Демаркационная линия

Демаркационная линия

 

1.      Хранительница

 

Когда падает белый снег,

                    он укрывает мир и скрывает цвет скорби.

                    (Эф. История воспоминаний)

 

                    Oh, dear - what can I do?

                    Baby's in black and I'm feeling blue.

                    Tell me - oh, what can I do?

                    (The Beatles, "Baby's in Black")

 

     Ненавижу белый цвет. И свет тоже. Как вы все можете каждый день радоваться жизни - когда его нет? Вернее, он есть: только со мной. Всегда.

 

    Его нет уже двести дней, а я все не могу забыть его. Такие теплые, как он шутил, "мохнатые" руки, прохладные губы, пушистое обрамление глаз...

    Голос. Наверное, я все-таки больше всего скучаю по голосу. Низкий, когда серьезен, и визжаще-смеющийся, когда есть повод. БЫЛ повод. Никогда не смогу себя контролировать.

 

    Стакан. На подоконнике - засохшие цветы в импровизированной вазе, которая раньше служила атрибутом для питья. Неказистые полевые ромашки для меня - самые лучшие. Потому что их срывал ТЫ. Я не могу без тебя, правда.

 

    Моя мама тревожится за меня, она часто мне звонит (кажется, сто раз на день): "Все в порядке, Ленуся?", спрашивает она с неизменным кавказским акцентом. Я стараюсь шутить: "Пашему биспакоиш?", копируя акцент, но мне шутки плохо удаются, и мама это чувствует. Она старается занять меня мелкими хлопотами - поступает учиться брат, зовет в гости троюродная тетя Нюра, дядя Амасик привез гостинцы из Венгрии, где отдыхал летом...

 

    Стоит золотой сентябрь. В моей душе - вечно холодный май, когда тебя не стало. Когда меня не стало вместе с тобой. Когда вообще стало непонятно, зачем я еще здесь. Меня нет.

 

                             *   *   *

 

    Телефонный разговор Вериной мамы Аджаны.

 

    - Алё. Да, Люсечка, приходи канешна. Только лучше на выходных, на будни я занята. И Лёсик занят, он работает в своей конторе, машины все приходят чинить пошти круглосутошно. Я не стала красить в новый цвет, прихади увидиш.

    Что? Нет, не знаю. Пока еще все по-прежнему. Она еще в трауре, не знаю, когда это кончится. Сил нет смотреть на бедную девочку... Знает Господь, кому сколько дает печали. Когда моего первого мужа не стало, я тоже долго отходила, так что она в меня. Но Верик слишком долго печалится, уже все говорят... Смотреть страшно: глаза постоянно тусклые, раньше хоть заплаканные были, но живые. А сейчас - будто свет погас совсем. Хоть, знаешь, свечки зажигай и вставляй между веками. Невозможно видеть это... (плачет).

    Ах, Люсик - не утешай меня, сама знаю. Ну что поделать, если девочка моя такая чувствительная... Как жаль, прости Господи, что такая несправедливость приключилась. Они как раз хотели пожениться - да ты и сама все знаешь...

 

                             *   *   *

 

    Друзья Веры.

 

    Марта: Ты слышал, как Верик? На работе путевки дают по дешевке, Тайланд и Тунис на выбор. Может, позвать Верочку?

    Гарик: Не, ты чо. Она не согласится. Траур еще носит. Хотя странно - уже второй год, разве церковь настаивает так долго носить черное, не знаешь?

    Марта: Ну что ты, конечно, нет. Просто она сама иначе не может. Я ее понимаю, но не знаю, как бы вела себя на ее месте. Да, жалко Рустама, хороший был парень...

    Гарик: Так он что, не мог тогда в другое время поехать? Или выбрать другой маршрут? Горы же опасная вещь.

    Марта: Ну они типа с друзьями в последний раз перед свадьбой их с Верой вместе собрались поехать на лыжах покататься. А там лавина - вещь непредсказуемая. Верку жалко, она в тот день чуть с ума сошла, что Рустику не дозвониться. Знала бы, бедная, что накануне был их последний разговор...

    Гарик: Да, воистину - неисповедимы Господни пути. Ну, давай пока. Набери Веру сегодня, надо тормошить ее...

 

                             *   *   *

 

    Странно, три года прошло. А не отпускает. Точнее, боль притупилась, и осталось только жгучее чувство несправедливости: почему это так вышло с нами? За что? Что мы такого натворили, Господи? Прости, прости - я помню, нельзя так, я свечку ставила...

 

     Да, он был не мой первый, до него был жених, который меня предал. А Рустам мог за меня в огонь и воду пойти без преувеличения. Мы познакомились на дне рождения его друга, того самого, который спасся из-под лавины и все рассказал о кончине Русти. Тогда на днюхе они оба так танцевали! Смешно и задорно, такой красивый парень мой был - все девчонки заглядывались. А я все из-за своего бывшего переживала. Дура!

    Потом Рустам подошел, представился, угостил нашим вином - сладкое оно было, а я еще и бокал на край стола отставила, плохая примета. Сказал, приглашает нас с подругами с ними поехать на реку, послушать ее ночной гул. Обещал, что не будет приставать и слово свое сдержал. Только на прощание так смешно мою ладонь прижал к своей груди и шепнул: "Хороша ты, Гюльчатай!". Пошутил, значит. Господи, как мне не хватает его шуток и улыбки!..

    А потом были встречи. Украдкой от моего строгого папы и от его все знающей мамы. Она тогда подумала, я хочу его охмурить, за Рустиком многие бегали, но мама хотела невестку "с традициями", воспитанную, значит, и скромную.

 

    Все случилось как-то хорошо, и родители наши были рады тому, что мы уже с ним не разлей вода, друзья копили на нашу свадьбу. Он юрист, получил повышение в отделе незадолго до поездки в горы. Опробовать решил подаренные горные лыжи. Зачем его понесло в опасное место? Ай, что теперь спрашивать -  теперь жить нет ни сил, ни желания. Как я не могла поверить, когда мне сказали. что он погиб; как выла, когда осознала, что это навсегда; как долго тупо смотрела в стену, когда меня оставили наконец после похорон одну, через неделю, кажется, в нашей пустой квартире, в которую мы должны были переехать после свадьбы. Как это все несправедливо, Боже.

 

                                  *  *   *

 

    Я узнала об этой истории, когда проходила через соседний двор и случайно подняла голову. В окне третьего этажа я увидела молодую красивую женщину, похоже, армянку, одетую в черное. Хотя было видно, она не намного старше меня, женщина смотрела в окно, как смотрят дряхлые старухи: глубоко запавшими глазами с тяжелым взглядом. Чувствовалось, ее не радуют дети, воркующие на площадке, не привлекают мужчины, спешащие по делам, мир вообще утратил значение для вдовы.

 

    Потом выяснилось, у нас есть общие знакомые. Они поделились печальной историей, и сказали, что это безнадежно: психологи не могут помочь Вере, а сама она пребывает в постоянной печали, которую не в силах рассеять ни солнце, ни смех. Возможно, некая высшая сила поможет ей однажды - но, как уверяют врачи, "только когда она сама этого захочет". Кто может ответить, как долго суждено сердцу скорбеть? Вере надо потихоньку прийти в себя и, если не найти мужчину, то просто родить ребенка, считает ее мама. Но малыш для безутешной женщины - еще одно воспоминание о том, кого она хотела осчастливить отцовством. "Жизнь продолжается", считают ее друзья, но, приходя к ней в дом, невольно опускают глаза, когда видят фотографии Рустама, и приглушают голос.

 

     Когда я думаю о смерти или встречаюсь с трагедиями людей, я вспоминаю, что на аватарке Веры в социальной сети, куда она иногда заходит пообщаться с родственниками, до сих пор стоит фото любимого в черной рамке. И тогда я понимаю, что она не оплакивает Жизнь, а - бережно хранит её...

 

2. Дорогой Будды

 

                  Кто смотрит на мир, как смотрят на пузырь,

                   как смотрят на мираж, того не видит царь смерти.

 

                   Легко увидеть грехи других, свои же, напротив, увидеть трудно. Ибо чужие грехи рассеивают, как шелуху; свои же,  напротив, скрывают, как искусный шулер несчастливую кость.

                   Будда Шакьямуни

 

     В студгородке все жили по-разному.

 

     Одни приехали учиться и честно выполняли данное родным и себе обещание; другие, что называется, "отрывались": вкушали радости межполового общения, или "бухали", кто-то пробовал курить купленный у афганцев гашиш, благо, рынок тогда был рядом. Студенты из Крайнего Севера регулярно уходили в запой целыми группами; из окна напротив регулярно кто-то выпадал в пьяных посиделках или драках за сисястых девиц. Словом, жизнь кипела, точнее, нервно извивалась в самых разнообразных ухищрениях.

 

     В нашей комнате царил ботанический настрой, пока соседка не "залетела" и не "вылетела" с учебы. Вместо того, чтобы взять академсправку, как положено, она психанула, забрала документы их вуза и решила уехать нерасписанной со своим милым в Москву, якобы, там лучше платят (отец ребенка уже закончил институт и работал). Приезжала мама соседки, плакала и просила дочку одуматься. Однако та была непреклонна: мол, мать достала со своим контролем, они лучше знают как жить и вообще не мешай моему счастью, сказала наша соседка, крася зареванные глаза. Все же ребенка они не планировали, и тем более бросать институт. Через неделю она уехала, и теперь только незаправленная койка напоминала о ней.

 

     Еще через полмесяца в комнату подселили девочку-второкурсницу, которая давно просила в деканате место в общежитии. Мест было мало, давали не всем, только иногородним за пределами области. Девушка привезла немного вещей, нас даже удивил скромный набор - только нужные предметы: посуда, одежда и учебники, утюг, маленький нетбук. Из душевных запасов были только мини-плейер и пять икон, которые она бережно расставила на повидавшей свет полке.

 

     Алина приехала из Перми. Город красивый, там остались родители-инженеры и брат, который недавно женился. Лина показывала фото: счастливая улыбающаяся пара, у невесты видно небольшое пузико, ждут малыша. Мы склонились над снимком и тоже заулыбались.

     Девушка училась второй год на худграфе, особенно привлекала иконопись. Вообще, странным казался такой выбор: хотя специфическая внешность соседки предполагала склонность к эстетическому восприятию мира - длинная коса, любовь к юбкам в этническом стиле, льняным блузкам "под старину", тканевые сумки, - все же из плейера девушки неизменно доносились агрессивные звуки "Linkin Park" или "Алисы", она вообще обожала рок и посещала все рок-концерты, на которые хватало денег.

 

     Несмотря на столь разный образ жизни в студенческой общаге, наша комната была в центре творческих событий: приходили однокурсники с гитарами, художники приносили свои полотна, а филологи с умным видом пересказывали прочитанное и спорили на тему поэзии. Да и мы все писали стихи и что-то о себе мнили. А о том, что пишет и Лина, узнали почти перед окончанием учебы. Я случайно, прибираясь в комнате, подняла ее блокнот, распахнувшийся при падении с тумбочки. Я знаю, читать чужое нехорошо, но, прочтя первые строчки, я не могла сдержаться...

 

     Там была просто буря чувств. Так, в день рождения, когда все мы, казалось, весело кутили и пели песни в ее честь, проводив гостей из комнаты на свои этажи, перед сном Лина написала:

 

"Очень сильно жила наружу,

Просто было внутри постыло…

Так боюсь тишину нарушить,

Что недавно в себе открыла.

 

А сейчас только штиль и благо.

Окружают меня раздумья.

Верный друг — карандаш; бумага

Ночью делит со мной безлунье.

 

Это, видимо, просто время

Проверяет меня на вшивость…

Быть собой — непростое бремя.

Только искренность и правдивость".

 

     В часы самых наших веселых посиделок, Лина, оказывается, уединялась в коридоре с блокнотом и выводила строки:

 

"Когда надежда умирает,

То счастья рвутся паруса.

И вроде стойкости хватает

Смотреть, не плача, в небеса.

 

Но только - что там! - напрягает

Такая стойкость. Ври не ври -

Но перспектива ужасает,

Охота сжечь календари.

 

И жизнь не радует отныне,

Поскольку счастья просто нет,

Не будет, не было в помине -

Неважный вытянут билет.

 

И тот безумен, кто смеется

И жаждет в будущем чудес.

Ты видишь - непрерывно льется

Поток отчаянья с небес"

 

     Поддерживая беседу с нами, она часто уходила в себя и тогда, очевидно, рождались и такие умозрения:

 

"Меня ни на что не хватает;

Я путаю день с ночью.

Так жизнь мимолетно тает

Беспомощным многоточьем.

 

Тенистый путь — самый верный:

Он скроет на сердце рану.

А четкий шаг соразмерный

Под солнцем ведет к обману.

 

Мне кажется, будут вечно

Отчаяние и слабость…

И больше в пути млечном

Не чувствую звезд сладость.

 

Но все же по-детски верю,

Так тщетно взрослеть пытаясь,

Что жизнь — не одни потери,

Ведь плачу я, улыбаясь…"

 

     Мне казалось странным, что это писала именно она. Ведь у нее не было сложностей - помогали родители, дома было все хорошо. Не было несчастной любви, а школьные влюбленности вспоминались ею с улыбкой: "Ах, мы такие дети были!". Но как тогда родилось настолько философское:

 

"Ложь вползла змеей коварной

В царство счастья и любви,

Где у каждой твари парной

Расцвела весна в крови.

 

Что-то умерло сегодня,

Болью вытекло из глаз.

Стали мы с тобой свободней -

Но свобода губит нас",

 

или

 

"Так непросто верить, что все путем.

Как пришли в наш мир, так мы и уйдем.

А броня сердечная толще льда;

Не оттаять, видимо, никогда..."?

 

     Стало вспоминаться, как - редко - Лина говорила, что ей очень жаль нашу молодежь. Она была старше нас всего на год (хотя училась на курс младше, поскольку не сразу после школы поступила), и мы сами были молодежью. Что она имела в виду? Посещая концерты, увлекательно расписывая свои полотна на пленере с товарищами, Линка видела то, как тонет блистательный мегаполис в навязанных западных ценностях: отрыв от семьи, иллюзия свободы, переоценивание внешности, презрение к Родине, диссонанс между возможностями разных слоев населения, безответственность по отношению к детям, любимым, повальное молодежное пьянство, мусор на улицах, брошенные животные, дети и старики, отсутствие помощи инвалидам, хамство в транспорте, воровство - все это оседало не только на ее картинах (она участвовала также в университетской выставке фотографий на социальную тематику), но и более глубоко - в душе. Никогда рьяно не осуждая эти пороки, Лина просто выражала свое отношение к ним, в картинах и стихах.

 

     Она зачитывалась Мураками и Ремарком, брала в библиотеке Улицкую и Петрушевскую, перечитала почти всех классиков и охотно пересказывала любимые моменты, у нее была хорошая память. И каждое утро молилась, беззвучно, пока мы спали (я как-то подглядела). У многих в студенческих комнатах были иконы, но только Алина исправно посещала церковную службу в университетском храме. О родителях она часто рассказывала, что они люди светские, и не вполне понимают свою дочь в отношении религии. Более того, круг общения дочери мог бы скорее смутить их, нежели ее вера: Алинку охотно принимал круг байкеров, рокеров, лучшие друзья-автостопщики, татуированные ребята и даже бывшие наркозависимые, в центре поддержки которых по выходным Алина работала волонтером. Она собирала вещи для детских приютов по всему студгородку, а после этого, надев косуху, спешила на очередной рок-концерт.

 

     Мне иногда казалась несколько наивной такая резкая антипатия Алины к городскому образу жизни. Мы-то, приехавшие из маленьких городков, были рады распивать пиво на набережных, потискаться с ребятами на свиданиях в белые ночи, погонять с байкерами вдоль залива... Но Лина оказалась более глубоким человеком, чем думалось. Просто это мы не замечали вторую сторону ее натуры, ее иной круг общения, который, безусловно, был.

 

     Одной из лучших подруг Лины была Татьяна, девушка из многодетной семьи, которая отучилась в воскресной школе и планировала работать после института в паломнической службе. Вся семья была религиозной, дети воспитывались в православной традиции, и поведение всех членов было соответствующим, сдержанным в одежде и манерах. Лина была духовно влюблена в эту семью и они с Таней очень сдружились. Татьяна с озорными ямочками и также длинной рыжей косой была хохотушка и любовь факультета, часто выступала в театральных постановках благодаря такой же как у Лины любви к русской классике. В выходные наша соседка пропадала у Тани на даче, и после дружбы с этой девочкой грустные Алинкины стихи

 

"...Макияж и платьице.

В жизнь отправлюсь новую;

Важно не растратиться

На тоску и ложь.

 

Мне случайно вспомнится

Древнее пророчество:

"После слёз исполнится

Все, чего ты ждешь..."

 

сменились более оптимистичными

 

"Лето. Город методично

Усыпляет нас дождем.

Мы под мерный шум привычно

Спим спокойным детским сном.

 

Позабыв тревоги мира,

Улыбаясь сладким снам,

Мы поймем: Господь и лира

Благосклонны нынче к нам.

 

И, проснувшись рано утром,

Словно выспавшись на год,

Мы увидим: перламутром

Утром небо отдает,

 

И торопится рассвета

Радость городу отдать;

Это лето, просто лето,

Просто дождь и благодать!",

 

и Линка стала даже иногда нам зачитывать свои творения.

 

     А потом мы на год раньше Алины закончили институт и съехали из общежития. Когда через год мы решили навестить подругу незадолго до окончания и уже собрались было нагрянуть к ней - нарядные, веселые, шумные на заре настоящей уже взрослой жизни - мы случайно встретили на улице ее однокурсницу.

 

     - Как? Вы разве не знаете, - огорошила нас она. - Линка ведь не собирается работать по специальности, то есть, она вообще работать не собирается.

 

     _ Замуж вышла? - Радостно выпалила моя приятельница, хлопнув меня по плечу, мол, наконец-то.

 

     - Ребят, вы чего? - Поразилась говорившая. - Вы что, Лину не знаете? Они же с Танькой в монастырь собрались. Уже ездили туда на майские и матушка-настоятельница им сказала, что сразу туда не берут, необходимо сперва пожить там год-другой и тогда, если близкие не будут против, и если получат от настоятельницы благословение, то станут наши девочки невестами Господа. Бог в помощь!

 

     И ушла, оставив нас, ошеломленных, на улице стоять, как те вороны, с распахнутыми клювами.

 

     Тем не менее, она сказала правду. Мы ожидали чего угодно, но только не такого решения девчонок. Оказывается, они все решили вместе давно, и действительно после окончания учебы поехали в *** монастырь, где исправно прожили полтора года и, выслушав слезные заклинания родных Алины "не губить себя" (Танина семья была не против), все же настояли на своем, и, получив искомое благословение, стали матушками М* и С*.

 

     Тем же летом я поехала к друзьям в Калмыкию, они давно звали, и посмотрела знаменитый буддийский храм дацан. Огромная позолоченная статуя Будды внушала трепетное уважение, а начертанное внутри на стене "Все вы идёте к истине различными путями, а я стою на перекрестке и ожидаю вас...", напомнило мне Алину; получается, живя в уютном мирке маленькой традиционной семьи, она внезапно выпалила в большой город, где, как и Будда в свои двадцать девять лет впервые увидел покойника, прокаженного и нищего, также увидела все пороки общества и мира, которые в пылу увлечения неизведанным, не замечали мы. Я уверена, что Лина также достигла просветления.

 

    В последний раз мы виделись с ней тогда, когда, ошарашенные, решили-таки заскочить к подруге. В ее облике царили необычное спокойствие и внутренняя радость. Ее стихи в блокнотике уже никого не удивили:

 

"Слишком сокровенное не сказать прилюдно;

Обуздает высшее страждущую плоть.

Я душой возвысилась; чувствую подспудно –

Путь ищу я праведный и со мной Господь".

 

     Поражала только сила ее души и духа. Это не было бегство от испытаний жизнью, это был осознанный выбор. В прекрасной тиши женского монастыря под Вологдой она и другие фигуры в длинных черных одеяниях каждый день просыпаются рано, кладут трижды земные поклоны и радуются каждому дню, благодаря Всевышнего. Их ждут скромная трапеза и много благих дел, которые вместо них не выполнит никто. Они поклялись отречься от мирского, но в этом грешном мире остались мы и другие дорогие им люди, ради которых они, в сущности, совершили свой поступок.

 

     И когда кому-то из нас тяжело, мы знаем, что они каждый день молятся за нас.

 

3. Королевская партия

 

Дымной тенью, тонкой болью

С явью сон непрочно сшит…

Привкус горечи и соли —

Одинокий воин в поле

За судьбой своей спешит.

 

Словно бы неторопливый,

Мерный бег, широкий мах.

Птица стонет сиротливо,

Тускло вспыхивает грива,

За спиной клубится прах.

 

Бесконечен щит небесный,

Безвозвратен путь земной —

Обреченный и безвестный…

Голос ветра, голос бездны,

Голос памяти иной.

 

Воин в поле одинокий,

Дымный морок, млечный след…

Гаснут сумерки и сроки,

В омут времени глубокий

Льет звезда полынный свет.***

 

 

     Мы как-то странно познакомились. Вернее, с самыми близкими людьми у меня обычно момент собственно знакомства остается расплывшимся в памяти - они как будто присутствуют в моей жизни давно, едва не с рождения. Вот и Нина такая же - всецело моя по духу, глубоко-ранимо в моей душе, и, конечно, мой невольный старший друг и учитель Жизни...

 

     Общие литературные круги; часто встречались на поэтических чтениях, а потом вдруг - раз:

 

     "Привет. Слушай, можно тебя попросить об одолжении?". Эта переписка в социальных сетях стала, наверное, точкой отсчета, когда - задолго до рождения дочери - я поняла, остро почувствовала, подкожно-внутривенно ощутила, каково это: быть мамой. Это просто бояться за кого-то больше, чем за себя.

     Скажете - мы и за собаку боимся, и за брата или за сестру, за родителей и других близких - мужей или жен, за друзей. Но ребенок - это другое.

 

     И просьба ее, собственно, заключалась в том, не могу ли я присмотреть за её сыном, пока она бегает по обследованиям: врачи предположили рак.

 

     А она одна. То есть - совсем одна. Мамы не стало еще в детстве, отец ненадолго пережил ее. Воспитывала бабушка, но вскоре и она ушла в лучший мир. А Нинка осталась, вместе с братом. К сожалению, некий недуг сразил и его, она даже не успел создать семью.

     Она выросла, блестяще окончила гуманитарную гимназию, поступила на филологический. Много читала, особенно уважала поэзию Серебряного века. ну да кто в Питере не любит "серебряных" - но она стала в этом вопросе настоящим специалистом, даже защитила диссертацию и стала кандидатом наук. А рядом подрастал ее умница-сын, которого она все эти годы тянула одна (любимый человек оставил их и махнул зарубеж). В графе "отец" в свидетельстве о рождении сына стоит прочерк. Это как бы минус, знак отсутствия в судьбе мальчика важного для него человека, давшего ему жизнь. А вот в графе мама - неизменный плюс. Хотя сама Нина относится к себе крайне критически.

 

К осени, лицом отвердевая,

Начинаю, в общем, понимать,

Что уже не вывезет кривая,

И что я, увы, плохая мать,

 

Скверная жена, работник средний,

И - один из множества – поэт,

Что давно не хожено к обедне,

И что денег не было и нет.

 

Что давно пора остепениться:

О семье подумать, о душе,

Подкормить в горсти своей синицу,

Плавно сбавить темп на вираже.

 

И спокойно прозревать сквозь осень,

Словно бы сквозь чёткую канву,

Самую прекрасную из вёсен,

До которой я не доживу.

 

     Она имеет художественное образование и прекрасно рисует. В ее картинах - сплав сюрреализма с элементами трогательно-романтического восприятия мира: смешные тонконогие птицы умудряются потрясающе летать над многоэтажками, а забавные неуклюжие бегемотики пританцовывают вокруг пальм. Её сыну нравятся мамины работы - он и сам пытается изображать прекрасный мир с помощью фотокамеры, подаренной Нинкиными друзьями.

 

     На его фото всё, не совсем привычное, может быть, для мальчика-подростка: и пьяный бомж, спящий на лавочке у подъезда, и рыдающая девушка в метро, волшебная золотая осень, брошенные около урны нерадивыми раздатчиками политические листовки и газеты, смешные испачканные красками студенты с молодежного фестиваля индийской культуры. Нина его увлечение поощряет - более того: спонсирует все творческие запросы ребенка. Вкалывает на трех работах, двух основных и подработках - оформляет сайты, нынче это весьма прибыльное дело.

 

     Мальчик Саша безмерно любим своей прекрасной матерью. Он любит ее в ответ и выражает это как может. Парнишка поет в хоре Мариинского театра; под руководством самого Гергиева они часто выступают - из последних поездок выступление на открытии Олимпиады в Сочи. Парень воспитан, сдержан - но в глазах все время шаловливые искорки: любит подметить интересное, даже сочиняет юмористические стихи. Словом, такой вот огонек.

 

     Часто вижу Нину с сыном на разных мероприятиях. После работы, она несется с мальчиком на детский спектакль, или зовет его на свои выступления в литературные клубы. Он слушает всегда внимательно, будто готовясь продолжить мамино увлечение в своем будущем. Нина подмечает его новые интересы и всячески стимулирует их. К примеру, однажды она потратила все свои годовые заработки, чтобы отправить его в элитный лагерь на все лето - для общения на двух иностранных языках, участия в спортивно-патриотической секции, пеших походов с лагерем и, конечно, многочисленных деловых и "междусобойных" игр детей и подростков в лагере. Сын вернулся в конце лета - постройневший, загорелый, веселый, и на удивление по-хорошему повзрослевший (как раз исполнилось четырнадцать) и сказал:

 

     - Спасибо, мама!

 

     Нинка ушла плакать на кухню, чтобы сын не видел.

 

     Она делает эти маленькие волшебства исключительно для того, чтобы он был счастлив. Хотя она самодостаточная личность, и не ждет благодарности, но всей кожей ощущает: он тоже ее безумно любит, и очень признателен за то, что она находит силы отпускать его - к друзьям, в мир, такой безумный и непредсказуемый...

 

 На запястье фенечка -

Модно, говорят.

Подрастает Женечка,

Доченька моя.

 

Ты уже, как я, в очках,

Но упрямей взгляд.

В милых щечек ямочках

Расставанья яд.

 

Поцелую в темечко,

Сердце заболит.

Отпускаю семечко -

Пусть себе летит.

 

Ветром семя вертится,

Как в курилке дым.

Семя где-то встретится

С семенем другим...

 

     Многие друзья не понимают Нину. "Дети жутко неблагодарны. Думай и о себе, не забывай!", увещевают кухонные подруги, запивая вином скромные бутерброды, сделанные по случаю случайной посиделки.

     Нина кивает, а по пути домой покупает самые лучшие продукты и готовит своему парню настоящее харчо, или вкуснейшую лазанью, или болоньеза, или... мало ли на что хватит маминой выдумки! Главное, что с хохотом, вспоминая шалости дня, они оба уплетут блюдо и после, довольно икая, сядут смотреть какой-нибудь старый добрый фильм, желательно советский ("Когда еще было представление о воспитании", неизменно скажет Нина).

 

     Сын - смысл жизни Нины. Но в ее жизни на удивление много смыслов. Работа; любимая дача - хоть и находится в двух часах езды на электричке (можно, конечно, поехать и на машине, тем более что свою вишневую "Ауди" Нинка прекрасно водит, но так интереснее - ехать, трястись в такт вагону, слышать то надреснутый (если диктор в старой записи) "Бернгардовка", то эротически шелестящий голос молодой особы "А-а-астарожна! Двери зак-ры-ваааются...", смотреть сквозь немытое стекло на треугольники елей, овалы тополей, сосенные перелески, лужайки, проносящиеся поселочки и деревни...

     И выйти потом, перейти железнодорожные пути, с осторожностью посмотрев налево и вправо, купить у бабушек перед сельским магазином новые саженцы и неизменные пирожки, и, подхватив фотоаппарат, снимать всю эту красоту - чтобы уже вечером на даче делать эскизы со снимков, пусть и с монитора компьютера...

     А сын будет читать что-нибудь из нового, подаренного мамой; или смотреть диски с хорошими фильмами; или отправится на пруд плавать в прохладной для лета воде Ленобласти; или тихонько заснет под мамино пение - Нина обожает рисовать и петь, старые русские песни или любимого Вертинского.

 

Сон повсюду и везде:

Дремлют аисты в гнезде,

Дремлет в облаке луна,

Крепость в сон погружена.

 

В башни до краёв налит,

Сон сочится между плит,

Как парное молоко.

И вздыхает глубоко

За окошком сонный клён,

В сизый сумрак погружён.

 

Спит нужда, забота спит,

Нет ни горя , ни обид.

Только звёздная купель,

Только времени капель,

Только хрупкое «сейчас» -

Вот и всё, что есть у нас.

 

     Она не выглядит как одинокая женщина, она вообще не одинока. У нее много друзей, но к дружбе она относится очень избирательно. Я даже удивилась, осознав, что я полная противоположность - лентяйка, не выношу дачу, не очень люблю стихи... Но, видимо, что-то ей во мне понравилось, поскольку именно она выбрала меня в друзья, я даже мечтать не могла о такой милости. Говорю без тени юмора, поскольку единственная ассоциация, связанная с ней в моей памяти - Королева. И я ужасно рада быть частью ее верной свиты, это искренне.

 

     Огненно-рыжие волосы и ошеломляюще зеленые глаза. Совершенно женственная фигура с рельефным бюстом и утянутой талией. Потрясающее умение выбирать одежду - я никогда не видела ее безликой. Королевская стать, а умению держаться позавидовала бы леди Диана. Но у королевы должен быть король, а у короля - свита из пешек. Последние вообще арьергард и основа любых шахматных партий, поскольку прикрывают короля и другие значимые фигуры.

 

     А Нинка в жизненной игре всегда играла одна. Тыла у нее не было. Ее единственный самый дорогой тыл еще рос, впитывая мамину любовь ко всему прекрасному, готовый в свою очередь защищать этот удивительный внутренний мир, постоянно выплескивающийся во внешнюю среду. Но вот теперь этим - сразу двум - мирам угрожала опасность, и мне немедленно передалось ее чувство ужаса.

 

Плачет рождённый в ещё не осознанном страхе,

Вытолкнут в мир непонятно за что и зачем.

В смертном поту, в остывающей липкой рубахе

Кто-то затих, от последнего ужаса нем.

 

Посередине – немного тепла и уюта,

Чуть – обретений и столько же ровно – потерь.

И – тот же страх, неизбитый, голодный и лютый,

Рвущий с петель на засовы закрытую дверь.

 

То, что выходит из праха – становится прахом.

Между двух дат угадай, улови, проживи

Эту попытку преодоления страха -

Жизнь, где боящийся несовершенен в любви.

 

     Я до сих пор не знаю, какой именно диагноз предполагали тогда врачи. И безумно благодарна, что она обратилась тогда за помощью ко мне. Честно, я и не предполагала, что она настолько мне доверяет - а может, это я слишком закрытый человек, или просто не была в подобной ситуации, кто знает?

 

     Помню тогда ее сумасшедше красивые глаза и трогательно-отчаянный взгляд их, молящий: "Спасите сына!". Понимаете, человеку ставят в вероятности смертельный диагноз - а она с упрямством обреченности отмахивается от всех предписаний и, понятное дело, заботится только о том, что будет с сынишкой, если она.. если ее...

 

     ...В момент отчаяния, когда, казалось, мы неудержимо летим в пропасть - вспомните, не бывает ли состояния, когда нас как будто кто поддерживает снизу за локоток? Когда все, казалось, необъяснимо налаживается, а трудности отметаются единым взмахом чьей-то невидимой руки?

     Конечно, если этому падению предшествовали долгие мгновения (порой, годы) трудностей и неудач, трудно заметить эту невидимую подмогу. Но она есть, поверьте мне. Среди множества покинувших нас, по болезни или несчастному случаю, дорогих нам людей, всегда находятся необъяснимо вернувшиеся, выжившие и исцелевшие; к таким людям относится и моя подруга.

 

Спи, мой ангел. Я тебя люблю.

И да будет сон твой бестревожен.

Я тебя у смерти отмолю,

И у этой страшной жизни тоже.

 

Спи, мой ангел. Я сожму кулак,

Чтоб тебя – уже навек - запомнить.

И саднящей нежностью наполнить

Ночи сизоватый полумрак.

 

     Я могу сказать, что понимаю ее тогдашний ужас покинуть мир, не позаботившись о сыне. Более того, я сейчас тоже мама-одиночка. В свете продолжающихся войн, неизменных несчастных случаев и прочей мерзости понимаю, что даже целый клан родственников не застрахован от вымирания. Но думать надо не об этом - вернее, не только об этом. "Кесарю - кесарево, а живым - живое", как сказал бы мой отец. Для меня эта семья - урок наслаждения общением друг с другом и искусство понимания ценности жизни, а также школа ее преображения.

 

     Как и Нина, я люблю не тяжелую, а светлую грусть. Поэтому, набредя на томик удивительных стихов Екатерины Полянской, я вставила их в этот рассказ.

Читая их, я безумно рада, что у Ниночки с сыном уже все хорошо.

 

Свет вечерний, играя, дышит

Горьковатой влажностью трав,

Золотыми нитями вышит

Кружевной кленовый рукав.

 

Одуванчику – только дунь –

Расставаться не жаль с головою,

И беспечный стрелок – июнь –

Комариной звенит тетивою.

 

------------

*** Все стихи в рассказе, кроме авторского "На запястье фенечка...", принадлежат петербургской поэтессе Екатерине Полянской, чье пронзительное понимание одиночества человека в современном мире и высокое умение передать эту трогательную хрупкость душевной составляющей внушает мне, без преувеличения, благоговейное почтение.

 

4. Сила отчаяния

 

Придет время, когда ты решишь, что всё кончено.

Это и будет начало!

(Луис Ламур)

 

Когда надежда умирает,

То счастья рвутся паруса.

И вроде стойкости хватает

Смотреть, не плача, в небеса.

 

Но только - что там! - напрягает

Такая стойкость. Ври не ври -

Но перспектива ужасает,

Охота сжечь календари.

 

И жизнь не радует отныне,

Поскольку счастья просто нет,

Не будет, не было в помине -

Неважный вытянут билет.

 

И тот безумен, кто смеется

И жаждет в будущем чудес.

Ты видишь - непрерывно льется

Поток отчаянья с небес.

(Мария Машук)

 

В настигающем ее ночном кошмаре она иногда вздрогнет, оттянув ногу будто бы в прыжке, но вскоре, на мгновение открыв глаза, убедится, что все спокойно. Она дома, и холодильник уютно хрюкает, на полке заготовленный наутро бутерброд, останется вскипятить чайник и, сделав немного сладкого кофе, взять его с собой в термосе на работу.

Аня водит по Питеру трамваи. Длинные прямоугольные гусеницы с переходами посередине деловито исследуют городские проспекты, неторопливо бороздят улицы и опасливо ныряют в затененные проулки. В радушно открытые двери вваливается по утрам рабочий народ, днем и вечером атакуют уставшие горожане, а ближе к концу смены и водитель и пассажиры утомленно рассматривают на ходу, как на поверхности Невы бликует северное солнце. Володарский мост вообще богат красочностью видов, хотя район зашумленный, задымленный выхлопными газами и жизнь здесь соответствует полуспальному полурабочему району: много приезжих, мало зелени, а трамвайный парк не обновлял свои модели давно – таких дребезжащих аборигенов на колесах нет даже в купчинском* трамвайном парке.

Сдавать на право вождения трамвая было непросто. С третьей неудачи Аня растерялась и даже расплакалась прямо перед строгой комиссией. «В чем дело?», поинтересовался строгого вида пожилой дядька в очках; «Милочка, если вы так рыдать будете – то водить точно не сможете. У вас тут на линии будет по десятку ДТП в день!». Аня успокоилась и немного собралась с духом. Теорию она сдала, а практику не сразу, но тоже одолела. Теперь дорога была её, и две бесконечные стальные полосы перед глазами вели ее сквозь весь город, и даже снились по ночам…

…Когда не мучали кошмары – они редко, но все же причиняли ей некоторые неудобства, когда она вспоминала, как очутилась в Питере. Тогда в Энске это был просто блеф, шутка такая, решение не всерьез, детский порыв. Просто ее мама развелась с отцом по каким-то семейным причинам, его душевной слабости, что ли – непонятно, девочка была еще слишком мала – и через несколько лет вышла замуж снова. Отчим был спокойным человеком, если можно сказать так просто – хорошим; именно такой и требовался маме, рассудительный мужчина, любящий детей. И вскоре родилась Инна, сводная сестра. Теперь девчонки росли вместе, так же за ручку они пошли в разные группы одного сада, и с разницей в несколько классов – в школу.

В пятнадцать лет, как раз закончив девятый класс, Аня как-то подошла к маме и в шутку сказала ей:

- Мам, а что, если я в Питер поеду поступать, в техникум?

Сказано было просто, чтобы проверить реакцию матери; втайне Аня уверена была, что мать немедленно отговорит её. Однако же мама сказала: «Смотри только, выбирай перспективное направление. Лучше юридическое».

Аня остолбенела. Сообщать маме, что сказанное было шуткой, она не стала, а отправилась переваривать это в комнату к сестре. Та, как водится, беспечно болтала с подружками по мобильному, и Аня с досадой подумала, что у младшей еще нет забот выбора жизненного пути, но и у нее не за горами окончание средних классов.

Так ходила наша героиня неделю как в воду опущенная, пока отчим напрямую не спросил, все ли в порядке у девочки. Пришлось играть начатое – да, Аня сделала вид, что занята подготовкой к вступительным экзаменам и собеседованию; засела за книжки и собирала документы. Мама ходила довольная, рассказывала соседям, как дочка поедет учиться в северный город, помогала собираться в дорогу; Аня поражалась кажущейся легкости, с которой мать отпустила ее так далеко. Ей иногда хотелось даже крикнуть: «Это все неправда!», но что-то сдерживало порыв. Тогда она отворачивалась в сторону, чтобы совладать с эмоциями.

Что еще успокаивало маму – это то, что в Питере жила оставленная давно Анина бабушка, вернее, это Анина мама уехала оттуда с первым мужем. Характер бабушки был несколько авторитарен, поэтому дочь пожилой Юлии Михайловны была рада оказаться в Энске и не отчитываться каждый день по поводу как своего вида так и планов на вечер. Соответственно, сама Ю. М. не настаивала на визитах к себе замужней дочери, не звала в гости и особо не пеклась о внучках; так, отдаленная родственная вежливость. И поэтому, когда престарелая женщина, узнав по телефону от дочери о мнимых планах Ани на поступление, то предложила забрать внучку к себе в почти пустую двухкомнатную квартиру, оставшуюся после смерти мужа, «дабы Анечка не жила в студенческом общежитии». Мама удивленно обрадовалась и сообщила о приглашении дочке. Судьба горе-поступавшей девушки была, похоже, решена.

Итак, Аня прошла собеседование и сдала экзамены и была зачислена на юридическое отделение техникума. Группа была небольшая и не очень дружная, но все же и в этой небольшой кучку студентов из разных регионов нашлась как подруга так и парень, который очень понравился, хотя они и не встречались, и даже не дружили пока. Учиться было на удивление интересно и несложно, девушка даже не имела троек в зачетке. В силу своей обязательности она не пропускал занятий, вовремя сдавала дисциплины и в быту была редкой аккуратисткой и не по годам ответственным человеком. Однако, вскоре в ее налаженной жизни стали, как в днище плохого корабля, появляться пробоины.

Седовласая Ю. М. слишком привыкла командовать – сначала мужем, затем дочерью, а, когда последняя уехала от нее в провинцию, святое место требовало заполнения. На работе до ухода женщины на пенсию коллеги и даже начальство знали крутой нрав дамы и предпочитали поддаваться и не спорить с ней; но все же, там ее сдерживала необходимость подчиняться общественному мнению и поддерживать субординацию. А дома она была сама себе начальница и, хотя внучку она пригласила сама, но нрав свой обуздать была не в силах.

Аня стала козлом отпущения. «Ты поздно сегодня», раздраженно говорила она пришедшей на час позже занятий девушке; «Я гуляла в парке» - «Гуляла? А лекарство кто мне купит?» (хотя бабушка могла ходить и не имела явных проблем со здоровьем). «Почему ты надеваешь колготы? Лучше выбери юбку подлинней», «Зимой в юбках ходят только легкодоступные девушки!»; в результате Анечка выглядела самой дурно одетой на курсе и, конечно, одной из самых несчастных, ибо в нежном возрасте все мы хотим производить впечатление на сверстников, вот когда нам уже за…

Далее, бабушку раздражало буквально все в бедной девушке: прическа, тембр голоса, покорный характер. Обычно кротость гасит гнев обидчика – но иногда, наоборот, распаляет. Этот случай был как раз из таких вот, распаляющих. В один день Аня имела неосторожность случайно улыбнуться своим мыслям, когда Ю. М. проходила мимо ее комнаты (она требовала, чтобы дверь к Ане была постоянно открыта, якобы, для проверки, занимается ли внучка – как будто в этом была надобность, ведь девушка ответственно относилась к учебе). Коршуном влетела Ю. М. в комнату:

- Ты на кого это лыбишься? На меня, что ли?

Это было уже слишком. Анечка вскочила и, бледная, схватила свою учебную сумку и выбежала из квартиры, забыв даже прихватить ключи. Дверь захлопнулась и бабушкин крик:

- Больше сюда не приходи!

еще долго звучал в ушах девчонки, стремительно бегущей вниз по лестнице. Она хотела бы перескочить через все лестничные пролеты в секунду – но могла пролетать только через ступеньку. Стоял вечер, и на улице не казалось странным, почему в прохладных сумерках неслась тоненькая фигурка в нелепом свитере, кстати, связанном самой Аней – и тем более, никому и дела не было в большом городе, куда неслась девушка.

Проспект… незнакомая улица. Нечаянно натыкается на полупьяного прохожего, шарахается от него в первый попавшийся подъезд, испуганно смотрит на него через уголок окна, ждет его ухода, снова оказывается на уже окончательно остывшей улице и, наконец, снова бежит стремглав, пока не оказывается на окраине района, в полузаброшенных промышленных зданиях. Неподалеку двадцатиэтажное сгоревшее здание, куда интуитивно спешит девушка и вбегает, незамеченная местными бомжиками, на верхний этаж, где, наконец, дает волю слезам. Ни мобильника – остался заряжаться в комнате, ни верного плеча рядом – выплакаться. Она сидела у замызганной стены и нервно по-детски плакала, ее плечи вздрагивали, из носа предательски сопливило, а кулаки невольно сжались. «Слабачка я,  - думала девчонка, - у меня ничего не получается, и я никому не нужна. Даже мама так легко отпустила меня. И зачем, зачем звала меня в Питер бабушка, что она сотворяла со мной в этом гадком городе…». Да, определенно, тогда Питер ей казался гадким, и он действительно таким был для нее в тот час.

 

Если Бог хочет сделать тебя счастливым, то он ведёт тебя самой трудной дорогой, потому что лёгких путей к счастью не бывает.

(Далай-Лама)

 

Разметает Бог заботы,

Просто плечи подставляй.

Мы сведём друг с другом счёты.

Только не вставай за край.

(Олег Гришин)

 

 

Говорят, человек не летает…

Еще как! Головою – вниз.

Голос в памяти тает и тает,

И постелью глядится карниз.

 

Вас, наверно, забудут потомки:

Их проблемы не предугадать.

…Вы похожи на камнеломку,

Вас от времени не оторвать.

 

…Кто-то в страхе над вами воет,

Кто-то важно канючит речь…

Может, вам оставаться – стоит?

Чтобы было, кого беречь.

(Автор неизвестен)

 

Так тоскливо ей не было еще никогда. Прежде так не душило ее отчаяние, ощущение, что буквально все – напрасно, что абсолютно не к чему стремиться, ибо то, что казалось заманчивым, стало обыденным. Люди обманчивы, вряд ли стоит надеяться на кого-либо, поскольку шатко все, кроме внутреннего стержня – но и он подкачал. Внезапно образ двора покачнулся у нее перед остекленевшим взглядом – или это линза-слеза вычертила неявный контур гуляющих далеко внизу женщин с собаками, уставших прохожих, стоящих на остановке, влюбленную парочку в тени парка… Аня вдруг поняла – «Это все не нужно». Наспех она набросала в вырванной из ежедневника странице: «Простите меня, я считаю, что так будет лучше всем. <Вычеркнула> Будет лучше мне (но меня же не будет, значит, кому легче?). Я не буду вам мешать. (Это и так очевидно). Вы сможете жить спокойно…». Внезапная злость на бабушку охватила ее, вызвав новое помутнение в глазах. Аня покачнулась. Она стояла на ветру, держась за перила балкона на площадке этажа. Листок выпал и лежал у ее ног. Внезапно ей вспомнилось счастливое лицо матери, когда она однажды принесла с работы красивых больших кукол – блондинку в зеленом платье отдала сестре, а утонченную брюнетку со смеющимся взглядом вручила Ане; как она угадала, о какой из двух мечтала старшая? Загадка…

(Зачем я думаю о куклах, когда собираюсь покончить со всем этим?)

Так и не решив, что написать в записке, девушка поняла, что гнев, страх и боль отходят, постепенно сдавая позиции. Это было как снижающийся прилив морских волн… Отступает, уплывает печаль, и только незнание будущего отдаленно тревожило, но все же сквозь грусть сияло слабое солнце надежды непонятно на что. Как вернуться сегодня домой? И что ответить бабушке?

Ю. М. молча открыла дверь на Анин звонок, так же молча поджав губы, пропустила ее в комнату и удалилась спать. Они неделю не разговаривали.

 

Я буду жить, пока жива

В душе надежда на надежду,

Пока имеют смысл слова

И ожидание - безбрежно,

 

Пока у форточки дрожу

От тока воздуха ночного,

Пока собой не дорожу,

Не отдавая - дорогого,

 

Пока не умерла трава

И солнце всходит, как и прежде,

Я буду жить. Еще жива

В душе надежда на надежду.

(Ольга Силаева)

 

Ане повезло встретить в техникуме отличного человека – заведующую библиотеки. Эта женщина-походница имела хорошее чувство юмора, здоровую психику (что в наше время редкость!) и дружную семью, ею построенную. Она заметила в девчонке способности к учебе и посоветовала после техникума остаться на работе в качестве своей помощницы и параллельно закончить еще один техникум – библиотечный. Девушка послушалась, и вскоре по совету старшей подруги, по сути, второй мамы, попросила у директора место в общежитии от работы. Когда Аня сообщила бабушке, что съезжает от нее, в глазах последней промелькнул ужас потери подопытного кролика, а в глазах внучки константной нотой звучала радость.

Началась другая, светлая, жизнь – знакомство с коллегами, посещения походного клуба, лыжни зимой и ролики летом, интересные поездки по области… Неожиданно, окончив второй техникум в свои двадцать два, Анна надумала поступать в аграрный на зоотехника – уж очень она любила зверушек. Это требовало времени и сил, а также денег на съем жилья, так как общежития у них не было. Случайное объявление в транспорте «Набор на курсы водителей трамвая» сыграло решающую роль – и вскоре будущий водитель робко подошел к двери приемной комиссии Гортрамвая – а дальше вы знаете.

Катаясь на наземном транспорте, пожалуйста, повстречайте в зеркале водителя красивую девчонку, в чьих глазах вы увидите не только Купчино и Тучков мост, но и найденную Вселенную счастья. Ей часто звонит мама и спрашивает, как дела; парень, который нравился ей на курсе, пытается ухаживать за девушкой; она теперь многое умеет и ценит в жизни. А главное, под ее умелой рукой трамваи почти взлетают над мрачноватым по весне городом – чтобы вновь приземлиться на рельсы судьбы, и блеск высекаемых ими искр напоминает отчаявшимся путникам в дождливый день, что только самые отчаянные способны гореть, рассеивая душевную тьму.

 

Шаг из окна - в пустоту.

Ветер над маленьким садом.

Платок прикусила во рту.

Жизнь моя, что тебе надо?

 

Крылья сложу в уголок -

Прочь атрибутику детства! -

Холода крупный глоток -

Самое лучшее средство:

 

Вмиг отрезвит от мечты

И от нелепых фантазий.

Но - не терпя пустоты -

Жизнь - это все-таки праздник.

 

Я б полетела и так,

Лишь с подоконника - в ветер.

...Снова безумствует март.

       Снова тревожно на свете.

 

(Ольга Силаева***)

 

Честно - не хотелось затрагивать эту тему. Отчасти потому, что я похожий кризис в таком же возрасте (на своем личном опыте) сама пережила, переболела; и потому что лето, радость, озеро перед домом манит поблескивающей на солнце поверхностью; просто оттого, что во дворе уже начали, наконец, торговать с машины арбузами и по дороге из магазина мне встретилась стайка довольных мальчишек, купивших вскладчину огррромный арбуз – и решающих жадно на ходу, где им присесть отведать южного лакомства… В подъезде меня чуть не сбила с ног выбегающая на улицу девчушка лет семи – держащая подмышкой ролики и весело пританцовывающая под музыку в плейере. Она была олицетворение собственно счастья, которое без сомнения создавало определенный воодушевляющий настрой, и его никак не хотелось нарушить. А тут – мысли о суициде, непростая жизнь молодой девушки, моей героини. Но она очень значимый для меня человек, поэтому я рада потратить лучший летний вечер на это (безусловно, неполное!) жизнеописание. Я часто интересуюсь пограничными состояниями психики и, поскольку не люблю погружаться в «крайний фрейдизм», то оставлю это профессионалам, которые продолжат мое повествование и качественно завершит рассказ:

«Известно, что те, кто хочет покончить жизнь самоубийством, одержимы одним из психоэмоциональных состояний: «Весь мир плох, а люди и события в нем ужасны» или «Я плох и недостоин того, чтобы жить в этом мире». Русский ученый XX века профессор Дмитрий Федорович Горбов, изучив истории самоубийств многих знаменитостей — художников, поэтов, музыкантов — пришел к выводу, что самоубийство — это убийство «черного человека» в себе. «Черный человек» — этот мрачный спутник измученной души, неотступно преследующий ее. Нетрудно догадаться, кто этот «черный человек». Душа не выносит его сожительства, настолько оно тягостно. Душа как бы леденеет и цепенеет. И человек готов убить себя, лишь бы убить беса, поселившегося в нем. В церковной практике изгнания злых духов из человека (или так называемой «отчитке») этот бес называется духом тоски предсердечной или духом тяжелой сердечной тоски. «Тоска, как выпавшая гадина, сковала сердце черной петлею», — такое описание предсердечной тоски мы встречаем в одной из песен священника Олега Скобли. Одержимые духом самоубийственной тоски свидетельствуют, что в таком состоянии меняется само восприятие окружающей действительности. Все предметы вокруг — люди, вещи, даже самые стены квартиры, в которой находишься, становятся постылыми и невыносимыми до боли. И если твоя квартира на четвертом этаже, то так и подмывает выброситься из окна. Тоска буквально душит, кажется, что вот-вот сойдешь с ума или покончишь с собой. (Л.Н. Толстой в минуты приступов этой тоски «был вынужден прятать веревки и галстуки и не брал на охоту ружья».) И еще человек чувствует — он здесь, он рядом, твой «черный человек»... Таков итог окончательного раскрепощения личности,  о котором мечтали все наши свободолюбцы: пустота опустошенной души с подселенцем из преисподней.

Теория  «черного человека»,  согласная с опытом Церкви, хорошо объясняет две наиболее парадоксальные и непонятные для безрелигиозного сознания черты самоубийства, выделенные   американским    суицидологом Шнейдманом. Первая: «Внутренним отношением к суициду является амбивалентность», то есть ...«люди, совершающие самоубийство, испытывают двойственное отношение к жизни и смерти даже в тот момент, когда кончают с собой. Они желают умереть, но одновременно хотят, чтобы их спасли... И вторая черта: «Общим коммуникативным действием при суициде является сообщение о своем намерении... Многие люди, намеревающиеся совершить самоубийство, несмотря на амбивалентное отношение к планируемому поступку, исподволь, сознательно или безотчетно подают сигналы бедствия, как бы снабжая окружающих ключами к своему намерению, они стенают о своей беспомощности, взывают о вмешательстве или ищут возможности спасения...».

Мы не всегда способны верно оценить свое состояние. Известный современный психолог В.К. Невярович в книге «Терапия Души» пишет об этом: «Сказывается также и отсутствие постоянной внутренней работы по самоконтролю, духовному трезвению и осознанному управлению своими мыслями, детально описанными в аскетической святоотеческой литературе. Можно также полагать, с большей или меньшей долей очевидности, что некоторые мысли, всегда, кстати, почти ощущаемые как чужеродные и даже принужденные, насильственные, действительно имеют чужеродную для человека природу, являясь демоническими. Именно мысли «от лукавого» поддерживают все наши зависимости (алкогольную, игроманию, болезненную невротическую зависимость от некоторых людей и пр.). Мысли, которые мы принимаем ошибочно за свои, толкают людей к самоубийствам, отчаянию, обидам, непрощению, зависти, страстям, потакают гордости, нежеланию признавать свои ошибки. Они навязчиво предлагают нам, маскируясь под наши мысли, совершать очень нехорошие поступки по отношению к другим, не трудится над исправлением себя. Эти мысли мешают нам встать на путь духовного развития, внушают нам чувство превосходства над другими, и пр. Такие мысли – это и есть эти «духовные вирусы»**.

 

То, что людям кажется горьким испытанием, часто является замаскированным благословением.

Оскар Уайльд

 

* Купчино – район Петербурга

**  С сайта http://www.pobedish.ru/

*** Ольга Силаева http://www.stihi.ru/avtor/antre19994

 

5.   Бумеранг

     Счастье неожиданно вернется и нечаянно ударит по башке...

 

В этом городе слишком больно жить,
даже если накрываешь на шесть персон,
кладёшь слева вилки, справа ножи,
даже если поможет гарсон,
даже если в достатке вина
ресторанная выдумка блюд,
даже если красива, умна
и уже никого не люблю,
даже если уже ничего,
чем могла бы ещё дорожить.

В этом городе слишком больно жить,
даже если не воет его луна
на усталых беспризорных собак,
даже если не гложет вина
за моё отравленье – табак,
даже если дышу не одна,
даже если по невской воде
те же баржи, но нет ностальджи,
даже если уже никогда
не придётся в нём жить…

(Белла Гусарова)

Любовь — это когда кто-то может вернуть человеку самого себя.

(Рэй Брэдбери)

    Надо признаться: да, она убегала. Именно этим объяснялась спешка, с которой она судорожно укладывала в чемодан вещи, нервничала, когда сверяла данные в купленных уже билетах на поезд с бронью самой дешевой гостиницы, которую нашла на окраине Питера, и даже сдавленный голос, которым попрощалась с мамой и попросила ее не провожать.

То, что оставалось за спиной в этом маленьком дремучем городе – было слишком больно вспоминать, а новое не только не манило неизвестностью, но даже тяготило необходимостью хоть что-то менять. Ей хотелось тогда просто сидеть и бесконечно глядеть в одну точку. Но этот противный знак препинания медленно расплывался в огромное тире, вынуждая идти дальше; физически двигаться; предпринимать мучительные усилия, которые неизвестно к чему приведут. К счастью, она уезжала одна, и никто не мог беспрепятственно влезть к ней в душу; в поезде ее ждут долгих двое суток – нареветься всласть и затем заснуть от усталости, укрывшись колючим одеялом на верхней полке, не в силах ни поддерживать беседы с веселыми соседями по купе, ни по-детски радостно созерцать мелькающие за окном виды.

Просто спать, до самого «Уважаемые пассажиры! Поезд прибыл на Московский вокзал. Добро пожаловать в Санкт-Петербург», которое бесцеремонно вытолкнет ее в новую жизнь, обещающую новые приступы боли и тягостные воспоминания…

Тебе не кажется прекрасным все бросить и уехать туда, где тебя никто не знает? Иногда ведь так и хочется сделать. Нестерпимо хочется.

(Харуки Мураками "Норвежский лес")

Пять лет назад прекрасной девушкой-студенткой она познакомилась со своим будущим мужем, многообещающим молодым специалистом, профессиональным переводчиком Михаилом. Высокий утонченный юноша привлек ее внимание на институтской вечеринке, где они с друзьями весело разыгрывали капустник. Ей понравилось в нем все: искрометный юмор, внешние данные (напоминал одного рок-музыканта тех лет), живость и какое-то философское умозрение в суждениях со сцены. Тем более удивительно, что нашлись общие друзья, познакомившие их; а затем они еще раз пересеклись на деловой игре в активе общего вуза. Она заканчивала отделение связей с общественностью и в принципе уже знала будущее место работы; он же учился в аспирантуре и параллельно работал на полставки в одном издании, где ценили его журналистские данные – Миша писал статьи и переводил тематические колонки из зарубежных изданий; редакция дорожила ценным сотрудником. Это прибавляло ему веса в глазах Жени, уже влюбившейся в нового друга. Дело в том, что предыдущие ее кавалеры не отличались и половиной Мишкиной сообразительности и предприимчивости.

Странно – при всей влюбленности в него, Женя не теряла голову полностью, не сгорала от безудержной страсти, но чувствовала, что это реально тот человек, который сможет сейчас быть с ней рядом и вынести ее временами взбалмошный характер, прелюбопытные забавы, как-то: залезть среди ночи на крышу и скандировать стихи на весь спящий уже город, пустить воздушного змея над озером и потом плыть за утонувшим бедолагой почти до середины мутной глади. А однажды в разгар написания диплома ей вообще взбрендило поехать вдруг в Нижний Новгород посмотреть знаменитую крепость и сфотографироваться на фоне Волги. Предыдущий друг с легкостью отказал ей: «Да подумай только, Жень, - у тебя же диплом на носу!», раздраженно даже отвернулся он; «Нет у меня ничего на носу, кроме очков», неудачно пошутила она и поняла, что другого она хотела от отношений. Так легко она судила своих кавалеров, пока была девчонкой.

А с ним она стала другой. Посерьезнела, похорошела. Стала строить далеко идущие планы на дальнейшую семейную жизнь, но – как известно – человек предполагает, а Бог располагает, не так ли?

Все было хорошо; даже слишком размеренно, утопически-привычно она ждала его с работы, если приходила раньше сама – и всегда готовила ему ужин; он всегда старался разнообразить досуг, понимая, что обоим время от времени нужна встряска – оба копили на квартиру и тянули на пару длинную ипотеку. Они почти не виделись днем – а вечером без сил падали в кровать и засыпали, обнявшись; на большее их не хватало. Детей в ближайшее время они не планировали, полностью вкладываясь в карьеру, которая пока у обоих шла в гору – Жене предложили место на кафедре с перспективой повышения, если защитит диссертацию, и теперь ее вечера были заняты научной деятельностью; накрашенными ноготками стучала она по клавиатуре, вбивая в вечность слова о «педагогической сущности применяемой методологии» и прочую дребедень. Ей стала нравиться размеренность и даже предсказуемость их совместной жизни.

А ему – нет. Примеры многих друзей, затеявших свой бизнес, казались легкодостижимыми целями и его прежде любимая работа переводчика и журналиста стала тяготить его. Все чаще он приходил домой насупленный как ребенок и полностью погруженный в бродившие далеко мысли. Он поддался уговорам некоторых знакомых и без предупреждения ввязался в незнакомую доселе деятельность.

Начались дни, полные планирования и несколько утопических расчетов на скорейшую прибыль. Дело заключалось в открытии своего магазина русских сувениров – шитые на заказ большие тряпичные и вязаные куклы в традиционных народных костюмах, несомненно, раскупались бы в миг в районе ЦУМа; но здесь была почти провинция, маленький районный центр, куда не то что иностранцы – жители более крупных городов России заезжали редко. Словом, взятые под процент деньги у рекомендованных знакомыми по бизнесу «больших людей» требовали их возвращения. А денег не было; негде было и взять такую сумму – система кредитования под залог недвижимости тогда только набирала обороты. Пока что они рисковали приобретаемым жильем; уже поступали «звоночки» в виде неких нервических припадков по ночам у Миши, в виде горьких слез Жени втайне от него, а также в виде реальных звонков ночью и днем от рэкетиров: в «лихие девяностые» в сфере бизнеса действовали именно так.

Но денег – не было. И однажды Михаила попросту избили, когда он возвращался с работы; болевой шок отключил, казалось, все его рецепторы, пока группа нанятых молодчиков упражняла на нем свои мускулы; отнюдь не небо Аустерлица видел он, уходя сознанием в небытие, но лицо своей любимой Женьки, в мгновение отчетливо поняв, что было его истинной ценностью в жизни – но, к сожалению, слишком поздно. Человека не стало, как не стало в духовном смысле и его дорогой половинки, которая сидела у окна, скрючившись, и никак не могла понять, что это значит: Миша больше никогда не придет домой ни на обед, ни на ужин, ни даже со своими дурацкими идеями и сумасшедшими шуточками, под стать ее собственным: обрызгать ее, спящую, водой или купить ей смешной балахон и предложить выйти в нем на улицу поприкалываться над степенными бабушками у подъезда. Большой ребенок Мишка, казавшийся некогда таким солидным; «гражданин К***, лежащий у крайнего левого подъезда дома номер пять с черепно-мозговой травмой, впоследствии приведшей к смерти в четырнадцать тридцать» согласно данным медицинской экспертизы. И это было одно и то же лицо, во что никак не могла поверить Евгения Сергеевна, в одночасье ставшая молодой вдовой.

Потому и не хотела она более ничего делать. И только близкая подруга, родственники и особенно пожилая мать буквально вытолкнули ее устраиваться на работу в Питере, там предложили хорошую работу в проектном бюро, где достойно платили. Теперь нечто, бывшее когда-то веселой Женькой, отправлялось в неизвестность, которая была ей совершенно неважна и никак не могла отразиться на ее глубинных переживаниях.

Мы будем вместе, милый мой,

Когда расстанемся навеки.

Тогда печаль опустит веки

И грусть поникнет головой.

 

И скажут вещие слова,

И ужас выпустят из клети.

Сквозь время прорастет бессмертье -

Весною так растет трава.

 

Изменят звезды свой узор,

Тысячелетья неизменный.

Мы будем вместе во Вселенной -

Судьбе земной наперекор.

(Ольга Силаева)

Когда она приехала, то была рада, что здесь у нее практически не было знакомых, которые знали ее прежнюю. Органически она ощущала подспудное желание как-то измениться, мимикрировать, спрятаться под личину обычной горожанки – но, увы! – не получалось. Да, она втянулась в работу; конечно же, она стала уважаемым специалистом и даже временами снисходила до одиночных вылазок в пару музеев или поход в театр с меланхоличной коллегой в возрасте, которая только и знала, что гневливо обсуждать начальство да сетовать на рост цен. Но, сидя в темном зале и глядя на сцену, где разыгрывались настоящие драмы, Евгения отрешенно чувствовала, что некая часть ее постоянно хочет кричать о том, как все несправедливо; у нее отняли – пусть и немного придуманного, романтизированного – но её возлюбленного. У других за всю жизнь так и не случается хороших отношений, тем более длительных. Все-таки пять лет совместной жизни не стираются из памяти, и даже ночью, ложась спать, она привычно пододвигалась на свою половину кровати, и, признаться, иногда пыталась вспомнить егозапах, его объятия, прикосновения… Но уже не всегда получалось – и она ненавидела себя за это, хотя разве можно винить кого-либо в том, что время не лечит, но притупляет боль, сменяя ее худшим из состояний – затяжной апатией?

Время шло, оно требовало внимательного к себе отношения, беспощадно показывая киношные картинки чужого счастья, казалось, недоступного Жене. Она и забыла, когда ей делали комплименты, как она выглядела на выпускном вечере в институте, когда ощущала себя царицей большой науки, без пяти минут специалистом и без малого месяц счастливой женой. Теперь она больше напоминала печальную Мадонну, плавно сходя со ступенек своего отдела, спеша сначала к автобусной остановке, где приходилось иногда час ждать автобуса до окраины города, где она смогла, наконец, купить малогабаритку, затем в магазин и, наконец, домой, в долгожданные покой и тишину. Она настолько полюбила свое одиночество и срослась с ним, что даже звук часов начал раздражать её, и вскоре она подарила любимый будильник той самой коллеге, перейдя на побудку с помощью заведенного мобильника.

Впрочем, что-то изменилось в ней и в положительную сторону: как и все в этом вытянутом городе, она также вытянулась вверх, став плавной павой, видной красивой женщиной, с ланеподобными глазами и узкими запястьями рук, которые всегда подчеркивала умело подобранная одежда; грусть также была ей к лицу. Вообще, в этом городе собралось много пострадавших в жизни людей, сам город был выстроен на страданиях, «был заварен на слезах», как говорила блокадница, старенькая соседка Жени. Здесь было нормально грустить, казалось, особенно по осени, сам город разделял ее скорбь, когда в положенный день она ехала в избранный храм ставить свечку за упокой души ушедшего близкого. Трамвай печально звенел, поднимаясь несколько в гору, кондуктор устало спрашивала билет, и Евгения ехала туда, где можно было всласть предаваться печальным воспоминаниям и не чувствовать себя за это виноватой…

Как-то раз из книги, которую она читала в транспорте, выпала закладка – открытка со стенда на работе с надписью «Грусть — самое истинное переживание ценности; если вы не знаете грусти, — в вашей жизни не было ничего ценного» и картинкой – понурая собака, сидящая на рельсах со скорбной мордой. «Такой и я стала», невольно подумалось Жене, впрочем, она ничего не могла поделать с некой трагичностью, вплетшейся в ее облик и душевную канву раньше седины и пресловутой возрастной мудрости.

Спускаюсь в опустевший город,

Где снова бродят сквозняки.

Меня пронизывает холод

Руки, коснувшейся - руки.

Живу, забытая друзьями

И потерявшая врагов...

Являются воспоминанья

В разгар сезона холодов.

(Ольга Силаева)

Махровая осень завладела Питером. Раздобревшие за лето массивные листья клена бесцеремонно пикировали на головы и плечи прохожих в окрестных парках, где прогуливались влюбленные парочки и весело носились дети рядом со счастливыми родителями – представители тех миров, куда путь Евгении был заказан. Она же привычно срезала дорогу домой, идя через заросли ивняка у пруда, который через пару месяцев превратится в каток. Собиравшая каштаны малышня расступилась, пропуская её; звонко лаявшая собака подбежала и обнюхала. «Ко мне, Рыжик!», уже торопилась к ней хозяйка пса; Женя улыбнулась – все в порядке – она любила собак, с детства мечтала о такой вот огненной мордочке, но её соседи были против животных в подъезде, даже судились с другими собачниками из-за традиционных беспокойств – шерсти на полу и лая по ночам. Пришлось ограничиться меньшими масштабами ответственности и завести кота; Васька вел себя на удивление по-собачьи, даже грыз мебель, но был ласков и по ночам, казалось, мурлыкал до самого утра…

- Женька?

Когда окликают внезапно, обычно долго стоишь и соображаешь, что к чему. Вот и сейчас сначала вырисовался слегка замерзший нос, судя по цвету, затем явно домашней вязки красивый шарф, черное пальто, черный же рюкзак через плечо… и лицо, знакомое до боли, только вот не вспомнить сразу, где видела…

А через полчаса они уже пинали вместе желуди в другой части парка – вспоминая, как их заставили сесть в девятом за одну парту, и как их дразнили женихом и невестой, а они даже домой шли разными дорогами из-за этого. Как Женька попросила Сашу написать его почерком записку учительнице якобы от её мамы, чтобы сбежать на денек в кино на дневной сеанс; как на обратной дороге из кино встретилась та самая учительница и обнаружилась невинная шалость. Как их вдвоем оставили дежурить после уроков и они умудрились уронить с подоконника вазу с искусственными цветами прямо на выходящего их школы завуча; хорошо, что последний увернулся – но долго гонялся за ними по школе, и в итоге вызвал в школу родителей. А однажды она потеряла данные мамой на ремонт деньги, и он выручил ее, чтобы её не заругали дома, отдав свои сбережения; Женька копила потом свои карманные и вернула ему, а он отказался их принять, проявив джентльменство. И как ему нравилась её подруга, и он решился попросить Женю быть их сводней, тогда они сочинили красивое любовное письмо-признание (Женино авторство), но в последний момент он отчего-то передумал показывать его избраннице. В прошлом оказалось столько светлого - не только боль…

Сашка переехал в Питер давно, сразу после школы. Тогда мечтал о географическом, думал, что специальность поможет ему путешествовать, но на деле стал не геофизиком и даже не учителем географии для любопытных юных исследователей мира, а торговцем бытовой техникой «слушаю я плейер с эквалайзером, еду на работу мёрчендайзером», пошутил он. То есть – срезался на экзаменах в институт, и всей романтике пришел конец. Отслужил в армии, а после желания поступать уже не было, и по совету отца решил поработать и понять, чего хочет; в магазине, куда устроился поначалу, и пришло понимание реальной важности денег для жизни. Заработок действительно был важен не сам по себе, а лишь как способ изведать что-то новое… Ах, да, Саша женился на местной девушке, которая ждала его уже здесь из армии; но семейная жизнь быстро приелась («Знаешь, есть разница между приезжими девчонками и местными – последние даже бутерброд себе наутро сделать не могут», снова отшутился он, отчасти говоря правду). Жена была хорошей «правильной» спутницей, не позволявшей себе отступать от правил поведения, внушенных в семье, но, во-первых, быстро наскучила своей правильностью тогда еще не знавшему жизнь молодому мужчине, а во-вторых, девушка действительно при всех привитых навыках поведения молодой леди совершенно не умела вести хозяйство; как следствие, хорошо зарабатывающий к тому времени Сашка приходил домой в реально холодный и голодный дом («Прикинь, она даже обогреватель не догадывалась включить, когда отключали отопление, хотя я её сто раз просил»). Если бы ему хватило мудрости быть ей старшим товарищем, возможно, брак бы устоял – но эх, молодость и юность! Они разбежались, к счастью, без взаимных упреков и дележа имущества и детей: потомства не было, а квартира принадлежала жене по наследству.

Затем парень решил копить на квартиру, но в итоге хватило на домик в области, и, хотя он не был полностью обустроен – требовался косметический ремонт и умелая хозяйская (женская?) рука, через пять лет он освободился от бремени ипотеки и снова женился – на сей раз на женщине старше. Это была его бывшая начальница; и очередная ошибка, уже посерьезнее, ибо он совершенно не учел характер дамы. Она слишком долго была одна, чтобы позволить мужчине брать верх, и привыкла все решать сама, от ремонта до распоряжения обоюдным доходом. Сашины попытки внести вклад в планирование семейных дел были ею отклонены и, хотя в плане уюта в доме всегда было отлично, любовная лодка стала сильно крениться в сторону обладательницы ХХ-хромосом; она проявляла сильное недовольство, если что было не по ней, себе же устраивала поблажки – уехать с подругами в круиз, приглашать домой половину отдела, опять же шумных взбалмошных коллег обоего пола, а после донимать благоверного расспросами типа «Что ты вечно такой пасмурный?». Саша терпел, потом откровенно попросил супругу считаться с его мнением тоже; жена выразила недовольство его «прессингом» и вскоре он явно стал чувствовать, что занимает в её жизни далеко не первое место; далее были «звоночки» (поздние возвращения с работы, довольное лицо жены до и раздраженное после трудового дня, разговоры по мобильнику на запертом балконе) и откровенные звонки «доброжелателей». Почему она предложила расстаться именно в его день рождения, он не знает до сих пор, но развелись они по блату в считанные дни; процедуры была неприятна тем, что бывшая требовала поделиться частью квартиры, но даже её связи не помогли оттяпать то, что принадлежало ему. Подобно Печорину, он осел в закостеневшей неприязни к женскому полу, и, подобно самому поэту Кавказа*, увлекся стихами, стал писать запоем, даже читал что-то на городском фестивале. Между тем рынок рабочей силы заполнялся молодежью и вскоре Саша понял, что для сохранения позиции необходимо все же доучиться и заочно окончил один их перспективных московских вузов; вскоре поменял место работы, отрастил пузо, завел йоркширского терьера и флегматично встретил сорокалетие, которое ничего ему не обещало.

Старик ноябрь вступает вновь в права,
Прокрадываясь в город осторожно.
Так в жизни открывается глава,
С названьем оглушительным «возможность».

Слабеет авантажность октября,
С тревогою с начала жизнь построить,
Но превратится в дуб осенний желудь.
Я обретаю заново себя.

(Гордеева Юлия)

Иногда нужно обойти весь мир, чтобы понять,

что клад зарыт у твоего собственного дома.

(Пауло Коэльо)

Говорят, что разделенное горе – полгоря. Это, во всяком случае, ощущала Евгения, идя с Александром по безлюдной части парка, где во время войны был крематорий**. «Кто имеет претензии к людям, тот никогда не был одинок», вспомнила она цитату из Ремарка, которым зачитывалась ещё в школе. «Да, - серьёзно согласился её спутник. – Я тоже ощутил, что такое быть одному. Когда приехал в этот город, то часто бродил после работы по улицам и заглядывал в чужие окна – помнишь, у группы «Воскресенье» еще была песня такая***?» - «Ага» - «Мне казалось, за этими освещенными яркими кухонными лампами занавесками скрываются неземные в своём счастье люди, что у них всё прекрасно и не надо ничего мучительно решать…» - «Наверное, мы все так думаем, глядя друг на друга. У меня нет семьи, а у моих приятельниц есть семьи, которые они готовы променять на обеспеченную жизнь. Одна знакомая двадцать лет живёт с мужем, которого почти ненавидит: он не выполнил то, что обещал в начале отношений – большие деньги и порядочность…» - «А что ж не разведётся?» - «Боится продешевить, тогда останется одна» - «Сурово» - «Именно, но выбор моей второй знакомой не лучше: та давно не любит мужа и знает, что он тоже к ней охладел. Но рутина налаженной жизни обоих устраивает, в итоге у обоих есть «вторая жизнь» на стороне. Они даже договариваются, кто когда приходит домой, чтобы не застать друг друга в эммм… пикантном положении» - «И это называется семья?» - «Похоже, это тупик».

В этот момент оба осознали, что пришли в заднюю часть парка, где почему-то был закрыт выход; табличка с надписью «Идёт реставрация. Пожалуйста, обойдите этот участок» вынудила обоих гуляющих направиться в сторону метро. На прощание они обменялись телефонами, а потом долго ехали в совершенно разных направлениях – она в грустную Гражданку, он в пропитое к выходным Купчино, но оба в светлом настроении.

Для неё эта встреча стала знаковой ещё и потому, что Женя стала писать стихи; точнее, она баловалась ими еще в юности, но теперь было слишком много впечатлений, мыслей и чувств, которые не умещались в душе. Необходимо было выплеснуть на бумагу переполнявшее её озарение: в жизни так много людей, испытывающих примерно одно, похоже чувствующих жизнь и жаждущих поделиться этим мироощущением. В сети она нашла много единомышленников обоего пола, а вскоре решилась и почитать свои творения в одном заведении литературного круга. На удивление, её стихи понравились даже критикам, один даже подошёл и спросил её телефон с целью пригласить на поэтический вечер, где был одним из участником. Сергей Михайлович солидно выглядел и поначалу внушал Евгении робость, она еще не вполне верила в свой талант, но критик заверил её, что самое главное она нашла – авторский почерк, умение кратко изложить свое чувственное восприятие тонких граней отношений и необычные образы; словом, заговорил Женю настолько, что и она решилась выступить на вечере вместе с ним.

В литературном кафе было полно народу. Женя волновалась не только по поводу своей памяти (она решила читать по бумажке), но и оттого, что могла непрезентабельно выглядеть, но Сергей успокоил её.

- Господа и дамы, послушайте нашу новую исполнительницу, её стиль напоминает раннюю Цветаеву!

После такой рекомендации Женя совсем смешалась, начала было читать по бумажке, слегка запинаясь, но вскоре не заметила, как по памяти прочла почти все стихи. Как-то случайно она стала воспринимать себя со стороны и заметила, что добрая половина жующих и разговаривающих слушателей замолчала и одобрительно слушала; «Это успех», подумала она. Да, после чтения ей искренне аплодировали, и пригласили бывать на чтениях почаще. Сергей Михайлович проводил её после выступления и улыбнулся: «Молодчина! Стоит только начать…». Женя вбежала в подъехавший троллейбус и упорхнула домой. Она была почти счастлива!

Почти. Ранее ей часто казалось, что на счастье она не имеет права; отчасти в память о муже, может быть, в силу умеренного воспитания (Женю всегда учили сдержанности, а её темперамент подспудно требовал выхода постоянно накатывающим эмоциям), а скорее всего, от долго отсутствия близкого человека рядом, она привыкла подавлять даже возможное счастье, самые мысли и чаяния о возможности быть радостной. Но теперь плотина, скрывающая, что река чувств не может более томиться за дамбой, рухнула (или растворилась в самых сокровенных стихах?); Женя, хотя и продолжала в жизни казаться тихоней, наконец нашла свое подлинное воплощение в стихах, даже придумала псевдоним – Неукротимая Джейн, под которым ее представляли на литературных встречах. С Сергеем они давно перешли на ты, он любезно вызвался быть её протеже, в самом хорошем смысле – то есть, он был рад открыть такую интересную поэтессу и часто подсказывал ей, как качественно обработать сырые наброски, переделать текст, обучил основам композиции стиха, многое читал наизусть и, конечно же, свёл её со столькими значимыми людьми в области поэзии, что Женечка часто ощущала, что не в силах выразить горячую благодарность ему за новый удивительный мир, который, как оказалось, всегда был – теплился – в ней самой. «Этот новый мир – вы сами, Женя», часто говорил ей польщенный критик. Он был пожилым очень интересным мужчиной с начинавшейся благородной сединой, тогда как к ней, похоже, возвращалась вторая юность, даже не молодость – так она была рада своим творческим открытиям. Евгения настолько привыкла к его вниманию, почти ежедневным созвонам и часовым обсуждениям стихов в интернете, что не знала, как реагировать на прозвучавшее однажды в кафе – они встретились там после работы, собираясь, как всегда, на очередное выступление общего знакомого:

- Женя… Знаете, я должен сказать вам нечто личное. Выходите за меня?

В то время как её губы, казалось, прилипли к чашке горячего кофе, она мучительно думала, что ответить на такое неожиданное признание. Они знали друг друга три месяца; он, как и она, много лет прожил один после развода лет в двадцать пять. Сейчас ему было пятьдесят шесть, и он так и не женился всё это время – был занят стихами, как сам объяснил. Он был оптимистичен и увлечён поэзией; не обременён ни проблемой с жильтём, ни детьми – они были взрослые и жили отдельно, ни сложностями в прошлой жизни. Спокойный ровный уверенный в себе человек. Почему же внутри неё все сжалось и Женя в нерешительности теребила салфетку, думая, ну почему он застал её врасплох, когда она мысленно собиралась сегодня прочитать на литературном вечере почти целую поэму, написанную на днях? Вероятно, придётся отменить выступление, ради…

- Женечка, я не тороплю вас. Подумайте, я понимаю, всё это неожиданно… - Обнял её за плечи Сергей Михайлович. Он часто переходил на вы в минуты особенно глубокого общения, как-то так у них сложилось. Женя благодарно кивнула: «Да, знаете, я не ожидала…». Он улыбнулся и помог надеть пальто. На улице начиналась лёгкая метель, что окончательно убедило Женю не выступать сегодня: не надев тёплый свитер, она боялась застудить горло на улице, добираясь в их литературный клуб; редкий случай, когда она потратилась на такси и поехала домой, где её сморил неожиданный сон.

Она позвонила Саше и рассказала ему о предложении Сергея Михайловича; желая услышать взгляд со стороны, она была немного обескуражена Сашкиным спокойствием: «На твоём месте я бы не думал. Раз нормальный мужик и просто хороший человек – чего сомневаться?». Одноклассник показался её толстокожим; Евгении не хотелось «грузить» его перечислениями своих сомнений, переживаниями по поводу своей нерешительности – и, главное, она не знала причину того, что «прячется от своей судьбы за ствол гигантского дуба», по выражению самого Саши. Он не пояснял своей позиции и вскоре вообще перевёл тему: знает ли она, что в городе открыли новый каток, и что за городом уже полуметровый слой снега, даже предложил ей сгонять на лыжах вокруг Кавголово. Женя согласилась, хотя нерешённость главного вопроса и некое равнодушие Саши вызывало досаду и даже иногда раздражение.

В выходные он встретил её на Финляндском, и вскоре они снова вспоминали школьные дни и годы в незаполненной с утра сонной электричке, а после вышли на перрон с гигантскими атрибутами спортивного отдыха и по свежим лыжням отдали дань заснеженным пригоркам Ленобласти. К вечеру уже очень устали, и на обратном пути у обоих не было сил разговаривать – тем более, что-то обсуждать. Они мягко попрощались, он традиционно посадил её в вагон метро и отправился ловить маршрутку домой.

Евгения не ответила определенно Сергею Михайловичу, хотя они продолжали вместе посещать разные мероприятия. Он был учтив и внимателен, а она спокойна и погружена в поэзию. Так прошло почти полтора года, в течение которых в медленном городе на Неве ещё одна пара долго настаивала на холодной воде Финского залива свои замороженные отношения. Мало ли таких двоих в северных регионах нашей страны?

Больше всего я хочу прийти к тебе и лечь рядом. И знать, что у нас есть завтра.

(Мацуо Монро)

 

Согрей меня своим теплом,
Возьми меня в свои полеты.
Разбиться вдребезги вдвоем - 
Зачем еще желать чего-то?!
Пусть это будет меньшим злом,
Чем расстоянье и невстречи.
Согрей меня своим теплом
И крылья положи на плечи.
"Да, нас сожгло одним огнем" - 
Мы понимаем с полувзгляда.
Согрей меня своим теплом - 
И больше ничего не надо.

(Ольга Силаева)

Однако, однажды настало лето. И оно пришло – такое жгучее и властное, что даже дремлющая Женя как-то проснулась утром и поняла, что хочет на юг. Тем более, что назревал отпуск. Особенно с учётом того, что мама давно звала к себе заработавшуюся дочку; это верно – Женя взяла несколько подработок, и теперь почти не оставалось времени на стихи, но – поразительным образом, Женя перетекла в другую плоскость и начала писать отзывы и рецензии, благо стала лучше разбираться в стихотворном деле. Ей охотно предлагали странички в разных изданиях, и Сергей Михайлович мог гордиться её познаниями; у Жени открылся талант кратко и по существу дать рекомендацию автору после подробного анализа его творчества; её стали ценить именно за неагрессивность выводов, спокойное отношение к авторским причудам, которых хватает в творческой среде, и даже за тонкий юмор, которым она сопровождала свои отзывы.

Но стихи стихами, а перрон Московского вокзала манил предвкушением долгожданной поездки и, наконец, розоволицый билетик в 7 вагон на 7 место был предъявлен высокой пассажиркой в красивом костюмчике. Мама уже слала сообщения в ожидании радостной встречи, а 49 поезд, слегка запинаясь на многочисленных остановках в пути, нёс счастливую поэтессу на прожаренный желанным солнцем юг, где, казалось, невозможны печаль и грусть. Стоп! Ведь когда-то она полагала иначе. На удивление – северный город преобразил её, показав такие разные судьбы, а также открыв мир слова, способный выразить палитру чувств и эмоций; теперь, даже ходя прежними дорогами, Женя ощущала себя иной, да что там! – она и была, стала другой. Обновленная Евгения буквально впорхнула в здание вокзала в Минводах, куда уже входила встречать её мама, соскучившаяся по своей повзрослевшей девочке.

Город детства тоже немного изменился; построили ряд зданий, посадили каштановую рощу и наконец-то открыли пляж, ранее закрытый по причине ремонта насыпных сооружений. Теперь горожане не только купались, но и по традиции ловили рыбу и пускали на воду надувные лодки, катаясь в любое время суток. Романтика и благодать парили над рекой, куда поутру пришла и Женя искупаться и просто побродить в тиши зарослей у воды. Она едва скинула шлепанцы и майку с ручной росписью, как знакомый голос заставил её взвизгнуть он неожиданности:

- Же-е-енька! Не ожидал тебя тут встретить. Однако!

Это был Сашка собственной персоной. Слегка пополневший за это время, в простых шортах и в защитного цвета футболке он уже спускался по насыпи к ней. «Я тебя по родинке на плече узнал. Вообще, я давно приехал, тоже в отпуск – пожариться на нашем южном солнышке. Сижу, значит, рыбу ловлю. А тут шум – думаю, подойду, попрошу в другом месте купаться, иначе рыбу распугают. Подхожу, а тут ты! Ну, тебе можно…» - отшутился он. Удивительно, но Жене было очень приятно его слушать. «Давно не виделись, ну что ты молчишь?», посмеивался он, пока Женька расстилала одеяло прямо на жгучий песок, который приятно грел босые ступни. – «Я замуж вышла», быстро сказала она, не поднимая взгляда.

А, когда взглянула исподлобья, заметила его отстранённое выражение:

- Что ж, поздравляю. Совет да любовь.

Внезапно в него полетели резиновые шлепанцы Жени. «Болван! Ты бы хоть кольцо на пальце заметил!» - «А где твоё кольцо, правда? Почему не носишь?». Но Женя уже гневно вскочила и быстрыми шагами направлялась домой. Сашка торопился за ней, удручённый, и уже у самого дома понял, что сморозил самую страшную глупость, и она навряд ли простит его. По крайней мере, сегодня. А Женька и вправду психовала; но зато знала теперь наверняка, почему не ответила сразу Сергею. А из окна многоэтажки пожилая Женькина мама смотрела на них и улыбалась:

- Чему вас только в школе учили, ребята?

Лёгким осенним холодком обдувало поезд, торопящийся вернуть работников на свои места, а отдохнувших студентов за парты. По коридору купейного вагона шёл заспанный проводник с традиционным «Кому кофе-чаю?», но не смог открыть дверь в третье купе. Там, закрывшись от непрошенных гостей, обнявшись на бордовой кожаной койке сидели двое чем-то похожих друг на друга людей под сорок, которые, не обращая внимания на традиционный льющийся из репродуктора «Владимирский централ», разглядывали школьный альбом с фотографиями. «А помнишь?» была, пожалуй, самой частой из употребляемых ими фраз. Ветер дул и дул, поезд бодро ехал, и была надежда, что бумеранг счастья обернулся в срок и здорово огрел этих двоих по затылкам. До свадьбы заживёт!

 

Горчит трава воспоминаний,

Реальней и страшнее сны...

От зла, печали и страданий

Мы все любовью спасены.

 

От бед, подкравшихся внезапно,

От мук, грядущих и былых, -

Любовью к мертвым виноватой,

Любовью ленною живых.

 

Под шум изменчивого мира,

В бездонной люльке тишины,

От дня рожденья - до могилы

Мы все любовью спасены.

(Ольга Силаева)

*    *    *

 

А я хотела бы с тобой состариться!

Стать некрасивой и совсем седой...

После троих детей слегка поправиться,

Кормить тебя домашнею едой.

 

Купить ковер, что так тебе не нравится,

Для ссор он станет главной из причин.

Но знаешь, я хочу с тобой состариться!

И не бояться на лице морщин.

 

Хочу вязать тебе жилетки теплые,

Которые не станешь ты носить.

И посадить подсолнухи под окнами,

Они тебя, конечно, будут злить.

 

Но я отчаянно хочу с тобой состариться!

В дрожащих пальцах приносить Фенигидин!

И с сединой быть для тебя красавицей!

И все твердить: ты нужен мне один!

 

Сейчас вот только-только чай заварится,

Я позову тебя, чтоб разделить обед.

И сообщу, что я хочу с тобой состариться,

Но не сейчас, а через тридцать-сорок лет...

(В. Беляева)

 

*   Поэт Кавказа – автор «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтов.

** Парк, где во время войны был крематорий – Московский Парк Победы в Петербурге.

*** Песня рок-группы «Воскресенье» - «Я привык бродить один и смотреть в чужие окна» (К. Никольский).

 

 

 

 

Другие произведения автора:

Эйфория у реки

Полтора месяца, мечта и соседка

Мужчины бальзаковского возраста