Пролог.
Баба… Это слово
меня в детстве коробило. И только с годами я ощутила свою причастность к нему.
Баба… Послушаете как напористо, перекатисто
и крепко. Как по-русски… Случайно ли,
что недобрый мужицкий язык скорее повенчает бабу с чёртом – "чёртова баба!”, чем с расхожим оскорбительным
определением.
И за жизнь не раз звучит над ней по-сатанински зловещее – " Ату её,
распни! ”, но у бабы, как у кошки, - девять жизней. Может, потому мужики наши
семижильные, что рожает их такая баба…
I. 1
Она тонула.
Было непростительной глупостью для неё – десятилетней – со всего маху прыгнуть
на эту маленькую - в пол-школьной доски льдину. Девчонка вмиг ушла по колено в воду,
белый зыбкий островок накренился и вырвался из-под её ног, как норовистый конь.
Пару минут назад, спасаясь от школьной
духоты, она впорхнула в рукава своего поношенного пальто и выскочила на
крыльцо. За большую перемену в двадцать минут можно столько разностей
натворить!..
Вдруг кто-то
глазастый, перекрывая окружающий гам, заорал что есть мочи:
-Гля, тюлень! –
и пальцем - в воздух впереди себя.
И все сразу
увидели морского зверя, вальяжно развалившегося на второй от берега огромной
льдине.
Толпа школяров
ринулась в указанном направлении.
Каждую весну
заскорузлая зимняя шуба залива Корфа трещала по швам, обнажая то здесь, то там его
холодное черно-синее тело. Толстущие, а по ширине и длине такие, что на них
запросто мог бы разместиться дом, солидные льдины ждали своего часа. В прилив,
громко скрежеча, выползали на пологий
берег – высота их была сравнима с высотой поселковых жилищ, а при отливе степенно
и важно уходили в открытое море. С переменным успехом залив то освобождался от
льдин, то заполнялся ими. Но каждый следующий раз это было менее грозное
нашествие, чем предыдущий, пока наконец мощные безукоризненно белые исполины не
превращались в несерьезные льдинки, которые, казалось, заплывали в залив только
для того, чтобы передохнуть и дать стрекоча в океан.
Теперь же сезон
весеннего ледохода был в самом начале.
То, что среди богатырских льдин затесался этот ледяной ошмёток, было непонятной
насмешкой, розыгрышем.
Ватага
мчавшихся впереди старшеклассников – в основном, пацанов-переростков военной
поры - из-за шума и улюлюканья не сразу
остановилась и обратила внимание на ор малышей, сгрудившихся у края не оторвавшегося
от берега ледяного припая. Васька – маленький рыжий шкет, перепрыгнувший через
достаточно серьезную для него водную преграду, понесся без остановки вслед за
старшими ребятами. Подскочив к белобрысому Фильке, ткнул его в спину кулаками и
словами:
-Валька
утопла!..
Равнодушный к
сообщению, тюлень, играясь, плюхнулся в воду.
-Ух, ты! – скосил на него только что полные отчаянья
глаза восхищенный Васька и тут же обнаружил, что все помчались в обратном направлении. Впереди всех, как всегда,
маячила Филькина лохматая голова. Он первым добежал до мальчонки, перепрыгнувшего
значительный водораздел и присевшего на корточки у воды, без всякой учтивости отшвырнул его от края
льдины, сам бухнулся на коленки, напряженно вглядываясь в темную глубину.
-Вон она, вон!
– заливалась интернатская мелкота, показывая на расплывчатое тёмное пятно у самого
дна.
Дно залива, едва Валя коснулось его
ногами, отфутболило её, задав прямой курс на всплытие.
Валька,
конечно, помнила тот миг, когда небо с ослепительным солнцем судорожно дёрнулось
и перевернулось: вода змеей скользнула под одежду. Но девчонка не ощущала её
ледяной хватки. Всё происходящее воспринималось ею как бы со стороны. Время замерло.
В этом
безвременном вязком пространстве было только её движение вниз под водой: все
глубже и глубже ко дну. Валя смотрела перед собой широко открытыми глазами, но
почти не видела ни мелких пузырьков воздуха, которые выдавливались из её одежды
и легко устремлялись вверх, ни пугающую своей темнотой толщу воды. Перед
открывшимся вдруг каким-то внутренним зрением, тесня друг друга, мелькали
эпизоды её короткой жизни. Она отчетливо увидела себя пятилетнюю среди людей,
снующих по хабаровскому базару. В одной руке - полное ведро воды. Ей – тяжело и
обидно – никому из торопящихся взрослых до неё нет дела, а с лица некоторых
читается надменное:
-Фу, нищета
под ногами!
Вода
расплескивается - хлюпает в ботинке,
холодит промокший бок. Алюминиевая кружка в вытянутой руке, как флаг, которым
Валька размахивает. Её пронзительно звонкое «Кому воды? Кому воды?..» всё-таки срабатывает
- кто-то останавливается, пьёт и платит копеечку.
Вечером
уставшая мама выставляет перед ней принесенную с военного завода баланду с
плавающими наверху редкими блестками жира. Мама работает в несекретном цеху, делает
гвозди для ящиков под снаряды. Валя бережно высыпает заработанную мелочь на
стол и торопится-хлебает эту едва приправленную чем-то съестным и травой-лебедой
воду, пока веревочка на штанишках не вопьется в животик. Она со знанием дела
приразвязывает веревочку, съедает всё, откидывается на спинку стула, весело
взглядывает на мать, которая, говорит, что обедала на заводе:
-У-уф!
Наелась.
А через полчаса
чувство голода станет опять самым острым и значимым из всех чувств…
А вот она и
друзья-приятели, после специально разработанных ребятами постарше отвлекающих
манёвров, стайкой подлетают к выставленным на базаре осенью крестьянским мешкам
с семечками, и выхватывают из-под носа у зазевавшихся продавцов горсточки желанного
рассыпного товара.
А вот они,
вместе с отцом, наконец вернувшимся с войны, на большущем корабле плывут из Владивостока
на Камчатку. Их, завербовавшихся ради обещанной сытой жизни, везут как скот - в
грузовом трюме в 3 этажа построены огромные нары-настилы. Место их семьи на
втором этаже. Уже третий пароход и целый месяц пути – пароходы почему-то ломаются.
Людей перегружают с парохода на пароход в огромных рыболовецких сетях – внизу –
вещи, сверху – люди. Ячея сетки страшно большая - ребенок Валиного роста может вывалится,
не задержавшись. За три месяца пути было все – однажды проснулись – нету хода
пароходу – зажат в белых-белых льдах, аж
глаза слепит. Мужики спускались по веревочной лестнице на лед, чесали в
затылках. А на следующий день встали – чистое море. Бабы сказали – бог убрал.
Попадали в штиль. Над ними – бездонное небо, под ними - бездонный океан с ярким,
впечатляющим миром своих обитателей. Граница двух стихий – воздуха и воды
выглядела условной и, казалось, ещё немного и корабль ухнется в эту глубину,
как в разверзнувшуюся под ним пропасть. Многим было плохо. При переходе со
второго на третий пароход в суете и сутолоке забыли захватить Валино богатство
– коробку с игрушками – тряпичными куклами и настоящей кукольной кроваткой, еще
пахнувшей свежеструганным деревом.
На третьем пароходе
отцу удалось устроиться работать на кухню, где готовили нехитрую еду для
вербованых. По вечерам он приносил целую чашку макарон по-флотски. Все вокруг
ели тоже самое, их порции были всё же немного побольше и сытней и каждый раз это
было подарком…
Мама после еды
приподнимала кофту и на голое тело оборачивала вокруг себя пеленку, описанную
родившейся перед отъездом сестричкой. Другого способа сушить пеленки не было.
А вот Валя
трясёт маму за рукав:
-Я по нужде
хочу…
-Сходи сама – уже
большая. Шторма почти нет, - говорит мама и берет на руки заходящуюся в плаче
сестрёнку. Валюшке и жалко сестренку и досадно – мама с ней и не с ней.
Она по
металлической лестнице вылезает из душного, пахнущего давно не мытыми телами
трюма, на волю. Пришедший на смену штилю шторм потерял былую силу, но все ещё
не прочь слизать её с палубы. Она хватается за поручень.
Капли брызжут ей в лицо, но она
исхитряется сделать свое дело…
Наконец они доплывают, но корабль не
может подойти вплотную к берегу – мелко, встаёт на рейде. Недавние пассажиры
корабля, со всевозможной поклажей в руках, спускаются по веревочной лестнице в глубокие
и широкие лодки – сампаны. Процесс перегрузки затягивается. На лодке начинает ругаться
здоровущий дядька. И сестренку белым свертком бросают с огромной корабельной
высоты. Вале кажется - сверток летит прямо в неё. Но видно ангелы-хранители
начеку – и кулёк падает в руки отцу.
Белое пятно,
бывшее в недавнем видении сестренкой, вдруг приобрело конкретные черты перекошенного гримасой
Филькиного лица. Он пытается дотянуться до неё рукой, но слишком велико расстояние.
Сделав судорожный глоток воздуха, Валя хочет зацепиться за край злосчастной льдины.
Но руки соскальзывают, и она с ужасом чувствует, что опять погружается. Собрав
силы, выбрасывает руку вверх, но почему-то не в сторону Фильки, а в сторону берега
и подружек – те в ужасе шарахаются от неё. Филька перепрыгивает на освобожденное
место. И в тот момент, когда её макушка опять скрывается под водой, Филька, сделав неимоверное усилие, сам сырой почти до пояса, все-же вытаскивает Валюшку за косы и
воротник на льдину, сначала по грудь - с неё дурОм течёт вода, потом совсем всю
из воды и орет ей в лицо:
-Пошла
в школу! Бегом, твою мать!..- И замахивается… Она бежит, думая на ходу:
-Хорошо,
что ботинки остались…
Другие произведения автора:
Народ – пушечное мясо, как солдаты на войне
О лаптях, мастерах и "Большой Медведице"
Оправдание жизни.
Это произведение понравилось:
Новые
Меню
