилка (продолжение)
Возле трона
Полшага
Это произведение понравилось: