Ему просто был нужен дом.

Не по-осеннему, тёплые лучи солнца подтаивали изморозь на пожухлых листьях, укрывающих разноцветным ковром  брусчатку парка. Светило старалось отвоевать у мороза хотя бы ещё один день. Правда силы, для того чтобы растопить ледок на лужицах, уже не хватало. Да это и понятно. Ноябрь уже подходил к концу. Редкие посетители  бродили не спеша по влажным дорожкам, наслаждаясь последними погожими днями. Детишки носились неугомонными стайками вокруг своих провожатых, взбивая цветной ковёр, в неумелой попытке сменить цветовую гамму осеннего покрывала. Листья взмывали в воздух и снова ложились на землю.  Приподнятое настроение охватывало всех, порождая желание добра и всепрощения. Хотелось облагодетельствовать каждую букашку.  И мелкая живность пользовалась этим моментом. Собачки и кошки  окружали посетителей пристальным вниманием, выпрашивая вкусные дары. Ну а если таких не предвиделось, то хотя бы мимолётной ласки от суетящейся непосредственности. 

 Среди этих беззастенчивых попрошаек выделялся серый с проседью в цветовой гамме шкуры пёс. Он не лез ласкаться, создавая впечатление случайно заглянувшего на этот праздник жизни. И даже когда ему протягивали кусочек колбаски или другого подношения, с грустью в глазах отворачивал морду в сторону. Мимолётные прикосновения детворы просто не замечал. А вот на поглаживание взрослого двуного реагировал. На мордочке в это время возникало мимолётная мимика надежды на лучшее. Чаще неоправданной надежды.

Он был уже стар. Больше семнадцати зим за плечами. Бороться за выживание уже не было сил. Для того чтоб прокормиться в холодную пору приходилось оббегать весь город, напоминающий лес. Только деревья здесь заменяли высотные здания. Он чутко следовал поговорке, что волка ноги кормят. Только вот ноги начинали отказывать своему владельцу. И эта зима могла стать последней в его жизни. Пища это тепло крови, позволяющее спать даже на снегу. А без сытости на желудке медленное замерзание. Единственный выход – тёплое жильё. Он понимал, что это утопия. Молодым и красивым ещё можно было рассчитывать на приобретение хозяина. Но только не ему облезлому и старому. Этот выход в люди  был его прощанием. Прощание и прощением, отпускающим грех черствости двуногим, непонимающим его мир. Отвернувшись от очередной подачки, он тряхнул головой, прогоняя страшные картины предстоящей гонки за бездомной молодёжью и заодно смахивая старческую слезу, так неожиданно выкатившуюся на его веко. Он не хотел есть, да и зачем продлять агонию. Лучше уснуть в тёплой чуть прелой листве, чем терпеть ломоту в костях от мороза. Он не обижался на непонимание в глазах двуногих, когда он отказывался от еды. Просто знал, что они не поймут его. Ему не нужна была временная отсрочка наказания любого бездомного. Не нужно было оттягивание неизбежного. А сюда он пришёл лишь в последней надежде обрести ДОМ,