Что такое наныс

10 сентября 2019 — Александр Петров

Такова духовная жизнь, дорогой читатель −

вверх по лестнице, ведущей вниз,

кверх ногами, подняв очи горе

опустив глаза долу

Иван Ахметьев. Cтихи, сочиненные ночью

во время бессонницы, 1982 г.

Как водится в классических произведениях, сначала было слово. Не то Слово, что с большой буквы «С», а которое с малой. Впервые услышал его сквозь сонные мрежи, во время утренней зычной переклички соседок − и крепко задумался. Три дня ни ел, ни спал, лишь бродил по горам, глядя под ноги, копаясь в голове. Почему случилось оно, спрашивается? Да мало ли разных слов придумал человек и уж тем более сказал и повторил. А это неказистое словечко клещом вцепилось в мозг, и не давало покоя.
На второй день из таинственных глубин всплыл и прозвучал в уме головы стих английского поэта Йейтса, не Ричарда, а того, который Уильям Батлер. Даже название припомнил: «Похвала». Там в конце раскачивалась на лианах рифм некто «она», но никто не знал кто это, автор не объяснил, да и не важно. Интересно было то, что там описывается примерно тот же осеннее-южный антураж, что и вокруг, а также любезный каждому христианину нищий и потребность пообщаться с ним. Вот, снова заиграли поэтические строчки, на этот раз в виде баллады, что читают нараспев, перебирая струны гуслей:

Я не буду более говорить о книгах или долгой войне,
Я пойду вдоль сухого терновника,
Пока не встречу нищего, прячущегося от ветра
И там смогу говорить…

Вторично прозвучало таинственное слово, когда поднимался по лестнице. Перед ним две женщины с тяжелыми сумками в руках отдыхали через каждые три ступеньки. На одной из остановок Игорь обогнал их, в тот миг и услышал:
– Ты наныс бегала? Скупилась? В старом-то гречку с утра давали. Досталося, чи шо?
– Постойте, постойте, – встрял Игорь со своим насущным. – Прошу меня простить, вы не могли бы объяснить, что такое наныс. Это местность такая, или, может, учреждение?
– Молодой человек, – зычно произнесла крашеная в каштан дамочка в соломенной шляпке и белом сарафане. Наныс, это наныс! – И показала пальцем на первый пролет, что внизу лестницы. – Ты шо, харатской?
– Простите, да, – пришлось ему сознаться наверное в чем-то постыдном. – Так наныс, по вашей версии, это начало лестницы?
– Ой, Трофимна, замолчи! – шипящим шепотом произнесла вторая женщина в цветастом платье и рыжем платке, спущенном с головы на широкие загорелые плечи, – Не видишь, человек не в себе. Простых слов не понимает. Совсем уже!..
– Думаешь, маньяк, ха, Зин? – спросила Трофимовна, подозрительно сощурившись.
– А то как же! – уверенно кивнула цветастая женщина Зина. – А может даже вампир! Ты же телик смотришь, их щас как грязи. Щас ножичек вынет, да как полоснет тебя по горлу.
– Это почему же сразу меня? − возмутилась Трофимовна. − Может тебя сначала!
– Не, − отрезала Зина, − меня потом, я дальше стою.
– Дамы, – взмолился Игорь, – прошу вас, не надо усугублять.
– Вишь-вишь, еще и ругается, как пьянь синюшная. Вот за шо он шалашовкой тебя прозвал? Хотя если честно… − Зина смахнула со лба капли пота и решительно кивнула. − Не, точно маньяк! Или вампир, если повезет. Я уж столько таких по телику насмотрелась, хоть в милицию копом подавайся. Под прикрытием.
– И все-таки я настаиваю, − вставил Игорь, как ему казалось, полное суровой логики слово: − я нормальный законопослушный гражданин. У меня нет приводов в милицию, я налоги плачу, в конце концов! Мне слово непонятно. Поэтому ввиду вышесказанного убедительно прошу вас объяснить, что означает наныс?
– Наныс – это наныс, и больше ничего! Понял? − хором выпалили дамы.
– А может нам сработать на упреждение? − заскрипела бдительно Трофимовна. − Я в сериале одном слыхала, если на упреждение сработать, то маньяка можно выследить и застукать на месте преступления.
– Пока мы будем его выслеживать, он еще кучу народу зарежет, − рассудительно, как полицейский в автомобильной засаде с пончиком во рту, прошипела Зина. − У нас ноги больные, а он поди бегает как заяц. Давай, заходи сзади, а я спереди ногтями в глаза вцеплюсь, авось и скрутим да в обезьянник оттащим.
− Не надо! − взмолился Игорь. − Не надо заходить, не надо в глаза вцепляться! Что я вам сделал! Я только спросить!.. − И вприпрыжку взлетел на самую верхнюю ступень лестницы, сто пятьдесят шестую, если считать снизу. За спиной послышались восторженные гортанные вопли: «Аха, злякався вампир! Как мы его! Ха!»
А там на Горке под длинной корявой лозой в растопыренных листьях молодая женщина с китайской клетчатой сумкой в ногах аккуратно срывала гроздь черного винограда.
− Жанка, ты шо наныс? − вскричала зычным баском загорелая старушка из открытого окна второго этажа.
− Ннууу, − кивнула молодая южанка, забрасывая ягоды в рот.
− А шо ты мой виноград тыришь?
− А он не твой, он всехний. И мой тоже, − обстоятельно пояснила молодая южанка по имени Жанка. Она высасывала сок из виноградин, а скользкую косточку зажимала между пальцев и стреляла по рыжей кошке, растянувшейся на солнечном пятне. − Он тут сто лет растет. А это на дорожку, шоп веселей с горки наныс катиться. А тебе, теть Дусь, шо надо?
− Послухай, Жанка, якшо ты наныс, то купи мне булку хлеба серого. Ха?
− Ладно, куплю. − Очередной выстрел косточкой достиг рыжего пуза, но животное даже не шевельнулось. − …Если не забуду.
− Тада фатай! − старушка бросила свернутую в рулончик купюру. Жанна подобрала и, шаловливо зыркнув на Игоря карим оком, направилась в сторону лестницы.
Побрел домой и наш озадаченный путешественник.
Недалеко от совхозного дома, куда обычно заселялся Игорь, имелась сараюшка − щелястое строение предельной ветхости. Как-то заглянул сюда помочь хозяйке, вдохнул чудесный аромат преющей соломы и вяленого кизила, да и выпросил у тети Маши ключ и эксклюзивное право заглядывать сюда при случае. Хозяйку эту много лет назад приметил отец. Родители в отпуск ездили раздельно, отец сюда, мать − на дачу соседки. Вероятно сыну передалась нелюбовь к частнособственническим дачам и детский восторг от моря, солнца и винограда, растущего тут повсюду, куда не глянешь. Хозяйка получила двухкомнатную квартирку, будучи передовым бригадиром сборщиков винограда. Муж помер от цирроза, дочка вышла замуж и переехала в город, и осталась Мария Калюжная одна. В те времена по местной традиции она в сараюшке ставила на естественное брожение три двадцатилитровых бутыли под вино: красное, белое и кизиловое.
Сама тетя Маша вина не пила, ну разве рюмочку-другую по праздникам, а в основном продавала отдыхающим по смешной цене на поселковом рынке. Но потом случилось немыслимое − мужчины совхоза стали портиться. Раньше-то они в белых рубашках после рабочей смены культурно отдыхали с женами в широкоформатном кинотеатре или в парке культуры под оркестр медных духовых инструментов. Некоторые катались на лодках и даже ловили рыбу коту на ужин. И посмотреть на этот ежевечерний променад было приятно и даже городским завидно. А с перестройкой «что-то пошло не так», совхоз-миллионер разорился, виноград почти весь вырубили, лучшие террасы засеяли коноплей, а вчерашние передовики − кто спился, кто стал латентным наркоманом, кто уехал в город. Были такие антисоветчики, кто вообще заграницу сбежали, благо международный морской порт поглощал немалое количество крепких мужиков. Некоторые, самые несознательные, хлебнув заграничного яда тленной свободы, находили себе некрасивых европейских жен и учились жить по-новому, по-культурному, скучно, конечно, бабенка костлявая, зато в комфортном доме, при новенькой чистенькой иномарке.
И вот, в один не очень хороший день, тетю Машу в приказном порядке назначили начальником Первого, самого главного, отделения совхоза. Высокий статус уже не позволял, как рядовой работнице совхоза, стоять на рынке и на глазах односельчан торговать вином, а традиция домашнего виноделия осталась. Тогда она стала пускать в дом отдыхающих, называя их для конспирации родичами, предлагая дегустировать вино почти бесплатно. Ужасно умные соседки предложили ей такую бартерную схему: отдыхающий пьет вина сколько влезет, а сам в тетрадку записывает, на какую сумму употребил, из расчета полтинник за пол-литровый типовой объем. А как наберется приличная сумма, отдыхающий идет к хозяйке с отчетом и получает задание купить в городе дефицитную гречку, подсолнечное масло или, скажем, лекарство от давления, мозольный пластырь, на худой конец − шпроты к новогоднему столу.

Когда Игорь в конце столь опасного, но весьма познавательного путешествия очутился в пахучей тени своей сараюшки, он перво-наперво вышел в огород и ополоснулся под вялой струей теплой воды из ржавой трубы с краником на конце. Затем оторвал кусок серого ноздреватого безвкусного хлеба, откусил треть и впился зубами в розовый помидор марки «бычье сердце». Запил половиной стаканчика кизилового вина и закатил глаза к рубероиду на потолке. По извилинам мозга потекли густой струйкой слова: наныс, нищий, пойду, терновник, виноград, южные люди. Там, в голове, что-то сверкнуло, и появилась мысль. А мысль, как известно убивать нельзя, в виду ее бессмертности. И была она такова, какова она есть и больше никакакова: «Вввот оно!»
Зажег свечу перед иконкой Богородицы Владимирская, помолился и сел за школьную парту, вынесенную из соседней школы во время ремонта. Поскрипев стареньким сиденьем, открыл тетрадь и стал выводить строчку за строчкой.

«Наблюдая за поведением южных людей, вглядываясь в загорелые лица, появляется ощущение, будто все они родственники. В их среде встречается немного русских, больше украинцев, понемногу евреев, казаков, греков, армян, грузин. И все-таки они все похожи. Может быть, переженились перекрестными браками разные народы, а может жаркое солнце с морем сплавило и отполировало их в иную, самостоятельную общность, отличную от северян.
Чтобы понять южан, следует приехать «наюх» ближе к зиме. В это время побережье продувают холодные влажные ветры, пустеют набережные, пляжи, рынки. Местные грустнеют, злятся, скрываются в ветхих домах, садятся смотреть телевизор. А там, за стеклом экрана − уехавшие отдыхающие продолжают свою интересную жизнь в огромных красивых домах или загородных виллах, ездят на роскошных автомобилях, скуки ради совершают набеги на богатые магазины, влюбляются, планируют поездки заграницу, обсуждают чтобы такого съесть, чтобы похудеть, посещают ночные клубы, выигрывают в рулетку или в карты бешеные деньги.
А тут… а здесь, только и радости, что скупиться в старом магазинчике, для чего надо по лестнице скатиться наныс, чтобы потом грузно, с остановками, с тяжелыми сумками, подняться на горку, вывалить добычу на потертую клеенку дубового бабушкиного стола и вздохнуть: это же теперь надо почистить, нарезать и зажарить. А уже усталость подступает, колени болят, в спину вступило. А по телику − эти… шоп их… отдыхающие… так весело резвятся, у них-то там настоящая жизнь. И не только в курортный сезон, а круглый год, и денег у них куры не клюют, ни в чем себе не отказывают − и заползает в душу скользкая противная змеюка − зависть, которая наполняет душу, как серые тучи − некогда синее летнее небо».

Игорь встал из-за парты, размялся, постоял у иконки с догорающей свечой, вдохнул медовый аромат и спросил… кого? Наверное, совесть свою, или ангела-вдохновителя, который подает идеи, знакомит с людьми, выстраивает цепочки событий, чтобы вот так сесть и написать книгу. На этот раз, вопрос был таким: почему именно здесь, среди странных южных людей, среди нищеты и зависти − довелось приступить к новому «проекту» − к серии книг под таким высоким, как сейчас принято говорить, слоганом: «любовь изначальная, ведущая, зовущая, спасительная»… Почему его преследовал стих Йейтса про путника, идущего вдоль зарослей терновника в поисках нищего? Да вот почему: всё это здесь, вокруг − и ты, полный идей, на крыльях вдохновения, в самой гуще событий. …И только любовью можно всё это оживить, оздоровить и спасти. Иначе никак.

И снова пошло наполнение таинственным, невидимым, но вполне ощутимым током вдохновения. Ты еще сам не ведаешь, о чем и как, но уверен, стоит лишь сесть за стол, взять авторучку и − как у Пушкина − «И мысли в голове волнуются в отваге, И рифмы легкие навстречу им бегут, И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута − и стихи свободно потекут». А стишок Пушкина называется «Осень», между прочим, все та же осень, что за окном.
Чтобы не растерять, чтобы не забыть, он схватил бумагу, авторучку, но обнаружив мелкое трясение пальцев от противного возбуждения, осекся и решил сперва успокоиться. Зажег свечу, положил двенадцать поясных поклонов, прочел шепотом предначинательную молитву, затем «Царю небесный…», постоял в тишине, прислушиваясь к мерным ударам сердца − и только после этого сел за старенькую скрипучую нищенскую парту, раскрыл тетрадь на чистом непорочном листе и принялся плести словесную вязь:

«Каждому человеку приходится попадать в ситуации, когда силы оставляют, и на место пульсации жизни приходит слабость, неуверенность и даже отчаяние.
На что мы способны при воспалении легких, когда температура подскакивает до сорока, озноб сменяет горячка, а сознание, не желая подчиняться повелениям мозга, растворяется в омуте вялотекущей темноты. Или каково стоять у деревянного ящика с бледно-желтым телом друга, с которым совсем недавно играл в мяч, шутил, чувствуя в груди приятные импульсы единодушия, взаимного понимания с полуслова; а в двух шагах зияет глубокая яма, в которую через несколько тягучих минут дюжие пьяные мужики на веревках опустят твоего друга… Впрочем, какого друга? – тело, всего-то останки телесной оболочки, покинутые вечной душой усопшего. Вряд ли найдется в подобной ситуации кто-либо, не примеривший на себе участь покойника, кто не пытался себя, любимого, представить лежащим в типовой упаковке с перспективой погружения в земляную яму.
Как хорошо было бы, если б человек в нормативный срок шагал по улице и вдруг – раз! – исчез, растворился, перешел в иной мир, а из документов стерлись бы все его данные, а также воспоминания о нем друзей и родичей. Ну, преставился человек, пере-ставился, растворился, перелетел в другое измерение – и ладно. Никакой трагедии, надрывных рыданий или еще хуже – тихой сиротской слезы. Просто человек отработал нормативное количество человеко-дней, сказал нужные слова, посадил аллею деревьев, вырастил сколько-то детей, дом построил, спас от нежданной смерти ближнего – ну и всё. Господь узрел: готова душа сия на суд Божий, послал ангелов, они подхватили её подмышки и поставили пред очи Судии всех судей. Всё чисто, красиво, законно и даже стерильно. Ан нет – иди и смотри, как тебя опередили близкие и показали на своем примере, что станет лично с тобой, чтобы ты подумал, одумался − и от зла и безумия переступил в область добра и света.
Все в этой жизни не просто так, никакой случайности или несправедливости. Что заслужил, то и получай. И все же, это настолько по-человечески – желать света во тьме, тишины в оглушающем грохоте, добра в окружающем и всюду проникающем зле, тепла в мороз, и сытости в голод. В душе каждого человека живут воспоминания о полётах души в младенчестве, когда ангелы нас подхватывали и возносили в райские высоты. Зачем? А чтобы мы запоминали эту совершенную красоту царства небесного, своё вечное родство с прекрасной вселенной торжества любви. Чтобы потом всю жизнь от первого крика в роддоме до последнего вздоха на смертном одре тянулись всем существом туда, домой! …Откуда тянутся к нам отеческие руки Господа, Пресвятой Матери Его и нашей тоже, где ждут нас объятия отцов, старших друзей, опередивших нас, заботливые огненные крылья ангелов.
Но как порой замысловато, по сложнейшей траектории, долетают до нас пламенные лучи из царства вечного света! Какие странные носители истины используются для того, чтобы отвлечь от ежедневной суеты, сладостных дурных привычек и заставить оторвать бегающий взгляд по земной грязи с пылью и поднять глаза – зеркало души – к родным зовущим небесам. Да и враг не дремлет и всюду чинит препятствия. Вот в Библии сказано, что вино веселит сердце человека, а невидимый враг зудит: выпей еще, а потом еще, ну и вдогонку на посошок сто пятьдесят – и вот человек уже вовсе не веселый, а тяжелый, мрачный, злой, готовый взять в руки оружие, нож, топор – далее смотри статистику преступлений на почве пьянства.
А насколько изменилось понятие любовь – от изначальной жертвенности во имя ближнего, до «давай займемся любовью по-быстрому». И вот уже бывший младенец, в памяти которого по-прежнему живут дивные картины из царства небесного, бьется головой об стену и воет, как подраненный волк: где свет!, где доброта!, где радость? Почему окрест одна ложь, мрак и предательство! Почему иду с сумкой бутылок на день рождения, почему, подняв стакан с водкой, от души желаю счастья, любви, веселья и благополучия, а заканчивается праздник в помойной яме с разбитым лицом, вывернутыми карманами и с таким жутким похмельем, будто уже рухнул в ад на вечные мучения. И почему, словно издеваясь над неудачливым счастливцем, на дне помойки в его душе, как в старом кино, на миг-другой вдруг зажжётся экран и оживут прекрасные пейзажи, красивые люди, пронизанные ароматным, ликующим светом. Наверное, чтобы встал бедолага, отряхнулся и похромал туда, откуда слышится ангельский хор, откуда изливаются потоки солнца, откуда приходит помощь и силы на преодоление земного притяжения».
Игорь остановился, глянул в окно, в приоткрытую дверь − черная южная ночь окутала землю. Откуда же в таком случае ощущение света − незримого, ласкового, теплого. Как святитель в детстве вышел во двор и вдруг увидел землю, окутанную светом − сиял каждый человек, животинка, каждый кустик и деревце, даже любой ничтожный камешек и капелька воды − всё обнимала и всех согревала великая Любовь Божия − и потянулся младенец к Небесам и зарыдал: «Я твой, Боже! Твой, твой навсегда!»

…А откуда эти протекающие мимо картины описываемых событий, лица живых и умерших людей − этого бояться или наоборот − радоваться? Да не нужно ничего делать − ни прыгать от радости, ни плакать от горя, ни трястись от страха… А просто замри, превратись в слух, обрати внимание внутрь себя и с каждым протяжным вздохом мысленно призывай Иисуса Сладчайшего, всемилостивого, зовущего в Царство света невечернего.
Ну вот, а теперь, как принято у южных людей − с горки наныс. Голова налилась свинцом, зажглась боль в ногах, по всему позвоночнику потекли струи горячей боли. Он едва успел прошептать благодарственную молитву, как тело само приняло горизонтальное положение, рассеялась боль и − унесло его в неведомые светлые дали, где среди белых риз сияли ангелы и святые протягивали к нему свои руки.

Ранним утром Игоря разбудил мальчик Егорка, сынок той самой Жанны, которая посылала приезжему недвусмысленные игривые намеки на потребность сближения, чем весьма настораживала. Зато сынок ее был просто одно сплошное очарование − хитрющий, невоспитанный, горластый, но крайне веселый и добрый малый. В то утро Егорка не пошел ни в школу, ни в детский сад, ни к бабушке собирать фрукты-ягоды, а решил заглянуть в гости в дяде Игорю, городскому, странному, а поэтому интересному во всех отношениях отдыхающему. Мальчик не позволял называть себя маленьким, ощущая себя единственным мужиком в доме, поэтому Игорь придумал для него такую формулу: мужчина компактной комплектации. Видимо, наукоёмкость фразы мальчику понравилась, и он милостиво согласился так называться. Вообще-то Егорка не был капризным избалованным ребенком. В совместных походах с Игорем на море через перевал или на рыбалке он довольствовался куском хлеба с помидором, консервами, «ничейными» сливами или кизилом из заброшенного школьного сада. Во время пешего перехода по жаре сквозь колючий кустарник мальчик не ныл, не жаловался, а лишь сопел и топал всегда впереди, размахивая руками, победоносно озираясь на городского недотёпу.
Одна лишь страсть была у ребенка, но очень сильная, которая могла со временем заставить его даже пойти на преступление. Егорка фанатично любил кизиловые конфеты-«жевачки», которые изготавливала мама Жанна в промышленных масштабах у себя на кухне, разумеется на продажу. Когда из соседнего дома раздавались пронзительные вопли Жанны и крик Егорки, соседи знали: сынок очередной раз поддался соблазну и попытался умыкнуть жменю маминых конфет.
Игорь однажды на городском рынке среди снующей толпы увидел Жанну за прилавком. Она была восхитительна! В торговую деятельность одновременно были включены длинные загорелые руки, огромные карие глаза, гибкий стан, яркий полные губы и весь регистр богатого голоса, от умоляюще-соблазнительных до гортанно-трубных тембров. За полчаса наблюдения Игоря из-за баклажаново-помидорной засады, Жанна продала половину фирменных конфет, обругала милиционера, дала подзатыльник воришке, выпила литровую бутылку пепси и, передав временные права на продажу соседке по прилавку, убежала в туалет, о чем не преминула сообщить всему рынку, что она по-быстрому, по малой нужде, поэтому чтобы ни-ни. Именно в ту минуту Игорь подошел к прилавку с конфетами, купил кулёк кондитерской продукции и быстро отошел в сторону, чтобы не смущать Жанну, которая вот-вот должна появиться. Он попробовал на вкус конфету, удивился приятному кисло-сладкому вкусу и вдруг услышал гром средь ясного неба! Жанна вернулась к прилавку, соседка показала пальцем на Игоря, только что купившему кулек конфет, не торгуясь, − и вот Жанна кричит звонким голосом на весь рынок: «Соседушка, может подождешь меня, вместе пойдем!? Я знаю тут рядом хороший ресторан, можем зайти, отпраздновать встречу!» Увидев как Игорь, присел как можно ниже, чтобы укрыться от всеобщего внимания за горой сладкого перца, и чуть не ползком отступает в сторону выхода, Жанна завопила напоследок: «Какой мущщиина ухооодит! А ведь любовь была так возможна! А кому конфеты жевательные кизиловые! Максимальный дисконт! Налетай, кончаются!»
С того позорного случая, Игорь старался не попадаться на глаза громогласной женщине, а если улизнуть не удавалось, сухо здоровался и, по-девичьи опустив очи долу, поспешно удалялся. Впрочем, дома Жанна была другой − томно-ленивой, расслабленной, но глаза ее с шальными молниями все равно не давали покоя.
− МамЖанна уехала в город, − радостно сообщил Егорка, плюхнувшись на скрипучие нары, прямо на левую ногу отдыхающему. − Бабка болеет. Так что я свободен. Пойдем на дело?
− На какое?.. Дело? − размахивая тяжелой головой, спросил Игорь, подозревая нехорошее.
− Да так, мелочи жизни, − махнул рукой мальчик, подтверждая самые худшие опасения. − Мы сейчас заглянем к нам домой на секундочку, а потом − куда хочешь.
− Та-а-ак, кажется понятно, − прогудел Игорь.
Он из чисто педагогических соображений, вонзил суровый взыскующий взор в хитрющие глазенки мальчика. Ни малейшего раскаяния, ни смущения там не обнаружив, взрослый дядя пробурчал из курса по литературе средней школы:
− «Я знал одной лишь думы власть. Одну, но пламенную страсть: Она, как червь, во мне жила, Изгрызла душу и сожгла».
− Чииивооо!.. − пропищал юный преступник, даже не думая отводить наглого взгляда.
− Признавайся, воришка, для чего ты меня втягиваешь в преступное сообщество? На стрёме стоять? Или хочешь подставить меня под статью УК?
− Подумаешь, мы только домой заглянем на минуточку − и сразу на речку. Помнишь, я обещал тебе показать самое рыбное место в мире.
− Оно, конечно, рыбное место, такое секретное, что мне никто о нем ни полслова… − промычал Игорь, которому очень захотелось наловить ведро форели, зажарить на костре и грубо, с чавканьем, употребить. − Это безусловно очень важно и соблазнительно…
− Так побежали! − мальчик схватил дядю за руку и прямо в трусах потащил на улицу.
− Э, нет, так не пойдет! − остановил его Игорь, натягивая брюки с толстовкой. − Необходимо сначала разработать план операции. Ведь нам предстоит стать разведчиками!
− Ага, − кивнул мальчик, − разведчиками. Точно.
− А ты, в случае моего ранения, сможешь наложить повязку на рану?
− Конечно! − кивнул тот. − И зеленкой помажу.
− А шину на сломанную ногу сумеешь наложить? − продолжил взрослый дядя, рисуя буквы на обрывке тетрадного листочка.
− Ага, есть у нас в гараже старая шина от мотоцикла, − обстоятельно предположил юный разведчик. − Можем взять. В разведку. А как мне тебя называть? Товарищ ваше благородие?
− Нет, просто − мой генерал. А я к тебе буду обращаться − юнармеец. Сойдет?
− Сойдет, так давай, пойдем уже!
У подъезда, где проживал Егорка, Игорь остановил соратника, протянул ему почтовый конверт.
− Вот, Егор, возьмешь кулек конфет, а этот документ положишь на видное место.
− Что это? − испугался мальчик слова «документ». − Зачем?
− Там деньги за конфеты и записка, в которой я написал: «Это деньги за кулек конфет. Простите, я уговорил Егора мне продать. Уж очень вкусные!»
− Да зачем? − спросил мальчик, выкатив глаза. − Можно же так взять!
− Понимаешь, Егорушка, если «так взять» − это воровство. За это можно и в тюрьму угодить. А когда деньги платишь, то это − товарно-денежная операция. И за это можно рассчитывать на благодарность. Теперь понял?
− Ага, − кивнул мальчик, схватил конверт, скрылся за дверью и через минуту вышел во двор с кульком конфет, которыми успел набить рот до отказа.
В тот день Игорю на самом деле удалось наловить ведро форели в тайном месте на излучине горной речки с голубоватой стремительной водой в окружении высоких зарослей осоки. Азарт по мере наполнения ведра добычей остывал. Мальчик на костре жарил рыбку, протягивая рыбаку на ладошке кулинарную композицию, не забывая и себя. Видимо пришло более-менее спокойное время, когда уже стало можно. И мальчик завел разговор, который назревал с самого утра.
− Мой генерал дядя Игорь, разрешите обратиться?
− А ты не мог бы очищать рыбку от костей и совать мне в рот в виде филе? Руки-то у меня заняты, я видишь ли, просто обязан второе ведро наловить. Так ты о чем?
− Мой генерал, я тут с мамкой поговорил…
− Не с мамкой, а мамой! Что ты, как хулиган невоспитанный! Мама − это практически святой для тебя человек!
− Ага! − выпалил Егорка и протянул очередную порцию: − Вот без костей, мой генерал, разевай рот!
− Спасибо, юнармеец! Как вкусно-то! Ты сегодня просто в ударе!
− Слышь, мой генерал, − вернул разговор в нужное русло мальчик, − а ты на мамке женишься? То есть, на святой маме Жанне?
− Ну, во-первых, я уже несколько женат, − терпеливо пояснил Игорь, забрасывая блесну на самую глубину затончика, где не прекращалась рыбная активность. − А у нас многоженство запрещено. Пока еще. Это раз. Во-вторых я твою практически святую маму, простите, боюсь.
− Да я тоже… Она кааак даст леща, аж искры из глаз!
− Ну, мне тоже иногда хочется лещом тебя осадить. Когда хулиганить начинаешь. И сдерживаюсь только благодаря строгому воспитанию в военной среде.
− А ты женись на мамке и можешь лупить меня хоть каждый день! Я же не против!
− Ты забыл о первых двух пунктах нашего священного устава.
− А, ну да, − шмыгнул юный переговорщик. − И что, никак нельзя? Ну, чтобы я твоим юнармейцем навсегда сделался?
− Можно, − примирительно произнес рыбак, выуживая сверкающую на солнце форель. − Держи добычу! Тааак. Дело в том, что у меня кровавых детей нет. То есть кровных. Но есть двадцать духовных детей − моих крестников. И за них я несу ответственность не меньше, чем за крова… кровных. Вот скажи, Егор, ты крещенный?
− Да, меня бабка крестила, в детстве.
− А что же крестик не носишь?
− Я его уже два раза терял. Бабке надоело тратить деньги, она махнула рукой и сказала: так ходи, нехристем окаянным.
− Ну ладно, хорошо, это мы поправим. А если ты крещеный христианин, то почему в церковь не ходишь?
− Да я сам боюсь, а бабка со двора не выходит. У нее ноги болят и голова крутится. А мамка… мама святая, сам знаешь, бизнес делает. Говорит, меня кормить-одевать надо. А что?
− А то: получается, что крестная у тебя есть, но обязанностей своих она не выполняет. Ведь крестный обязан водить тебя в храм, учить молиться, поститься, причащаться. А если твоя духовная мать, то есть крестная бабушка, этим с тобой не занимается, значит, эта должность вакантна. И это, в свою очередь означает, что я вполне могу стать для тебя исполняющим обязанности крестного. То есть, ты станешь моим духовным сыном. Понимаешь?
− Да хоть духовным, хоть чушкой, хоть тушкой, только возьми меня к себе, крёсный! А?
− Возьму, − спокойно кивнул Игорь, наполнив второе ведро, свертывая рыбалку. − Всё, хватит жадничать. Давай теперь спокойно поедим. И спокойно поговорим. Мне же теперь необходимо многое объяснить. Думаешь, это просто так − сделаться крестным! Это, мой юный друг, большая ответственность. С обеих сторон!
− А я уже готов! Мой генерал, мой крёсный! Баааттяяаа! − бросился мальчик на шею Игорю, измазав его светлую толстовку рыбьим жиром вперемежку с черным пеплом костра.
− Отставить, юнармеец! − строго произнес «его генерал», разглядывая пятна грязи на чистой с утра толстовке. − Не будем уподобляться капризным девчонкам! Мы с тобой парни военные, суровые, аскетичные! Поэтому − жарить, есть и слушать уставные положения!
− Есть, мой генерал! − отчеканил Егорка, вытянувшись в струну. − А кофту твою я сам выстираю, не боись! И устав твой наизусть выучу. Век воли не видать!.. Ну, то есть, обещаю!
− Почему-то сейчас я тебе верю! Ранее полученную команду − исполнять! − И, наблюдая веселую суету мальчишки, подсказал: − Подложи-ка дровишек в костер. А я пока рыбку стану на шампуры нанизывать. А вообще-то вы, юнармеец, сегодня молодцом! Хвалю!
− Рад стараться, ваш благородь! Ну, то есть этсама − служу России!
− И это правильно.
И устроили они пиршество, зажарили полведра форели, и смачно употребили. …Под «уставные поучения» свеженазначенного крестного, которые мальчик слушал очень внимательно. Чтобы потом повторить по памяти.
И даже завернули оставшуюся половину жареной рыбы в два пакета − один маме Жанне, другой − тете Маше. Мама не отругала сына за пропажу кулька конфет, а наоборот похвалила за помощь матери в реализации товара, с аппетитом жуя вкусную свежую форель, поглядывая на сына с уважением, как на мужчину в доме. Получил свою долю благодарности от тети Маши и Игорь − одинокие женщины, даже если и южные, очень уважают мужское внимание.
За ужином тетя Маша предложила погрузиться в омут ностальгии. Со вздохом стала вспоминать, как хорошо они жили при советской власти, какой богатый был совхоз. Игорь занял любимое место на тесной кухоньке, что в углу, между холодильником, столом, у распахнутого окна. И только Игорь расслабился, только унесся в неоднозначное прошлое, как старушка принялась ругать нынешнее руководство. Игорь прервал поток проклятий и спросил:
− С кем вы сейчас говорите?
− Так, это − Ельцын, Чубайс…
− А разве они здесь?
− Нет, слава Богу! А то бы я их...
− Так, стоп! − Игорь понизил голос и проникновенно сказал: − А если их тут нет, то кому вы сейчас обращаете проклятья? Не мне же?
− Нет, тебя я люблю и ни за что проклинать не стану… − Потом вдруг осеклась, прикрыла рот ладонью и шепотом произнесла: − Так я что же… с лукавым говорю?
− Ну вот, сами во всем и разобрались. А общаться с лукавым − это душу осквернять. Опасно! Вы уж, когда в церковь пойдете, священнику исповедайте, а то можете разом все потерять. А этой черной сущности только и надо, чтобы вы разгневались и зло ко злу приложили. А ведь гнев − смертный грех, за это на Суде Божием отправляют в геенну…
− Ой, сыночка, − взмолилась тетя Маша, − ты уж помоги мне приготовиться к исповеди, да в церкви рядом постой, а то… страшно ведь стало.
− Помогу, конечно, − кивнул Игорь. − А вообще-то в Библии сказано, что любая власть от Бога. Почему нам дана именно такая, мы скорей всего поймем попозже или вообще после смерти на Страшном суде. А сейчас, просто смиренно принимаем всё, что с нами случается − и стараемся жить в мире и покое. Ведь при любой власти вы жили не так уж и плохо − сыты, одеты, квартира у вас хорошая, а уж сараюшка − просто чудо как хороша. Народ вас ценит и уважает, за труд честный и правильный образ жизни. В церковь опять же ходите, молитесь за мужа, детей, за меня, убогого. Так что вы, тетя Маша, счастливый человек!
− Это точно, − улыбнулась она. − Ты, Игорек, почаще мне это говори. Ладно? А то как насмотрюсь телевизора, так и ругаться начинаю. Знаю, что плохо, а все равно удержаться не могу.
− А наше мороженое в морозилке еще осталось?
− Ой, конечно! Ты же целую коробку купил!
− Так ведь дешевое и вкусное оно у вас. Давайте по порции съедим!
Ну, а дальше пошла ностальгия. Игорь, включил радио «Ностальжи», фоном зазвучала песня «Желтый дождь стучит по крышам» в исполнении Ухналева. Игорь, как хворост в костер, подбрасывал воспоминания о рыбалке, о купании на море, вечерних кострах под звездами. И даже то, как они вместе копали картошку, как рвали орехи в лесу, как солили помидоры и закапывали в подполье в сараюшке, как собирали виноград и кизил для вина − даже это вспоминалось как нечто приятное.
Наконец, тетя Маша поднялась и поковыляла в спальню.
− Всё, уморилась бабка! А ты, Игорек, где хочешь, там и располагайся: хоть в комнатке своей, хоть в сараюшке…
− А можно мне на крыше поваляться? Там сейчас тепло от рубероида нагретого. − Он показал рукой в окно. − А вон и Егорка меня ждет. Бродит под окнами, мается. Видно перед сном хочет поделиться своими мальчишескими подвигами.
− Так поднимись по лестнице, там люк на крышу всегда открыт. Возьми мороженое для мальца. Пусть полакомится хулиган. А я сегодня спать буду, как дитё малое! Уж, так ты меня обрадовал, так успокоил!
А ночью, необычайно теплой звездной ночью, Игорь с Егоркой лежали на плоской крыше совхозного дома. Отчаянно трещали сверчки. Издалека доносились звуки электрогитары из шашлычной, «шо наныс» и чуть правее старого магазина − там справляли юбилей директору школы, с вручением грамот, выговоров и культурными танцами до рассвета. Егорка съел мороженое, вытер ладони о футболку практичного серо-бурого цвета и торжественно изрек:
− Хорошо жить!
− А жить хорошо − еще лучше! − продолжил Игорь цитату из «Кавказской пленницы».
Мужчины − один потрепанный жизнью, другой − компактной комплектации − любовались россыпью ярких звезд по черному южному небу, и на душе у них был мир и покой.

Другие произведения автора:

Царский телохранитель

Меморандум часть 2 Суровин

На Голгофе

Рейтинг: 0Голосов: 0224 просмотра

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!

Добавить комментарий

RSS-лента комментариев