Игнат...

     Колея, - подумал сквозь дрёму Игнат. - У жизни тоже есть своя колея, порой такая, что и выбраться из неё невозможно. Вот взять хотя бы соседа Тимофея. Так и не выскочил из колеи, проторенной в молодые годы. Прибежали с жёнушкой, едва Нюрка со двора. Заботливые, о здоровье его пекутся, а на самом деле Нюрке его такую месть придумали. Вместе иль порознь придумали, а зло топорщится, из всех щелей ползёт. А он-то, дурак, им поверил, благодарил за заботу проявленную. Мерзко на душе, стыдно за слабость свою, за Нюрку обидно. Какой уж раз они её хотят перед людьми опозорить. Мог бы вспомнить и понять их намерения. Подлечусь, вернусь и поговорю с Тимофеем в последний раз по душам. Может опомнится, нам скоро по семьдесят пять стукнет, а злоба продолжается.

     И потекли мысли о пролетевших годах. По большому счёту прожили они с Нюркой счастливую жизнь в любви и согласии. Придёт Покров день и отметят они сразу два праздника, его семидесятипятилетие и пятьдесят пять лет совместной супружеской жизни.

     Первой красавицей Нюрка слыла в деревне с детских лет. Ладненькая такая, пышноволосая, синеглазая, с краснючими губами и густющими ресницами. Судачил народ, откуда такая красотка народилась у её родителей неприглядных, согбенных.
Не думал Игнат, что достанется эта красотка ему. Замечал её взгляды на Тимку Орлова и чего-то ждал. Подросли, повзрослели. Расцвела Нюрка красотой девичьей. Игнат и подходить к ней не стал, но и на других не смотрел.
 
     В дни, когда не крутили кино в колхозном клубе, молодёжь танцы устраивала под патефон. Много пластинок заграничных привёз с фронта Павел Волков. Приходили к нему парни за патефоном и отдавал фронтовик свои сокровища без назиданий и нареканий. Помнил свою молодость и желание потанцевать. Звучала русская, французская, немецкая, американская музыка.

     В нетопленом клубе все оставались в рукавичках. Девчата рассаживались в одном углу, парни в другом. Больше танцевали девчата парами, согреваясь в танце. Однажды Игнат осмелился и пригласил Нюрку на танец под мелодию о чёрных глазах:
Ах! Эти черные глаза!
Кто вас полюбит,
Тот потеряет навсегда
И сердце и покой.  - пел красивый мужской голос, а он, Игнат, всматривался в синие глаза Нюрки, не скрывая своего влюблённого взора.

     Много пройдёт  времени, когда расскажет Нюрка ему о встрече на другой день с Тимофеем Орловым и словах его горьких. Знал  уже Игнат о свиданках Тимки с Маруськой ещё с лета, их кувырканье в стогах. Случайно натолкнулся, идя домой с работы поздно ночью, но постарался уйти незамеченным. Малолеткой была Маруська, но зачем было лезть в жизнь чужую.

     Любил Игнат песню про бирюзовые колечки в исполнении Изабеллы Юрьевой, но когда эту песню в клубе на майский праздник пропела Нюрка Ярцева, то в клубе первые мгновения стояла оглушающая тишина. Народ сидел оторопевший, своим ушам не веря, что их деревенская девчонка могла так спеть без музыки, выводя мелодию лишь голосом своим. Тогда первым опомнился Игнат и своим, басистым голосом, подойдя к сцене, пропел один  куплет:
Бирюзовые золоты колечки
Да раскатились, ай, да по лужку,
Ты ушла, и твои плечики
Скрылися в ночную мглу

     Люди встрепенулись, многие повскакивали со скамеек, стали их с Нюркой обнимать, ободряюще похлопывая по спинам, говоря тёплые слова. Глаза Нюрки радостно заблестели. Она стояла рядом с ним, касаясь своим плечом его плеча, отчего по всему его телу пробегали волны дрожи.

     С того памятного дня и стали они встречаться. День ото дня всё  жарче были поцелуи Нюрки. Понимал Игнат сердцем, ответила она на любовь его любовью. В его объятиях искала защиту от всего мира. А защищаться было от чего. Молва людская о беспутности Нюрки, кем-то распускаемая, чернила девушку.

     Пришёл к родителям просить засватать ему Нюрку. Мать было захотела сказать что-то, но отец взглядом её остановил, слегка покачав головой, произнес:

     -  Выбрал, так ему жить. Наше дело свадебку сладить, чтоб перед людьми в грязь лицом не пасть.

     Свадьба красивой получилась. В новенькой шубейки и сапогах, в платье белом, смотрелась его Нюрка раскрасавицей. Половина деревни гуляло на Покров день, угощаясь вкусными разносолами, мяском с колбасами, пирогами знатными. На удивление, пили гости мало, всё больше на еду налегая. На второй день пришёл народ щами наваристыми угоститься, что молодуха сварила. Матушка его простыню застиранную наспех вывесила на верёвку, давая всем понять о чести девичьей, что платок на поганые рты набросила.

     Их просили и пели они с Нюркой полюбившиеся песни на два голоса. Так и вошло в привычку петь дуэтом песни. Через год первенец родился, нарекли в честь деда Сергеем. Весь в отца малец пошёл. Через два года дочка родилась, взяв материнскую красоту, а через пять годков и младшенький сынок народился, названный Павлом.

     Дом родительский из трёх комнат был. С детства у Игната своя комната была, сюда и привёл жену. Отец как-то спросил у Нюрки - не захочется ли ей свой дом иметь, на что она ответила:

     - А зачем нам с Игнатом от вас уходить? Дом большой, места всем хватает. Две горницы, кухня здоровенная. Детворе на полатях спится тепло и сладко. Уж ежели вам с маманей колготно с нами...

     Замахал отец руками от радости. Именно такого ответа и ждал от невестки любимой. Тиха, рукастая. Сын всё в доме подремонтировал, мебель своими рукам смастерил резную. Ставенки на окна приладил для тепла. Нюрка в чистоте дом держит, ароматом пирогов наполняя. Жили с родителями до их последнего дня в мире.

     Незаметно пролетело десять лет. С соседями, Тимкиными родителями, жили в мире. Дружить не дружили, но и распрей никаких. Межи и то общей не было. Проулок был между ними. Ездили они к сыночку, просили вернуться, болели очень оба, но не дождались. Померли по самой слякоти весенней, в один день, угорев от рано закрытой заслонки в печи. Сыну не смогли сообщить, оказии в город не было. Хоронили селом, поминали в клубе. Нёс народ кто что мог на те поминки.

     Вернулся Тимофей после майских праздников. Маруська его учительницей приехала работать, состарилась прежняя. Стали её все называть Марией Матвеевной. Ходила, задрав нос, всех на "вы" называла, не иначе. Городскими блюдами похвалялась, а жили в грязи, в избе неметёной. Сыновей Тимофея не приняла местная детвора, но вскоре отправили их в интернат к дальним родственникам в другой город, больше и не видели в деревне...

     Вот когда Марья пришла к ним во двор черёмуху срубить, то и лишилась она своей работы. Не стерпел народ такого.

     Проснулся Игнат в палате. Немного натрясло, но терпеть бы можно. Операцию назначили на утро следующего дня. Холстину Соломеи убрали, заменив на бандаж, отмыв предварительно самого под горячим душем. Лежал в постели, смотрел в потолок и ждал дня следующего со страхом. Не знал отродясь ничего об операциях под наркозом.

     Разбудили его ранёхонько, готовили к операции два часа. Повезли в операционную в восемь утра. Совсем страх обуял. Вдруг не очнётся он после наркоза и не увидит свою Нюрку более никогда...Что-то капали на маску и велели считать...

     Первое, что увидел очнувшись - заплаканные глаза Нюрки, сидевшей у кровати. Смотрела на него и тихо плакала.

     - Ты чего, дурёха моя, плачешь? Заштопали меня, подлатали. Поживу ещё малость, - произнёс тихо Игнат, погладив её по щеке.

     - Ты-то живёхонький, а ставни твои резные в щепу порубаны. Тимофей, сосед наш, ночью помер. Маруська, как узнала, то за топор и давай наши ставни кромсать. Открытые они были, не то все бы стёкла вышибла, еле мужики угомонили. Связали и на кровать. Вот сейчас за ней машину отсюда отправили. В город сказывают везти надо. Рассудком помешалась. Зачем-то и тело Тимофея в город повезут. Не так он помер, Игнатушка. Случайно услышала разговор нашей фельдшерицы с врачами тутошними. Вроде, отравился. Зачем-то корзины с продуктами она сюда привезла, те, что к Соломее вы возили и сразу в милицию завезла.

     - Господи, страхи-то какие! На день тебя оставил одну и такое приключилось. Не трудно вывод сделать - отравлены продукты в корзинах были. Кому она их отправляла? Соломея чужого не ела, мы бы к ним и не притронулись. А Соломея возьми их и возверни, не дав даже в короба разложить. Там и были, в основном, хлеб, сало и яйца сырые. Тимофей только к коробам направился, она и выскочила из дома, да ещё присоветовала через недельку ими меня подкормить, не раньше. Чутьё у знахарки на всё плохое, - подытожил Игнат и внезапно заснул.

     Утром Нюрка сидела вновь у кровати, с красными от слёз и бессонной ночи глазами.

     - Езжай, Нюша, домой. Не подведу тебя. Доктора обещают через неделю домой отпустить. Всё Соломея сделала правильно, лишь дыру в брюшине зашили. А это быстро заживёт. Дел у тебя будет много, праздник впереди. Пригласи соседок себе на помощь. Капусту присолите, сдобы какой ближе к Покрову напечёте, а тут и я на пороге.

     - Нюша... Чудно ты меня назвал, Игнатушка. Непривычно мне. Уж называй меня Нюркой, как прежде. Чего на старости менять. Прощевай пока, скоро почтарь заедет за мной, - ответила Нюрка, поцеловав в небритую щёку Игната.

     - Споём на Покров день с тобой, Нюрка, песни наши любимые. В родительской комнате столы для гостей выставим. Дети... А пущай не приезжают! Знать, немного не так мы их воспитали. Любили сильно, - ответил Игнат с грустью в голосе.

     Ушла Нюрка. Игната снова на сон потянуло и снился ему лес родной в поре осенней.