Фельдшерица...

     Маленький домик, поделённый на две половины, с отдельными входами. Одна половинка под кабинетик, названный предшественницей амбулаторией, а другая - для проживания фельдшера. Софья в жилье не нуждалась, хранила в ней коробки пустые и всякий ненужный хлам, накопившийся с годами.

     Дела передала Софья быстро. Вручив ключи и от второй половинки, закрытой на амбарный замок, ушла домой. Клавдия, оставив чемодан и узел в амбулатории, пошла посмотреть жильё. Смотрелось оно удручающе, ночевать пришлось на кушетке в кабинетике, поужинав чаем с баранками.

     На следующий день пошла в контору к председателю попросить рабочего вынести ненужное на улицу, заодно и про дрова на зиму узнать. Моросил осенний дождь. Председатель выделил одного помощника, работы осенние не позволяли больше.

     Степан, так звали помощника, был уже весьма пожилым человеком. Многое из хлама решил сжечь в печи, на улице не сжечь, дождь зарядил, а заодно  протопить для тепла. Огонь разгорелся ходко, комната наполнилась теплом. Стены и потолок, к радости Клавдии, были чисто выбелены. Печь-лежанка без единой щербинки, на столе чугунок и чайник, две тарелки, две ложки, две кружки. Степан куда-то сходил, принёс ведро картошки и что-то в торбе.

     - На первое время хватит, - буркнул он. - А потом выпишут со склада. Фельдшерам полагается прикорм к зарплате. Председатель не жмот, отдаёт всё сполна. Хлеб придётся печь самой, Клавдия. Печка здесь знатная, печник у нас хороший. Стол и кровать есть, погреб для всякой снеди есть, в сенцах дрова можно хранить. Я тут сальца шмоток принёс, хлеба краюху и сахара комище. Завтра сельпо работать будет. Ежели денег нет, то под запись продавщица даст. Пошёл я на ферму, дальше сами управитесь. Водица в колодце рядом. Один он на всю деревню. Мы пьём из озера водицу, вкуснее.

     Степан ушёл. Клавдия сходила в амбулаторию, взяла там два ведра. Чистое для воды и второе для мытья пола. Принесла воды, помыла картошки немного, поставила в печь в чугунке и принялась порядок наводить. Вымытое окно прибавило света, чистая кровать смотрелась хорошо. Жаль, что не было матраса, лишь одеяло ватное, подушка и простыня. Но скоро придёт в город её багаж, заберёт и обустроит своё новое жильё.

     Уставшая, присела к столу, который стоял у окна. Горячая картошка, с салом и вкусным домашним хлебом, казалась божественной пищей. Свежезаваренный чай с колотым сахаром смаковала долго. Оглянувшись на комнату, вдруг разрыдалась, поняв насколько важно человеку иметь свой угол. Вспомнилась жизнь в доме родителей мужа, постоянные окрики свекрови, придирки свёкра и равнодушие мужа.

     Пусть одна, пусть разведёнка, хочу просто жить! - подумала она, постелила на кровать одеяло, накрыла его простынкой, легла, укрывшись пододеяльником, набросила сверху пальто и уснула крепким сном.

     Побежало время. Работы было мало. Редко деревенские спешили к фельдшерице. Роды она не принимала, заранее отправляя рожениц в районную больницу. Так было до неё, так и она решила поступать. Кавалеры не досаждали. Бабы местные считали её некрасивой, а потому на верность мужей надеялись. Придя на работу, читала Клавдия книжки, либо дремала на кушетке, заперев двери.

     Прошёл год, за ним другой. Ничего не менялось. Первой серьёзной пациенткой стала местная учительница, умудрившаяся рассечь топором себе ногу. Раньше они не общались, сказывалась большая разница в возрасте. Оказала первую помощь и отправила в районную больницу. А после этого случая и подавно не захотелось общаться, узнав причину ранения. Вся деревенька встала против учительницы, пришлось той уйти с работы.

     Более двадцати лет пролетело, как приняла Клавдия медицинский форпост. Научилась роды принимать в экстренных случаях, прививки детям разные делать. Хвалили её в районе, грамотами награждали, ценными подарками одаривали. Не угнетала её жизнь одинокая, на родину не тянуло. Родных там не было, в детдоме выросла. Жила себе припеваючи, пока эта Матвеевна с панталыку не сбила.

     Игнат Шмяков подорвался в лесу, дрова заготавливая. Согнуло его в три погибели, еле домой добрался и слёг. На второй день и появилась у неё Матвеевна. Корзиночку снеди всякой принесла в подарочек, хоть и не принято было одаривать в деревеньке. Ей, Клавдии, сразу бы понять намерения пришедшей, не с добром пришла. Расплакалась Матвеевна, на судьбу свою сетуя. Секрет  свой открыла, о котором, с её слов, никто в деревеньке знать не знал.

     - Болит моё сердечко более полувека. Любовь у меня к Игнату была, обещал свадьбой мой позор прикрыть, а сам обрюхатил и бросил, женившись на Нюрке, подруге моей подлой. Чтобы один позор другим закрыть, напоила я Тимку Орлова допьяна, а потом сказала ему, что ссильничал он меня. Испугался Тимофей и увёз в город. Рожала дома, чтобы о преждевременных родах наплести. Поверил. Сын весь в меня уродился, и не заподозрил ничего муженёк. А каково мне с этим гадом рядом жить, Клавдюшка? - причитала Матвеевна, вытирая слёзы, что лились ручьям и по её старушечьему лицу.

     Поверила! Дура стоеросовая! - думала Клавдия, вспомнив те слёзы, трясясь в кузове почтовой машины. - Стыда не оберёшься. Выпрут с работы и куда деваться? Это надо же поверить сумасшедшей! Хорошо хоть тётка Нюрка осталась у мужа в больнице, стыдно в глаза было бы смотреть. В милиции такого страха нагнали,  сроком пригрозили. Два дня позора из-за трёх маленьких корзиночек с продуктами, а там и тюрьма не за горами.

     Мысли о прошедших трёх днях непрерывно текли, рисуя картинки одну за другой
 
     В день, когда приехали из районной больницы за Игнатом, стоя среди толпы, узнала Клавдия о затяжной войне Матвеевны со Шмяковыми. Набрехала ей разное, а она и поверила. Не постеснялась Клавдия и спросила соседку тётки Нюрки про любовь промеж Игнатом и Матвеевной.

     - Это кто тебе, девонька, такое наплёл? Отродясь того не было! Игнат только Нюрку и любил, - громогласно ответила соседка, обернувшись к Клавдии.

     - А как же ребёночек у Матвеевны от дядьки Игната народился? - спросила Клавдия. - Она сама мне так сказала про своего первенца.

     - Вы слышали, бабоньки, об чём меня фельдшерица расспрашивает? - бросила вопрос в толпу соседка. - Оказывается, первый сын у Матвеевны от Игната. Никак не успокоится баба! Как была дурой брехливой, так и осталась! Господи! Что же это делается на свете!

     Решила Клавдия эти вопросы задать Матвеевны, но та уже ушла домой. Игната увезли врачи и вскоре вся толпа разошлась. Отложила на потом разговор

     Утро ещё не наступило, а в дверь бешено тарабанили. Открыв дверь, Клавдия увидела дядьку Степана. Его всего трясло, словно от озноба.

     - Я того, этого, пошёл вместо сына корм и водички коровкам раздать. Приболел сын сильно. Пришёл, а там, на скотном дворе, собака дико воет. Кричу Тимофея, а он не отвечает. Ворота закрыты, пришлось раму выставить в коровнике. Нашёл его, сидит бедолага с открытыми глазами, а пёс его скулит на чём свет стоит. Побёг я за председателем, он мужиков собрал. Пришли на ферму он и велел тебя, Клавдия, звать. Вроде, отравлен Тимофей, а не от приступа сердечного помёр, как я подумал.

     Бегом бежала Клавдия к ферме. Осмотрев Тимофея, сразу поняла - крысиный яд на стрихнине. В сердце вошёл холод. Вспомнила приход Матвеевны в день их ссоры с тёткой Нюркой. Решила Шмякова в район ехать с жалобой на Клавдию. 
    
     - Это чего? Мне ещё несколько месяцев за ним горшки носить? - сказала тётка Нюрка, вытолкнув Клавдию из горницы, а потом и из дома, добавив уже на улице: - Нет, милочка, я тебя выведу на чистую воду и узнаю, почему ты полтора месяца не отправляешь Игната  в больницу.

     Кричала Шмякова в тот день на всю улицу. Не успела Клавдия дойти до амбулатории, а Матвеевна уже стучится в дверь. Пришла яду попросить, мыши одолели. Взяв склянку со стрихнином, Клавдия стала готовить отраву и у себя решила надоедливых вытравить. Оставив гостью одну, пошла руки за перегородку помыть. Вернулась, а гостьи и след простыл.

     - Стрихнин это, - тихо прошептала  председателю, осмотрев Тимофея. - Сало и хлеб не трогайте руками, в лабораторию их надо. Понятно, чьих это рук дело. Посадят теперь меня, как пить дать.

     - Ты чё несёшь, Клавдия? - опешил председатель.

     - Матвеевна два дня назад приходила за отравой от мышей. Я ту отраву при ней и делала. Пока я руки мыла за перегородкой, она ушла. Шкаф с ядами открыт был. Боялась я закрыть, не вымыв руки.

     - Батюшки! Своими руками мужа на тот свет спровадила, - охнул председатель.

     - Думаю, не для него она отравой разжилась, для соседей приготовила.

     Председатель велел мужикам к Орловым сходить привести Матвеевну на ферму. Долго та не открывала. Вышла злющая, давай кричать, что нет мужа дома. Мужики переминаются с ноги на ногу. Один и сказал о смерти Тимофея. Не успели опомниться, а Матвеевна, схватив топор в сенцах, ринулась к дому Шмяковых и давай ставни кромсать. Едва втроём справились с ней. Связали и отнесли в дом.

     С почтовой машиной повезла Клавдия в милицию снедь в корзинах и остатки  недоеденного Тимофеем. Отправил председатель и мужиков в районную милицию.. Молчал народ всю дорогу, о таком и говорить страшно было.

     В милиции, опросив приехавших свидетелей, сразу направили на машине следователя и опера за Орловыми, каждого по новому месту назначения отвезти.

     - Обоих в город. Его к патологоанатомам, её - в психиатрическую больничку. Пусть доктора нам скажут про них всё, - подвёл итог допросов свидетелей начальник милиции.

     В деревне, услышав эти новости, собрался люд деревенский у правления колхоза на стихийное собрание. Жалко было Тимофея, но ещё жальче дуру Клавдию, которая  исправно несла свою службу много лет и оказалась крайней. Решили письма направить во все инстанции и взять дурёху на поруки. Лучше фельдшерицы не пришлют, пущай работает. Вся-то и вина её, что не разглядела в Маруське злобного человека, через всю вою жизнь пронесшею эту злобу.

     Стояла Клавдия в толпе и плакала слезами благодарности за такое решение. Не было для нею на всей земле более дорогого места, чем эта деревенька.