ФЛЭШБЭК (ОДНАЖДЫ В ВОСКРЕСЕНЬЕ)

Посвящается Инне Демченко и Алену Фенгу 

1. Мой ноутбук (вместо предисловия)

Вес – три килограмма. Расцветка – черная с серебристым. Память – сорок гигабайтов. Все эти формальные характеристики не имеют ничего общего с тем, чем он является на самом деле. Мой друг. Мой верный товарищ на протяжении вот уж скольких лет... И это совсем не из-за того, что с его помощью можно шнырять по социальным сетям, заводить знакомства и заниматься прочими вещами, коими в наш век увлечена большая часть человечества. Он – хранитель практически всей моей нехитрой жизни, ее звуков и образов. Три килограмма. Сорок гигабайтов. Мой верный друг. 

... Все началось пару недель назад, когда, перед тем как спеть четыре финальные ноты («Windows закрывается»), мой ноутбук стал показывать странную картину, элементы которой проявлялись постепенно. Сначала – серый фон. Затем на нем проступает спипалевидная лестница, а вслед за ней – перила. Видно, что лестница уходит глубоко вниз. Потом постепенно возникают стены, на них – граффити и разные хулиганские надписи. Похоже на один из верхних этажей черного хода какого-то здания. Картинка задерживается на экране в течение нескольких секунд, потом пропадает. 

Первая посетившая меня мысль была о том, что мой друг не защищен ни паролем, ни антивирусной программой, следовательно – открыт всем ветрам. Возможно, какой-то пакостный вирус занес нежелательную программу или что-то вроде этого. Однако... День за днем, вглядываясь в эти изображения, я начала задумываться... И мои мысли внушали мне беспокойство. Дело в том, что я разглядела в странной картинке... одно из своих воспоминаний трехлетней давности. Смутных, забытых...

Перила, граффити, лестница, скользящая вниз... Это походило на отзвук каких-то событий, произошедших в недавнем прошлом. Пусть мне было непонятно происхождение образов, но они заставили меня задуматься о том, что три года назад переломилась моя память. И моя жизнь. Они заставили меня начать вспоминать...

2. Моя память.

У меня странная память. Понаблюдав за явлением, пришедшим с экрана, я поняла то, о чем не задумывалась в течение последних трех лет. 

Моя память разделена на «до» и «после». 

До и после некого события, о котором, видимо, пыталась напомнить картинка. До – это вязкие и липкие воспоминания, как в замедленной съемке. Как в кино, в котором главную роль играю не я, а кто-то другой. Даже глядя на немногие сохранившиеся фотографии того времени, а затем на себя в зеркало, я вижу двух совершенно разных людей, никак не связанных друг с другом. Люди и события. События и люди. Все очень топорно и нескладно. Вещи видны четко и ясно. Многие из них неприятны, даже ужасны. Но какая разница? Если это происходит не со мной, так не все ли равно? Я вижу самых разных людей, помню их слова и жесты.

Кстати, все они каким-то странным образом единомоментно покинули мою жизнь, когда наступило «после».  «После» - это последние три года. Оно начинается то ли с прыжков по снегу под музыку среди сосен в безымянном лесу, то ли с пробуждения в рейсовом автобусе, колесящем по Европе. Дальше мои воспоминания полностью лишаются конкретики. Они похожи на залитое солнцем небо, на безбрежный океан. Все пронизано счастьем – таким полным и сияющим... Люди, встречи, события... Они похожи на короткие вспышки, на капли, на секунду поднимающиеся из океана, чтобы затем снова упасть и слиться с ним. Было много дорог, проносящихся перед глазами пейзажей. Но один факт бесспорен – большую часть этого времени я провела в Париже, куда какая-то непостижимая сила возвращала меня из любого уголка мира. Почему? Неизвестно. Были и другие необъяснимые вещи. Например, несмотря на полную, всеобъемлющую радость и ощущение новизны, мне время от времени приходилось переживать (в сжатом виде) разные периоды моего прошлого. Все было настолько реально, что казалось – я воплощаюсь там, но наблюдаю за собой прежней из зрительного зала. Один период сменялся другим. 

И при том... Всегда существовала некоторая недосказанность...

3. Мое рабочее место. 

Мое недавнее устройство на работу стало еще одним толчком к пониманию того, что моя память нуждается во встряске. Оно пришлось именно на то время, когда на экране моего ноутбука стали появляться странная картина.

Я работаю в небольшой частной компании, занимающейся международными инвестиционными проектами. Начальнику понравилось мое резюме. Владею языками. Компетентна. Образована. Я даже намеревалась защитить диссертацию, однако моя научная деятельность прервалась – и прервалась она именно тогда, три года назад...Тем не менее, когда мой начальник принимал меня на работу, да и в последующие недели, его терзали сомнения относительно двух вопросов. Он и теперь задает мне эти вопросы, но никак не может получить на них ответа. 

Вопрос первый. Пробел в моем «безупречном» резюме. Три года. Дело в том, что мое резюме также разделено на «до» и «после». Зовут так-то. Родилась столько-то лет назад в таком-то уголке той части света, которую сейчас называют Восточной Европой. Училась там-то. Это – до. Пресная, одномерная, чужая жизнь. Человек без блеска. Жизнь без радости. «После» не сразу следует за «до», а появляется ближе к сегодняшнему времени. В резюме «после» представлено несколькими невразумительными сведениями, которые не представляется возможным проверить. Итак – пробел, которого я даже не заметила при составлении резюме. В отличие от моего начальника или, как здесь принято говорить – патрона. Три года. Где вы были? Чем вы занимались? Что мне ему ответить? Что в это время я привыкала к себе и испытывала ощущение пробуждения от долгого сна? Что в это время все напоминало залитый солнцем океан? Что в это время что-то во мне пускало тонкие ростки, которые постепенно распрямлялись и тянулись вверх – один за другим? Что были вспышки звезд, дальние дороги и дивные открытия? Что время утратило привычный линейный характер и стало одним целым? Все это не оставило после себя никакого материального свидетельства, и от этого мой рассказ не показался бы убедительным. Это необъяснимо даже для меня с моей склонностью верить в сверхъестественное. А патрон – человек материи, и сторона жизни, в которой отсутствуют материальные артефакты, для него не существует. Его мировоззрение – нерушимое, монолитное, очерченное толстым контуром. И не дай Бог, если этот контур даст хоть малейшую трещину. 

Вопрос второй. Почему я не прохожу медицинский осмотр, положенный по закону? До сих пор мне удавалось этого избежать. И дело вовсе не в рациональном или иррациональном страхе, который многие испытывают перед миром медицины. Тут что-то другое. Я даже не могу понять, что... Однако рациональная часть меня подсказывала, что это сделать надо. Тем более, что совсем недавно (примерно тогда же, когда я начала видеть странные экранные образы) у меня появились страшные боли, сковывающие правую половину лица. Это пугало. Боль вспыхивала в правом виске, спускалась вниз, вспыхивала еще раз, немного успокаивалась, а затем становилась тяжелой, тупой, пылающей, словно после сильного удара тяжелым, горячим предметом. Но – странное дело... Вместе с этим приходило ощущение какого-то неизъяснимого блаженства. Правая половина лица была свинцовой, а все остальное тело – легким, как перышко. Хотелось подняться в воздух и сделать кувырок. Эта боль была моей спутницей в течение нескольких бессонных ночей. Время от времени приступы боли и счастья отступали, но только для того, чтобы атаковать вновь. Это состояние не позволяло думать ни о чем. Даже о странности происходящего. Медицинский осмотр мог бы стать хорошим поводом для того, чтобы положить этому конец. Но нет... Мне почему-то кажется, что мой странный недуг – отнюдь не медицинского характера. Психологи используют термин «психосоматика». Подозреваю, что это мой случай... 

Но в целом все проходит благополучно. Патрон часто уезжает в командировки и оставляет меня с делами. Его задания меня не обременяют. Да и офис оказался интересным местом. Здесь хранятся сувениры со всего мира – протокольные подарки. Рассматривая их, я как будто пускаюсь в дальние путешествия. Подарки азиатских партнеров – особенно многочисленные. Тут и амулеты – обереги, и пожелания удачи и всевозможные символы богатства – матерчатые кошелечки с золотой тесьмой, улыбающиеся толстяки, стебли бамбука... Однако на самом видном месте – символы перемен. Перемены. Зима, весна, лето, осень. Циклы, смена явлений в природе и в жизни. Когда я рассматриваю их, у меня по коже пробегает холодок. Перемены. ТОГДА что-то изменилось в моей жизни. И изменилось безвозвратно.... 

В офисе у меня есть любимое место – балкон. Большой, просторный, залитый солнечным или лунным светом – в зависимости от времени суток. Я выхожу, оглядываюсь. Слева – верхушки городских достопримечательностей – Эйфелевой башни и Триумфальной арки. Справа – деловой район Дефанс с его причудливыми небоскребами, похожими на пляшущих марионеток. Внизу – просторный двор с садом, где весной цветут вишни. Офис находится на десятом этаже, и я смотрю на мир с этой высоты. Высота... Раньше я почему-то боялась ее, а теперь – не боюсь...

Мое рабочее место... Не знаю, как долго я здесь задержусь, но в первый же день я почувствовала, что мое трудоустройство – не случайность. Может быть... Судьба послала мне это место, чтобы подвести к чему-то важному? 

4. Пятница. Накануне. 

Вскоре я убедилась, что моя догадка была правильной. 

В тот день я задержалась в офисе. Нужно было закончить кое-какие срочные дела. 

Закончив их, я стала собираться. Делала это второпях, рассеянно. Скорей, скорей...  Глядя на пейзаж за окном, я вдруг вспомнила рекламное описание туалетной воды марки «Кензо» - «Индиго», в котором говорилось: «…момент, когда сумерки легко касаются поверхости земли и воды, и когда тепло дня кружится в танце с холодным дыханием ночи…». Описание было немного помпезным, но очень соответствовало моменту. Все было в промежуточном состоянии. В состоянии ожидания. Бренд « Кензо»… Что-то когда-то было с этим связано. Воспоминание было едва уловимым и тревожным. Оно как будто прошло по кромке сознания, поманило, но так и не раскрылось полностью. Вдруг в нос ударил теплый, влажный, эфемерный аромат. Не «Индиго». Желая избавиться от внезапного наваждения, я в последний раз вышла на балкон и вдохнула вечерний воздух, заполнив им все легкие. Я решила не садиться на метро сразу возле офиса, а пройтись пешком до следующей станции.

Оставалось выключить компьютер. Он обычно долго «засыпает», и надо ждать. Пока я одевалась, экран окрасился в голубой – Windows закрываются. 

Но затем...

Экран почернел не сразу. На нем стали проступать контуры предметов, а потом и сами предметы. Бетонная спиралевидная лестница. Проем. Плевки и окурки. Перила. Стены, на которых можно было различить надписи – цифра 22, Анри - сердечко – Сару, листок марихуаны. Все эти образы мерцали и выглядели как обычный скрин-сейвер. 

Я стояла и смотрела, словно загипнотизированная. Испуга не было. Однако меня сковало каким-то тягостным чувством. Чувством безнадежности. Казалось, будто я пригвождена к земле и не могу сдвинуться с места. 

Затем все исчезло. Компьютер дожидался понедельника. Обычный конец обычной рабочей недели... 

5. Суббота. Ярчайшее воспоминание. 

То ли из-за инцидента в офисе, то ли по какой-то другой причине, проснувшись, я наконец ВСПОМНИЛА - «до» и «после» разделяет прекрасная и болезненная история любви. Моей единственной любви, воспоминание о которой никак не проявляло себя в течение этих лет. Вспышка света в моем туманном сине-сером «до». 

Воспоминания ярко вспыхнули утром и не оставляли меня в течение всего дня. Они текли, струились сплошным потоком, не прекращаясь ни на секунду. Как будто я смотрела видеозапись, но без какой-либо возможности нажать на кнопку «пауза». Хаос этих воспоминаний выбил меня из настоящего...

Три с половиной года назад. Что такое три с половиной года? Это – и вспышка, и вечность. Итак, три с половиной года назад, в одно из августовских воскресений. Интернет-кафе в одном из южных пригородов Парижа – бывших коммунистических, а ныне – иммигрантских. Вижу себя прежнюю, равнодушно блуждающую взглядом по сайту объявлений о трудоустройстве. Мне хотелось найти работу. Не то чтобы я испытывала нужду или пропадала от бездействия. У меня были сбережения, была диссертация, материалы по которой были разбросаны по всей прокуренной и пропотевшей квартире, в которой я тогда жила. Это и стало главной причиной – мне хотелось оттуда сбежать, как можно меньше там бывать, развеять запах затхлости, хотя бы на время скрыться от вечно пьяных, богемных, дерущихся до крови и подворовывающих в магазинах иммигрантов – «шестидесятников», один из которых (по велению рока?) оказался моим спутником. Покинуть его... Что-то мешало. Страх? Равнодушие? Слабость? Я просматривала объявления... Требуется, требуется, требуется...  Напротив интернет-кафе находилась загадочная гостиница с рестораном – «Юрий Гагарин». Заведение было стилизовано под русскую избу, а заправлял им марокканец лет шестидесяти. Мне один раз посчастливилось побывать там. «Посчастливилось» потому, что большую часть времени «Гагарин» был закрыт. Это навело меня на мысль. Может, устроиться в ресторан официанткой? Подносы, туристы, мельтешня... Заглянула в соответствующий раздел. Традиционный, пицца, бретонские блинчики. И тут мое внимание задержалось на названии «Небесный Лотос» - кухня Китая, Таиланда, Лаоса, Малайзии. Расположение – тринадцатый район, парижский Чайнатаун – китайский квартал. Резюме направлять по адресу такому-то (записала его на клочке бумаги) господину такому-то (французское имя, китайская фамилия). А не направиться ли туда? Это займет какое-то время, я вдохну больше свежего воздуха перед очередным погружением в затхлость.

Лотос, лотос... Я невольно улыбнулась. Это очень гармонировало с моим тогдашним парфюмом «L’Eau » марки Кензо, за нежной, эфемерной ширмой которого я пряталась от действительности. 

Было воскресенье, и я даже не надеялась кого-либо там найти. Но все же... Я распечатала резюме, вышла и села на трамвай. 

... Чайнатаун встретил меня высотными домами, обилием красного цвета и незнакомых букв – перетяжки, вывески, фонари... Я глянула на листок с адресом – «Лотос» располагался на главной улице. Я двинулась по ней. Когда я проходила мимо витрины поделок и сувениров, мой взгляд остановился на улыбающемся фарфоровом коте. Я вспомнила, что это символ удачи, которого европейцы называют просто Везучим Котом. Одна лапа Везучего Кота была поднята в знак приветствия, а в другой он держал яркий свиток с золотым иероглифом. Кот улыбался, но его огромные черные глаза были глубокими, вдумчивыми, и напоминали бездну. Приветствуя прохожих, он глядел не на них, а вдаль – поверх их голов. Я подняла руку и поздоровалась с Котом. 

Искомый «Небесный Лотос» располагался как раз напротив. Надо было всего лишь перейти улицу. Как не странно, он оказался открыт. Я вошла, теребя в руках скрученное в трубочку резюме. «Лотос» поприветствовал меня ароматом свежих орхидей и каких-то благовоний. Я осмотрелась. Все было выдержано в одной гамме – алое с золотым. Золотые веера на стенах, густо-красные рыбки в аквариуме. По углам – неведомые божества в разных позах. В дальнем углу – почти театральный ало-золотой занавес, скрывающий что-то – видимо, второй зал. На каждом столике – живые орхидеи в вазах, жадно впитывающие последние лучи летнего солнца. Все это и множество полутемных ниш создавало ощущение незнакомого мне уюта и согласия. И чего-то безнадежно далекого. Можно было представить себе многочисленную китайскую или лаосскую семью, собирающуюся здесь вечером после дневных трудов – три поколения за одним столом. Можно было услышать, как они смеются, оживленно беседуют, стучат палочками и звенят бокалами. Старшие – во главе стола. Самые маленькие увлеченно играют во что-то, сидя на полу. И как же нелепо в этом счастливом укладе выгляжу я: неприкаянный серый взгляд, бледное уставшее лицо, резюме трубочкой... 

...Через секунду состоялась наша с тобой первая встреча. Ты был один за стойкой. Сосредоточенный, немного печальный молодой человек, родившийся безумно далеко отсюда – на берегу реки Меконг. Помню, у тебя на голове был повязан черный платок, что делало тебя похожим на воина (будущий герой безнадежной войны с моими демонами!). В руках у тебя был длинный нож, а из крана струилась вода. Ты поднял на меня глаза, нож остался на весу, и с него закапали капли. Я еще подумала – если бы ты прямо сейчас вонзил его в меня, мне стало бы больно, а потом хорошо. Мое полусмятое резюме превратилось бы в красную кашицу, в которой бы растворились напечатанные слова. И ничего бы не осталось... Я поздоровалась. Протянула резюме. Ты поздоровался в ответ, легонько поклонился и пообещал доложить о моем визите хозяину. Я поблагодарила и попрощалась. Как будто прочитав мои недавние мысли, ты спрятал нож и широко улыбнулся. А в твоих глазах можно было прочесть – «я буду ждать тебя». 

Мое устройство в «Небесный Лотос» закончилось ничем. Ничем оно закончилось и для всех тех, кто тогда подал резюме – бизнес было решено оставить семейным. Да. Все работники ресторана были членами твоей семьи, а заправляли им твои родители. Моя жизнь в бедном иммигрантском пригороде среди поджигателей машин и пьянчужек тем временем продолжалась, и я начала свыкаться с этой действительностью, увязать в ней, заметая свои чувства под ковер. Казалось, что скоро не останется ни одного, кроме полного равнодушия, подобного сине-серой пустыне, где монотонно свищет ветер. 

Но однажды... Это случилось в воскресенье, спустя неделю после моего визита в «Небесный Лотос». Утром я куда-то вышла (видимо, за очередной бутылкой горячительного для моего спутника), оставив сотовый телефон на столике возле кровати. А когда вернулась, обнаружила один пропущенный звонок. Номер был незнакомый. Удар сердца. Через полсекунды – второй. Между двумя ударами я успела понять, что это был ты. Но... Еще один взмах невидимой метлы, и эта крошечная доза радости тоже оказалась под ковром. Я устроилась на диване и начала перебирать книги, статьи и конспекты по диссертации. Но все же потом что-то всколыхнулось во мне. Я начала подолгу гулять – бродить по Чайнатауну, разглядывать непонятные надписи, веера и яркие – в основном красные – вывески. Сгорбленная спина, облезлое полупальто с торчащими клочьями меха (осень выдалась холодной), стоптанные туфли. Нелепый и смешной персонаж. Человек без блеска. 

Странно, ведь я даже не искала встречи с тобой... Но однажды мы встретились. Детали наших первых встреч сейчас кажутся такими незначительными... Кстати, тот пропущенный звонок действительно оказался твоим.

Очень скоро мы стали много времени проводить вместе, и как будто начали становиться одним целым. В туристических районах, на периферийных бульварах... Где бы мы не появлялись, люди смотрели нам вслед. Я даже начала... смеяться. Слышать звук собственного смеха. Это было так, будто заново учишься ходить. Ты пробуждал меня. Неуклюже, спотыкаясь, какая-то часть меня направлялась туда, к этому смеху и улыбкам, в то время как другая видела перед собой наглухо закрытую дверь. И мое сердце сжималось, стоило мне подумать о том, что эта другая часть – гигантская по сравнению с той, первой – крошечной и прозрачной, как капелька росы. 

Мы о многом говорили тогда. Но все слова истерлись из моей странной памяти...

Чистые, восхищенные взгляды, которыми ты меня одаривал и в которых хотелось греться, как в лучах утреннего солнца, лишь заставляли меня ежиться и вздрагивать от испуга, который вызывает все неизведанное. Ты не понимал этого. Но принимал меня такую, как есть. 

... Я помню наше посещение кладбища, где ты поминал своих умерших родственников и друзей. Грозная осень, кричаще-оранжевые мандарины, дым благовоний, дым твоей сигареты... Тогда, в этой торжественно-печальной атмосфере, ты сказал мне, насколько ты счастлив. Счастлив. И мне было горько оттого, что твое счастье было для меня как будто за стеклянной стеной. 

В эту минуту воспоминаний мне вдруг стало радостно... Я словно почувствовала у себя на лице твою улыбку. Лукавую и одновременно наивную. Как у Везучего Кота. Но в отличие от него ты не смотрел поверх. Ты глядел внутрь и, казалось, видел все и был готов вступить с ним в схватку. От этого я тогда испытывала блаженство и дикий ужас – ужас оттого, что не удастся пробить эту стеклянную стену... 

Но теперешняя я испытывает только радость...

Ты жил в одном из высотных  многоквартирных домов Чайнатауна. Тогда в твоей квартире кто-то гостил. Я не помню деталей... Вскоре я со слезами стала просить оставить меня переночевать в подсобном помещении вашего ресторана. Ты согласился. Ты оставался там, со мной. Так близко... Проходя сквозь меня, глядя сквозь меня. Аккуратно прилаженная к окну черная штора с изображенным на ней когтистым драконом развевалась на сквозняке, и через нее лился лунный свет. Я чувствовала себя ненормально живой, мое стремление к счастью было готово прорвать дамбу внутри меня и хлынуть гигантской волной. Но нет. Дамба была слишком прочной. 

Эти моменты проходили слишком быстро. Мне приходилось возвращаться в то место, которое я называла домом. То раньше, то позже. Я возвращалась и видела все те же напористые, разгоряченные, отупевшие от выпивки и злости лица. Мои глаза потухали, руки сковывало привычным спазмом страха, и не хотелось ничего... И снова – саркастически-холодный защитный тон и «умная» маска, которая на самом деле была выражением безысходного идиотизма. И ложь. Ложь, которая к тому времени становилась все менее убедительной, поскольку после каждого моего сбивчивого объяснения на увядшем небритом лице моего спутника можно было прочесть: «Все бабы суки». Именно такой я и выглядела в своих собственных глазах – жалкой, облезлой, повизгивающей собачонкой. 

А смотря на себя в зеркало, я замечала, что становлюсь красивой. Но эта красота казалась пугающей. Я считала себя недостойной ее, и поэтому я ее ненавидела. 

... Вскоре, несмотря на парализующую нерешительность, я переселилась к тебе. Гостившие у тебя люди уехали, и мы оказались предоставленными сами себе – всецело. Тогда ты пошел против своих родных (вы жили по соседству). Постоянно сталкиваясь со мной, провожая меня глазами, они плотно сжимали губы, выражая молчаливое неодобрение. Мне случалось слышать ваши разговоры. «Нет! Забудь. И прозрей наконец! Не жди от нее ничего хорошего...». Вторжение. Инородное тело. Но это не трогало меня, потому что я уже была инородным телом в собственной жизни. Но важнее всего было то, что рядом был ты. Ты всегда был рядом, ты был СО МНОЙ, и я с замиранием сердца ждала мощной волны, которая разрушила бы все до основания. Я думала – именно тогда я отвечу тебе, твое сердце получит чистый, полнозвучный отклик. Ты был терпелив. Ты был согласен ждать. Так долго, как придется. 

...Как часто, когда охватывавшая нас с тобой страсть разрешалась и утихала, мне случалось стоять у окна и всматриваться в огни, фабричные трубы, реку, темноту. Передо мной – чугунный чайник на лакированном подносе, а на подносе – райские птицы. Череда событий, предшествовавших встрече с тобой, привела меня в тупик. Не те встречи. Не те дела. Не те чувства. Все не то. Я стояла у безымянного окна на двадцать втором этаже. Я чувствовала себя старой, хотя мне было немногим больше двадцати. И в то же время я была счастлива, потому что ты любил меня. Ты засыпал и просыпался с мыслями обо мне. Сглатывая последнюю горечь, я ложилась рядом с тобой и утыкалась носом в твое плечо. Как же мне хотелось принять то, что ты давал мне! Рожденный и выросший в совершенно чуждом для меня мире, но такой родной... Лучший из представителей рода человеческого...

Как же мне тогда хотелось затеряться с тобой в горах, среди рисовых полей, у подножия Стены. Любоваться стройными тобоганами... И чтобы все было в легкой дымке, как на каллиграфических рисунках. И чтобы в целом мире были только мы одни... Но вместе с этим... Желание счастья, предчувствие счастья вызывали во мне какой-то безумный ужас...

А в скором времени я начала понимать, что делаю тебя несчастным. Ты переживал это стоически, без малейшей жалобы. Ты заботился обо мне. Но однажды я сказалась больной и решила провести весь день в постели. Тогда ты сел рядом со мной, у изголовья, думая, что я сплю. Я мельком глянула на тебя и увидела твои неприкаянные глаза и поседевшие виски. 

И тут я отчетливо поняла, что ты должен всплыть, а не продолжать погружаться.

... У меня не оставалось другого выхода, как только покинуть тебя. Я хорошо помню день нашего расставания. Воскресное утро. Твое вмиг осиротевшее лицо, такое прекрасное в своей грусти и чистых лучах первого весеннего солнца, которые затем резко сменились проливным дождем. Ты не требовал объяснений, ничего не говорил, а просто смотрел на меня. А я видела все, что происходит у тебя внутри. У меня в голове неотвязно вертелась песенка из дурацкого американского подросткового мюзикла, услышанная накануне. «Ананасовая принцесса» или что-то в этом роде. 

«Хумухумунюкунюкухауа – а...»

Был жуткий беспорядок. Повсюду – одежда, простыни, книги и статьи неудавшегося диссертанта. Каким же все это казалось жалким, ненастоящим, прогнившим насквозь... Я блуждала глазами по всему этому, не в силах взглянуть на тебя. Все мои кошмарные чувства свелись в одну пульсирующую точку. 

Это были наши последние минуты. И ветер выл над Иври-сюр-Сен. Прости. 

Именно с нашим расставанием и началось «после». Или же было еще какое-то событие? Мучимая этим вопросом, я заснула. 

...Ночью мое лицо опять пронзила жгучая, настойчивая боль, как будто правый висок наливался горячим бетоном, а в десны вонзались иглы. Часы показывали три, когда меня поразило. Мои недавние волнения, странные явления, память, боль, наша любовь – все каким-то образом взаимосвязано. 

Надо пойти туда. В «Небесный Лотос». Нет, не для того, чтобы попытаться начать все снова – это невозможно. Просто УВИДЕТЬ. И если мне посчастливится увидеть тебя, то поблагодарить за все, что было и что храню в душе. 

А затем попрощаться и жить дальше.

6. Воскресенье. Визит.

Когда я проснулась поутру, меня посетило странное желание. Я захотела, чтобы все стало так, как было тогда. Наивная, безнадежная мечта! Но я знала, что кое-что – в моих силах. А именно – превратить себя в ту, что существовала тогда. 

Ближе к вечеру я начала приготовления. Надо было восстановить свой тогдашний образ. Первое – костюм. Вязаный темно-синий свитер с воротником, отороченным золоченой нитью, и рукавами до середины ладони. Черная юбка до колен. Второе – прическа. Волосы собраны в пучок на затылке. Третье – макияж. Ужасные фиолетовые тени с розоватым отливом. Я на удивление быстро отыскала все нужные вещи. Все это сохранилось у меня, что казалось странным. Но я не задавала себе лишних вопросов – моя память становилась осязаемой. Я взглянула на себя в зеркало. Да – похоже. Бесспорно, похоже. Но сердце не дрогнуло. Все равно – другой человек. 

Я вышла из дома.

... Наконец-то. Высотки Чайнатауна. Мертвые осенние листья. Странно было их видеть в самом разгаре весны... Я иду твердым шагом, но мне постоянно хочется оглянуться. Как будто кто-то идет сзади и вот-вот дотронется рукой до моего плеча. Но вокруг – незнакомцы. И чем дальше, тем больше я чувствую себя призраком. Даже непонятно, кто из нас призрак – это место или я. По дороге я кое-что вспоминаю. Парфюм. « L’Eau » от Кензо. Я не пользуюсь им уже три года, и чтобы завершить образ, захожу в парфюмерный бутик и сначала сбрызгиваю картонку-тестер (для вида), а потом – шею и запястья. Нежный, нездешний, будто лишенный материального основания аромат пронзает ноздри. 

Теперь все. Подобие меня трехлетней давности. 

И вот – вывеска. «Небесный Лотос». Мое сердце замирает. Хочется повернуть назад. Забыть, стереть, изгладить навсегда... Но все же я толкаю дверь. Ничего не изменилось. Посетителей мало – четыре человека в дальнем уголке. И опять – запах благовоний и каких-то незнакомых цветов. Не орхидей. 

За стойкой я вижу твоих отца и мать. У меня сжимается сердце, хочется выскочить и убежать. У твоих родителей – замкнутые, озабоченные лица людей, доля которых – тяжкий труд. Знали ли вы в жизни счастье?

Они заметно постарели и выглядят осиротевшими. Видимо, им пришлось многое испытать за эти годы. Что? Я не знаю. 

Я быстро прохожу к стойке, выпаливаю приветствие и, не дожидаясь ответа, начинаю.

- Вы помните меня? – Я называю свое имя. – Я и ваш сын... Мы были вместе три года назад... Вы помните? 

Тут я поднимаю на них глаза и вижу, что они смотрят на меня в упор. Что это за взгляды! В них – смесь какого-то первородного ужаса, печали и недоумения. Я переминаюсь с ноги на ногу. Пожилая китаянка достает из-под стойки маленький табурет и в изнеможении садится. Разговор начинает твой отец.

- Я не знаю, кто вы и зачем пришли. Или это какой-то дикий розыгрыш или... Но вы так на нее похожи!

- Что значит... похожа? На кого – на нее? – спрашиваю я уже в полном смятении.

Мать прячет лицо в ладонях и начинает плакать. Отец продолжает. 

- Та девушка (называет мое – мое! – имя), которая была с нашим сыном... Зачем только они встретились?! 

Он опускает глаза. 

- Что?.. – бесцветным голосом спрашиваю я. 

- Это случилось (я точно помню!) в воскресенье, 2 марта 2008 года. Она...

Мать громко всхлипывает. 

- Она... – продолжает отец. – Бросилась в лестничный пролет. С двадцать второго этажа. В нашем доме. Мы и они... Мы все жили на этом этаже. 

Мои ноги врастают в землю. Меня парализует какое-то непонятное тупое чувство. 

- Я обнаружил ее внизу. – Ледяным голосом говорит отец. – А вокруг – какие-то банки, окурки... 

Он вздрагивает, но быстро овладевает собой.

- Одета она была, как вы сейчас. И лицо... То же. – Он опять вздрагивает. – Левая его часть каким-то чудом уцелела, а правая – вдребезги... 

Мать потягивает воздух и беззвучно рыдает. А затем говорит:

- Я была поблизости, и муж подозвал меня. Я тут же отвернулась. Но этот аромат... Вот и у вас такой же. Не знаю, что это за духи, но когда я слышу его... Все переворачивается внутри. Я до сих пор его терпеть не могу. 

Все разворачивается, как в каком-то диком сне. Тут отец на минуту скрывается за ало-золотым занавесом, а когда возвращается, протягивает мне какие-то карточки, которые оказываются сделанными непонятно кем фотографиями. Затем он дает мне еще одну – на журнальной бумаге (я гляжу на нее – вырезка из скандального таблоида, раздел – хроника происшествий, сверху – день, месяц и год: понедельник, 3 марта 2008 года). 

Механическими, как у робота, движениями я перебираю их, рассматриваю и при этом испытываю... сначала какую-то удивительную ясность, почти граничащую с радостью, отчего становится страшно. Затем – помутнение. 

ОНО напоминает Спящего в долине – спящего вечным сном героя поэта Артюра Рембо. Отчетливо виден нетронутый профиль спящего, а рядом – нечто алое, рельефное, напоминающее руины. Небрежно разметавшиеся по бетону руки и ноги, на груди сквозь буро-красный и темно-синий пробивается блеск золоченой нити. ОНО до жути напоминает меня прежнюю. Нет. ОНО и есть я прежняя. 

Да, мое замутненное сознание улавливает еще одну деталь. На переднем фоне – до боли знакомые перила и начало спиралевидной бетонной лестницы...

Тут мать выводит меня из ступора словами:

- Сын не пошел на опознание. Он почему-то сразу начал винить себя. Мы тогда узнали много печали... Я помню, я помню, как будто это было вчера… Он сидел здесь, за одним из столиков. У него было такое страшное лицо – оно вообще ничего не выражало! И вдруг он вскрикнул: «Пусть она как можно скорее переродится! Пусть в следующей жизни она встретит человека, который будет любить ее так же, как я. Если это возможно – сильнее, чем я! Пусть ее счастье будет безграничным!». Потом он как-то странно посмотрел в окно и сквозь слезы прошептал одно слово: «Канарадзу…».

- Это японское слово, - поясняя, вмешивается отец. – Оно означает «обязательно» или «непременно». Сын не знал этого языка, но вдруг почему-то сказал это. Я удивился, но подумал, что это просто сильное потрясение… В любом случае, он был не в том состоянии, чтобы приставать к нему с расспросами…

- Он уехал в Пекин, затем – в Лаос, - продолжает мать. -  А потом мы потеряли его следы, наше общение прервалось. Я помню, что когда он уезжал, он взял с собой тот черный чугунный чайник. Ее любимый. 

Мать снова начинает плакать. Отец обнимает ее за плечи. Я пытаюсь улыбнуться, но это, вероятно, выглядит ужасно. 

Пожилая китаянка вдруг резко поднимается и говорит:

- Уходите. Пожалуйста. Уж не знаю, кто вы, но только бы ваше появление не было каким-нибудь дурным знаком. 

Отец молча кивает. 

Почему они не выпроводили меня сразу, без каких-либо объяснений? Почему принялись откровенничать со мной? Почему?? 

Каким-то чудом я добираюсь до выхода. Эти несколько шагов кажутся мне десятком километров. Пошатываясь, я выхожу из «Небесного Лотоса». И первое, что я вижу в охватившем меня дурмане – это тот самый Везучий Кот. Тот же приветственный жест. Та же улыбка. Но сейчас он смотрит прямо мне в глаза – чистым, ясным взглядом. На долю секунды мне кажется, что из его больших черных глаз исходят два луча…

...............................................................................................................................................

Я глубоко дышу и быстро иду. Звук шагов отдается в висках. Волосы развеваются на ветру. 

Я чувствую, что живу. Странно – ведь теперь я даже не знаю, кто я... 

Разум и сердце находятся в полном, совершенном единении. Я вдыхаю и выдыхаю любовь. 

Я прикасаюсь к коже на шее. Она теплая. Я чувствую, как под ней пульсирует кровь. Гляжу на нежно-зеленые ростки, пробивающиеся сквозь асфальт. 

Я жива. Я живу. Мое сердце бьется повсюду. 

Я покидаю Чайнатаун и направляюсь к Аустерлицкому вокзалу. Ветер проносит мимо меня какой-то плакат. Я ловлю его, тереблю в руках. Потом складываю кораблик, похожий на те, которые дети пускают по лужам. Дохожу до мерцающей вечерней Сены, спускаюсь на набережную и осторожно опускаю его на воду. Плыви, и пусть твой путь будет легким. Все встает на свои места. Все начинается. 

Уже совсем темно…

… Я прихожу домой и в изнеможении опускаюсь на кровать. Вдруг какая-то непонятная сила заставляет меня подняться и включить ноутбук. Как только экран загорается, на нем начинают проступать образы. Знакомый черный ход, цифра 22, спиралевидная лестница. Тут образы начинают двигаться, и у меня создается ощущение, что я смотрю кино. Невидимая камера движется вниз по спирали и останавливается на самом нижнем этаже. Возникает образ, увиденный несколькими часами ранее – ОНО, бывшее мной и теперь напоминающее Спящего в долине. Лицо полностью скрыто. Вдруг… ОНО встает и, пошатывась, заплетающимися шагами движется к двери черного хода. Из-под двери струится яркий свет. Окровавленной ладонью ОНО толкает эту дверь, и экран полностью заливается светом. Затем видно, как ЕГО ноги начинают медленно подниматься по сверкающей спиралевидной лестнице – точной копии лестницы в черном ходе многоквартирного дома… Потом изображение пропадает, и возникает мое лицо, которое я вижу каждый день, которое отражают зеркала и витрины… На несколько мгновений экран как будто превращается в зеркало. Потом образ пропадает, и откуда-то появляется  изображение оранжевой ниши и небольшой лампы; на драпировке играют тени…

Внезапно, без какого-либо предупреждения, экран гаснет…

Твое пожелание сбылось. Неизвестно каким образом, но я переродилась… Кто же я теперь? Этот вопрос терзал меня, когда я переступила порог «Небесного Лотоса» и вышла на улицу. Теперь у меня появился ответ на него: «Не все ли равно?». Не имеет значения, каким образом и откуда человек приходит в этот мир, а имеет зачение то, как и для чего он в нем живет. Мне больше всего на свете хочется принимать от кого-нибудь такую же любовь, какую давал мне ты. И дарить ее. Всегда. 

Тут все пространство моей маленькой квартиры-студио наполняется чьим-то незримым присутствием. Доносящиеся с улицы звуки становятся тише и тише, уходя на задний план – все, кроме шелеста моросящего дождя. Неожиданно он смешивается с возникнувшим неизвестно откуда хрустальным звоном ветряной флейты.

Мне становится тепло и уютно…

 Париж, 27 февраля – 29 марта 2011 г. и 5-7 октября 2012 г.

Другие произведения автора:

Англоязычная "дилогия" AGES OF GOODBYE (2009)

ВИОЛОНЧЕЛЬ (ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ)

ПОЛУКРОВКА (ДНЕВНИК ЛЕТУЧЕЙ МЫШИ)

Это произведение понравилось:

Марина Бочарова

Анатолий Филин