Золотой гроб

 

Ужасные приключения, выпавшие на долю простых российских туристов, которыми руководило романтичное намерение покорить на байдарках тихую и задумчивую  реку Керженец

 

Автор сообщает, что вся эта история абсолютно правдива, поскольку она ему приснилась. А раз приснилась - значит, была! Ведь верит же  просвещенный читатель таблице Менделеева, которая, как известно, также пришла в голову Дмитрию Ивановичу во сне.

 

Так что,  если в тексте фамилии и названия населенных пунктов случайно совпадут с реальными, то пусть однофамильцы и односельчане не обижаются: чего только не приснится в наше  беспокойное время...

 

Часть первая

МИШКА

Плотник Палыч сидел под кучевыми облаками на стропилах строящейся избы и хрипло кричал вниз напарнику:

- Федьк, а Федьк, у меня молоток упал. Ты его, часом, не словил?

Так мы и не узнаем, поймал ли Федор плотницкий инструмент. Может, и сплоховал по причине замедленной реакции.

Замедленная реакция - явление на Руси эпохальное и обязательное. Как, например, день и ночь. Начинает, скажем, день свое победоносное шествие в 11.00 по камчатскому времени от разбитого солдатскими сапожищами соснового крыльца плохонького магазинчика на крошечном островке имени Макара Ратманова и, набирая силу и мощь, девятым валом прокатывается через тундру и таежную Сибирь, через Урал, по всей великой стране в сторону Ивангорода, грубо сметая на своем пути все, к чему с большим трепетом относится Всероссийское общество трезвости. Зато до 11.00 водку, хоть тресни, не продают. Знай Макар Ратманов двести лет назад, что отправной точкой всех несчастий на Руси будет открытый им островок, ни за что бы не стал первопроходцем. Бросил бы службу во славу России и тихо закончил бы свою жизнь в  имении под Тулой, в благочинии да в окружении многочисленных детей и внуков.

Ну, да бог с ним, с Макаром-первоткрывателем.... 

Зато Палыча голыми руками не возьмешь. Будь у него за плечами не три класса образования, а, скажем, десятилетка, то он бы мог прославиться на поприще, которое принято называть дипломатическим. Дипломат он был отменный и хитрый до отчаяния. Именно его мужики всегда посылали за водкой в райцентр, до которого на грузовике десять минут езды.

Палыч с колхозным шофером, пробиваясь по заснеженным улицам, прибывал к открытию магазина, делал доброе лицо и говорил полнощекой продавщице:

- Продай-кось, барышня, мне буханочку хлебушка, да колбаски с полкило, вот этой, кооперативной, да сала вот этого соленого. А коли не жалко, так и порежь на кусочки, потоньше. Ножа-то у меня нету.

Великодушная барышня тонко нарезала хлеб, колбасу, сало, а Палыч заговорщицки просил «уж заодно» продать ему и заветную литровочку.

- Да вы что, гражданин, не знаете что ли, водка у нас продается с 11.00! – возмущенно рокотала барышня.

- А-а-а, - понимающе говорил Палыч. – Ну тогда ладно, тогда я пошел.

- А хлеб, а колбаса, а сало?! - повышала голос барышня. - Куда мне теперь это девать-то?

- Так и мне колбаса без водки без надобности. Зачем я на нее тратиться стану? - удивлялся Палыч.

- Нет, бери! - начинала закипать барышня. – Разрезал – значит, бери!

- Звиняй, сударыня, я не резал! Все видели, - и, наклонившись к очумевшей от подобного нахальства продавщице, шептал:

- Давай-кось лутше, голубушка, придем к консесюсю… - и хитро щурился, с трудом выговорив надоевшее по телеку слово.

В итоге ударник плотницкого труда всегда находил консенсус с отличниками советской торговли, и заветная литровочка перекочевывала из ящиков торговой сети на утренний стол пролетариата.

В каком часовом поясе проживает плотник Федька, нам и знать не обязательно. Если встретите где мужика с отпечатком палычевского инструмента на лбу - так он Федька и есть. И гадать нечего.

Сколько же их, горемык, сельских и городских пролетариев и пьющих интеллектуалов всех отраслей народного хозяйства, получат по лбу в шлейфе девятого вала на востоке к тому времени, как стрелка часов на самом западном рубеже родины-матери подойдет к 11.00, - вообще никакому подсчету не поддается. Поэтому ловить кувалды и другие плотницкие инструменты, делать все серьезные дела, а также совершать осознанные поступки надо до открытия гастрономического отдела. Россия, брат ты мой… Это на Западе сутки делятся на день и ночь, а у нас – на до и после закрытия магазина.

Словом, вовремя все надо делать, вовремя! Вон и мой друг Мишка Волков, как ни встретимся, так сразу и пытает:

- Когда же мы поедем на Керженец, Иван? Вся жизнь пролетит, а байдарки так и останутся сухими. Поехали, я тебе говорю!

Если перефразировать Владимира Высоцкого, то лучше реки Керженец может быть только лесная красавица - река Керженец в тех ее местах, где еще не бывал. Помилуй Бог, не хочу обижать обитателей берегов Ветлуги, Усты, Линды и других  рек и речек романтического Заволжья, но синие заводи и легкий голубой воздух среди янтарных сосен лесного Керженца завораживают,  настраивают на самые хорошие мысли и вылечивают от сплина – извечного спутника  бывших строителей социализма.

Это байдарочное путешествие по Керженцу мы с Мишкой собирались совершить каждое лето. Но каждое лето вихрь неотложных дел захватывал наши погрузневшие от чревоугодия тела, бросал их в рабочие командировки, удерживал у телевизоров или в вечернем пивном баре на «Скобе»... Словом, на любимом с далекого детства Керженце мы не были сто лет.

- Все, поедем! - сказал во время очередной встречи Мишка. - Плевать на все обстоятельства!

Тут нужно кое-что пояснить. В Мишке есть классические задатки настоящего организатора и руководителя, которыми исстари богата русская земля. Когда он что-то твердо решает, ему действительно плевать на все мешающие обстоятельства. При необходимости он бы непременно повторил подвиг Александра Матросова и посмертно получил бы звание Героя. Правда, потом наверняка бы выяснилось, что амбразуру надо было закрывать не ту. И не в это время. Да и не грудью... Да что там, вообще могло случиться, что это оказался бы свой дот, а не вражеский, да и не дот вовсе, а окошко от подвала - а в подвале, как в падучей, тарахтит компрессор. Но и на эти неожиданно выявленные недоразумения Мишка бы плевал, поскольку Мишка был взращен в советской стране, а нашему человеку, как известно, все по фигу. На амбразуры бросаются все кто ни попадя, и потому у нас так много Героев Советского Союза.

C Михаилом мы подружились в нашей альма матер, на факультетском комсомольском собрании.

Судили несознательного комсомольца, который на студенческой вечеринке в общежитии инициировал распевание антиреволюционного пасквиля на мотив известной революционной песни:

Смело, товарищи, но-о-о-гу,

Дружно прострелим в бою.

Вашу войну и трево-о-огу,

Видели мы на ...ую!

Песня была сплошь неприличной и, по словам комсорга факультета Юры Розенблюма, клеветнически очерняла великое историческое значение социалистической революции и извращала революционный дух рабочих и крестьян. Автором текста оказался сам вокалист - студент, отличник, неутомимый общественник и впоследствии мой закадычный друг Михаил Волков. Студенты пели ее дружно, громко, прихлопывая в такт песни по табуретам. А происходило это в год, когда анекдоты о советской власти и социализме уже рассказывали по телевизору, – свое победоносное шествие заканчивала Перестройка.

По давно принятой традиции, об этом случае кто-то стремительно стукнул в соответствующую «контору», которая на последнем вздохе своего могущества и авторитета еще пыталась влиять на ситуацию.

«Контора» с бюстом Дзержинского на входе располагалась в двух шагах от нашего факультета - на улице Воробьева, поэтому «казачок» мог слетать туда даже зимой, не надевая шапки и не успев застудиться. 

Мишку вызвали в деканат на второй день после вечеринки, где с ним без свидетелей начал беседу молодой человек c внимательными серыми глазами и в костюме черного цвета. Молодой человек, стараясь не выказывать своего панического волнения (первый месяц службы в КГБ и первое дело об антисоветской пропаганде путем сочинительства стихов пасквильного характера), усадил Михаила напротив, достал бумагу и стал строго задавать всякие вопросы. Ответы он записывал на ту же бумажку. Лицо его при этом сохраняло важность опытного и неподкупного чекиста.

После общих вопросов, принятых в практике работы с подследственными – «как зовут, где и когда родился, судим/не судим» и прочее - университетский поэт-песенник наконец догадался о причине визита сероглазого. А когда догадался, то сначала разнервничался, а потом так заорал на следователя, что тот вздрогнул, а у деканата собралась толпа праздно шатающихся студентов.

- Ты чего сюда пришел, Пинкертон хренов?! Чего ты вынюхиваешь, Дзержинский недорезанный! - орал Михаил.

Молодой человек смутился, покраснел и сказал, что если гражданин Волков не хочет по-хорошему сам во всем сознаться, тогда с ним придется говорить в другом месте. После этого он попросил подозреваемого в антисоветской пропаганде выйти.

Мишка ушел, но прежде чем хлопнуть дверью, на глазах у зевак посоветовал сгорающему от стыда кэгэбэшнику, чтобы тот лучше шел работать на производство и приносил обществу пользу, а не поганил жизнь всем честным людям своей гадкой возней.

- Рыцари плаща и кинжала хреновы! Да вы же свою совесть вместе с плащом продали и пропили, а поэтому на голой жопе отовсюду виден только кинжал! - орал он, выйдя в коридор и, наконец, хлопнув дверью. - Вы народу колбасы дайте, задолбали лозунгами, да еще ходят, вынюхивают тут всякое… Балбесы!

«Ни фига себе влип...» - трясущимися руками молодой человек запихивал листок с протоколом допроса в папку. Отправляясь на службу в органы, он и представить себе не мог, что его, пусть и практиканта, но, тем не менее, серьезного штатного сотрудника величественной службы назовут балбесом, да еще и с голой жопой! И все это произойдет на глазах у девушек, к которым он относился с волнительным благоговением и даже собирался жениться.

Насчет балбесов Михаил явно погорячился. Приходить они больше не стали, но вызвали к себе парторга вуза и там «накачали» струхнувшего по инерции старичка так, что, вернувшись в ректорат, парторг сразу заявил о том, что студент-антисоветчик должен быть непременно отчислен из университета.

За Мишку вступилась добрая деканша:

- Если мы будем исключать отличников за обыкновенную мальчишескую выходку, кто же тогда у нас учиться станет? - сокрушалась она в ректорате. - И потом, чем мы будем мотивировать отчисление Волкова? На всем курсе он один на красный диплом может вытянуть, и с посещаемостью у него проблем нет.

Насчет дисциплины студента Волкова деканша ничего не сказала. Грешки за Михаилом водились.

После долгих дебатов было решено разобрать «дело» проштрафившегося студента на комсомольском собрании, а уладить дело с кэгэбэшниками собрался сам ректор Угодчиков - благо, его фамилия высоко ценилась у областного партийного начальства и оно могло сказать свое веское слово.

На специально состоявшемся по этому поводу комсомольском собрании Мишке объявили строгий выговор. Но перед голосованием выяснилось, что на комсомольце Волкове уже несколько лет висят еще два выговора: один - за грубое высказывание в адрес руководства стройотряда, а второй – строгий, за драку, учиненную также в стройотряде, но уже на третьем курсе.

По ранжиру, вслед за строгачом должно было следовать исключение из комсомола. Взять на себя такой грех консервативное комсомольское руководство вуза не смогло, потому что после подобного инцидента могли последовать оргвыводы и в отношении их самих со стороны областной комсомольской организации.

Правда, в это время областному комсомольскому начальству молодежные дела в вузе были уже глубоко по фигу, оно суматошно зарабатывало себе денежки во всевозможных фондах, кооперативах и финансовых компаниях, числясь там консультантами. Но рядовые университетские комсомольцы об этом ничего не знали и после вялых споров остановились на том, что пора расходиться.

- Товарищи комсомольцы! - взволнованно воскликнула секретарь собрания Леночка Пухова. - А как же Волков?

- Так сами же говорите, что еще один выговор нельзя!

Выход нашел Юра Розенблюм. Он предложил прежние взыскания с Волкова снять и уж затем наложить новое.

- Да, но в повестке сегодняшнего собрания у нас стоит пункт о наказании комсомольца Волкова, а не о снятии прежних его взысканий! – выкрикнула  подлая секретарь собрания.

- Ничего, - ответил тертый в протокольных делах Юра. - Снятие взыскания мы оформим прошлым собранием, а новое взыскание - сегодняшним.

«За» снятие взысканий, борясь с сонной одурью, проголосовали все, а за новый выговор уже никто голосовать не стал. Тогда измученный председатель собрания предложил хотя бы «поставить ему на вид». За «поставить на вид» быстренько проголосовали все. Студенты - народ грамотный: «поставить на вид» и «антисоветская пропаганда путем сочинительства стихов пасквильного характера» еще лет пять назад были в разных весовых категориях. И ехал бы сейчас новоявленный антисоветчик Михаил Волков в крытом вагоне на лесоповал далекой Сибири.

Дело замялось, но мстительный Мишка и его диссидентски настроенные дружки стали вычислять, кто настучал в КГБ. Все сошлись на том, что «казачок» - не кто иной, как «писатель» Шурик Носков, женатый и надменный выскочка, единственный из студентов владелец личного автомобиля, подаренного высокопоставленным тестем, начальником ГАИ всей области.

Шурик еще на первом курсе занялся неблагодарным писательским трудом и тиснул в молодежной газете два рассказика о студенческом житье-бытье. После громкой публикации Шурик уверился, что у него незаурядный писательский талант, и пророчил себе великое будущее. Он думал, сочинял, писал, рвал написанное и бросал клочки в корзину, и снова писал. Шурик творил. Яркие поэтичные слова, уложенные в русло прозы, так неудержимо рвались попасть на бумагу, будто их скопом выпускали из заточения. Шурик стал рассылать свои произведения в разные литературные издания. Ему вежливо отвечали, что-де тематика вашего произведения не соответствует направлению журнала.

Его менее талантливые однокашники подсмеивались над усилиями Шурика на литературном поприще и советовали ему плюнуть на это дело. Такие советы задевали ранимую душу молодого писателя, и однажды один из трудов Шурика отправился не по адресу литературного журнала, а прямиком в дом со строгими серыми колоннами на улице Воробьева, к серьезным сероглазым людям. Там труд с удовольствием приняли, по достоинству оценили и намекнули, что будут рады и последующим произведениям. С тех пор Шурик регулярно отправлял свои новые рассказы по известному адресу.  Все они начинались на удивление одинаково: «Доношу до вашего сведения, что...».

На занятия Шурик приезжал на горящих красным заревом «Жигулях» и под завистливым взглядом «безлошадных» доцентов и профессоров ставил автомобиль на небольшую автостоянку около главного корпуса, где уже стояли «Жигули» всех проректоров и «Волга» самого ректора.

Шурик еще и раньше подозревался в том, что регулярно стучит сероглазым людям о том, кто и чем дышит на факультете, но за руку поймать его было невозможно. Были только косвенные доказательства его стукачества: из всех скандалов и недоразумений, сопровождавших студенческие вечеринки, он всегда выходил чистеньким.

Отомстили Шурику до гениальности просто. Взяли и подкинули в бардачок его красавца-автомобиля женские трусики, губную помаду да женскую перчатку (она третью неделю без дела валялась на столе у вахтера общежития; где раздобыли женские трусики, доподлинно неизвестно). Шурик целую неделю приезжал, как обычно, надменный и гордый, ставил свою машину рядом с ректорской, и все уже стали думать, что мина не сработала. Но однажды в дождливый понедельник грустный писатель приехал на занятия на трамвае, а правая щека его была обезображена тремя длинными царапинами.

- Что, Шурик, - спросил его в коридоре Мишка, показывая на щеку, - издержки семейного бытия?

- Да нет. Кот, скотина... - ответил Шурик и заспешил в аудиторию.

«Скотина кот» почти на полгода лишил его права выпендриваться на своих «Жигулях», что немного сбило спесь с зарвавшегося собственника.

После этого комсомольского собрания мы с Мишкой и сблизились, а к выпуску уже были закадычными друзьями и оставались ими все последующие после учебы годы, хотя судьба и развела нас: Мишка трудился в отделе планирования одного полувоенного НИИ, а я работал в газете.

ГОТОВНОСТЬ №1

Наконец, мы решились отправиться в долгожданное путешествие. Уже одно предвкушение синего речного воздуха делало поездку прекрасной. А в дороге, мы знали, присоединится все, что нужно тоскующей по отдыху и возвышенным думам душе: тихая река, лоскутной туман, колдовские зори, отрешенность от всех обязательств и повседневных забот... Словом, романтика!

Состав будущей команды путешественников ограничивался количеством мест: в наличии имелись три двухместные байдарки. Наметились и конкретные участники похода: кроме нас с Мишкой, кандидатами стали мои двоюродные братья Вовка и Сашка. Пятым участником планировался Мишкин родственник - бывший муж Мишкиной сестры, художник и поэт Игорь, приехавший погостить к нему из Ленинграда. Одно место в байдарке оставалось вакантным до речного поселка Хахалы, где к нашему отряду должен был присоединиться еще один наш бывший однокашник, Валерка Майоров.

- До Хахал поплыву один в лодке, - сказал гордый Саня. - Не люблю зависимости.

Все мы были недотепами-романтиками под тридцатник - лишь Игорю недавно стукнуло 51 - и все, за исключением опять же Игоря, не были обременены семьями. Игорь же женился раз десять. Во всяком случае, десять официальных жен у него перебывало точно, а еще сотни три женщин утром выходили из его квартиры с чувством, что могли бы стать женами поэта. Игорь слыл отъявленным ловеласом, хотя его бородатый лик был отмечен печатью скромности и застенчивости. С этим славным малым нас объединяли многие годы дружбы, совместные поездки на рыбалку, охоту и многие литры ее, родимой.

Для разработки плана путешествия мы собрались в Мишкиной квартире. Свою мать Михаил благоразумно сплавил в деревню, где у них был дедовский дом. Об их хозяйничанье с Игорем свидетельствовали горы немытой посуды и несколько пустых бутылок около холодильника.

На столе явилась закуска, а из спальни Мишка принес старинный граненый графин с бесцветной жидкостью, по запаху похожей на обыкновенный самогон, каковым она впоследствии и оказалась.

После первой пары рюмок, жуя соленый гриб, Михаил достал из кармана исписанный лист и стал зачитывать план предстоящего похода:

- 14 июня форсированным маршем высадиться на станции «Озеро»!

- Разве можно высадиться форсированным маршем? - морщась после самогонки и закусывая, спросил вредный Саня. - Ведь марш, если нас правильно научил заведующий военной кафедрой майор Сидоров, это нечто стремительно-молниеносное и тактически грамотное! Это если куда-то все бегут! А нам-то чего бежать? Мы же отдыхать едем.

- Не перебивай, умник! - строго заметил Михаил. - И забудь вашего институтского алкаша в форме майора и с лицом Сидорова. Ты сам в армии служил? То-то же. Тогда и помалкивай, студент.

Санька был единственным из нас, кто не хлебнул настоящего армейского лиха. Военная кафедра политеха, представленная вечно красным носом майора Сидорова, заменила ему всю армейскую школу. Поэтому выражение «форсированным маршем» представлялось ему в чисто академическом плане: исходя потом, бренча котелками, сто солдат - отличников боевой и политической подготовки бегут через болото в обход противника...

Впрочем, и самую творческую из нас личность - Игоря - бывшим солдатом можно было назвать только с большой натяжкой. Хоть и призывался он в танковые войска, но в танковых баталиях не участвовал, из пушек отродясь не стрелял, а грозные машины видел только пару раз, да и то из окошка штабного автомобиля. Игорь служил при большом полковом начальстве писарем. Многое умел, многое знал, писал в клубе всякие плакаты: «Солдат, люби Родину - мать твою!» и сочинял стихотворную лирику для влюбленных прапорщиков и младшего офицерского состава. Даже под гнетом погон рядового Игоря не оставляло удивительное состояние творчества, когда человек кажется красивее, умнее и выше себя. За все это он получал внеплановые увольнительные, которые использовал для амурных похождений.

Словом, Игорь был приятным во всех отношениях малым, и его скромная физиономия расплывалась в приветливой улыбке даже во сне. Вскоре творческий ум помог ему «закосить» под больного и успешно комиссоваться из армии, не прослужив и половины срока.

Хотя, по слухам, причина досрочного дембеля оказалась более скандальной: молоденький писарь сильно понравился жене замполита полка, которая, к неудовольствию мужа, стала часто пропадать в полковом краснознаменном клубе, готовя какую-то самодеятельность. Ее самодеятельность закончилась тремя днями в гражданской больнице, где ей успешно сделали аборт. В это время замполит мучительно вспоминал, когда же он в последний раз спал с женой? После двух лет давнишней интернациональной помощи еще Вьетнаму женщины ему стали не нужны. Вероятно, замполит и помог писарю сказаться больным и уехать от греха подальше.

- Второй пункт, - громко и торжественно продолжал читать Мишка. - Отплытие вниз по Керженцу состоится в 8.00 в районе турбазы «Автозаводец». Первая ночевка - в районе развалин монастыря. Вторая - в районе Пенякши. Третья - где застанет ночь. 18 июня прибытие в Макарьев, укладка снастей, отплытие на «Ракете» в Нижний - и все, поход окончен. Ну, как планчик? - спросил Михаил, с открытой улыбкой глянув на друзей.

- Да уж, - язвительно протянул до сих пор молчавший Вовка. - Планчик насыщенный. А как же прекрасные креолки, всякие приключения, пляж, рыбалка, дым костра, малиновый закат? Скромновато получается. Чувствуется консервативное влияние отдела планирования, где ты работаешь. Только цифры и никакой поэзии. Верно, говорю, Игорь?

- Вся поэзия нашего путешествия, господа, в наших руках! - напыщенно сказал Игорь. - Все зависит от того, как мы сами озарим свое паломничество к реке. Впрочем, думаю, никто не будет возражать, если ты, Вова, в качестве креолки пригласишь с собой Буратину.

Все загоготали.

Речь шла о Розочке - секретарше редактора газеты, в которой работал Вовка. Относя себя к творческой когорте, она изредка пописывала в свою же газету, что доставляло невероятные мучения редактору во время правки ее сочинений. Конечно, можно было отказать в публикации, сославшись на то, что статья идеологически не выдержана, не соответствует направлению и не вписывается в рамки газетной политики. Но редактор, запершись в кабинете и ломая карандаши, по полдня корпел над творением Розочки и проклинал себя за глубокую интимную зависимость, в которую его угораздило попасть к своей секретарше на старости лет. Не публиковать Розочку было нельзя. Зная ее скандальный характер и общую эксцентричность, редактор дрожал от мысли, что когда-нибудь она прилюдно скажет: «А вот когда вы тащите меня в постель, то не требуете знаний каких-то рамок! Вы кобель, Иван Иваныч, а не редактор!». Это возможное разоблачение дамокловым мечом висело над бедной головой Иван Иваныча и грозило его честному имени немыслимым позором.

Розочка была из семиток, имела длинные худые ноги, чудную талию и полные груди. Все в ней было гармонично, если бы не непомерно длинный национальный нос, за что ее и прозвали Буратиной.

Если бы не нос, она бы вообще могла сойти за красавицу. А красота для Розочки была очень важна, так как ее влюбчивость в творческих людей выходила далеко за пределы штата собственной газеты. Она была половой хищницей, о ней измечталась (и не без повода) вся мужская половина областной организации Союза журналистов СССР. Поэтому имя «Буратино» стало ассоциироваться с извечным, сладострастным чувством плотской любви. Похотливые мужики из различных газет, собираясь на какую-нибудь редакционную выездную «летучку» или семинар журналистов, который всегда заканчивался веселой гулянкой, спрашивали у организаторов: «А Буратины там будут?».

О самом колоритном участнике наших будущих странствий - Вовке нужно сказать особо. Еще в школе он занялся боксом и преуспевал на ринге, а по окончании десятилетки встал перед выбором - то ли посвятить себя спорту, то ли другому, более интеллектуальному поприщу. Выбор был сделан неожиданный: двухметровый абитуриент поступил учиться в летное высшее военное училище. По причине столь внушительных габаритов его голова должна была бы торчать над фонарем кабины истребителя. Но то ли истребители стали изготавливать под Вовкину комплекцию, то ли, садясь в машину, Вовка съеживался до нужных размеров, но учеба шла успешно: на курсе он прослыл асом. Инструктор хвастался: курсант Тучин так лихо разворачивает в воздухе самолет, что однажды чуть не врезался в собственный хвост.

Три курса Владимир закончил великолепно. А в середине последнего, четвертого курса он, практически готовый боевой летчик, был задержан патрулем в самоволке и в сильно нетрезвом состоянии. В гарнизонной гауптвахте с ним обошлись не очень вежливо, и буйный самовольщик «накатил» всему караулу - а затем, выскочив на плац, начал стрелять из отнятого у начальника караула пистолета по насмерть перепуганным воронам, крича при этом: «Рожденный ползать летать не может!». Патроны закончились, и его скрутили.

 

Скандал был большой. Начальник караула неделю ходил с фингалом под глазом и накатал телегу военному прокурору. Перед Вовкой маячил дисциплинарный батальон. Но все обошлось: Вовку просто выгнали из училища, и следующие несколько месяцев он прослужил простым солдатом среди туркменов и киргизов в батальоне обеспечения. Как к самому грамотному в батальоне к нему относились по-особому. Как-то перед плановой лекцией для личного состава к Вовке подошел прапорщик Гущин и уважительно спросил: «Подскажи, как переводится на русский слово «караизм»?». Вовка удивился и посоветовал ему сбегать в библиотеку к словарям.

 

Через час он встретил на плацу озабоченного прапорщика: тот жаловался, что опоздал на лекцию - прокопался в словарях, но так ничего и не нашел. Выручила библиотекарша, ей удалось разобрать в рукописной инструкции по проведению лекции, что это было слово «героизм»: у замполита оказался на редкость неряшливый почерк.

­Осенью вместе с остальным дембельским составом наш Вовка распрощался с воинской службой. Приехал домой, отдохнул и пошел устраиваться на работу в один из популярных в рыночном районе города частных кафе.  Кафе располагалось в бывшей рабочей столовке. Выполненное с большой любовью вручную название пункта общепита  приколотили прямо на старую вывеску, и выглядело оно так:

 

 

 

 

                        РАБО                                             ОВАЯ

 

 

- Вам вышибалы нужны? – спросил он ответственного вида дамочку, восседавшую в конторе ресторана.

- Нужны. Только называется эта должность «администратор», - кокетливо ответила дамочка (вполне еще подходящего для любви возраста) и выписала ему трудовую книжку.

- Вообще-то, ресторан у нас буйный, особенно по ночам, – продолжала дамочка информировать Владимира. - Администраторы  долго не выдерживают, потому что их бьют. Но у вас, я смотрю, комплекция подходящая… Ваша первая задача – следить за порядком. На работу можете выходить уже сегодня, а завтра придет Арсен Тамазович, расскажет о ваших обязанностях более подробно и приказ подпишет.

К вечеру Владимир, как и обещал ответственной даме, надел свой парадный костюм, оставшийся с доармейских времен и уже ставший тесным, и прибыл в грохочущий музыкой ресторан. Там он первым делом свел знакомство с барменом Сеней, скрепив его добрым бокалом коньяка в подсобке.

- Тут, вообще-то, больше собираются те, кто всю ночь лезгинку танцует, - сообщил Сеня. - Народ горячий, за ними глаз да глаз нужен. И вообще, лучше сразу дать им понять, кто в этом доме правит балом. Позавчера здесь такую генеральную драку устроили, что сам Арсен Тамазович приезжал порядок наводить. Сегодня тоже обещал  быть.

По ресторану сновали официантки, то и дело собираясь в кучки, чтобы шепотом обсудить достоинства нового администратора. Через час Владимир, наконец, выглянул из подсобки в зал: на сцене музыканты возились с инструментами. За столиками уже было тесно. В углу за сдвинутыми столами шумно угощались человек сорок – по виду из тех, кто умеет танцевать лезгинку. Остальные клиенты «Чебурек&Арсен» смахивали на наших бедных соотечественников. Кроме того, зал был наводнен томными красавицами с соседнего рынка - серьезные девушки в этот ресторан не ходили.

Владимир с озабоченным  видом немного побродил по залу и, помня слова бармена о том, что надо сразу дать понять присутствующим, что бардака тут не допустят, обратил внимание на один из самых шумных и богатых столов. Все гости за этим столом уже порядочно накачались, но более всех выделялся лысый коротышка с золотой цепью на шее. Обычно,  цепи такой толщины носят колхозные быки в носу. Проливая шампанское, коротышка бил ложкой по тарелке, желая привлечь внимание к предстоящему тосту. Возбужденная вином и разговорами компания не реагировала на позывные лысого. Тогда он хряпнул ложкой по тарелке так, что та разлетелась вдребезги. Все замолчали.

«А вот этого мы не потерпим!» – решил новый администратор. Он подошел к лысому сзади, взял его под мышки, на вытянутых руках, как Карлсона, протащил через весь зал, и в мгновение ока выкинул из двери на мороз. Потом Вовка захлопнул дверь и, не обращая внимания на беснующегося за стеклом хулигана, закрыл ее на защелку. Проходя мимо ошалевшего швейцара, он велел ему выбросить на улицу пальто буяна. На этом карьера Вовки на посту ресторанного администратора и завершилась. Дело в том, что  лысый был не кто иной, как сам Арсен Тамазович, в собственном ресторане праздновавший день рождения.

Потом Владимир несколько месяцев проработал в сельхозавиации – вторым пилотом на кукурузнике, развозившем почту, маленьких поросят  в картофельных мешках и другие  грузы по области, затем поступил в институт и параллельно с учебой вновь вернулся в бокс. За год первокурсник добился невероятных успехов: его спортивные дела шли в гору, тренеры пророчили Владимиру будущее великого Мохаммеда Али. Среди студентовВ111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111111 огромного города не было ни одного мало-мальски подходящего по весу боксера, который не пал бы жертвой Вовкиной воли к победе уже на первой минуте раунда.

Однажды во время схватки с низкорослым и хилым противником на первенстве Поволжья Вовка размечтался, как он поднимется на высшую ступень пьедестала и с какой скромностью примет удостоверение мастера спорта. Именно в тот момент, когда в его голове уже раздавались литавры победы, он нечаянно напоролся на прямой хук правой. И Вовке было очень стыдно, что его - такого лося - на глазах у сокурсниц выносят на носилках с ринга четверо дюжих мужиков, а семенящая рядом с носилками медсестричка машет перед его носом кусочком ваты с нашатырем… Наутро, с трудом восстановив события вчерашнего дня, он решил, что бокс - это не очень интеллектуальный вид спорта и что лучше уж заниматься перетягиванием канатов или вообще посвятить себя только учебе. В итоге Володя остановился на последнем. Сейчас он был ведущим спецкором затухающей партийной газеты.

Что же касается путешествия, то в тот вечер мы договорились о стратегии, а также о средствах материальной поддержки нашего плавания.

Уже к четвергу все было готово, оставалось лишь докупить  рыболовные принадлежности и кое-что из еды. На Санином горбатом «Запорожце» веселой компанией мы отправились в универмаг.

Правая дверка машины уже год как не закрывалась. За это время Саня несколько раз ремонтировал ее, но после ремонта дверке становилось только хуже. В конце концов, она стала надежно закрываться снаружи, но совсем перестала открываться изнутри, поэтому Саня любил ездить один. Если же случалось-таки сесть в машину вдвоем, то, остановившись, шофер проворно выскакивал из своего помятого авто, обегал  его  кругом и выпускал пассажира. Со стороны могло бы показаться, что водитель привез какую-то очень важную персону - но на самом деле никто так не думал. Все сразу догадывались, что водитель лопух, а у «Запорожца» не работает дверка.

Пользуясь хорошей погодой, народ оживленно сновал по улицам. К универмагу подъезжали крутые иномарки. Местные нувориши вальяжно выбирались из красавцев-автомобилей, пятились на пять-десять метров и картинно нажимали кнопку сигнализации на брелоке с ключами. Машины пронзительно свистели, и владельцы тачек под перекрестными взглядами завистливых зевак растворялись в широких дверях универмага. 

Мы подъехали за час до закрытия. Наш «Запорожец» бледной поганкой прополз между двумя сверкающими в вечерних лучах солнца иномарками и с противным скрежетом наехал остатком бампера на бордюр. Цыганки, гадавшие провинциальной барышне на жениха, бросились врассыпную. Барышня в недоумении посмотрела на свою ладонь: деньги исчезли, как и цыганки.

Саня обошел машину и открыл дверь, мы, толкая друг друга, выбрались наружу. Хозяин с размаху захлопнул дверку, она кротко вскрикнула, «Запорожец» закачался, юморной Мишка свистнул, все захохотали.

Через полчаса, груженные коробками, свертками и  пакетами, мы вернулись к автомобилю, набились в салон и попытались сдать назад. Мотор ревел, «Запорожец» лихорадило, но теплый бордюр не хотел отпускать железного коня.

- Выходи, амбал, приехали! – Игорь толкнул сгруппировавшегося на переднем сиденье Вовку, колени которого торчали выше ушей. - Видишь, из-за тебя машина застряла!

- Да уж точно не из-за вас, пигмеев, - пробурчал Вовка. - Чего сидишь? Открывай! – толкнул он брата Саню.

Саня вздохнул, выбрался наружу и пошел открывать Вовке дверь. Но и без тяжеловесного Владимира наш «Запорожец» сидел на тротуаре, как на якоре. Мы уже собрались было всей компанией покинуть капризное транспортное средство, как вдруг многоэтажное здание в лобовом стекле стало проваливаться в тартарары и показалось голубое небо: наша машина медленно сдвинулась назад. Через пять метров отступления здание нарисовалось вновь, и показалась красная от натуги Вовкина физиономия.

- Слушай! – закричал Володе Игорь. – Ты уж ее теперь носом в сторону рынка поставь - чтобы специально не разворачиваться!

Вовка юмор заценил, но, разгоряченный предыдущим действом, поднял нос машины на 45 градусов и развернул ее вместе с нами по направлению движения. У тротуара собралась толпа. В «Запорожец» Владимир усаживался несколько смущенный, под  аплодисменты десятков зрителей, среди которых были и девушки.

- Трогай! – скомандовал он брату.

- Есть! – кратко, по-солдатски ответил Саня и включил зажигание. Стартер только один раз нервно хрюкнул и смолк. Саня еще раз попробовал завести строптивый «Запорожец», но мотор не реагировал. Сзади сигналили автолюбители.

- Блин! – выругался шофер. - Аккумулятор сел. Толкни! – сказал он Вовке. Владимир взглянул на толпу, не успевшую разойтись после предыдущего героического зрелища и замершую в ожидании нового.

- Ты меня выставляешь посмешищем на весь город. Домой приедем – голову сверну! –  мрачно пообещал он брату. – Иди, открывай.

Саня выпустил Вовку и снова занял водительское место. Машина сдвинулась с места, Саня засуетился, дергая рычагами. Наконец скорость была найдена, но «Запорожец» встал как вкопанный.

- Дубина! – воскликнул Вовка, появляясь в лобовом окне. – Ты на какой скорости едешь?

- На первой…

- Ты бы еще заднюю включил! – обозлился Вовка. – Вторую включай или третью, тетеря!

Либеральный Саня нащупал третью скорость, и машина, дёргаясь, тронулась по мостовой. Метров через тридцать в окошке снова появилось распаренное лицо Владимира.

- Все, не могу больше! Вызываем эвакуатор.

- Извини, брат, толкни еще раз. Я зажигание забыл включить, - жалобно сообщил Саня.

- Да я прямо сейчас тебе шею намылю, водитель хренов! Да сидите вы… – с раздражением махнул он рукой в ответ на наше движение принять посильное участие в толкании автомобиля.

Образовавшаяся сзади колонна автомобилей поняла, что сигналами «Запорожец» не пронять. Самые нервные выскакивали из своих авто и, воздев руки к небесам, поносили «Запорожец» и его хозяина непотребными словами. Мы оставались невозмутимы.

На этот раз все было предусмотрено до мелочей. Саня заранее включил зажигание и третью скорость, нажал сцепление, надавил акселератор и крикнул замершему в толкательной позе Вовке:

– Трогай!

Вовка толкнул, машина завелась, толпа облегченно вздохнула и стала расходиться. Саня проехал еще десять метров и затормозил. Через секунду место командора занял взмокший Вовка.

- Вперед, Козлевич хренов! – отдышавшись, сказал он. 

Саня поддал газу, включил скорость, машина  рванула - и тут же заглохла. В салоне наступила гнетущая тишина, сзади опять засигналила успокоившаяся было колонна.

- Выходим все, быстро! – скомандовал Михаил.

Саня обежал машину, открыл дверку и вернулся на место. Мы с облегчением высыпали на улицу.

- Выключай сцепление и заворачивай налево. Толкаем, ребята! – приказал Михаил.

- Там же «кирпич», - опасливо сообщил Саня.

- Не рассуждать! – оборвал Михаил. В экстремальной ситуации Мишка всегда принимал командование на себя.

Мы навалились и легко затолкали машину на тихую пустынную улочку за универмагом, которая тянулась в сторону цирка. Раньше по ней ходили трамваи, но сейчас этот отрезок пути ремонтировали, поэтому мы без опаски остановились прямо на рельсах. Вовка в изнеможении сел в тени тополей на бордюр. Критически осмотрев свои руки – они были то ли в масле, то ли в черном солидоле, - он поискал глазами траву и, не найдя таковой, вытер ладонь о ладонь, отчего руки стали только еще грязнее.

- Нашел! Клемма отошла! – радостно воскликнул Саня, который, между прочим, работал инженером на ткацкой фабрике. – Сейчас я ее проволочкой примотаю и плоскогубцами затяну.

- Вот так у тебя все и всегда, Саня, - с  укоризной произнес Мишка, - где проволочкой, где ниточкой. У тебя, наверное, и мозги на ниточке держатся. Нет бы сделать один раз и навечно.

- Ничто не вечно под Луной! – веселился Саня, орудуя плоскогубцами.  

В это время на фоне доносящегося со стороны универмага монотонного гула оживленной улицы по асфальту зацокали подковы. Вдоль улицы шла в нашем направлении стройная девушка небесной красоты. Она была на высоких каблуках, в розовой блузке и ослепительно белых брюках, которые так туго обтягивали бедра, что дизайнер Слава Зайцев, не задумываясь бы, сказал, что брюки малы! Хотя, не исключаю, что какой-нибудь самоуверенный босс модельного бизнеса мог бы с ходу опровергнуть Славу - мол, не брюки малы, а задница велика. Неизвестно кто, но кто-то из них точно был бы прав - впрочем, правы могли оказаться оба.

Завидев пятерых импозантных мужчин, девушка на всякий случай перешла на модельный шаг от бедра, а лицо ее приняло безразлично-загадочное выражение.

- Может, вас подвезти? – глупо закокетничал Саня, выглядывая из-под капота.

- Мои почитатели ездят на «Мерседесах», дорогой. Разбогатеешь - тогда и предлагай, - с этими словами девушка гордым лебедем проплыла мимо.

Через минуту дело было сделано: машина завелась сама, мы утрамбовались на заднее  сиденье, Вовка сел на командорское место и крутанул ручку, чтобы открыть окно.

- Не трогай ее! – заорал Саня. – Стекло упадет!

Но было уже поздно. Стекло с грохотом провалилось куда-то внутрь двери и пропало бесследно. В салон ворвался живительный воздух и стало прямо как в раю.

- Ну, все! Считай, еще полдня ремонта… - загрустил Саня, выбирая передачу.

Машина тронулась и стала набирать скорость, догоняя копытную модельщицу, которая шла посередине дороги и, кажется, не собиралась уступать место хоть и плохонькому, но все же автотранспорту.

- Она что, не слышит? Посигналь ей! – приказал Вовка.

Саня нажал на сигнал. Машина  запищала, да так тонко и прерывисто, что нам всем стало стыдно перед девушкой. Барышня внимания на звук не обратила, только шаг от бедра стал еще размашистей и живописней. Тогда Вовка свистнул в окно - модельщица лишь отступила на шаг вправо.

Проезжая мимо девушки на скорости десять километров в час, Вовка высунул руку в окно и смачно шлепнул гордую красавицу по туго обтянутому заду. Та взвизгнула. Наш автомобиль, набирая скорость и прыгая на ухабах, помчался в сторону Верхнего города, а девушка продолжила свой путь в поисках женского счастья. На двух третях ее аппетитной задницы четкими линиями бурого цвета отпечаталась огромная, с растопыренными пальцами ладонь ее нового почитателя из «Запорожца».

 

Вечером в пятницу мы договорились вновь собраться у Михаила, чтобы окончательно утрясти все вопросы, связанные с путешествием.

Позвонил Саня и попросил заехать за ним, поскольку его доисторический горбатый «Запорожец» наконец-то был отдан в ремонт. Я посадил на заднее сиденье своих потрепанных «Жигулей» моего друга - двухлетнего красавца французского бульдога Бонапарта, которого я безуспешно воспитывал с щенячьего возраста, и отправился к Сане домой.

Дверь открыла Санина сестра Лариса и сообщила, что брат только что звонил и попросил подождать его минут тридцать-сорок. Саня работал  на ткацкой фабрике, где участниками производства было много красивых девушек, поэтому к его просьбе я отнесся с уважением.

Чтобы как-то скоротать время, я решил прогуляться с псом в парке. Проходя мимо «Салона красоты мадам Зинель Чумгаузен», я приостановился, ожидая, пока Бонапарт (в миру Боська) внимательно обнюхает и поднимет заднюю лапу на театральную тумбу.

- Привет, Иван! — услышал я знакомый голос. — О чем задумался?

Эта была хозяйка цирюльни. Сидя у окна и подперев щеку рукой, она от скуки разглядывала прохожих. Рядом с ней на подоконнике лежал пушистый кот. Увидав внизу собаку и чувствуя свою недосягаемость, он высокомерно щурился. С хозяйкой салона красоты мы были знакомы давно, еще с тех пор, когда она была Зинкой Чумаковой.

- Да, вот, Зиночка, — говорю, — пса решил в парке прогулять.

- Парк — это хорошо. Романтично. А как ты поживаешь?

Я сделал трагическое лицо и не менее трагическим голосом продекламировал четверостишье, которое недавно вычитал в какой-то юмористической книженции:

Жена ушла!

От сына нет ни строчки.

Цепочка нескончаемая бед.

Одно лишь утешенье – дочка!

Соседская. Ей девятнадцать лет.

 

На лице чувствительной Зинаиды отобразилась богатейшая гамма переживаний: сожаление, грусть, умиление, недоумение и, наконец, уразумев последнюю строчку, Зинаида разразилась веселым смехом.

- Да... Повеселил ты меня, Иван. – И Зина задала сакраментальный для всех парикмахеров мира вопрос: — А постричься не желаешь? Усы поправить, бакенбарды, то да се?

Я на секунду задумался. Постричься и впрямь не мешало бы.

- В принципе, — говорю, — я бы и не против. Но куда пса девать? В машину посадить — жарко. Домой отвезти — времени в обрез.

- О, господи! — расплылась в улыбке Зинель. — Разве это беда? Вот у меня беда так беда. За весь день ни одного клиента. Правда, к вечеру целая труппа артистов нагрянет, будем их мыть, стричь и прически им делать перед спектаклем. Но это только к вечеру. А сейчас девочки от скуки маются, бунт назревает. Мол, если взяла нас на работу, то и предоставь ее, эту работу. Уже два кофейника выпили. Одни только расходы. Так что ты у нас сегодня будешь первый, самый почетный клиент. Обслужим по высшему разряду. А с собачкой поступим просто: возьмешь ее в салон, там привяжем к ножке дивана, да и пусть сидит себе.

- А удобно ли? Все-таки пес, в салоне красоты... А если кто из клиентов нагрянет да испугается?

- А мы собаку в подсобку спрячем. Давай, Иван, заходи. У меня и девочки духом воспрянут, что первый клиент появился. Давай, не стесняйся. Ты сам знаешь, расценки у нас не самые высокие: стрижка, правка усов, бакенбардов… Всего-то рублей триста.

Однако... За такие деньги, - подумал я, - целого барана можно остричь?! Но Зинка так убедительно и страстно просила, что отказать старой знакомой было неудобно.

- Ну, если ты так настаиваешь, — говорю, — то я согласен.

- А он не писается? — на всякий случай поинтересовалась она и, получив отрицательный ответ, приветливо поманила меня в зал. Ее лицо излучало неземную благодать и звездный свет, а большие томные глаза мерцали драгоценными камнями, в глубине которых посверкивало необузданное корыстолюбие.

Парикмахерская представляла собой зал на пять кресел с зеркалами, украшенными разной бумажной дребеденью. Это был храм красоты, посвященный мойке и стрижке волос, маникюру, педикюру и наращиванию ногтей. Сюда приходили невесты и женихи, вечные любовники и предметы их обожания — студентки и молоденькие преподавательницы консерватории. Говорят, что даже сам заместитель председателя областного суда не гнушается стричь здесь бороду.

На шум из подсобки выпорхнула стайка парикмахерш.

- Ой, какой у вас песик-то красивенький! Ушастенький, брыластенький. Какой он весь гладенький и блестященький… Он не кусается? Можно его погладить?

- Да на здоровье. Он не кусается, а наоборот, оближет вас всех. Я даже очень сожалею, что сейчас не на его месте.

- Почему?

- Тоже бы всех вас облизал, не рискуя получить по мордасам.

Девушки прыснули.

- Вас постричь?

- Ага. Вот только собаку привяжу. — Я вопросительно взглянул на Зиночку, чтобы отвести пса в подсобку.

Бдительность моя была потеряна буквально на секунду, и в этот самый момент сработало пушечное ядро, коим становился мой Бонапарт, когда неожиданно срывался с места и сломя голову мчался по своим интересам. Он со страшной силой рванулся к коту, который, не заметив собаку, лениво спрыгнул с подоконника. Бульдог отрезал противнику путь к отступлению и пошел на кота в атаку, запрыгнув вслед за ним на парикмахерский столик, где лежали всевозможные цирюльные принадлежности. Кот, зашипев, сиганул на другой. Но уйти от Бонапарта было уже невозможно.

- Мамочки! – закричала Зинаида. - Держи его, держи! Он нам все тут переломает!

- Ста-а-я-я-ять! — по-старшински рявкнул я псу. — Я кому тебе говорю!? Ста-а-я-я-ять!

Краем глаза я заметил, как двое прохожих мужичков за открытым окном остановились, как вкопанные, и, втянув головы в плечи, с недоумением таращились друг на друга.

Боська только один раз лупоглазо зыркнул на меня, и его раздраженный взгляд говорил: да погоди ты, хозяин! Не видишь — дело серьезное, тут не до послушания!

И сумасшедшая гонка продолжалась. Звенела разбитая посуда, тяжело падали кресла. Я с силой рванул поводок - и он оборвался. Почувствовав свободу, Бонапарт усилил атаку. На полу валялись кремы, фены, какие-то тюбики и флакончики. С грохотом повалился маникюрный столик, от него отлетела крышка. Кот метался по всей парикмахерской. За ним пулей носился Бонапарт.

- Карау-у-ул! — протяжно кричала Зинаида, удерживая падающую металлическую вешалку. — Лови его!

- Кота держите, кота!

- Царапается, гад! Ой!

Катастрофа продолжалась две бесконечные минуты. Это было ужасно. Бонапарта я поймал, когда один из рабочих столиков стал медленно заваливаться на пол. Звон разбитого зеркала отвлек внимание усмирителя кошек. Я прыгнул на него рыбкой и схватил за шлейку.

Очумевшей от всего происходящего Зине, которая продолжала удерживать тяжелую вешалку, я пообещал помочь, чем бог пошлет. И, подхватив тяжело дышащего Бонапарта, выскочил вон. Сзади раздавались причитания, охи и ахи сотрудниц салона красоты, которые, сбившись в кучу и обнявшись, стояли на диване. Кто-то продолжал истошно визжать.

- Ты чего это — на грудь что ли принял? — подозрительно спросил Саня, садясь ко мне в машину. — У тебя глаза какие-то шальные.

- Да так, ничего, — сказал я, переключая дрожащими руками скорость. — Легкий казус. В парикмахерскую, понимаешь ли, заходил… Потом расскажу.

Саня внимательно посмотрел на мои исцарапанные руки и промолчал.

Сзади сидел Бонапарт и ластился к новому человеку. Проезжая мимо «Салона красоты мадам Зинель Чумгаузен», я скосил глаза и заметил на двери вывеску «Извините, у нас авария!».

У Мишки мы весь вечер пили крепчайший самогон и обсуждали, что еще нужно взять с собой. Кроме шести литровых банок тушенки, которые мне подарил знакомый начпрод из военной части, из съестного было решено прихватить живого петуха, которого друзья хохмы ради подарили Сане на день рождения. Петух уже вторую неделю жил привязанный за ногу бечевкой на балконе в Саниной квартире. Он жутко орал по утрам, будя весь одиннадцатиэтажный дом, да еще и гадил. Саня уже несколько раз порывался отрубить ему голову, но то ли подходящего случая для жаркого не было, то ли духу не хватало…

Из поддерживающих средств мы договорились взять Мишкино подводное ружье с плавательными принадлежностями и купленным им из-под полы аквалангом, мой транзисторный приемник «Вега», бинокль и малокалиберную винтовку со сбитым номером, принадлежащую то ли Вовке, то ли Сане. Кроме того, в запасе была десятиместная военная палатка, спальные мешки и прочие туристские принадлежности.

Я, Мишка и Саня с понедельника оформили полагающиеся отпуска, и лишь Вовку редактор не отпустил, мотивируя это важностью областной промышленной конференции, которая должна была состояться через полторы недели. Тогда Вовка, умоляя христом-богом, договорился с начальством о недельном отпуске за свой счет. А Игорь, учитывая свободную профессию поэта, необременительное оформление где-то в качестве истопника и холостой образ жизни, мог путешествовать до второго пришествия без опасений, что его будет искать налоговый инспектор или суматошная жена.

Байдарки проверили на целостность конструкций и вновь уложили в специальные мешки. Рюкзаки туго набили провизией и спальными принадлежностями. Я очень гордился своим рюкзаком, который купил еще во время службы в Эстонии. Он был защитного цвета, огромных размеров, а карманы обшиты красным кантом. По тем временам это считалось писком туристской моды. А размеры рюкзака позволяли заложить туда столько провизии, что взвод солдат мог бы два месяца спокойно проводить диверсии в тылу врага, не боясь умереть от голодной смерти.

Вовка возился со своим рюкзаком очень долго. Он сложил туда необходимые принадлежности, но никак не мог упрятать малокалиберную винтовку. Пришлось разобрать ее по частям, но если приклад легко прятался среди рыбацкого хлама и продуктов, то ствол предательски высовывался наружу. Тогда хитрый Вовка обмотал конец ствола газетами, а поверх надел старый носок. Получилось не очень красиво, но зато гарантия, что не привяжется постовой милиционер в засаленной форме и кирзовых сапогах и не станет требовать разрешение на хранение, ношение и прочие действия с огнестрельным оружием.

Мы расходились от Михаила с чувством, какое, должно быть, испытывают отправляющиеся в Мекку паломники. Радостную атмосферу ожидания праздника поддерживал духовой оркестр, неведомо как забредший в близлежащий парк. Все было прекрасно.

Вернувшись домой, Саня попробовал запихнуть в рюкзак и своего петуха, но тот вырвался и долго наполовину летал, наполовину бегал по комнате, а когда его хватали за ногу, орал нечеловеческим голосом и пугал соседей.

- Да сверни ты ему шею! - советовала из кухни сестра. - Что ты, не мужик, что ли?

- Я тебе скорее сверну шею, в особенности раз ты женщина и тем более глупая студентка, - ворчал Саня, прыгая, как вратарь Яшин, и пытаясь поймать дерзкую птицу за ногу.

В конце концов, петуха оставили до утра на балконе. Он, как ни в чем не бывало, несколько раз пропел «кукареку» и похлопал крыльями.

«Надо же, - думал Саня, собирая рюкзак. - Завтра ему на эшафот, а он поет. Значит, он об этом не знает и пока счастлив. А знаем ли мы, грешные, где наш эшафот?»

Рано утром петух все-таки был водворен в тесный рюкзак и, понимая беспочвенность своих потуг вырваться на свободу, притих. Его голова торчала наружу, он моргал белыми веками, крутил головой, но молчал, раздумывая о своем грозном будущем и оценивая настоящее.

Михаил проснулся после вчерашнего с жизненным потенциалом полевой мыши, чудом выжившей после всеобщего мышиного мора. На часах было 4.00. Разглядывая в зеркале опухшее небритое лицо, красные глаза, а затем и, мелькнувшую, за своим плечом дикую харю Игоря с потенциалом улитки, пробирающейся к туалету, голосом оперного дьявола он хрипло молвил:

- О, новый день, зачем пришел ты? Хочу вернуться во вчера!

Игорь глухо хмыкнул, оценивая поэтические способности экс-шурина.

Я проснулся в половине четвертого и еще минут десять валялся в постели просто так. Эх, разлюли-малина, как же это приятно - думать не об извечных проблемах бытия (когда, например, дома думаешь о работе, а на работе ждешь момента, чтобы улизнуть домой), а о чем-то хорошем, об общественно полезном...

В голове складывалось что-то вроде: «Путешествие на байдарках по Керженцу может стать большим жизненным стимулом для любого павшего духом российского интеллигента. Более того, настоянный на шишках терпкий сосновый воздух только укрепит пошатнувшееся здоровье человека труда, заставит его еще смелее, ударнее, сильнее, качественнее, производительнее и, что особенно важно, с большей ответственностью, боевитостью и на ином уровне мастерства творить высокое, доброе вечное...» О, мля, ну что бы мне, дураку, в свое время было не вырваться в какие-нибудь депутаты? Ведь запросто смог бы – мели языком и получай деньги! И на хрена я когда то пошел в десант?

 

ПОДНЯТЬ ПАРУСА

В 5.00 родной Нижний Новгород, который мы все частью ради краткости, а частью из-за махровой консервативности называли Горьким, медленно просыпался. Мы собрались на Московском вокзале. Несмотря на рань, на перроне было не протолкнуться от дачников. Нежное умытое утро и безоблачное небо обещали жаркий день и палящее солнце. По перрону, задевая друг друга корзинками, граблями и прочим огородным инвентарем, сновали пассажиры. Над серой рябью всклокоченных голов гордым лебедем проплывала голова Владимира с античным, греческим носом. Он знал, что многие девушки оборачиваются, глядя ему вслед. Его поступь была решительна, а взгляд мужествен и весел.

Игорь всех порадовал белыми парусиновыми шортами и белой панамой в колониальном стиле. Если бы его сфотографировать под пальмой, он запросто мог бы сойти за австралийского фаната-миссионера домиклухомаклаевских времен. Правда, Игоря подводил поэтический рост - 154 сантиметра с ковбойскими каблуками. Из-за цыплячьих габаритов чужестранца аборигены ни за что бы не поверили в его божественную миссию и наверняка бы съели миссионера. Но Игорь знал, что едет не в дикую Австралию, а на просвещенный Керженец, поэтому был смел, невозмутим и лучисто улыбался.

Я попытался всех удивить входящим в моду легким костюмом х/б защитного цвета, недавно купленным мною по дешевке на Мытном рынке. Саня появился тоже в маскировочных брюках, чем несколько омрачил мою недолгую светлую радость.

Отправляющиеся электрички гудели так, что отдельные пассажиры от неожиданности приседали. Мальчик тащил своего небритого папу к ближайшему киоску и пищал: пап, пап, хочу ирисок, хочу ирисок. Папа в задумчивости остановился у киоска.

- Ирисок, говоришь? А кариес? Ириски тебя оставят без зубов к двадцати годам. Надо взять чего-то другого.

Малыш понимающе посмотрел на отца. Папа выгреб из карманов всю мелочь, пересчитал, занял у сына пятьдесят копеек и купил бутылку «Жигулевского».

Подали электричку. Народ рванул к дверям, как на штурм крепости Измаил. Старушки из толпы голосили, призывая бугаев к совести, но бугаи могли и сами позавидовать сноровистости старушек, Игорю чуть не сбили миссионерскую панаму, но к отправлению поезда в вагоны кое-как убрались все.

Проныра Михаил прорвался в вагон в числе первых и, раскинув руки, занял для нас целое купе. Но затем уступил одно место девушке в джинсах и с потрясным бюстом. Совершая свой джентльменский поступок, Михаил смотрел только на бюст. Когда девушка повернулась, чтобы сказать спасибо, Михаил сделал равнодушное лицо, давая этим понять, что ему, как воспитанному человеку, все одинаковы - и красавицы, и не очень. Его джентльменство нас погубило: девушка прихватила еще свою мамашу с теткой и тремя малышами.

Мы через головы добрых дачников прорывались к купе.

- Яйца-те, яйца-те не раздавите! - орала тучная тетенция, закрывая телом полиэтиленовый мешок с яйцами.

Мужики, которые мешка не видели, одобрительно гудели:

- Правильно, мамаш. Тут не только яиц - всего на свете лишиться можно.

Мишка сидел с виноватым видом, стиснутый со всех сторон дородными тетками, а на противоположной лавке вокруг бюстовой девушки резвились три пацаненка. Там же на край лавки половинкой задницы подсел какой-то мужичок. Чувствуя, что занял чье-то место, он с отсутствующим видом смотрел в окно.

Лодки и рюкзаки с торчащими удочками мы через головы передали Михаилу, и он распихал их под сиденья и на полки. Наш петух изредка орал из рюкзака на полке под потолком и таращился на окружающих, а окружающие - на него.

Сане сказочно повезло. Столпотворение в проходе стиснуло его грудь в грудь с очаровательной девушкой в соломенной шляпке и с дивными, нежными щеками, похожими на спелый абрикос. Когда вагон дергался, вилял на стрелках или резко останавливался, Саня, наваливаясь на всякие приятные округлости девушки, делал трагическое лицо, мол, извините, такова се ля ви. Девушка на каждый толчок отвечала загадочной улыбкой. Но когда ее попутчик уже и без повода стал наваливаться слишком плотно и часто, отталкивала его бесподобной грудью. Ее грудь, возвышавшаяся на скульптурном теле, вызывающе выпирала из-под футболки, и не было сомнений, что, например, любвеобильный Игорь за каждое прикосновение к такому вулкану любви с легкостью отдал бы правую руку. Тем более, что Игорь был левша, а на правой руке у него из-за разных жизненных перипетий не хватало мизинца. Саньке же все эти удовольствия доставались бесплатно. Я стоял, сдавленный разноликими дачниками в метре, и с опаской предполагал, что если народу не поубавится, а поезд не перестанет дергаться, то Александр через пять минут этого интим-контакта непременно кончит недоразумением.

Ближе к цели нашего путешествия дачники стали толпами выходить на остановках, в вагоне становилось просторнее. Наш Саня загрустил. Его прекрасная попутчица, улыбнувшись на прощание, выпорхнула из вагона и скрылась в людском водовороте перрона.

Миновали славный город Семенов, из окна вагона поглазели на пятиметровую деревянную ложку, выполненную из листового металла. Ложка торчала из земли перед въездом в населенный пункт и напоминала всем, что перед вами знаменитый город золотой хохломы. Минут через двадцать наша электричка перепрыгнула мост через Керженец и слева за окнами засинела вода большого круглого озера. На полустанке «Озеро» мы сошли.

- Мамаш, - обратился Мишка к старушке сельского вида, которой он помогал сойти с высокой ступеньки поезда, - а как называется это озеро?

- Это озеро называется Озеро, милай, - ответила мамаша, утвердившись на дощатом перроне.

- Что, так и называется? - удивленно переспросил Михаил.

- Как себя помню, - сказала старушенция и поспешила в другой конец перрона, где ее встречали родственники.

- Круто! Озеро Озеро у деревни Озеро. Богат, однако, русский язык, - засмеялся Мишка.

И тут он вспомнил, как, пользуясь одним-единственным выразительным русским словом, можно разрешить целую проблему из области сложного, но экономически выгодного производства. Если заменить это слово на менее выразительное, то рассказ получится такой. Приезжает бригадир лесорубов на делянку и видит непорядок: мужики-лесорубы при погрузке лесовоза слишком много навалили бревен на тележку и превысили все допустимые габариты. Это грозило осложнениями с гаишниками. Рассерженный бригадир кричит старшому:

- Эй, фигила, а ну фигач сюда. Фиг ли фиговничаете? На фига до фига нафигачили? Офигели что ли! Эти фиги из ГАИ тут же фигнут штрафом, офигеешь. А ну отфигачивайте!

- Фигли  фигачишься, - обиделся старшой, - перефигачили, так недолго и отфигачить. Фиг-ли?!…

Все это было произнесено с употреблением лексики первоисточника, так что мы чуть не лопнули со смеху!

Через час по наезженной полевой дороге, плавно извивающейся вдоль железнодорожного полотна, мы вышли на берег. Открылся речной пейзаж: хрустальный Керженец, словно младенец, нежился меж крутых берегов, на которых теснились медовые сосны. К воде спускалась широкая полоса белого пляжа, теряющаяся за поворотом. Вода была чистая, тихая и прозрачная, а противоположный сосновый берег укутывала легкая голубизна.

- Лепота! - протяжно выдохнул Вовка, прикрыв глаза. После этого он так глубоко вдохнул ядреный сосновый воздух, словно его через минуту ожидал электрический стул.

Мы сделали коротенький привал.

Попили из термоса кофе. С возмущением отвергли предложение Игоря попить чего-нибудь из Мишкиной фляжки. Невозможно было осквернять запахом самогона этот дивный храм природы.

Полюбовались двумя молодыми дамами в купальниках на двухвесельной голубой лодке. Появившись из-за железнодорожного моста, они проплыли вверх по течению к турбазе. Дамы были гордыми и независимыми. По крайней мере, старались делать вид, что пятеро туристов противоположного пола, взирающие на них с берега, их совершенно не интересуют. У гребущей при взмахе весел тонкие лопатки на спине выскакивали из-под застежек лифчика, впередсмотрящая весила под сто пятьдесят кг, и было удивительно, как ей удалось вообще застегнуть лифчик?

- Ну ладно, ребята, - сказал я, - нас ждут испытания, готовим лодки.

- Ну да! - подхватил Михаил. И высокопарно добавил: - Пора поднимать якоря, господа! Бури, штормы и волны не будут помехой в нашем грандиозном походе.

Чувствовалось, что Михаилу страсть как хотелось окунуться в мир приключений.

Скоро мы плыли по реке. Я с Мишкой, Вовка с Игорем, а Саня, как и намеревался, греб на байдарке в одиночестве. Солнце поднялось над соснами, вода вокруг играла всеми цветами радуги. Кое-где над камышами дымилась испарина, а дальние лесные отроги, покачиваясь в горячем воздухе, походили на мираж.

Мишка сам себя назначил адмиралом и командующим всей байдарочной эскадры. Вовка тоже получил повышение. Из простого гребца уже к десяти часам утра его повысили до впередсмотрящего. Вовка стал откровенно саботировать: опускал весло на нос байдарки и все чаще с напускным вниманием всматривался вдаль. Игорю приходилось напрягаться вдвойне, чтобы не отстать от эскадры.

- Вот сколько тщеславия и гордыни в людях, - сказал Михаил, показывая веслом на Владимира. - Впередсмотрящий! И должность то никчемненькая, плевенькая, а амбиций на самого Нельсона. Тебя же впередсмотрящим назначили не из-за каких-то выдающихся мореплавательных способностей, а из-за твоего амбальского роста. Причем по совместительству с обязанностями гребца.

- Требую и мне дать должность, - сказал выдыхающийся Игорь.

- Ну, и кем же ты хочешь стать, дитя мое?

- Баталером.

- В принципе, можно, - сказал великодушный адмирал. - Назначаю тебя баталером. Только имей в виду, все запасы спиртного будут храниться у меня лично.

- Ну тогда и баталерствуй сам, - пробурчал Игорь, - я отказываюсь от должности.

В конце концов, все номенклатурные места по ходу дела были распределены. Я получил почетную должность боцмана, Саню назначили юнгой, но он возмутился:

- Мне двадцать восемь лет. Флотоводец Корнилов в двадцать уже командовал боевым кораблем, а вы меня в юнги хотите задвинуть?!

Мишка поразмышлял и предложил эту вакансию своему бывшему шурину Игорю. Скандальный пятидесятилетний экс-баталер от должности юнги наотрез отказался.

- Уж лучше я останусь простым, но гордым гребцом, чем пойду на поводу у вашего коррумпированного Высочества. Ишь, какой Наполеон выискался! Командует только... Мы тебя низложим.

- Хорошо, - сказал Мишка, не обращая внимания на угрозу быть низложенным. И,  обращаясь к Сане, предложил: – Если ты настаиваешь, то я могу все полномочия командующего нашей эскадрой передать тебе, а должность юнги возьму себе. Но с одним условием: с тебя приготовление обеда и мойка всей посуды.

-Я согласен!!! – радостно гавкнул Саня, и на этом распределение должностей закончилось.

Было жарко. Саня, пользуясь индивидуальной свободой и должностью командующего, поднажал на весла. Он захотел всех обогнать и возглавить кильватерную линию. Но мы с Мишкой  отдавать пальму первенства зарвавшемуся адмиралу не намеревались, погребли быстрее, легко нагнали выскочку и, поровнявшись, Мишка огрел Саню по спине веслом.

- Это нечестно! - заорал адмирал. - Кто тут главный?

- Ты. Но из соображений безопасности командующий должен плыть внутри кильватерной линии.

В ответ флотоводец забрызгал нас водой, Вовкина байдарка с налету врезалась в нашу лодку, петух в рюкзаке заорал, началась катавасия: крики, брызги, волны, из камышей поднялись и улетели куда глаза глядят перепуганные утки. Мы с Мишкой вышли победителями и снова заняли место флагмана.

- Хрен вам, а не посуда! - ворчал сзади опальный адмирал.

ПИРАТЫ

До полудня проплыли километров пятнадцать. Догнали бревенчатый плот. На плоту стояла палатка защитного цвета, из нее торчали две пары босых ног 42-го размера. Обладатель третьей пары сидел на перевернутом ведре и, полуприкрыв глаза, лениво бряцал на гитаре. Над палаткой высился флагшток из кривой жердины, на верхушке которой развевался «веселый Роджерс» из обрывка простыни. Когда у черепа рисовали глаз, бухнули слишком много краски, она поплыла и накатилась на перекрещенные турецкие сабли. Получалось, будто Роджерс плачет, что никак не вязалось с представлением о мужественных флибустьерах. Чуть ниже флага одним концом к жердине, другим к краю палатки был прикреплен плакат. На нем той же расплывшейся синей краской было написано: «Господи! Хорошо-то как!».

- Ну, как оно: грабежи, насилия, убийства, много ли богатых судов взяли на абордаж, как добыча? - весело поинтересовался Саня у капитана морских разбойников.

Тот отложил гитару, нащупал какую-то веревку и с трудом вытянул из воды тяжелую гирлянду пивных бутылок.

- Присоединяйтесь, коли хотите!

- Как же мы пиво-то забыли! - хлопнул себя по лбу Мишка. - Все ты, интендант фиговый, - сказал он мне.

- Да, недоразумение, - буркнул я. - Слушай, капитан, а может, продадите нам пять бутылок?

- Нет, продать не можем. Нас можно только или ограбить превосходящими силами королевского флота, или принять от нас в дар.

- Тогда в дар, мы согласны, - закричал Саня. - Давай в дар, душа горит!

Мы причалили к плоту.

- Помнится, у пиратов должен быть черный флаг, а у вас белый.

- А мы хорошие пираты, - ответил капитан. – Добрые.

Оказалось, что благородного капитана флибустьеров и при этом студента пединститута зовут Леха. Он сотоварищи уже два дня совершает веселое путешествие на плоту. Плот почти неуправляем и плывет медленно. Эйфория по поводу «Господи, хорошо-то как!» и чувство вынужденного пуританства уже стали надоедать, а красивый речной пейзаж казался сутулой обыденностью. Хотелось привычного - серого, хоть и грубого, но вселенского. То есть того, что обычно бывает в институтской общаге: днем скучные конспекты, пыльные аудитории, цифры и занудные профессора, а вечером – «караул!», женщины с соседнего факультета насилуют хилых (из-за плохой пищи) студентов, и всенощный топот по коридорам, как при штурме Зимнего дворца.

Спасало пиво, коим пираты пополняли свои запасы в каждой встречающейся на высоком берегу деревне. В магазинах сельпо уже давно наплевали на всевозможные  запреты и постановления (об упорядочении торговли водкой и другими спиртными напитками, которые регулярно принимались каждый год и каждый последующий был строже и изощренней предыдущего) и торговали горячительным и утром, и вечером, и днем, и ночью. Лишь бы были клиенты. Клиенты, конечно, умирали. Кто от старости, кто от безисходности, кто от болезни, кто от безисходности, старости и болезней, но их место тут же занимали новые, более молодые, более пьющие, воспитанные в духе «горбачевского запрета на выпивку от мая 1995 года», а оттого боле ухищренные и рафинированные в делах бытия.

Как и все фантазеры-путешественники, каждый из пиратов втайне рассчитывал на некий случай или фантастическую удачу, которая весь последующий учебный год до нового путешествия будет поводом для веселых разговорчиков в институте, а может, даже повлияет на дальнейшую судьбу.

Леха, например, сидя на своем ведре, живо представлял, как в один прекрасный день их пиратский плот будет проплывать мимо туристской базы, где играет музыка и откуда доносится веселый смех, а прекрасные наяды-купальщицы, загадочно улыбаясь, потащут плот к пристани. В это время налетевшая откуда ни возьмись гроза выстрелит могучую огненную молнию в высокое дерево, стоящее на берегу. Дерево, кряхтя и оседая, свалится и, как в замедленном кино, упадает толстенными сучьями прямо на плот. Мужественные плотоводцы, словно лягушки, попрыгают с плота в воду. Через секунду все стихнет: мимолетная злодейка-гроза, кашляя и чертыхаясь, уплывет за лес, освобождая место синему беззаботному небу.

В воде поплывут бревна от плота, «веселый Роджерс» поникнет на жердине, а собравшиеся на берегу пираты и насмерть перепуганные наяды вдруг обнаружат, что среди наяд не хватает самой главной - Леночки. Леночки, папа которой, директор крупного предприятия, разрешил дочурке привезти на заводскую турбазу своих подруг.

Все в растерянности. И только Леха, рискуя жизнью, прыгнет в воду и будет опасно нырять между бревнами и торчащих из воды ветвей до тех пор, пока, наконец, не вынесет на руках беспомощную девушку. Плечо и рука девушки в ссадинах и крови. Это ее упавшее дерево намертво прижало толстой ветвью ко дну реки. И Алексею пришлось немало потрудиться, чтобы высвободить прекрасную незнакомку и доставить ее наверх. Да и сам он сильно пострадает - на щеках царапины, вывихнута рука, но он мужествен и молчалив. Пока другие мечутся по турбазе в поисках врача, Леха со знанием дела пытается вернуть к жизни красавицу с помощью искусственного дыхания, больше доверяя способу рот в рот. Губы у нее будут приоткрыты, а тонкие античные черты лица бледны. Все закончится через минуту. Леночка вздрогнет, закашляется и, тяжело ловя воздух, придет в себя.

А уже вечером срочно вызванный из Нижнего Новгорода Леночкин папа усадит Леху на лавочку на берегу реки и на фоне красивого вечернего пейзажа серьезно скажет: «Ну что же, Алексей, ты спас жизнь моей единственной дочери. А я человек благодарный. Давай заканчивай свой институт. Я чувствую, что учительское дело не для тебя. Ты человек современный, информатику вон изучаешь, а я как раз подумываю, что моему предприятию просто как воздух необходим отдел информатики. Время сейчас такое, и пророчу я этому направлению большое будущее. Как, потянешь отдел? А там и все дороги для тебя открою. Да и с Ленкой можешь встречаться, ей давно уж нужен такой парень… друг, защитник. Словом, тебе решать». Леха скромно посидит, немного пожеманится, но уже ясно, что он будет готов возглавить отдел…

И вот, блин, на самом интересном месте Лехиных простраций приплыли эти чертовы байдарочники и испортили всю погоду. Леха уже как раз подумывал о том, как он возглавит новый отдел, внесет сразу тысячу рацпредложений по упорядочению его работы и возьмет опекунство над Леночкой, на которой потом можно было бы и жениться. «А что? Прелесть девушка! А папа-то вообще шишка!» - последний раз мелькнула в его голове тающая мысль его фантазий.

Леха с трудом отходил от охватившего его видения и даже на секунду забыл, что все это он только что сам придумал, пять минут назад… И вот на тебе! Гости.

Мы пили прохладное терпкое пиво. На душе было светло и хорошо.

- Вот доплывем до Волги, а потом с институтским стройотрядом полетим в Сибирь, на стройку, - все еще с трудом возвращаясь в действительность, сообщил нам Леха.

- Эх, золотые студенческие годы! - мечтательно сказал Вовка, допивая свою бутылку. - Стройотряд это хорошо! Незабываемо.

Вовкина студенческая эпопея в стройотряде была действительно незабываема не только для него самого, но и для всего института, где он тогда учился. Будучи летом на Чукотке, где их факультет помогал строить газопровод, и, прослышав, что у чукчей есть добрый обычай делиться с пришельцами женами, он закатился в ближайший чум, надеясь, что местный обычай распространится и на него. Но тамошние чукчи о своей традиции вообще ничего не знали, а после долгих расспросов о цели визита белого человека наконец все поняли и, матерно ругаясь, прогнали пришельца. Затем хозяин чума, оказавшийся впоследствии бригадиром оленеводческой бригады, да еще и с высшим образованием, пришел в стройотряд и нажаловался руководителю. Потом было комсомольское собрание. Вовке за аморалку влепили строгача и чуть было не отправили досрочно в Горький.

Одна пара ног в палатке зашевелилась, пропала, а через секунду появилась растрепанная голова другого пирата. Голова ошалело поглядела на нас, обнаружила Леху и сипло молвила: «Пива!».

Капитан отцепил от гирлянды очередную бутылку и подал товарищу.

В четыре секунды опорожнив содержимое бутылки, незнакомец, наконец, вылез на плот.

- Семен, - представился он нам.

Мы еще минут десять побыли у гостеприимных пиратов. Попрощались и отплыли.

После пивной паузы наши байдарки взяли невиданную скорость. Целых полчаса мы, налегая на весла, летели стрелой, и сосны с обеих сторон мчались мимо сплошным забором.

Время подходило к двум часам дня. Причалили к берегу и расположились на лужайке среди деревьев. На зеленой траве яркими золотыми заплатами пестрились солнечные лучи. Пора было обедать. Разгрузили рюкзаки, Санька высвободил петуха.

- Пущай погуляет, - сказал Саня, ставя онемевшую птицу на траву. – Может, жирку до вечера наберет.

Мы достали хлеб, тушенку и овощные консервы. На спиртовой таблетке разогрели тушенку.

- Надо же, такая маленькая, а столько тепла дает! - заметил Игорь, глядя на синий огонек таблетки.

- Химия, брат ты мой, - сказал Мишка, раскрывая литровую фляжку с самогоном, - великое достижение человечества. - Он тряхнул флягой. - Ведь вот эта огненная вода еще неделю назад была обычным сахаром да дрожжами.

- Даже и не верится, что и ты когда-то был простым эмбрионом, - пошутил Игорь, - а теперь погляди-ка, какой алкаш вымахал!

- С ума сойти! - в изумлении закричал Мишка. - Острить взялся! А кто тебя вчера из-за стола до постели волоком тащил? Позор! Алкоголик питерский. Да если б море было водкой, ты бы наверняка стал Ихтиандром. А ты же по-э-э-т, лекарь наших душ… Ты учить нас должен, вдохновлять…

- Ладно, ладно, я вас научу, - забасил Вовка, - наливай пропорционально, по росту и по весу. Мне кружку. Тебе, Михаил и Ивану - по половине, Саньке - четверть, а Игорю - каплю.

- По уму надо наливать, по уму! - запротестовал Игорь. - Мне кружку, всем по половине, а этому дылде вообще ни капли, - кивнул он в сторону Вовки, - для его извращенных инстинктов и запаха будет много. Взбесится еще.

Вовке налили, как и всем. Опасно было не наливать. Посмеялись: Вовка и Саня родные братья, от одного отца и матери, при этом Санька метр с кепкой, а Вовка почти два метра.

- Ничего странного. Генетика. Хотя странностей кругом много. Никто еще не ответил на вопрос, что такое жизнь вообще? - выдал Игорь.

- Ну, как же, как же, - шутливо запротестовал Михаил. - Всем известно, что жизнь - это существование белковых тел. Обучили. Но лично в тебе, товарищ поэт, белковые тела могут существовать только в комплексе с алкалоидами.

- Я изучал разные философские теории, - не обращая внимания на Михаила сказал Игорь, - но ни одна так и не дала ответа - зачем мы живем?

- Плюнь на все эти философии, - возразил Мишка. - Все философии претендуют на истину, и все разнятся между собой с точностью до наоборот. Относись к ним как к праздным размышлениям сумасшедших и живи по своей философии. А цель - конечный результат. Я, например, живу для того, чтобы выгодно жениться, купить машину, построить дачу и воспитывать своих детей. Иван - чтобы сделать карьеру в газете. Ты - чтобы издать очередную книженцию, гонорар пропить, прогулять, а потом опять корптеть за письменным столом или возиться с мольбертом. Про этих, - он кивнул на насторожившихся при этих словах братьев, - я уж и не говорю. Вообще не знаю, зачем они живут? Если Санька имеет хоть малюсенькую социальную значимость и цель, то этот дылда, - он ткнул в Вовку, - живет только ради того, чтобы других пугать. Ходит по улицам и кулачищами размахивает. Вот скажи, Саня, тебе не страшно было обитать в детстве под одной крышей с этим буйволом? Он же тебя, наверное, бил, как сидорову козу. Да еще и издевался, что братец такой щупленький попался. Может, ты и не вырос из-за этого?

- Это из-за того, что я с детства увлекся табаком, ну и этим зельем тоже, - кивнул Саня на фляжку. - Вот и остановился в росте в девятом классе.

Стали спорить. Мишка уверял, что табак и зелье не влияют на конституцию.

- Ведь я тоже первый раз выпил и закурил во втором классе, но на свои метр семьдесят пять дотянул, - горячился он.

- Если бы ты не выпил во втором классе, то дотянул бы хотя бы до моего плеча, - усмехнувшись, сказал Вовка, доставая сигарету.

Вся наша компания была курящей. Мишка, Саня, Вовка и я курили общедоступные сигареты «Космос», а Игорь курил и «Космос», и «Ту-134», и «Приму», и что подадут. Своих сигарет он не имел принципиально. Разговор о табаке тут же вызвал у всех желание покурить.

Недавно перед сельскохозяйственной конференцией я для презентабельности купил пачку американских сигарет «Kamel». Сигареты искурил, а привычный «Космос» переложил в пустую американскую пачку.

Когда я достал свой «Kamel», Санька воскликнул:

- Надеюсь, не откажете бедному родственнику в импортной сигаретке? Просьба вызвана не корыстными соображениями, а исключительно тягой к познанию нового.

- Да кури на здоровье, - сказал я, подавая ему пачку.

Санька, опираясь на локоть, вальяжно разлегся на траве и с наслаждением затянулся сигаретой.

- Вот, мля! - сказал он. - Какая прелесть. Крепкие, ароматные, приятные… Умеют же делать за рубежом!

- Ты на сигарету посмотри, дурень! - сказал Мишка.

- Кос-мос! - разочарованно прочитал Саня на сигарете. Парни захохотали.

- Ну, все равно, это какой то другой «Космос», значительно лучше, чем наш! - дурашливо вывернулся Саня.

Отдохнув, побалагурив и повалявшись в тени, мы снова сели в лодки и поплыли под соснами. Солнце было белым, вода голубой. За песчаным поворотом обнаружили пять байдарок, вытащенных на пляж. У самого песка, сбившись в кружок у маленького костерка, сидели на бревнах и плахах человек семь представительниц прекрасного пола. Иные были в спортивных костюмах, иные в купальниках. Поодаль в гордом одиночестве сидел невероятно тощий усатый парень в огромных солнцезащитных очках и чего-то жевал. Он был худ настолько, что если бы не очки и усы, то можно было бы подумать, что это Рамзес какой-то там, который, взяв отпуск, временно покинул свой саркофаг.

- Девушки, мы в сторону Волги правильно плывем? - крикнул Мишка.

- Вы заблудились, ребята. Волга - вверх по течению, - засмеялись те, приняв юмор.

ИНДЕЙЦЫ И АФГАНЦЫ

Через километр на правом высоком берегу кто-то пронзительно завизжал, и в воду бултыхнулась пустая бутылка. Через секунду визг повторился, и очередная бутылка оказалась в воде. Резвились какие-то парни. Швыряли пустые пивные бутылки, стараясь перебросить их через сорокаметровую реку, и при этом истошно визжали, соревнуясь, кто кого переорет. Бутылки, как гранаты, падали вокруг наших байдарок, поднимая султанчики воды.

- Эй, индейцы! - крикнул им Вовка, встав во весь свой прекрасный рост. - Либо вы прекратите засорять реку и пугать проплывающих туристов, либо мы станем решать вопрос о ваших скальпах!

Вопрос о скальпах заставил индейцев задуматься. Парни посмотрели на нас, посовещались и крикнули в ответ:

- Ладно, ладно. Все равно бутылок больше нет, завязываем, - и скрылись за бугром.

Скорее всего, их остановило не отсутствие пустой тары, а решительный бас и могучий рост нашего впередсмотрящего. Мы плыли дальше. Настроение было немного подпорчено.

Визги я не люблю, у меня они вызывают физиологический дискомфорт и с некоторого времени заставляют вздрагивать, напрягаться и шарить около себя рукой в поисках чего-нибудь тяжелого. Именно так визжали «духи» на севере от Кабула в мой армейский период жизни, когда прыгали на нас с ножами и ружьями со скал. Правда, только в начале 80-х у них встречались ружья времен куперовского Соколиного глаза. Потом они поголовно имели или китайские АКМы, или американские М-16.

Визг - это непременный психологический атрибут их нападения: слетает с горы орава в тюрбанах и каком-то мышином тряпье с автоматами и тесаками, визжат, как мартовские коты, но хором. Наши восемнадцатилетние солдатики приседали и немели от испуга. Это их и губило, и катились их головы вниз в ущелье. Ну, вот любят эти «духи» отрезать головы своим жертвам, хоть тресни. Группу солдат моего приятеля капитана Виктора Колесникова, охранявшую керосинопровод, тоже нашли около горного ручья с отрезанными головами. У многих были выколоты глаза и отрезаны уши. Извините за жуткие подробности.

Некоторых вообще не нашли. Значит, взяли в плен. Но я-то Виктора хорошо знал. По окончанию военного училища, мы с ним вместе служили в небольшом эстонском городке. Он был не такой слабак, чтобы даться им в руки живым. Между телами ребят на земле было рассыпано с полтысячи пустых автоматных гильз. Парни отстреливались до последнего патрона. Обезображенное тело Виктора обнаружили здесь же. На удивление, над ним не надругались. Чувствуя безвыходность положения, он подорвал себя гранатой. Пленные «духи» потом говорили, что сам Масуд ставил им мужественного шурави в пример как символ настоящей воинской доблести и самопожертвования.

Такие военные пейзажи не вызывали у наших солдат добрых чувств к мирным афганцам. Бывало, днем он мирный пастух, а ночью его ловят с автоматом или кинжалом около наших палаток.

Наши разведчики перехватили опиумный караван с пятнадцатью мешками наркотиков. Ишаков прогнали, а погонщики куда-то пропали (хотя я лично догадывался, куда. Выстрелы в горах слышны далеко). С тех пор мешки, охраняемые часовым из отделения сержанта Мурзагалиева, лежали в отдельной палатке и ждали приказа на сожжение. Святое дело. На эти наркотики «духи» покупали оружие за границей и этими же наркотиками травили наших солдат. Уже сколько их дембельнулось из Афгана законченными наркоманами, и родной Союз получал полноценных преступников. Потому что наркоману наркотик нужен как воздух, а в Союзе наркотиков на одну только зарплату не купишь.

С отобранным дурманом в Афгане поступали просто: получив письменный приказ, обливали бензином, сжигали и составляли акт об уничтожении. Сейчас все ждали возвращения из Ташкента командира бригады полковника Боряева, без подписи которого ни одно сожжение не будет действительным. За последние месяцы бригада раз десять побывала во всяких переделках, о которых в газетах писали как об «огневых контактах» с «духами», и сильно поредела. Чаще всего выбывали из строя молодые необстрелянные и плохо подготовленные бойцы. Боряев несколько раз созванивался с учебным центром спецназовцев под Ташкентом, ругался и, в конце концов, поехал за пополнением сам.

Мы пятый день жили в палатках под беспощадным палящим солнцем у безымянного кишлака. Выполняя приказ сверху - в кишлак не заходить, солдатики изнывали от жары, безделья, делали набеги на виноградные поля тамошних баев или добывали в духанах местную водку в поллитровых полиэтиленовых пакетах. Опыта спиртопроизводства у афганцев не было, ведь мусульманам вообще пить запрещено. Поэтому, как изготавливали этот спиртной напиток местные менделеевцы, неизвестно. Мерзость отчаянная.

Ранним утром меня разбудил дежурный по роте.

- Товарищ старший лейтенант! - возбужденно кричал он мне в полумрак палатки. - Там в кишлаке пальба. Не иначе, наших бьют! И вас какой-то полковник срочно вызывает.

Я быстро оделся, вышел. Действительно, со стороны кишлака доносилась беспорядочная стрельба. Около палатки стоял новенький УАЗ, рядом с ним увидел дежурного по бригаде старшего лейтенанта Сафронова и моложавого полковника со строгим лицом, украшенным тонкими щегольскими усиками.

- Из особого одела армии, – успел мне шепнуть Сафронов.

- Вы почему не выполняете приказ, старший лейтенант! – сразу же тонко заорал полковник. - Почему стрельба в кишлаке?

- Вероятно, там стреляют, - осторожно предположил я, понимая, что острить сейчас не время. - Я своих солдат не посылал. А вы кто? Предъявите, пожалуйста, удостоверение.

- Что вы себе позволяете, старший лейтенант?! Разве вам не достаточно того, что как официальное лицо я прибыл вместе с дежурным по подразделению?

Я хмуро смотрел на полковника, раздумывая, может, заставить все-таки этого выскочку предъявить документы?

- Отстань, - шепнул Сафронов, толкнув меня плечом.

- Стройте роту! – приказал полковник.

Я распорядился.

После построения, за исключением часовых и больных в лазарете, обнаружилось отсутствие в полном составе отделения сержанта Мурзагалиева. Взводный, прапорщик  Котов только моргал глазами и старался не дышать. Впрочем, и без дыхания от него разило как из винного погреба. На мой вопрос – куда делось отделение? – Котов скосил глаза в сторону кишлака и нечленораздельно пробубнил, что, наверное, ушли за виноградом.

- Душу выну, – уверенно пообещал я прапору сквозь зубы.

- В общем так, старший лейтенант, - разглядывая виноватую рожу прапорщика, с медью в голосе произнес полковник. – Я смотрю, вы здесь хорошо устроились. Сплошь бедлам: командир роты спит, люди в самоволке, ваш взводный пьян, конфискованные наркотики оставлены без присмотра! Вы понимаете, чем это пахнет? Или хотите роту наркоманов создать, если уже не создали? Как это объяснить? Где ваши люди?

- Пока не знаю, сейчас разберусь.

- Разберитесь! Когда самовольщики вернутся – доложите дежурному по бригаде, а вы доложите мне, – приказал он уже Сафронову, - а мешки в машину. Быстро, – ткнул он моего прапора в бок.

Котов, обрадовавшись, что дело можно спустить на тормозах, бросился выполнять приказание.

- Отставить, прапорщик! – твердо и громко приказал я Котову.

Котов по инерции пробежал метра два и остановился, в нерешительности глядя то на меня, то на полковника.

- В чем дело? – грозно сощурился особист.

- Извините, товарищ полковник, но конфискованные наркотики я могу передать кому-либо только по личному распоряжению командира бригады. Такого приказа я не получал.

- Ну, хорошо, – смягчился полковник. - Будет распоряжение. Я еще не знаю, чем это дело кончится, – снизив голос, продолжал он, кивнув в сторону непрекращающейся  стрельбы. – Если стрельбу устроили ваши люди, то боюсь, что серьезного разбирательства не миновать.

После этого он сел в машину и, не попрощавшись, приказал своему водителю трогать.

- Вот так влип! – сказал я Сафронову. – Как мог Мурзагалиев так поступить? Серьезный парень - и на тебе…

- Тиханцов! – крикнул я сержанту, замкому первого взвода. – Заводи БТР, бери ребят и вперед! Поедем спасать.

- А как же приказ насчет кишлаков? В кишлаки не входить! – в сомнении сказал Сафронов. – Смотри, Иван, особист - преподлейший человек. Мне про него Климов рассказывал…

- Да пошли они все! - заорал я раздраженно Сафронову. - Что мне теперь, ждать, пока их всех перебьют?! Плевать мне на твоего полковника, на тебя и всех, кто там в штабе…

- А я-то тут при чем, Иван? – обиделся Сафронов.

- Ладно, извини, старик. Насчет тебя я погорячился. Быстро, Тиханцов! Быстро!

Через десять минут мы уже были в селении. Пальба за площадью у мечети то нарастала, то спадала. Мы остановились, пытаясь разобраться в обстановке. Рация молчала, никто не взывал о помощи. Значит, самовольщики даже рацию с собой не прихватили, разгильдяи. Мы въехали на площадь.

- Командир, смотрите, - прошептал мне сержант Тиханцов, показывая рукой в сторону  культового дома.

Метрах в двухстах по краю плоской крыши здания, стоящего впритык к мечети, полз старик с белой бородой. Я взял бинокль. Сказал сержанту:

- А ну-ка сними его!

Тиханцов достал из БТРа карабин с оптикой, но все же спросил:

- А стоит ли, командир? Мирный старик…

- Старик мирный, но мне его гранатомет не нравится. Да быстрее, он в  нас уже целится!

Через секунду «мирный» гранатометчик мешком свалился с крыши, за ним кувыркнулся заряженный РПГ.

- Вот так-то лучше, - сказал я сержанту. - Заводи машину, попробуем вытащить наших самовольщиков.

Не успели завестись, подъехал еще один БТР. Оттуда выскочил наш командир батальона майор Торопцев и его зам, майор Климов, с солдатами моей же роты.

- Что за дела, Иван? - заорал Торопцев. - Ведь был же приказ в кишлаки не заходить!

- Валера, – ответил я, – ну а как ты думаешь, мои ребята с верблюдами там пуляются?

Торопцев не ответил, по броне хлестко пробарабанила дробь пуль, и вся площадь и окрестность, где стояли наши машины, вдруг засверкала трассерами. Стреляли со всех сторон. Мы упали под колеса машин, и повели ответный огонь.

Наш БТР случайно остановился над естественной ямой, поэтому под днищем было даже просторно. В нас стреляли из-за двуглавой скалы у мечети. Раздался страшный удар, всплеск огня, жар тугой волной полыхнул по лицам, наш БТР задымил. Пронзительно закричал солдат, другой встал и побрел в сторону мечети, волоча автомат по песку.

- Гусев, стой, дурак! Ты куда? Убьют! - закричал ему мой сержант. Но Гусев невидяще брел вперед, голова его была опущена, и он часто-часто мотал ею из стороны в сторону.

- Гусев, опомнись! - рявкнул  я ему.

- Иван! - крикнул мне Торопцев из-под другой машины. - Ты посмотри, ему же руку оторвало, и он контуженный.

У Гусева левая рука  висела лишь на обрывках х/б и болталась, как плеть. Со скрюченных пальцев водопадиком стекала кровь.

Я рванул из-под колеса за Гусевым, но не успел.

Гусев прошел семь-восемь метров, как шквал пуль буквально разорвал парня. Одна пуля задела мне переносицу, другая чиркнула по бедру. Я споткнулся и упал, солдаты втащили меня обратно под БТР.

НАДО ВЫБИРАТЬСЯ

Чтобы остановить кровь, растекшуюся по лицу, сержант достал пластырь и заклеил мне переносицу.

- Иван, - крикнул, перекрывая шум нарастающей пальбы, майор Торопцев. - Перебирайтесь в нашу машину!

Скомандовал хлопцам, и мы поползли к машине Торопцева, что стояла метрах в тридцати. Не проползли и пяти метров, как густые вражеские очереди заставили нас, тяжело дыша, снова влететь под колеса бронетранспортера.

- Валера, - крикнул я, - гони машину сюда!

БТР командира заурчал, разворачиваясь, пошел к нам. Оставалось метров десять, как опять раздался жуткий хлопок. Теперь уже в торопцевский БТР угодила граната. Кто-то завелся в предсмертном крике.

«Блин, ну нет лучше нашего РПГ», - не к месту мелькнула в голове гордая мысль за наших оружейников, все щелкает как орехи, будь то БТР или даже тяжелый танк.

Теперь отступать некуда, а главное - не на чем. Оставалось биться и ждать подмоги. Наш БТР гореть почти перестал, мы лежали под ним, спрятавшись за колеса. Сюда же через минуту переползли оставшиеся в живых из другого БТРа во главе с Торопцевым.

- Зови подкрепление! – крикнул я связисту Трегубову.

Лежа под массивным днищем машины, Трегубов кричал в переносную рацию:

- Гордый, Гордый, я Орел, я Орел! Прием, прием!

Опять хлопнуло так, что ушные перепонки на миг онемели, а по нашим головам пронесся песочный вихрь: «духи» на всякий случай влепили еще одну гранату в уже подбитую машину Торопцева.

Я осмотрелся. Живых нас оставалось человек девять-десять. За машиной комбата торчали еще чьи-то ноги в одной кроссовке, но не шевелились. А метрах в двадцати стонал и корчился на песке солдат Прокофьев, приехавший с комбатом. Похоже, он был ранен тяжело. Духовские автоматные очереди густо поднимали фонтанчики пыли по всей площади.

- Валера, его надо принести, - прокричал я комбату.

Он посмотрел на меня уничтожающим взглядом, ответил грубо:

- Еще двоих положить хочешь? Подмоги дождемся и вытащим.

Но вытаскивать было уже некого. Прав комбат. При такой плотности огня мы бы не смогли затащить солдата за спасительную броню.

Как всегда в минуту опасности, челюсть у Торопцева выпячена, речь четкая, отрывистая. Я знал Валеру не первый день. Знал его жесткость и решительность. Да и не до сантиментов было. Смерть совсем близко кружила над нашими молодыми и отчаянными головами.

- Гордый, Гордый, ответь… твою мать, спишь, собака! – злобливо орал связист.

Надо же! Всего десять минут отделяли нас от мирного, бесхлопотного, почти деревенского житья в полевом лагере до нынешней патовой ситуации. Солдаты, сгрудившись, договаривались между собой, кто будет добивать тяжелораненых. Мы с Торопцевым и Климовым не мешали им. В Афгане, и особенно у нас в спецназе, который не вылезал из боев, такие договоренности были традицией. Попасть в плен к «духам» – себе дороже. Пытки можно испытать нечеловеческие.

Кому выпадал этот дьявольский жребий, должен стрелять в сердце. Хотя это было только теорией войны. На практике все часто по-другому. Хватит ли у солдата сил добивать друзей, если он и сам изранен? А во-вторых, кто знает, где проходит граница между полным отчаянием и надеждой на спасение? Поднимется ли рука добить друга, когда есть хоть один шанс выжить, пусть даже один из тысячи?

Пока солдаты решали этот вопрос, Климов достал фляжку со спиртом, и мы сделали по хорошему глотку. Тоже, между прочим, подумывая о том, что делать, если положение окажется совершенно безвыходным? Чаще всего последнюю пулю себе здесь не оставляют. Она предназначена врагу. Для себя хороша граната Ф-1: и пленить будет некого, а заодно и нескольких «духов» можно с собой прихватить.

Отдышавшись после спирта без закуски,  фляжку передали солдатам.

Затем выискивали цели и стреляли, больше одиночными, экономили патроны. «Духи» стали палить из миномета. Это был небольшой миномет, скорее пакистанского производства, которых в Афгане пруд пруди. Удобная штука. Правда, точности стрельбы никакой, но в футбольное поле с трехсот метров попадет. А главное – он всегда держит противника в напряжении.

Разрывы бегали по пыльной площади, словно незримые привидения, то и дело материализуясь в разных местах хлопком и султаном огня, осколков и песка. Изредка султаны приближались и к нашему БТРу. Но если носом уткнуться в диск колеса и не высовываться из-под машины, то от мины можно спастись.

Без подмоги выбраться не было решительно никакой возможности. У меня в сдвоенном автоматном рожке сохранилось штук пятьдесят патронов, а в пулемете двести пятьдесят - пулеметчик не успел отстреляться. Его секануло в голову осколком от брони в самом начале заварушки. Появился какой-то дикий азарт. В голове проскакивали картинки из детства: мать, отец, братья...

Сержант Тиханцов, обжигаясь и рискуя получить в спину духовскую пулю, открыл тяжелый люк и нырнул в машину. Через минуту вернулся, притащив с собой полный цинк патронов. Живем! Вскрыли, достали патроны.

- Ну, что, Валера, выходим? Тут нас все равно перебьют, а если еще и гранату в машину добавят - совсем худо. Нам бы под скалой укрыться, метров двести всего, - сказал я Торопцеву.

- Двести метров мы никак не пройдем! Положат.

- А если через горку и в сторону наших? Правда, местность с этой стороны открытая, но все-таки шанс.

- Не получится, - хмуро ответил комбат. – Я сам позавчера спецминерам показывал, где ставить «Охоту». Там весь склон заминирован.

Если так, то через «Охоту» нам не пройти. Эти умные мины ставятся без всякой логики. Но человек, которого нелегкая занесет в район минирования, живым оттуда не выйдет. Датчики мины реагируют исключительно на человеческие шаги. Конь или ишак пройдет через мины безболезненно, а человек погибнет, если даже и не наступит на «сюрприз».

- Лучше атакуем, – продолжал Торопцев, - и попробуем прорваться за мечеть к твоим самовольщикам. Там стены защитят, авось, отобьемся? Блин, чистое белье не надел, - добавил он то ли в шутку, то ли всерьез.

- Все магазины забейте, - приказал Торопцев, хотя и без этой команды наши солдатики забили патронами рожки до отказа. Кое-кто хватал патроны горстями и рассовывал их по карманам. Патронов хватало. По ушам больно били разрывы маленьких минометных мин.

Тиханцов, удобно устроившись между колес, выбирая цели, изредка, но методично стрелял из снайперской винтовки. Я знал, что сержант прекрасный стрелок, и каждый его выстрел уменьшает количество наших врагов.

«Духи» подползали ближе, сужая кольцо.

- Гордый! - орал в микрофон уже сам комбат, все-таки выйдя на связь. - Сафронов! Скотина, чего же ты молчишь!?

- Какое, на хрен, радиомолчание? Кто приказал? Дубина ты, Сафронов! При чем здесь твой гребаный полковник?! Нас сейчас всех перебьют! Звони начальнику штаба, добывай немедленно «вертушки», шли подкрепление, десять-пятнадцать минут продержимся, не более! Что? Да мы не выдержим  пол часа, их тут тьма! Сафронов, я понимаю, что вертушкам надо двадцать минут, но ведь ты-то наших хлопцев можешь подослать за десять. Давай, старлей, давай, вся надежда на тебя. Выручишь, сто грамм с меня! Сделай доброе дело, Юра, - совсем не по-военному прокричал он.

И тут началось такое... Звон пуль о броню, о камни, о диски колес, за которыми мы прятались, превратился в сплошной  стон. Пыль поднялась невероятная. Мина хлестко лопнула прямо под боком БТРа.

- А-а-а-а-ы-ы-у-у! – глухо зарычал Тиханцов. Охватив лицо ладонями, он, крича и пытаясь вскочить с колен, бился спиной и каской о днище машины. Из-под его ладоней хлестала кровь.

- Тиханцов! – закричал Торопцев. - Терпи, друг, сейчас перевяжем! Быстро! - рявкнул он нам. Но я уже судорожно расстегивал полевую сумку. Там был бинт.

- Лейтенант, лейтенант! – сквозь стиснутые зубы натужно рычал Тиханцов, обращаясь, видимо, ко мне. - Пристрели! Пристрели! Христом-богом прошу. Не могу-у больше-е-е... Ну добейте же кто-нибудь меня-я-я, ребята-а!

Я нащупал упаковку с бинтом, бросил ее Торопцеву, а сам схватил Тиханцова за плечи. Сержант слабо сопротивлялся, затем глубоко вздохнул, по его телу пробежала судорога - и он замер. Ладони сержанта сползли с лица. На месте левой щеки и глаза сочилось кровавое месиво. Я положил его на дно ямы, достал из нагрудного кармана чистый носовой платок и закрыл им лицо сержанта.

Было очень жаль Тиханцова. Но этот жуткий конец молодой жизни был отодвинут и заслонен общей смертельной опасностью. Мы приготовились к бою.

Завизжали и справа в стороне мечети, и слева возле дукана, и впереди у скалы. Сзади был заминированный склон, а правее от склона стометровая пропасть. Значит, начнется атака? Если атака, они постараются взять нас живыми, потому что от мертвых проку мало, а за живых, тем более офицеров, они получат по их афганским меркам о-го-го сколько!

Я, убей, не знал, сколько заплатят «духам» за меня, живого старшего лейтенанта 3-й воздушно-десантной бригады специального назначения Ивана Тучина, но как потом с живых русских они сдирают шкуру, знал. И поэтому напряжение достигло высшей точки. Попасть к ним живым было нельзя. Все, что угодно, только не плен!

Вдруг «духи» стрелять перестали. За мечетью стрельба прекратилась уже давно. То ли мои самовольщики вырвались, то ли… Судя по плотности огня, наших самовольщиков перебили всех. Наступила жуткая, зловещая тишина, которая длилась несколько минут.

САМОЕ ВЕСЕЛОЕ

- Слишком уж тихо, - сказал Торопцев, - сейчас, похоже, начнется самое веселое. Ребята, готовьтесь! По моей команде вперед и - к мечети! И перестань дрожать, Антипов, – притворно-весело рявкнул он солдатику-первогодку.

Антипов лежал, привалившись плечом к диску колеса рядом с убитым сержантом. Его глаза были полны отчаяния и ужаса. Автомат Калашникова казался большой, неуклюжей игрушкой в его тонких руках. Антипов попытался улыбнуться. Это у него получилось плохо. Он смотрел на Торопцева, и его взгляд выражал надежду и мольбу.

Над площадью и вдали над горами голубилось мирное и тихое небо. Где-то, как ни в чем не бывало, щебетали птицы, и предстоящая бешеная смертельная схватка людей под этим домашним небом казалась противоестественной.

Моджахеды пошли на нас. Между «духами» и нашим подбитым БТРом стометровая дистанция. Негр Джонсон, говорят, за десять секунд преодолевал ее. Но «духи» не Джонсоны, да и мы не попутный ветер. По команде майора Торопцева мы выскочили навстречу врагам и густыми, сочными очередями вспороли наступившую было тишину. Тюрбанщики, визжа и крича что-то по-своему, из чего мы различали уже знакомые нам боевые крики «Аллах акбар!» и «Шурави, таслим!», приближались к БТРу. У них был приказ не стрелять. Нас было мало, и кто-то из тамошних баев мог хорошо заработать.

Я опорожнил первый рожок автомата в ближайшую кучу «духов», мгновенно перевернул его, опорожнил второй. И не напрасно. Многие после моего веера пуль завинчивались штопором или просто тыкались горбатым носом в песок. Стрелял я неплохо. Пальба вокруг стояла великая. Но, Господи, сколько же их!? Мелькнула мысль, что до мечети нам никак не добежать. Оставалось только отбиваться.

Они наваливались серой лавиной. Я бросил порожний автомат и судорожно схватил, наконец, тяжелый пулемет с зеленым квадратным коробом. Не видел, но чувствовал, что наши ребята рядом. Нажав на гашетку, пошел вперед. Пулемет, дергаясь и грохоча,  выбрасывал поток смертоубийственного свинца. Я видел, что их сторона площади превращалась в ад. Не осталось ни метра позади «духов», которые не распотрошили бы наши пули. Ребята успели бросить гранаты. И много восточных головных уборов  закувыркалось в воздухе. Солдатик Антипов забыл выдернуть чеку, но его РГД-5 попала прямо в тюрбан бородатого. Ахмед схватился за голову и осел на песок. Редкий случай, но неплохо для молодого бойца спецназа.

Похоже, «духам» психическая атака надоела. Их решительные бородатые лица были уже в двадцати метрах. Они, наконец, тоже начали стрелять, потому что тут уж не до вознаграждения - остаться бы живу. Вскрикнул ефрейтор Тихомиров, получив пулю в живот, а рядом упал и задергался ефрейтор Шибалин. Ему то ли пулей, то ли осколком от нашей же гранаты напрочь выворотило коленную чашечку. Шибалин лежал на спине, упершись локтями в песок. Его трясло, и он, широко открыв глаза, удивленно смотрел на свою розовую кость. Лехе Климову пробило шею, он упал, уткнулся лицом в песок, но по инерции продолжал стрелять одиночными, рискуя завалить своего. На Валеру Торопцева сзади навалился самый шустрый ахмед. Комбат схватил его руку с занесенным кинжалом,  легким приемом уронил, и воин Аллаха мягко навалился на свой же кинжал по самую рукоятку. Что значит советская школа самбо!

Среди грохота выстрелов, воинственного многоголосия, криков умирающих и разрывов гранат тихий одинокий щелчок в моем пулемете отозвался в сердце бомбовым разрывом - кончились патроны! Перезаряжать было некогда, вокруг визжали и метались бородатые. Я скинул с пулемета короб, схватил его за ствол с сошками и, ожегшись о раскаленный металл и еще больше озлобившись от этого, саданул прикладом первого подвернувшегося ахмеда. Потом второго, третьего. Я не видел, сколько оставалось в этой катавасии своих, но разъяренных врагов вокруг металось человек пятнадцать-двадцать.

Краем глаза успел заметить, что из-за скалы выбежало еще несколько десятков «духов». В кобуре у меня был пистолет, но доставать его было некогда, это самый крайний аргумент. А в подсумке на поясе дожидается своей минуты надежная Ф-1 с полуразогнутыми усиками.

Какая-то зараза успела кинжалом резануть мне плечо. Сначала я даже не заметил. Потом еще раз резанули. Это был молодой бородатый афганец. Он отскочил на пару метров, держа в руках огромный кривой нож, запачканный моей кровью. «Дух» дико вращал белками и кружился около меня, будто в танце. Кажется, он улыбался. И кружил, кружил, выбирая момент, когда я отвлекусь на другого «духа», чтобы добить меня своим ужасным ножом. Я страшно матерно закричал и ринулся на бородатого.

Первый глухой удар приклада пришелся на его руку, которую он выставил, защищая голову. Нож выпал, «дух» согнулся и, уронив тюрбан, бросился бежать, но в меня словно бес вселился. В два прыжка я нагнал моего врага и с такой силой звезданул по иссиня-черному загривку, что, казалось, треснул приклад. Налетели еще «духи». Я орал то «ура!», то «...вашу душу», круша своим пулеметом все подряд. С тупым звуком он попадал в цель. Целей было много. Я помнил одно: надо успеть достать пистолет. Но пока было можно, я крушил и крушил. Ахмеды визжали, получив по плечу, по рукам, по рылу. Когда попадало по голове, они мягко оседали на песок. Это только усиливало мою ярость. Ударило в ногу и бедро, но кость вроде не задело. Размахнулся, чтобы влепить очередному «духу», но тот присел, пулемет вырвался из рук и, ободрав мне ладони прицелом, отлетел в сторону. Я выхватил пистолет, дважды пальнул ахмеду в грудь. Потом выстрелил в другого. Оба упали.

НАШИ

Матерные крики по-русски и выстрелы за закопченной Валеркиной машиной сначала показались мне слуховыми галлюцинациями. И тут же захлестнула радостная надежда – не подвел Сафронов.

Через минуту бородатых не стало. Вся площадь была устлана их телами. Некоторые еще шевелились и что-то бормотали. Изредка раздавались глухие хлопки выстрелов. С трудом возвращаясь в реальность, я стоял с пистолетом на пыльной площади у сгоревшего БТРа все еще готовый пристрелить или придушить каждого, кто приблизится ко мне ближе чем на полтора метра. Озираясь, искал Валерку Торопцева, Леху или кого-либо из моих солдат. Глаза заливало то ли потом, то ли кровью. Меня трясло.

- Успокойся, Иван, успокойся, все позади, - как сквозь сон услышал голос моего приятеля из соседней роты капитана Гриши Адаменко. - Успокойся, Иван, все обошлось, мы вовремя пришли, теперь все будет хорошо, все нормально.

Гриша взял меня за плечо, вытер мне лицо своей пилоткой. Вокруг нас было с полсотни наших ребят. Несколько БМП и БТРов, огибая скалу, вползали за мечеть, а в воздухе уже кружились «вертушки». Заходя по очереди, они залпами сокрушали невидимые для нас цели за скалой.

- Как Валерка с Лехой и пацаны? – тяжело дыша, спросил я Гришу.

- С Торопцевым амбулаторный случай, а Леху и троих солдат сейчас эвакуируют в госпиталь. Вон уже вертолет садится. Остальные – все «двухсотые», Иван. Слушай, тебе самому надо в госпиталь, у тебя же все плечо разрезано!

Действительно, на правом плече две длинные раны до груди. Х/б вместе с тельником с правой стороны по пояс набухли кровью.

- А Мурзагалиев жив? – спросил я капитана. Мне бы очень хотелось, чтобы сержант Мурзагалиев остался жив. Чтобы я его тут же и пристрелил, подлеца. Сколько же из-за его безрассудства мы сегодня потеряли ребят!

Выяснилось, что из отделения Мурзагалиева в живых остался только рядовой Ковалев. Его, полуживого, с тремя ранами в груди нашли за мечетью и отнесли в вертолет.

- Кто из докторов здесь? - спросил я у Адаменко.

- Степанов! - крикнул он кому-то. - Давай сюда бегом капитана Ростова.

Доктор Саня Ростов, которого я хорошо знал еще по мирной службе в Союзе, подошел через минуту. Он велел солдатам помочь мне раздеться, посмотрел плечо, почмокал губами и сказал:

- Вообще, Иван, я бы на твоем месте поехал в госпиталь. Обе раны глубокие. Надо шить. Я бы, конечно, и сам зашил, но после того, что тут у вас было, тебе обязательно надо в госпиталь.

Он взял мою руку, пощупал пульс.

- Ну вот, и пульс говорит, что стрессец был будь здоров. Давай, Иван, пошли, - потянул он меня к вертолету.

- Не торопись, Саня. У тебя водка есть? - спросил я доктора.

- Спирт.

Он достал фляжку, я раскрыл ее и все еще трясущимися руками налил две трети армейской кружки, которую подал Гриша. Кружка стучала по зубам пулеметной очередью.

- Без воды? - вытаращил глаза малопьющий Ростов.

- Разберусь, - сказал я и в три глотка осушил емкость.

Еле отдышался. Занюхал поданной кем-то безвкусной галетой из сухпайка.

- Ну и бляди! - сказал я, приходя в себя после убойного спирта и рассматривая разорванную пулеметной мушкой ладонь на правой руке.

- Кто?

- Да, все и всё на свете, блин!

На пыльной площади лежало несколько десятков моджахедов. Или духов – по-нашему. Да, какие они духи?! Пацаны. Такие же, как и наши солдатики, которых в 18 лет оторвали от мамы.  У многих и усов то еще нет, уж не говоря о бороде, которую им носить по шариату положено.  Какие-то местные птицы уже кружились поблизости, предвкушая добычу.

- Знаешь, Саня, а я ведь в школе мечтал стать геологом или, как ты, врачом...

Лететь в госпиталь я отказался. Доктор Ростов, как и обещал, наложил мне два или три десятка швов. Две пулевые раны на бедре и на ноге оказались пустяковыми - все касательные. Вообще, если вспомнить еще переносицу, то меня сегодня задели четыре пули. Но только задели. Везуха! Девчонки из медчасти, пока док без анестезии делал свое дело, держали меня за руку. Одна даже гладила по голове и что-то шептала. Я боли не чувствовал, в глазах стояла пыльная площадь, полная беснующихся и визжащих душманов, и мы ввосьмером или вдесятером у сгоревшего БТРа. Виделся худенький тульский мальчишка Саша Гусев, которого мама была вынуждена отпустить от себя в СА. («Ну, послужит, мужчиной станет, - вероятно, утешал на перроне свою плачущую жену Сашин папа, - войны-то сейчас нет».) Их сын, волоча автомат за ремень по песку чужой пыльной площади и странно тряся головой, идет в сторону «духов». Глаза закрыты, все лицо в крови, полруки нет. Ради чего, зачем? За маму? За папу? За Родину? Если мне, командиру Саши, когда-нибудь придется посмотреть в глаза его матери, что я скажу ей?

Дело сделано, я зашит, смазан, дезинфицирован, на носу, где чиркнула пуля, - новый чистый пластырь. Пластыри на бедре и ноге. Поцеловал кокетливых сестричек и пошел к ожидавшему меня бронетранспортеру.

Около медсанбатовской палатки остановился. Кто-то за тонкой брезентовой стенкой пел под гитару хриплым, как у Высоцкого, голосом:

Комбат в крови кричал: «Вперед!»

Сержант кричал: «Давай огня!»

И я давал: мой пулемет

Всю душу вытряс из меня…

Я вспомнил, как два месяца назад мы сопровождали колонну с топливом из Кабула в Гардез и напоролись на засаду. Отстреливались отчаянно. Тогда положение во многом спас опять Тиханцов. Мы с солдатами вели огонь, спрятавшись за мощным глинобитным духаном. А неподалеку, найдя удобную нишу в расщелине между камней, расположился с ротным пулеметом Тиханцов. Я видел, как, словно в падучей, трясутся от выстрелов его плечи. Тогда подумалось, что несколько месяцев подобных упражнений - и какая-нибудь вибрационная болезнь человеку обеспечена. Солдат - профессия вредная. По моему ходатайству, Тиханцов был представлен к ордену, но получить награду ему уже не суждено. В СА награждают медленно, и смерть часто обгоняла награды.

Валерка Торопцев дожидался меня в душной палатке. Его тоже кое-где зашили. Хоть и командир, но в Афгане он все равно Валерка. Сообщил, что есть сведения, будто мои самовольщики случайно наткнулись на хорошо организованный отряд «духов», который, по плану, должен был ночью внезапно напасть и уничтожить вертолетную эскадрилью. Эта случайность помогла избежать серьезных потерь. И нас, вроде, хотят представить к наградам.

- Только это между нами, - сказал он мне, - и толком я ничего не знаю. Слухи от знакомого майора из штаба армии.

Мы с ним пили водку. Торопцев сообщил, что Леха Климов, не долетев до госпиталя, умер в вертолете.

- Представляешь, Иван, у него и рана, на первый взгляд, была пустяковая. Но пуля задела сонную артерию. Не довезли! - горестно сказал Валерий. – А у Тиханцова полчерепа было снесено. Просто удивительно, как с такой раной человек жил целых полминуты?

- Не пожелал бы я никому этих тридцати секунд жизни, - ответил я, вспомнив, как сержант молил добить его.

Торопцев позвонил старлею Сафронову и пригласил в палатку, чтобы, как и обещал, налить ему честно заработанные сто граммов. Сафронов как раз сдал дежурство. Пришел злой, как черт, и сказал, что получил втык из штаба бригады.

- За что это?

- За то, что шум поднял. Связался по рации с дежурным армейцев майором Смирновым, чтобы «вертушки» прислали вас спасать. А пока те соображали, поднял первую роту и на машинах отправил к вам.

- Какой же шум-то?

- Накануне пришел приказ о радиомолчании. Ну, а я его нарушил. Вот и получил.

Валерка выругался.

- Если бы ты выполнил приказ и не связался с летунами, то, возможно, и не сидели мы сейчас здесь.

- Возможно. Но вообще-то, шум поднял особист, который утром приезжал к тебе в роту, – сказал Сафронов, обращаясь ко мне. - Полковник приехал с каким-то литехой. Их сопровождал начальник штаба бригады Перов. Приехал, чтобы забрать наркоту и увезти ее для уничтожения. Говорит, что по новому порядку конфискованные наркотики теперь должны поступать в особый отдел. А уж потом их или сжигают, или отправляют на нужды фармацевтической промышленности. А бучу особист наводит попутно, чтобы о его принципиальности начальство услышало.

- Как его фамилия? – спросил Торопцев.

- Не помню. Какая-то литовская или латышская. То ли Ельц, то ли Вельц... Вроде Вельц.  Сам он не представился, а сразу стал орать на  меня за то, что не знаю, какое будет меню на завтрак личному составу. Мне Климов называл его фамилию, да я не запомнил точно. Оказывается, они знакомы.

- Разве?

- Ну да. Лет шесть назад служили в одной части. Не знаю, из-за чего, но между Климовым и этим Вельцем произошел конфликт, и Климов врезал ему, тогда еще капитану, по физиономии и сломал челюсть. Пока особист лежал в госпитале, состоялся суд офицерской чести. Климова судили за рукоприкладство, но о причинах никто не спрашивал. Все знали, что особист редкостная сволочь, будет в дерьме копаться, лишь бы вытащить на свет две-три строчки компромата. Вероятно, из-за того случая Климов и ходил в майорах чуть не до сорока лет.

Мы встали и выпили по полному стакану за Лешу Климова, за сержанта Тиханцова, за всех погибших сегодня ребят.

- Никак не могу понять, – сказал я, - как это сержант Мурзагалиев, всегда такой ответственный и принципиальный, снял все отделение, оставил без охраны палатку и ушел в самоволку? Ни дежурный по роте, ни дневальные, ни часовые – ничего не знают. Здесь что-то не так…

- Ладно, - сказал Торопцев. – Дай бог, чтобы рядовой Ковалев оклемался. Может быть, он что-то знает? Тем более, что он был другом Мурзагалиева.

Потом мы закатились в санчасть к Ростову. Его не оказалось, да и моих сестричек мы не нашли.

- Да ладно, пойдем спать, – сказал Валерка. - Морфей главный из богов.

Я сказал, что уважаю Морфея, но Бахуса больше. Впрочем, они оба достойны уважения. Ребята с этим согласились.

Утром пришел дежурный по части майор Костин, пренеприятная личность.

- Собирайся, Тучин. Тебя срочно вызывает полковник Вельц.

- Кто такой Вельц? Не знаю такого.

- Он к тебе вчера в роту приезжал и наводил порядок.

Ах, этот... Сафронов про него вчера говорил. И я понял, что ничего хорошего от этой встречи ждать не стоит.

Через полчаса я сидел в прохладной полутемной палатке начальника штаба бригады  Перова. Где-то урчал дизельный генератор. Тусклая лампочка горела сбоку, и ее свет высветил неожиданные подробности на лице полковника: по левой скуле от уха и почти до подбородка пробегал еле заметный шрам. Наверное, это и был след конфликта особиста с боксером Климовым. Вчера я этот шрам на лице полковника не заметил. Впрочем, и не удивительно - это место было затерто каким-то маскирующим кремом. Я всегда считал, что мужчине нечего стесняться такого рода недоразумений на своей физиономии, и женские капризы щеголя-полковника показались мне дурным тоном.

Выгнав Перова из палатки, и заняв его место за столом, сытый и розовощекий служака из особого отдела армии с двумя новенькими орденами Красного знамени на груди уже в третий раз спрашивал меня:

- На каком основании вы затеяли стрельбу в мирном кишлаке? Это политический скандал. Между разными политическими силами в Кабуле только наметились хрупкие договоренности. Вам кто-нибудь отдавал приказ напасть на кишлак?

- Товарищ полковник, я ничего не знаю о ваших договоренностях. В сотый раз объясняю, что мои солдаты ушли в самоволку, попали в переделку, я поехал их выручать. Здесь Афганистан, и стреляют везде.

- Да вы понимаете, лейтенант, что они теперь получили карты в руки в разговоре с Кабулом?!

- Я старший лейтенант.

- Боюсь, что лейтенант, если дело до дисбата не дойдет, – переходя на фальцет, орал Вельц. Его щегольские усики топорщились. - Вы мальчишка, вы подрываете основы советской политики в Афганистане, вы поставили подножку политике страны в этом регионе, значит, вы потворствуете империалистической реакции…

Я угрюмо смотрел на новенькие ордена особиста. Вот ведь какая странная закономерность! Чем дальше эти особисты от душманов с автоматами и кинжалами, тем чаще они проявляют героизм.

- Логически выходит, - продолжал орать полковник, - что вы враг политики КПСС, значит, враг своей страны, своего народа, своей матери!

Его визг давил на барабанные перепонки. Я поморщился.

- Что морщитесь? - орал Вельц. – Не нравится, когда старший по званию говорит правду? Ответственности испугались? Да вы к тому же и слабовольный трусишка?! Да будь моя воля, я бы таких сопливых Аника-воинов и близко к армии не подпускал. Да еще и на войну! Да еще и в золотых офицерских погонах!

Моя мать давно умерла, но я подумал о матерях Саши Гусева, солдатика Прокофьева, сержанта Тиханцова и о других матерях, для которых я как командир вчера стал невольной причиной гибели их сыновей. Ведь это я принял решение отправиться на выручку самовольщиков и взял с собой солдат. Кровь бросилась мне в лицо. Не соображая, что делаю, я схватил горлопана за грудь, с размаху швырнул о сейф, взял его за горло, крепко сжал.

- Ты, скотина, пригнал нас сюда защищать интересы Кабула? Ты возил наших «двухсотых» в Союз, отдавал их матерям? Тебе хоть раз приходилось бывать в дикой резне в горах, которая называется интернациональной помощью?

Дрожа от негодования, я еще пару раз треснул его башкой о сейф. После вчерашнего свернуть шею этому полковнику со щегольскими усами было морально легко. Лопнули швы на плече, по груди потекла теплая кровь. И мелькнула трезвая мысль: пусть это дерьмо плавает, что из-за него себе жизнь ломать…

Ушел. Меня скрутили через двадцать минут у палатки лазарета. Благо хоть спирту успел выпить.

Суд. Дело. Словом, с родной СА я расстался без выходного пособия «за дискредитацию высокого звания советского офицера». Даже второй орден, к которому был представлен за прежние переделки с «духами», и тот не дали.

Приехал в родной Горький, несколько недель гулял, отмываясь от афганской пыли, а потом поступил учиться в университет, где и встретил моего друга Мишку. Осенью Валера Торопцев прислал письмо. Он сообщал, что рядовой Ковалев перед смертью в госпитале успел сказать военному дознавателю, будто сержанту Мурзагалиеву было приказано взять свое отделение, войти в кишлак и разведать, нет ли там «духов». Приказание отдавал лично начальник штаба бригады подполковник Перов, который приехал на рассвете в расположение моей роты с  незнакомым полковником… 

Далее Валерий писал, что война в Афгане вот-вот закончится, и войска выведут в Союз. Что недавно начштаба Перова вызвали в Ташкент и арестовали за какие-то темные дела в этой войне. И Валерий подозревает, что наш памятный бой с «духами» в кишлаке у двуглавой скалы не был случайностью. Все было подстроено так, чтобы под шумок вывезти из расположения бригады наркотики, которые охраняло отделение Мурзагалиева. И что я могу написать апелляцию министру обороны на пересмотр моего дела, чтобы вернуться в армию, и что сам он даст мне самые лучшие рекомендации… В конце письма Валерий сообщал, что был тяжело  ранен и, скорее всего, его спишут, так как без ноги он служить родине физически не сможет. Куда ехать, он пока не решил. Детский дом, где воспитывался, позади, семьи еще не нажил…

Валере я отписал, что пусть он только скажет куда, и я приеду за ним, не раздумывая ни минуты. Что у меня есть где жить, что его тридцать лет - еще молодость, и вместе мы всегда найдем свое место на этой земле.

Написал, что гражданка и студенчество мне весьма по душе. Что Афган я вспоминаю как кошмарный отрезок моей жизни и возврата к этому не будет никогда. От него осталось чувство непоправимой вины перед матерями Гусева, Тиханцова и еще десятком матерей. Осталось два белых шрама на плече и груди, чувство братской любви к своему командиру и другу  Валерию Торопцеву. Еще остался мой самый первый боевой орден, который лежит в коробочке, и я его еще ни разу не надевал.

Больше писем от Валеры не было. Я еще трижды писал по его обратному адресу, но никто не ответил.

МАКАРОНЫ ПО-ФЛОТСКИ

Меня треснули по спине веслом.

- Тебе что, бутылкой по голове угодило? Мне из-за твоей задумчивости еще час одному грести?

- Ой, Минька, прости, это я, тык-скыть, впал в романтические переживания

- Ну ты же не Ленский после дуэли с Онегиным! Переживай, гребя!

- Все, Миня, понял, дорогой, гребу.

- Гребу, - ворчал сзади Мишка, - надо же, сколько хитрости в людях и лености! Мы даже от пацанов отстали.

Пацанов мы догнали через минуту. За поворотом нам встретилась резиновая лодка с рыбаком. Лодка стояла в лопухах посередине небольшой заводи. Она была привязана веревкой к торчащей из воды коряжине. На ней восседал благообразный старичок и держал удочку.

- Ну, чего, дед, клюет? - спросил его Саня, проплывая мимо.

В это время поплавок у рыбака лег на воду, старик засуетился, поднялся, дернул удочку и через секунду из воды выскочил здоровый серебристый подлещик.

- Клюет-клюет, - беззлобно пробурчал дед, укладывая рыбину под сиденье. - А вы тут плаваете да мешаете.

- А что, ребятки, не порыбачить ли и нам? - вдохновился Саня.

- Уха отменяется. Из-за петуха, - ответил Михаил. - И вообще, у нас сегодня другие планы.

И Мишка сообщил о других планах. Буквально перед самым отъездом Михаилу позвонил наш однокашник Валерка Майоров, который по плану должен был присоединиться к нам в Хахалах. Валерий жил в городе, но сам был хахальским парнем. В этой деревне у него жила мать и все родственники, которых он навещал каждую субботу.

Валерий уточнил время прибытия экспедиции в Хахалы и пригласил заночевать у себя в деревне. «Тем более, тут свадьба у соседа намечается, заодно и погуляем», - сказал он Михаилу.

- Так что предлагаю совместить полезное с приятным: ознакомиться с сельским бытом и качественно отгулять на свадьбе, - заключил Михаил.

- Да, но он же только тебя на свадьбу приглашал, - сказал Игорь, - а мы что будем делать, с бытом знакомиться?

- Не боись, старина, - ответил Михаил, - ты горожанин и далек от народа. Свадьба в деревне - это праздник для всех, в том числе и для проезжающих туристов. Приплывем в деревню - сам увидишь. И это даст тебе толчок к творческому поиску. А то вы, поэты, пишете, пишете. Сами не зная о чем. Поэт должен быть в гуще людской, жить этой жизнью, чувствовать ее и творить во имя нее, - весело наставлял он Игоря.

За очередным поворотом на правом берегу среди сосен показались крыши разноцветных строений. Судя по шуму-гаму, это был пионерский лагерь. Хотя в пионеры теперь вроде уже и не принимали, но лагерь работал исправно. Была слышна музыка, ребячья разноголосица, над деревьями взлетал волейбольный мяч. Кто-то пробовал горнить. Горн издавал мерзкие протяжные звуки.

- А я, между прочим, в детстве четыре раза был в пионерлагере и всегда назначался горнистом, - похвастался Саня.

- Не ври, - одернул брата Вовка, - горнистом назначался я, а тебе изредка давал потрубить «Бери ложку, бери хлеб…». Горнист он никудышный, - сказал Вовка, обращаясь к нам. - Я, так сказать, пользовался авторитетом среди молоденьких пионервожатых, и поэтому у меня не всегда было время по утрам будить лагерь. Ну, я Сане и доверял трубу, когда боялся проспать...

- Сам не ври, - возмутился Саня. - Ты и трубить-то не умел по-настоящему, фырчал, как кот…

- Ладно вы, горнисты! Распетушились! - прикрикнул Мишка. - Скоро Хахалы, время до вечера есть, может, позагораем малость?

Все согласились и решили через полчасика сделать привал для загару.

Иногда реку до середины русла перегораживали упавшие в воду деревья - любимое место рыбаков без лодок. Я и сам, бывало, сиживал с удочкой на таком дереве. Иногда в воде под моим отражением и отражением облаков можно было разглядеть толстые спины неповоротливых язей, хлопочущих в глубине. И появлялось желание оставить этот бренный мир, стать такой вот солидной и спокойной рыбиной, властелином волшебного подводного мира, плавать среди его красот, а на ужин иметь до золотой корочки зажаренного язя... Ой, чего-то я не то говорю… Нда-а, но это уже опять из земного и бренного.

Справа на берегу между редкими соснами показались знакомые строения: приплюснутый дощатый домишко, примкнувший к просторному бревенчатому цеху. К воде спускалась почерневшая от времени лестница. Похоже, нынче там было пусто, а ведь как когда-то здесь кипела социалистическая действительность!

- Помнишь, Минь? - толкнул я веслом Мишку, кивая на колхозный архитектурный ансамбль.

- Хо-хо, - воскликнул мой друг, - как не помнить!

И, привстав в байдарке, весело продекламировал:

Славные чувства!

Вам бы продлиться!

Сердцу уставшему дай вечерок…

Тихо по Керженцу вечер струится,

К звездам дымится наш костерок.

Эх, сигаретка!

И вздрогнули пальцы.

Мы помолчим. И запахнет сосной

Вечность какая!

А мы – постояльцы

Под равнодушной

Державной луной.

 

Стих был несколько невпопад, но некоторым образом отражал события, происходившие здесь несколько лет назад в нашу студенческую бытность. Особенно, что касается дыма. Виденье там, конечно, тоже играло некоторую роль, но не главную. Главную роль играло наше с Мишкой тщеславие, желание выделиться, а заодно увильнуть от общественных работ.

Однажды знойным летом в самом конце 80-х четырнадцать студентов и сорок нежных студенток - будущих экономистов были привезены на берег чудесной лесной реки Керженец и высажены на окраине деревни, чтобы помочь отстающему во всех видах соцсоревнования колхозу построить молочно-товарную ферму (МТФ).

Деревенька так себе, сплошь староверы-двуперстники, до сих пор прячущиеся от реформ Петра. Поэтому, если не считать приспособленной под сельский клуб старинной церкви и выстроенной из силикатного кирпича закусочной, реформ в этой деревне не видели с XVI века. Зато иногда, выходя из закусочной, где над крыльцом был натянут выцветший коричневый плакат со словами «Слава любимой партии!», и вправду хотелось прошептать жирными губами: «Слава КПСС!» - котлеты там готовили отменные. Старушки, проходя мимо некогда богатого прихода, мелко крестились на плакат, и было непонятно, кому они крестятся - Богу или КПСС?

Наши палатки раскинулись на живописной поляне у колхозного цеха подсобных промыслов, впритык к которому стояла крохотная полевая кухня, где варили обед для сельчан во время страды. О цехе надо сказать особо.

Кто-то придумал сетку-рабицу, забор такой из проволоки. Кто-то изобрел механизм для полуавтоматического изготовления этой сетки. А вот колхозный умелец-самоучка Филипп Артамоныч взял однажды и тайно усовершенствовал этот механизм до полной автоматики. Почему тайно? Потому что, узнав о чудесном изобретении, колхозные экономисты-барыги тут же расценки пересмотрят в сторону понижения. И понизят их так, что изобретателю свои же братья по пролетарскому классу будут ежемесячно морду бить в день получки. В России-матушке изобретать надо с умом, чтобы не навредить себе и окружающим.

Открытие Артамоныча имело решающее значение для благополучия сельских пролетариев. Раньше заборщики, чтобы заработать крутые пятьсот рэ, возились с проволокой денно и нощно. После вмешательства в производственный процесс пытливого ума Артамоныча, всех дел счастливым работягам оставалось подкатить к специальному агрегату многоцентнерный каток проволоки, через всякие винтики-шпунтики протянуть проволоку, нажать кнопку «Пуск» - и все! С одного конца разматывается каток, а с другого - накручивается на специальный барабан готовая двухметровая сетка в рулон по сорок метров. Даже специальный ограничитель придумали: как достигла бабина с сеткой определенного диаметра, звенит самодельный звонок, встроенный в старую консервную банку.

Теперь мужики месячную норму за три дня выполняли, остальное время козла забивали, тайну от колхозного начальства свято хранили да на Артамоныча молились: первая стопка - всегда ему. Начальство на мужиков не нарадуется. Только бабы что-то стали подозревать: мужья каждый день вдрабадан, а положенные полтысячи домой приносят! Бабы и молчали. Деньги-то есть.

И благоденствовали проволочники до тех пор, пока не приехали проклятые студенты и все не испортили.

Несмотря на суматоху отъезда-приезда, наше стройотрядовское начальство предусмотрело все: палатки, постельные принадлежности, жестяные умывальники, деревянный щит для стенгазеты «Острый глаз», кинопроектор, специальную простыню для экрана… Были заранее составлены графики дежурств по лагерю, назначены ответственные за баню, библиотеку, уборку территории. А вот повара то ли не предусмотрели, то ли предусмотрели, да он заболел, а может, и не заболел, да поваром не был. Словом, весь студенческий люд давно пора было кормить обедом, но в три часа пополудни народ еще оставался, хоть и веселым, но некормленым. На горизонте маячил уже и ужин, а варить и его было некому. Как быть? Эти и другие вопросы производственного характера крутились в голове Коли, руководителя нашего стройотряда.

Вот тогда-то мы с Мишкой и проявили советскую инициативу и смекалку. Пришли в полевую кухню и вызвались приготовить макароны по-флотски. Именно это блюдо Мишка лично приготовлял дома под строгим надзором матери.

- Ладно, - прокричал нам Коля, перекрывая шум работающих за стеной моторов в цехе подсобных промыслов, - сегодня ужин вы приготовите, а завтра, может, повариху из колхоза пришлют!

- А умеете? - на всякий случай спросил он, с подозрением посмотрев на нас.

- Да мы… - Мишка так сильно стукнул себя в грудь, что другой, менее подготовленный студент, тут же бы упал на пол с тремя сломанными ребрами. Но Мишка устоял, а этот его жест окончательно убедил начальника стройотряда, что этим парням можно доверить кухню.

- Ладно, ладно, - легкомысленно сказал Коля, - верю. Это и впрямь несложно. Не пересолите только. Вот макароны, вот тушенка. Можете по случаю первого дня и отсутствия обеда приготовить, тык-скыть, поплотнее, но и без бравады этакой.

И излишне доверчивый Коля, прихватив весь стройотряд, уехал к месту работы.

А мы с Мишкой принялись за дело, горячо рассуждая о том, что если каша получится вкусной...

- Не каша, а макароны по-флотски! - поправил я Мишку.

- Ну, да. Я и говорю, макароны. Если они получатся вкусными, то неплохо бы и на весь месяц остаться кашеварить! Зарплата все равно будет на всех одна. Так что можно неплохо заработать, не горбатясь на таскании бревен для МТФ.

Мишка родился и вырос в деревне, поэтому простой деревенский труд его просвещенной натуре был очень близко знаком и глубоко противен.

Через час вернулся Коля.

- Мужики! - ревел он - Бегом! Знакомство с объектом заканчивается. Немножко, опять же для знакомства, поработаем и ужин! А тут, как на грех, должна подъехать журналистка из районной газеты! Чтобы через полтора часа ужин был готов! Сами понимаете, если прессе чего не понравиться - скандал. Поэтому все должны выглядеть сытыми, и чтобы на каждой морде лица была печать полного удовлетворения.

Мишка вытянулся во фрунт:

- Партия сказала «надо», комсомол ответил «есть»!

- Но чтобы это «есть» можно было есть, - сказал Коля и умчался обратно.

Мы с Мишкой заторопились. Электрическая плита раскалилась докрасна. Оставалось вскипятить воду, сварить макароны и бултыхнуть туда армейскую тушенку из жестяных консервных банок. Стали прикидывать, в каком количестве нужно смешать ингредиенты, чтобы получить необходимый продукт, достойный в органолептическом смысле?

- Вместе с начальством нас пятьдесят пять человек, - рассуждал Мишка, - если каждый получит по двести граммов макарон и по сто граммов тушенки плюс вода, получится граммов четыреста?

Мишка «поместил» на ладонь предполагаемую порцию и, закатив глаза, покачал ладонь вверх-вниз, словно прикидывая, много это или мало?

- Маловато будет, - убежденно сказал он. - Тем более что Коля велел ни макарон, ни тушенки не жалеть.

Решили увеличить порцию вдвое.

- Значится так: макарон по четыреста грамм, тушенки по двести - получается, по шестьсот грамм на нос плюс вода. Итого семьсот грамм. Это нормальная порция, - горячился Мишка, мотивируя свои расчеты тем, что объем человеческого желудка три литра, а мужского и того больше.

Каков будет физический объем порции в реальности, мы толком не знали. Мишка опять поприкидывал в воздухе условную порцию, и опять не получил даже приблизительного представления о том, сколько же нужно студенту-экономисту макарон по-флотски для полного счастья и сытости.

В шестидесятилитровой кастрюле, куда мы влили три ведра воды, уже кипело. Двадцать два килограмма макарон мы затаптывали в емкость чуть не ногами. Макароны топорщились ежиком и не хотели убираться! Добавили воды, макароны угрожающе поднялись над краем кастрюли. У меня зародились подозрения по поводу правильности расчетов: кастрюля уже битком, а надо доложить еще одиннадцать кило тушенки? Своими сомнениями я поделился с главным пищевым технологом.

- Ерунда, - сказал Мишка, - как только макароны сварятся, воду сольем, а на освободившееся место запихнем тушенку. Все перемешаем и - пальчики оближешь!

-Ммм.., а сколько же времени они варятся?

-Да шут его знает?! Думаю  час, может полтора. Главное, они должны всплыть. Как всплыли – значит сварились.

-Ты в этом уверен? Видишь, они, вроде, даже и не потонули еще?

-Потонут. Куда они  нафиг из кастрюли то денутся?

Прошло минут пять. Макароны варились, из кастрюли вился аппетитный парок. Мишка взялся открывать банки с тушенкой, я пошел к реке за водой для чая.

Когда вернулся, нижний этаж макарон в кастрюле уже сварился, увеличившись в объеме в два раза. Верхний, словно живой, перевалил через край кастрюли и улегся на плите. Треск от горящих на раскаленной плите макаронин стоял великий. Наш домишко наполнился сизым удушливым дымом, макароны извивались, лопались, стреляя, как петарды. Мишка в панике метался от плиты к двери и орал: «Чё делать-то, чё делать-то, ё-маё?»

Я кочергой скидывал тлеющие макаронины с плиты на пол. Дым сгущался, макароны стреляли, а из кастрюли все лезло и лезло. Страшным усилием воли я сдерживал себя, чтобы не закричать «Караул!»  Это было бы не по-мужски.

- Розетка, розетка, - стонал я, закрывая одной рукой лицо от дыма и огненных макаронных осколков, летящих от плиты, а другой стряхивая перегоревший продукт на пол.

- Чего розетка-то?! - плачуще вопрошал шеф-повар.

- Плиту выключай, дурак!

Михаил метнулся к стене, где расположился электрический шкаф с рубильником, нащупал металлическую ручку с эбонитовым набалдашником и дернул ее вниз...

Фу, слава богу, теперь кажется, не сгорим. Конфорка сразу потемнела, но все еще продолжала жарить вываливающиеся  макароны. По объему вывалилась примерно треть того, что мы положили. Я кочергой сбросил на пол остатки обуглившегося макаронного хвороста, а кастрюлю сдвинул на другую конфорку.

Наступила тишина. Даже в цехе подсобных промыслов все замерло. Наверное, мужики уже закончили свою работу и уселись за последнюю партию в козла.

- Повар хренов! - сказал я Мишке. – Пол-ящика макарон испортили по твоей милости.

- Да я же их варил раньше… Это так просто: высыпал, значит, их в кипяток… - стал подробно объяснять технологию приготовления макарон оскандалившийся шеф.

- Ладно, ладно, - сказал я, - завтра настоящей поварихе объяснишь, как надо варить. Иди лучше унеси этот позор, - я кивнул на горелую кучу под плитой, - да спрячь, чтобы никто не видел.

- Это я сейчас, - засуетился Михаил. В какой-то противень он сгреб всю дрянь с земляного пола. А из кастрюли мы на всякий случай вывалили еще три-четыре кило подозрительных макаронин, чтобы оставался резерв объема. Через пять минут следы недоразумения были ликвидированы и можно было продолжать варочный процесс.

На облупленной плите сбоку имелись какие-то выключатели, но указатели давно стерлись.

- Ничего, - притворно весело сказал Мишка, - включаем рубильник, а необходимый режим нагрева плиты отрегулируем эмпирическим путем – будем крутить выключатели вправо-влево…

Подвинули кастрюлю на остывшую конфорку, Мишка дернул вверх ручку на рубильнике. Раздался глухой удар, электроны и атомы, расталкивая друг друга, устремился в плиту под наше варево. Задрожало под ногами. Видимо, мужики из подсобных промыслов бросили забивать козла и опять взялись за ум.

Плита раскраснелась быстро, макароны забулькали и опять угрожающе двинулись вверх.

- У-мень-ша-ю наг-рев! - голосом руководителя космических полетов громко произнес Михаил и повернул один из выключателей на плите на щелчок вправо. Снова раздался глухой удар. Нагрев не уменьшился, но стала нагреваться вторая конфорка, а над рубильником затрепетал легкий синий дымок. Почуяв неладное, Мишка повернул выключатель обратно на щелчок влево. Щелчка не было. Теперь, выключатель крутился куда хотел, как пропеллер на игрушечном самолете.

- Будем регулировать рубильником, - уже своим, но встревоженным голосом сообщил Михаил, - будем его включать и выключать по мере надобности.

В голосе шеф-повара послышались нотки неуверенности.

Макароны хлестко булькали по нарастающей, как будто внутри кастрюли сначала взрывались охотничьи патроны 12-го калибра, а затем в ход пошли мелкие орудийные снаряды. Кастрюльные плевки стали доставать потолка, и оттуда свисало уже порядочное количество приклеившихся макаронин, так что даже неосведомленному в поварском ремесле человеку становилось ясно, что тут повар боролся не на жизнь, а на смерть.

- Вы-клю-чай! - скомандовал я шеф-повару.

Мишка рванулся к рубильнику и в замешательстве остановился: ручка с эбонитовым набалдашником самостоятельно упала из верхнего положения в нижнее. Он схватил рукоятку и с силой дернул ее вверх, но ручка опять беспомощно свалилась. Обе конфорки раскалились добела, к кастрюле было страшно подойти. За стеной слышались глухие выкрики работающих мужиков. Что-то давно и раздражающе звенело.

- Блин! - заорал Мишка. - Контакты, кажется, пригорели. Как теперь выключать-то?

- А хрен его знает! - крикнул я в ответ. - Снимаем кастрюлю…

Из кастрюли вывалилось еще три кило макарон вместе с бульоном, и все это с треском начало жариться на плите. Помещение снова затянуло густым ядовитым дымом, какой бывает на пожаре в нефтехранилище. Я кочергой пытался отодвинуть кастрюлю на край конфорки, когда в дым кухни с ревом ворвалось какое-то существо.

- Мотат! Мотат! Мотат, твою мать! - орало оно сиплым голосом.

Инкогнито в фуфайке шарило по стене, пытаясь в дыму обнаружить рубильник. Нашел. Нащупал беспомощную ручку и аж взвыл:

- Зараза Парфеныч, опять жучки понапоставлял!

С воплем «Мотат ведь, блин!» мужик бросился вон из кухни.

- Стой! - рявкнул на него Мишка.

Мужик остановился.

- Чего мотат, где мотат, сколько? - грозно спросил Михаил.

- Артамоныча мотат, твою мать! Хотел бобину поменять, а оно включилось. Теперь мотат, - провыл мужик и убежал.

Кастрюлю я все-таки отодвинул. Подозревая, что под загадочным «мотат, твою мать» скрывается некая идиома русского языка, подразумевающая большую опасность для Артамоныча, мы с Мишкой выскочили на улицу. Из цеха подсобных промыслов доносились невнятные выкрики. Надрывно звенел звонок, предупреждающий о том, что сорок метров сетки в барабане давно намотано.

Мы сунулись в цех. Электромоторы исправно работали, огромный каток проволоки разматывался, а там, где должна наматываться сетка, намоталось столько, что всю деревню можно было огородить забором в три слоя. Какой-то мужик в углу, размахивая топором, остервенело рубил двухдюймовую металлическую трубу, внутри которой проходил электрический кабель.

- Смотри! - крикнул мне Мишка и показал на наматывающийся рулон сетки.

Из него торчала рука в изящном изгибе, совершая поворот за поворотом вместе с крутящимся рулоном. Конечность походила на руку фигуриста, который после каскада фигур: тройной аксель - тройной тулуп, подняв вверх правую руку, исполнял напоследок тройную юлу с двойным загибом. Если бы не скрюченные прокуренные пальцы и не ногти, под которыми таился кубометр земли, я бы так и понял, что это фигурист.

Наконец в углу, где мужик в исступлении махал топором, после рева «Да я тя, мля!» что-то бухнуло, брызнули искры и заволокло дымом. Мужик выронил топор и отскочил, машины тут же замерли, и гул прекратился. Перерубил, значит.

В цех влетели еще трое работяг во главе с электромонтером Парфенычем. Действовали молча, слаженно и уверенно. Мы с Мишкой бросились помогать. Пока один из мужиков специальными ножницами перекусывал проволоку, Парфеныч с надеждой крикнул в рулон:

- Живой, Артамоныч?!

Из рулона донесся кошачий шип.

- Живой, - обрадовался Парфеныч. - Мужики, кладем рулон к дверям, чтобы размотать, значит.

Навалились. Рулон, шипя изнутри, медленно повалился на пол. Мы потихоньку стали его толкать, разматывая, к воротам. Ну, вот уже и ворота давно позади, уже размотали метров семьдесят, однако отменного забора в нем оставалось еще достаточно. Докатили до косогора на берегу реки, остановились передохнуть. Рулон, наконец, стал просматриваться, обрисовался и силуэт Артамоныча в позе фигуриста. Вернее, только правая рука напоминала фигуриста, левая была прижата к туловищу по стойке «смирно». Все закурили.

- Живой, значитца, Артамоныч? - уже веселее повторил колхозный электрик, норовя присесть на рулон

- Ятеблля, п-ш-ш-ш-ш-ш... - донеслось изнутри.

- Да что, я виноват, что ли!? - расшифровав слова замотанного и вскочив на ноги, стал оправдываться электрик. - Вы же сами мне все уши прожужжали - выбивает, выбивает… Вот я и поставил, чтобы не выбивало. Откуда мне было знать, что оно пригорит!? Ведь сто раз говорил, не трогайте рубильник на кухне! Не трогайте рубильник на кухне!

Тут все посмотрели на нас с Мишкой.

- Мужики, атас! Председатель едет! - молвил один из сеточников, бросая папиросу.

Из леса к цеху подсобных промыслов, подпрыгивая на ухабах, мчался председательский УАЗик. Мы с Мишкой не стали дожидаться окончания этой замечательной истории и быстрым шагом направились к кухне, где нас дожидался недоваренный ужин. Мужики заволновались, вскочили. Освобожденный рулон покатился вниз к реке. Докатившись до невысокого обрыва, рулон кончился, и размотанный Артамоныч с тонким криком «Абля-я-яя!» бултыхнулся в тихий Керженец, распугав мелких рыбешек.

Чем закончилось дело в цехе подсобных промыслов, мы не знаем. Знаем только, что разгневанный председатель очень сильно ругал электрика за жучки и за то, что оставил всю деревню без света. В гневе он кричал Парфенычу:

- Всех коров центральной усадьбы пошлю тебя доить вручную, а недодой вычту из зарплаты!

Мы вернулись на кухню. Плита уже немного остыла. Макароны, несмотря ни на что, сварились, хотя и получились несолеными. Мишка сказал, что это не беда, высыпал в варево с полпачки соли и вывалил одиннадцать банок тушенки. Часть макарон сверху пришлось убрать, чтобы освободить место для тушенки. Лишнее выкинули в кусты за цех подсобных промыслов, где над ранее поджаренным продуктом уже суетились вороны. Еще минут десять мы размешивали варево огромным половником. К приезду стройотряда все было готово. Успели даже нарезать хлеб. Правда, не было чая.

- Вы меня убьете! - возопил Коля. - Чай под соснами на закате - это же золотая романтика, а вы лишили нас этого прекрасного мироощущения, повара фиговы!

- Коля, - солидно ответствовал Михаил, - ты даже не представляешь, с какими трудностями нам пришлось столкнуться при приготовлении макарон по-флотски. Понимаешь, тут местный электрик жучки в электрощит поставил, а в цехе подсобных промыслов они пригорели, и в результате кухня осталась без электричества. Ты знаешь, как трудно готовить пищу без электричества?

Кстати сказать, макароны всем очень даже понравились, и многие приходили за добавкой. Мы добавки не жалели, несмотря на застарелый лозунг, что экономика должна быть экономной. А нас с Мишкой через пару дней даже отметили в районной газете как искусных поваров, потому что приехавшая корреспондентка тоже с удовольствием съела две порции макарон. Когда она нас фотографировала, то долго думала, как в фотоснимке отразить нашу поварскую суть. Выход нашел Мишка. Он сбегал на кухню, принес самый большой половник и два поварских колпака, расцветкой напоминающих маскхалат снайпера.

- Когда-то он был белым, - пробурчал Михаил, надевая колпак на голову.

Второй колпак корреспондентка нахлобучила на меня и еще долго выбирала наилучший ракурс. Кончилось тем, что Мишка с веселым лицом должен был половником доставать макароны из кастрюли, а я должен был эту кастрюлю держать обеими руками, как будто кастрюля могла сняться и убежать. Впрочем, после борьбы с убегающими макаронами, меня было не трудно убедить и в последнем.  Так мы на снимке и получились.

Чай мы все-таки тоже сварили на костре, и был этот чай на удивление вкусным, с запахом лесного раздолья.

На следующее утро завтрак нам привезли из закусочной. Мишка попробовал отварной рис с котлетой и подливой и сказал с расчетом на внимание завтракающих студенток:

- По-настоящему кашу готовят не так. Она должна быть более рассыпчатой, а котлеты более сочными. Темнота! - заключил он, характеризуя местных поваров и запуская ложку в свою тарелку.

Я выразительно посмотрел на повара.

- А чего… - Мишка с откровенным недоумением глядел на меня. – Я что-то не так сказал? Девушки, вчера вам понравились сваренные мною… то есть нами макароны?

- Оч-чень! Оч-чень понравились! - ответили девушки, доедая свои котлеты и восхищенно глядя на нас. - Вы не просто повара, вы прелесть!

Мишка был счастлив. Впрочем, похвала представительниц прекрасного пола мне тоже понравилась. Было чудесное летнее утро.

ГАДКИЙ ПЕТУХ

Еще минут двадцать наш небольшой байдарочный отряд махал веслами, как ветряная мельница крыльями. Миновали какой-то палаточный городок на правом берегу реки. Он был пуст, между палаток лениво бродил лохматый пес.

Проплыли устье реки Большая Великуша. Вода в этой речке по цвету напоминала крепкий кофе, который ежеминутно тоннами вливался и растворялся в лучезарных водах Керженца.

- Этой водой можно заправлять чернильницы,– не преминул сострить Михаил.

Приближался вечер. Где-то в сосновых кронах монотонно куковала кукушка.

- Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось жить? - прокричал Саня в сторону леса и, приготовившись считать, оставил весло.

Перепуганная кукушка как будто подавилась горохом и заткнулась. Мы захохотали.

- Нда-а, эта кукушка не той породы, - раздосадовано сказал Саня. - Гадать не умеет.

- Зато нынешние эскулапы гадают будь здоров. Вычитал я однажды в одном медицинском журнале о разных факторах, влияющих на продолжительность нашей жизни, - поддержал разговор Игорь. - Оказывается, табак в среднем укорачивает жизнь на пятнадцать лет, спиртное - еще пятнадцать долой, стрессы - семь, проживание у оживленных автотрасс - четыре года, неправильное питание - девять, загрязнение атмосферы - четыре, половое воздержание - шесть… Итого, только основных факторов три десятка! Я взял ради смеха и суммировал негативные факторы моего способа существования! За основу взял год своего рождения, отминусовал негативные факторы и ахнул - я должен был умереть за год до восшествия на престол царя-батюшки Николая Второго в 1893 году!

- Это тебя половая активность спасает, - весело резюмировал Михаил. - А то бы так и помер, не родившись.

Около деревни с красивым названием Красный Плес причалили к берегу, вытащили лодки на песок.

- А где петух-то? - раздался Санин вопль.

И впрямь, привычной петушиной головы из Саниного рюкзака не торчало. Саня выхватил рюкзак из байдарки и бросил его на песок.

Послышалось недовольное клокотанье птицы.

Натуралист открыл рюкзак, достал оттуда взъерошенного петуха, и перед нами открылась картина страшного разрушения: весь рюкзак был перемазан изнутри птичьим пометом, а две буханки хлеба, представлявшие весь хлебный базовый запас на сегодняшний вечер, были общипаны со всех сторон, посередине одной зияла здоровенная пещера, искусно выклеванная Санькиным воспитанником.

- Ах, стервец неблагодарный! - заорал Саня. - Я к нему по-человечески, вчера голову не свернул, а он…

Было решено засунуть петуха в полиэтиленовый мешок, перевязав его вокруг петушиной шеи, чтобы птица не сбежала и не гадила. А если и гадила, то в мешок. Саня вытряхнул содержимое рюкзака на траву. Почти все было заляпано петушиным дерьмом.

- Ну, дела! - горячился Саня. - Надо же, каков негодяй, всего за полдня наел и нагадил больше, чем весил весь рюкзак утром!

- Петух не дурак, понимает, что сегодня его последний земной день, вот и решил взять от жизни по максимуму, - сказал Вовка.

Закусывать обгаженным хлебом никто не собирался, и его выбросили рыбам. В наказание за хлебом в деревенский магазин отправили хозяина петуха-засранца. Петуха привязали за ногу к лодке. Санька, ругаясь, выстирал в речке рюкзак и повесил его сушиться на дерево. Натянув на мокрые ноги джинсы, полез наверх к домам и скрылся за ближайшим забором.

Стрелки часов подходили к шести часам вечера. Было жарко и душно, даже у самой воды. Мы дружно нырнули в реку. Она была чистая и прозрачная до дна. Было приятно окунуть разгоряченную голову в прохладу воды и шевелить руками, борясь с легким течением. Потом мы развалились на горячем песке и минут двадцать лежали молча.

- А чего, братья-матросы, - вдруг подал голос Вовка, - не сообразить ли нам по рюмашке? Пока суд да дело?

- Вовка прав! - откликнулся Игорь и со значением добавил: - In Vino Veritas. Так умные люди говаривали.

- Лежите, алкаши, к Макарьевскому монастырю вы сопьетесь, и мы будем вынуждены отправить вас лечиться в дурдом, - пригрозил обоим Михаил.

- Подумаешь, - с презрительной усмешкой сказал Вовка, направляясь к воде. - Все великие люди были отчаянными пьяницами.

Он запахнулся полотенцем и выставил ногу вперед, полагая, что именно так должен выглядеть римский патриций.

- Ну, это великие, а вы-то с Игорем тут при чем? - засмеялся Михаил.

- Знаешь, Иван, - обращаясь ко мне, молвил Мишка, - дурдома Вовику с Игорем не избежать. Ишь, Цезарем себя мнит. Кстати, говорят, что от мании величия хорошо помогает слабительное. Ну, а дурдом - это просто добрая традиция социалистической страны. А если вспомнить, как они с Игорем памятник солдату ставили, то еще надо подумать, куда их обоих лучше отправить - в дурдом или в тюрьму.

- В тюремный дурдом, - посоветовал я.

- Во-во! - согласился Михаил и толкнул ногой Игоря.

Игорь улыбался. Мы вспомнили историю с памятником и рассмеялись.

ВАЯТЕЛИ

Этот конфуз произошел, когда Игорь жил еще в Горьком, по-теперешнему в Нижнем Новгороде, и промышлял творчеством. Талантлив он был разнообразно. Стихи написать - пожалуйста, он и написал и издал три или четыре небольших сборника вполне приличных стихов. Картину маслом нарисовать - ради бога, его картины были украшением местных выставок. Опубликовать в газете критическую статью о творчестве молодых поэтов - без проблем. Словом, все творческие дела у него спорились.

В тот год намечалось празднование юбилея Победы, и все социалистические предприятия негласно соревновались между собой, кто установит лучший памятник Солдату войны. Обычно такие памятники ставили на площадях рядом с административными зданиями.

Однажды Игорь пришел к Володе и предложил ему подкалымить - помочь установить одно из таких изваяний в каком-то колхозе.

- Так я же лепить не умею, – удивился Вовка.

- Ля-япить… - съерничал Игорь. – Сейчас такие памятники лепит каждый, кто умеет мешать глину. Местные ваятели уже все слепили. Нам памятник надо только установить, на возведенный нами же постамент.

Деньги всегда нужны, и Вовка согласился.

Времени до юбилейного 9 Мая было в обрез, и спрос на всякие военные памятники и обелиски был велик. «Никто не забыт! Ничто не забыто!» - висело где ни попадя. Руководителю Ржевского района, что под Тверью, который на каком-то совещании проговорился, будто у него весь лес красноармейскими косточками засеян, договорить не дали - вытолкали из зала. Говорят, что сейчас доживает свой век сторожем.

Именитые и неизвестные скульпторы, вдохновленные патриотическим призывом партии, работали на износ. Денно и нощно они выдавали на-гора жуткий ширпотреб, сбывая его по дешевке комиссионерам от идеологи. Из одной формы скульпторы умудрялись отливать по пять-десять бетонных мужчин на одно лицо, с суровым взглядом и оружием в руках.

Иногда изготовляли другую форму с иным обличьем, варьируя детали обмундирования и вооружения - то солдат стоит с автоматом, то с винтовкой, а то и с ручным пулеметом, – в зависимости от того, кого они хотели воплотить. Если это солдат-Герой, то он должен быть обязательно с повязкой на лбу, а в руке у него или винтовка, или последняя граната, которой он сейчас подорвет себя вместе с врагами. Если же это солдат-Победитель, то у него должен быть бравый вид, лихой чуб из-под пилотки и куча орденов на груди, а в руке он сжимает автомат ППШ. Когда страна узнала, что Леонид Ильич Брежнев воевал на Малой земле и даже лично стрелял по врагу из пулемета, некоторые особо изобретательные умудрялись отливать лежащего в окопе и строчащего из «Максима» пулеметчика.

Однако пулеметчики популярностью не пользовались. Дело в том, что подобная скульптурная группа не очень высоко возвышается над землей, и для придачи этому символу особой значимости надо было имитировать некий бугор, на котором окопался пулеметчик. Отливка такого бугра и окопа требовала много цемента, и не каждый руководитель хозяйства мог пойти на подобные расходы. Попытка же поместить пулеметчика в специально вырытый земляной окоп в одном из колхозов закончилась недоразумением.

Приехавшая в село на торжественное открытие такого памятника высокая райкомовская комиссия перед самым митингом попала в ужасный ливень. Когда дождь, наконец, прекратился и выглянуло солнце, а на деревенской площади собрался сельский люд, публике открылась жуткая картина: окоп был доверху заполнен водой, из воды торчали лишь каска и руки пулеметчика, сжимающие рукоятки «Максима». Хорошо еще, что скульптор не догадался придать солдату облик Л.И.Брежнева. Тут бы всем досталось на орехи.

Открывать памятник утопшему пулеметчику было как-то неудобно. Парторг колхоза с секретарем комсомольского комитета сняли с пожарного щита красные конические ведра  и, аккробатически перешагивая через лужи, стали осушать окоп.  Но всю воду откачать не удалось. Так и пролежал солдат весь митинг наполовину в воде. Пока глава партийной делегации произносил речь, окоп стал осыпаться и заваливаться. Поэтому парторг на протяжении всей речи представителя райкома, стараясь не шуметь, черпал из окопа жижу и выливал ее под крыльцо колхозной конторы.

Через пару недель после праздника солдата вместе с пулеметом краном переложили на грузовик и отвезли в заранее подготовленный цементный окоп. Но потом кто-то отбил у пулемета бетонный ствол, а пацаны раскрошили тонкий бетонный кожух. У пулеметчика в руках оставались только ручки «Максима», из которых торчал армированный железный штырь.

Деревенские к такому пулеметчику потихоньку привыкли, а приезжие полагали, что это задумка автора: памятник поставили бойцу, который из-за отсутствия патронов кидается на врага с первой, подвернувшейся под руку железякой.

В конце концов, председатель колхоза получил нагоняй от райкома партии за издевательство над памятью о войне, и солдатские останки увезли на свалку, а бетонный окоп залило водой, куда впоследствии провалился и чуть не утонул колхозный агроном. После этого окоп завалили землей, и с памятью о войне в этой сельхозартели было покончено.

ЕГОР-ЧИК

Приехали Вовка с Игорем в один из заволжских колхозов и для знакомства выпили бутылочку с парторгом и председателем правления. Игорь подарил им по книжке своих стихов. Председатель, впервые увидав живого поэта, до того разволновался, что подписал контракт на «изготовление и установку памятника солдату» с суммой, почитай, втрое превышавшей реальную стоимость работ. Несмотря на хроническую убыточность, деньги в колхозе крутились немалые.

Кроме того, колхозные руководители дали команду бригадиру строителей, и у нового клуба за ночь возвели белый кирпичный постамент. Мужики так сочно матерились в гулкой тишине сонной деревни, и так это вписывалось в утренний туманный пейзаж, что даже соловьи решили на заре помолчать, осознавая свою птичью беспомощность в конкуренции с неиссякаемой песней человека.

 

О клубе надо сказать особо. Он был выстроен из шлакоблоков в стиле «советский модерн шлакобетоншпацирен». Блоков немножко не хватило, и верх здания был доложен силикатным кирпичом. Но что ужасно, и белого кирпича тоже не хватило: шоферюги, гады, свалили самосвал кирпича так ловко, что целыми удалось обнаружить всего лишь несколько десятков штук. Поэтому один угол был сложен из жженого красного кирпича из церковной ограды. Когда толстым тросом зацепили и стали ломать ограду, чтобы добыть кирпичи, новенький, ораньжевый трактор ДТ-75 так протяжно ревел и рвался, будто полоумная собака на  цепи,  что в умах сельских зрителей  сформировалось чувство гордости и сопричастности к великому и надежному.  Видно не  зря эта ограда  была частью церкви – чего-то вечного и неколебимого.  Трактор на самой высокой ноте как то неожиданно крякнул и заглох, будто ему дали поддых.

-Мотор порвал, стервец – констатировал ситуацию колхозный пенсионер Дурандин.

Ограду по одному кирпичику потом разобрал тот же пенсионер,  а трактор оттащили поближе к машинному двору, в бурьян, где он и простоял три года, ожидая ремонта. Потом выяснилось, что трактор совершенно исправен. Просто в баке не было ни капли горючего.

 

Игорь о клубе отозвался критически:

- Если согласиться с тем, что архитектура – это застывшая музыка, то здесь музыка на уровне местного ансамбля песни и пляски - два притопа, три прихлопа.

Тем не менее строители возводили рядом с застывшим прихлопом-притопом постамент, а Вовка, Игорь, председатель колхоза и парторг в это время, рассуждая о достоинствах советской поэзии, квасили в партийном кабинете. На самом видном месте - между двумя Ильичами – в кабинете висела копия культовой картины «Иван Васильевич убивает своего сына». Идея такой развески принадлежала парторгу, который справедливо считал, что к намеченной Лениным цели можно идти любыми путями.

Ровно в два часа ночи парторг колхоза Егор Иваныч, убедив всех в том, что Маяковского любить нельзя за то, что он нескладно пишет, запел песню про Стеньку Разина. У парторга не было даже намеков на музыкальный слух, и голос был отвратительно скрипучий, но владел он им виртуозно. А для придания голосу бархатного звучания в нужных местах он мощно потрясал под столом кулаком.

Поутру Игорь с Володей позвонили знакомому скульптору-ширпотребщику. Игорь произнес всего лишь одно слово «Вези!» и положил трубку.

Пока ждали приезда ваятеля, прогулялись по территории хозяйства и даже заглянули в шоколадный цех колхоза. Помимо мяса, молока и зерновых, а также масштабной торговли лесом, многоукладное хозяйство производило конфеты. По причине отсутствия нужного оборудования конфеты в фантики не заворачивали, а россыпью расфасовывали в фанерные ящики. В торговую сеть конфеты поступали уже намертво слипшимся комком. Продавщицы нехорошо ругались, с трудом отрезая от конфетной массы сразу по пять кило сладости, которая тут же шла покупателю на производство самогона.

От нечего делать художники некоторое время курили в коридоре закопченной конторы. Направо была дверь председателя, налево - парторга, прямо на двери красовалась рукописная табличка с надписью «Спецыалисты». Рядом еще одна дверь, за которой толклась остальная колхозная шушера, окружавшая главбуха, вплоть до ведущего истопника. Штаты были раздуты до отчаяния.

Вышел покурить агроном. В это время из-за двери парторга раздался звук закрываемого изнутри замка - чик-чик.

- Зачем это он закрывается? - удивился Вовка. - Секретный партийный доклад пишет что ли?

- Это у него технология жизни такая, - хитро улыбнулся агроспец.

- То есть?

- Он должен каждые сорок минут по пятьдесят грамм выпивать, иначе его умная партейная голова перестанет работать. Иваныч в сейфе, на котором бюст Ильича, водку держит. Вот сейчас Егор Иваныч уже отворил сейф, - начал весело комментировать агроном. - Достает бутылку, открывает пробку, кладет ее на голову Ильичу, наливает стопку. Настраивается, выпивает, морщится, занюхивает вареным яйцом, закусывает, закрывает и ставит бутылку обратно. Теперь захлопывает сейф, смотрится в зеркало, причесывается, выдыхает хмельной дух, подходит к двери. Сейчас откроет.

И в подтверждение слов агронома из-за парторговской двери раздался знакомый звук - чик-чик.

- Чудеса! - рассмеялся Вовка. - Тебе не агрономом, медиумом работать.

- Да об этом все знают, - застеснялся агроном. - У нас вся деревня про себя его так и называет Егор-чик.

Егор Иваныч в колхозе слыл личностью крайне неординарной, непреклонной и мужественной. В сельское хозяйство он был брошен на понижение из города. Районная парторганизация ревностно относилась к кадрам и считала необоснованным, когда парторги крупных предприятий, коим тогда являлся Егор Иваныч, пьют больше, чем сотрудники РК КПСС.

По приезду в ссылку в колхоз у горожанина Егор Иваныча сразу появился необычайный и живой интерес ко всему крестьянскому, исконно русскому. Уже на второй день, проходя мимо «Чайной», он подошел к оставленной кем-то унылой лошади, отечески потрепал ее по морде и, пытаясь взбодрить грустное животное, сказал:

- Ну что, Гнедой, как ты тут?

При этом он нечаянно дыхнул на тягловую силу накануне выпитым напитком.

Оказывается, лошади, как и собаки, на дух не переносят спиртного, и мерин Гнедой (который при расследовании оказался кобылой Дуськой), не раздумывая, вцепился зубищами в плечо новому парторгу. Крик стоял великий. Выскочивший из «Чайной» возчик отогнал лошадь за угол и, жалеючи, накатил ей «за норов» по крутой заднице кнутом. А охающего Егор Иваныча отвели в медпункт, где плечо перевязали. Пока веселая медсестрица делала пострадавшему укол от бешенства, чуть не плачущий Егор Иваныч спросил:

- Скажите, доктор, а бешенство это сильно плохая болезнь?

- Сильно плохая, - в тон ему ответила веселая медработница, - зато знаю сильно хорошую.

- Ну, и какая же хорошая? - морщась от укола, спросил парторг

- Склероз, - сказала сестра, - и ничего не болит, зато каждые пять минут - новости.

Не совсем поняв старый крокодильский юмор, парторг, тем не менее, с уважением отнесся к ее словам и не стал материться. Однако чтобы оставить о себе впечатление как о высокообразованном, с загадкой человеке, ответил:

- Макиавеллизм какой-то.

Сестрица хотела пошутить и по поводу непонятного словца, но глянув на суровое лицо парторга, поостереглась. Парторг и сопровождающие его лица (возчик проштрафившейся лошади и пенсионер Дурандин) степенно покинули медпункт.

На предложение членов парткома пойти на больничный Егор Иваныч публично и с пафосом, принятым в среде профессиональных партработников, ответил, что никакая махровая лошадь не сломит дух настоящего коммуниста. Правда, потом выяснилось, что в день выдачи жалованья он получил и сто процентов больничных, и полную зарплату. Председатель ревизионной комиссии колхоза нормировщик Напылов задал секретарю парткома робкий, но принципиальный вопрос - мол, колхозный устав гуманен, он позволяет заболевшему колхознику за время болезни получать ровно столько, сколько и во время работы, но надо получать что-то одно: или больничные, или зарплату. На это Егор Иваныч, не задумываясь, ответил вопросом:

- Я болел?

- Ну, болел, - подтвердил председатель ревизионной комиссии.

- Но работал?

- И работал, - согласился председатель.

- Поэтому-то я и получил и больничные, и зарплату.

Посрамленному общественнику оставалось только ретироваться.

Главбухом колхоза к тому времени уже работала жена Егор-чика, как верная декабристка, последовавшая за мужем в деревенскую ссылку.

На селе Егор Иваныч прижился сразу. На ленинских субботниках он очень аргументированно и красноречиво объяснял сельчанам, насколько полезны «красные субботы» в деле воспитания строителя коммунизма. И первым поднимал скользкое после дождя бревно. Через десять минут парторг уходил по своим партийным делам ближе к своему сейфу и возвращался уже только в обед для торжественного закрытия субботника. Но торжествовать уже было не с кем. На том месте, где еще утром все кипело и бурлило возвышенной страстью к труду, где священная чаша патетического энтузиазма выплескивалась золотыми словами о  близкой победе коммунизма, лежало штук пятнадцать бутылок с красными наклейками «Портвейн 777» и валялись чьи-то грабли.

Но и эти мелкие недоразумения не могли сломить дух настоящего партийца. По вечерам, замучив колхозного киношника, у которого в клубе располагался сельский радиоузел, с 19.00 до 20.00 Егор Иваныч сообщал по местному радио о деревенских новостях и проблемах, делая упор на критике пьянства. То, что он сам, бывало, после радиопередачи возвращался домой зигзагами, считалось оправданным.

- Если не я, то кто?! - убеждал он утром председателя.

Председатель, который приходил на работу, всегда опохмелившись, хлопал его по плечу и говорил:

- Не переживай, Иваныч! Я все понимаю. Воспитательная работа это ведь не хухры-мухры. Если ты сам напился, а двоих от этого отвадил, и они вышли на работу - значит, уже успех!

Имея такую поддержку, Егор Иваныч окончательно уверился в волшебной силе своего партийного слова. Вызывая к себе в кабинет замеченных в выпивке во время работы коммунистов и беспартийных, он по-товарищески говорил:

- Кончай пить. Ты же видишь, что ты одинок в этом мире. Весь колхоз, не покладая рук, следуя линии...

- Так ведь, Иваныч, - сказал ему однажды механизатор Гульнев, - мы же в замкнутом кругу витаем: живешь - хочется выпить, выпьешь - хочется жить...

- Ну, ты мне тут не философствуй, - возмутился Егор Иваныч, - придумал, понимаешь, круговорот воды в природе.

- Водки, - поправил его Гульнев.

- Я не знаю чего, но только круговорот. Это неправильно. Для строительства социализма пьяные строители не нужны. Только тогда мы ступим на светлую дорогу коммунистического будущего, когда всем скопом бросим пить!

Убедить мужиков во вреде пития, как правило, переходящего в запой, было проще простого. Но все равно скопом не получалось.

Вызванный на ковер колхозник к концу горячей речи Иваныча плакал, бил себя в грудь и обещал завязать. Между прочим, в колхозе находились и волевые мужики, которые после данного слова и впрямь бросали пить на целую неделю, а то и больше.

Правда, в эти светлые дни у некоторых в голове начинали появляться нездоровые мысли по поводу организации коллективной сельской жизни. Почему ни в деревне, ни в райцентре в магазинах отродясь не было колбасы, хотя колхозные грузовики каждый день везут на мясокомбинат в область то коров, то свиней, то овец? Почему нет масла, когда колхоз из месяца в месяц рапортует о досрочном выполнении задания по производству молока? Почему… Словом, вопросов, которые они планировали при случае задать парторгу, накапливалось немало. Впрочем, все так и оставалось на уровне планирования. Потому что к тому времени, когда вопросы в голове у мужика полностью созревали, он снова начинал пить. А Егор Иваныч борьбу с пьянством уже заканчивал и переключался на экономику хозяйства.

После того как товарищ Леонид Ильич произнес знаменитое «экономика должна быть экономной», Егор Иваныча обуял творческий зуд рационализаторства. Он зачастил в библиотеку, копался в научных сельскохозяйственных журналах, читал, изучал, думал, разыскивая научные пути повышения калорийность питания животных, а следовательно, и их молокоотдачу с одновременным снижением потребляемости кормов.

Начитавшись Дарвина, он пришел к выводу, что только эволюция способна привести биологический объект к полному совершенству.

- Раз обезьяна стала человеком, то и корова должна стать сознательным животным! По меньшей мере, суперкоровой! - убежденно говорил он на собрани животноводов. - Почему мы к этому не стремимся? Почему к этому не стремитесь вы - животноводы? Почему для коров мы должны строить коровники, кормораздатчики, выгулы, пастбища и прочую ерунду. Почему мы должны создавать для них тепличные условия и тратить деньги, которых никогда не хватает? Да мы лучше колхозникам зарплату повысим!

- Вы хотите повышения зарплаты? – выкрикнул он в зал.

-Хоти-и-и-им! – закричали из зала.

Чувствуя поддержку сельчан, Егор Иваныч еще более раздухарился.

- Ведь живут же лоси и кабаны в лесу, и дают при этом хорошее потомство, - вдохновленно ораторствовал парторг. - Корова должна обитать в естественных условиях, к которым она быстро приспособится и еще будет благодарна человеку за то, что мы не ввергаем ее в конфликт с природой.

Речь парторга вызвала чувства неоднозначные, однако энтузиазм породила большой. Особенно в среде низкооплачиваемых колхозников: сторожей, учетчиков, кладовщиков и истопников. Доярки больше молчали, заранее жалея своих буренок, но они привыкли верить колхозному руководству.

После зажигательных слов парторга тут же на собрание было решено - группу коров на отдаленной ферме содержать исключительно под открытым небом, назвав ее группой экстремального содержания.

Результаты сказались незамедлительно: уже к ноябрю буренки научились спать стаей, прижимаясь боками друг к другу. Каждые две недели бригадир измерял длину шерсти у коров и заносил в специальную книгу. К лютым крещенским морозам коровы как-то сами натаскали соломы и утеплили ею свое лежбище. Они бродили по загону и, словно северные олени, раскапывали копытами снег в надежде найти прошлогоднюю траву.

В конце января у них наметился невероятно бурный рост шерсти, а к середине февраля некоторые наиболее восприимчивые к естественной среде обитания буренки уже походили на мамонтов. Если бы благодаря усилиям археологов и живописцев мы не знали, как выглядели настоящие мамонты, то экстремальных коров все бы и принимали за мамонтов.

Успех был полным. Некоторые коровы, правда, сбежали в лес. Их вылавливали и с большим трудом возвращали к стадному образу жизни. В бюджете хозяйства впервые за историю существования колхоза и мироздания в целом появилась новая расходная статья, утвержденная районным Управлением сельского хозяйства - «На одомашнивание крупного рогатого скота».  (Говорят, финансовый специалист уже областного управления сельского хозяйства, потрясая этой бумажкой, выскочил в корридор и кричал: «Охренели совсем на селе! Ладно бы кабанов одомашнивали или лосей каких? Так безобидных  коров, которых сами же и довели до дикого состояния!» Но его никто не слушал. Область готовилась к Юбилею коллективизации).

В колхозе по этому случаю устроили праздник, а местная газета отметила эксперимент как успешный, хотя в заметке не было ни слова о том, что коровы уже давно перестали доиться.

- Ничего! - успокаивал Егор Иваныч расстроенного председателя колхоза. - Перезимуют как-нибудь, а летом наверстаем и план по молокоотдаче, и по мясу. И по шерсти, - со значением добавил он, чуть подумав. - Еще прогремим на всю область!

Параллельно проходили и другие эксперименты. Ближе к масленице в колхозе стали подходить к концу запасы кормов на зиму, предназначенные для основного, не экспериментального стада, и наступала пора научно обосновывать бескормицу в хозяйстве перед вышестоящим начальством.

В ход пошла старая солома, на которую буренки смотрели с отвращением, но ели, потому что другой еды не было. Именно в это время Егор Иваныч с расчетами в руках доказал сначала председателю, а потом и всему правлению колхоза, что если днем коров подвешивать на специальных ремнях, то они будут потреблять кормов вдвое меньше, а молока давать больше. Потому что, стоя весь день на ногах, они тратят драгоценные калории, необходимые для воспроизводства молока.

Этот подход можно было применить и к лошадям, потому что лошади днем вообще не едят, поскольку работают, а едят только ночью. Причем спят лошади стоя, только попусту тратя на это калории, которые потребуются от них днем. Ввиду этой особенности подвесной способ содержания лошадей также обещал много экономических выгод.

Его поддержал инженер хозяйства, у которого в страдную пору из тридцати тракторов обычно работали только пять и необходимые в поле киловатты механической энергии могли компенсировать лошадки. Осторожное правление высказалось за то, чтобы не переводить сразу все хозяйство на подвесной способ содержания скота. А сначала, так же, как и с экстремальной группой, экспериментировать на специально выбранной ферме.

Эксперимент провалился уже через неделю. Случилось это из-за того, что инженер неверно спроектировал подвесную конструкцию.

Поднятые утром специальной «механической рукой» двадцать экспериментальных буренок целый день висели над кормушками, не имея возможности ни есть, ни пить, ни жевать. Только хвостами махали да ногами дрыгали. Дело в том, что один из ремней, вместо того чтобы фиксировать коровью грудь, через час сползал и фиксировал морду, да в таком положении, что коровьи глаза целый день недоуменно смотрели в паутинный потолок, а рога упирались в спину. Буренки еле доживали до вечера, а вечером ответственный за эксперимент механик Самолетов приходил на ферму и, по обыкновению ругаясь, выключал специальный рубильник. Коровы рушились на деревянный пол и долго приходили в себя, оставаясь в позе перевернутого коромысла.

Приехавший в колхоз по чьей-то кляузе главный зоотехник района обматерил и инженера, и колхозного зоотехника, а все эксперименты строго-настрого запретил. Парторгу же сказал, что его предложения антинаучны. На что парторг ответил, что академика Вавилова тоже подвергали гонениям и называли его теорию антинаучной, а оказалось совсем наоборот...

- Ну и дурак ты, Егор Иваныч, прости Господи, - сказал зоотехник. - Это же был Ва-ви-лов! А не парторг колхоза «25 лет без урожая»!

Впрочем, от продолжения эксперимента со скотом Егор Иваныч и сам отказался, потому что был охвачен новой идеей - увеличением доходности хозяйства за счет развития подсобных промыслов.

Однажды Егор Иваныч съездил в командировку на Украину, где встретился со своим старым партийным товарищем. Вернувшись, он целую неделю горячо уговаривал председателя хозяйства, чтобы колхоз оплатил своего рода производственно-торговый эксперимент, который заключался в организации производства и поставки в торговую сеть одной из украинских областей «сала, раскрашенного под хохлому».

- Как это под хохлому? – удивился председатель. 

Пал Степаныч много раз бывал в художественных цехах «Хохломской росписи» и видел  ряды художниц, низко склонившихся над своими матрешками. Но он и представить себе не мог, что искусство золотой росписи способно адаптироваться в мясном цеху!

- Мясо у нас чаще всего продается без упаковки, поэтому грош цена твоему новшеству.

- На хрена упаковка? Расписывать будем прямо на сале специальными пищевыми красками. Еще и прогремим на весь мир: сало-хохлома, или сокращенно хохло-сало! Чувствуешь, как звучит?

- Чувствую, но хохлы обидятся.

- Так речь-то о хохломе, а не о хохлах.

- Ну, о хохлах или о хохломе – поди доказывай. Народ не поймет. Украинский, - на всякий случай добавил он. - Плюнь, Иваныч! У нас, понимаешь, падеж скота, а ты со своим  салом… Работай с людьми. Они больше нуждаются в твоей помощи.

В последнее время председатель разуверился в новаторских способностях партийного предводителя и к новым его инициативам относился с подозрением. Вечером в своем УАЗике, выпив стакан водки, Пал Степаныч ткнулся в бардачок за закуской, но не нашел ни корки. Второпях понюхал какую-то промасленную тряпку, но и ее терпкий запах не отбил одуряющий вкус местной водки. Хватая воздух ртом, он попытался мысленно представить себе селедку с луком, но и аутотренинг тоже не помог. И тут ему вспомнилось рацпредложение парторга по хохло-салу. Он живо представил себе его вкус, запах и даже белую с ворсинками кожу, неравномерно заляпанную краской, - и председателя чуть не вывернуло на изнанку.

- Нет уж, экспериментировать не будем! - тяжело дыша, твердо решил он.

Сам председатель в последнее время пребывал в состоянии конфуза и очень опасался неверных шагов. Из-за отсутствия у него специального образования партия отправила председателя на универсальную учебу - в областную высшую партийную школу. Учился он заочно и ездил только на сессии, проживая эти дни в гостинице большого города, полного соблазнов. Для обеспечения председателю положительных оценок по разным сложным дисциплинам его водитель Вася то и дело возил на УАЗике в облцентр бараньи туши. А для зачета по политэкономии пришлось даже пожертвовать стокилограммовой свиньей. Чувствуя, что учеба идет успешно, председатель нередко по-купечески кутил, не забывая и про женщин, которые во множестве крутились вокруг подгулявшего руководителя хозяйства.

После получения диплома и возвращения в колхоз в один солнечный осенний денек на деревенскую почту в адрес председателя колхоза пришла срочная телеграмма из Горького. В ней было всего несколько слов: «Паша, поздравляю, у нас дочка! Твоя Люся. P.S. Нужны деньги».

Почтальонка Настюха, прежде чем доставить телеграмму адресату, обошла с новостью всю деревню и уж только потом вручила телеграмму жене Пал Степаныча (сам председатель был в поле). После этой телеграммы Пал Степаныч, сказавшись больным, два дня не выходил на работу. Наконец он объявился, помятый и исцарапанный, словно побывал в молотилке. Всем сказал, что его по недоразумению поцарапал домашний пес Бонифаций, который очень любил хозяина.

Вечером в застольном разговоре с парторгом председатель все свои беды свалил на почтальонку Настюху.

- Да-а! - сказал Егор Иваныч, чтобы хоть как-то поддержать председателя. - Характер у нее скверный, конечно. Хотя задница будь здоров какая!

- А к чему тут задница?

- Да так, к слову, - уклончиво ответил парторг, так и не поняв всей внутренней трагедии Пал Степаныча.

ФРАК ОТ КАРДЕНА

Наконец, приехал провинциальный скульптор.

Особый колорит скульптору придавала лысина вкупе с нечесаной бородой и явные признаки благородного интеллекта во взоре. Но так как он был отчаянно пьян, то уловить интеллектуальные проблески в его очах не было никакой возможности. Скульптор привез свое ваяние, состоящее из трех частей: тяжелые ноги, туловище с руками и вооружением и голова с имитацией повязки на лбу. Все свалил на пыльной площади и тут же уехал.

За отсутствием в колхозе крана председатель прислал в помощь автопогрузчик, с помощью которого наши ребята быстро водрузили все эти части в нужной последовательности на сырой еще постамент. Скульптор немного не рассчитал, и голова никак не хотела убираться в шейное отверстие в кителе. Игорю пришлось попотеть, специальным топориком откалывая кусочки бетона, чтобы сузить могучую солдатскую шею.

Через каждый час на месте работ появлялся парторг. Одет он был, по местным понятиям, модно: зеленая в белую клетку рубаха, красный галстук, серый пиджак, наглаженные, блестящие на коленях черные брюки, заправленные в кирзовые сапоги, а на плечи накинута синяя фуфайка. Несмотря на то, что было еще довольно прохладно, на нем была коричневая фетровая шляпа. Парторг строго наблюдал за работой, многозначительно кашлял в кулак и изредка советовал, как и что лучше сделать, чтобы все, тык-скыть, не отклонялось от идеологической линии.

Наконец, дело было сделано: швы замазаны гипсом, а сам памятник покрашен бронзовой краской. Игорь и Вовка спустились на грешную землю. Как это и принято у настоящих художников, отошли метров на десять, чтобы критически оценить свой труд. И тут Вовку продрал ужас. Голова у солдата вышла такая большая, что любой, даже мало знакомый с основами антропологии человек мог с уверенностью утверждать, что в Красную армию забрили либо гения, либо дауна. Недоумение вызывало и оружие солдата. Вроде он держит автомат с круглым диском, а заканчивается оружие каким-то винтовочным стволом со штыком. 

- И уж больно вид у него свирепый, - сказал Игорю Вовка, критически разглядывая памятник, - разве может быть у человека такое настроение, когда он в парадном обмундировании? И потом, мог же твой друг-скульптор наделить лицо солдата хоть какими-то зачатками осмысленности? Или он перед зеркалом его ваял?

Игорь хмуро молчал.

Как человеку, немного знакомому с военным делом, Вовке все больше и больше становилось ясно, что и с другими деталями скульптор поступил недопустимо вольно. Особенно суровой критике подверглись обмотки на ногах солдата. Если есть обмотки, то не должно быть парадного кителя и наград: обмотки солдаты носили лишь в начале войны, а тогда не только орденов не давали, еще и погон не носили. И потом, куда делась каска? Если он с оружием, то должен быть в каске или держать ее в руке. Свои критические замечания Вовка по-большевистски прямо и нелицеприятно изложил техническому руководителю проекта.

Игорь крякнул, выругался, помолчал и сказал:

- Ладно, авось проскочит!

Чтобы авось проскочило, парни пошли в сельмаг, купили две «Столичные», закуски и прямиком пошли к председателю. Тот, как и положено, уже под газом, сидел у парторга и рассуждал о ремонте техники перед посевной (дело было в самом начале мая). Спустя час художники и колхозные руководители, чуть не в обнимку, отправились смотреть работу.

Пришли.

На фоне тревожного, сумеречного неба памятник высился грозным напоминанием о несгибаемой воле русского солдата, а оружие в его руках олицетворяло великую силу и мощь Советской страны. С минуту все молчали. Вовка, измученный переживаниями по поводу внешних несовершенств солдата, горестно размышлял, как они с Игорем будут выкручиваться, когда вскроется недоразумение с одеждой изваяния? Ведь все надо переделывать. А ему завтра с утра надо в командировку.

От страдальческих мыслей Вовку отвлекло какое-то всхлипывание. Он обернулся и увидел, как председатель, обняв Игоря и покачивающегося парторга, плакал, не скрывая слез. Потом, оттолкнув товарищей, он выпрямился, постоял и, торжественно чеканя шаг по песчаной площади, двинулся к подножию памятника. Парторг, несмотря на слабость в ногах, попытался принять стойку «смирно». У всех были самые серьезные лица, соответствующие моменту. Председатель остановился в пяти шагах от пьедестала, выпрямился, положил руку на сердце, низко поклонился и, высоко задрав голову, сказал памятнику:

- Мы вас никогда не забудем!

Затем он еще раз поклонился, развернулся и, утирая рукавом слезы, побрел в контору. Там он вновь оживился, повеселел, достал из сейфа еще одну бутылку водки, долго обнимал Игоря и Вовку.

- Ну, удружили, ребята. Век не забуду. Теперь любое начальство можно принять. Да что там начальство, теперь и перед сельчанами не стыдно. Знаешь, сколько их тут погибло? Правильно я говорю, Иваныч? - не уточняя, кто тут погиб, председатель хлопнул по ватной спине парторга.

- О-о, а-а-а, у-у-у, - полным ртом утвердительно замычал Иваныч. Кончик его ярко-красного галстука плавал в банке с килькой в томате.

Затем щедрый председатель чуть не ночью вызвал кассиршу и велел рассчитать художников. Кассиршу привез на мотоцикле парнишка лет четырнадцати. Она недовольно прошла в свою каморку, долго гремела ключами от сейфа, щелкала костяшками счетов. Мотоциклист остался ждать мать у входа в контору, где справа и слева от калитки висели большие портреты, над которыми было крупно написано: «ЛУЧШИЕ ЛЮДИ КОЛХОЗА».

Портрет председателя колхоза висел с правой стороны от калитки, парторга - с левой. Расположение портретов также было не лишено идеологической подоплеки. Слева, сразу за парторгом, висел председатель профкома и комсорг. Далее шла сошка помельче - пропагандисты всех бригад, активисты, а завершали левую портретную галерею невесть как попавшие в члены колхоза завклубом и худрук ансамбля песни и пляски. Это была духовная элита хозяйства. Председатель возглавлял светскую и техническую: сразу за председателем висел его заместитель, главный инженер, агроном, зоотехник, бригадиры тракторных и полеводческих бригад. Галерея заканчивалась вороватой физиономией колхозного снабженца. Истинных тружеников полей и ферм - трактористов, кузнецов, доярок и полеводов - среди хороших людей не было.

Наконец, кассирша вышла, велела расписаться в ведомости, выдала деньги и, не попрощавшись, уехала.

Вовка с Игорем покинули приветливый колхоз на первом автобусе.

Проезжая мимо колхозного Дома культуры, художники в четыре глаза осмотрели творение рук своих. Несмотря на недоразумение с обмундированием, солдат величаво возвышался над деревенской площадью. Хоть и стоял он в обмотках, но свежая бронзовая краска на его парадном кителе и орденах так ярко горела в лучах утреннего солнца, что на фоне серого деревенского пейзажа эта фигура смотрелась очень даже торжественно и празднично.

- Красавец! - восхищенно прошептал Вовка.

Как выяснилось впоследствии, шаромыга-скульптор все на свете перепутал и вместо ног и головы солдата-Победителя ввернул ноги и голову солдата-Героя. Поэтому-то памятник и вышел в парадном кителе, в орденах и с обмотками на ногах. Для людей несведущих в тонкостях военной формы, особенно для дам, можно пояснить на цивильном примере. Представьте, что на постамент поставили не военного, а гражданского человека. У него мужественный взгляд, на плечах строгий фрак от Кардена, белоснежная рубашка от него же и черная элегантная бабочка. Зато ниже идут, пардон, одни только кальсоны, а обут он в зимние ботинки постового милиционера от фабрики «Красный ухарь».

На следующий день Володя все же позвонил председателю парткома колхоза. Узнав вчерашнего художника, Егор Иваныч обрадовался и сказал, что ему бы и Ленина на площади надо заменить, поскольку прежний совсем устарел и облупился. Но Владимир порекомендовал связаться со скульптором, чтобы тот исправил брак в своей работе и отремонтировал солдата за свой счет.

Выслушав замечания художника, Егор Иваныч, поразмыслив, ответил:

- Ну, это правильно. Издеваться над героической воинской памятью солдат путем замены формы одежды мы никаким скульпторам не позволим. Спасибо за сигнал.

На этом разговор был окончен. К скульптору, похоже, никто так и не обращался. Лишь через год в памятнике заменили винтовочный ствол на автоматный. А ноги обули в цементные сапоги. Причем доработку изваяния производил, судя по всему, руководитель ансамбля песни и пляски. Поэтому у солдата вышли какие-то сапоги-скороходы разного размера и на одну ногу, а автоматный ствол больше походил на армейский гранатомет РПГ-7. Но несмотря на все это, каждый год на 9 Мая на площади у солдата проводят митинги, пьют за Родину, за Сталина и за Победу.

ЗА ХЛЕБУШКОМ

Прошел час или больше. Наконец появился Саня.

- Ребята, - крикнул он с берега, - если хотите хлеба, то по коням. Здесь, оказывается, магазина нет, а до Хахал пять километров пути. Тамошний сельмаг работает до девяти вечера.

- А где ты час пропадал? - удивился Мишка, подозрительно глядя на возбужденного Саню.

- То да се, да живот прихватило после вашей армейской тушенки, - ответил Саня, стаскивая свою байдарку в воду. - Да ладно разбираться, магазин закроют!

Мы уселись в байдарки. Полчаса лету, и вот уже наверху на левом берегу показалось утопающее в зелени село. Подплыли к красивому деревянному мосту, перекинутому через Керженец. Байдарки остался сторожить Игорь, а мы вчетвером поднялись на высокий берег. Выкрашенный в синий торговый цвет магазин находился в двух шагах. На его крыльце в ожидании, когда с той стороны через мост пастух пригонит коров, судачили местные бабенки. На истоптанной пыльной автобусной остановке два пацаненка лет семи куролесили на мопедах, изрыгающих рев однотактных моторов без глушителей и синий ядовитый дым.

В прохладном темноватом после улицы магазине нас встретили две барышни-продавщицы. Одна была совсем молоденькая, другая постарше. Они сидели возле весов за прилавком и грызли семечки. Большая алюминиевая миска перед ними была полна шелухи.

Поздоровались.

- А нам бы, барышни, хлебушка, - обратился к девушкам Вовка.

Вовка привык чувствовать себя весьма респектабельно в любом женском обществе. Его статный рост, античный профиль и густой бас действовали безотказно, особенно на дам «кому за 30».

На вопрос клиента барышни отреагировали весьма странным образом: томно посмотрели на туристов, после чего одна удалилась в другой конец зала в галантерею, а другая уткнулась в книгу.

- Хлебушка бы нам... - уже растерянно повторил Вовка.

- Неужто не видите, хлеба нету, - пропела из дальнего конца галантерейная дамочка. - Мало завезли сегодня. Говорят, пекарня сломалась.

Вовка пошел к галантерейщице. Пока мы разглядывали прилавки, где на полках изобиловали пачки спекшейся украинской соли, сложенные в пирамиду синие спичечные коробки и какие-то консервные банки, изготовленные в первую пятилетку Советской власти, Вовка вел деликатную беседу с продавщицей. Изредка из их угла доносился Вовкин бас и кокетливый смех продавщицы. Через пять минут барышня ушла в подсобку и возвратилась с двумя буханками мягкого ржаного хлеба.

- Кушайте на здоровьичко, - заулыбалась дамочка, - свое отдаю.

- Как, договорились? - спросил Вовка, принимая от нее буханки.

- Посмотрим, посмотрим, - сказала дамочка, краснея и смущаясь, хотя по ее лицу было видно, что какое-то положительное решение она уже приняла.

- Ты что же, за две буханки хлеба жениться на ней пообещал? - спросил я Вовку, когда мы спускались с крыльца магазина.

- Она говорит, сегодня в ДК будет выступать ансамбль из города, танцы под живую музыку. Так что ее дело информировать, а мое - ее же и пригласить. Деревенские барышни тем и хороши, что лишены пресловутых городских комплексов. Ну ладно, ребята, топайте к байдаркам, а я схожу к Валерию, раз обещал, - сказал Вовка.

Мы спустились к реке. Игоря обнаружили бегающим под мостом. Впереди него метался наш петух.

- Вот стервец неблагодарный, - сказал Игорь, схватив, наконец, буйную птицу за ноги, - я его попоить хотел, а он затрепыхался и выскочил из рюкзака, еле поймал.

Непокорного петуха опять засунули в рюкзак. Он орал, бил крыльями и клевался.

Опускался вечер. Кроны сосен золотисто блестели на фоне сияющего заката. В тихих заводях кричали лягушки, а злые щуки сигали за мелкой рыбешкой. Рыбешки в отчаянной попытке спастись выпрыгивали из воды и, сколько можно, летели по воздуху. Но плавники не могут заменить крыльев, и рыбешки с ужасом падали в воду, где их поджидали острые зубы.

На берегу показались фигуры Михаила и Валерия.

- Привет туристам! - весело поздоровался Валерка, спускаясь к воде. - А я уж думал, что и не дождусь вас.

Он был в белой праздничной рубашке с небрежно завязанным галстуком. Пахло от него дорогим одеколоном, а по сияющим глазам было видно, что первую свадебную дозу он уже принял.

- Давайте бегом, ребята. Там народ уже собрался, но официально свадьба начинается через полчаса. Насчет вас договорено, можете не беспокоиться.

Байдарки мы отогнали на сто метров ниже моста к будке гидростанции и связали заранее припасенной цепью с замком. Старик-синоптик, который ежедневно передавал в область сведения о температуре и уровне воды в реке, принял и спрятал в будке наши рюкзаки. Петуха пришлось развязать и оставить также в будке. Освободившись от поклажи и налив синоптику за хлопоты сто грамм из фляжки, мы поднялись в деревню. Вид у нас был не больно-то праздничный: джинсы, шорты, футболки, кроссовки. Но Валерий сказал, что сойдет и так, народ здесь простой. А в ответ на наши сомнения, что, мол, неудобно без подарка заявляться на свадьбу, посоветовал Игорю придумать какой-нибудь поздравительный стишок - люди здесь хоть и простые, но поэзию ценят. Иногда даже матерятся стихами в соответствии с полученной профессией.

- Как это в соответствии с профессией? - удивился Вовка.

- А вот как. Например, наш колхозный агрохимик, бывает, в сердцах кричит рабочим на склад: «Ингидрид твою в перекись магния через медный купорос, вы когда машину поставите под навоз?»

- Да, похоже, здесь живет культурный и просвященный народ, - осторожно заметил Вовка. - Люди, владеющие столь продвинутыми научными терминами, никогда не станут материться при девушках. А может быть, они и в художественной самодеятельности участвуют?

- Участвуют, участвуют, - подтвердил Валерка. - Каждый день из клуба кого-нибудь из солистов на руках уносят.

Мы посовещались по поводу подарка, и умный Саня предложил кроме стишка от Игоря подарить молодым еще и нашего многострадального петуха.

- Это будет красиво и символично, да и нас избавит от необходимости лишать жизни невинную птицу, - сказал добрый Саня.

Его предложение было принято единогласно. Санька спустился к будке метеоролога и вернулся уже с петухом в полиэтиленовом мешке. Петух уже привык, что его то связывают, то куда-то запихивают, поэтому не рыпался, молча и достойно сносил все тяготы и лишения петушиной жизни.

ПУСТЬ ПЕСНИ СВАДЬБЫ НЕЖАТ СЛУХ

Мы шли по утопающей в свежей июньской зелени улице старинного села. Солнце спряталось за ближайший лес, но было еще совсем светло. На другом берегу реки засоревновались соловьи. Вечер был безмятежный и между тихой загадочной рекой и рядом деревенских изб разливался покой.

Дом, где предстояло играть свадьбу, мало отличался от других жилищ: изба в шесть окон на реку, резные наличники, высокие разлапистые тополя под окнами, обязательная лавочка. 

Мы поднялись на высокое крыльцо с перилами, прошли по длинному темному коридору и оказались в просторных сенях. Навстречу нам вышел отец жениха. Нас он приветствовал с радостным воодушевлением, а Валерку даже расцеловал, при этом они крепко стукнулись лбами. Его радость была совершенно искренняя, хотя виделись они с Валеркой не более получаса тому назад при дегустации свежей партии первача.

- Милости просим, милости просим, - приговаривал он, - проходите в комнаты, присаживайтесь. 

За столом буквой П сидело уже человек сорок гостей. Стоял галдеж. Дверь поминутно открывалась, и заходили празднично одетые люди. Вскоре народу собралось столько, что к букве П пришлось приладить еще один стол, который заворачивал к кухне и скрывался за печкой. Игорь о чем-то говорил с хозяйкой дома. Улыбаясь, она скрылась в одной из комнат и через минуту вернулась с листком из школьной тетради и шариковой ручкой. Игорь сел за стол и затих над листом, кусая кончик ручки.

- Наблюдай за процессом, - толкнул меня локтем Саня. - Вот так рождаются шедевры.

На столах было тесно. Среди разнообразной, но нехитрой закуски со своего огорода и из сельмага для зачина была выставлена настоящая ветлужского разлива водка. А для продолжения празднества - самогонка в зеленых бутылках, заткнутых свернутыми из газеты пробками. Пришел Валерий. Похоже, что ему была отведена почетная роль тамады. Он сел рядом со мной и громко сказал:

- Ну что, уважаемые гости, начнем? Или еще подождем пять минут, когда все подойдут?

- Подождем, - загудели гости. - Вон, еще Федора нет…

Гости не очень-то церемонились по поводу протокола свадьбы, и многие поллитровки с бумажными пробками были уже початы. Молодые сидели скромно, потупив глаза в тарелки. Им было неловко, что вся эта катавасия из-за них.

Вскоре объявился и Федор, мужичок лет под пятьдесят, родственник брачующихся. Федор был гармонистом. Он пришел на свадьбу с гармонью, с женой и с сильным желанием выпить, поэтому, держа в одной руке зачехленную гармонь, свободной рукой он сразу налил себе полстакана самогона, этой же рукой вылил содержимое в рот, и этой же рукой закусил.

За столом напротив Федора сидела пухленькая экзальтированная дама лет тридцати пяти-сорока с потрясающим декольте. Не требовалось особого воображения, чтобы понять, что скрывается за ним.

- Кто эта дама? - спросил я Валерку.

- О, это Мисс Хахалы, буфетчица Любка. Она у нас тут самая главная девушка для всех потенциальных кавалеров. Уже и замужем побывала. Раз пять.

- Ну, это для Игоря, он тоже жених будь здоров какой!

Но Любку, похоже, не интересовали незнакомцы, смахивающие на голодранцев-туристов. Уже малость поддатая, она исподтишка лукаво поглядывала на Федора и застенчиво улыбалась.

- Это у них старая любовь, - шепнул Валерка. - Федор частенько забегает к Любке в буфет опохмелиться, а Нинка, жена Федора, страшно ревнует его к буфетчице и все норовит застукать их.

Свадьба началась. После первого поздравления все дружно опрокинули стопки и стаканы. Потом были еще поздравления, и гости вновь поднимали стаканы. Все хором и вразброд кричали «Горько!». Молодые смущенно вставали и целовались. На лице жениха было написано, что хоть он и не закончил десятилетку, зато мужик из него выйдет справный. А по полному губастому личику молодой было понятно, что хоть замуж ей выходить и не впервой, а эту брачную ночь она проведет, как и в прошлые разы, достойно.

Настал черед нашего туристского поздравления. Но сначала Игорь пробился к хозяину и хозяйке, чтобы посоветоваться с ними по поводу придуманного им с Саней действа. Хозяйка заулыбалась, стукнула в ладоши, а хозяин даже хлопнул Игоря по плечу.

Валерка поднял руку, призывая к тишине.

Игорь встал с бумажкой в руке. Все притихли. Санька, сунув руки под стол, вылавливал петуха из мешка.

Поэт поднял руку, окинул гостей лучистым взглядом и громко продекламировал:

Пусть песни свадьбы нежат слух,

У незнакомых и родных.

Пусть по утрам кричит петух

О новом дне для молодых!

Краткости поздравления никто не удивился, зато рифма всем понравилась. Гости закричали «ура» и захлопали в ладоши. Саня вытащил из-под стола петуха и подбросил его вверх. Задуманного Игорем эффекта не вышло. Вместо того, чтобы встрепенуться и пролететь под потолком, тем самым олицетворяя радость жизни, трепетную любовь и рвущийся к высотам дух, измученный речными приключениями петух не полетел. Он сначала сильно стукнулся о косяк, замахал крыльями, накренился, сорвался в штопор и плюхнулся в круглую салатницу, забрызгав майонезом гостей. Затем он вскочил на ноги и, распустив крылья и угрожающе разинув клюв, сиганул по столу, сшибая по дороге бутылки с самогоном. Вся его петушиная грудь была в салате. Гости визжали и хохотали, подхватывая падающие бутылки. В конце стола петуха поймали, отдали хозяйке, и она унесла его в хлев к курам.

- Однако, - сказал Саня, толкнув локтем Игоря. - Перепиши, повешу дома на стену.

Через час в доме лились песни, пол содрогался под ногами плящущих гостей, пахло килькой в томатном соусе и пролитым на скатерть самогоном. Ближе к ночи кто-то, не удержавшись, свернулся с крыльца. Кого-то, ругаясь, волоком потащили домой. Ботинки уносимого гостя вычерчивали на песке две неровные борозды, одна из которых словно бы олицетворяла день прожитый, а другая - день грядущий. Кто-то спал прямо за столом. Свадьба продолжалось.

ФЕДЬКИНА КОНФУЗИЯ

Ближе к рассвету шумная свадьба стала затихать. Местные, взявшись под руки, с песнями расходились по домам. Мы с Валеркой, прихватив пару бутылок самогона и закуски, расположились на берегу реки и разговорились о традициях деревенской свадьбы. Приезжие гости, кто своими силами, кто при поддержке более трезвых гостей, разбрелись по углам просторного дома и повалились спать.

Выяснив, что белоснежное брачное ложе, приготовленное в специально отведенной для молодых комнате, безнадежно занято завалившимся прямо в ботинках людом, молодожены, в нетерпеливом предвкушении брачной ночи (или утра), ушли ночевать к соседям. Федор еще минут десять наяривал на гармошке и перемигивался с Любкой. Пил он, как и все, но так, чтобы не упасть, поскольку Любка уже давно недвусмысленно дала понять, что дело на мази и надо лишь дождаться конца свадьбы.

Нина, Федорова жена, вместе с другими родственниками стала убирать столы, мести полов, мыть посуду и готовиться к завтрашнему продолжению свадьбы. Любка, уж совсем откровенно подмигнув Федору и показав глазами на дверь, покачивая круглыми аппетитными бедрами, продефилировала между столов и скрылась за дверью. С грохотом столкнув с дивана пьяного гостя, заняла его место. Федор понял - пора! Пошатываясь (больше для того, чтобы жена видела, что он в стельку пьяный), встал, отставил гармонь, подошел к столу и на глазах у хлопочущей с посудой супруги дрызнул еще полстакана самогона. Крякнул. Его шатало.

Нинка, видя такое дело, оставила посуду, схватила мужа за пиджак и потащила в соседнюю комнату. Федька вырывался у нее из рук и заплетающимся языком бубнил:

- Куда ты меня... да я... да ты... да выпить я хочу, как все но-рр-мальные люди...

- Ты что, паразит, - возмущалась Нинка, - нешто тебе не хватило, посмотрись-ка в зеркало, вся морда наперекосяк! Уже светает, иди спать, говорю, алкаш!

С этими словами она впихнула Федора в комнату и закрыла за ним дверь. Хитрецу Федьке только того и надо было. Осторожно перешагивая через гостей на полу, пробрался к дивану. И через минуту упал в объятия измученной в ожиданиях буфетчицы. Но неожиданно для себя обнаружил легкое противление со стороны Любки.

- Ты что, дерзновенный! - возбужденно шептала она, слабеющими руками отталкивая гармониста. – А если твоя жена услышит?

- Да как же она услышит, если она в другой комнате?

- Так ведь в другой комнате – это не в другой деревне. Погоди, Федьк. Ведь боюсь.

- Не противься, Любка, – неожиданно твердо заявил Федор. – А то ведь я и снасильничать могу.

Такой бурной и продолжительной любви старый деревенский дом, наверное, отродясь не видел. На улице уже кричали ранние птицы, орали петухи, а среди храпа и сонного ворчания гостей разыгрывалась французская сцена. Несмотря на свой хлипкий вид, Федька глухо рычал, как трапезничающий африканский лев, а разведенка Любка, три дня не испытывавшая радости настоящей любви, забыв обо всем на свете, тонко кричала, словно израненная, но жаждущая жизни лань. Диван ходил ходуном, ритмично бился деревянной спинкой о стену и вот-вот должен был развалиться.

Федька, еще не потеряв окончательно чувства реальности, закрывал Любке рот и умолял ее замолчать. Это не помогало. Любка кричала все громче и самозабвеннее.

- Братцы, - сказал Санька, показывая на окно, откуда доносился крик буфетчицы, - а ведь там не иначе как драка, кого-то бьют!

Мы с Валеркой и Мишкой поднялись на крыльцо, вошли в темный коридор. Рассветные тени шатались по дощатым перегородкам. Разбуженные Любкиным криком мухи с разгону бились глупыми головами о стекло над дверью. Родственники жениха и невесты, оставив посуду, с недоуменными лицами столпились перед дверью в комнату, откуда доносились крики. Наконец решились, рванули дверь, включили свет и сгрудились в проходе.

Взъерошенный Федор, подняв голову, смотрел, моргая, на разъяренное лицо своей супружницы и на родню. У Нинки тряслись губы, она силилась что-то сказать, но только крепче сжимала свои маленькие кулачки, а ее щеки пошли розовыми пятнами.

Все, спасения не было. Влип Федька. Факт налицо, приговор окончательный и обжалованию не подлежит. На раздумья времени не оставалось. Мысли в Федькиной башке крутились, как цифры в арифмометре у колхозного бухгалтера, а в животе появился всепроникающий колодезный холод. И тут Федька нашел-таки единственный в этой ситуации выход, который бы ни одному академику в голову не пришел. Так и не успев слезть с буфетчицы, опершись руками о Любкины плечи, Федька вытаращил глаза и, глядя то на жену, то на обалдевшую под ним Любку, с удивлением и возмущением в голосе пронзительно закричал:

- Да ты что, Нинк, разве это не ты? Да ядри твою в корень... как же так, а? Что же это ты, Нинк, делаешь-то? А если я чего-нибудь подхвачу, а? Да в больницу попаду, а? Что же это ты себе, Нинк позволяешь-то, а?

Мы с парнями, еле сдерживая раздирающий нас хохот, вернулись на берег, оставив гостей разбираться со своим заблудшим родственником.

В доме шумели еще долго. До глубины души возмущенного Федора увели спать в другую комнату. По дороге он выпил самогона для успокоения. Любку с руганью выперли из дома. Гости отправились досыпать, а кое-кто, ничего не понимая, уселся за стол выпивать и закусывать уже по новой. Перед тем как уйти, Любка заявила, что Федька ее снасильничал, и она подаст заявление в милицию.

- В мили-и-ицию! – съязвила хозяйка дома. – Да кабы всех, кто тебя «насильничал», сажали в тюрьму, на деревне у нас жили б одни бабы.

Любка не нашлась, что ответить на остроту хозяйки.

Впоследствии Федька с женой помирился и, памятуя о том, что лучшая оборона это нападение, еще долго обвинял супругу в том, что это не она оказалась тогда на диване. А Любка через год вышла замуж за молодого колхозного завфермой и мирно живет в деревне в доме, над которым летают голуби. Она по-прежнему подторговывает в своем буфете водочкой, и порой по ночам из ее жилища раздается крик израненной лани. Но это уже никого из соседей не пугает. Жизнь продолжается.

ТАЙНА

Рассвело, поголубело. Самое время для художников, поэтов и получокнутых философов! Наш личный художник и поэт Игорь, падая и кувыркаясь, скатился с высокого берега к байдаркам и в три секунды заснул в старой деревянной лодке, оставленной кем-то около метеорологического пункта. Служитель муз принял на грудь чуть больше, чем мог выдержать его полувековой организм, изможденный многими летами творчества. Годы дают о себе знать...

Мы тоже спустились к реке, бодрились и ждали Валерку, который побежал домой переодеться перед плаваньем. Над водой кое-где сказочными парусинными лоскутами вздымался белый туман. Подводные обитатели проснулись и вышли на рыбалку. Ловили друг друга на предмет завтрака: щуки кушали окуней, оставшиеся в живых окуни охотились на пескарей, выжившие пескари прибились к берегу и глотали зазевавшихся мошек. А мошкам уж и ловить в этом мире было некого, разве что удачу. Они бестолково кружили столбом над водой, регулярно попадая в прожорливую пескариную пасть.

Мы разбудили старичка-синоптика, спавшего в своей будке, за хранение рюкзаков он потребовал опохмелки. Вовка успел достать удочку, откопал на берегу червяка и пытался ловить рыбу. Сидя на дощатых мостках, он болтал в воде босыми ногами и отчаянно зевал. Поплавок течением затянуло в лопухи, Вовка попытался вытянуть удочку, но крючок за что-то зацепился, и рыбак, тихо поругиваясь, разделся и полез в воду освобождать снасть.

Поначалу Валерка настаивал идти ночевать к нему. Тем более, что его мать все приготовила для ночевки туристов. Но мы решили неукоснительно выполнять план, разработанный Мишкой в его малогабаритной хрущевской квартире, - ночевать в монастыре. Валерка сбегал домой переодеться в штормовку, надеть джинсы, получить упрек от матери, которая из-за нас не спала всю ночь и даже приготовила мясо в горшке, предполагая, что со свадьбы мы придем совершенно голодными. Валерка прихватил теплый еще горшок из печи, взял сумку с коричневыми бутылками жигулевского пива, поцеловал мать и вернулся на метеостанцию. Мы перетащили поэта на его законное место в байдарке и отплыли.

Стало совсем светло. После свадьбы все мы порядком устали и с нетерпением ждали монастыря. Наконец, через час-полтора работы веслами на берегу открылась зеленая поляна с редкими стройными соснами и старыми дубами - монастырь! Мы причалили к берегу, растолкали Игоря, кряхтя, выбрались из лодок и вытащили их на песок. Кое-как поставили десятиместную военную палатку, накачали резиновые матрацы, закидали их спальными мешками и завалились спать.

Разбудил меня Мишка:

- Пошли, дело есть.

Часы показывали 12.00. Солнечные лучи кое-где пронизывали крышу палатки и падали вниз тонкими золотыми струнами, в которых куролесили пылинки. Я вылез из палатки. Мишка, Валерка и Саня проснулись раньше, успели развести костерок и сидели около него на толстом бревне.

- Об чем речь, господа? - спросил я их, зевая и потягиваясь. - Когда подадут завтрак? Но сначала пива! Пива хочу даже больше, чем писать, а писать я умираю, как хочу!

- Садись, Иван, дело есть, - повторил Мишка.

- Что за дела в отпуске? - спросил я, присаживаясь рядом на поваленное дерево.

- Не шуми, спят ребята, - тихо сказал Михаил, кивая на палатку. - Ты знаешь, почему Саня в Красном Плесе на час с лишним задержался?

- Знаю. Животом слаб, он же сам говорил.

Но Саня, Михаил и Валерка оставались серьезными.

- Что за физиологическая тайна, Саня! Подумаешь, понос прошиб! Он у всех бывает - от Софи Лорен до нашего Ельцина, - пошутил я, понимая, что дело вовсе не в Санькином стуле.

- Расскажи еще раз, - ткнул Саню Михаил.

- В общем, такое дело, Иван, - тихо начал Саня. – Не нашел я магазина в Красном Плесе и возвращался задами к реке. А мне и впрямь захотелось в туалет! Зашел я в первый попавшийся нужник за каким-то домом, закрыл дверь, сижу и почитываю газетку. Только собрался выходить, через щели вижу - с улицы во двор въезжает «Нива». Ну, думаю, надо подождать, пока хозяин автомобиля в дом зайдет, а то еще выпишут счет за пользование чужой уборной. А из «Нивы» выходят трое мужчин. Высокий худой очкарик пошел в дом, а двое других прямиком в сад и сели на скамейку в трех метрах от нужника. Один - приземистый, светловолосый, солидный мужчина лет пятидесяти пяти, с ухоженными бакенбардами и тонкими холеными усами, другой - горбоносый, полный, в милицейских брюках с кантом и милицейской рубашке без погон. Через минуту из дома вышел очкарик, а за ним бородатый дедок. «Ну что, Трифон Егорыч, выяснил, где попадья?» - строго, не здороваясь, спросил холеноусый. «Кое-что выяснил, но дела плохи». – «Говори». – «Померла она. В Святицах жила, прислуживала в тамошней церкви, а уж лет шесть как померла. Осталась у нее дочь, которая живет в ее доме, да сын. Тот живет в Горьком и в Святицы наведывается редко». «Нам не генеалогическое древо старухи нужно, карта нужна, Егорыч, или схема! - вскочив, заорал очкарик. - Или гони деньги обратно. За что мы платим? Уже месяц голову всем морочишь!» «Заткнись, Александр, - сказал усатый. - Сядь и успокойся. Скажи, Егорыч, не говорил ли ты с дочерью монашенки, может, старушка передала ей чего перед смертью? А может, сын чего знает? Не могла же старая такую тайну унести с собой в могилу. Чуть не семьдесят лет хранила и наверняка рассчитывала, что ее дочь, сын или внуки, наконец, откопают сундучок». «Подожди, Палыч, - обратился к усатому щеголю беспогонный милиционер. – На хгена ты меня сюда пгивез? Целый день катаешь и толком не говогишь, в чем дело! Что за тайна, что за сундучок? Может, я быстгей сообгажу, что надо делать?» Все это милиционер произнес с нескрываемым раздражением. При этом он слегка картавил.

- Услышав все это, мужики, - почему-то шепотом продолжал Саня, - я понял, что влип в какую-то серьезную тайну. В общем, из получасового горячего разговора около деревенского сортира я понял немного. Но понял, что дело касается каких-то драгоценностей. Огромных богатств. В частности, понял, что приехавшие в Красный Плес мужики горьковские и что они знают тайну каких-то драгоценностей, спрятанных местным дворянством в революционную эпоху на территории женского монастыря, что некогда стоял в лесах на берегу Керженца. Собранное с половины губернии дворянское и купеческое золото предназначалось для поддержки Колчака. Но Колчак до нижегородских лесов не дошел, и золото осталось лежать в подвалах монастыря.

О нем знали только три человека: полковник Карпов, который привез драгоценности на подводе из Семенова, мать Александра - настоятельница монастыря да послушница сестра Дарья, которая по частям стаскивала с подводы и уносила мешки в подземелья монастыря.

Карпов предупредил настоятельницу о человеке, который должен прийти и увезти сокровища. Шли месяцы, округлявшиеся в годы, а человек все не объявлялся. Уж давно было покончено с Колчаком и восторжествовала Советская власть, но мать Александра продолжала ждать гонца от белогвардейского движения и несколько раз заставляла Дарью перепрятывать сокровища, потому что по окрестным деревням уже пробежал слушок, что в монастыре хранится буржуйское золото. Проболтался мальчишка-сирота из соседней деревни, которого прикармливала мать Александра и который видел, как что-то выгружали из телеги. Будучи от природы наделен воровским талантом, мальчишка как-то умудрился засунуть руку в один из мешков и вытянул оттуда несколько ниточек со стекляшками, которыми впоследствии и похвастался перед деревенскими сверстниками. Стекляшки у него пацаны выменяли на стреляные гильзы. И пошли стекляшки гулять по деревне, пока не попали в руки знающему человеку. После этого в обитель пару раз наведывались следователи из уездного ЧК. Они лазали по многочисленным подземельям, но сокровища так и не нашли. Приехав в последний раз, чекисты увезли с собой мать Александру, и она уже больше не вернулась.

В 1931 году в обители случился большой пожар, уничтоживший большую часть построек, и монастырь уже никто восстанавливать не стал. Часть монашек поразъехалась по родственникам, кое-кто ушел в другие монастыри. Сестра Дарья поселилась у тетки в Святицах, где оставалась единственная на всю округу действующая церковь. Долгие годы Дарья ждала весточки или от полковника Карпова, или от кого другого, кто должен был прийти за сокровищами. Но полковник, как и мать Александра, сгинул, и Дарья осталась единственной обладательницей почти десяти пудов мелких золотых слитков, колец и ожерелий с бриллиантами, золотых монет, кулонов, браслетов и драгоценных камней.

Дарья, как выяснилось, уже умерла и, возможно, все-таки успела передать сведения или какую-нибудь карту захоронения сокровищ детям. Без карты искать клад все равно, что искать иголку в стогу сена. Монастырь был хоть и небольшой, но старинный. За долгие века там были построены десятки различных подвалов и запутанных подземных ходов. В лихолетье в случае, скажем, осады подземные ходы оставались единственными путями вырваться на свободу, пробраться к источнику воды или послать за помощью.

В 50-х годах, когда самого монастыря уже не существовало, в подземельях завалило четверых сельских ребятишек, игравших там в войну. Приехали военные саперы и все обнаруженные подземелья взорвали.

- Все это усатый Палыч рассказал полумилиционеру. Под завязку рассказа, - продолжал Саня, - усатый сказал горбоносому, что надо позвонить какому-то Тимофею, чтобы Тимоха в двухдневный срок разыскал сына монашки и выяснил у него все, что касается старухиной тайны. «Если твой мент не найдет концов, то их найдешь ты! - добавил он. - Имей в виду, Октябрь Максимович, я рассказал тебе все это не за красивые глазки, а потому, что рассчитываю на тебя. Обо всем этом знаем пока только мы четверо. Эти идиоты из КГБ даже не заглянули в архив НКВД, где хранились протоколы допроса полковника Карпова и монашки. Зато заглянул я. И не дай Бог, если узнает еще кто-нибудь! Если это случится, то я буду считать, что информацию растрепал ты. Ну, а суд у нас, сам знаешь, короткий. А этим я верю», - кивнул на дедка и очкастого Александра усатый. “Ну, если настоятельница не выдала тайну, то откуда ты узнал пго послушницу Дагью? И что именно она пгятала сокровища?» - «Я же тебе говорил про мальчика-сироту, который был свидетелем тайного сговора полковника с монашками, а потом спер из мешка колье? Так вот он перед тобой сидит», - и Палыч кивнул на застеснявшегося деда. И, обращаясь уже к деду и очкарику, сказал: «Завтра же с утра езжайте в Святицы и вытрясите из монашкиной дочки все, что знает и не знает. Медлить нельзя. Слухи о выкраденном деле из архива уже дошли до этих боровов из Канавинского клуба, а уж они-то знают, что просто так ничего не происходит. И если где-нибудь есть копия этого дела, то они обязательно ее найдут. А если найдут дело, то найдут и средства развязать язык божьим отрокам. Тогда наши денежки тю-тю! А к тебе, Трифон Егорыч, во вторник вечером подошлю моих хлопцев, отвезешь их в монастырь, и начинайте копать там, где ты прошлый раз предлагал, а там, глядишь, и детки монахини расколются. Действуйте!»

- После этого, - сказал Саня, заканчивая свой сбивчивый рассказ, - дедок попросил у Палыча сто рублей, сказав, что сильно потратился за последнее время. «Не давай ему, Палыч, - встрял в разговор Александр. - Пропьет ведь! Я его ни разу трезвым не видел, посмотри, его и сейчас трясет!» Но Палыч очкарика не послушал, достал кошелек и отсчитал старику деньги. В порыве благодарности старик хотел было поцеловать ручку Палыча, но тот руку отдернул и сказал, что дед должен отрабатывать деньги на всю катушку, иначе скоро ему предъявят счет. Затем усатый и картавый милиционер со странным именем Октябрь сели в «Ниву» и уехали, а дедок с очкариком скрылись в доме. Заметь они меня, мне было бы несдобровать.

На этом Саня закончил свой рассказ и закурил.

- Н-да! - произнес Мишка после минутного молчания. - Дела! Хотя нас это, конечно, не касается, но все равно интересно, что это за сокровища спрятаны здесь? Сань, ты говорил десять пудов? Это же 160 килограммов! Ё-маё, да нам всем за глаза хватило бы!

Санька и Валерка молчали. Я огляделся: в ярком свете солнца поляна выглядела очень живописно. Она была более двухсот метров в диаметре, ее окружал густой хвойный лес, в котором терялась едва заметная дорога, ведущая с поляны. В зарослях у дороги лежал ржавый остов грузового автомобиля. Бортов у него не было, а на остатках кузова валялись какие-то старые колеса, рваные шины, проволока... На самом краю поляны ближе к соснам стоял приземистый бункер, окопанный дерном. Обычно такие бункеры располагались на местах прохождения линий стратегической телефонной связи. Издали был заметен огромный замок, закрывающий металлическую полосу на двери.

На поляне вразброс росли одинокие сосны и толстые дубы, а по самому берегу Керженца дубы стояли почти в ряд, образуя своеобразную естественную аллею. Ежегодные половодья постепенно подмывали высокий берег, и с каждым весенним разливом река съедала его, все ближе и ближе подкрадываясь к могучим деревьям. Некоторые из них теснились уже у самой кромки обрыва. Один из дубов, основательно подмытый течением, свалился в воду и не был унесен рекой лишь потому, что несколько корней толщиной в руку где-то под водой еще цеплялись за берег.

На том месте, где когда-то стоял монастырь, не осталось ни классических каменных зубчатых стен, ни башен, одни только развалины фундамента да заросшие травой большие ямы. Вверх по течению, сразу за дубовой рощицей, обрывистый берег под крутым углом уходил вниз и там начинался пляж с белым речным песком. Пляж тянулся на несколько десятков метров, затем берег, покрытый лесом, опять круто взмывал вверх. Природа словно специально спроектировала это место для отдыха туристов. Ширина Керженца здесь не превышала двадцати пяти-тридцати метров. Ниже через сто метров река круто уходила влево. На противоположном берегу густой стеной стояли сосны.

В голубом небе кружил пожарный самолет, жужжали пчелы, солнце стояло в зените - благодать! Самолет через каждый час где-то неподалеку заходил на посадку, а через час-другой взлетал вновь над бескрайним лесным простором, разыскивая возможные очаги лесных пожаров.

ЗЛОЙ ДУХ

Молчание затягивалось.

- С одной стороны, нам все это по фигу, но с другой… - первым заговорил Мишка.

- С другой, - встрял я, - нам надо отчаливать отсюда, поскольку никакой карты у нас нет. Без карты или схемы искать клад бессмысленно. Да и хлопцы, которых обещал прислать усатый, наверное, не из Красного Креста. Если что, перестреляют всех нас за милую душу. Давайте от греха уплывем до Лыкова, там и отдохнем.

- Слушай, - сказал Саня, - вообще-то, нас шестеро, да и винтовка есть! Дело-то, ох, какое заманчивое! Такая удача один раз в жизни бывает!

Мы опять замолчали.

- Слушай, Иван, ты же в Афгане воевал, неужели, боишься? - сказал Мишка.

- При чем здесь боишься или не боишься, Миша? Все должно быть логически обосновано. Как ты собираешься найти клад? С экскаватором сюда приехать?  Или ты предлагаешь напасть на честных бандитов и отнять у них золото, если они его найдут? Это будет выглядеть как обыкновенный бандитский налет, а уподобляться этой категории наших сограждан я не имею ни малейшего желания. Дело не в том, что боюсь, а в том, что нам ничего неизвестно. Сколько будет этих хлопцев, найдут ли они концы, под каким соусом мы здесь объявимся? И поверь, если вопрос касается таких денег, то они церемониться не станут, башки нам поотрывают за будь здоров. Надо плюнуть на все. Ты же, дурачок, жениться хотел! И подумай, нужны ли нам смертельно опасные приключения?

Все это я произнес с большим чувством. Однако мой внутренний голос активно протестовал и уверял, что дело стоит свеч. Но я решил быть непреклонным, тем более, что если другие парни, в принципе, способны на головокружительную авантюру, то Игорь, например, человек святой. Прежде чем убить муху, он сто раз подумает, правильно ли это с философской точки зрения? Вообще, надо всех спросить. Что ребята скажут?

- Иди, Миша, буди остальных, - сказал я.

Мишка сунул голову в палатку:

- Эй, бояре, подъем! Дело есть!

Первым появился Игорь. Глаза его были заспанными, к бороде приклеилась высохшая водоросль.

- Щас утро или вечер, этот свет или тот, где я и кто вы? Я вижу каких-то фаустов и пилатов. Только пиво, больше ничто и никто, - басил он после сна.

Не снимая шорты, Игорь побежал к реке и бултыхнулся в лопухи. Опустил голову в воду, раскинул руки, и со стороны можно было подумать, что в реке утопленник. Встрепенулся. Из-под него выскочила перепуганная лягушка. Очень в его духе - вечно из-под него кто-нибудь выскакивает.

Палатка зашаталась, кто-то искал выход. Появился растрепанный Вовка.

- Ну, вы даете! - сказал он нам. - Поспать толком не дали. Иди, Саня, копать червяков. Сейчас умоюсь. А все остальные - чтобы завтрак и горячий чай были готовы! А ты, командир, - обратился он к Михаилу, - лично все мне подашь на подносе! И чтобы ни-ни, ухо востро, я шутить не люблю…

Мы подождали, пока Вовка умоется. Все уселись на бревна. Мишка занялся тушенкой.

- Ладно, придется рассказать еще раз, давай, Саня, - сказал я.

Пока Саня повторял свой рассказ, я вернулся к своим мыслям о буржуйских бриллиантах.

Искать эти неизвестно чьи сокровища неразумно. Конечно, это могло бы быть и полезно, и приятно, если бы не было риска для нашего маленького отряда. Если бы вся эта история не была связана с возможным криминалом, то я бы и сам с удовольствием соблазнил ребят на поиски клада. И если завтра приедут конкуренты, то жди беды на наши легкомысленные головы.

В то же время Злой Дух, сидящий во мне где-то в районе селезенки, нашептывал: «Давай, давай, Иван, организуй дело. Тетеря ты, когда еще представится такая возможность? Вся жизнь впереди…»

Я мог бы высказать Духу свои соображения о ценности жизни, о возможных встречах с местным криминалитетом и о прочих сдерживающих факторах, но решил подождать, как отнесутся к делу парни?

- Слушайте, ребята, это вам после свадьбы приснилось или что? - спросил пришедший в себя Игорь. - Я что-то не пойму: золото, буржуи, бриллианты... Мишка, доставай флягу.

- Игорь, это серьезно, - сказал Михаил.

Мы так ничего и не решили. Хотя я уже понимал, что и решать-то нам нечего. Первая эйфория по поводу рассыпанных под ногами бриллиантов стала угасать. Действительно! А где их искать? Конечно, можно весь недельный отпуск посвятить раскопкам, наудачу, так сказать. Я бы и согласился, но мысль о завтрашних хлопцах отбивала археологические настроения напрочь.

Но Злой Дух продолжал нашептывать, что, в конце концов, драгоценности, если они на самом деле существуют, не имеют конкретного владельца, а значит, ничьи и каждый имеет на них право. Этот Злой Дух был какой-то сволочной. Если бы встретил его живьем – придушил бы. В самых дурацких ситуациях он меня подмывал выбрать самый горячий и самый неразумный способ действий.

Мы искупались, разогрели на костре горшок с мясом. Мишка достал флягу. В свой рюкзак Мишка загрузил трехлитровую банку и всю дорогу очень боялся разбить ее, вот из этой банки он через специальную воронку отливал содержимое во флягу, а мы вставали в очередь с кружками.

Пейзаж вокруг нас - река, зеленая поляна, дубы, сосны и солнце – был образцом самого смелого реализма и мог бы стать находкой для художника. Но наш художник после причащения к фляге вновь спал, и ему было не до живописи.

В низине за пляжем Вовка обнаружил неглубокую лужу, оставшуюся после разлива. Он побродил по ней, затем вернулся к костру, достал из своего рюкзака котелок и пошел обратно к луже. Мы с любопытством наблюдали за его манипуляциями. Мишка осторожно предположил, что Вовкина поездка на Чукотку не прошла даром, похоже, он поднабрался старательского опыта и сейчас начнет мыть золото. Вовка вернулся. В котелке брыкалось три десятка маленьких щурят.

- Стоит взмутить воду, и вся рыба всплывает за кислородом вверх, ее остается только собрать...

Саня рванул за сковородкой и маслом. Ничего нет вкуснее жареных щурят.

- ...Лужа высохнет, и они там все погибнут, - серьезно сказал Вовка и выпустил рыбу в реку.

 Мы были потрясены.

- Да ты, прям, Робин Гуд флоры, - похвалил его Мишка.

Корыстолюбивому Сане стало стыдно и он спрятал сковороду за спину.

- Варварский нрав за спину не спрячешь, - укоризненно глядя на него, произнес Мишка.

На реке показались знакомые наяды во главе с Рамзесом. Санька, забыв про золото и бриллианты, закричал, потрясая сковородой:

- Куда же вы? Мы тут рыбу собираемся ловить, ухой угостим! Причаливайте, базируйтесь. Места всем хватит!

Холостяк со стажем, он был весьма неравнодушен к девушкам, да и мы все не отказались бы от соседства прекрасных креолок. Девушки, похоже, тоже были не против бивака в красивом месте, но все испортил Рамзес.

- База у моста за Лыковым, - необычайным для его щепкоподобного тела баском прокричал он строгой линии байдарочниц. Все некоторое время молчали.

- Да пошел ты! Командир нашелся! - неожиданно сказала загорелая девушка в предпоследней лодке. - Наташ, может, остановимся? - обратилась она к своей белокурой спутнице. - Посмотри, какая природа здесь!

Возможно, под природой стройная креолка имела в виду нас, статных и молодых. Игорь был не в счет, потому как, причастившись даров из фляги, спал в палатке.

Байдарка причалила к берегу, остальные проплыли вниз. Вовка спустился и подал руку девчонкам.

- Эй, ждите нас вечером! - крикнула загорелая революционерка остальным байдарочницам. - Не забудьте разжечь костер. Пусть Григорий побольше дров насобирает.

Вероятно, это относилось к тощему. Тощий Гришка зло сузил глаза. Наверняка нежная и стройная Наташа была предметом его вожделений. Он так загреб веслами, что байдарка набрала невиданную в природе скорость. Брызги от его весел окатили девчонок. Они завизжали, бросили весла. Рамзес продолжал грести с напором, которому бы позавидовали аргонавты, мифические искатели Золотого руна. Лодка рассекала водную гладь, как боевой корабль, волны рогатиной уходили в берега и раскачивали прибрежные лопухи.

СРЕДНЕВЕКОВОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ

На шум-гам из палатки вылез согбенный Игорь. В силу чудесной и необъяснимой  прозорливости Игорь всегда угадывал творческие возможности реального времени и одним из первых являлся к разливу. Судя по его мученическому лицу, физический потенциал поэта после стольких возлияний и снов не превышал потенциала комара. Он сомнамбулой добрел до костра и бухнулся на бревно. Стояла жара.

Девчонки были невероятно симпатичными, особенно Наташа. Мы угостили их нашим немудреным завтраком, а хитрый Вовка достал из недр своего рюкзака бутылку шампанского. Мы все были приятно удивлены его предусмотрительностью. А Санька сказал брату, что не удивится, если за бутылкой последуют хрустальные бокалы на серебряном подносе.

Шампанское пришлось очень кстати. Сначала мы подняли чаши за благополучие прекрасного пола, а второй раз - за процветание байдарочного туризма.

Девушки невольно поглядывали на мой голый торс - от правого плеча и от шеи вниз тянулись два длинных косых шрама. Я всегда стеснялся этого обстоятельства, поэтому, несмотря на жару, старался ходить в футболке. Чтобы не смущать дам, я нырнул в палатку и натянул футболку.

Узнав, что Игорь поэт, Лариса поведала, что она тоже творческая душа, и попросила почитать поэта что-нибудь из последнего. Игорь выпросил у Мишки полкапли и, придя в себя, прочитал:

Курит женщина в тамбуре,

Не стесняясь, при всех,

А в вагоне, как в таборе,

Разговоры и смех…

Иронически морщится

Мой попутчик-сосед,

За окошками рощица,

Просвистела - и нет…

Стих кончался тем, что женщина после первой сигареты сразу же потянулась за второй. И все увидели на ее руке синюю наколку с номером, которые делали детям в фашистских концлагерях. Окружающим стало стыдно за свои осуждающие мысли в адрес курящей женщины, и кто-то даже поднес ей спичку.

Девчонки захлопали в ладоши, Игорь засмущался и попросил у Михаила еще одну каплю для успокоения.

Потом мы спустились к реке купаться. Керженец лежал во всей своей красе. Пляжный песок на солнце белел, как снег, и резал глаза. Саню унесло легким течением вниз, он ухватился руками за ветви поваленного дуба. Дуб под тяжестью Саньки стал медленно разворачиваться и отрываться от берега. Выдернулся один корень, отломив с полкубометра сырого берега, выдернулся другой... Земля с шумом осыпалась - и открылась овальная темно-коричневая кирпичная кладка, уходящая под воду. Дуб, медленно переворачиваясь, поплыл вниз по течению, перегораживая сучьями полреки.

- Мужики! - заорал Саня. - Тут средневековое недоразумение вскрылось.

- Тише ты! - цыкнул я на него, имея в виду непосвященных девушек.

Но непосвященные девушки плавали с Вовкой, смеялись и шлепали по воде ладошками метрах в тридцати вверх по течению.

Я позвал Мишку, и мы, стараясь не привлекать внимание купальщиц, обследовали кладку. Над водой виднелась только ее верхняя часть. Мишка нырнул вглубь и выплыл секунд через двадцать. Выяснилось, что кладка окаймляла решетчатую железную дверь.

- Блин, там решетка с палец! - тяжело дыша, сказал возбужденный находкой Михаил. Мы нырнули еще раз вместе. Дверь была узкая, изнутри я нащупал висящий замок. Я засунул за решетку руку, там была водная пустота.

- Дела! - сказал Мишка, всплыв и отдышавшись.

- Странно, - задумчиво произнес Саня, - какой дурак придумал эту дверь прямо в реку?

- В то время дураков не было, не то что сейчас, - ответил Мишка. – Сто, а может, и двести лет назад расстояние от этой двери до реки было, наверное, метров десять. Вероятно, этот ход и шел к реке, но вода размыла его за это время и подступила к двери.

- Ладно, ребята, - сказал я, - надо подумать, как открыть дверь, чтобы обследовать ход.

- А если и откроем, кто туда поплывет? - засомневался Саня. – Может, коридор сто метров и весь залит водой?

- А акваланг?

Мишкин акваланг вместе с подводным ружьем и специальным подводным фонарем лежал в нашей байдарке, а сам Михаил когда-то обучался подводному плаванию в спортклубе «Волга».

- Я змей боюсь, - сказал Мишка.

- Какие же в воде змеи?

- Да змеи только и живут в воде или поблизости от нее.

- Тогда я поплыву! – загорелся Саня.

- Ты утонешь. Без специальной подготовки для таких самоутопленников, как ты, акваланг сыграет всего лишь роль грузила.

- Ладно, ребята, - сказал я, - позовем Валерку.

Валерку нашли спящим в палатке рядом с опять уснувшим поэтом. Разбудили. Валерка с разбегу нырнул в воду, вылез на берег. Вкратце я рассказал ему, в чем дело, и показал кладку. Санька в это время залепил кладку глиной и грязью: на Керженце в это время года много всякого народа бывает.

- Давайте решать, ребята, будем мы связываться с этим делом или оставим на потом? - спросил я.

- Что значит на потом?

- У нас отпуск месяц. Вернемся сюда через неделю, и если Палычевских хлопцев здесь уже не будет - начнем обследовать этот тайный ход.

- А что если все наши труды окажутся пустой тратой времени. Ведь мы не узнаем, нашли горьковские кладоискатели золото или нет?

- Знать, конечно, не будем. А в подземелье можно слазить из археологического интереса.

Парни задумались.

- Я думаю, что все-таки стоило бы рискнуть, - сказал Валерий.

- И я так думаю, - подал голос Михаил.

В результате голосования выяснилось, что все, за исключением Вовки, который развлекал девчонок и пока еще не знал о нашем открытии, были «за». Я не сомневался, что и Вовка, узнав, в чем дело, тут же бросится ломать дверь.

Лично я был против, но исходя из принципа демократического централизма подчинился большинству. Мой внутренний голос торжествовал. Я только сказал, что если мы надумали обследовать подземелье, то сделать это надо быстрее. В нашем распоряжении чуть более суток.

- Послезавтра, как вы помните, Палыч обещал прислать своих хлопцев. Поэтому у нас только полтора дня. Послезавтра к обеду или раньше мы должны сесть на байдарки и ретироваться. И если вы настаиваете на продолжение банкета, то нам срочно нужна или ножовка по металлу, или еще что-то, чтобы открыть дверь. В крайнем случае, лопаты и кирки, чтобы проникнуть в ход сверху. Лучше всего и то, и другое.

- Понятно, - сказал Валерий, взял Санькину байдарку и быстро уплыл вверх по течению. А мы вернулись к костру, куда вскоре подошли Лариса, Наташа и Вовка.

Мишка состряпал на костре превосходный ужин из литровой банки вкуснейшей военной тушенки, остатков тушеного мяса и пачки рожков.

- Растратчик ты, до Волги еще сто км, а осталась всего две банки тушенки, - сказал я ему, обревизовав свой рюкзак с продовольственными запасами.

- Действительно, - удивился Мишка, - одну мы съели вчера на берегу, одну сегодня утром, одну съедим сейчас, две осталась, а кто сожрал шестую банку?

Стали искать по рюкзакам. Банка исчезла.

Обнаружил ее Саня в палатке за Игоревым спальным мешком. Она была открыта и наполовину съедена. Чуть подвинув Игоря, Саня, к своему удивлению, нашел и нашу общую флягу с самогоном. Игорь накрыл ее полотенцем и использовал вместо подушки. Из фляги также было отпито.

- Бедный Жорик! - воскликнул Саня. Затем, в подражание Гамлету, он патетически продолжил, обращаясь к Мишке:

Горацио! Я бы спросил,

почто так пьет поэт? Негоже!

Мишка на секунду задумался в поисках достойного ответа. Но его опередил сам нарушитель винного протокола. Он открыл один глаз и в тон Сане ответил:

Все потому, что нету сил

смотреть на ваши глупы рожи.

- На трезвую голову, - добавил он прозой. Неожиданный стихотворный диалог вызвал громовой хохот. Смеялся и сам Игорь.

- Ну, все! - отдышавшись, сказал Мишка. - Поэта надо беречь для творчества. Отныне для тебя сухой закон, Гоша. Отсыпайся и забудь, что у меня в рюкзаке. А мы пошли.

- Скатертью дорожка! - ответил Игорь. - Топайте!

Его нарочито беззаботный тон мог обозначать лишь одно - Игорь причастился к фляге всего несколько минут назад и испытывает приятное и возвышенное чувство моральной и физической независимости.

Мы сидели у дымящегося костерка, пили пиво. В байдарке у девчонок оказалась гитара, Вовка тут же потребовал ее. Честно говоря, я даже не знал, что он так хорошо играет на гитаре.

В небе появился пожарный самолетик, который коршуном спускался прямо на лагерь. Ревя мотором, самолет проплыл над верхушками сосен, и прямо над нами от него отделился темный предмет и упал на поляну.

- Послание из поднебесья, - сказал Саня.

Это оказался полиэтиленовый пакет. Внутри для тяжести лежала гайка, завернутая в бумагу. На блокнотном листе было неряшливо написано: «Приятного аппетита и отдыха, ребята! Привет вашим девочкам. Но рекомендуем немедленно затушить костер. В противном случае мы будем вынуждены принять меры. Инспектор пожарной охраны…» Далее стояла неразборчивая подпись.

- Здрасьте! - сказал Михаил. - А на чем мы будем готовить?

Самолет улетел за Керженец и пошел на посадку.

- Может, нам и вправду затушить костер? - сказал Саня. - А то сейчас прибегут с огнетушителями, неприятностей не оберешься!

- К черту! - ответил Михаил. - Как же без костра? Именно костер на берегу - это стержневой элемент, суть речного отдыха. Только костер на берегу с его ритуальными песнями и танцами шаманов возвращает нас к нравственной чистоте и стерильности помыслов! Не-ет, ребята, я грудью лягу на эти тлеющие угольки, но затушить костер не дам, - выпендривался он перед девушками.

Девушки оценили Мишкин спич и улыбались.

Костер мы тушить не стали из принципа. Я был солидарен с Михаилом. Понятно, что сухо и жара, но ведь костер под наблюдением! И без костра у реки, действительно, терялась всякая романтика. Мы пришли к выводу, что пожарникам просто делать нечего, кроме как летать по безлюдному небу, поэтому они и пристают к безобидным туристам.

Владимир отложил гитару, взял палку, пошел на пляж и нацарапал на песке большую вытянутую восьмерку в два человеческих роста.

- Восьмерка - это что, масонский знак? - спросил Михаил.

- Для тебя, простого человека, измучившего и себя, и других скучными цифрами, это восьмерка. Для летчика - это знак того, что внизу свои.

- Как он определит, что внизу свои?

- Для летунов это не цифра, а изображение винта, уважаемый! - ответил за брата Саня. - А винт - это устройство для приведения в движение летательного аппарата посредством вращения лопастей. Понимать надо.

- Вот оно что! Теперь буду знать, что винт - это самое главное в самолете!

- Отнюдь. Самое главное в самолете - пристегнуть привязные ремни и сохранить в сухости штаны.

Старая шутка всех развеселила.

Вовка включил приемник, нашарил какую-то музыку. Над лагерем висела легкая дымка. Мишка встал, вдохнул полной грудью аромат вечерней реки и пошел прогуляться по поляне. Косые лучи заходящего солнца пробивались между высокими стволами на другом берегу и отражались в чистой спокойной воде. За лесом снова зарычал самолет, собираясь совершить заключительный на сегодня полет в поисках очагов возгорания.

- Пойдемте к реке? - предложил я Наташе. Девушка согласилась. Мы прошлись к дубовой аллее.

- Когда-то бескрайняя тишина этих лесных окрестностей оглашалась колокольным звоном, а над деревьями блистали золотом купола церкви, - сказал я Наташе.

- Да, я знаю, здесь был монастырь, а богобоязненные монашки ходили с выражением томной печали на лице, - в тон мне с иронией ответила Наташа.

Я засмеялся, поняв всю комичность моей лирики в разговоре с девушкой, которая, судя по всему, обладала незаурядным чувством юмора. Мы сели на берегу. Я взглянул на Наташу и только здесь понял, как она хороша. Чудесная фигура, манящие вишневые губы, нежные щеки, голубые глаза, длинные ресницы и вьющиеся белокурые локоны. Любоваться ею можно было бесконечно. Вероятно, Наташа догадалась о моих неожиданных чувствах. Она улыбнулась. Ее улыбка озарила все вокруг, как солнце в звонкое летнее утро. А в ее мимолетном взгляде на меня я почувствовал интерес ко мне.

- Чем вы занимаетесь? - спросила Наташа, наверное, для того, чтобы как-то разрядить минутное молчание.

Я сказал. И, в свою очередь, попросил девушку рассказать о себе.

- Боюсь, что моя биография крайне проста, - ответила Наташа. - Школа, а теперь третий курс истфака в университете.

- Почему именно истфак? Любите историю?

- Безумно. Еще со школы. Разумеется, люблю не только историю, но и все, что связано с ней. Люблю живопись, музыку, архитектуру. Не зря говорят, что архитектура – это музыка, застывшая в камне. А музыка – это в какой-то степени ожившая история, правда? Мне во всем нравится ощущать время и его шаги.

Я тоже был неравнодушен к истории, особенно начала XX века, и здесь с моей собеседницей мы нашли много общего, оживленно проговорив с полчаса, которые пролетели как один миг.

- Чай подан! Господа турысты! - прокричал Саня от костра.

Я встал и подал Наташе руку. Когда она поднялась, я задержал ее ладонь в своей руке немного дольше, чем это требовало приличие. Наташа руку не отдернула, внимательно посмотрела на меня и снова улыбнулась. Мое сердце странно забилось.

- Остынет! - противным голосом кричал Саня от костра.

Мы вернулись к костру. Владимир сидел с Ларисой и что-то шептал ей на ухо. Лариса тихо смеялась. Мишка тоже возвратился с прогулки. Принес с собой листья и корни лесной смородины. Чай из смородины великолепен, но Саня уже успел заварить обыкновенный цейлонский, поэтому смородину мы оставили на потом.

Расселись у костра. Запасливый Саня достал из своего рюкзака пакет с сушками. Наступавший вечер на берегу был восхитителен.

Пожарники полетали над лесами и возвращались обратно. Их самолет заходил со стороны Керженца прямиком на нас.

- Это воздушное хулиганство какое-то! - притворно возмущаясь, сказал Саня.

Самолет приближался. Проревев над нами на высоте не более десяти метров, он взмыл в воздух. Девчонки и Саня, закрыв головы руками, бросились от костра в разные стороны. Мы успели заметить в кабине двух хохочущих парней. Самолет развернулся, проплыл над нами, и на поляну снова упал полиэтиленовый мешок с запиской.

«Уважаемые туристы, мы вас предупреждали. Затушите немедленно костер! Привет вашим девочкам. Инспектор пожарной охраны...». Далее опять следовала неразборчивая подпись.

Самолет кружился над рекой, наверное, готовясь к очередному штурму нашего бивака. Похоже, летуны и впрямь решили добиться своего. Мишка погрозил им кулаком. Самолетик развернулся на боевую позицию и приготовился пикировать на нас. Девчонки в страхе замерли, но на этот раз остались у костра. По всем правилам боевого искусства и авиационного жанра самолет спикировал на костер и снова взмыл в небо. Опять мелькнули лица хохочущих летчиков.

Это стало надоедать. Где гарантия, что в последний миг у самолетика что-нибудь не откажет? Летуны вновь залетели за реку и приготовились к пику.

- Да затушим его к чертовой бабушке! - закричал перепуганный Саня.

- Только попробуй, - грозно сказал Мишка.

Устрашающе ревя двигателем, самолет приближался. Сто метров, пятьдесят, тридцать… И тут, замычав от натуги, Мишка запустил навстречу самолету пустую бутылку из-под шампанского. Бутылка попала в пропеллер и разлетелась мелкими брызгами, блиставшими в затухающих лучах солнца бриллиантовой пылью. Самолетик тут же взмыл вверх и полетел в сторону аэродрома. В привычный гул пропеллера вплетался какой-то свистящий звук.

- Ё-маё, - закричал Вовка, - да ты же подбил его!

- Вообще-то, я хотел его сбить, - шутливо сказал Мишка. - Жаль, что под рукой подходящей коряги не оказалось, а то бы он так и рухнул на поляну.

- Нет, ты точно его подбил! Даже когда в винт попадает птица, пропеллер деформируется, а тут тяжеленная бутылка!

- А ты не защищай своих летунов. Это ведь не мы на них нападали, а они на нас.

- Да я, в общем-то, их и не защищаю, а констатирую факт. Не я буду, если им теперь не придется менять пропеллер!

Еще некоторое время мы слышали завывания самолета за лесом, так что, кажется, он благополучно долетел и сел на своем аэродроме.

Девчонки засобирались в Лыково, где страдал очкарик.

- Может быть, останетесь с нами? - спросил девушек Саня. - Какая вам разница, с кем плыть до Волги? А мы вас в обиду не дадим.

- Нет-нет, - ответила Наташа, - спасибо, ребята, но нас девочки ждут, волноваться будут.

- А мы гонца пошлем к вашим подругам и предупредим, - не успокаивался Саня.

- Нет, ребята, с вами хорошо, но нам надо в лагерь, - сказала Наташа. - Впрочем, мы с Ларисой будем там только полтора дня. Послезавтра вернемся сюда в монастырь, потому что здесь будет базироваться университетская этнографическая экспедиция, куда мы включены.

- Вот оно что... А во сколько прибудет отряд?

- Обещали в 18.00. Так что, возможно, мы с вами еще увидимся.

- Возможно, мы еще будем здесь, - поддержал Вовка. - И будем вам очень рады.

Наташа посмотрела на меня, наши взгляды встретились. И мне пришло в голову, что я всю жизнь искал именно ее. Захотелось, чтобы она осталась. Я уже собрался было присоединиться к уговорам Сани, но мысль о загадочной двери в реке остановила меня. Лишние свидетели были не нужны.

Девушки сели в байдарку. Я попросил у Наташи ее телефон. Наташа назвала цифры, которые я сразу запомнил. И байдарка с нашими прекрасными креолками скрылась за поворотом реки.

 

 

Часть вторая

ЗЕМЛЕКОПЫ

Валерка вернулся, когда уже совсем стемнело. Воздух заметно потяжелел, насытился влагой, но было приятно тепло. По обеим сторонам реки звонко кричали соловьи.

Валерка вытащил байдарку на пляж и выбросил из лодки тяжелый полотняный мешок, в котором оказались ножовка по металлу, тяжелый граненый ломик, два заступа и кирка.

Решили времени зря не терять и начать пилить решетку сейчас же. Игорю, который по-прежнему спал, мы оставили на ужин тушенки, но выпивки и впрямь постановили его лишить.

- Хватит ему, - сказал Мишка, - третий день не просыхает.

О том, что и сам он не больно-то просыхает третий день, Мишка умолчал.

Первым полез в воду Саня. Размыл накиданный на кладку ил и глину, нащупал решетку и потихоньку принялся пилить. Решетка сидела глубоко под водой, и на поверхности торчал только Санькин нос. Когда на него направляли фонарик, то казалось, что это вовсе не нос, а поплавок, который дергается туда-сюда из-за того, что на крючке давно сидит большая рыбина. Мы столпились над обрывом. Саньку сменил Мишка, потом за ножовку взялся Володя. Нам предстояло отпилить как минимум четыре железных прута толщиной с палец. Но и это не решало проблемы, в маленький квадратик протиснуться мог только тощий Игорь. Через час работы, когда пилили третий прут, все было кончено. В том смысле, что неуклюжий Вовка неловко повернулся, и ножовка, зажатая в пропиле, треснула пополам. Запасной не было.

- Тюфяк, - зашипел на брата Санька.

- Сам ты тюфяк, - огрызнулся Вовка, - лезь и пили сам, раз такой умный.

- Чем теперь пилить?

- Дай лом, - сказал я Валерке.

Я нырнул, нащупал с противоположной стороны решетки замок, просунул ломик в его ушко и попытался его вырвать. Замок не поддавался. На помощь пришли Вовка и Валерка. Все вместе мы, набрав в легкие воздуха, на полминуты ныряли в воду и, раскачивая ломик, пытались разорвать соединение. Ломик был маленький, не хватало рычага. Сообразительный Мишка принес весло от байдарки, мы надели весло на ломик, и все вместе под водой стали давить на него. Весло прогнулось, но проклятый замок остался невредим.

После тщетных усилий был объявлен перекур. Посидели у костра.

- Что будем делать? - спросил Валерка. – Может, опять в Хахалы слетать да привезти настоящий лом или трубу какую?

Эту мысль отвергли. Поездка в Хахалы займет не менее трех-четырех часов, да и неизвестно, поможет ли лом. Если копать землю прямо над кладкой и проникнуть в подземелье через потолок, то пещеру непременно заметят все проплывающие мимо туристы и разнесут новость по всему Керженцу. Если же копать сверху, с берега, то получится яма глубиной четыре-пять метров. Именно на столько берег спадал к воде, где обнаруживался верх кирпичной кладки. Поразмыслив, решили все-таки копать с берега, над обрывом.

Я прикинул, что впятером (спящий Игорь не в счет), сменяя друг друга, за пару-тройку часов мы управимся. Чтобы не промахнуться, яму начали рыть буквально в полутора метрах от края обрыва, опасаясь, что подземелье под берегом может резко уйти в сторону, и тогда придется копать до Америки. Мешали корни дуба, спутавшиеся под землей в немыслимую паутину. Но в две лопаты дело шло быстро. Мишка принес из рюкзака топорик и обрубал наиболее толстые корни.

Стояла короткая июньская ночь, пели соловьи, изредка плескалась рыба, а мы копали штольню. После корней пошел влажный песок, рыть стало значительно легче. Вдвоем в яме уже не умещались и копали по одному, сменяя друг друга. Чтобы днем наши земляные работы не бросались в глаза туристам, проплывающим по Керженцу, землю сбрасывали прямо в реку, заодно завалили и кладку, видимую с воды. Через полтора часа глубина ямы уже не позволяла выбрасывать землю наверх.

Добытый грунт теперь поднимали из ямы в мешке на веревке. В яму приходилось спускаться по длинной сучковатой жердине, откуда-то принесенной Михаилом. Часам к четырем утра, когда уже совсем рассвело, заступ стукнул о камень. Докопались до потолка подземелья. Яма получилась порядочная: примерно метр на метр шириной и глубиной около четырех метров. Дно ямы очистили, выступила овальная кладка.

- Блин, добротно строили, ничего ну скажешь, - заключил Мишка, попробовав разбить кладку киркой. - Обратите внимание на разницу в уровне: выход подземелья на глубине семи метров, а здесь кладку обнаружили значительно выше. Следовательно, подземный ход идет вверх?

Дно ямы мы значительно расширили, чтобы было легче работать киркой. В стенки ямы забили толстые колья, чтобы было за что зацепиться, а в случае, если кладка рухнет, не провалиться вниз. Первым запустили малогабаритного Саню. Саня спустился по жердине вниз, поплевал на руки и стал бить кирпич киркой. Прошло минут десять.

- Ну, как там? - крикнул в яму Мишка.

Через минуту появилась растрепанная Санина голова.

- Уф, блин, ты прав, - сказал он Мишке, - строили надежно. Почитай монолит. Бил-бил, а выбил вот такую ямку, - Санька сложил два кулака вместе.

За ним спустился Валерка, затем я, затем Мишка, потом опять Саня. Вовка сослался на свой великий рост и взялся поправить палатку, которая совсем завалилась и придавила спящего Игоря. Мы не противились. Пожалуй, и впрямь Вовке в яме не размахнуться.

Прошел час, как мы начали свои долбежные работы. Всходило желтое солнце.

- Пора бы уж летчикам и за дело приниматься, - обеспокоенно сказал Мишка. Вчерашний случай, несмотря на всю свою комичность, не давал ему покоя.

- Не беспокойся. Примутся, - сказал Владимир. - Поменяют пропеллер и примутся. Они здесь в командировке и наверняка у них есть запасной винт.

- Ты думаешь, я им и вправду пропеллер помял?

- Не сомневаюсь.

- Интересно, а где у них здесь аэродром?

- На поляне у заимки лесника, - ответил Валерка. - Самолет каждый год сюда прилетает.

- Ох, не верю я всей этой авиации, - сказал Мишка. - Как не послушаешь «Новости», так каждый день у нас то самолет, то вертолет где-нибудь в землю воткнется.

- А ты не слушай «Новости». Если самолеты и вертолеты, как ты говоришь, в землю втыкаются, то на восемьдесят процентов это из-за человеческого фактора.

- Что же летчики, по-твоему, пьяными за штурвал садятся или летать не умеют?

- И летать умеют, и за штурвалом трезвые. Пофигизм, Мишенька, обыкновенный пофигизм. Пока я учился, у нас дважды курсанты разбивались. И знаешь почему? В одном случае механик плохо закрепил маслопроводный шланг, и он в воздухе выскочил под давлением. А в другом - сам курсант решил выпендриться перед девушкой и прошелся на форсаже над условленным с ней местом. А вытянуть и поднять машину уже не смог. Два случая - и оба раза виноваты люди. Техника тут ни при чем.

- Хорошо, - сказал Мишка, - убедил. Теперь я в технику поверил, но не верю летчикам. Особенно вчерашним. Разве можно так самим рисковать, да еще и людей пугать!

- А им как-то до твоей веры тьфу! - сказал Вовка. Мы засмеялись.

- Ладно, ладно, ребята! Работаем, - оборвал наш смех Михаил.

Мне казалось, что для такого фундаментального сооружения, как подземный ход, достаточно было и одного слоя кирпичей. Но первый слой мы уже раздолбили и теперь добивали второй. Предусмотрительный Валерка, вытаскивая из подземелья очередной мешок, осколки кирпичей не сбрасывал с обрыва, а для конспирации уносил их к кустам орешника и сваливал там в осоку.

Наконец, Мишка, чья очередь была долбить кладку, пробил ее. Сначала провалились три кирпича, а затем, после нескольких ударов, и большая часть свода глухо ухнула вниз. Мишка чудом уцелел, уцепившись за вбитые в стены колья, и за несколько секунд выбрался наверх по протянутой ему палке.

- Ну, блин, чудеса, - сказал он, - чуть было…

- Ладно, успокойся, - сказал я ему. - Чуть не считается. Живой ведь.

Подождав, пока осядет пыль, я спустился на потолочный выступ и, нагнувшись над проемом, посветил вниз. Влево и вправо от рухнувшей кладки уходил подземный ход. Его высота составляла около двух метром, стены также были кирпичные. Я выбрался наверх, и мы стали готовиться к спуску в подземелье.

Из-за поворота на реке появились первые на сегодняшний день путешественники - три байдарки. В первой были молодой человек с накачанным торсом и мужчина средних лет, во второй байдарке впереди сидела вельможная дама, очень похожая на Валерию Новодворскую, а сзади девушка с равнодушным лицом. Из-за весьма значительной разницы в физическом весе седоков вторая байдарка походила на «Титаник», который уже тонул, увлекая за собой в бездну хвостовую часть судна. Равнодушной девушке, чтобы достать веслом до воды, приходилось нагибаться всем телом то вправо, то влево. Из-за этого байдарка выписывала кренделя.

Третья байдарка плыла ровно. Ею управляли две очаровательные барышни, одна из них была почему-то без бюстгальтера.

- Эй! Не помочь ли? - заорал им Санька. - Могу подсказать ближайший путь до Каспия!

Мужчины не отреагировали, барышни в третьей байдарке заулыбались, а Новодворская, сделав еще более зверское лицо, чем ей было отпущено природой, по-мужски пробасила:

- Без сопливых разберемся, лоцман хренов!

Санька обиделся и хотел уже было выразить протест, но не нашелся и некоторое время оставался с открытым ртом, что делало его положение еще более глупым. Вид Новодворской недвусмысленно говорил о том, что если лоцман хренов не заткнется, то будет еще одна мелкомасштабная социалистическая революция.

Байдарки со странными седоками скрылись за поворотом. Из реки выскочила и шлепнулась обратно в воду большая рыбина. Из-за леса, ревя и сотрясая землю, наконец, взлетел пожарный самолет. Его пропеллер звенел, как пчела.

Починились, значит.

Из палатки, как явление Христа народу, объявился Игорь. Словно в замедленном кадре, он уныло прошел мимо, на секунду остановился у ямы, тряхнул лохматой головой, осторожно спустился к воде и упал в лопухи. Затем он на четвереньках взобрался на крутой берег, сел и страдальчески воззрился на хозяина стеклянной банки, как собака на недоступную колбасу.

- Нет, нет и нет, - замахал руками Мишка, - даже и не проси. Не время.

Игорь поднялся, отошел к берегу и стал смотреть на реку.

- Да ладно, Миш, налей ему пятьдесят грамм, помрет ведь, неровен час, - сказал я Мишке. - А ты, Игорь, имей в виду, на этом все!

Мишка, поругиваясь, отыскал банку, плеснул в кружку сто граммов, отломил корку хлеба. Игорь взял дрожащими руками кружку, взглянул на нее брезгливо, как на таракана. Зажмурив глаза, выпил. И стал нюхать корку, так втягивая воздух, что даже вороны, мирно сидящие на соснах, перепугались и закружили над поляной.

Игорь отставил опустошенную за один глоток кружку, и через минуту его просветлевший лик отобразил движение поэтической мысли. О чем думают поэты? О Пегасе, который спускается с небес редко, а если и заглядывает к поэту, то его еще надо обуздать. О смысле жизни, который философы и поэты ищут уже много веков и все не могут найти. О бытовой неустроенности, о вечном безденежье, о своих детях-сиротах, которые вроде бы есть, хотя, может, их и нет? О вечной природе, о великой силе любви...

О многом думают поэты. Но еще минуту назад наш поэт думал только об одном - как урвать рюмку. Урвал - и метаморфоза налицо. Наверняка все великие и прекрасные открытия и дела совершают немного поддатые люди. И только абсолютные трезвенники занимаются интриганством, наветами, травлей, объявляют и ведут войны.

В ЗАБОЕ

Солнце нещадно палило, заливая ярким светом зеленую поляну, голубую реку и белоснежный пляж. Хотелось, как Игорь, вытянуть ноги, подставить лицо солнцу и думать о высоком. Но я думал о земном, даже ниже - о подземелье.

- Палатку надо разобрать и поставить на месте раскопок, - сказал я, рассчитывая прежде всего на Валерия. - Надо замаскировать наши корыстные намерения.

Валерий сбегал к байдаркам и притащил рюкзак.

- Там все, что необходимо для первого месяца жизни в условиях пещерного плена, - сказал он.

- Не каркай! - оборвал его Саня.

Я взял тяжеленный рюкзак и вытряхнул содержимое на траву. Первым делом оттуда вывалилась бутылка водки, какой-то стеклянный штоф с розоватой жидкостью, потом посыпалось всякое туристское барахло.

- Э-э-э, полегче, полегче, - затараторил Валерка.

Нагнувшись, он бережно поднял водку и загадочную жидкость в штофе.

- Живая вода? - спросил Мишка.

- Живая не живая, но от комаров сгодится, - пробормотал Валерка, укладывая стеклопосуду в карманы рюкзака.

Сначала я хотел взять с собой под землю компактный Валеркин рюкзак. Но передумал и решил воспользоваться своим.

- Правильно! - угадав ход моих мыслей, одобрил Саня. - Сокровищ в твой рюкзак уберется в три раза больше.

Мишка сурово посмотрел на Саню. Ирония ему не понравилась. Саня пожал плечами:

- А чего? Иначе, на фиг, мы туда лезем?

Кроме упомянутых жидкостей, закопченного котелка, спичек, свечей, лески, крючков, пяти пачек болгарских сигарет «Опал», связанной в жгут капроновой веревки толщиной в палец и трех банок общедоступной кильки в томатном соусе в Валеркином рюкзаке обнаружились маленькая, почти детская саперная лопатка, синие пляжные шлепанцы, туристский топорик и малокалиберный десятизарядный спортивный пистолет Марголина.

- Ого, откуда такой? - спросил Михаил, прикидывая вещицу на вес.

- Не твое собачье дело, - огрызнулся Валерка. Он отнял у Мишки пистолет и снова уложил его в рюкзак.

- Дай пальнуть! Никогда из пистолета не стрелял, - заволновался Мишка.

- Ладно, мужики, кончаем болтовню. Кто со мной? - сказал я.

Не дожидаясь ответа, я сложил часть Валеркиных вещей в свой рюкзак с красной окантовкой. Положил пару коробков спичек, парафиновые свечи, ножовку, которой можно отпилить небольшие сучья, топорик и веревку. Подумав, бросил в рюкзак банку килек и бутылку минеральной воды, а сбоку на специальных креплениях прицепил саперную лопатку. Мишка принес из своего снаряжения для подводного плавания тяжелый подводный фонарь. Валеркин фонарь мы тоже взяли с собой, а я еще прихватил и свой старый, но очень удобный фонарик-жучок, который достался мне от отца. Ему не нужны были батарейки, он работал от динамки. Механизм напоминал эспандер, который надо постоянно сжимать пальцами. Свет от него был не очень яркий, но если эспандер раскрутить сильно, то фонарик светил не хуже мощных «китайских» фонариков. 

На всякий случай я захватил и свой нож. Тот самый нож, которым восемь лет назад покойный душман дважды саданул меня по плечу. Валерка Торопцев подобрал его возле убитого мною «духа» и отдал мне на память. Малокалиберный пистолет я тоже оставил в своем рюкзаке.

- Правильно, - пошутил Мишка, - а вдруг там привидения?

Привидения не привидения, подумал я, а вышибать дверные замки - милое дело. Если, конечно, там есть двери. Правда, пуля мелковата, но и дверям, может, триста лет - гнилушки.

Солнце уже встало над лесом, Керженец был спокоен и тих, на другом берегу стеной стояли медные сосны, отражаясь в гладкой воде. В густых кустах у самой реки прыгала и трещала, как автомат Шмайсера, сорока.

Я закинул рюкзак за плечо, подошел к яме, сбросил вниз граненый ломик, фонарь заткнул за поясной ремень. Взялся за жердину и осторожно спустился вниз. Постоял на узком выступе кладки подземного хода, опустил жердину в пролом и спустился в подземелье.

Пахнуло затхлостью. Фонарик высветил неровные стены, выложенные потемневшим от времени кирпичом. Потолок был сводчатый. Кирпичи в потолке чередовались с обыкновенной речной галькой. Похоже, местные не особо специализировались на производстве кирпичей. Может, глину приходилось возить издалека. В сторону реки подземный ход шел наклонно. Я сделал несколько шагов и обнаружил, что перед самой рекой ход заканчивался каким-то колодцем, куда вели кирпичные ступени, пропадавшие в воде. Уходя в противоположную сторону, тоннель несколько сужался и терялся во мраке.

В проеме потемнело, кто-то, кряхтя, спускался ко мне. Это был Саня. Сверху свалился обломок кирпича, ударив Саню по плечу.

- Ну, ты, боров, - зашипел Саня наверх, - башку мне хочешь пробить?

- Ладно, ладно, нечаянно же! - раздался Мишкин голос.

Втроем стало тесно. Сверху лез еще кто-то.

- Хватит, хватит, - закричал я в проем.

- Брильянтов на всех не хватит, - шутливо подхватил Саня, - а кому не хватит, тот и схватит…

- По мордасам, - заключил серьезный Мишка, включая свой фонарь.

Настроение у всех было отличное. Это хорошо. Сюрпризы подземелья никого не пугали. Валерка остался наверху. А мы втроем двинулись по подземному ходу.

- Иван, - крикнул мне Валерка, - привяжи веревку на всякий случай и тяни ее за собой, мало ли чего!

- Здесь не катакомбы. Не заблудимся, - сказал я и почему-то вспомнил, что забыл выложить из кармана рюкзака небольшой медный бинокль революционной поры. Впрочем, он много места не занимал.

Продвигались гуськом по одному: впереди шел я, высвечивая фонарем дорогу, за мной Саня. Мишка замыкал наш маленький отряд мужественных диггеров. Скоро ход резко свернул влево.

В галерее было сухо. Метров через тридцать от места нашего спуска прямо посередине прохода стоял полусгнивший столб, поддерживающий свод. Я ткнул гнилое дерево ножом, лезвие без труда вонзилось на треть.

- Да бабахни ты его ногой, - легкомысленно предложил Саня.

- Попробуй, - иронично ответил Мишка, - коли хочешь пару тонн на голову получить.

Я посветил вверх, выяснилось, что темно-коричневые, кое-где поросшие седым мхом кирпичи свода держались на честном слове. Столб подпирал продольную кирпичную кладку. Между кирпичами сводчатого потолка, в отличие от продольной кладки, не было никакого связующего материала, а если он когда-то и был, то давно уж вывалился - под ногами тут и там белели куски извести. Прижимаясь спиной к стене, мы осторожно обогнули ненадежную подпорку.

Дальше идти стало труднее - галерея то сужалась, то расширялась, из потолка и стен, словно змеи, торчали какие-то корни. Особенно мощные корни порвали кладку, и на полу вперемешку с песком валялись выпавшие кирпичи. Странно, откуда взялись корни? Между нами и поверхностью как минимум четыре метра земли.

- Не переживайте, мужики, - сказал всезнающий Саня, - у дубов корни растут и на десять, и на двадцать метров в глубину. А у верблюжьей колючки, между прочим, корни достигают пятидесяти метров в длину.

- А у баобабов? - с иронией спросил Мишка. - Уж если и есть что самое длинное в этом мире, так это твой язык…

В некоторых местах корни переплелись между собой в густую замысловатую сеть. Приходилось прорубать себе путь ножами, продвигаясь вперед, как киношные экстремалы в джунглях.

Проделав очередное «окно» в паутине корней, мы обнаружили, что ход теперь сворачивает вправо. Остановились передохнуть. От места спуска в галерею мы углубились уже метров на пятьдесят-шестьдесят. Я осветил стену там, где галерея делала поворот, и неожиданно заметил какое-то различие в кирпичной кладке. Везде кладка коричневая, а здесь чуть светлее! Кирпичи уложены неровно, между ними меньше извести, чем на других участках кладки. Мишка включил свой фонарик, и в более ярком свете двух фонарей этот контраст стал еще отчетливее.

- Не я буду, если тут не замурован какой-то отдельный ход! - уверенно сказал Мишка.

Я взял у Сани граненый ломик и, отодвинув сползающие по стене корни деревьев, тупым концом обстукал стену. Там, где кладка меняла цвет, звук ударов ломика был более глухим. Похоже, там пустота.

- Ломаем, чего тянуть-то, - засуетился Саня.

- Подожди, - ответил я, - сломать стену всегда успеем. Сначала надо все обследовать.

Двинулись дальше. Метров через пятнадцать обнаружили обвал: обе стены галереи треснули и под огромным боковым давлением сместились, навалившись друг на друга и оставив для прохода лишь узкую треугольную щель, в которую можно было протиснуться согнувшись в три погибели и боком. Становилось страшновато. Казалось, что сейчас стены сойдутся и намертво зажмут тебя в земном чреве.

Мишка первым протиснулся через щель и посветил в темноту.

- Нормально, - сказал он, - далее путь свободен.

Миновали и это препятствие, прошли еще метров двадцать и оказались на каком-то подземном перекрестке. Все три хода, отходившие от этого перекрестка, обрушились и были завалены землей и камнями. Разрушенный перекресток походил на фантастическую  декорацию к какой-нибудь трагедии Шекспира. Того и гляди появится тень отца Гамлета, и замогильный голос произнесет что-нибудь типа: «Какого черта вы пришли сюда и нарушили покой мертвых, дети мои?»

- Блин! - воскликнул Саня, внимательно разглядывая при свете фонаря кирпичную стену. - Да тут наскальные рисунки!

- Возможно, мы на месте стоянки человека эпохи неолита, - осторожно предположил Мишка. - Я уже слышу топот мамонтов.

Старая кирпичная стена была испещрена всевозможными надписями. Незамысловатые, процарапанные острым предметом надписи гласили: «Здесь был Петя» или «Федька - дурак». Ближе к обвалу большущими буквами, высеченными скорее всего лопатой, было обозначено зело бранное слово из трех букв, которое с незапамятных времен по употребляемости лидирует на Руси абсолютно во всех областях деятельности человека.

Далее хода не было. Земля и камни завалили все проходы до потолка. Скорее всего, галерея, по которой мы шли, была более поздней постройки, чем встретившаяся нам идущая перпендикулярно. Наша галерея была выложена кирпичом. А стены и сводчатый потолок перпендикулярного хода построены из булыжных камней. Кое-где стены подпирали почерневшие от времени бревна, а на углах перекрестка в потолок упирались толстые деревянные столбы. Мишка ткнул один столб ножом - крепкое! Наверное, дуб. В подземелье было сухо, и дуб прекрасно сохранился.

Правый угол подземного перекрестка был обрушен наполовину. В нагромождении камней, гнилых досок и осколков кирпича зияющей пастью открывался черный проем. Михаил осторожно полез к нему.

- Здесь колодец! - заключил он, посветив вниз.

Старясь не задеть камни и не вызвать новый обвал, я забрался наверх к Мишке и опустил голову в проем. Колодец напоминал перевернутую воронку. Стены были сложены из булыжников, вниз по стене уходила лестница. Как выяснилось, в колодец мы проникли сбоку, так как кладка его ствола уходила и вверх. Я посветил вверх - потолок колодца был выложен бревнами, а сбоку под потолком чернел еще один проем, вероятно, служивший входом в колодец. Ступенями лестницы служили выступающие из стен почти на метр толстые бревна, распиленные вдоль пополам. Перил у лестницы не было. Всего глубина колодца была метров пять.

Дно колодца, метра четыре в диаметре, просматривалось хорошо. Пол был усыпан битым кирпичом и осколками камней. Мы решили не испытывать лестницу на крепость и спустили вниз капроновую веревку, навязав по всей ее длине узлов. Веревку примотали к одному из угловых столбов. Михаил спустился вниз первым. На дне колодца обнаружилась достаточно широкая площадка. Около стены лежали какие-то конические бревна. Михаил по привычке ткнул в одно из них ножом - нож уперся в твердое.

- Знаете, что я обнаружил? - крикнул нам снизу Михаил. - Это, ребята, самые настоящие доисторические пушки! Пять штук.

Я спустился к Мишке.

Это были ушастые толстые стволы, покрытые слоем пыли. Сразу за ними у стены пирамидальной горкой были сложены серые от пыли круглые ядра. Я взял одно из них. Тяжелое. Не менее двух килограммов, а диаметр сантиметров десять.

- Любопытная штука получается, - произнес Михаил. - Раз основная задача монастыря дать приют и успокоение людям, которые решили посвятить себя служению Богу, то зачем пушки?

- Чтобы постояльцы чувствовали себя уютно, спокойно и защищенно, - сообщил сверху Саня. - Между прочим, в этих местах Стенька Разин со своими разбойничками когда-то гулял… А пушечки-то ничего. Можно или в музей продать, или еще кому.

- Ну, ты и спекулянт, - сказал Мишка, - посадят тебя когда-нибудь за растрату народной собственности.

- Вы глубоко ошибаетесь, - сказал Саня, спустившись к нам. - Не такой уж я материалист и хапуга, как вам показалось сгоряча. И не больший циник, чем вы сами, господа. Во-первых, какая же это народная собственность? Может быть, это и есть те самые сдерживающие средства, которыми манипулировал доисторический царский режим, не давая нашим предкам выбрать дорогу к светлому будущему еще три века назад. Поэтому мы как потомки угнетенного народа имеем полное право реквизировать царскую и, тем более, монастырскую собственность. А во-вторых, я так долго не могу позволить себе новые джинсы, что грех не воспользоваться случаем и не подзаработать на том, что теперь по праву принадлежит нам.

Но Мишка уже не слушал Санины разглагольствования. В стене колодца обнаружился овальный проем. В нем виднелась дверь. Я навел на нее луч фонаря. Дверь была из толстых досок, которые крест-накрест стягивали железные полосы. Мишка поковырял полосы ножом, они заблестели.

- Медь, - сказал он.

На двери висел ржавый старинный замок, закрывавший толстую железную накладку между дверью и мощным косяком. Мишка попробовал вытащить дужку замка. Никакого результата. Попытка открыть замок монтировкой тоже ни к чему не привела.

- Ну-с, выход один, - заявил Мишка, - надо пилить.

- Чем пилить? Ножовка сломана.

- Но две-то половинки полотна, я надеюсь, Вовка не выбросил, когда сломал пилу? - спросил Мишка, обращаясь к Сане.

Наступила пауза.

- Ладно, - сказал догадливый Саня. - Неужели вы думаете, будто я не понимаю, что в ваших ленивых мозгах крутится вопрос - кто пойдет наверх за ножовкой? Хорошо, ждите!

С этими словами он юрко вскарабкался по веревке наверх и исчез.

Мы с Мишкой вернулись к пушкам. Стволы были одинаковыми по длине и калибру. Михаил примерил ядро к жерлу.

- Подходит! - Он толкнул круглый металлический шар, и тот скрылся в стволе. - Интересно, на какое же расстояние такое могло улететь?

- Зависит от заряда и положения ствола, - сказал я. - Если ствол поднять под сорок-пятьдесят градусов, то ядро могло улететь и на километр, и на три. Только толку от этого? Все равно что по комарам. Наибольший смысл в навесной стрельбе появился, когда изобрели фугасные снаряды. Ими можно было поражать противника, стреляя поверх леса, например, или через возвышенность.

- А-а, ну как же, как же, знаю, - усмехнулся Мишка, вспоминая старый анекдот про военную кафедру и ее преподавателя майора Сидорова.

Сидоров убеждал студентов, что снаряд, покидая жерло ствола, летит по параболе и, взрываясь, поражает противника. «Подчеркните, товарищи студенты, - говорил он, - что снаряд летит обязательно по параболе и, взрываясь, поражает противника». Один из дотошных студентов спросил Сидорова: «Товарищ майор, вы говорите, что снаряд летит обязательно по параболе, а если пушку на бок положить, так она что, и из-за угла стрелять будет?» «Может, и будет, - ответил застигнутый врасплох майор, - но по Уставу на бок пушку класть не полагается».

Мишка нащупал рукой выпуклость на боку ствола, поднял осколок кирпича и потер это место. Между цапфами проявилось плохо сохранившееся литое изображение куницы или другого зверя, а под ним какая-то надпись. Пока Мишка тер, слой чугуна, на котором находились надпись, стал отслаиваться от пушечного ствола и отпадать крупными скорлупами.

Сверху посыпались мелкие камешки и песок. Вернулся Саня. Он проворно спустился в колодец и показал две половинки полотна ножовки. Каждая сантиметров по пятнадцать. Пилить можно. Саня притащил еще и какую-то тряпку, которой можно было обернуть обломки, чтобы не пораниться.

- Молодец, - похвалил Саню Михаил, - соображаешь...

- Да, у меня эффективное прикладное мышление, - самодовольно ответил Саня, пытаясь рассмотреть надпись на боку пушки. - Слушайте, ребята, а вдруг эти орудия сам Чохов отливал? Вы знаете, сколько такой экземплярчик теперь может стоить! - возбужденно сказал он.

- Ладно, я как первооткрыватель этого сокровища дарю пушки тебе, - шутливо произнес Мишка. - Торгуй, накапливай капитал и снова делай деньги, эксплуататор! А мы приступаем к замку.

Мишка оттянул замок и начал пилить толстую дужку. Металл был довольно мягкий, и уже через пять минут полотно углубилось в дужку на два-три миллиметра. Я сменил Мишку и, допилив до середины, передал обломок ножовки Сане. Слесарного навыка моему двоюродному брату инженеру Александру Тучину явно недоставало. Это мы поняли уже через минуту, когда половинка полотна треснула пополам и обломок упал нам под ноги.

- Дубина! - заорал Мишка. - И тебе, и твоему братцу инструмент сложнее кувалды доверять нельзя! Впрочем, кувалду тоже доверять опасно. Уйди, смерд!

Он отодвинул опешившего слесаря, взял вторую половинку полотна, обмотал кончик тряпкой и осторожно продолжил работу. Минут через десять оставалось пропилить два-три миллиметра.

Я просунул под дужку монтировку, рванул, и сломанный замок повис на петле. Замка уже не было, но дверь не поддавалась. Сверху косяк был намертво прижат к дверному полотну. Я вставил плоский конец монтировки сбоку в щель и попытался открыть дверь. Дверное полотно чуть сдвинулось. Еще немного усилий, и дверь распахнулась. Верхний косяк треснул, сломался и вниз громыхнулось с десяток кирпичей из овальной кладки. Мы отпрыгнули назад на середину колодца. Поднялась пыль.

Через минуту-другую пыль рассеялась, за дверью зияла черная пустота, сверху угрожающе свисали кирпичные глыбы. Казалось, что если мы сделаем одно движение - все рухнет и погребет нас, молодых и неженатых, на десятиметровой глубине.

ЗМЕЯ ДЛЯ ДИГГЕРА

- Ну, ладно, пошли, - сказал я и осторожно двинулся к проему.

Миновав страшные сцементированные глыбы, нависшие над головой, я ступил во тьму по ту сторону двери. Посветил фонариком и невольно отпрянул: из мрака на меня смотрели леденящие кровь черные глаза с нависшими бровями. Через секунду я устыдился своей слабости. Это было изображение какого-то не очень ласкового святого, искусно выполненное на деревянном щите. Святой был в белых одеждах, похожих на те, которые носят богатые афганские баи. Он стоял на облаке, а в руке держал пергамент.

- Ребята, да ведь это иконостас! - шепотом восхитился подошедший Саня.

Рядом со святым на деревянной подставке прикрытые полуистлевшей тряпкой лежали стопкой с десяток икон. Здесь же был и разобранный на части позолоченный резной каркас иконостаса. Саня опустился на колени и, стряхивая ладонью пыль с икон, стал их рассматривать, поочередно доставая из стопки.

Я огляделся. Это была достаточно большая, глухая комната, сложенная из закаленного кирпича. Потолок был деревянным, его поддерживали несколько кирпичных столбов. В одном углу потолок обвалился, и на полу высилась порядочная горка грунта, из которой торчали обломки досок. У противоположной от икон стены стоял массивный деревянный сундук, окованный железом. Рядом вдоль стены на досках лежала церковная утварь: какая-то посуда, кадила на цепочках, нагрудные кресты по полкило весом. Там же находился небольшой деревянный ящик, полный слипшихся в ком восковых свечей. В этом хламе глаз выхватывал и другие предметы: разбитые и целые старинные штофы, фрагменты тканей, красивые резные подсвечники. В углу стояли хоругви на не тронутых временем коричневых древках.

Саня взял монтировку и подошел к сундуку. Оказав слабое сопротивление, крышка поддалась. Сундук был набит тяжелыми раззолоченными одеждами, вероятно, принадлежавшими высоким духовным лицам. Еще там были какие-то покрывала, ленты, головной убор с золотой вышивкой в виде расширяющегося кверху цилиндра с тремя широкими лентами. Под одеждами мы обнаружили несколько икон и в специальном ящике восхитительную коллекцию старинных дуэльных пистолетов пушкинских времен. Кроме того, мы нашли пачку дореволюционных журналов «Нива», завернутых в полуистлевшую бумагу, и несколько толстых почерневших книг с текстами на старославянском языке. Книги были скреплены специальными металлическими застежками.

- Все, больше ничего нет, - сказал Саня. - «Житие преподобного Серафима Саровского чудотворца», - по слогам прочитал он, осторожно раскрыв тяжеленную книженцию. Просмотрев остальные, хмыкнул: - Сплошь теологическая тематика.

- А ты что, рассчитывал тут найти порнографические открытки? - засмеялся Мишка. - Боюсь, что и светскую «Ниву» здесь читали тайно между молитвами, да и то избранные сестрицы.

В самом углу сундука лежал резной деревянный ящичек, в котором мы обнаружили четыре тяжеленьких сверкающих кубка. Если кубки были не золотые, то, наверное, серебряные. Впрочем, при тусклом освещении было трудно определить, из какого они металла.

Михаил достал из ящика один из пистолетов с замысловатым замком. Время не оставило своего губительного следа на его изящной полированной ручке и вороненом, отливающем синевой стволе.

- Вот это да! - восхитился Михаил и взвел курок. – Выходит, что монашки тоже были дуэлянтками?

- Стой! - крикнул я. - Может быть, он заряжен!

Я отобрал у него пистолет и осторожно спустил курок. Вообще-то, меня тоже удивляла эта находка в кладовой святой обители. Пушки, пистолеты… Но размышлять об этом было некогда.

- Нда-а, ребята, - сказал я, - все это надо поднимать наверх. Может, этой музейной рухляди цены нет.

- Все надо сдать, - иронично произнес Мишка.

- Куда? – спросил Саня.

- В музей, - невозмутимо ответил Мишка.

- Да вы что, охренели?! Это все надо продать. Вы знаете, сколько эти вещицы стоят у антикваров?

- Сгинь, нечистый, - проворчал Мишка, - воздастся тебе за прегрешения корыстолюбивыя. Никаких антикваров! Ишь, чего удумал? Вещи божественные. Это надо не антиквару, а сразу за границу продавать.

Больше в комнате ничего не было. Мишка осторожно обстучал стены монтировкой. Одинаково глухой звук терялся в камне. Было решено выбираться наверх и продолжить исследование обнаруженной ранее кладки, которой явно замуровали какой-то ход. Но чтобы не возвращаться больше в это узилище, все находки надо было взять с собой. Иконы, посуду и все, что было в сундуке, мы перенесли к пушкам. Затем Михаил поднялся по веревке наверх и по очереди вытянул монастырское богатство в галерею. Неплохо было бы вытащить хотя бы одну из пушек, но стволы были слишком тяжелые и до времени мы оставили их в покое.

Мы с Саней поднялись наверх к Мишке. Отдохнули. Мишка посветил на часы. Было половина одиннадцатого. В подземелье мы пробыли более трех часов, и под ложечкой начинало посасывать. К тому же ребята замерзли. Футболки и легкие рубашки не очень-то утепляли в этой подвальной сырости. На мне был мой защитный костюм, поэтому холода я не чувствовал. Мы решили выбраться на волю - перекусить, одеться потеплее и вернуться к изыскательским работам. Тем более, что заложенный кирпичом ход не давал нам покоя.

Двинулись в обратный путь. Каждый захватил по несколько икон. Книги я положил в рюкзак, туда же мы сложили и несколько крестов, кадило, пистолеты и другую металлическую утварь. Наши рюкзаки заметно потяжелели. Чтобы не помять ценный головной убор, который мы нашли в сундуке, Саня решил нести его в руках. Мишка взял изображение святого.

Обратный путь до замурованного хода мы проделали за десять минут. Задержало обвальное место. Саня пролез сквозь треугольную щель. Мы с Мишкой разгружали рюкзаки и передавали иконы Сане. Затем и сами осторожно пробрались сквозь щель и снова наполнили рюкзаки церковными раритетами. К счастью, святой тоже убрался в треугольный лаз.

Есть хотелось все больше, но любопытство было сильнее голода.

- Ребята, - сказал Саня, - пообедать мы еще успеем, давайте сначала разобьем стену. У меня такое чувство, что именно там разгадка всей этой истории.

Честно говоря, и нам с Мишкой страстно хотелось узнать, что находится за таинственной кладкой. Мы отнесли поклажу к выходу из подземелья, покричали наверх. Показалась Валеркина голова. По очереди на веревке он поднял все наши находки наверх, а мы вернулись к замурованному ходу.

Саня топориком стал обрубать корни на стене. Рубить было неудобно, корни пружинили. Помучившись несколько минут, Саня передал мне топор, а сам взял нож. Левой рукой он оттягивал корень, а правой ножом подрезал его под самым потолком. Дело пошло веселее, осталось обрубить несколько корней, и можно начинать долбить стенку. Саня в очередной раз просунул руку с ножом в расщелину между кирпичами, пытаясь там отрезать зловредный корень, как вдруг послышался странный звук, похожий на то, как если бы человек тяжело выдохнул воздух через нос.

- Руку, руку! - закричал Мишка. - Убирай руку!

Санька, вскрикнув, дернул руку, нож выпал, а из расщелины вывалилась метровая в серых кубиках змея. Мишка пнул ее ногой, она отлетела на полтора метра и, извиваясь, мгновенно растворилась в стене.

- Вот стерва! - кричал Мишка. - Укусила?

Санька стоял, полусогнувшись и зажав правую руку между коленями, и молчал. Укус гадюки пришелся на большой палец. Виднелась капелька крови.

- А может, и не укусила? Может, ты палец раскровенил, когда руку отдергивал? - с надеждой спросил Мишка.

- Больно? - спросил я.

- Жжет зараза, - мучительно выдавил из себя Саня, - палец жжет и отдает вот сюда, - он показал на тыльную сторону ладони.

В Афгане нас учили, что делать, если укусила змея. Я повертел у себя во рту языком, проверяя, нет ли на губах, деснах и внутренних сторонах щек ранок или трещин. Кажется, нет. Припал губами к ранке на Санькином пальце, пытаясь высосать яд. Сплюнул. Проделал это раза четыре или пять.

В свете фонаря было заметно, что палец слегка распух и порозовел, хотя прошло всего две-три минуты. Саня сильно побледнел.

- Ты, главное, не раскисай, - сказал я ему, - сейчас поднимаемся наверх, в байдарку и в больницу. Укус гадюки, если он не в голову или в шею, не смертелен. Но неделю-другую проболеешь. Нужна или сыворотка, или чего-то там еще. Словом, нужен врач.

- Плюнь, старик! - стукнул его по плечу Михаил. - Гадюка! Разве ж это змея? Это безалкогольное пиво на фоне опохмелки.

Мы сложили инструменты у стены и пошли к выходу. Я помог Сане выбраться, поднялись и мы с Мишкой. У ямы нас дожидался Валерка. Вовка с Игорем разбирали нашу палатку.

- Что случилось? - спросил Валерка, взглянув на нас.

- Валера, в Хахалах есть больница? - спросил я.

- Есть, конечно, а что случилось? - повторил он вопрос.

- Саню гадюка укусила. Бери байдарку и дуй с ним в больницу.

- Я не в курсе, какие последствия бывают от укуса этой твари, - сказал я Валерке, отведя его в сторону, - но помню, на нашей улице жил один мужик, которого еще маленьким укусила змея. После того укуса он всю жизнь болел. У него и ноги отнимались, и с сердцем были проблемы. Старушка-знахарка утверждала, что все это из-за того укуса. Поэтому если в вашей больнице нужных лекарств нет, что вполне вероятно, то обязательно добейся, чтобы их привезли. Хоть из области.

- Все понял, - сказал Валерка и пошел готовить байдарку.

Увидев нас, Вовка и Игорь оставили палатку. Узнав в чем дело, Вовка осмотрел руку брата: она стремительно опухала, принимая фиолетовый цвет.

- Валера, - крикнул Вовка, - ты оставайся здесь, я сам отвезу Саню.

Я подумал, что лучше, если Вовка останется здесь. Во-первых, Валерка местный и быстрее разберется со своими докторами. А во-вторых, без Вовки не обойтись, когда нагрянут горьковские искатели бриллиантов. Вовкин рост, мужественный взгляд и взрывная решительность не раз охлаждали самых страстных драчунов и хулиганов. Я сказал Володе, что Валерка будет более полезен Сане в общении с деревенскими медиками, и Вовка с этим доводом согласился. Я наказал Валерке, что если Саню оставят в больнице, сам он пусть бегом возвращается в монастырь. Если не оставят, то лучше будет отправить Саню домой. Довезти до самого Горького и передать на руки домашним. И уже потом возвращаться сюда. Так и договорились.

Байдарку спустили на воду. Бледный, как простыня, Саня, придерживая правую руку, уселся впереди, Валерка с веслами сзади. Мы оттолкнули байдарку от берега, и через минуту она скрылась за поворотом.

Мы посидели на бревне, покурили. Володя подбросил в костер дров и разогрел банку тушенки. Пока он стряпал, мы с Мишкой рассказывали о наших находках в подземной галерее и о загадочной кладке, откуда нас прогнала гадюка.

- Я пойду с вами, - убежденно сказал Вовка, заинтригованный рассказом. В его романтической голове роились мысли о несметных сокровищах, которые только его и дожидаюся в мрачном подземелье.

- Между прочим, - сказал он, - я вычитал в «Науке и жизнь», что за всю историю золотодобычи на Земле получено всего 150 тысяч тонн золота. Из них почти треть - это золото в трюмах затонувших кораблей и клады, зарытые в земле.

- И половина из спрятанного - здесь, у нас под ногами, - грустно пошутил Игорь.

Поэт уже почти что пришел в себя. Однако, будь я кинорежиссером, не раздумывая, предложил бы Игорю роль Бена Ганна из «Острова сокровищ». Получился бы чудесный образ оскорбленного и одичавшего пирата, прожившего среди обезьян и попугаев три года. Причем без всякого грима. Хотя сам Бен Ганн, несмотря на одичалость, наверное, все-таки ухаживал за своей бородой и волосищами.

Игорю было не до внешности. Его организм, изможденный абстинентным синдромом, взывал в мольбе к его же высокому уму – опохмелиться! Ум был не против, но стеснялся Мишки. Поэтому Игоревы мозги работали сейчас, как вычислительный центр, высчитывая наиболее эффективный путь к трехлитровой банке в Мишкином рюкзаке. Рюкзак лежал на виду, и отлить заветную похмельную дозу тайно не было никакой возможности. «Потерплю, пока хозяин рюкзака снова не уйдет под землю», – решил про себя Игорь.

Мы позавтракали тушенкой с хлебом. Пора была спускаться в штольню. За все это время по реке проплыла всего одна байдарка с тремя парнями. Парни хотели было пристать к берегу и устроиться биваком где-то рядом на поляне, но, поразмыслив, поплыли дальше. С одной стороны, это хорошо. Они могли бы помешать нашим изысканиям. Хотя после того, как Вовка с Игорем поставили нашу палатку прямо над штольней, ни за что нельзя было догадаться, что здесь работают кладоискатели. Обычная палатка на берегу реки, поляна, деревья, лес... И если бы вокруг нас сейчас расположился целый лагерь байдарочников, это было бы нам только на руку. Может быть, это обстоятельство помешало бы хлопцам Палыча начинать свои изыскательские работы.

Мы опять спустились вниз. По знакомой галерее добрались до того места, где Саньку цапнула змея. Остановились у замурованного хода. Топориком я обрубил еще несколько корней. Честно говоря, без всякой радости. Никак не мог выбросить из головы эту серую гадину в кубиках. А вдруг она была одна? При одной этой мысли по спине пробегала неприятная дрожь.

Наконец, с корнями было покончено. Мишка взял ломик и начал долбить стену. Дело продвигалось медленно, минут через десять я взял у него ломик. Он оказался слишком легким для таких разрушительных работ, да и в тесной галерее было не развернуться. Прошло еще минут десять, один кирпич все-таки раскрошился, и после очередного удара ломик чуть не улетел за кладку. Я посветил в маленький пролом - за стенкой была пустота.

- Честно говоря, я даже немного волнуюсь, - признался Мишка. - А после этой змеи вообще неврастеником станешь. Как ты думаешь, Иван, на хрен этим монашкам было замуровывать ход?

- Сейчас добьем эту стену и узнаем.

Дело пошло веселей. Кирпичи вываливались один за другим: похоже, ход замуровывали действительно в спешке. Наконец, через выдолбленный проем можно было пролезть внутрь. Я надел на плечи рюкзак и первым протиснулся в неизвестность. Фонарь высветил достаточно широкий кирпичный коридор, по которому можно было идти не нагибаясь. Но потолок был уже не из кирпича, а заложен черными бревнами. Ход резко пошел вниз. Через двадцать шагов мы с Мишкой уперлись в деревянную дверь с внутренним замком. Я попробовал ее открыть, она не поддавалась. Навалился плечом - дверь пошатнулась. Тогда я снял рюкзак, достал пистолет и выстрелил в замок. Мелкая свинцовая пулька оставила вмятину в коробке, но замок не повредила. Еще раз пальнул - результат тот же.

Тогда мы попробовали открыть дверь монтировкой - не хватало рычага.

- Погоди, - сказал Михаил, - сейчас попрошу ребят сбросить подходящую дубину.

Он ушел. Я попробовал несколько раз двинул дверь плечом. Она стала поддаваться еще больше, но вместе с дверной коробкой. Я стал расшатывать хлипкую дверь руками. Требовалось еще одно усилие, чтобы вся дверь провалилась внутрь прохода.

- Подожди, - услышал я голос приближающегося Михаила. - Уже несу. Сейчас мы ее подденем…

Но мой проклятый азарт испортил все дело. Я отошел на три шага назад и с разбегу ударил в дверь ногой. Дверь провалилась внутрь, я полетел за ней. Сверху, ломая бревна, посыпались валуны и осколки дерева. Кругом затрещало, загудело. Я прильнул к стене, что-то больно ударило в плечо и по голове. Раздался тяжелый удар, наверное, обрушился потолок галереи. Меня стукнуло по голове, и я потерял сознание.

В ЗАПАДНЕ

Не знаю, сколько я пролежал без памяти. Когда пришел в себя, кругом была беспросветная тьма и стояла такая гнетущая тишина, что я слышал свое дыхание и биение сердца. Потряс головой, ощупал ее руками - на затылке, на разрубленной коже бугристо запеклась кровь. Ощущалась тяжесть в висках и тупая боль в области глазниц. Фонаря не было, обе ноги под завалом. 

С трудом высвободил ноги из-под обломков и всякой земляной и деревянной дряни. Колени болели так, как будто их долго били резиновым молотком. Позвал Михаила. Из тьмы никто не ответил. Позвал еще раз - опять тишина. Мой голос глухо прятался в уголы завала. Минут пять я сидел в полной темноте. Посоветовался со своим внутренним голосом. Оба мы пришли к мнению, что ситуация такая, что хреновее не бывает. Я находился в устрашающей пустоте, состоящей из времени и ограниченного пространства. А страх напряженной тишины вызывал неудержимый вихрь самых мрачных фантазий.

Пошарил кругом руками, пытаясь найти фонарь, но все было завалено камнями, землей и осколками бревен. Пополз, и сразу наткнулся на крутую, вздымающуюся вверх гору обвала. С трудом взобрался на него, попытки пролезть через узкую расщелину между потолком и обвалом не увенчались успехом. Она была слишком мала. Я опять стал кричать и звать Мишку, но из темноты никто не отзывался. Может, Мишка не под завалом? Может, ему удалось отскочить, когда стал рушиться потолок? Ведь он еще не вошел в галерею, когда я разбежался и ударил в проклятую дверь ногой? Я силился собраться с мыслями, но они, как стая летучих мышей, вслепую метались в голове и не находили выхода. Положение казалось просто чудовищным.

Я спустился с горки вниз, нащупал какое-то бревно, сел и постарался успокоиться. Все время, пока мы двигались сюда, галерея шла под уклон. Следовательно, до поверхности земли отсюда может быть и восемь, и десять метров. Я встал и попытался сделать несколько шагов в противоположную от завала сторону. Но и здесь пол был усыпан рухнувшими со сводов и стен кирпичами и камнями. Под ногами также были бревна, осколки от двери, но, похоже, сам проход уцелел. Шаря руками по стене, я вернулся к завалу и принялся на ощупь разбирать камни.

Сначала надо попробовать отыскать фонарь. Без него в подземелье определенно смерь.  Без фонаря и без воды. Надо откопать рюкзак, который я до обвала положил перед дверью на пол, там были и спички, и свечи, и запасной фонарик, и саперная лопатка, и бутылка минеральной воды. Сбивая руки и обдирая ногти, в полной темноте я стал разбирать обвал, перекладывая камни из обвала в противоположную сторону.

Я работал час, а может, и два. Часы на моей руке продолжали тикать, но я не мог узнать, сколько времени. И вообще не знал, сколько времени прошло с тех пор, как я попал в западню. Судя по тому, что желудок щемило от голода, а кровь на затылке запеклась до твердой корки, с момента обвала прошло никак не менее нескольких часов. А может быть, и сутки, и более? Сколько я пробыл без сознания?

Время от времени я останавливал работу и напряженно затихал в надежде услышать какой-нибудь звук. Тишина была гробовой, и я невольно ощупывал себя, чтобы убедиться, что все это не сон и я существую.

Наконец, я добрался до выбитой двери. Заваленная камнями, она лежала на полу. Видимо, несколько метров я по инерции пролетел вслед за ней. Значит, до рюкзака мне оставалось еще метра два-три. Передохнув, я с утроенной силой принялся за дело. Скоро накиданная мною гора камней и грунта в противоположной от завала стороне поднялась почти до потолка, и камни стали скатываться обратно вниз. Пришлось через узкую щель под потолком перебраться на другую сторону рукотворной горы и часть камней, земли и обломков дерева перекидывать еще дальше по проходу.

В голове мелькнула жуткая мысль, что если до рюкзака далеко, то своими действиями я могу замуровать себя. В этом беспросветном мраке под влиянием нарастающей клаустрофобии нервы мои могут не выдержать. Чтобы не потерять контроль над собой, понимая, как это опасно, я собрал всю свою волю и, чтобы нарушить эту чудовищную гнетущую тишину, стал разговаривать сам с собой и даже петь.

Спасала одна-единственная мысль - я столько времени провел в ловушке, но воздуха по-прежнему достаточно. Значит, этот лабиринт как-то соединяется с поверхностью. То и дело подмывало бросить работу и отправиться по проходу на ощупь. Но я тут же отбрасывал эту безрассудную мысль.

Несколько раз пришлось сначала расчищать завал, а потом скопившиеся камни и землю, загромождавшие проход, откидывать дальше в галерею. Я забирал ладонями землю и бросал в проход. Вероятно, работал я не менее пяти-шести часов. Я крепко устал и, когда в очередной раз забрался на верхушку обвала, мои веки сомкнулись сами собой, и я уснул.

Морфей всегда относился ко мне неуважительно. В детских снах он подсылал каких-то огромных грубых чудовищ, которые глодали меня, маленького и беззащитного. Я просыпался, плакал и прижимался к маме. В отрочестве чудовища пропали, но их заменила какая-то мозаичная черно-белая школьная дребедень. После Афгана мне долго и с завидным постоянством являлся один и тот же сон: он был связан с моим погибшим солдатиком Гусевым. За полтора года командировки в страну маков я стал свидетелем десятков самых ужасных ранений и смертей. Но Морфей намертво зафиксировал и возвращал меня во сне к одному и тому же афганскому фрагменту: солдат с окровавленным лицом и без руки уходит от меня. Вот и сейчас во сне я пытался затащить парня за БТР, но не мог это сделать. Я хватал его за плечи, тянул под спасительную броню, но в спину мне больно упирался рожком автомат и не давал двинуться. Понимая все свое бессилие и беспомощность, я чувствовал себя совершенно опустошенным, а рожок с еще большей яростью давил в позвоночник.

Я проснулся, как и всегда после этого сна, разбитый и злой. Мое ложе располагалось на куче хлама в непроглядной черной тьме, в спину упирался острый камень. В голове в долю секунды прокрутились последние события. И еще не отойдя от сна, я приступил к работе - брал землю ладонями и бросал дальше по проходу. Я совершенно потерял ощущение времени, а животный страх заставлял яростно работать, как автомат.

Голод уже стал проходить, голова и колени тоже перестали болеть, хотя очень хотелось пить. Болели ладони и ободранные ногти. Вышибленная дверь уже полностью освободилась из-под обвала и теперь на ней росла гора земли, которую набрасывал я. За время нахождения в заточении я, наверное, метра на полтора углубился в сторону выхода из злополучной галереи.

Наконец, раскачав и вытащив очередной обломок бревна, я почувствовал под руками мягкое. Рюкзак! Я выдернул его из-под хлама, стряхнул землю и перенес туда, где было посвободнее. Нащупал минералку, открыл бутылку каким-то камнем. Пил жадно, долго и так громко, что, делай я это где-нибудь прилюдно, интеллигентные люди, глядя на меня, крутили бы пальцем у виска.

Напившись, остатки воды спрятал в рюкзак и нащупал свой фонарик-жучок. Только бы он работал! Нажал скобу и впервые за долгое время полной темноты увидел свет. Радость моя была так велика, что я все давил и давил на скобу, лишь бы не кончался этот тусклый лучик. Посмотрел на часы. Они показывали без четверти одиннадцать. День это был или ночь, уже не имело значения. Уверенность, что я непременно выберусь из земляной тюрьмы, усилилась, когда я достал саперную лопатку. К своей радости, я обнаружил и фонарь, который выбило у меня из рук во время обвала. Он лежал в метре от рюкзака. Стекло фонаря треснуло пополам, но когда я его включил, яркий свет полыхнул во мраке.

Я покопался в рюкзаке, достал банку килек в томатном соусе, открыл ее ножом и съел, даже не думая о завтрашнем дне. Хотя представление о сегодня и завтра после бесконечных часов, проведенных под землей, потихоньку трансформировалось во время без фонаря и время с фонарем. Тем более, что и само представление о времени тоже как-то снивелировалось.

Я немного отдохнул. Закрыв глаза и выключив фонарик, погрузился в состояние полной невесомости и необычайного спокойствия. Теперь я был уверен, что вырвусь из заточения. Пахло подземной затхлостью, но кислорода меньше не стало. Значит, выход все-таки есть? Окрыленный надеждой, я встал, завязал рюкзак, надел его на плечи и двинулся в путь. В руках остался только Валеркин фонарь и небольшой туристский топорик. Ползком перебрался через две горы, накиданные мною в проходе, и оказался в чистой сухой галерее, уходящей куда-то вниз.

Я медленно шел по тоннелю. Он то сужался, то расширялся. Стены были выложены темно-красным кирпичом, местами трещины, идущие от потолка до пола, вспарывали кладку. Потолок был укреплен почерневшими бревнами. Несколько раз ход градусов на пятнадцать заворачивал влево.

Я попытался представить точку своего нахождения по отношению к нашей палатке. Подземный ход уходил перпендикулярно реке в глубь поляны в сторону разбитых фундаментов монастыря. По этому ходу мы прошли метров пятьдесят, несколько заворачивая влево. Затем мы обнаружили замурованный ход. В новой, тайной галерее до злополучной двери мы с Михаилом прошли примерно двадцать метров. Вероятно, этот путь шел параллельно руслу реки. Сейчас я отдалился от места обрушения еще на сто шагов, постоянно сворачивая к реке. Значит, от реки я теперь нахожусь метрах в двадцати-тридцати. Возможно, где-то недалеко выход!

Смущала глубина подземелья. Если у места спуска в тоннель глубина была всего пять-шесть метров, то, двигаясь по галереям все время под уклон, я мог сейчас находиться на уровне десяти-двенадцати, а то и более метров от поверхности. Представил всю эту толщу над головой, и по спине невольно пробежали мурашки. Впрочем, минутная слабость уже стала проходить. У меня есть фонари, свечи, лопатка, монтировка. В тоннеле пока сухо, стены крепкие. Я должен вырваться и вырвусь из этого узилища. Но как мой друг Мишка? Что если его завалило?

Если обвал его не затронул, то он сейчас жив и здоров и наверняка вместе с ребятами пробивается ко мне на помощь со стороны главной галереи. Если же нет... Ведь это я, не внимая голосу разума, высадил дверь ногой! Я виноват! Если бы я дождался Мишку, то ничего бы не случилось, корил я себя.

Мои мрачные предположения обостряло то обстоятельство, что за время поисков рюкзака я не слышал извне ни малейшего звука. Подумав об этом, я опять остановился, выключил фонарь и напряженно вслушался. Долго молчал, сдерживая дыхание, но вокруг стояла давящая тишина.

ЗОЛОТОЙ ГРОБ

Я прошел вперед еще шагов тридцать. Галерея как-то выпрямилась и стала более пологой. Кое-где из стены вывалились кирпичи, а в одном месте я обнаружил завал - лопнуло потолочное перекрытие. Через завал пришлось перебираться на четвереньках. За ним оказался другой завал, чуть меньше первого. И тут путь раздваивался - одна из галерей перпендикулярно уходила влево. Но вход в боковой тоннель закрывала ржавая железная дверь. Я осторожно толкнул ее - не открывается. Было ужасно интересно узнать, что за этой дверью, но предыдущий опыт по открыванию дверей и желание выбраться на свободу сделали свое дело, и, переборов себя, я пошел по проходу дальше.

Шел медленно, внимательно всматриваясь вперед. Неожиданно обнаружил, что потолок снова стал кирпичным, но уже не был сводчатым. Было непонятно, за счет чего держатся кирпичи потолка. Возможно, их держали три широченные доски, протянутые вдоль под потолком. Доску подпирал стоящий прямо посередине прохода деревянный столб. Пройти и не задеть столб практически невозможно. Закралось подозрение, что все это неспроста. Я внимательно обследовал столб: еловый, неошкуренный, сантиметров двадцать пять в диаметре. Луч фонаря высветил еще одну странность: кора по всей высоте бревна лопнула, частично осыпалась или свисала лохмотьями, а вверху, под самым потолком, сморщилась, но по-прежнему держалась на бревне со всех сторон. Присмотревшись внимательнее, я обнаружил, что кора подвязана еле заметной тонкой бечевкой. Зачем?

Я отколупнул ножом кусок коры и посветил в образовавшееся отверстие. То, что я там увидел, подтвердило мои подозрения - святые люди, строившие эту подземную галерею, очень не хотели, чтобы по ней ходил посторонний. Бревно было подрублено со всех сторон, стоит дотронуться до него - оно сломается, и многотонная громада потолка обрушится наземь. Пораженный хитростью монастырских архитекторов, установивших эту дамоклову подпорку, я осторожно ободрал кору, чтобы опасность была более заметна. Я не знал, что со мной будет дальше, но то, что ребята станут меня искать, сомнений не вызывало. И если они пробьются через завал, подумалось мне, то обязательно пойдут по этой галерее. Тут-то их и будет ждать ловушка!

Все, что я мог сделать, это топором на кирпичной стене нацарапать большую стрелу, указывающую на бревно, и восклицательный знак. Хотя бы так предупредить ребят о грозящей опасности. Мною двигала надежда, что я выберусь из заточения быстрее, чем по этому коридору проследует кто-то еще.

Я бросил рюкзак вперед по проходу, а сам, обдирая плечи о грубые выступы кирпича, осторожно, боком пролез мимо столба и двинулся дальше.

Судя по всему, батарея у фонаря начала садиться, и свет стал тускнеть. Правда, у меня в запасе был еще один фонарик, но пока этот еще освещал древние стены подземелья, я решил, что буду его использовать до последней искры света.

В отличие от классических книжных подземелий, я не видел ни паутины, ни мерзких летучих мышей, ни древнего оружия, ни орудий пыток или скелетов, прикованных цепями, вообще никаких примет средневековой жизни.

Через полсотни метров на стенах обозначился кирпичный полуметровый выступ, который закруглялся под потолком. Он был белым от налета извести, и далее потолок уже полностью был выложен из кирпича. Известковые наплывы на стенах ранее почти не встречались, а это могло обозначать, что здесь более высокая влажность. Ход опять круто уходил вниз.

Через десять-пятнадцать шагов я остановился на небольшой ровной площадке. Мое внимание привлекла каменная плита, напоминающая порог. Странно, что этот порог был установлен не поперек, а вдоль прохода. Я направил луч фонаря вдоль стены. Так оно и есть - отчетливо выступила неровность в кладке, здесь опять замурован какой-то вход, а плита, вероятно, когда-то служила ступенькой. Замурованное отверстие имело примерно метр в ширину и полтора в высоту.

Я снял рюкзак и стал осторожно обстукивать загадочную кладку. Глухой звук подтвердил мое предположение, что за стенкой пустота. Что делать - идти дальше искать выход на волю или разобрать подозрительный участок стены и узнать, какая тайна скрывается за ней? Соблазн был велик.

В конце концов, мы полезли в это подземелье за бриллиантами, думал я, и все неприятности и потери могут быть частично оправданы, если мы что-то найдем. И слабый голос здравого смысла, говоривший, что главное сейчас – это вырваться из плена, был заглушен бесом корыстолюбия, сладким зовом тайны и природного авантюризма. Я решился ломать стену.

Монтировки не было, пришлось, не жалея изящного четырехрублевого Валеркиного туристического топора, прямо его лезвием скалывать кирпичи по бокам, стараясь углубиться между ними. Камень поддавался легко, и уже минут через десять пара кирпичей превратилась в крошку, а еще через пять минут в стене была небольшая дыра. Дело пошло быстрее. Я вставлял лезвие топора в щель между кирпичами, бил снизу по ручке топора, и кирпичи вываливались на пол. Я посветил в образовавшийся лаз. Увидел каменную лестницу, спускавшуюся вниз метра на полтора, и обширную палату с толстым каменным столбом посередине. Пахнуло неприятным спертым духом. Я невольно поморщился. Непонятный запах, вроде бы раньше ничего подобного я не встречал.

Захватив рюкзак, шагнул в узкий проем. Спустившись на шесть ступенек вниз, ступил на желтый сухой песок. И тут фонарь погас. Я выключил его и снова включил. Фонарь моргнул и снова погас. Я встряхнул фонарь, он вновь моргнул. Я уже собрался достать из рюкзака безотказный жучок, но фонарь мистическим образом включился сам по себе - и я невольно вздрогнул. На стене справа от каменного столба висел распятый человек. Волна леденящего страха пробежала с головы до ног. Несколько секунд я стоял недвижно и уже стал немного приходить в себя, как вдруг фонарь высветил десятка два черных гробов, громоздившихся друг на друге в несколько рядов. Меня прошиб холодный пот.

Собрав все свое мужество, я вгляделся в распятого: это была вырезанная из дерева фигура Христа в половину человеческого роста. Распятие держалось на деревянном щите, прикрепленном к стене. Ниже было что-то вроде алтаря. Гробы, черные от времени, а может, и специально выкрашенные в черный цвет, стояли в нише в стене. Ниша углублялась в стену почти на метр и была выше человеческого роста.

Честно говоря, среди покойников я всегда чувствовал себя неуютно. Как-то во времена моей боевой молодости мне пришлось отправиться в командировку в Союз за пополнением. Я летел из Кабула в Ташкент на самолете АН-12, или, как его называли, «черном тюльпане», который перевозил «груз двести» - несколько десятков цинковых гробов с нашими погибшими ребятами. Было жутко...

Минуту я постоял, борясь с затухающим страхом. Затем стал внимательно осматривать подземный склеп. Подумалось, что дедуктивный метод Шерлока Холмса был бы здесь очень кстати. Правда, все тонкости дедуктивного метода были мне неведомы, а если честно, то я вообще не знал, что это за метод такой. Знал только, что отдельные мелкие детали в той или иной ситуации могут навести на какую-нибудь разумную мысль.

Комната представляла собой каменную палату размерами примерно десять на десять метров. Сводчатый потолок подпирал четырехгранный кирпичный столб толщиной больше метра, под потолком переходящий в свод.

Если не считать Христа на стене и штабеля гробов, палата была пуста, только в углу я увидел что-то, накрытое то ли рогожей, то ли тряпкой. Я подошел к этому «что-то» и отбросил тряпку. Под нею оказался полуразрушенный скелет человека в лохмотьях одежды. Вот тебе и скелет, сказал я сам себе. Однако странно, почему этот бедолага не попал в общее захоронение? Гробов не хватило? Или его просто некому было положить в гроб?

Я еще раз внимательно стал осматриваться. Пол здесь был земляной, сухой, на нем лежал толстый слой пыли. Человеческих следов на полу не наблюдалось, но когда я отошел к стене и направил свет фонаря над поверхностью пола, то заметил, что от входа в помещение в направлении ниши с гробами просматриваются еле заметные вмятины. Это могла быть своего рода умятая в вековой пыли тропка. Я навел свет на гробы. Они были установлены друг на друге. Некоторые по размеру больше, некоторые меньше. Тропка вела к правому краю штабеля гробов. И тут меня ослепила неожиданная догадка.

Я зажег пару парафиновых свечей и укрепил их на выступе каменного столба. Подошел к гробам. Они стояли друг на друге в три ряда по семь штук в ряду. Я приподнял верхний из них с правого края. Он весил не более двадцати килограммов. Попробовал сдвинуть следующий. Судя по весу, в них лежало то, что и должно было лежать - останки божьих людей. Зато нижний гроб стоял словно влитой. Я почувствовал невольное волнение. Впрочем, я где-то читал, что бывают подземелья с особым микроклиматом, в котором тело покойника остается нетронутым многие десятилетия.

Я осторожно снял два верхних гроба. Нижний гроб все же отличался от остальных. Он был больше, а в его крышку был врезан большой медный крест. Возможно, это крест служит каким-то знаком, и я поддел его топором. Крест выскользнул из вырезанной в крышке ниши и с глухим стуком упал на пол. Крест был не менее пятидесяти сантиметров длиной и весил более килограмма. Я повертел его в руках. Медь давно потускнела, а рельефное изображение было забито то ли землей, то ли древесной трухой.

Попытался поднять гроб, но он был такой тяжелый, что только чуть-чуть сдвинулся с места. Я попробовал открыть крышку, но она не поддавалась. Было абсолютно ясно, что этот гроб весит не менее центнера. Но не мог же даже и полный человек, похороненный сто лет назад, весить столько же, сколько весил при жизни? Вряд ли, вскрыв гроб, я увижу пузатого покойника.

Рассуждая так, я поймал себя на мысли, что веду себя в склепе среди покойников уже совсем по-деловому. Страх ушел, появился авантюрный интерес. Я не знал, выберусь ли живым из подземного заточения, а бриллиантовая лихорадка уже охватила меня. В голову пришла дурацкая мысль - как легче умирать, бедным или богатым? Конечно, лучше умереть богатым и уважаемым, чем безвестным и без гроша. А в этом подземелье можно закончить свой земной путь на бриллиантах, и никто об этом не узнает. Нет уж, умирать не надо, а еще лучше - найти бриллианты, пошутил я про себя.

Я вставил лезвие топора в щель между гробом и крышкой и надавил на ручку. Крышка не поддалась, зато боковая доска крышки раскрошилась, и чтобы продолжить попытки, надо было отодвинуть гроб и попытаться вскрыть его с другой стороны. Гроб я все-таки с места сдвинул, но отодрать крышку не удалось. Тогда я несколько раз с размаху ударил по крышке лезвием.

Верхняя доска затрещала. Еще двумя мощными ударами я отбил ее, а затем вышиб и боковые доски крышки. Содержимое гроба было прикрыто какой-то серой простыней. Я поддел тряпку кончиком топора и сбросил ее на пол. Под простыней обнаружились мумифицированные останки человека, укутанного в черные одежды. На лице держались остатки серой кожи, на месте одного глаза зияла черная пустота, другой, сохранившийся глаз был открыт и смотрел на меня страшным потухшим зрачком.

Но меня уже не испугала встреча с мертвецом. Было очевидно, что под покойником находится что-то еще. Сдерживая отвращение, я подхватил останки и положил рядом с гробом. Череп не отвалился. Понимая, что, наверное, кощунствую, я ногой отодвинул мумию подальше от гроба.

Нижнюю часть гроба закрывали полотняные мешки. Пять или шесть. Под ними обозначались какие-то выпуклости. Фонарь опять погас, тусклый свет свечей с трудом пробивался во мраке.

Одной рукой я втряхивал фонарь, а другой в волнении снимал мешки. Наконец фонарь, несколько раз моргнув, снова тускло засветил и я навел его свет в гроб. Из гроба брызнули мириады разноцветных светлячков.

Даже в самых невероятных грезах я не мог себе представить подобное! Это была сказка тысячи и одной ночи! Более половины гроба была забита золотыми и серебряными подносами, чашами, небольшими слитками золота с тавром Императорского банка. Между ними россыпью лежали кольца, кулоны, тонкие браслеты, ожерелья, броши, монеты и другие ценности немыслимой красоты. Тысячи красных, голубых, желтых и синих искр от бриллиантов и драгоценных камней заиграли в свете фонаря на стенах и потолке всеми мыслимыми и немыслимыми цветами. Ценностей было много... Наверное, даже слишком много.

Изумленный и очарованный, я поддевал ладонью горящие разноцветным огнем вещицы и ссыпал их обратно. Сколько же прекрасных дам когда-то восторгали окружающих этими миниатюрными цепочками и колье на своих милых шейках? Сколько тонких пальчиков украшали эти витые кольца с вкраплениями бриллиантов?

Когда первый восторг утих, я стал думать, как все это переносить? В мой большой рюкзак не уберется и трети сокровищ! Я принес рюкзак, вытряхнул все его содержимое на землю. Было ясно, что груз будет только мешать на моем пути к свободе, но руки сами собой складывали в рюкзак всю эту дивную роскошь. Здравый смысл остановил меня, только когда рюкзак уже был на треть заполнен драгоценностями.

Рюкзак получился очень тяжелый, наверное, никак не менее двух пудов весом. Сверху я положил в него фонарик-жучок, пистолет, свечи, спички и нож. Саперная лопатка прицеплена на специальных креплениях, а бинокль по-прежнему в закрытом кармане. Я подошел к гробу, собираясь прикрыть сокровища полотняными мешками. И тут мне стало смешно. Ведь здесь никого нет. Некому покуситься на найденные мною сокровища. Я допил остатки минералки, пустую бутылку швырнул в угол. Закинул тяжелый рюкзак на плечи, поднялся по лестнице и вышел в галерею.

Некоторое время я шел по галерее вниз, выискивая, куда поставить ногу и обо что опереться рукой, ежесекундно поправляя на спине потяжелевший рюкзак. Стало прохладно, стены дышали сыростью, я попал в длинный и прямой каменный коридор. К глухому звуку моих шагов добавился еле слышный шорох текущей воды. Кое-где по поросшим мхом стенам и почерневшему от времени сводчатому потолку струйками сбегала мутная вода. Вероятно, галерея сейчас проходила под рекой. Если это так, то, возможно, недалеко есть какой-то выход?

Помня о столбе-ловушке, встретившемся мне на подступах к склепу, я был предельно внимателен, чтобы не угодить в новый капкан, поставленный божьими людьми. Вскоре совершенно явственно послышалось журчание воды. Еще через несколько шагов я обнаружил, что по черной стене стекает целый водопад. Вероятно, в этом месте вода пробила стену, вышыбив кирпичи, которые теперь валялись под ногами. Ручей, бурля, пропадал в большой темной промоине около стены размером с банный таз. Куда уходила вода? Я поднял кирпич и бросил его в дыру. Через пару секунд послышался характерный удар. Второй кирпич, посланный вслед, убедил меня, что подо мной находится какое-то пустое пространство. Не иначе, как очередной подземный ход или каземат. Вероятно, где-то там внизу вода попадала в подземную реку или водяной слой, который и уносил воду из подземелья. В противном случае все галереи были бы затоплены. 

«Да здесь целый подземный многоярусный город!» - подумал я. Но зачем затерянному в лесной глуши маленькому старообрядческому монастырю потребовалось столько подземных хитросплетений, скрытых от людских глаз? Впрочем, я не стал ломать голову над тайнами старинного монастыря, моей целью было вырваться на свободу.

Обогнув промоину, я двинулся дальше. Под ногами становилось все суше. Ход резко пошел вверх. Передо мной была каменная лестница, на пять или более метров круто поднимавшаяся вверх. Ступени ее поросли скользким зеленоватым мхом. Лестница вывела меня на небольшую площадку. Далее галерея, сильно сужаясь, продолжала уходить вверх. В конце концов, ход сузился до полуметра в ширину, а потолок придвинулся к полу так, что мне пришлось снять рюкзак и, полусогнувшись, боком тащить его по земляному полу.

Дышать здесь было труднее. Это обстоятельство натолкнуло меня на мысль, что, возможно, выход на поверхность имеет нижняя галерея, из которой воздух через промоину поступает сюда. Вполне вероятно, что мне придется вернуться и попытаться проникнуть в нижнюю галерею. Но я решил искать выход именно здесь. Ведь, наверное, не зря древние строители, мучаясь без подъемных кранов и бетономешалок, возводили эту каменную лестницу?

Я протискивался вперед, наконец мой слабеющий фонарь высветил конец пути. Каменный лаз заканчивался, и далее все было завалено черным грунтом. Этому обстоятельству я не испугался, а скорее обрадовался, поскольку по цвету грунта и свисающим корням деревьев было понятно, что поверхность где-то рядом.

Пятясь задом, как рак, я вернулся на площадку перед лестницей. Отцепил от рюкзака саперную лопатку. Рюкзак и фонарик оставил около лестницы и, держа лопатку в руке, словно шпагу, ринулся в последний бой за собственную свободу. Грунт был достаточно мягкий, а корни почти не мешали. Мне потребовалось не более десяти минут, чтобы выкопать глубокую нишу. Грунт я сгребал сначала под себя, потом отступал назад, подгребал землю, затем переползал через нее и выталкивал ногами назад в проход.

Так, уподобившись кроту, то лопаткой, то выбирая землю руками, я копал с полчаса. В какой-то момент понял, что уже не получается ногами сдвигать грунт назад. Вновь навалился страх. Выходит, я сам замуровываю себя, чтобы остаться в земле навеки! Страх прибавил сил. И мне удалось протолкнуть грунт назад. Потом еще минут пять я расчищал пути отступления, а выбравшись к лестнице, с четверть часа отдыхал.

Затем я расширил свою нору таким образом, чтобы в ней при необходимости можно было развернуться. Вся площадка уже была завалена землей, поэтому часть ее я скидывал вниз по лестнице. Наконец, грунт вверху начал пружинить. Я добрался до корней травы!

Еще несколько ударов лопаткой, и я увидел свет. Он был тусклый, в образовавшееся окошко ничего не было видно, но это был естественный свет! Лопатой я расширил отверстие. Земля засыпала мне глаза и набивалась за воротник рубашки. Еще усилие - и я очутился на воле.

ЗА ДОБЫЧЕЙ

Когда глаза привыкли к фиолетовой темноте, я увидел, что нахожусь в густых зарослях больших деревьев и кустарника. Полная луна заливала окрестности фантастическим светом, отчего иглы сосен казались серебряными, а шишки на елках походили на блестящие елочные игрушки. В небе сквозь махровые кроны мерцали звезды. В метре от меня лежал огромный камень высотой в человеческий рост, поставленный на попа. Практически я выбрался на поверхность прямо из-под этого камня. Если бы я стал копать ход не под углом, а сразу вверх, то наверняка наткнулся бы на этот валун. А если бы он провалился и бухнулся на меня? От этой мысли по спине пробежали мурашки.

Повезло. Скорее всего, строители подземного лабиринта специально приволокли сюда эту гранитную глыбу, чтобы замаскировать выход из подземелья. Я полез в нору за своим драгоценным рюкзаком. Когда проползал под камнем, подстегиваемый мрачными фантазиями, проскочил опасное место на наивысшей скорости, какой можно достичь при ползании на четвереньках с двухпудовым грузом в руках.

Оставил рюкзак у камня и, закрываясь от колючих веток рукой, стал продираться через заросли к реке. Через тридцать или сорок метров выбрался на берег. В ночной тиши река казалась бархатной, в воде отражались звезды, под берегом белел пляж, а моя душа была полна светлой радости свободы. Но восхищаться прелестью июньской ночи было некогда. В другое время я бы с удовольствием посидел под звездами на берегу, но только не после жутких часов, проведенных в подземелье. Посмотрев в сторону нашего лагеря, я увидел яркий свет. Машина с включенными фарами стояла сразу за палаткой. Неподалеку от палатки горел костер. Напрягая зрение, я разглядел пять или шесть фигур около костра. По прямой до лагеря было метров сто пятьдесят.

Первая мысль, которая пришла в мою голову, это то, что ребята вызвали мне на выручку помощь. Захотелось громко крикнуть спасателям, что я жив, со мною все в порядке, и бежать в сторону лагеря. А если и мой лучший друг Мишка жив и здоров, я был бы вдвойне счастлив.

Я уже было сделал несколько шагов, собираясь переплыть реку напротив лагеря, но какое-то недоброе предчувствие заставило меня остановиться. Сколько я пробыл под землей? За это время многое могло измениться. А что если нагрянули горьковские кладоискатели? «Надо быть осторожнее, - подумал я, - тем более, что и жизнь, по случаю обнаруженных бриллиантов, резко подорожала». Почти на ощупь я вернулся к рюкзаку, взял бинокль, так кстати оказавшийся в кармане рюкзака, и снова поспешил на берег.

Сколько я не вглядывался в смутные силуэты у костра, никак не мог разобрать, есть ли там кто из наших. Зато на сто процентов был уверен, что там нет Володи, поскольку его двухметровый рост нельзя было бы не заметить. Решил пока не рисковать. Подождать до рассвета. Судя по светлеющему на востоке небу до рассвета оставалось час-полтора.

Если в наш лагерь прибыли «хлопцы», цель которых, как мы знаем, найденный мною клад, и если они догадались о наших изысканиях, то логично предположить, что они попытаются раскопать галерею, где случился обвал. Одному мне в поисках рюкзака и без подручных средств удалось на три метра очистить завал, а несколько человек с лопатами эту работу сделают значительно быстрее. Правда, я не знал, на какую длину произошло обрушение. Возможно, на всю глубину галереи. Но то, что они станут разбирать завал, сомнений не вызывает, размышлял я. Найденные нами иконы и другие раритеты наверняка подогрели интерес горьковчан, если, конечно, у костра сейчас они, а не спасатели.

Прежде чем вернуться в подземелье, я хотел освободить рюкзак и спрятать содержимое неподалеку. Но потом вспомнил о полотняных мешках, которые остались в склепе, и решил возвращаться в подземелье налегке. С другой стороны камня обнаружил небольшую естественную нишу и уложил в нее рюкзак, замаскировав листвой и сучьями. Взял лопатку, а за пояс, рядом с моим афганским ножом, засунул малокалиберный пистолет. Жучок спрятал в карман джинсов, а в руки взял фонарь Валерки, который еще продолжал немного светить.

Весь обратный путь к склепу я проделал за семь-восемь минут. В галерее замер, прислушался. Кругом стояла мертвая тишина, и я снова шагнул в склеп. Гробы по-прежнему чернели у ниши в стене. На столбе продолжали гореть оставленные мною свечи. Я поднял с пола мешки и проверил их на целостность. Всего их оказалось шесть. Время ничуть не испортило ткань, только у одного мешка был рваный угол. Отбросил этот мешок в сторону. В другие стал складывать драгоценности.

Сейчас во всех этих ювелирных изделиях, сверкающих в гробу, я видел не столько символ богатства и счастья, сколько первопричину наших неприятностей и порядком тяжелый груз, который надо поскорее доставить на поверхность. Крупные вещи я сложил в один из мешков, а мелкие, как горох, нагребал ладонью в большую золотую сахарницу, а из нее осторожно высыпал в мешки. Постепенно тончайшей работы диадемы, броши с бриллиантами, толстые купеческие цепи из самоварного золота, золотые слитки, серьги, массивный орден, усыпанный драгоценными камнями, - все перекочевало из гроба в суконные мешки.

Эта работа заняла у меня не менее сорока минут. Я распределил драгоценности по трем мешкам приблизительно поровну, в среднем получилось килограммов по двадцать-двадцать пять в каждом. Кое-что просыпалось на пол, но я уже не стал собирать эту золотую мелочь.

Мой взгляд упал на прикрытый рогожей скелет у стены. Почему он оказался вне гроба? Возможно, гроб потребовался для хранения чего-то более ценного? Теперь я был склонен доверять своей логике: если труп выбросили, следовательно, надо искать еще один «тяжелый» гроб. Тем более, что в найденном мною гробу драгоценностей было центнер или поменьше, но никак не десять пудов, как рассказывал Саня. Однако времени на проверку этой догадки не было. Да и куда он отсюда денется? Пусть стоит и дожидается своего часа. Дай бог хотя бы эти сокровища без проблем вынести.

Взвалив на плечо сразу два мешка, я двинулся в обратный путь. Пробираясь через пробитый мною лаз, рюкзаком задел кирпичи над головой, один из них свалился мне на плечо. Хорошо, что не на голову. Ткнул пальцем верхушку пробитого мною лаза - отпали еще два кирпича. Торопились старушки, замуровывая сокровища. Известка совсем не держала кладку.

Вновь прошел я с драгоценным грузом под Керженцем, остановился на площадке над лестницей, чтобы немного передохнуть. Затем по одному вынес мешки наверх. Спрятал мешки в нишу, где уже лежал мой рюкзак, и отправился обратно за последним мешком.

В темном склепе кроме мешка с драгоценностями я захватил с собой и пустые полотняные мешки, и простыню, а также пару досок от разбитой мной крышки гроба. У меня мелькнул дерзкий план – а не затопить ли галерею? Чтобы раз и навсегда закрыть проблему купеческих бриллиантов.

Пройдя под рекой, поднял мешок на лестницу, оставил его на площадке и вернулся к водопаду. Подставив спину прохладной струе, я двумя досками тщательно закрыл промоину, сверху положил три мешка, а затем еще и простыню. Края простыни укрепил валявшимися поблизости кирпичами и для надежности накидал кирпичей сверху на получившийся пластырь. Вода, разбиваясь о груду кирпичей, разливалась под ногами. Я предположил, что каждую секунду в галерею выливается не менее двух-трех ведер. Высчитывать, за какое время вода заполнит галерею, не стал. Главное, чтобы вода не нашла какой-нибудь лазейки вниз. Закончив дело, я выбрался на поверхность.

Уже совсем рассвело. Неподалеку от камня я увидел остов огромного дуба, некогда сломанного молнией. Его ствол на два метра возвышался над землей, над корнями зияло широкое дупло. Я ткнул в дупло лопаткой. Лопата почти вся провалилась внутрь, и я решил, что лучшего места для клада не придумать. Опустил в дупло только что принесенный мешок, собирался уже и весь груз перенести сюда, но в последний момент передумал, поскольку все три мешка плюс рюкзак здесь могли не уместиться. Сверху в дупло насыпал старой листвы. Затем проверил и тщательно замаскировал старый мой тайник в нише за камнем. Напихал сучков и прочего древесного хлама в нору, а сверху все это засыпал листьями. Так что если не угодить в нору ногой, то и обнаружить ее вряд ли возможно. Тем более, что выход из подземелья и камень скрывались в густых зарослях деревьев.

ХЛОПЦЫ

Я двинулся вверх по реке, намереваясь выйти напротив лагеря и провести рекогносцировку. Прячась за кустарником и деревьями, ползком добрался до берега. Я не ползал на такие дистанции со времен интернациональной помощи дружественному Афганистану и потерял навыки. Ввиду отсутствия постоянных тренировок суставы дико болели, а на локтях я ободрал кожу. Теперь между нашей палаткой и мной было метров шестьдесят-семьдесят. Костер по-прежнему курился, около палатки тусовались несколько человек, двое маячили около УАЗика, стоявшего в двадцати метрах от палатки. Три наши байдарки мирно лежали перевернутыми на песке. Значит, Валерка отвез Саню в больницу и уже вернулся.

Я навел семикратный бинокль на наш лагерь. Незнакомцев было семеро. Все они были заняты делом. Двое парней оттянули полы палатки в стороны, двое других подтащили и вставили в раскопанный нами шурф только что сколоченную длинную лестницу. Затем полы палатки снова закрыли. Один долговязый чужак сосредоточенно шевелил палкой в костре. Еще двое колдовали над каким-то грузом около автомобиля. Наши байдарки лежали на песке, но никого из ребят видно не было. Почувствовав неладное, я решил подобраться к лагерю ближе.

Снова уполз в заросли и, пройдя через лес, вышел вверх по реке за двести метров от лагеря. Керженец делал здесь поворот, за которым и находился наш лагерь. Ширина реки в этом месте была не более двадцати пяти метров. Чтобы пистолет не выпал, я переложил его из-за ремня за пазуху и бесшумно вошел в прохладную воду. Проплыл всего пять или шесть метров, далее начиналась отмель. Выбравшись на берег, выжал одежду и двинулся в сторону лагеря. Последние несколько метров мне пришлось преодолевать ползком, так как к нашему лагерю вплотную подходили только кусты орешника, куда Валерка выбрасывал обломки кирпичей из ямы на берегу. Кричали утренние птицы, на реке то и дело шлепалась рыба, а за лесом заревел самолет. Лишний шум мне был на руку.

До незнакомцев оставалось не более пятнадцати шагов. Изредка со стороны машины доносился металлический звук, похожий на бряцание садовых инструментов. На боку автомобиля было написано «Милиция». А что если это ребята каким-то образом дали знать властям, что в монастыре произошла трагедия? Вот милиция и приехала...

Все подвергай сомнению, говаривали умные греки. И я чувствовал, что это вовсе не советская милиция, защитница наша, на которую мы уповаем. Милицейская машина была, похоже, просто средством передвижения и привезла она не друзей.

- Джон! - раздался хрипловатый голос от машины. К костру от УАЗика направлялся высокий худой мужчина в очках. Его лицо напоминало неудачную дебютную работу скульптора-самоучки, страдающего приступами абстракционизма. Самым примечательным в этой работе был тяжелый квадратный подбородок и глубоко посаженные глаза. Все остальное было размыто и испещрено ранними морщинами. Если бы он когда-нибудь надумал участвовать в любительском спектакле, роль Квазимоды была бы ему обеспечена. В голосе Квазимоды звучали командные нотки.

- Забирай все и отвези в деревню, - сказал он сидящему на бревне парню в солнцезащитных очках. - Передашь все Николаю, а сам захвати пару ломов и возвращайся обратно. И быстро. Через два часа приедет Палыч с ребятами, чтобы к этому времени был здесь.

Все ясно. Это и есть хлопцы Палыча, про которых нам говорил Саня...

Парень вскочил, пошел к палатке. Там на земле стопкой лежали добытые нами с превеликими трудами иконы. Парень взял рюкзак и стал запихивать в него иконы.

- Осторожнее, дубина! Возьми ветошь и обмотай каждую икону. Каж-ду-ю! - многозначительно сказал очкарик. - И побыстрее. А вы, - обратился он к остальным парням, - берите лопаты и продолжайте копать! Вернее так. Вы трое - копать, а ты, Серый, бери веревки и спускайся к пушкам. Приготовь их к подъему. Ты, Тимоха, - он обратился к крепкому молодому человеку с инфантильным лицом, - смени Егорыча, будешь сторожить этих, - он неопределенно махнул рукой в сторону леса. - Давайте, давайте, братва, не будем терять время.

- Да кому нужны эти железки, Санек? - прогундосил Серый, обращаясь к очкарику. Серый был низкорослый брюнет с короткими волосами и сломанным носом. Его правую щеку от виска до подбородка украшал коричневый шрам. Если смотреть на его профиль с одной стороны, несмотря на крючковатый нос, он мог показаться даже симпатягой. Зато с другой стороны с Серого можно было дьявола рисовать.

- Ты же сам говорил, что мы здесь золото должны искать! - с надеждой в голосе добавил Серый.

Гундосил он страшно до неправдоподобия. И если бы я не был уверен в реальности всего происходящего, то вполне мог бы принять его голос за придумку режиссера в каком-нибудь абсурдистском спектакле. Если человеку зажать нос и заставить его громко кричать: «Караул! Едет грека через реку...» с выдохом через нос, то получится приблизительно так, как гундосил Серый.

- Золото, - усмехнулся Санек. - О каком золоте речь? Я уверен, ты сейчас думаешь о бутылке пива! Вот когда выполнишь работу, я лично подарю тебе старинную пушку. Будешь с ней ездить по базару и тормошить своих торговцев. Выполняй, что тебе говорят, гундос, - повысил он голос. - Все остальное - не твое дело.

Еле заметное подергивание тонких губ Санька с правой стороны с известной долей воображения можно было расценить как ироническую улыбку. Санек поправил ремни на плечах, которые я сначала принял за подтяжки. Справа под мышкой я увидел кобуру пистолета.

Парни поднялись. Один пошел к машине и стал переносить инструмент, который называют шанцевым. Джон достал из машины разноцветные тряпки, в которые велено было заворачивать иконы.

«Осторожный, однако, этот Санек, - подумал я. - Наверняка этим иконам цены нет, поэтому он о них так и беспокоится». Было понятно, что с моими ребятами что-то случилось. Кого еще мог сторожить Санек? Кроме нас на территории монастыря никого не было, во всяком случае до того момента, пока я не угодил в ловушку обрушившегося свода. Я попытался более внимательно разглядеть в бинокль поляну и окрестности, но мешали кусты и трава. Моя задача - разыскать ребят и всем вместе благополучно покинуть это гиблое место. А при возможности захватить найденные сокровища.

Я  рассматривал молодых людей, захвативших наш лагерь. Одежда на них не выдавала их профессию. Лица тоже были ничем не примечательные. Таких лиц полно в России, скуластых и не совсем осмысленных по случаю национального запоя.

Джон сейчас сложит иконы в рюкзак и отправится в какую-то деревню. Помнится, с территории монастыря в лес вела только одна чуть приметная дорога. Значит, Джон поедет по этой единственной дороге. Я развернулся и ужом пополз в лес. Добравшись до дубравы, поднялся и что есть силы побежал через лес вдоль этой одинокой дороги. Пробежав с полкилометра, вышел на дорогу. Еле заметной змейкой она вилась между сосен. Вероятно, по ней ездили нечасто, между колеями выросли двухметровые березки и кусты орешника. Я обратил внимание, что они примяты в направлении реки. Значит, хлопцы приехали в монастырь именно этим путем.

Во что бы то ни стало надо было тормознуть Джона и выпытать у него сведения о ребятах. Но как это сделать? Можно встать на дороге и пригрозить водителю пистолетом, но где гарантия, что он не поддаст газу и не скроется? Свалить дерево? Но в этом случае Джон может что-то заподозрить и протаранить его. К тому же своим ножом я cмогу срезать и набросать на дорогу только тонкие деревья.

Интересно, а почему этой дорогой не пользуются дачники и туристы? В летнее время каждый уединенный уголок на Керженце становился мечтой для отдыхающих и диких рыбаков. Размышляя над этим вопросом, я продолжил обследование дороги и почти сразу обнаружил, что дорога пошла под уклон и свернула в небольшое болотце, из которого вытекал ручей. В траве виднелась свежая колея, прорезанная в торфянистой жиже колесами УАЗика. Конечно, здесь мог проехать только внедорожник.

С минуты на минуту должен был появиться Джон. По черной борозде между колеями, которую машина процарапала редуктором, я определил самое глубокое место. Где ножом, а где руками выкопал в колее двадцати- или тридцатисантиметровую яму, которую сразу же заполнила вода. Начал копать такую же яму в другой колее, но не успел. Послышался шум мотора, я отбежал метров на двадцать вперед по пути следования машины и спрятался за кустом. Если УАЗ все-таки преодолеет канаву, придется стрелять по колесам. Конечно, выстрелы могли услышать в лагере и прислать Джону подкрепление, но другого выхода я не видел.

Из-за деревьев появился УАЗ. На пригорке машина приостановилась, и я услышал, как водитель включил дополнительную передачу. Только бы сработало, мелькнуло в голове. На всякий случай я взвел курок.

Машина набрала скорость, пытаясь с налету преодолеть вязкое место, и, достигнув водяной ямы, резко ткнулась бампером в грунт и заглохла. Голова водителя мотнулась в лобовое стекло. От удара по стеклу веселой паутиной разбежались трещины. Я подождал с минуту, водитель оставался в машине. Выйдя на дорогу, я подошел к УАЗу. Джон косо сидел на своем месте, свесив голову на бок, со лба тонкими струйками сбегала кровь. Только этого мне не хватало! Очкарик говорил, что через пару часов приедет Палыч сотоварищи, так что в моем распоряжении оставалось чуть больше часа. Надо было оживлять Джона.

Вытащив водителя из кабины и положив его на мокрую траву у дороги, я зачерпнул ладонями грязной воды из колеи и плеснул ему в лицо. Веки Джона дрогнули, и он открыл глаза. Хитростью узнать подробности о визите хлопцев мне не удастся. Это было понятно. Да и вообще я не из компании «знатоков», чтобы хитроумными путями добиваться истины. К тому же и времени оставалось в обрез. Поэтому я решил не строить из себя Мегрэ. Молча взяв парня за рубашку, я рывком приподнял его и влепил крепкую оплеуху. Джон упал, его лицо скривилось от боли и изумления. Я выхватил пистолет, ткнул стволом ему в губы, рассчитывая раскровенить их. Наверное, мое лицо в этот момент было еще более выразительным, чем устрашающее дуло пистолета. Я справедливо предположил, что ствол перед глазами и вкус крови помогут перепуганному братку понять, что намерения у незнакомца самые серьезные.

- В общем, так, Джон! Кстати, как тебя по паспорту?

- Евгений, - испуганно ответил парень.

- Тогда, слушай меня, Женя, внимательно, - чеканил я слова. – От того, как ты сейчас поведешь себя, зависит, пошевелю я пальчиком или не пошевелю. Если пошевелю, то через секунду твои скромные мозги украсят это безымянное болото. Если нет, то ты и далее можешь радоваться своей паршивой и никчемной жизни, но в этом случае ты мне должен рассказать все, о чем я буду спрашивать. Выбирай. Даю пять секунд!

Для убедительности я еще раз ткнул пистолетом ему в рот, раздался глухой удар ствола о зубы.

- Скажу, конечно, скажу! Я тут ни при чем, - окровавленные губы Джон дрожали. - Это все Санек с Палычем, это они нас привезли.

- Зачем вы сюда приехали и сколько вас всего?

- Восемь человек. Санек сказал, что надо искать какое-то захоронение. А наши ребята говорят, что это золото.

- Я видел только семерых, где еще один?

- Это старик, из местных, он парней сторожит.

- Каких парней и сколько их?

- Которые были на берегу, их четверо.

После этих слов у меня камень с души упал. Значит, Мишка жив!

- Один раненый, - словно угадав мои мысли, добавил Джон.

- Серьезно? Его вы ранили?

- Когда мы приехали, он сидел около палатки, у него вся голова была перевязана. Еще он хромал, когда мы его подняли. А двое были под землей и копали галерею. Сказали, что там произошел обвал и засыпало какого-то парня.

- Откуда появился четвертый?

- Четвертый на байдарке приплыл, когда первые трое полезли в драку.

- Что за драка?

- Санек им сказал, что иконы и все, что они нашли под землей, он должен у них забрать и чтобы они сами немедленно уезжали отсюда, так как здесь будут проводить археологические раскопки. Но парни противились, потому что им надо было кого-то спасать.

- Почему у вас милицейская машина?

- Санек с Тимохой из милиции. Вернее, они работают в медвытрезвителе. Остальные так…

- Где находятся охраняемые?

- В монастыре на краю поляны есть какой-то бункер. Наверное, телефонистов.

- Сколько у вас оружия?

- Точно не знаю. Есть пистолет у Санька и у Егорыча ружье. Может, и у ребят есть пушки. У меня ничего нет, я просто шофер.

- Кто такой Палыч и сколько с ним будет людей?

- Да не знаю я! - заерепенился Джон. - Знаю, что Палыч главный и должен пригнать сюда какую-то технику. Может, экскаватор…

Допрос был закончен. Надо было спешить. Но что делать с пленником? Так оставлять его нельзя. Надо хотя бы связать бандюгу, чтобы выиграть время.

- Веревка есть? - спросил я Джона, который сразу понял, в чем дело.

- В обезьяннике, - уныло ответил он, мотнув головой в сторону милицейской машины.

Сзади в салоне имелось отделение с решеткой, в котором милиционеры возят нарушителей. Я осмотрел машину и на полу среди ведер, тросов, гаечных ключей и другого хлама нашел свернутую жгутом веревку. Отрезав подходящий по длине конец, я велел Джону встать и крепко связал ему сзади руки. Радуясь, что его мозги останутся в целости и сохранности, пленник безропотно повиновался. Я помог Джону забраться в машину. Он сел на пол. Для надежности скрутив ему и ноги, я захлопнул дверцу. Изнутри в дверце ручки не было, так что без посторонней помощи Джону выбраться будет непросто, даже если он и развяжется. Ключи зажигания я забросил в болото, а в довершение всего открыл капот и выдернул провода, которые последовали за ключами.

- Бывай! - сказал я Джону и поспешил в сторону лагеря.

ПЛЕННИКИ

С того момента, как Санек сообщил о приезде Палыча, прошло минут тридцать-сорок. Если Палыч пунктуален, то его можно ожидать здесь уже через час с небольшим. Правда, по дороге он наткнется на УАЗ, объехать его невозможно - кругом болото. Значит, сначала Палыч с хлопцами должны вытащить застрявшую машину. Хотя они могут ее оставить и добраться до лагеря пешком. В любом случае я выигрываю немного времени.

Между деревьями показался просвет. Я обошел залитую утренним солнцем поляну и, прячась за кустами, приблизился к бункеру связистов. До него оставалось не более двадцати метров. Осторожно раздвинув ветви орешника, я увидел вход в бункер. Тяжелая деревянная дверь приперта снаружи колом. Металлическая полоса, закрывавшая дверь, вырвана из косяка и валяется на земле. Перед дверью я заметил следы колес. Видно, хлопцы не долго церемонились с замком, зацепили его вместе с накладкой тросом и выдернули машиной. Прислонившись спиной к бетонной стене бункера, у двери сидел старик с благообразной бородкой и в рыжей шляпе. На коленях он держал двустволку. Казалось, что он спит. Вместо деда я ожидал увидеть Тимоху, которому Санек приказал охранять пленников, но, сколько я ни всматривался, Тимохи нигде видно не было.

У нашей палатки маячил Санек, он то заходил в палатку, то выходил из нее, то сидел у костра, поминутно поглядывая на дорогу, по которой уехал Джон. До него было около двухсот метров. Если не считать дюжины сосен и дубов, тут и там растущих на поляне, то место открытое. Подобраться к старику и обезвредить его было делом сложным и неразумным. Санек в любой момент мог обернуться, заметить меня и поднять тревогу. Я снова углубился в лес, обежал поляну и вышел к бункеру с другой стороны. Теперь милиционер увидеть меня за бункером никак не мог.

Я осторожно выглянул из-за бруствера. Санек снова скрылся в палатке. Через секунду я уже был около старика. Дедок не успел даже глаза открыть. Левой рукой я наклонил его голову набок, а ребром правой ладони ударил наискосок по шее. Даже здоровяки после этого вырубаются минут на двадцать. Прием проверенный. Дед стал заваливаться набок, но я не дал ему упасть и, подхватив под мышки, плотнее усадил к стене. Захватил ружье старика, ногой отбросил кол, подпирающий дверь, юркнул внутрь бункера и закрыл дверь за собой.

Мишка, Валерка и Вовка лежали на цементном полу связанные по рукам и ногам. Игорь уже освободился от пут и помогал Валерию. Я достал нож и обрезал у ребят веревки. Мы обнялись.

- Иван, дорогой! - с волнением говорил Мишка. - Ты не представляешь, как я рад. Честное слово! Когда обрушился свод, я подумал, что выжить у тебя нет ни единого шанса.

Вовка тискал меня в своих медвежьих объятиях. У него была разбита голова, на щеке запеклась кровь.

- Ого, кто это тебя так?

- Да есть тут...

- Ладно, ребята, потом радоваться будем. А сейчас нам надо удирать отсюда. Я выяснил, что этот бандюга Палыч через час будет в лагере. Сколько людей с Палычем - неизвестно. Плюс те, которые здесь… И самое главное, почему отсюда надо удирать, как говаривал поэт, задрав штаны!

Парни выжидающе замолчали.

- Монастырские сокровища у нас в кармане. Я нашел их!

- Ты серьезно! - в один голос воскликнули Мишка и Валерка.

- Тише!.. Серьезнее не бывает. Они уже на берегу и ждут, когда мы начнем посыпать себе голову бриллиантами.

Это сообщение вызвало взрыв бурной радости.

- Где Саня? - спросил я Валерия.

- Все нормально. Врач сделала ему укол, велела пить горячий чай, а затем я довез его до Горького и сдал сестре. Вернулся сюда и угодил в потасовку.

Только сейчас я обратил внимание на синяк под глазом Валерия.

- Сколько времени меня не было?

- Шестнадцать часов.

- Хорошо. Обо всем поговорим после. Как твоя нога, Михаил? Можешь идти?

- Могу. Но откуда ты знаешь про ногу?

Мне было некогда рассказывать ребятам историю пленения и допроса Джона.

- Потом расскажу, - сказал я. - Сейчас нам надо скрыться в лесу. Он начинается сразу за бункером. Там решим, что делать дальше.

- Полундра! - совсем не по-моряцки прошептал Игорь, занявший наблюдательный пост около дверной щели. - Кто-то идет!

Я посмотрел в щель. От палатки к нашему бункеру направлялся атлет Тимоха. Кряжистый, с чудовищными мускулами, он шел непринужденно и даже весело. Я обратил внимание, что под рубашкой у него что-то топорщится. Наверняка вооружен, мерзавец. Это плохо. Стрельба в мои планы не входила. Не дойдя до старика пару метров, Тимоха крикнул:

- Спишь, дед? Эй, ты чего? Умер что ли?

Он нагнулся и тронул деда за плечо. Обмякшее тело старика стало заваливаться на бок. Тимоха взглянул на дверь. Подпиравший ее кол валяется на земле, ружья у деда нет. Тимоха сделал движение, чтобы бежать, одновременно нащупывая что-то под рубахой, но в это мгновение я толкнул дверь, в два прыжка настиг его, схватил за рубашку и зашвырнул в бункер. Ошеломленный Тимоха попал прямиком в железные лапы Вовки, еще большего бугая, чем он сам. Короткий удар в солнечное сплетение, и атлет, хватая ртом воздух и мыча, повалился на цементный пол. Мишка нагнулся, пошарил у него за поясом и вытащил красивый вороненый пистолет.

- А это тебе за меня, - сказал Валерка и несильно пнул пленника в бок.

Через минуту Тимоха был связан по рукам и ногам теми самыми веревками, которыми еще пять минут назад были опутаны ребята. Валерка оторвал у пленника рукав рубахи и с удовольствием забил ему в рот. Связанный, с кляпом во рту, Тимоха был для нас не опасен.

Я посмотрел в дверную щель. Около палатки никого не было.

- Ну что, ребята, вперед!

Уходя, подперли дверь колом, а все еще бесчувственного деда привалили к стене. Мы углубились в лес.

- Думаю, что нам надо уходить, - сказал я ребятам.

- А байдарки, а рюкзаки? - спросил Валерий.

- Да хрен с ними, с байдарками, Валера. Через неделю ты купишь себе маленький пароход. Все золото нижегородского купечества дожидается нас в укромном месте. Нам надо перебраться через Керженец, забрать мешки и уходить.

- Но если эти бандюги поймут, что мы нашли золото, то начнется охота за нашими головами.

- А как они нас найдут?

- Очень просто, - ответил Вовка. - У меня в рюкзаке и паспорт, и записная книжка.

- Блин! Ты бы еще с собой в поход утюг и фрак захватил!

Дело принимало скверный оборот. Вычислить нас действительно было несложно. А если Санек или кто-то еще из этой компании и вправду работает в милиции, то вообще плевое дело. Словом, паспорт и другие улики, которые могут раскрыть наше инкогнито, надо изъять. Тут я с сожалением вспомнил про мелкие кольца и серьги, которые я просыпал в склепе на землю. Если устроенный мною потоп не залил подземный ход и склеп, то эти безделушки подскажут бандитам, что сокровища уже в наших руках, и тогда хлопцы нас из-под земли достанут.

- А может, отдать им эти бриллианты? - в раздумье сказал Валерий. - Черт с ними, жизнь дороже.

- Ты с ума сошел! - откликнулся Михаил. – Уж тогда они нас точно пришьют. Свидетелей они не оставят.

- Ну, да, - согласился Владимир. - Свидетели им не нужны.

Я посмотрел в бинокль. Снаружи палатки никого не было. Наверное, Санек спустился вниз в галерею или сидит в палатке. Во всяком случае, тревогу он еще не поднимал.

- Ситуация такая, - сказал я ребятам, - четверо хлопцев сейчас под землей. Наверху, возможно, только один человек - милиционер Санек. С минуты на минуту прибудет Палыч. Сколько с ним будет бойцов - неизвестно. Выход один - нейтрализовать Санька, забрать вещи, быстро по байдаркам и вниз по реке.

- А золото? - спросил до сих пор молчавший Игорь.

- Главное сейчас - уйти от Палыча и его банды и затеряться в лесах. За мешками мы вернемся.

- Логично, - поддержал меня Михаил.

- Отправляйтесь через лес к реке, - скомандовал я Володе и Валерке, - под берегом подберетесь к самой палатке и ждите моего сигнала. Только не вздумай стрелять! - сказал я Вовке, намекая на ружье дедка, которое так у Вовки и осталось. - Трупы нам не нужны.

- А если этот Санек в нас пулять начнет, нам что - руки вверх? - возмутился Владимир.

- Не знаю, - ответил я. - Поступишь по обстановке, но я еще раз говорю - нам трупы не нужны. Не забывайте, что если все обойдется благополучно, у каждого из нас будут деньги. Большие деньги. Лучше их потратить на свое благополучие и карьеру, чем на адвокатов.

Володя и Валерка побежали в сторону реки. Мне, Мишке и Игорю предстояло сделать по лесу большой крюк, обойти поляну и незаметно пробраться к тому месту, где я подслушал разговор Санька с его хлопцами. Мишка сильно хромал и все время отставал. Когда в подземелье стал рушиться потолок, Михаил по счастливой случайности не успел войти в боковую галерею, тем не менее один из камней, просвистев мимо головы, расшиб ему ногу. Ступня опухла, но, как предположил сам Мишка, кости были целы.

Мы пересекли дорогу, по которой ехал Джон, и стали пробираться к палатке. Не доходя до нее с полсотни шагов, я сказал Игорю и Михаилу затаиться в лесу, а сам, сначала пригибаясь, а потом ползком вышел на исходную позицию. Над догорающим костром вился синий дымок, я взглянул на часы - время подходило к семи часам утра. В эту минуту полы палатки шевельнулись, и из нее вышел Санек. Он подошел к бревну и стал смотреть в сторону бункера, вероятно, рассчитывая увидеть Тимоху и старика. Палатка закрывала мне обзор, но, наверное, у стены бункера по-прежнему «сидел» один дед, и я пожалел, что слишком сильно отрубил старичка. Как бы у него со здоровьем что не приключилось...

Санек немного постоял, потом свистнул. Со стороны бункера никто не откликнулся. Он свистнул еще раз. Постоял, вероятно, раздумывая, не сходить ли к бункеру. И тут Санек двинулся к реке. Подошел к самому обрыву, остановился. Как раз там, где должны были сидеть Вовка с Валеркой. Если он заметит своих пленников - что очень вероятно, - то не станет раздумывать, стрелять или не стрелять. Я достал пистолет и уже хотел было рвануть в сторону милиционера, чтобы обезоружить его, как вдруг над берегом мелькнул лакированный приклад ружья, с размаху ударивший милиционера по колену. Раздался вскрик, и Санек пропал. Через пару секунд я услышал тяжелый всплеск воды.

Когда я спустился к берегу, Санек с искаженным от боли и страха лицом, оглядываясь на нас, плыл на другую сторону реки.

- Володя, догони его. Иначе нам не проплыть на байдарках. Из лесу он нас по одному перестреляет!

Вовка бросился в реку, нырнул и в несколько взмахов настиг милиционера. Но Санек уже и сам сообразил, что от погони ему не уйти, развернулся и поплыл назад. Подталкиваемый Володей, он, хромая, вылез на берег. В его лице уже не было той холодной самоуверенности, которую я запомнил при первой с ним встрече.

Я забрал у него пистолет. Подбежали Михаил с Игорем. Я велел парням разобрать свои рюкзаки и готовиться к отплытию.

- Докладывай, Санек, кто ты такой, что здесь делаешь, и почему со своими бандитами захватил в плен честных туристов?

- Мы никого не захватывали. Так, попугать хотели.

При этом Санек ухмыльнулся, обнажая прокуренные зубы.

- Короче! Сколько человек приедет с Палычем и зачем?

- Не знаю я никакого Палыча. Мы приехали сюда на рыбалку и встретили этих… - Санек кивнул на Владимира, который копался в своем рюкзаке, разыскивая документы.

- На рыбалку, говоришь... Ты же нашим ребятам об археологических раскопках рассказывал. А это зачем? - я показал на шанцевый инструмент и веревки, сваленные около палатки.

Санек по-партизански замолчал, уставившись себе под ноги. Володя, наконец, нашел документы, засунул их в карман джинсов и резко направился к пленнику.

- Сейчас ты у меня все вспомнишь! Все! И зачем приехали, и как били нас, и как саданул меня лопатой! И вспомнишь родственников до десятого колена, чмо болотное!

Огнедышащей лавой надвигался Вовка на Санька, и тот, не выдержав бешеной атаки и устрашившись перед такой глыбищей, повалился на траву, закрывая голову руками.

Я кивнул Володе в сторону байдарок. Володя понимающе кивнул в ответ, но, пользуясь набранной скоростью и накопленной злостью, влепил Саньку такой пинок в бок, что сам Блохин позавидовал бы этому удару в момент пенальти. Санек застонал и выпрямился, как проволока.

- Все, ребята, отбываем! - сказал я.

СНОВА ПОД ЗЕМЛЕЙ

Парни уже разобрали свои рюкзаки и глядели на несчастного Санька, вытянувшегося на траве. Не успели мы тронуться, как полы палатки распахнулись, и оттуда вылез чумазый парень. Увидев нас, он слегка опешил, замялся и невпопад спросил:

- А где Палыч?

- Я здесь, - сказал Вовка и взял парня за грудки.

- Мы прокопали там… - прошептал парень, чувствуя, что крепко влип. Он с ужасом косил глазом на лежащего Санька. Вовка неловко отпустил диггера, и тот повалился на спину. Глядя на надвигающегося на него глыбой Владимира, парень засучил ногами и локтями, и так проворно пополз от него спиной, что я изумился. Мне еще не доводилось видеть, чтобы люди так ловко ползали на спине.

- Вы кто? - раздался в утренней тишине звонкий голос.

В кустах у берега стояли двое мужчин. Один из них держал в руках автомат. Я взглянул на дорогу - там тоже было несколько человек. Среди них я узнал Джона. Все они или почти все были вооружены.

- Вы кто? - повторил усатый розовощекий мужчина, помолчав, добавил: – Значит, так, все на землю, иначе я прикажу стрелять!

Странно, но этот голос показался мне знакомым. В голове волной промелькнули мои деловые и неделовые встречи за последний год-два, но никого с таким голосом вроде бы не было. Может, показалось?

Краем глаза я успел заметить, что мы окружены. По краям поляны прятались за деревьями еще пять или шесть человек. Автомат был еще у одного из хлопцев.

- Ребята, все в палатку и вниз! - сквозь зубы прошептал я своим парням.

- Вы как хотите, а я сдаюсь. Перестреляют ведь, - отрешенно сказал Валерка.

- Вниз! - сквозь зубы повторил я.

Меня охватило забытое уже чувство смертельной опасности, которое было знакомо мне по Афгану. Чувство, когда эмоциям нет места и мозг, превратившись в холодную вычислительную машину, просеивает варианты и выбирает единственно правильный выход. В долю секунды в голове обрисовалось наше положение. Мы не сможем объяснить, что мы мирные туристы. Доказательства: Джон, старик, Тимоха и Санек, до сих пор валяющийся на земле. Мы не можем сесть на байдарки и уплыть подобру-поздорову, так как путь отрезан и нас перестреляют, как куропаток. Если чумазый парень не врет и обвал прокопан, то бандитам хватит двадцати минут, чтобы обнаружить могильный склеп. А если его не затопило, то они увидят разбитый гроб и бриллианты на полу. У них не останется никаких сомнений, что сокровища у нас. Значит, им надо будет найти только средства развязать нам языки.

- Вниз, - прошипел я, заметив, что Мишка и Игорь уже юркнули в палатку.

У хлопцев не выдержали нервы, а может, они решили нас пугнуть. Сочная короткая очередь вспорола утреннюю тишину. Пули прошили палатку. Теперь уже и Вовка с Валеркой поняли всю серьезность происходящего и, по-пластунски пробравшись в палатку, нырнули под землю. Я прильнул к земле у костра. Помимо малокалиберного пистолета у меня был еще «Макаров» Санька. Я молниеносно выхватил его и заполз за бревно. В кустах уже никого не было.

- Эй, у вас тут что, учения какие? - услышал я с реки.

По Керженцу не спеша плыл плот с нашими старыми знакомыми - пиратами Лехой, Семеном и еще одним студентом, с которым мы не успели познакомиться. Сильно выцветший «веселый Роджерс» по-прежнему украшал пиратский ковчег. Леха с улыбкой смотрел в нашу сторону. Из кустов раздалась очередь, и дюжина пуль подняла султанчики воды позади плота. Леха упал.

Боже, какая нелепость! Я выстрелил в темный силуэт, мелькнувший в кустах. Оглянулся - на поляне никого не было. Только у бункера связи, как и прежде, прислонившись к стене, сидел дедок. Дверь в бункер была открыта - похоже, спортсмена Тимоху уже освободили.

Я ужом прополз к палатке, по дороге выхватил из кучи инструментов и вещей хлопцев толстую связку веревки. Бросил веревку в яму, держась за лестницу, спрыгнул на выступ потолка, быстро спустился вниз и побежал по галерее.

Ребят я нашел в тридцати шагах у пробитого нами с Мишкой проема. Двое перепачканных землей хлопцев в растерянности стояли у стены. Мишка держал их под прицелом пистолета, отобранного у Тимохи. Володя уже обыскал землекопов, но ничего опасного не нашел. Еще дальше по галерее в пушечном колодце должен был сидеть ничего не подозревающий Серый, которому Санек поручил подготовить к транспортировке обнаруженные нами пушки.

Положение складывалось ужасное и смахивало на западню. Да еще и хлопцы здесь! Их надо было изолировать. После короткого совещания с ребятами я поднял с пола фонарь одного из землекопов и подтолкнул их по проходу вперед. Когда они пролезли в знакомую нам треугольную щель, я велел им идти к своему другу Серому и там ждать решения своей судьбы. Игорь вручил хлопцам свой маленький фонарик, и парни, ругаясь и грозя нам всеми на свете громами и молниями, скрылись за поворотом галереи. Чтобы им не пришла в голову плодотворная идея вернуться назад, мы пообещали им вслед, что «если хоть одна грязная рожа появится из треугольника, мы будем стрелять». Для надежности почти доверху закидали лаз кирпичами.

Вернулись к вертикальной штольне. Судя по атмосфере общего уныния, выхода из сложившейся ситуации пока никто из нас не видел. А то обстоятельство, что на данный момент все мы сказочно богаты, радости не прибавляло. Надо было вырваться из этого затянувшегося в мертвой петле путешествия. Но как?

- У нас один выход – сдаваться, - мрачно сказал Валерий в тягостной тишине.

- Я думаю, что хлопцы сверху к нам не сунутся, - не обращая внимания на его слова, стал размышлять вслух Мишка, - потому что понимают, что коль скоро выстрелы уже прозвучали, то и от нас они могут получить пулю.

- Какая пуля, Миша, ты о чем?! В тюрьму хочешь загреметь! - убежденно сказал Валерий. - Ты пойми, Михаил, они же из милиции! Не будем же мы вечно пропадать в этом подземелье и дожидаться, пока они уедут! Они не уедут, а будут сидеть там наверху и ждать нас тепленьких и с поднятыми руками. Надо сдаваться, отдать им все, что ты нашел, Иван, и уезжать отсюда. И чем быстрее мы это сделаем, тем будет лучше. Пока дело не зашло совсем далеко, мы можем все свести к обычному недоразумению.

- Это бандиты, Валера, - сказал Мишка. - Неужели тебе это еще не понятно? Это о них рассказывал Саня.

- Валера, ты еще не понял, что в нас они уже стреляли! - поддержал я друга. - Они стреляли в нас, стреляли в ребят на плоту, и я не знаю - живы ли теперь те ребята? Ты считаешь, что они нас отпустят восвояси, когда мы отдадим им найденное? В общем, так, я знаю выход…

И я довольно сбивчиво рассказал парням и о подземном ходе под Керженцем, и о том, что попытался затопить галерею, и о хитром столбе-ловушке в галерее. Если поторопиться, то шанс выйти отсюда у нас есть. Если галерея и затоплена, то двадцать пять метров под водой каждый из нас проплывет. А если не в состоянии проплыть (я подумал об Игоре), то у нас есть связка крепчайшей капроновой веревки, которую я прихватил с собой.

Наши прения были прерваны скинутой сверху горящей автомобильной покрышкой. Гудя от пламени, она рухнула на пол, и по подземелью пополз едкий удушливый смрад. Наверное, это покрышка из кузова ржавого грузовика, брошенного кем-то на поляне. А этих покрышек там навалено штук пять. Хотя и одной хватит, чтобы выкурить нас отсюда.

Володя схватил лопату, оставленную хлопцами, и стал забрасывать покрышку землей. Сверху раздалась автоматная очередь, посыпалась кирпичная крошка. Пули вонзились в песок вокруг покрышки, но мы для них оставались недосягаемы. С одного бока покрышки пламя сбить удалось, но она продолжала гореть, извергая угарный чад.

Я с ужасом подумал, а что если сверху кинут гранату? Слава богу, гранат у хлопцев не было.

Дышать стало трудно, слезились глаза. Вовка, вытянув руку, попытался заступом подцепить дымящуюся автопокрышку и втянуть ее в галерею. Сверху раздался выстрел, пуля попала в рукоятку лопаты, отколов кусок дерева.

- Эй, вы! - послышался голос Санька. - Ну, вы поняли, что у вас нет выхода? Вылезайте сюда, базар будет.

- Базарь сразу! Чего хотите? – в тон Саньку ответил я.

- Что вы нашли в подземелье и откуда узнали, что там хранится?

- Мы ничего не знаем! - крикнул Саньку Валерий.

- Не знаете? А откуда иконы и серебряные штофы? И вообще, с какого хрена вы начали здесь копать? – с насмешкой допытывался Санек. После конфуза на берегу он жаждал получить реванш и в его голосе звучала откровенная издевка.

- Слушай, Санек, твои друзья у нас в руках. И если вы что-то против нас предпримете, то пострадают и они, - сказал я Саньку.

- Другом больше, другом меньше, - не раздумывая, ответил Санек. - В общем, что такое хлорпикрин знаете?

- Ну!

- Через час-полтора наши хлопцы доставят сюда парочку шашек, и мы вас ими угостим. Поэтому поднимайтесь наверх, пока не поздно, и будем базарить. По одному! - на всякий случай добавил он, как будто мы могли появиться из ямы лавиной, как тараканы.

Хлорпикрин я помнил еще по военному училищу, где нас «окуривали» этим газом. И не дай бог, если на тебе неплотно сидит противогаз!

- Базарь сам с собой, придурок, - крикнул ему Вовка, - жаль, я тебе шею не свернул. Но я надеюсь, что у меня еще будет такая возможность!

- Надежда умирает последней! - крикнул Санек, и к нам полетела еще одна горящая шина. Она ударилась о земляной пол, подскочила, покатилась по проходу, ведущему в сторону реки, упала в колодец с водой и там с шипом утонула.

- Сука! - не выдержал Вовка.

Начало покалывать в висках, наверное, от дыма. Еще десять минут этой душегубки, и мы, не дожидаясь обещанной Саньком газовой атаки, угорим от скопившегося в подземелье марева. Володя почти полностью забросал шину землей, но дым предательски вырывался из-под песка.

- Пиролиз, - сказал Михаил.

- Чего?

- Пиролиз, говорю, горение без доступа кислорода.

- Да-да... - в рассеянности сказал я. - Пошли, ребята.

Мы стали медленно отступать в глубь подземелья.

Обвал все-таки произошел на всю длину галереи, от выбитой мною двери до пробитого нами замурованного входа в боковую галерею. Я осмотрел нору, выкопанную в завале хлопцами. Она была довольно просторной, но такой длинной, что луч фонаря не смог высветить, где она заканчивалась. Я обернулся к поэту:

- Игорек, ты самый юркий из нас, я имею в виду габариты. Слазь и посмотри там, что к чему. Если лаз действительно идет насквозь, не возвращайся, стой на месте и жди нас.

Игорь, ни слова не говоря, взял у меня фонарь, встал на четвереньки и скрылся в темной норе. Через пару минут мы услышали его глухой голос:

- Проход метров пятнадцать, широкий, никто не застрянет… Вы лезьте сюда, а я проверю, что там с галереей. Насчет столба помню.

- Все, ребята, пошли, - дал я команду.

Владимир оставил лопату и полез в зияющее отверстие.

- Смотри, не застрянь там, - сказал я нашему великану.

Володя улыбнулся. Я подумал, что если ребята сохраняют способность улыбаться, мы вырвемся отсюда. В это мгновение мне показалось, что со стороны треугольника, куда мы загнали двоих Палычевых землекопов, донесся подозрительный звук. Мишка тоже уловил его и насторожился. Звук повторился вновь, и мы отчетливо услышали какую-то возню. Значит, Серому и его компании надоело бездействовать, и они все-таки рискнули расчистить проход и выбраться из треугольника?

- Миша, их надо задержать.

Мишка шагнул за поворот галереи и скрылся в темноте. Затем я услышал его голос:

- Мы вас предупреждали, что будем стрелять? Не обессудьте, господа бандиты.

И я услышал сначала три, а потом еще два глухих хлопка. Через пару секунд ответные, еще более глухие два хлопка. Вернулся возбужденный Михаил.

- Кажется, эта братия не послушалась нас. Короче, я видел свет фонаря.

- Зачем ты столько стрелял?

- Попугать решил, а они, заразы, стреляли прицельно. Вероятно, у Серого есть пистолет.

МИНА

С другого конца обвала мы услышали голос Володи:

- Все нормально. Следующий.

Я подтолкнул Валеру. Валера замялся:

- Слушайте, ребята, я, пожалуй, останусь. Мне ваших приключений не надо, мне геройства не нужно, лучше я поднимусь наверх.

- Быстро, дурак! - возмутился Мишка.

Опасность срывает с людей маски, и ты видишь их такими, какие они есть на самом деле.

- Ты что, предать нас хочешь? Да и не можем мы тебя отпустить, Валера. Это гибель для тебя.

- Не могу! - с надрывом выкрикнул Валерка. - Будь что будет, а я пошел наверх.

Нам было некогда наставлять спасовавшего товарища на путь истинный. Михаил молча влепил Валерке смачную оплеуху, после чего Валерка, ни слова не говоря, полез в нору. За ним отправился Михаил. Через несколько секунд в черную дыру юркнул и я. За шиворот сыпалась всякая дрянь, на зубах хрустел песок.

На другой стороне завала мы немного задержались, закладывая кирпичами и обломками потолочных досок лаз. Это хоть и не намного, но сдержит наших преследователей. В конце галереи замелькал свет фонаря Игоря. Игорь дошел до «хитрого» столба и прокричал:

- Торопитесь, ребята, воды уже по шею!

Я взял у Михаила фонарь и осторожно пошел вперед, ребята последовали за мной. Всего у нас оставалось два фонаря. Преодолев две большие накиданные мною горы песка и камней и еще пару небольших завалов, мы благополучно добрались до столба.

- А здесь – осторожнее, - сказал я. - Мы должны миновать этот столб, не задев его. Если столб шелохнется - потолок обрушится!

Наши габариты позволяли миновать гиблое место, но как быть с Володей? Его мощный накачанный торс явно не вписывался в узкий проход. Видимо, угадав мои сомнения, Вовка сказал, чтобы все мы шли вперед, а он будет замыкающим.

Михаил потрогал на столбе надрубленное место.

- Рискованно, однако, - в задумчивости произнес он.

Я посветил вверх. Темная кирпичная громада угрожающе нависала над нами. Широкая доска, сдерживавшая потолок от обрушения, еще не успела прогнить. Оставалось только дивиться мужеству и безрассудству хитроумного строителя. Лишний удар топора - и он сам мог стать жертвой собственной ловушки.

Первым, вжавшись в стенку, миновал столб Валерий. Михаил подал ему свой рюкзак и так же осторожно проскользнул боком между кирпичной стеной и столбом. Его грудь слегка задевала столб, но только задевала. Затем столб миновал я, взял поданный Володей рюкзак. Вовка долго примеривался. Затем, выдохнув весь воздух из груди, осторожно втиснулся между кирпичной стеной и столбом. Его дальнейшие попытки протолкнуться в галерею не удавались.

- Дышать нечем, - выдыхая остатки воздуха из груди, натужно прошептал он.

Я отогнал ребят в глубь галереи, уперся в столб с другой стороны, стараясь удерживать его в вертикальном положении. В это время Мишка молча тянул Володю на себя. Был момент, когда нам показалось, что столб вот-вот треснет, сдвинется со своей оси и начнется светопреставление, подобное тому, которое мы с Михаилом уже успели пережить. Грудь великана, наконец, миновала критическую отметку, а живот он втянул чуть не до позвоночника, и уже вдвоем с Михаилом мы втащили Володю в галерею.

- Ничего себе! - сидя на полу и тяжело дыша, произнес Вовка. - Теперь я знаю, как коты умудряются пролезть в мышиную нору. Во всяком случае, животом дышать, как йоги, я научился.

- Ладно, ребята, не до шуток! - крикнул Игорь. - Там заливает.

- Вы давайте идите, - негромко сказал я ребятам, - нас с Михаилом не ждите. Метров через семьдесят будет спуск вниз, далее водяная галерея. Она тянется метров на двадцать пять, действуйте по обстановке. Мы с Михаилом вас догоним.

Когда ребята скрылись за поворотом галереи, мы с Мишкой приступили к реализации плана, который родился в его умной голове при ревизии столба. Мы отмотали от мотка веревки метров тридцать. Сложили веревку вдвое, и один конец Михаил привязал к воронкообразному обрубку на столбе. Если веревку крепко дернуть, столб неминуемо сломается, и тогда ложный кирпичный свод рухнет вниз, перекрывая дорогу бойцам Палыча.

Мы взяли рюкзаки и, разматывая за собой веревку, по поворачивавшему влево проходу отошли от столба метров на десять-двенадцать. Здесь было безопасно.

- Тихо, - настороженно сказал Михаил.

Я замер. Действительно, из глубины галереи, откуда мы пришли, доносился подозрительный шум. Мишка выключил фонарь, мы выглянули из-за поворота галереи. В конце галереи за столбом на стенах замелькали тени. К нам кто-то приближался.

- Беда, товарищ председатель, - сказал я Михаилу. - Мы не можем допустить, чтобы они пошли за нами.

- Обваливаем? - нервно спросил Михаил.

- Давай!

Мы вдвоем натянули веревку, рванули ее на себя... и упали. Столб стоял на месте.

- Кто же так завязывает, моряк хренов, - прошипел я и, нащупав конец веревки, пошел назад к столбу.

Между нами и хлопцами оставалось не более тридцати метров. Из-за поворота галереи мы не могли их видеть, и они пока не обнаружили нас. Я лихорадочно стал привязывать конец веревки к обрубку. В темноте руки повиновались плохо. Вот-вот бандиты выйдут из-за поворота, и тогда мы окажемся на расстояние прямого выстрела. Я завязал один узел, второй, стал завязывать третий, и в этот миг хлопцы появились в зоне прямой видимости.

Бандиты знали, что мы вооружены, поэтому двигались осторожно: идущий впереди время от времени включал фонарь, после каждой вспышки света намечая себе пять-шесть шагов пути. Причем фонарь в вытянутой руке идущего перемещался то по правую, то по левую сторону от него. Только здесь этот дешевый прием ночного боя не срабатывал. Здесь даже слепой мог бы стрелять с высокой степенью поражения. Пуля будет рикошетить от стен и в замкнутом пространстве от нее не так-то легко укрыться.

Я завязал последний узел и бросился назад за спасительный поворот.

- Стой! - послышался голос все того же Санька, но я уже был за поворотом. Прозвучали три хлопка. Пули с визгом загуляли по стенам, но мы были в безопасности.

- Слушайте! - крикнул я в темноту. - Cоветую вам убраться отсюда. Иначе вас может поджидать большая неприятность в виде братской могилы.

Парни остановились. Но через несколько секунд, подгоняемые бодрыми криками все того же Санька, бандиты устремились в нашу сторону. Вероятно, хлопцы включили сразу все свои фонари, потому что глянцевые неровности кирпичей заиграли яркими разноцветными огнями. Это было похоже на психическую атаку. Мы не стали больше уговаривать бандитов, взялись за веревку, натянули и рванули ее на себя. И снова оба упали на землю. Неужели опять оборвалось?

Но в это мгновение пол галереи тряхнуло, послышались крики, и грохот тяжелого обвала заложил уши. Искры на стенах погасли, и из-за поворота ударила густая кирпичная пыль. Мина, сторожившая покой загадочного подземелья, сработала!

Мы с Михаилом торопливо пошли по петляющей галерее. Прыгающий свет фонаря высветил белый выступ свода, галерея сужалась, и ход резко уходил вниз. Никого из наших не было. Выходит, ребята благополучно прошли тоннель под рекой и, возможно, уже выбрались на другой берег.

Мы двинулись по галерее вброд, вода доходила нам до пояса. Справа чернел рваный проем входа в склеп с повисшими над водой кирпичами. Склеп более чем наполовину был затоплен водой. Я посветил внутрь, увидел плавающую пластмассовую бутылку из-под минералки, в углу беспорядочно громоздились всплывшие черные гробы.

Неожиданно мы увидели в воде голову Владимира. Благодаря своему огромному росту, он свободно доставал до дна, и явился к нам, словно дядька Черномор. Отдышавшись, Володя сообщил, что Игорь и Валерка ждут нас в конце галереи на каменной лестнице.

- Фонарь замкнуло, там темь беспросветная! Давай, Иван, выводи на свет божий! - с волнением сказал он. - Пока еще можно проплыть, не ныряя. Сантиметров двадцать под потолком еще осталось. Надо торопиться.

Вдруг позади глухо хлопнул выстрел. Михаил, стоявший сзади меня, вскрикнул. Раздался еще выстрел и еще. Пули, ударившись в ускользающий вниз кирпичный потолок, впарывались в воду. Одна из пуль прошелестела по стене над ухом. Брызнула кирпичная крошка и сверху отвалился кирпич.

Я машинально выключил фонарь, схватил Мишку за грудь и отшвырнул его к Володе в сторону заполненной водой галереи. Володя подхватил Мишку, и они скрылись в нише под сводчатым потолком. Я хотел последовать за ними, но понял, что уже упустил время. Тот, кто следует за нами, наверняка выстрелит в упор или почти в упор. Я опустил голову в воду и заплыл в склеп. Ногой нащупал ступеньку и затаился за стеной.

Такого количества адреналина я не получал давно. Сердце колотилось в груди и, казалось, вот-вот выпрыгнет наружу. Я достал из-за ремня малокалиберный пистолет... и случайно уронил его. Прокатившись по ногам, он глухо стукнулся о ступеньку и пропал внизу. За поясным ремнем за спиной у меня оставался «Макаров», отобранный у Санька. Я попытался достать его, но он, кажется, зацепился курком за рубашку или плавки.

Голубая романтика путешествия, белоснежный туман, прекрасные байдарочницы - все это осталось позади. Меня окружала суровая реальность, «где выживет тот, кто первый достанет нож». Эти слова Абдуллы из «Белого солнца пустыни» всплыли в памяти, когда я вдруг увидел профиль братка. Он держал над головой фонарик и пистолет. Его волосы были пострижены ежиком, а вбитый нос говорил о боксерском прошлом. Я узнал его - наш знакомец Тимоха. Тимоха был не один.

- Ну его к черту, Тимош, пошли обратно. Разберем завал и вернемся, - подал кто-то голос сзади Тимохи. Впрочем, этот гундосый голос я тоже узнал сразу. Серый.

- Не валяй дурака! - зло ответил атлет. - Если эти туристы выбрались отсюда, то значит, где-то есть выход.

- А ты уверен, что они не прикончат нас на той стороне?

- Дурак ты. Если выход есть, то они уж давно за километр отсюда.

- А если его нет?

- Ну не могли же они добровольно броситься в воду и утонуть?

- Ты как хочешь, а я пошел разбирать завал и назад.

- Смотри, Серый. Заклинишься здесь один навечно, я спасать тебя не пойду.

Немигающий злой взгляд Тимохи был полон холодной решимости.

- Только ты отдай мне свой наган. У меня больше не осталось патронов.

- А как же я? - разволновался Серый.

- Здесь тебе пистолет не потребуется.

- Пардон, Тимоша. Всякое может быть. С оружием как-то веселее.

Тимоха прыгнул куда-то по проходу, послышались шум и сопение дерущихся.

- Больно, дурак, больно! - вопил Серый.

- Я же тебе говорил - патроны тебе здесь не потребуются.

И я услышал щелчок и хруст крутящегося барабана. Наверное, Тимоха проверял наличие патронов в отобранном пистолете.

- Это тоже дай сюда. Трус! - прошипел Тимоха. - А теперь бери это и топай отсюда, мудила!

Вероятно, он что-то передал Серому, потом толкнул его в спину, поскольку я услышал шум падения, неясное злое бормотание, а затем удаляющиеся шаги. И уже из глубины галереи, в безопасном отдалении от Тимохи, Серый прокричал:

- Сука ты, Тимоша! Вот вернешься, мы с тобой поговорим!

- Валяй, валяй, - уже беззлобно проворчал Тимоха, - со всеми поговорим.

И я снова увидел в проеме Тимохин профиль.

Он посветил в водяную галерею, пытаясь там что-нибудь разглядеть. Но Вовка и Мишка, скорее всего, уже переправились. Тогда Тимоха направил луч в рваный проем в стене и увидел гробы.

- А-а-а! - закричал боксер и, разбрызгивая воду, рванул по галерее обратно.

Испугался, однако! Впрочем, никто, наверное, в такой ситуации не удержался бы от нервного крика, подумал я, вспоминая свой ужас, когда я впервые увидал эти гробы.

Тимоха метался по галерее. Но выход для него был один. И был он не там, где страшным обвалом придавило его незадачливых друзей, а там, где чудесным образом ушли под воду его противники. Я примерно представлял, какие мысли крутятся у него в голове. Действительно, не позавидуешь... Он не знал, есть ли здесь выход. А если и есть, то сколько ему придется проплыть, рискуя захлебнуться водой? И он не знал, что ждет его на другой стороне реки. В конце концов, Тимоха решил идти вслед за парнями, в которых он стрелял. Снова в проеме показалось его растерянное лицо. Он остановился у входа в склеп, дальше надо было двигаться плавь. Вода доходила ему до подбородка.

Я еще раз дернул за спиной пистолет, но он держался, как прикованный. Тогда я достал свой афганский нож. И в это время из верхней части проема вывалился кирпич, с плеском ухнув в воду. В эту же секунду склеп наполнили яркие вспышки выстрелов. Из-за замкнутого пространства выстрелы тяжело били по перепонкам. Я стоял за стеной, и пули были мне не страшны. Наконец, Тимохин пистолет щелкнул в последний раз - закончились патроны. Есть ли у Тимохи еще патроны? Может быть, щелчок обозначал просто осечку? Я не стал испытывать судьбу. Погрузил голову в воду и под водой выплыл в галерею.

Длинный афганский нож легко вошел в грудь бандита. Тимоха протяжно замычал, задергался. Пистолет и фонарь, которые он держал над головой, упали в воду. Второй удар навсегда прервал его мучения. Я оттолкнул труп в сторону, заправил нож в чехол и поплыл в сторону лестницы.

Мой фонарь, побывавший в воде, уже не включался, и я его выбросил. Вокруг была беспросветная тьма. Плыл медленно, обдирая лоб и голову о неровности потолка. Вода продолжала прибывать, и между водой и потолком оставалось сантиметров десять-пятнадцать воздушной подушки. Наконец, я почувствовал под ногами ступени лестницы. Наполовину она была завалена землей, накиданной мною, поэтому подниматься пришлось на четвереньках.

- Кто? - услышал я сверху голос Володи. Он почему-то говорил шепотом.

- Свои, свои, - ответил я. - Все живы?

- Все. Только Мишку этот мудак пулей зацепил. А что с преследователем?

- Ладно, ребята, ползите за мной, - уклонился я от ответа. - Миш, ты как? Сильно он тебя?

- Терпимо, - ответил из темноты Михаил.

Через минуту мы по одному выбрались из норы наружу.

ПОГОНЯ

В чащу, где был выход из норы, солнечные лучи не проникали, однако после целого часа, проведенного в подземелье, глаза слепило от дневного света. Мишка страдал. Пуля прошла у него под правой мышкой, но, слава богу, костей не задела. Вовка достал из своего рюкзака запасную футболку, мы ее разорвали, и я перевязал другу плечо.

- Что будем делать, Иван? - спросил Володя.

- Что делать? Сматываться будем.

Я достал из тайника за камнем золотой груз. Сокровища произвели магическое действие. Мои друзья, застыв в восхищении, уставились на блистающую груду золота.

- Неужели это правда? – изумился Вовка. Он по очереди открывал мешки, и участники авантюрной Одиссеи любовались их содержимым.

- Ни фига себе! - прошептал Мишка. - Если продать все это хотя бы по доллару за грамм - это же сумасшедшие деньги!

- Да ты что, Миша, - обрел, наконец, дар речи Игорь и достал из рюкзака диадему, сверкающую на солнце так, как будто она только что вышла из-под рук ювелира. - Неужели эту диадему можно продавать так бездарно, на граммы? Это шедевр ювелирного искусства, а ты говоришь – граммы! А эти перстни или это колье? Да его одного хватит, чтобы каждому из нас обеспечить пятилетку безбедного существования! Это вам говорю я, старый фарцовщик и знаток ценностей

- Ладно, ребята, кончай торговлю, уходим! - сказал я, сдерживая их бурное ликование.

- А как же байдарки? - второй раз за сегодняшний день спросил Валерка.

- Ты совсем чокнулся, мой бедный друг, - с веселой иронией сказал ему Мишка. – Какие, к черту, байдарки? Ты посмотри на это, - и он махнул рукой на мешки.

- Ну да, это я так… - замялся Валерка.

Я отметил про себя, что его байдарки здесь вообще нет, а насчет лодок жадноватый Валерка заговорил лишь по инерции.

Прежде чем двинуться в путь, я все-таки решил пробраться на берег и посмотреть, что творится в лагере после нашего бегства. Жаль, что я где-то потерял свой бинокль, он бы сейчас пригодился. Со мною вызвался идти Вовка. Игорь и Мишка пошли искать подорожник, насоветованный Мишке искушенным в народном врачевании Валеркой, а сам Валерка остался сторожить мешки и рюкзаки. Мы с Володей уже знакомым мне путем пробрались на берег и сквозь кусты стали осматривать наш бывший лагерь. Около палатки суетилось человек десять. Здесь же стояли знакомый мне УАЗик Джона и грузовик. Среди людей вертелась и прыгала игривая белая собака размером с волка. У бревна недвижимо лежали два человека, около них хлопотал один из бандитов. Затем лежащих подняли за руки и за ноги и отнесли в УАЗ. Машина заурчала и двинулась по дороге в лес.

До палатки было не меньше ста пятидесяти метров, и мы не могли слышать, о чем говорили хлопцы. Вдруг шестеро хлопцев отделились от группы, сели в наши байдарки и погребли на противоположный берег. С собой они взяли пса, который по команде легко и без боязни прыгнул в лодку. У двоих байдарочников были автоматы. На берег вышел полноватый мужчина в голубой рубашке и что-то прокричал им вслед командирским голосом, указывая рукой в нашем направлении.

Мы с Вовкой побежали обратно.

- Быстро, ребята, хватай рюкзаки, мешки и вниз по реке!

- Погоди, Иван, давай все это пересыпем в рюкзаки, так же удобнее нести, - сказал Игорь.

- Некогда, ребята, некогда. Хлопцы уже переправились на этот берег и сейчас будут прочесывать лес.

Наверное, я говорил слишком громко. Сзади нас в чащобе хлопнул выстрел, и пуля стукнулась в дерево. Затем громыхнула короткая очередь из автомата. Вряд ли посланцы Палыча успели нас так быстро обнаружить, стреляли они скорее для острастки. Мы молча похватали первые подвернувшиеся под руки мешки и рюкзаки и бросились сквозь лес вниз по реке. Метров через тридцать нам пришлось перебраться через ручеек, заросший густым кустарником. Ребята с ходу перепрыгнули через него, я бежал замыкающим.

Не успели мы пробежать и трехсот метров, как я услышал сзади треск ломающихся сучьев, и через пару секунд тяжелый удар сшиб меня с ног. Дикая боль пронзила спину и плечо. Я повернул голову и увидел белого пса, вцепившегося в меня сзади. Я попытался подняться, но тяжеленный пес висел на моем плече гирей. Я ухватил собаку свободной рукой за ногу и хотел отодрать ее, но сделать это было непросто. Клыки, словно зубья колхозной бороны, все глубже и глубже вонзались мне в спину. Рывком я все-таки встал на ноги, нащупал на боку нож и, завернув правую руку за спину, несколько раз ударил в упругое тело собаки. Пес взвизгнул и разжал челюсти. Когда я обернулся, он уже был мертв. Его острый сабельный хвост еще мелко подрагивал в конвульсиях. Это был красивый американский бульдог огромных размеров, с мощной красной пастью и квадратной головой. Мне было жаль глупого и отважного пса, но такова, выходит, его собачья доля.

Я схватил выроненный во время схватки рюкзак и рванул за ребятами, которые намного опередили меня. Сзади слышались крики преследователей, то и дело звучали выстрелы. Вероятно, они не видели нас и стреляли на шум. Через пятьсот метров я догнал ребят. Впереди между деревьями блеснула вода. Старица. Вовка передал драгоценный мешок Игорю, другой мешок был у Валерки. Кто нес мой рюкзак с золотом, я не знал. Вовка забрал у Мишки пистолет, котрый мы отобрали у Тимохи.

- Ты что, ранен? - спросил он у меня, увидав мою окровавленную спину.

Объяснять было некогда. Мы велели ребятам перебираться на другую сторону старицы и улепетывать в сторону Лыкова к людям. А сами с Володей решили задержать бандитов.

Игорь и Валерка, поддерживая хромающего Мишку, пошли вброд, по пояс в воде, а мы с Володей спрятались за деревьями в зарослях густого папоротника и увидеть нас можно было, только запнувшись о нас. Я проверил обойму - оставалось всего три патрона.

- Володя, сколько у тебя патронов? - прошептал я.

Володя поднял вверх два пальца. Не густо, однако. Вспомнилась бессмысленная пальба, которую устроил в галерее любитель пострелять Мишка, чтобы запугать хлопцев.

- Стреляем наверняка, - шепнул я Володе. Тот молча кивнул головой.

Среди корабельных сосен показалась первая тройка преследователей. Они двигались веером, у одного был автомат, двое других держали в руках пистолеты. Остальные, вероятно, шли правее. Их не было видно, но был слышен треск валежника. Бандиты наступали по всем правилам военного искусства, перебегая и прячась за деревьями.

- Беру автоматчика, - прошептал я Володе. Тот опять кивнул головой.

Как назло, хлопец с автоматом шел уступом назад. Когда двое бандитов приблизились к нам на расстояние пятнадцати метров, до автоматчика оставались все двадцать, а то и двадцать пять метров. Пора. Держа пистолет обеими руками и прижав его к стволу сосны, я тщательно прицеливался, зная, что «Макаров» не самое лучшее оружие для прицельной стрельбы на большие расстояния. Хлопец с автоматом появился из-за дерева, и я выстрелил. В эту же секунду хлестнули еще два выстрела Владимира. Автоматчик застыл,  я выстрелил еще раз. Он стал медленно оседать, автомат выпал у него из рук. В моем пистолете оставался всего один патрон. Я заметил, что один из парней юркнул в кусты и бросился бежать. Второй лежал, раскинув руки, и не шевелился.

Справа из чащобы раздалась автоматная очередь. Перескочив через лежащего парня, я побежал к автоматчику. Упал около него, схватил его автомат. Откинул рожок - патроны есть! У убитого хлопца из заднего кармана джинсов торчал еще один магазин. Я выдернул его и засунул себе за ремень джинсов.

Теперь можно жить. Краем глаза я увидел, что и Володя подобрал пистолет сраженного им преследователя. Я свистнул и махнул ему рукой в сторону старицы. Он скрылся за кустами.

Выждав немного, я побежал за ним. Справа метрах в сорока снова прогремела короткая очередь, и почти одновременно захлопали пистолетные выстрелы откуда-то слева. Пули, рикошетя от ветвей и стволов деревьев, с затухающим визгом уходили в сторону реки. Я упал за дерево и стал напряженно всматриваться в чащу. Среди стволов мелькнули два силуэта, я дважды выстрелил в ту сторону короткими очередями по три выстрела. Силуэты слились с деревьями.

Если они возьмут меня в кольцо, то выбраться отсюда будет трудновато. Главное, миновать открытое место - старицу. До нее оставалось метров тридцать, и я по-пластунски пополз к воде. Вот уже и вода. Я оглянулся, сзади никого не было. Может быть, успею. К воде я подбегал вальсирующим шагом, зная, что так в меня попасть труднее, во всяком случае из пистолета. Но как только вошел в воду, с берега старицы простучала короткая очередь, потом вторая. Пули вспарывали воду и справа, и слева от меня, и у самых ног. Я повернул ствол в сторону стрелявших, ответил длинной очередью и отпрыгнул назад за спасительные деревья. Тут же раздались выстрелы с противоположного берега старицы. Володя стрелял с интервалом в пять-шесть секунд, заставив хлопцев на некоторое время спрятать свои непутевые головы за деревья. Воспользовавшись этим, я снова попытался форсировать старицу, и снова автоматные очереди загнали меня обратно на берег.

Володя стоял на другом берегу старицы за деревом в тридцати метрах от меня.

- Ребята там, - махнул он в сторону Керженца, - ждут.

- Чего ждать? Я думал, что они уже за километр отсюда! - прошипел я ему, стараясь, чтобы нас не услышал противник.

Я понимал, что старицу без реального риска получить пулю мне не миновать. Следовательно, надо бежать к реке, перебраться на противоположную сторону и там попытаться уйти от преследования вниз по течению. А уйдя на безопасное расстояние, снова переплыть реку и попытаться соединиться с ребятами.

Я свистнул Володе и махнул рукой, чтобы он уходил.

- Куда? - удивился он.

- К ребятам! И бегите вниз два-три километра. Я вас догоню. Если меня через полтора-два часа не будет, добирайтесь как-нибудь до Горького. Там и встретимся.

Мой двоюродный брат махнул мне рукой и скрылся в лесу.

Минут сорок я сторожил подход к старице, чтобы ребята могли уйти подальше. Все это время я до боли в глазах всматривался в сторону невидимых хлопцев, но никакого движения за деревьями видно не было. По мере углубления в лес старица расширялась и превращалась в довольно широкое озеро. Следовательно, там бандиты форсировать старицу не будут. Слишком открытое место и слишком широко. Значит, им придется или идти в наступление в лоб, или вернуться назад, обойти меня и взять в кольцо. Я не стал дожидаться такого развития событий и пополз к реке.

Прополз метров сорок. Теперь до реки оставалось всего шагов тридцать. Лес здесь становился гуще, переходя в непролазные дебри. Я все еще тащил за собой чей-то рюкзак. Вспомнив о недоразумении с Вовкиными документами, на всякий случай обшарил карманы рюкзака. Кроме запасных удочек, лески, крючков, расчески, столовой алюминиевой ложки и прочей ерунды там ничего не было. В самом рюкзаке обнаружились уже знакомая мне красная жидкость во флаконе, тяжелый, крупной вязки свитер, свернутый в тугой узел, солнцезащитные очки, легкие пляжные шлепанцы и прочая туристская ерунда. Судя по противокомариной жидкости и шлепанцам, этот рюкзак принадлежал эстету Валерке, и я без сожаления выбросил его в заросли папоротника.

Я еще раз внимательно всмотрелся в ту сторону, откуда только что приполз, и вдруг заметил за деревьями какое-то движение и услышал потрескивание валежника. Метрах в ста от меня, прячась за стволами сосен, перемещались две или три фигуры. Я прижался к земле. Хлопцы приближались. Интересно, почему они так долго выжидали? Выход был один: припугнуть их прицельным огнем и немедленно скрываться за Керженцем. Я предположил, что на этом берегу они могут застрять надолго. Если я успею переплыть реку, то сразу последовать за мной бандиты не посмеют. На открытой воде они могут стать прекрасной мишенью даже для неопытного стрелка. А два их товарища, так глупо закончивших жизнь на берегу прекрасной реки, определенно давали понять бандитам, что они влипли в нешуточную историю. И игра в войну может для них окончиться очень грустно.

Я положил автоматный ствол на упавшее дерево, выждал момент, когда одна из фигур замелькала в прорези прицела, и выстрелил одиночным. В ответ вразнобой защелкали пистолетные выстрелы и короткой очередью громыхнул автомат. Хлопцы палили наугад. Дождавшись, когда канонада чуть поутихнет, я отщелкнул магазин, проверил, и снова вложил рожок в автомат. В нем оставалось не более пяти патронов. Это был последний магазин. Первый опустел еще раньше, и я его выкинул. Пальба стихла. Теперь фигур не было видно, но я знал, что бандиты никуда не делись. Я выстрелил одиночным наугад только для того, чтобы хлопцы уразумели, что сектор находится под обстрелом. Затем, закинув автомат за спину, вполз в чащобу, встал и рванул напролом к реке.

О том, что лес кончился, я понял, когда, ступив очередной раз, моя нога провалилась в пустоту, и я кубарем скатился с трехметрового обрыва в воду. Вынырнул на поверхность – и мне сразу же захотелось уйти обратно под воду. В пяти или шести метрах от меня плыли наши байдарки. В одной из них сидел упитанный владелец голубой милицейской рубашки.

ЗДГАСТВУЙТЕ, Я ВАША ТЕТЯ

- Здгавствуйте, я ваша тетя! - иронично-ласково сказал он мне. Он был искренне рад. Я узнал картавого. По описаниям Сани, это был Октябрь. На его широкой физиономии были нарисованы подкупающее благодушие и безмятежность. Будто душа-сосед, собираясь выпить в садочке, увидел за зеленым заборчиком своего хорошего соседа.

Но картавит он сильнее, чем рассказывал Саня, мелькнула в голове никчемная сейчас мысль. Октябрь весело смотрел на меня, а пятеро хлопцев держали под прицелом берег, ожидая, что вслед за мной появится еще кто-нибудь из нашей компании. На берегу никто не появлялся. Сухопутные силы противника, видимо, испугавшись моих выстрелов, затаились за деревьями и идти к берегу тоже пока не решались.

Ничего не оставалось, как под эскортом двух байдарок плыть к другому берегу. Все хлопцы во главе с Октябрем были вооружены пистолетами. Третья лодка с двумя бойцами Палыческого отряда пристала к берегу, с которого я свалился в воду. Парни бросились выполнять указание Октября «осмотреть место, где происходило боестолкновение, и доложить». Судя по терминологии, он был немного знаком с военным делом, но солидарности это обстоятельство у меня не вызывало. Один из парней, цепляясь за корни деревьев, забрался вверх и скрылся в чащобе. Другой сорвался с обрыва в воду и, матерясь, снова стал карабкаться на высокий берег.

- Садись, дагагой, дело есть, - так же ласково сказал мне Октябрь, ткнув пистолетом в соседнюю байдарку. У Октября были сытые щеки, темный жесткий бобрик на голове и орлиный нос. Взгляд прищуренных темных глаз был решителен и ироничен.

Я уже почти выбрался на берег, мелькнула мысль, что на этот раз я, кажется, влип основательно. И все же должен же быть выход! Но выхода не находилось. Теперь бандиты не упустят меня, даже если я и переверну одну из байдарок. С трех метров промахнуться трудно.

Глядя на хищный зрачок пистолета в руках Октября, я сделал несколько шагов к байдарке, где сидели двое крепких парней, и, раскачивая лодку, уселся посередине между гребцами. Хлопцы аккуратно сняли у меня из-за спины автомат, а из чехла на поясе вынули нож.

- Хорош тесачок! - сказал Октябрь, прикидывая на руке мой афганский трофей.

Мои захватчики развернули байдарки, и мы быстро поплыли вдоль берега вверх по течению. По дороге нам встретились две трехместные байдарки с веселыми туристами - тремя молодыми людьми и тремя девушками. На брезентовом носу одной из них магнитофон заливался песней Юрия Антонова про любовь на разные берегах. Мои конвоиры попрятали оружие. Туристы, приветливо взглянув на нас, проследовали мимо.

Через полчаса слева на высоком берегу показалась крыша нашей военной палатки. Несколько человек стояли наверху и с любопытством смотрели на меня. Среди них выделялся коренастый усатый блондин с пышными бакенбардами. Судя по его холеному лицу и весьма осмысленному взгляду, было понятно, что он здесь главный. Это он час назад командовал из кустов, а его товарищ стрелял и по нам, и по нашим знакомым пиратам. По описаниям Сани, это и был Палыч.

Наши байдарки проплыли обрывистое место и ткнулись носом в пляж.

- Ну, выпгигивай, дгужок, - сказал мне Октябрь. - Будем газговогы газговагивать.

Октябрь словно наслаждался своей картавостью, нарочно выбирая слова, изобилующие буквой «р». Приготовившись к худшему, я стал подниматься на берег. Конечно, можно было притвориться невинным рыбаком, но проклятый автомат, отобранный у меня братвой, портил все дело.

Я поднялся на высокий берег. Всего у палатки вместе с Палычем и Октябрем теперь было восемь или девять человек.

- Садитесь, сударь! - сказал мне Палыч и кивнул на бревно около кострища.

Костер давно потух, все это время бандитам было не до трапез. За палаткой стоял автомобиль ЗИЛ-147 с фанерной будкой в кузове, в каких обычно возят рабочих на лесосеку. Среди Палычевского окружения я увидел также и старичка, который так беспечно сторожил наших ребят в бункере телефонистов. Сидя около палатки на раскладном стуле, он со злостью поглядывал в мою сторону. Был здесь и «артиллерист» Серый, которого Санек заставил готовить к подъему старинные пушки из колодца. Кроме шрама на щеке под обоими глазами у него теперь полыхала фиолетовая синь. Вероятно, эти фингалы он заработал в результате спора с покойным Тимохой по поводу оружия в галерее около золотого склепа.

Палыч подошел ко мне, неся с собою запах дорогого одеколона, в руках у него был легкий раскладной стул. Поставив стул, он проверил его на прочность и уселся.

- Ну-с, молодой человек, - добродушно сказал он мне, - вам придется немного поведать о том, кто вы, зачем сюда приехали, что искали в подвалах, сколько вас, ну, и все прочее.

Примерно такие же вопросы несколько часов назад я задавал его хлопцам - Джону и Саньку, которых среди присутствующих сейчас не было.

- И еще хочу полюбопытствовать, - продолжал Палыч, - за что вы убили моих людей?

Мне опять пришло в голову, что этот тонкий голос, этот уверенный взгляд я уже где-то встречал. Палыч пристально всматривался в меня, как будто тоже что-то вспоминая, но дополнительных вопросов задавать не стал. Наступила пауза. Надо было отвечать.

- Мы никого не убивали, - ответил я, стараясь сохранить присутствие духа и выиграть время. - Нас хотели убить, это правда.

- Палыч, я еще с прежних времен помню, - вдруг ввязался в разговор подошедший к кострищу дедок, - чтобы человек изначально не крутил-вертел во время допроса, его сначала горячей полоской по спине надо погладить. Как порося. Да так, чтобы от шкуры дым пошел. Тогда ему и вопросы не надо будет задавать, сам все расскажет.

Неожиданно деда оттеснил засиявший синими фингалами Серый.

- Это он, Палыч! Я узнал его голос. Это он нам кричал в подземном ходе, что нас всех ждет братская могила, а потом уронил столб, чтобы обрушить потолок. Значит, это он и Тимофея зарезал! Это он, гад! - гундосил Серый.

- Заткнись! - тихо сказал ему Палыч. - Будешь говорить, когда я спрошу.

Серый обиженно отошел в сторону, гундося, что надо приткнуть этого туриста - и всех делов. Серого окружили несколько его коллег, и он начал им что-то объяснять. У меня в голове мелькнула мысль, что психа Серого надо каким-то образом дискредитировать, чтобы хоть на время вывести из игры.

- Так это вы были в подземелье? - спросил меня Палыч. Его вкрадчивый тонкий голос с хрипотцой походил на голос доброго профессора на экзамене по истории КПСС.

- Да, я там был и действительно свалил столб, из-за чего обрушился потолок. Но в меня стреляли, и мне надо было как-то спасать свою жизнь. Тем более, что я всех честно предупредил - впереди опасность.

- Хорошо, - сказал Палыч, - а зачем вы убили сотрудника милиции?

- Какого сотрудника милиции? - уже по-настоящему удивился я.

- В подземелье вы зарезали человека - сержанта милиции, - продолжал допрос Палыч, - а потом выбрались на берег.

Только сейчас я заметил, что неподалеку от машины с фургоном лежит труп, накрытый брезентовой тканью. Из-под брезента виднелись синие кроссовки.

- Ах, вы об этом? - как бы с облегчением вздохнул я. - Вы ошибаетесь, в подземелье я никого не убивал. Зато стал свидетелем убийства. А убийцу ищите среди своих.

- Вы хотите сказать, что нашего человека убили его же друзья?

- Да! И даже могу назвать имя убийцы.

- Это интересно, - сказал Палыч.

Несколько любопытных бойцов Палыча придвинулись к костру. И я рассказал, что действительно прятался от преследователей за стеной в склепе, поскольку не успел выбраться вместе с друзьями через затопленную галерею под рекой.

- Какова длина галереи? - как бы между делом поинтересовался Палыч.

- Около ста метров, - на всякий случай соврал я.

- И что же было дальше?

Я заметил, что и Серый навострил уши и с подозрением глядит на меня.

- К проходу в склеп подошел ваш покойный товарищ и вот этот, - я кивнул на Серого. - Дальше, как вы его назвали, сержант стал настаивать на том, чтобы идти дальше по галерее вслед за моими друзьями, а Серый… Я ведь правильно назвал его имя?

- Да, правильно. Дальше.

- ...Серый стал убеждать сержанта вернуться к обвалу и через него попытаться выйти наружу. Потому что если пойти вслед за туристами, то там может ожидать засада. Но сержант возражал, говорил, что туристы уже давно выбрались наверх и сбежали. Я все правильно говорю? - обратился я к Серому.

- Ну! - настороженно буркнул тот в ответ.

- Поскольку у сержанта закончились все патроны, он передал свой пистолет Серому и стал требовать у него отдать свой револьвер. Серый отказался отдать оружие. После этого между ними произошла схватка, и сержант ударил Серого кулаком в лицо.

- А, так вот откуда у тебя фингалы? - воскликнул Октябрь. - А ты сказал, что тебя камнем садануло! Я еще подумал, что не могут камни с потолка падать гогизонтально.

- Дальше! - нетерпеливо прикрикнул Палыч.

- Серый выхватил нож, и в подземелье разыгралась смертельная схватка. Правда, я видел не все, поскольку в середине схватки и фонарь, и револьвер у милиционера упали в воду, и я слышал только шум драки, потом какие-то крики и стон. Затем услышал, как кто-то убегает по проходу.

- Он врет, собака! - еще громче заорал Серый, приближаясь к бревну. - Тимоха меня действительно ударил, но никакой драки не было и никакого ножа я не доставал! А вот тебя я сейчас точно припорю, гадина!

Серый выхватил из-за пояса нож и метнулся ко мне. Его искаженное злобой лицо дышало такой угрюмой решимостью, что я вскочил, готовясь обороняться. Кто-то подставил Серому ногу, он упал, на него навалились и обезоружили.

- Палыч, бля буду, не трогал я Тимоху! Он же мой корефан, ведь ты знаешь, Палыч! Турист все врет, скотина! Неужели ты мне не веришь, Палыч?! - Серый лежал на земле, придавленный двумя хлопцами. В его голосе слышались нотки страха.

- Продолжайте! - приказал мне Палыч.

- Я услышал шум драки и стон, - повторил я. - Затем в полной темноте выбрался из склепа и поплыл по галерее под рекой. Под потолком оставалось несколько сантиметров воздуха, поэтому я благополучно выбрался на противоположный берег.

- Падла! Он все врет, Палыч. Это он убил Тимоху, я знаю.

- Кстати, вы можете проверить, - добавил я. - У Серого должен оставаться пистолет убитого им сержанта, если он не выбросил его, чтобы скрыть улику.

Палыч кивнул головой, один из хлопцев обшарил Серого и достал из заднего кармана джинсов пистолет «Макаров».

- Да, это табельная пушка Тимофея, - подтвердил Октябрь, повертев вороненый ствол в руке и разглядев номер пистолета.

- Сука! - сказал Серый с ненавистью глядя на меня. - Тимоха же сам мне отдал свой пистолет. А я ему дал револьвер…

В это время к Палычу подошел хлопец и что-то шепнул, показывая на реку. Снизу по реке к лагерю приближалась одинокая байдарка с седоком. Палыч распорядился закрыть меня в будке на машине, а Серого велел отвести в бункер. Матерясь и обещая прирезать меня, как поросенка, как только выяснится правда, Серый в сопровождении двоих братанов отправился под арест.

В тесной будке, куда меня определили, вдоль стен тянулись деревянные лавки, закиданные, судя по запаху, промасленным тряпьем. Щелкнул замок. Я осмотрелся. Будка была без окон. Вместо них в стене было просверлено несколько отверстий, видимо, для вентиляции, которые кто-то закрыл стеклом. Стекло было таким грязным, что через него можно было разглядеть только неровные очертания леса на том берегу и движущиеся силуэты хлопцев.

Я ощупал стекло, которое было прилажено к отверстиям изнутри, и обнаружил несколько поддерживающих его шурупов снизу и с боков. В будке было так темно, что разглядеть что-либо не представлялось возможным. Я стал шарить руками по полу и по стенам. Нащупал на стене вколоченный и загнутый гвоздь, на который работяги вешали свою одежду. Загнул его сильнее и, выворачивая вправо-влево, наконец, выдернул из стены. Этим гвоздем я поддел стекло около шурупов и стал его потихоньку крошить. Через несколько минут я осторожно вынул стекло. Гвоздь на всякий случай положил в карман.

Теперь можно было видеть часть реки, противоположный берег и вход в палатку. Не прошло и минуты, как я заметил, что к пляжу подплывает байдарка с одним из хлопцев, которых Октябрь посылал обследовать место «боестолкновения». Кроме весельщика в байдарке лежали два тела. Значит, хлопцы погрузили в байдарку двоих бандитов, уничтоженных нами. А остальные, если не продолжили преследование моих товарищей, то возвращаются в лагерь по берегу. Судя по тому, что я задержал бандитов около старицы не менее чем на три четверти часа, мои ребята могли за это время уйти далеко и раствориться в густых лесах левобережья Керженца.

Мною овладело мрачное отчаяние. Болела спина, покусанная псом. Бежать из этой тюрьмы было невозможно. Стены будки прочные, да и как убежишь? Противник в нескольких шагах. Оставалось только положиться на удачу.

В будке я просидел не менее часа, и, несмотря на всю напряженность и сложность ситуации, глаза мои уже слипались, когда меня разбудил скрежет отпираемого замка.

- Выходи! - сказал долговязый хлопец с вытянутым узким лицом похожим на перевернутую грушу.

Я спрыгнул с машины, с трудом разминая затекшие ноги. Груша подтолкнул меня к костру. Вокруг костра собралось около десятка бандитов. Серого среди хлопцев не было. Я не тешил себя мыслью, что бандиты меня отпустят. Надо было, насколько это возможно, тянуть время и ждать подходящего случая, чтобы вырваться на свободу. Как это сделать, я пока не придумал.

Меня подвели к Палычу, который по-прежнему сидел на раскладном стуле. Костер уже разожгли. Ветра не было, и дым поднимался вверх. Я вспомнил о предложении деда-садиста и невольно взглянул на костер - никаких железных полос или других пыточных инструментов поблизости не наблюдалось.

Около ног Палыча лежал Валеркин рюкзак, который я выбросил в папоротник. На траве лежало еще что-то, прикрытое куском брезента. По контурам и высовывающемуся из-под брезента ремню я угадал Мишкин акваланг с аббревиатурой «АБМ-5» на желтом боку, который лежал у него в байдарке.

Палыч предложил мне присесть. Затем всех, за исключением Октября, он отослал подальше от костра. Только Груша с автоматом остался сидеть неподалеку на чурбане и, скучая, смотрел на реку. Судя по всему, ему был поручено охранять пленника.

- Чей этот рюкзак? - спросил меня Палыч.

- Мой, - в очередной раз солгал я.

- Хорошо, - сказал Палыч. - Насколько мне известно, вы обнаружили здесь иконы и другую монастырскую утварь. А теперь объясните, откуда в вашем рюкзаке появилось вот это?

Палыч достал из Валеркиного рюкзака свитер и развернул его. Разноцветным снопом искр блеснули бриллианты колье, на примере которого Игорь объяснял, какая легкая и беззаботная жизнь нас ожидает. Такого я никак не ожидал и немного замешкался.

Теперь мне было понятно, зачем Валерка отправил Мишку и Игоря искать подорожник, а сам остался охранять сокровища. Как раз в это время мы с Володей пошли на берег посмотреть, что делают бандиты. Ну и сволочь этот Валера! Выкручиваться дальше не имело смысла. Кроме колье в свитере были завернуты несколько тяжелых перстней с бриллиантами и маленький слиток золота. Теперь меня волновал только один из известных русских вопросов - что делать? Кто виноват, я уже знал.

- Ведь вы, сударь, не хотите, чтобы к расспросам я привлек нашего доброго старичка? - сказал Палыч и кивнул в сторону палатки, где сидел дед. - В молодости он многим своим соотечественникам оставил на спинах эксклюзивный автограф. Рассказывайте обо всем подробно и по порядку. По итогам нашего разговора, может быть, мы и придумаем что-нибудь вместе, чтобы облегчить вашу участь, - и Палыч многозначительно посмотрел на меня. Октябрь иронически усмехался, подбрасывая золотой слиток на ладони.

Сказать, что мы случайно обнаружили сокровища? Не поверят. Сказать, что сокровищ уже нет в склепе? Тогда эта история будет иметь длинное продолжение. Бандиты и впрямь каленым железом выбьют из меня признание и станут искать ребят, если ребятам вообще удалось благополучно уйти от преследования. Значит, надо продолжать врать и постараться нигде не допустить логической ошибки.

- Время, уважаемый, время! - прервал мои мысли Палыч. - Говорите.

- Хорошо, я все расскажу, - кротко ответил я, поймав себя на дерзкой мысли, что, может быть, мне удасться бежать, если я смогу заставить бандитов отвести меня к золотому склепу. А главное, в склепе под водой покоится Валеркин малокалиберный пистолет, который я случайно выронил на лестнице. Судя по всему, бандиты пока не знают точно, где выход из монастырских подземелий. И у меня стал постепенно созревать план. А заодно мелькнула идея, как, между делом, обезвредить старичка-садиста.

- О спрятанных в подземелье сокровищах мы узнали неделю назад, случайно, - стал рассказывать я Палычу. - Один из моих знакомцев по имени Виктор – проектировщик, и он приезжал по делам в хахальский колхоз, который собирается строить машинно-тракторный парк. Когда все вопросы с местным начальством были улажены, Виктор зашел в местную чайную, чтобы перекусить и скоротать время до автобуса. В заведении было пусто, если не считать какого-то старика, который стоял у кассы и уговаривал буфетчицу налить ему в долг «до пензии» стакан водки. Старику было отказано, но он, не теряя надежды, сел за столик и стал чего-то ждать. Виктор заказал себе еды и пива, купил кружку пива и для старичка, который, судя по всему, сильно страдал. Старичок подсел к Виктору и жадно выпил всю кружку. Через минуту деду, кажется, полегчало, и он стал рассказывал незнакомому человеку о сельском житье-бытье. Затем дед наклонился к Виктору и шепнул, что если добрый человек купит ему стаканчик крепенькой, то дед может поведать благодетелю одну великую тайну про золото, спрятанное поблизости в развалинах монастыря.

- Ваш знакомец не называл имени стагика? - прервал меня Октябрь

- Называл. Кажется, старика зовут то ли Трофим, то ли Трифон Егорыч.

- Ох, и сука твой любимец! - сказал Палычу Октябрь. - Я не удивлюсь, если каждая собака уже знает обо всем этом.

- Продолжайте, - раздраженно перебил Октября Палыч, обращаясь ко мне.

- После стакана перцовки старик рассказал Виктору, что слухи о монастырских сокровищах давно ходят по окрестным селам, но толком никто ничего не знает. «Но у меня есть знакомый из самого Горького, - сказал старик, - который имеет на этот счет кое-какие бумаги. И если добрый человек захочет узнать про сокровища более подробно, то пущай через пару недель приезжает в деревню Красный Плес и спросит Егорыча. Я расскажу все, что знаю. Только сведения стоят дорого». – «Дорого - это сколько?» - с усмешкой спросил Виктор. «Тыща. А может, и поболее. Да я и сам знаю, где примерно надо искать», - напоследок похвастался Егорыч. Виктор с улыбкой выслушал старика, на прощание дал ему рубль на опохмелку и уехал. А затем все это он рассказал мне. Я, конечно, не больно-то поверил в мистические сокровища и вспомнил рассказ Виктора только, когда, спускаясь по Керженцу на байдарках, мы совершенно случайно обнаружили вход в подземелья. Дальше вы сами многое знаете, - продолжал я. - Мы нашли церковную кладовую с иконами и утварью, затем пробили стену в боковой ход, где меня завалило. Я выбрался из-под обвала и пошел по галерее в поисках выхода, нашел еще одно замурованное место в стене и разбил его. За стеной обнаружил склеп с гробами, а в одном из них, помеченном медным крестом, лежат сокровища. Крест я отковырял. Но открыть гроб не смог, удалось отбить только часть боковой доски, туда с трудом можно протиснуть руку. Сколько там всего, я не знаю. Главной моей задачей на тот момент было выбраться наружу и спасти свою жизнь. Я успел вытащить вот это, - я кивнул на Валеркин свитер, на котором сверкали драгоценности, - и пошел искать выход.

- Вы говорите, что переставляли гробы с места на место? А откуда в галерее взялась вода и затопила склеп?

Пришлось рассказать Палычу и о подземном водопаде. Но здесь я опять схитрил, сказав, что когда с противоположного берега увидел, что в лагере чужие люди, то вернулся в галерею и устроил потоп, чтобы больше никто не пытался найти сокровища.

- А как же вы сами рассчитывали достать драгоценности?

- Главное, что мы их нашли. Один из нас дипломированный подводник, есть и снаряжение.

Палыч встал, сделал несколько шагов к аквалангу, накрытому брезентом, и сбросил его.

- Это?

- Да, - ответил я.

- Ну, что же, - сказал Палыч, вновь усаживаясь на стул, - кажется, все складно. Как ты думаешь, Октябрь?

- Это легко пговегить, - неуверенно промолвил Октябрь. - И сделаем это пгямо сейчас. Только извини, Палыч, но с подонком Егогычем надо объясниться немедленно.

После этого Октябрь объявил Палычу, что Егорыча он малость поспрашивает, кому он еще успел рассказать о кладе. И что он не удивится, если сегодня сюда приедет кто-нибудь из официальщиков с милицией.

- Поспрашивай, поспрашивай. А вам пока снова придется вернуться в машину, - сказал мне Палыч, кивнув на грузовик с будкой. - Но ненадолго. Скоро мы пойдем и проверим правдивость вашего повествования. Если все, что вы рассказали, соответствует истине, то можете благодарить судьбу. Мы позволим вам спокойно уйти. Но имейте в виду, что исключительно из-за вас мы сейчас имеем в наличии пять трупов. Двое из них штатные сотрудники милиции. И мне придется приложить много усилий, чтобы вы остались в целости и сохранности.

После этого Палыч махнул Октябрю рукой. Октябрь подозвал Грушу, и тот вновь отвел меня в будку.

КУКУШКА КУКОВАЛА

Где-то за рекой куковала кукушка. Я вспомнил, как Саня выпытывал у кукушки, сколько ему осталось жить, и как мы смеялись, когда кукушка в ответ замолчала. Уж не ко мне ли относилось ее многозначительное молчание?

Я задумался. «Мы позволим вам спокойно уйти...» Нет, дорогой Палыч, уйти вы мне не позволите. Причем при любом исходе - найдете вы бриллианты или нет. Весь вопрос в том, сколько мне накукует эта кукушка? Только уже не лет, а часов. Ведь из-за Валеркиной подлости бандиты узнали о реальном существовании сокровищ. Теперь они из кожи вылезут, чтобы их разыскать.

Если бы сокровища продолжали оставаться в склепе, размышлял я, то тогда Палычу вообще не было бы никакого резона оставлять меня в живых. Теперь же, когда золота в подземелье нет, они меня убивать не станут. Во всяком случае до тех пор, пока не узнают, куда исчезли купеческие богатства.

Значит, в первую очередь бандиты должны узнать, есть золото в склепе или нет. Для этого они обязательно поведут меня в подземелье. А уж там я сам должен что-то придумать для своего спасения. Единственная надежда оставалась на его величество Случай. На выручку извне я не рассчитывал.

Минут через десять послышался шум мотора, подъехал УАЗ. В «обезьянник» погрузили покойного Тимоху и тела двух парней, привезенных в байдарке. Вся орава Палыча подтянулась к костру. Из кабины УАЗА достали рюкзак, в котором позванивала посуда.

«Ничего себе братство! - подумал я, наблюдая за оживившимися хлопцев. - Дорвались козлы до капусты! Еще час назад их товарищи бесславно ушли на тот свет, а хлопцам хоть бы хны!»

Джону даже и передохнуть не дали. Кто-то достал из рюкзака бутылку водки, налил ему стакан. Он не закусывая выпил и, утерев рот рукавом рубахи, стал о чем-то выспрашивать товарищей. Я не знал, о чем они говорили, внятно услышал только, как Джон говорит: «А ну, покажи его!».

Груша и Джон запрыгнули в кузов. Загремел замок, и я понял, что сейчас может быть неприятность.

- А-а-а-а! Так как насчет пальчика, которым ты обещал пошевелить, если я не буду молчать? Помнишь? Так я тебе сейчас, сука, эти пальчики обрежу! Ну-ка выйди сюда, падла, если не трусишь! - рисуясь перед дружками, орал мне захмелевший шофер.

Я не сомневался, что теперь без стычки не обойтись. Окруженный подельниками, Джон обязательно должен был продемонстрировать свое геройство на одиноком пленнике. Ну что ж, в нынешнем своем положении я теряю не много. Убить меня Палыч сейчас вряд ли кому позволит. А накопившуюся во мне злость надо была на что-то излить.

Я не вышел, а вихрем вылетел из будки и с лету врезал Джону так, что его до белизны вытертые подметки на кроссовках мелькнули и исчезли за бортом. За бортом охнули.

- В чем дело? - на шум из-за палатки вышел грозный Палыч. Джон не ожидал такого оборота событий. Он сидел около колеса и, схватившись за челюсть, словно маятник, раскачивался из стороны в сторону. Палыч махнул Груше рукой, и тот снова защелкнул меня в будке.

- В машину и вперед! - приказал Палыч Джону и вновь скрылся за палаткой.

Джон еще минуту посидел, потом, не отрывая руку от челюсти, подошел к костру.

- Здорово ты его… Еще минута, и ты бы ему накатил по первое число, - хохотнул один из хлопцев.

- Уйди, – мрачно ответил Джон. Он налил себе стакан водки и, как-то странно накренив голову, стал пить. Потом так же молча пошел к машине и сел за руль.

В УАЗ, превратившийся в катафалк, запрыгнул еще один хлопец, зачем-то взяв с собой автомат. Машина завелась и тронулась в очередной скорбный путь. Куда свозили жертв бриллиантовой мечты? Среди погибших был и Санек, главный вертухай в компании. Будь Санек жив, он бы и без советов дедка постарался применить к пленнику, то есть ко мне, специальные методы, чтобы выбить правду. Но Санька нет, а я жив. И я ломал голову, как мне перехитрить бандитов и вырваться на свободу?

Судя по тому, как дружно гремела посуда, хлопцы вовсю трапезничали. Всю компанию я видеть не мог, но по голосам чувствовалось нарастающее оживление. Самого Палыча и Октября около костра не было. Как, впрочем, не было и старика. Вскоре я услышал его дрожащий от обиды голос, доносившийся из-за палатки.

- Врет он все, врет, Октябрь Максимыч! Ну, бля буду, ни с кем я насчет подвалов не говорил!

Вероятно, Палыч не считал допрос старика соответствующим своему рангу, и дознание вел Октябрь.

- Откуда я знаю, как они узнали обо всем?! - опять услышал я голос старика. - Никакого Виктора я отродясь не видел и никто мне в столовке не наливал. Ну, сам посуди, как я буду спрашивать у буфетчицы взаймы, если вы сами, Палыч, мне денег давали? Что я из этой тыщи себе на пиво не найду?

Видимо, после этой тирады к старичку была применена мера физического внушения, так как вязь его слов стала прерывистой и всхлипывающей.

- Не говорил, ей-богу, не говорил... Палыч, скажите ему, зачем драться… Ах ты, сука! Да будь я помоложе… - тут старик благоразумно замолчал, наверное, почувствовав, что оскорблять людей в милицейских погонах себе дороже.

Вскоре появились Палыч и раскрасневшийся Октябрь. Они подошли к костру, выпав из моей зоны видимости. Не считая старика, уехавшего Джона и сопровождающего его хлопца, в команде Палыча оставалось не менее десяти человек. Расклад был явно не в мою пользу.

Кузов закачался, щелкнул замок, и дверь в будку отворилась. Тот же парень, который и запер меня здесь, сказал: «Выходи, Палыч зовет». Я спрыгнул с машины и подошел к костру. Около него на разостланном брезенте в кучу были свалены открытые и непочатые консервы, хлеб, пучки зеленого лука, копченая колбаса, куски наперченного сала и другая снедь. Тут же лежали три пустые бутылки «Андроповской». При виде этого продуктового изобилия я вспомнил, что скоро сутки, как я не ел, и есть захотелось нестерпимо.

Вероятно, угадав, что я чувствую, Палыч отломил полкруга колбасы, налил стакан водки и протянул мне. Хлопцев он отогнал от костра, и мы остались втроем.

Я выпил и закусил колбасой. Приятное тепло расползлось по телу. Солнце уже перевалило через зенит, значит, прошло два часа, а тои больше с момента моего пленения, и наши ребята, наверное, не дождавшись меня, уже добрались до какой-нибудь большой дороги и следуют в Горький.

Из-за палатки появился дедок. Весь его вид говорил, что его незаслуженно обидели. Впрочем, бить стариков, какие бы они гады не были, способны только настоящие подонки, к каковым наверняка и относился Октябрь. Хотя внешне Октябрь и не походил на закоренелого разбойника, и встреть я его где-нибудь в городе, принял бы за интеллигентного человека. Случай у бункера, когда мне пришлось покуситься на здоровье старичка, я считал оправданным: я спасал друзей - и дедка надо было вырубить.

Пока я закусывал, Октябрь о чем-то тихо переговаривался с Палычем.

- Ну, хватит, - сказал Октябрь, прерывая мою трапезу. - Сейчас будет маленькое путешествие. Надо показать, где выход из подземелья. Садитесь в лодку.

Он подозвал двух хлопцев, и мы на двух байдарках поплыли на противоположный берег. Несколько повеселевший после ужина, я повел братву к камню. Октябрь шел со мной, хлопцы следовали сзади. В руках одного из них был автомат. Я знал, что пистолет есть и у Октября. Лес здесь был густой: между толстыми высокими елями, как сорняк, стеной стоял орешник, можжевельник и какие-то колючки. Мысль о побеге даже не возникала. Парни сзади шли очень близко, так что скрыться от автоматной пули за стволами не было никакой возможности. Мы продирались через заросли минут пять-семь, пока я, наконец, интуитивно не вышел к камню.

- Выход здесь, - сказал я Октябрю, кивнув на нору.

- А ну-ка, давай пговеди гекогнасциговку! - скомандовал Октябрь автоматчику.

Парень передал оружие своему напарнику, достал из-за пояса фонарь и бойко полез в нору. Его не было несколько минут.

- Ход метров тридцать. Дальше все залито водой, - тяжело дыша, доложил он, вынырнув из-под земли.

Октябрь проинструктировал одного из хлопцев и оставил его дежурить у камня. Странно, но этот рыхлый и, на первый взгляд, меланхолический человек обладал огромной властью среди бандитов. Хлопец с готовностью достал пистолет, передернул затвор и замер на посту. Судя по ретивости бойцов, можно было догадаться, что все они с нетерпением ждут развязки всей этой истории. И развязкой могло стать обнаружение сокровищ, о которых хлопцы имели весьма отрывочные и смутные сведения. Эта захватывающая информация о золоте, пройдя через десяток голов, разгоряченных воображением и «Андроповской», наверняка трансформировалась в фантастическую картину, что под ногами у них зарыты несметные сокровища. И что если их найти, то каждому участнику экспедиции перепадет столько, что Канары, лазурное море, пальмы и стройные креолки станут повседневностью этих головорезов.

Мы вернулись к палатке. Пока Октябрь о чем-то тихо разговаривал с Палычем, я подсел к костру и принялся за недоеденную колбасу. Несмотря на бодрящее действие водки, мое волнение только усилилось. Я ждал очередного похода к золотому склепу.

Я решил, что именно там, в подземелье, я смогу предпринять действия к побегу. Можно было выбрать момент и нырнуть в спасительную галерею. Проплыть под водой двадцать пять или даже сорок метров для меня не составляло труда. Это был оптимальный путь к спасению. Тем более, что еще ранее я дезинформировал Палыча и Октября, сказав им, что длина галереи под рекой не менее ста метров.

Был и другой вариант. Под предлогом поиска золотого гроба я нахожу под водой утерянный мной пистолет и огнем пробиваю себе дорогу.

Оба варианта имели существенные недостатки. Во-первых, не известно, как бандиты организуют охрану подводной галереи. Раз уж они догадались выставить на выходе из подземелья вооруженного хлопца, то и здесь могут предпринять меры безопасности и заблокировать выход в галерею. К тому же у камня на том берегу Керженца мою голову почти гарантированно ждала пуля, так что мой побег под рекой становился невозможным или почти невозможным.

Во втором варианте было еще больше неясностей. И первый вопрос - а найду ли я пистолет? Если найду, будет ли он стрелять после того, как столько времени пролежал в воде? Сколько людей будут охранять меня? Как они будут вооружены?

Словом, придется принимать решения по обстоятельствам, решил я, больше полагаясь на удачу, чем на расчет.

Вокруг палатки наметилось оживление. Ко мне подошел Октябрь и спросил, нужно ли брать с собой акваланг и какой-нибудь другой инструмент. Я ответил, что инструмент вряд ли понадобится, а акваланг, может быть, и будет нужен, если, конечно, кто-то из присутствующих умеет им пользоваться. Палыч дал команду, и Груша, который, как я успел понять, был на посылках, сорвался с места и побежал к бункеру, где томился Серый, откинул от двери кол и выпустил пленника на свободу.

- Палыч, падлой буду, не убивал я Тимоху! - вновь загундосил Серый, с нескрываемой ненавистью глядя на меня. - Как ты мог поверить?

- Ладно, ладно. Потом разберемся, - ответил ему Палыч. - А сейчас пойдешь вниз. Ты хвастал, что моряком служил. Если потребуется, аквалангом воспользоваться сможешь?

- Я все умею, Палыч. Ты же меня знаешь.

- Ну, ну, - неопределенно пробурчал Палыч.

Серый понял, что почти реабилитирован, подошел вплотную ко мне, налил стакан водки, выпил, занюхал луком и прошипел сквозь зубы:

- Убивать я тебя буду медленно, сука. По частям разрежу.

- А не порежешься, дерьмо? - сказал я Серому, закипая. В ответ на угрозы я мгновенно выхожу из себя, подсознательно настраиваясь на удар первым, который, по моему мнению, всегда эффективнее второго.

Серый многозначительно посмотрел на меня и с недоброй улыбкой отошел к палатке. Вероятно, Палыч умышленно выпустил этого ублюдка, чтобы деморализовать меня. Я был уверен, что Палычу плевать, кто убил несчастного Тимоху. Его главная цель - найти золото, а потом он отдаст меня на растерзание кому угодно, тому же Серому…

- Ну что ж, пошли! - громко сказал Октябрь.

Серый хотел взять с собой автомат, но Октябрь сказал ему, что под землей ни с кем воевать не придется. Тогда Серый потребовал вернуть нож, отобранный у него накануне. Получив нож обратно, Серый снова многозначительно взглянул на меня и заткнул нож за пояс.

- На солнышко посмотри, идиот! - тихо сказал я Серому.

- Зачем?

- В последний раз! Может, больше и не доведется.

- Ты чего, падла?! Ты чего? - заорал Серый, хватаясь за пояс.

Из всей компании Серый представлял для меня наибольшую опасность. Надо было, чтобы он снова вышел из себя. Взбешенный человек быстрее совершит глупость. Поэтому я ему сказал:

- Понимаешь, Серый, пятеро твоих друзей еще вчера были живы-здоровы, радовались солнышку, а сейчас их куда-то отвезли и свалили, как поленья. Где гарантия, что вот эта твоя активность не последняя в жизни? Подземелья таят немало опасностей.

- Да ты че, бля, священник что ли? - снова захорохорился гундосый.

- Сегый! Ты опять с ума сходишь? - прикрикнул на него Октябрь.

Серый ничего не ответил. Он подошел к бритоголовому парню, они о чем-то переговорили, и я заметил, как бритоголовый передал Серому свой пистолет, который Серый также сунул за брючный ремень.

Под землю вместе со мной отправились шесть человек. Впереди шли Серый с бритоголовым хлопцем, которого он называл Картузом. У Картуза был Мишкин акваланг. Затем шел я, за мною следовали Октябрь с Грушей. Грушу, как выяснилось, звали Филькой. Филька нес с собой острый заступ, который мог потребоваться для земляных работ. Замыкал наш отряд молодой человек с красным, словно вареным, лицом. Его так и звали - Вареный. Он был лично проинструктирован Палычем и был готов к экстренным мерам в случае, «если турист попытается сбежать». Для демонстрации своей готовности Вареный на моих глазах проверил обойму «Макарова», загнал патрон в ствол и поставил пистолет на предохранитель.

Наверху оставались еще шесть человек, включая самого Палыча и разобиженного старика, который, насупившись, сидел в кабине ЗИЛа. Катафалк с Джоном и сопровождавшим его хлопцем еще не вернулся.

Мы по очереди спустились в галерею. Серый уверенно шел впереди, путь ему уже был знаком. Из поддерживающих средств в отряде было три фонаря, лопата, моток веревки и большой рюкзак, который нес Вареный. Судя по всему, рюкзак взяли для переноски драгоценностей.

Добрались до обвала. Выкопанная хлопцами нора дышала прохладой. Немного постояли около лаза, решая, кто полезет первый. Серый откровенно трусил, хотя вида старался не подавать. Вероятно, мои слова о солнышке запали ему в душу. Я предложил свои услуги первопроходца. Но Октябрь возложил это ответственное дело на Серого, который, в свою очередь, подтолкнул первым к норе Картуза. Картуз взял у Серого фонарь и, сопя, скрылся в норе. Через минуту за ним последовали остальные.

Наконец мы выбрались из норы с другой стороны обвала. Октябрь, самый грузный из отряда, после путешествия на четвереньках никак не мог отдышаться. Вдобавок ко всему у него погас фонарь. Он встряхнул его и легонько стукнул о кирпичную стену, но фонарь не зажигался. Октябрь выругался и велел Картузу отправляться наверх за другим фонарем, а еще лучше принести два.

- Да где ж их взять, Октябрь Максимыч?

Перед экспедицией Октябрь лично составлял длинный перечень необходимого снаряжения. В списке были оружие, разнообразный шанцевый инструмент, веревки, рюкзаки, еда, водка, а вот что касается фонарей - здесь Октябрь допустил явный промах. Он запасся шестью фонарями, полагая, что этого хватит, но три фонаря уже были утрачены, а четвертый только что погас в его руках.

- А у меня свечка есть, - сообщил Филька, - может, зажечь?

- Зажжешь на своей могиле, - глупо сострил Серый.

- Ладно! - сказал Октябрь, раздосадованный своей оплошностью. - Один фонагь спегеди, один сзади. Нам тут не газеты читать. Пошли.

Мы молча двинулись по галерее, спотыкаясь в потемках о камни. Серый каждый раз громко матюгался. Миновали ответвление в галерее, запертое металлической дверью. Октябрь, стукнув по ней кулаком, спросил:

- Что там находится?

- Представления не имею, - ответил я, - ты же видишь, она под замком.

Я впервые сказал Октябрю «ты». Мне казалось, что вежливое обращение с этими господами подходит к концу.

Добрались до места, где некогда находился столб-ловушка, похоронивший под рухнувшим сводом Санька, самого инициативного и отчаянного хлопца, и его товарища. Об этом несчастье напоминала только гора кирпича почти метр высотой, чей-то разбитый фонарик да одинокая красная кроссовка. Воспоминания об этом жутком месте были Серому неприятны, поскольку он принимал самое активное участие при поднятии наверх изуродованных тел своих товарищей. Плавающего в водяной галерее мертвого Тимоху обнаружили и подняли на поверхность последним. Серый, не останавливаясь, повел отряд дальше. Обвал миновали на четвереньках.

Мы приближались к склепу. Я вслушивался в тишину подземелья. Журчания воды уже не было слышно. Следовательно, галерея под рекой затоплена полностью, и нижние уровни галереи, вероятно, будут заполняться водой до тех пор, пока в соответствии с законом физики она не достигнет уровня реки. До решительных действий остаются считанные минуты. Я все-таки склонялся к тому, чтобы предпринять попытку пробраться под руслом на противоположный берег реки. Почему? Потому что на том конце галереи мне будет препятствовать только один вооруженный бандит. А на входе их шесть человек плюс пятеро здесь… Во всяком случае, пока пятеро.

Прежде всего надо усыпить бдительность моих конвоиров. Сначала я найду под водой пистолет, а затем медный крест от золотого гроба. Крест отбросит всякие сомнения Октября в правдивости моего рассказа о сокровищах, а значит, ему непременно захочется удостовериться в том, что золото на месте. Для этого Серому придется надевать акваланг, чтобы готовить к подъему гроб с золотом. Пока Серый будет нырять, я попробую разобраться с остальными…

Мы дошли до места, где галерея резко уходила вниз. На этот раз подземелье казалось мне даже еще более мрачным и зловещим. Вот и выступ на потолке. Я невольно взглянул на него и чуть не вздрогнул от неожиданности. На белом от извести кирпичном выступе четко вырисовывалась нацарапанная осколком кирпича вытянутая восьмерка! Это же летный знак! Совсем недавно на берегу Керженца мы с ребятами говорили про него. Я точно помнил, что ни в первое, ни во второе мое пришествие в галерею этого знака не было. Следовательно, знак появился совсем недавно и мог обозначать только одно - или Володя, или кто-то из наших ребят здесь! Они рядом и в любую минуту могут прийти на помощь! Я не один!

ПРОЩАЙ, СЕРАФИМ

Идущий первым Серый вдруг резко затормозил, так что я чуть не уткнулся в спину Картуза. Впереди была вода, в тесном проходе плавало несколько черных гробов, неизвестно как выплывших из склепа.

- Откуда гробы? – дрогнувшим голосом спросил Серый.

- Ну, не с деревенского же кладбища, - ответил я ему.

Один из гробов плавал прямо под ногами, другой лишь наполовину выдвинулся из склепа, а один заплыл под самый потолок галереи, уходящей под Керженец. Я отодвинул Серого и подошел в воде к проему. Вода доходила почти до подбородка.

- Посвети, - сказал я Серому, указывая на вход в склеп.

Серый брезгливо оттолкнул легкий гроб. Гроб проплыл мимо меня и уткнулся в другой гроб, под потолком. Серый нерешительно ступил в воду. Затем, скорее всего для смелости, поднимая волны и фонтаны брызг, направился ко мне и посветил внутрь склепа. В склепе чернела вода. Между поверхностью воды и сводчатым потолком оставалось не более метра. На воде покачивалась целая флотилия черных гробов.

- Я могу достать только крест, - сказал я Октябрю. – А для того чтобы поднять то, что вы ищете, нужен аквалангист. Но и он один не поднимет груз. Если же гроб развалится и содержимое выпадет, то я не знаю, как вы все это потом соберете. Поэтому нужна веревка, чтобы обвязать и вытащить гроб. И делать это надо быстрее, потому что вода прибывает и будет прибывать.

Октябрь засуетился. Стараясь не замочить ног, он бросил мне веревку, которую захватил при спуске в галерею. Вероятно, Октябрь был и в самом деле не в состоянии просчитать развитие событий хотя бы на полшага вперед. Веревку даже не надо было разворачивать, чтобы понять, что она слишком короткая. Если бы и впрямь пришлось вытягивать золотой гроб наверх, то ее длины хватило бы только чтобы дотянуться до гроба. Я сообщил Октябрю о своих сомнениях по поводу веревки и добавил, что на ней даже повеситься трудно.

- Насчет этого не волнуйся, мы всегда окажем посильную помощь, - сострил Октябрь, раздраженный очередной своей оплошностью. – Лучше ищи то, что обещал найти.

Картузу он приказал немедленно подниматься наверх за веревкой и по возможности раздобыть еще один фонарь. Вареного подтолкнул к воде, чтобы тот занял место Серого и светил.

- А ты, Сегый, надевай акваланг.

- Один я нырять не буду, - прогундосил Серый.

- Почему?

- Покойников боюсь.

- Не валяй ваньку, дубина. Надевай баллоны и - в воду! - уже не на шутку разозлился Октябрь. Фильке он приказал зажечь свечу и светить Серому.

Картуз отправился наверх, унося с собой один из двух фонарей. Свой фонарь Серый отдал Вареному и, передав Фильке пистолет, стал надевать акваланг. Филька зажег свечу и закрепил ее на кирпичном выступе под потолком. Чувствовалось, что подводное дело Серому и впрямь знакомо. Он открыл вентиль редуктора и, убедившись в исправности аппарата, начал закреплять акваланг, который надевался, как рюкзак. Пламя свечи колыхалось, слабо высвечивая желтые баллоны.

Я нащупал ногами лестницу, ведущую в склеп, набрал в легкие побольше воздуха и ушел под воду. Опустившись на дно склепа, стал лихорадочно шарить руками под лестницей, предположительно в том месте, где мог упасть пистолет. Искал, пока хватило сил держать дыхание, - пистолета не было. Я открыл глаза и попытался рассмотреть что-либо внизу, но, несмотря на гуляющие по поверхности и проникающие вглубь воды блики от фонаря, без маски ничего не было видно. Мешала муть и ошметки всякой дряни, плавающие перед глазами. Пришлось подняться на поверхность.

- Ну, что? - с надеждой крикнул мне Октябрь.

Эстет хренов... Он так и не решился замочить свои драгоценные, полные, как у бабы, ноги, и поэтому кричал из-за угла, где было еще сухо. Впрочем, это даже и к лучшему, подумал я.

- Потерпи. Сейчас найду. Только пусть Серый даст мне маску на минуту.

Серый, вздымая волны, подошел к проему и бросил мне маску.

- Свети в воду! - отдал я команду прожектористу Вареному, тот направил косой луч на воду над лестницей.

Я набрал воздуха и снова нырнул. В маске видимость значительно улучшилась, и тут же сквозь муть, поднятую мной, я увидел расплывшийся силуэт пистолета, который лежал на нижней ступени лестницы. Я не помнил, есть ли патрон в патроннике, и под водой передернул затвор, затем запихнул оружие за спину под джинсы. Вынырнул на поверхность, отдышался и теперь уже решил обследовать столб посередине склепа, около которого я и положил крест.

Нырнул. Плавающий по поверхности воды луч фонаря высвечивал неровности красно-коричневой кирпичной кладки с белыми швами известки. Внизу тускло блеснуло - крест. Я взял его и хотел уже было оттолкнуться от пола, чтобы подняться наверх, как что-то мягко задело затылок. Я обернулся и чуть не захлебнулся от страха, стрелой пронзившего меня с головы до пят: с расстояния не более тридцати сантиметров на меня смотрело слепое лицо ужасной мумии. В разбуженной моими движениями воде мумия казалась живой и оттого еще более страшной. Она стояла вертикально, шевелила зеленой головой, ошметки кожи плавали около ее лица. Освобожденные от одежды руки были скрещены на груди. Страшно зиял черный провал вместо глаза, желтели зубы нижней челюсти.

Это была та самая мумия, которую я лично доставал из золотого гроба, но в первое мгновение наше с ней знакомство успокаивающим фактором не послужило. Я выскочил наверх, как дельфин, и ударился головой о потолок. Расталкивая гробы, пытаясь унять невольную дрожь, поплыл к лестнице.

- Нашел? - громко спросил из галереи Октябрь.

- Нашел, нашел, - ответил я, стараясь не выдать голосом, что только что пережил один из самых ужасных моментов животного страха в своей жизни. Я выплыл в галерею и передал крест Серому, а тот уже отнес его Октябрю. Вареный безучастно стоял по шею в воде, надежно закрывая проход в галерею, уходящую под реку. Пистолет и фонарь он держал над водой. Несколько часов назад на этом самом месте и в точно такой же позе здесь стоял покойный Тимоха.

- Давай, Сегый, пговерь, есть ли там внизу ггоб? - услышал я взволнованный голос Октября. Крест и правда сыграл роль мощного катализатора бриллиантовых иллюзий Октября Максимыча.

- Так Картуз же еще не пришел, как без веревки-то? - возразил Серый, стараясь оттянуть ныряние среди гробов.

- Ничего, ты только найди ггоб, а там и Кагтуз подойдет. Давай, давай, Сегый! Не тяни вгемя. Со всеми вами гассчитаемся по полной пгоггамме. Из золотых тагелок будете кушать, – торопил Октябрь.

Серый нехотя направился к проему.

- Значит, так, Серый. Глубина здесь более двух метров, - уже немного успокоившись, инструктировал я водолаза. - Ныряй в дальний угол, там стоял штабель гробов. Многие из них всплыли, но искомый гроб по-прежнему должен быть там, так как весит не менее ста килограммов. Попробуй приподнять его. Я ныряю следом за тобой с веревкой. Ею мы обвяжем гроб, а к концу привяжем веревку, которую должен принести Картуз. Понял?

- Не командуй тут, - пробурчал Серый. - Не забывай, что за тобой должок за твое вранье. Не боишься со мной нырять?

- Не боюсь.

- Ну-ну! - неопределенно сказал Серый.

Пока Серый собирался с духом, я лихорадочно размышлял. Счет пошел на минуты. Либо я сейчас вырвусь отсюда, либо голова в кустах. Вернее, не в кустах, а в затопленном подземелье. Кто-то из наших ребят сейчас здесь. Но кто и где? И какие у него планы? Через минуту Серый обнаружит, что никакого золотого гроба нет, и тогда бандиты снова потащат меня наверх для «разбора полетов». Выражаясь военным языком, час «Ч» наступил.

Самое простое - это выхватить пистолет и расстрелять первым Вареного, так как он вооружен, а затем Серого. Потом разбираться с остальными. У Октября и Фильки тоже пистолеты. Возможно, мне и не придется стрелять в них, потому что, покончив с Вареным, я уйду под воду здесь, в склепе, и через затопленную галерею выберусь наверх. Главное препятствие сейчас для выхода на свободу – Вареный. Но у меня не было уверенности в оружии. За столько часов в воде слабые малокалиберные патроны могли отсыреть. И тогда пистолет только навредит мне. Поэтому пистолет я пока решил не доставать.

Выходит, первым надо покончить с Серым, лихорадочно соображал я, и завладеть его ножом, чтобы сразу после этого прикончить Вареного. С Серым надо разобраться незаметно. Под водой. Как? Я пока еще не решил.

Ну, с богом, мысленно сказал я себе. Нервы были на пределе. Как и всегда в минуты крайней опасности, меня охватила внутренняя дрожь, но мысли были ясные, и внешне я казался, наверное, вполне спокойным. Я стоял на лестнице, Серый в двух метрах от меня, а Вареный, просунувшись между нами, освещал склеп: в одной руке фонарь, в другой - пистолет. В воде под лестницей было тесно от плавающих гробов.

- Давай! - подтолкнул я Серого.

Тот тяжело вздохнул, надел маску, вставил в рот пластмассовый загубник, открыл вентиль регулятора подачи воздуха, махнул Вареному рукой и скрылся под водой. Я для вида размотал веревку и приготовился последовать за Серым.

И в бригаде спецназа, и в Афгане спецы учили нас приемам рукопашного боя. Как, например, сломать шею часовому одним движением кистей или убить человека первым попавшимся под руку предметом. Мы многократно тренировались на чучелах, но в жизни мне этого делать не доводилось.

- Наступит момент, и вы вспомните, что мы вас учили не зря, - говорил нам тренер, сухощавый майор, - и тогда помянете нас добрым словом.

Сейчас такой момент наступил, но ситуация осложнялась тем, что все это нужно было проделать под водой. К тому же Серый не чучело и наверняка будет сопротивляться. Но выбирать уже не приходилось.

Я дважды глубоко вдохнул и выдохнул душный воздух, насколько возможно насыщая кровь кислородом. После третьего вдоха напрягся и приготовился уйти под воду... Но тут буквально в трех метрах от меня с брызгами, шумом и протяжным нечеловеческим ревом на поверхность выпрыгнул Серый. Он махал руками и мычал. Загубник акваланга болтался на плече. Водолаз барахтался, ловил воздух широко открытым ртом, но в легких уже была вода. Его попытки вздохнуть походили на частое и тяжкое икание, а тяжелые баллоны акваланга неумолимо тянули его под воду. Значит, мелькнула мысль, страшно боявшийся покойников Серый нос к носу столкнулся с мумией, которая и меня перепугала чуть не до смерти.

- Что случилось? Что там!? - взволнованно закричал Октябрь, все еще не решаясь броситься в воду.

- Серый чего-то сбесился! - испуганно ответил Вареный и на всякий случай отпрянул от проема.

Времени раздумывать больше не было, я рванул из-за пояса пистолет, направил его в голову Вареного и нажал на курок. В «Марголине» раздался холодный жалкий щелчок. Вареный заревел и вместе с пистолетом и горящим фонарем мгновенно ушел под воду, как будто ему обрубили ноги. Я видел, как заметался под водой его фонарь, но не прошло и секунды - свет пропал. На какое-то мгновение наступила полная тишина. Мое сердце билось как сумасшедшее. Я стоял в темноте, в одной руке держа ненужную веревку, в другой - бесполезный пистолет. У нас в спецназе, конечно, был секретный в то время газовый двухствольный пистолет «Гроза», из которого человека можно пристрелить под шум падающего кленового листа, и никто не услышит выстрела. Но я никак не мог подумать, что спортивный пистолет Марголина может произвести такой эффект!

Серый уже утонул, и в наступившей тишине было слышно, как на поверхности лопаются пузыри воздуха, выходящего из-под воды. Через секунду глаза привыкли к темноте, и я стал различать слабый свет от закрепленной на стене свечи. Вдруг на том месте, где только что стоял Вареный, выплеснулся огромный султан воды и человек, угадывавшийся в этом водомете, страшно закричал:

- На землю, падлы, на землю! Стреляю!

В водяном столбе прорисовывался силуэт, который мог принадлежать только моему двоюродному брату Владимиру. Вовка, не теряя ни минуты, устремился вперед. Кто-то, вероятнее всего, Филька, замычав, бросил в него заступ. Только боксерская реакция спасла Володю: он отклонил голову, и заступ, со страшной силой просвистев мимо его уха, ударился в потолок, высек из кирпичей искры и упал в воду.

Сразу же, полыхнув яркими вспышками, раздались два хлопка. Кто-то за стеной в галерее пронзительно завизжал и раздался хриплый голос Октября:

- Лежу, лежу уже! Я лежу, не стгеляйте…

Я бросился в галерею. Через пять секунд все было кончено.

На стене дрожал огонек свечи. Октябрь лежал на холодной земле лицом вниз. Все произошло так быстро, что он даже не успел достать пистолет. Рядом, опершись спиной о стену, сидел, по-щенячьи попискивая, Филька. Кажется, он был ранен, по его лицу текла кровь. Володя зачерпнул ладонями воду, плеснул на голову Фильки. Надо лбом у хлопца обозначилась широкая черная полоса.

- Ты же, падла, чуть не убил меня своей лопатой! – укоризненно сказал он Фильке, хотя сам только что чуть не убил Фильку из своего пистолета. - Ладно! Ерунда. Касательная. Будешь жить. Может, ума только меньше будет, хотя, если ты оказался в этой компании, его у тебя и так не шибко много.

Вовка приобнял меня за плечо и прошептал:

- Сматываемся, Иван!

- Через несколько минут.

- Почему?

- Сейчас должен прибежать хлопец и принести веревку.

- Да я знаю.

- Откуда знаешь?

- Потом расскажу.

- Надо его нейтрализовать. Иначе бандиты уже через несколько минут будут знать о случившемся, и погоня неизбежна. Наверху их в общей сложности восемь рыл.

- Ого! И когда же они кончатся? - удивился Вовка.

- Володя, - сказал я, - держи веревку и свяжи этих покрепче. А я пойду встречу посыльного.

Я передал ему веревку, так кстати оказавшуюся у меня, и достал у Октября из кобуры под мышкой маленький пистолет. Пистолет был почти дамский, но калибра 7,62. У него же в кармане я нашел спички и взял коробок с собой.

Володя разрезал веревку на несколько частей и связал покорному Октябрю Максимычу сначала руки, потом ноги. Затем связанные сзади руки веревкой притянул к ногам. Из такого положения человек вряд ли может быстро освободиться. Таким же образом был связан и Филька. Он жалобно стонал и просил его перевязать, что Володя и сделал, воспользовавшись вместо бинта рукавом от милицейской рубахи Октября. Когда Вовка отрывал рукав, глаза Октября говорили, что суровый пришелец может взять и всю рубаху целиком, ему не жалко. Но я этого уже не видел, так как в это время крадучись поднимался вверх по галерее. Чтобы не разбить себе нос, я зажигал спичку, и пока она горела, продвигался на десяток шагов вперед.

Дойдя до загадочной железной двери в нише, я остановился. Отсюда до подводной галереи было метров семьдесят, а до норы, ведущей к выходу - тридцать-сорок метров. Значит, меня врасплох застать трудно, в то время как моя задача - поймать Картуза именно врасплох. Ниша в стене представляла собой более чем полуметровое углубление, укрепленное по бокам кирпичными столбами. Между дверью и столбами также была небольшая ниша, куда я легко мог втиснуться. И если не заглядывать в эту нишу специально, то можно пройти мимо, не заметив ничего подозрительного.

Картуз появился все-таки неожиданно. Сначала на стене блеснул свет фонаря, затем темная фигура, сопя, проследовала мимо. Я вышел из ниши и громко сказал:

- Стой!

Бандит остановился и сразу же поднял руки вместе с фонарем. Видно, не впервой. На плече у него висел толстый моток веревки.

- Если ты, Картуз, будешь хорошо себя вести, останешься жив. Оружие есть?

- Не-ет! - не оборачиваясь, сдавленно ответил бандит.

- Положи фонарь на землю и следуй вперед.

Картуз нагнулся, положил зажженный фонарь на землю и медленно пошел по проходу. Прихватив фонарь, я двинулся за ним. Дальше произошло то, чего я никак не мог предвидеть.

- Картуз! - неожиданно раздался сзади глухой голос. - Подожди!

Я машинально обернулся и краем глаза успел заметить отблески фонаря в конце галереи: кто-то быстро приближался к нам. В это же мгновение, получив мощный удар в лицо, я стукнулся головой о стену. Пистолет и фонарь выпали у меня из рук. Во рту я ощутил соленый привкус крови. В рассеянном свете непогасшего фонаря на меня темной лавиной наваливался Картуз и в руке его сверкал нож. Я поймал себя на мысли, что не чувствую сейчас ни страха, ни боли, один только холодный и ясный расчет владел мной. Лежа на спине, я чуть подался вперед, левой ногой резко зацепил Картуза за пятку, а другой ногой что есть силы ударил его в колено. Картуз взвыл, рухнул на пол и тут же вскочил, но и я уже был на ногах. Фонарь валялся у стены позади меня и продолжал светить в проход, высвечивая моего смертельного врага как на экране в кино. В глазах его я увидел отчаяние вкупе с бешеной решительностью. Я знал, что подобное сочетание утраивает силы человека, но и мне не хотелось глупо умирать на пороге свободы, поэтому я был уверен, что ни он, ни его нож не остановят меня.

Картуз прыгнул в мою сторону, пытаясь ударить ножом в грудь. Я отбил его руку, и он снова занял боевую позицию. Я решил, что во время очередной атаки я попытаюсь поймать его за кисть, рвануть на себя и упасть на его руку с разворотом влево. Этот прием мы отрабатывали в спортивных залах воинских частей. Даже на тренировках, когда на руку противника падали понарошку, дело нередко заканчивались вывихом руки или растяжением мышц. В данном же случае, если все получится, открытый перелом руки Картузу обеспечен.

Но бандит неожиданно сменил тактику. Он встал в боксерскую стойку и пошел на меня, пытаясь достать левой. Только вместо перчатки в правой его руке был зажат нож. Его устрашающий вид не внушал страха, а лишь придавал решительности. На всякий случай я достал из кармана гвоздь, прихваченный мною из будки, куда я был посажен под замок, и зажал его в руке. Сзади к нам кто-то неумолимо приближался. Надо было срочно заканчивать эту комедью с Картузом. Я нагнулся к земле, сделал вид, что что-то захватил в ладонь и резко выбросил руку вперед. Хлопец инстинктивно загородился рукой, я прыгнул к нему. Левую руку я выбросил под лезвие, рванул кистью, нож выпал. А правой рукой, в которой был зажат ржавый гвоздь, стремительно ударил врага в висок.

Я почувствовал, как гвоздь, пробив череп, застрял в голове. Картуз замер. В то же мгновение ладонью правой руки я схватил его за подбородок, левой - за затылок и с усилием рванул против часовой стрелки. Под моими руками хрустнуло, бандит обмяк и рухнул на пол. На все хватило трех секунд. Так вот как это делается на практике, мелькнуло в голове. Спасибо, майор, мысленно поблагодарил я своего учителя. В глубине темной галереи я увидел Володю. В руке у него был пистолет. Как ему удалось так быстро добраться сюда без фонаря и не набить себе шишек, спрашивать времени не было.

- Иван, помочь?

- Уже не надо.

В противоположном конце галереи я увидел быстро удаляющуюся фигуру человека, который, видимо, став свидетелем схватки, решил ретироваться и позвать на помощь. Человек во весь дух бежал обратно к лазу, освещая себе путь фонарем, поэтому его силуэт был отчетливо виден в проходе.

- Видит бог, что я не хотел этого, - сказал Володя. Он взял пистолет обеими руками, тщательно прицелился и выстрелил. Беглец взмахнул руками и плашмя упал на пол.

Я подобрал пистолет, Вовка взял фонарь. Прежде чем уйти, я посмотрел на Картуза. Глаза только что убитого мною человека были приоткрыты и в них застыло недоумение и мучительная боль. Картуз был вполне симпатичный, нормальный молодой парень. И зачем он связался с бандитами?

- Я же говорил - веди себя хорошо. Остался бы жить, - сказал я ему на прощанье.

- Эх, ни хрена себе! - сказал Володя, разглядывая шляпку гвоздя, торчащего из виска Картуза. - Как это ты его?

- Молотком, - ответил я. - Пошли.

И тут человек, получивший от Володи пулю и до сих пор неподвижно лежавший в проходе, зашевелился. В свете выпавшего из его рук фонаря было видно, как раненый пытается встать на четвереньки. Мы направились к нему, на всякий случай держа его на мушке. Человек повернулся к нам и с трудом сел, опершись спиной о стену. Ладонью правой руки он закрывал лицо. Его рубашка чуть ниже левой ключицы намокла от крови. Похоже, навылет, отметил я про себя.

- Что будем делать? – шепотом спросил Владимир. – Оставлять его нельзя. Если он выберется наверх, у нас могут быть серьезные проблемы.

- Не убивайте меня, я все расскажу! – с надрывом, переходя на фальцет, пропищал  раненый и вжал голову в плечи.

- Ни хрена себе! – удивился Володя. - Его еще и в плен не успели взять, а он уже готов все рассказать! Наверное, из генералов будешь, коли так за жизнь цепляешься.

Только сейчас я понял, что это был Палыч. Он повернул голову в сторону Владимира, чувствуя, что от него исходит большая опасность, и в свете фонаря я заметил тонкий шрам на его скуле, идущий от уха почти до подбородка. Где-то я уже видел такой шрам... В голове на сумасшедшей скорости прокручивались тонны информации, накопленной мною за многие годы, и я никак не мог выбраться из этого бурелома сведений, словно завяз в дебрях Тунгусского метеорита.

- Из полковников, - вдруг пропищал Палыч.

Было видно, что его самолюбие уязвлено подозрениями в слабости.

Стоп!

- Вельц... Полковник Вельц?.. – невольно вырвалось у меня.

Афган, жара, пыль, стрельба, взрывы, кровь, смерть и непреходящая боль из-за гибели молодых ребят. Эта боль не отпускает меня и сейчас, спустя восемь лет после того кошмара. Я успокаивал себя тем, что это была война. Но ведь я мог бы, следуя уставу, выполнить приказ командования и не входить в кишлак. Ну, получил бы выговор, что отделение моей роты покинуло пост. Получил бы понижение в должности. Зато все парни, которых теперь нет, были бы живы, имели семьи и были счастливы. И благодарны своему командиру роты за то, что не ввергнул их в непонятную и неоправданную бойню. Понятно, что Мурзагалиева с отделением надо было спасать. Но ведь мы и Мурзагалиева не спасли, и сами понесли потери.

Все это вновь промелькнуло в моей голове, и память затормозилась на одном стоп-кадре: полутемная палатка нашего начштаба, разгневанный полковник за столом и я. 

- Так это вы, Вельц? Я давно заметил, Палыч, что вы... ты просто до боли мне кого-то напоминаешь. Но узнал только сейчас. Ну-с, и давно ли ты, полковник, погоны на мазу поменял? – спросил я, понимая, что обращение на «вы» теперь неуместно. - И бакенбарды отрастил. Кажется, в Афгане у тебя их не было?

- Не убивайте меня, Тучин! Я вас помню, – у Палыча дрожал голос. - Я вас сразу вспомнил, но не думал, что вы меня узнаете.

- Так, может быть, ты помнишь, дерьмо, почему восемь лет назад я бил твою поганую башку о сейф? – схватил я полковника за грудь и тряхнул. Вельц застонал и откинулся к стене. - Может быть, ты помнишь, почему отделение сержанта Мурзагалиева оставило охрану палатки с наркотиками и оказалось в кишлаке? Ты помнишь, сколько в тот день погибло парней? Ты понимаешь, полковник, что не стоишь и сапога сержанта Тиханцова, который умер у меня на руках? Говори, чмо, кто и зачем послал отделение в кишлак?

- Я послал… Наркотики... Наркотики проклятые. Тучин, вы поймите, ведь я, по существу, выполнял приказ и должен был привезти наркотики в штаб армии, а затем отправить в Союз. Ваш сержант рвался доложить о приказе вам, но со мною был ваш начштаба Перов, и Мурзагалиев повиновался.

- Выходит, что Перов был в вашей же шайке? – спросил я.

- Ему хорошо платили.

- Ох, Вельц, какое же ты дерьмо! Не шлепнуть тебя – значит, принять еще один грех на душу. - Я приставил к его лбу пистолет.

Палыч застонал, обмяк, и его голова свалилась набок.

- Оставь, Иван, - сказал Володя. - Толку от его смерти ни на грош. Пошли.

Впрочем, я уже и сам как-то мгновенно успокоился. Откровения Вельца сняли с моей души тяжесть неведения. Я никогда до конца не верил в вину хорошего и честного солдата сержанта Мурзагалиева. Но до сего момента это неверие перекрывал суровый факт: но ведь ушел же! Самовольно оставил пост, ушел вместе с отделением в самоволку, погубил своих ребят и косвенно - тех, кто бросился его спасать. Теперь все встало на свои места.

Понимая, что Палыч вряд ли скоро придет в себя, мы все-таки закидали лаз валявшимися вокруг кирпичами.

- Думаю, с перебитой ключицей он его расчистить не сможет, – сказал Володя.

Оставив полковника, мы пошли обратно к золотому склепу, к связанным Октябрю и Фильке.

- Между прочим, Володя, на выходе нас ждет еще один хлопец с пистолетом.

- Да не беспокойся ты. У меня его пистолет. Думаешь, он мне его подарил?

Мы вернулись к склепу. Октябрь, стервец, уже почти что освободился от пут и только притворялся связанным. Нам было совершенно некогда разбираться с пленниками и уж тем более снова связывать их. Вовка влепил Октябрю такой апперкот, после которого тот должен бы перестать картавить. Октябрь же просто сделал вид, что умер. А может, и вправду умер?

Филька, по-прежнему связанный, с ужасом смотрел на Вовку.

- Прощай, Серафим, - сказал я ему и подтолкнул Вовку к водяной галерее.

Напротив входа в склеп около покачивающегося на воде гроба плавал спиной вверх Вареный. Чтобы освободить дорогу, Владимир толкнул гроб в проем, а Вареного немного оттащил на сухое место. Затем вошел в воду, набрал воздуха и нырнул под потолок галереи. За ним последовал я. Проходя мимо входа в склеп, я увидел в его темной глубине флотилию громоздящихся гробов. Где-то там, в чреве склепа, рядом с мумией покоился искатель сокровищ водолаз Серый. Вряд ли строители этой усыпальницы могли предположить, что через сотню-другую лет здесь найдут последний покой их далекие потомки-гробокопатели.

Ненужный фонарь я бросил в воду, нырнул под потолок и секунд сорок, задевая головой кирпичи, плыл к выходу. Володя дожидался меня на лестнице. Мы подползли к выходу, на всякий случай прислушались. Наверху пела и кричала всякая птичья тварь. Выбрались на поверхность. Из-за камня торчали ноги еще одного искателя приключений, имя которого мы так и не узнали. Жажда золота и смерть всегда ходят рядом.

Солнце уже перевалило за полдень и ярко освещало синие просторы Заволжья. С того момента, как мы спустились в галерею, прошло всего тридцать или сорок минут. После прохлады подземелья и водных процедур тело охватило приятным теплом.

Решили пробраться на берег, откуда был хорошо виден лагерь, и посмотреть, что там происходит. На поляне рядом с ЗИЛом стоял вернувшийся УАЗик, кто-то хлопотал около лежащего у входа в палатку человека. Были слышны неразборчивые команды Палыча, и несколько человек по одному зашли в палатку. Забежал туда и автоматчик, вернувшийся вместе с Джоном.

- Черт возьми! - выругался Вовка. - Надо было твоего полковника грохнуть, а тех двоих утопить. Блин, сами себе создаем проблемы.

- Удирать надо, Володя. Сейчас они штурмом будут брать подземелье, потому как не знают, что мы уже на свободе. Потом поймут, развяжут Октября с Филькой, увеличат отряд до десяти человек и начнут прочесывать лес. Расклад сильно не в нашу пользу, к тому же у них в наличии два автомата. А для нас война кончилась. Нам надо пожинать, что успели навоевать, - сказал я, имея в виду наши драгоценные мешки. - Так что бежим, друг. У нас мало времени.

И мы трусцой двинулись вниз по реке. По дороге Володя сообщил, что ребята продвинулись вниз по левому берегу реки километра на два.

- Но дальше река делает петлю и заворачивает влево, - сказал Володя. - И до самого Лыкова идет сплошная сеть стариц и болота. Поэтому мы вернулись на километр обратно. И если свернуть через лес, то по прямой до Лыкова останется не более полутора километров. Но там начинаются открытые места со множеством полян. Поэтому мы решили подождать тебя и уже вместе продолжать путь. Когда мы услышали выстрелы на берегу, я оставил ребят и пошел к тебе на помощь. Прошел почти до самого монастыря и никого в лесу не встретил. Когда выбрался на берег, увидел, как из лодки выгружают двоих хлопцев. А потом тебя выпустили из будки на грузовике. Словом, на берегу я провел часа полтора. Потом смотрю, вы переправляетесь на этот берег. Все время, пока вы были у выхода из подземелья, я находился в тридцати метрах, лежал за поваленным деревом. Муравьи, сволочи, всего меня искусали. Когда вы ушли, оставив часового, я понял, что Палыч наметил генеральный спуск в подземелье. Часового ликвидировать было несложно. Сначала я запустил пару шишек в кусты. Часовой насторожился, пошел посмотреть, что там такое в зарослях. А я в это время занял место за камнем у норы, и когда он вернулся, я его и попридушил малость. Потом проник в подземелье и на выступе потолка нарисовал тебе винт, чтобы ты понял, что не один там. Пока ты нырял за крестом, а хлопец тебе светил, я сидел в воде, спрятав голову за гроб. Эти гробы я специально вытолкал в проход, чтобы было где спрятаться. Остальное ты знаешь.

Мы миновали старицу, на берегу которой несколько часов назад разворачивались главные боевые действия. Когда перебрались на противоположный берег, Володя вдруг сказал:

- А знаешь, у нас изменения в отряде.

- То есть?

- Валерик ушел. Сначала он настаивал, чтобы мы пошли в обход Лыкова и лесами пробирались в Хахалы. А когда мы решили ждать тебя, он потребовал свою долю и сказал, что не намерен рисковать жизнью ради того, чтобы кого-то ждать.

- Дали?

- Нет, конечно. Сказали, что когда все будет позади, соберемся все вместе и подумаем, что нам делать с сокровищами. Он завозникал, говорил, что если бы он не привез инструменты, то и вообще бы ничего не нашли. После того, как Михаил в очередной раз врезал ему в ухо, Валера сказал, что не ожидал от нас такой подлости и ушел через лес в сторону Лыкова.

Я рассказал Володе о Валеркином рюкзаке и прикарманенных им драгоценностях, благодаря которым бандиты узнали, что сокровища не миф и существуют реально.

- Вот сволочь! - выругался Вовка. - Ну ладно, хрен с ним. За одного битого двух небитых дают.

- Что ты имеешь в виду?

- С нами Наташа и Лариса.

- Каким образом? - удивился я. - Ведь они же уплыли на стоянку за Лыково?

- Правильно. Уплыли. Но, помнишь, они говорили, что сегодня вечером в монастырь должна прибыть этнографическая экспедиция из университета?

- Да, помню.

- Ну, вот. Наташа и Лариса должны были соединиться с экспедицией. Они оставили в Лыково своих друзей и поплыли вверх к монастырю. Услышали стрельбу в лесу, испугались, причалили к берегу и минут пятнадцать ждали, пока пальба закончится. Пальба прекратилась, и они решили вернуться обратно. А их байдарку унесло течением. Я их встретил, когда спешил к тебе на помощь. Благо, от наших ребят я недалеко ушел, доставил девчонок под охрану Михаила с Игорем, а сам пошел к тебе.

- Дела... - искренне изумился я. - Вот как раз девчонок втягивать в это дело нельзя.

- Нельзя, - согласился Володя. - Но что же делать, раз такие обстоятельства...

Мысль, что сейчас я снова увижу Наташу, обрадовала меня - и в то же время огорчила. Огорчила потому, что не девчоночье это дело прятаться по лесам от вооруженных бандитов. Еще неизвестно, чем все это закончится. Это во-первых. А во-вторых, если судить по физиономии моего двоюродного брата Вовки, то видок у нас не для романтических встреч. Такая же трехдневная щетина сейчас и у меня. Если прибавить еще и кровоточащие ссадины и мои разбитые губы, то мы сами сейчас смахиваем на разбойников.

- Ладно, не переживай, - угадал мои мысли Володя. - Согласись, что мы не можем оставить девушек одних в лесу.

- Согласен, согласен, - рассеянно ответил я.

Мы уже прошли километра два от старицы. Подошли к реке. Володя провел меня к густым зарослям и негромко свистнул. Раздался ответный свист. Прямо как в книжках про Робин Гуда. Среди зеленой листвы появилась Мишкина физиономия. Он махнул нам рукой. Миновав заросли, мы спустились в заросшую зеленой травой яму, похожую на старую воронку от пятисотки. Ребята устроили в ней что-то наподобие бивака: принесли обломки бревен, на которых можно было сидеть. Игорь лежал на скосе, подложив под голову здоровенный рюкзак. В глубине ямы громоздилась остальная наша поклажа.

Наташа и Лариса сидели на бревне. При нашем появлении Наташа улыбнулась, и в этой улыбке были и вопрос, и тревога: парни, наверное, уже рассказали девушкам, что происходит.

- Привет, господа офицера! - чтобы как-то разрядить напряженность, весело сказал я.

- Ты где был, Иван? Мы уже три часа ждем, - проговорил Игорь, привстав с импровизированной лежанки.

- Рыбу ловил, - ответил за меня Вовка, и чтобы упредить возможный вопрос со стороны доверчивых девушек о том, какую рыбу я поймал, добавил: - Готовьтесь к походу. Скрытым маршем, тык-скыть… Десять минут на отдых и вперед. Надеюсь, девушки, вы спортсменки?

Михаил отозвал нас с Володей в сторону.

- Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но девушек пришлось посвятить в суть дела.

- Зачем?

- Пока перекладывали мешки, один из них нечаянно раскрылся. Вот и пришлось кое-что рассказать.

- Ладно, Миша, не переживай. Может быть, это и к лучшему. Давайте десять минут перекурим, затем собираемся и уходим.

Я попросил Володю посмотреть, что у меня со спиной, которая нещадно ныла. Он осторожно задрал мне футболку, посмотрел и покачал головой:

- Нда-а, брат, кажется, там нарывает. Жаль, что Мишка так легкомысленно самогон оставил в лагере. Теперь дезинфицировать нечем.

Наташа, поняв, что требуется медицинская помощь, взяла инициативу в свои руки. Достала косметичку, отыскала какой-то тюбик, содержимое которого, похоже, было на спирту, приказала мне снять изжеванную псом футболку и занялась моей спиной.

- Откуда это у вас? - спросила Наташа, глядя на мою грудь, изукрашенную шрамами и ниточками от швов.

- Издержки военной молодости, - сказал я ей.

- Вы воевали?

- Чуть-чуть.

- А знаете, мой дед тоже воевал. А из Германии привез зеркало. Это совершенное искусство. В него смотрелись фрейлины.

- Ну, войны вообще-то разные. Если бы наш разговор состоялся раньше, то я непременно привез бы какую-нибудь юрту, - пошутил я.

- Ой, извините. Я совершенно не хотела вас обидеть.

- Слабый ты человек, Иван, - подколол меня Мишка. – Поцарапался, и сразу хоть в обморок падай. То ли дело я! Пулевая рана под мышкой - и ничего. Засохла сама по себе и чувствую я себя вполне нормально.

- Ты даже умрешь не как все, - ворчливо сказал ему Игорь. - Нормальные люди от таких ранений умирают мгновенно и с именем любимой на устах. А тебя и пули не берут, и имени нет, которое бы ты мог произнести с последним вздохом.

- Есть.

- Ну, и чье бы ты имя прошептал?

- Твое.

- Это почему?

- Ты мне уже три года торчишь десятку!

- Меркантильный ты человек, - упрекнул Игорь экс-шурина. – И здесь свою выгоду поимел - будет кого перед смертью вспомнить! Так что и не жди - не отдам.

Мы засмеялись.

Обрабатывая мне спину, Наташа спросила, нет ли у нас воды. Воды не оказалось. За нею вызвался сходить Игорь. Прошел, наверное, уже час, как мы с Вовкой покинули монастырские подземелья. Пора было уходить.

Прибежал испуганный Игорь:

- Ребята, кажется, нас уже окружают!

- Е-мае! Дождались! - воскликнул Вовка. - Говори четче, кто там и чего!

- Я вышел к воде и сразу налетел на байдарку. В ней трое. Увидали меня и стали подгребать к берегу. За поворотом еще две байдарки. Это все те же хлопцы. Одного из них я точно узнал.

- А он тебя?

- Ну, наверное...

- Да, блин, когда это кончится!? - разозлился Вовка.

Девушки встревоженно смотрели на нас.

Я надел футболку и осмотрел пистолет, доставшийся мне от Октября. Все восемь патронов были на месте. В Вовкином «Макарове» оказалось пять патронов. С таким боезапасом с автоматами воевать трудно, но можно.

- Михаил, ты - главный. Забирай отряд и вперед. Мы с Володей будем следовать сзади в пределах видимости. Вперед, ребята!

Мы мчались сквозь лес, не разбирая дороги, по лицам хлестали ветви елей. Пробежали не менее шестисот метров. Хуже всех приходилось Мишке, он хромал, как на протезе. Игорь с рюкзаком на плечах и мешком в руках дышал, словно загнанная лошадь.

ОТ ВИНТА

Над головой, заходя на посадку, проревел пожарный самолет.

Все! Напрасно все-таки девчонок втравили в это дело, подумал я. И дернуло же Вовку привести их в наш лагерь!

- Я знаю, что делать, - неожиданно сказал Вовка. – За мной, ребята, не отставайте!

Володя свернул влево, в сторону аэродрома.

- Ты чего задумал? - спросил я его на бегу.

- Я точно не знаю, но попробуем.

- Чего попробуем?

- Самолет. Я никогда не летал на таких, но попробуем.

Наверное, это был лучший выход в сложившейся ситуации. Впереди показался просвет, мы выбежали на край поляны и остановились.

Поляна тянулась метров на шестьсот или даже больше. Справа у леса метрах в двухстах от нас стояла избушка лесника с высокой антенной радиосвязи и надутым оранжевым мешком на высокой жердине. Около нее виднелась вкопанная в землю цистерна. Самолетик притулился рядом с избушкой, от него в сторону леса отъезжали белые «Жигули». У самолета хлопотал какой-то человек с ведром. Оставив ведро, он направился в дом. В это время справа сзади метрах в пятидесяти от нас прозвучал выстрел. Пуля попала в дерево над моей головой. Потом пальнули еще раз. Человек у самолета, услышав выстрелы, остановился и посмотрел в нашу сторону. Вдруг прогремела очередь и сзади слева. Значит, и хлопцы с двух последних байдарок тоже вышли на огневой рубеж. Мы лежали на земле, но, вероятно, они нас уже обнаружили.

- Ладно, ребята, вы давайте отбивайтесь, а я пошел, - сказал Володя, передавая свой пистолет Мише, и сначала пополз, а потом поднялся и побежал к самолету. По нему стали стрелять с опушки справа. Выстрелы раздавались метрах в ста от нас. Володя на открытой поляне становился прекрасной мишенью, поэтому я бросил мешок и, махнув нашим рукой, чтобы лежали, пошел на звук выстрелов. Метров через шестьдесят я увидел их. Бандитов было трое, один с автоматом.

Автоматчик лежал около дерева и целился в Вовку на поляне. Я приставил свой пистолетик к дереву, выдохнул воздух, прицеливаясь, и выстрелил. Хлопец уронил голову на траву. Двое других спрятались за деревьями. Перебегая от дерева к дереву, я пошел в наступление. Они выстрелили пару раз в мою сторону, я три раза в их. От деревьев, за которыми они прятались, полетела кора и щепки. Парни бросились бежать в глубь леса. Вдогонку я послал им последние пули, но, наверное, не попал, и они благополучно скрылись.

Я подбежал к автоматчику. Хлопцу было лет тридцать-тридцать пять. Моя пуля прошила ему плечо. Он поднял голову и мутным взором уставился на меня. Я взял его автомат и отцепил сдвоенный, связанный изолентой магазин. Одна обойма была забита патронами до отказа, во второй оставалось четыре или пять патронов.

В это время со стороны самолета послышались какие-то крики. Володя, выбросив колодки из-под шасси, садился в самолет, а мужик не пускал его и тащил за футболку назад. Вовка, поняв, что мужик добровольно не отстанет, вылез из самолета и приложился к мужику кулаком. Тот упал, затем вскочил и побежал в сторону дома. Володя снова забрался в самолетик. Через несколько секунд пропеллер завертелся и взревел мотор. Самолет пробежался от домика лесника и, развернувшись, поехал к опушке, где залегли наши. Я увидел, как Вовка машет нам рукой. Оставил раненого хлопца в покое, я захватил его автомат и бросился к ребятам.

Ширококрылый самолет, подпрыгивая на кочках, подъехал к опушке и развернулся. До него нам оставалось не более двадцати метров. Схватив мешки и рюкзаки, наши побежали к самолету. Пока отряд забирался в самолет, я, одной рукой придерживая мешок на плече, с автоматом в другой, пятился к самолетику задом. С левой опушки стали стрелять. Из-за рева мотора я не слышал выстрелов, но было видно, как пули вспарывают траву около шасси и поднимают комья земли. Показались наши преследователи. Они прятались за деревьями метрах в двухстах слева от поляны. Я выпустил в их сторону длинную очередь. Подбегая к самолетику, успел заметить заплатки на его крыльях, вмятины на фюзеляже и ободранную краску на дверцах. Наверное, этот старичок побывал во многих передрягах. Внутри было четыре кресла и маленький грузовой отсек, куда я и заполз, забросив мешок и автомат.

Вовкино лицо было напряжено. Он потянул на себя какой-то рычаг. Самолетик зарычал еще сильнее и, набирая скорость, побежал к лесу.

- Закрой дверь, - прокричал мне Владимир. Я захлопнул дверцу грузового отсека, но она тут же открылась. Я хлопнул ею несколько раз. Кажется, закрылась...

- Ни фига себе, летуны. Организация серьезная, а двери не закрываются. Прямо как в Санином «Запорожце». Сядь в кресло! - сквозь нарастающий рев мотора прокричал мне Владимир.

Я как-то пролез между Мишкой, Наташей и Ларисой. Теперь на двух задних креслах мы теснились вчетвером. Игорь сидел рядом с Володей. Сзади в грузовом отсеке валялись рюкзаки и мешки с сокровищами.

- Давай, Володя! Нажимай! - прокричал я Вовке.

Стремительно приближался лес. Самолет ревел, и чувствовалось, что вот-вот он оторвется от земли. Но метров за пятьдесят до опушки Вовка резко сбросил газ, и самолетик стал тормозить, чуть не врезавшись в кусты. Вовка снова развернул его, задевая крылом ветки.

- Не взлетим! - прокричал он. - Тяжело.

- Давай, Володя, давай, дорогой, придумай что-нибудь!

Самолет остановился, новенький пропеллер продолжал вращаться золотистым полупрозрачным солнышком. Владимир выскочил из кабины, открыл дверку грузового отсека, нащупал какой-то ящик с инструментами, прикованный к полу, и стал выбрасывать оттуда всякий железный хлам. За ящиком лежал и покалеченный Мишкиной бутылкой пропеллер, который тоже полетел на землю. Но самолет стал легче не более чем на сорок-пятьдесят килограммов.

Со стороны реки на поляну выбежали человек пять наших преследователей. Автомат был только у одного из них, но этого было достаточно, чтобы справиться с нами, практически безоружными. Они цепью бежали в нашу сторону.

Володя выбросил инструмент, захлопнул дверцу и занял место пилота. Хлопцам оставалось до нас всего метров пятьсот.

- Ну, что, старик, - сказал я Вовке, - или мы сейчас взлетим в небо живыми, или туда полетят только наши души.

Неожиданно откуда-то сзади из лесу вынырнул УАЗик Джона. Успел-таки, стервец, где-то переправиться! Скорее всего в Хахалах через мост. Наш самолетик, набирая скорость, бежал теперь уже в сторону домика лесника. УАЗ погнался за нами и вскоре уже прыгал на кочках слева от самолета. Рядом с Джоном сидел горбоносый Октябрь Максимыч в грязной милицейской рубахе с оборванным рукавом. Оконное стекло автомобиля было опущено, и я увидел, что лицо у него перекошено не только от злости. Правая челюсть Октября так сильно распухла от Вовкиного апперкота, что все пропорции его благородного лица сместились. Он что-то кричал и махал Вовке пистолетом. Раздался выстрел. Пуля Октября проделала дырку в окошке грузового отсека. Вторая пуля ударила в крышу кабины.

- Ах ты, сука! - не удержавшись, заорал я и, задев кроссовками Мишку по физиономии, кувыркнулся в грузовой отсек, где среди мешков и рюкзаков валялся мой автомат. Я помнил, что первый рожок пуст, но оставалось несколько патронов во втором магазине. Выбив прикладом стекло и почти не целясь, выпустил последнюю очередь в кабину УАЗа. С десяти метров промахнуться трудно, я и не промахнулся. УАЗ резко свернул влево (хорошо, что не вправо), несколько раз перевернулся и взорвался. Но взрывная волна нас уже не достала. Мотор ревел, самолет набирал скорость, дом лесника стремительно приближался. Я протиснулся на свое место между Михаилом и Наташей. Лицо девушки было смертельно бледным. Еще бы не побледнеть! Каково беспечной туристке угодить в такую катавасию!

- Давай, Володя, давай! - ревел я.

До хлопцев оставалось двести метров, сто... Я увидел, как автоматчик встал на колено и целится в надвигающийся на него самолет. Мы пригнулись. Пули ударили в смотровое стекло, оно лопнуло в двух местах, полетели стеклянные брызги. Игорь зажмурился и закрылся рукой.

- Давай, Володя! - рычал я.

Самолет промчался мимо бандитов. Автоматчик успел отскочить, чуть не получив по башке крылом. Мотор ревел так, что, казалось, его цилиндры должны вот-вот разорваться. Вдруг тряска кончилась, земля стала медленно отодвигаться, стремительно приближались сосны. Пропеллер срубил верхушку дерева, по днищу процарапали ветви. Мы взлетали! Под крылом извивающейся голубой лентой замелькал Керженец с его золотыми пляжами и старицами. Высота была не менее пятидесяти метров. Мотор работал звонко и чисто.

- Ура-а-а! - закричал я первым, а Игорь стал обнимать Вовку. Лариса и Наташа тоже кричали «ура!». Мишка ударил Вовку по плечу и громко заявил, что теперь он верит в могучую силу авиации и в высокий профессионализм российских пилотов. Пусть даже и недоучившихся.

Самолет продолжал набирать высоту, открывалась широкая панорама поймы реки. До самого горизонта все было покрыто лесами. Зубчатые вершины дальних лесов расплывались в горячем мареве и голубоватая дымка мягко окутывала это бескрайнее зеленое море.

- Володя, надо лететь в сторону Горького. Найдем лужок поближе к железной дороге, сядем - и по домам. Для осмысления ситуации.

- Дело хорошее, только полетной карты нет.

- Не гони лошадей, - сказал летчику Михаил, - посмотри влево, Горький там.

Я тоже посмотрел через дверное окошко. И правда, вдалеке, километрах в шестидесяти-семидесяти, поднимались столбы дыма, скорее всего из заводских труб. Сам город из-за жары и марева над горизонтом был не виден. Я опять пожалел, что потерял бинокль. Мы летели вверх по течению петляющей реки на высоте примерно двухсот метров.

- Да, Володя, судя по всему Горький там, - сказал я пилоту. - Керженец течет почти строго на юг. Следовательно, Горький с левой стороны.

- Смотрите! Наша палатка! - воскликнул Игорь.

Внизу проплывала знакомая поляна с нашей палаткой на самом берегу реки. Обрамленная дремучим лесом, белыми пляжами и голубой лентой реки, сверху поляна казалась еще более красивой и загадочной. Около палатки по-прежнему стоял грузовик, рядом лежал человек.

- Вот сволочи! – перекрывая мотор, прокричал Вовка. - Они даже раненого начальника бросили!

Через минуту монастырская поляна пропала из виду. Под крыльями зарябило большое болото с редкими деревцами и множеством луж, маленьких озер и гиблых топких мест, очерченных ярко-зеленой травой.

- Держитесь, ребята, разворачиваемся! - крикнул Владимир.

Самолет стал резко ложиться на крыло. Левая сломанная дверка грузового отсека распахнулась, по полу что-то поползло, и я увидел в окошко, как, кувыркаясь в воздухе, в болотину летит автомат, а за ним наши рюкзаки и мешки.

- Стой! - закричал Михаил. - Стой, ты же дверь не запер!

- Встаю, встаю уже! - язвительно ответил Владимир. - Сейчас только на тормоз нажму.

В самолете повисла гнетущая тишина, только звонкой пчелой пел мотор. Я заглянул в грузовой отсек. Его ребристый пол был чист. Все наши рюкзаки, все мешки, которые я собственноручно набивал золотом, - все улетело в никуда! Золотой Гольфстрим сгинул в ржавом болоте.

Володя выровнял самолет, дверка прикрылась, но не защелкнулась. Я выбрался назад, питая слабую надежду, что, может, хоть один мешок каким-нибудь образом застрял и не улетел вслед за остальными. Грузовой отсек был пуст. Приоткрыл и захлопнул дверцу. Ткнул ее рукой, она снова открылась. Защелка, кажется, не работала.

- Сядь, Иван, оставь ее в покое! - прокричал мне пилот.

На всякий случай я еще раз хлопнул дверцей и пробрался на свое место. Все подавленно молчали.

Владимир вновь накренил самолет. Сделав большой круг, он пролетел над рекой, а затем над тем местом, где сгинуло наше богатство, унося с собой в трясину наши мечты. Сколько мы ни всматривались вниз, ни рюкзаков, ни мешков видно не было.

- Володя, ты заметил какой-нибудь ориентир?

- Пять сосен треугольником. Других деревьев здесь, как видите, нет. Вот в радиусе трехсот метров оно все и упало.

- Блин! Как только все успокоится, устраиваем сюда экспедицию. Все торфяники носом пропашем, но мешки найдем, – не очень уверенно сказал Мишка.

Я смотрел на огромное рыжее болото и понимал, что Мишкин план найти пропавшее золото не более чем крик души. Хотя кто знает...

Мы сидели молча. На Мишку было больно смотреть. Из жизнерадостного оптимиста он на глазах превратился в угрюмого скептика. Впрочем, мое настроение тоже резко упало. И будь в самолете парашют, я бы, ни капли не раздумывая, выпрыгнул и приступил к поискам на болоте.

- Ребята, не будем драматизировать ситуацию. Живые остались - уже великое дело! А золота на наш век хватит, - с фальшивой веселостью заявил Вовка.

- Ребята, а вы мешок, который в дупле лежал, брали? - спросил я.

Выяснилось, что никто из дупла мешок не забирал.

- Так про дупло ты не говорил, - удивился Мишка.

В суматохе я, наверное, забыл сказать, что один из мешков с золотом спрятал в дупле сломанного дерева.

- А сколько там всего?

- Не знаю, Миня, не взвешивал, но никак не меньше двадцати килограммов!

- Давай назад! - закричал Мишка, хлопнув пилота по плечу.

Все приободрились. Теперь все наши жертвы приобретали хоть какое-то оправдание.

- Я не знаю, что будут делать оставшиеся в живых хлопцы, но мне кажется, что никому из них не придет в голову копаться в дупле, - сказал я повеселевшим ребятам.

Вновь вспомнился мне обнаруженный в склепе таинственный покойник, по неведомой причине оставшийся без гроба, и мои догадки по поводу оставшегося в подземелье золота вспыхнули с новой силой. Но сейчас я ничего не стал говорить ребятам, оставив этот разговор на потом.

Мы летели уже минут двадцать пять. Кое-где среди лесов вздымались холмы, поросшие разлапистыми елями. Внизу проплывали речки, старицы и озера с молочно-голубой поверхностью. Впереди показалась ниточка железнодорожного полотна Горький-Киров. Володя снова накренил самолет, и теперь мы летели вдоль железной дороги.

- Давай, Володя, ищи какой-нибудь луг у ближайшей станции, и будем садиться, - скомандовал Михаил заметно повеселевшим после моего сообщения о спрятанном мешке с золотом голосом. - Кстати, ПВОшники нас не собьют? Ведь самолеты летают только по определенным воздушным коридорам.

- Не собьют. На такой высоте летательные аппараты сбивают разве что из ружья или бутылкой, - ответил Вовка, намекая на позавчерашний случай у костра.

Мы летели на высоте двести метров. Горький теперь был виден невооруженным глазом. До него оставалось около тридцати километров. Перед нами стояла непростая задача - посадить самолет, не привлекая особого внимания, оставить его, а самим раствориться в пестрой толпе пассажиров с ближайшей электрички. Все случившееся с нами в эти два дня казалось чем-то нереальным, словно увиденным в каком-то страшном кино или пригрезившимся в ночном кошмаре: подземные галереи, склеп, бандиты, стрельба, кровь… Удивительно, как еще живыми вышли из этой передряги.

На небе не было ни облачка, а под крылом до самого горизонта буйствовало кудрявое море заволжских лесов. Изредка попадались деревеньки, кое-где высвечивались разноцветные лоскутки колхозных полей. С высоты были видны Волга и неширокие округлые расщелины в лесу, где протекал Керженец.

- Нам надо садиться около станции «Каликино». Там полно лугов, - сказал Володя.

- Почему именно у «Каликино»? - переспросил Мишка.

- Я успел сказать механику, чтобы самолет искали около «Каликино». Зачем летунов подводить? Приедут вечером и заберут своего красавца. И все будет шито-крыто. Впрочем, им и самим нет резона поднимать шум из-за украденного самолета.

- Ну, «Каликино» так «Каликино», - сказал Мишка. - Эх, жаль, что с мешками так получилось! А то бы в ближайшие выходные можно было праздничный пикник устроить!

- А мешок в дупле? - напомнил Вовка.

- Ну, он пока еще в дупле.

- Иван, - вдруг произнес молчавший  до сих пор Игорь. – Слушай, будь другом, посмотри, что там у меня со спиной. Мешает что-то. Может, я что-то повредил себе, уж больно рюкзак был тяжелый.

Сидевший впереди меня Игорь отодвинулся от спинки кресла, пригнувшись к приборной доске. Я посмотрел на его спину. За плечами у него висел тяжелый рюкзак с красной окантовкой! Мой большой рюкзак, в котором я вынес первую партию сокровищ! Дрожащими руками я развязал его. В глаза ударили тысячи разноцветных искр. Я вынул первое, что попалось под руку, - тяжелую золотую сахарницу. Она горела на солнце пожаром и праздничные блики забегали по тесной кабине самолетика.

После секундной паузы сначала Мишка, а потом и все мы закричали «ура!» и бросились обниматься. Я сжал Наташину руку. Она не отняла ее и, как мне показалось, еще крепче прижалась ко мне.

До посадки оставалось пять минут.

КонецЪ 

:-))

 

Другие произведения автора:

А ЛЯ БЛЯ

Глазами мужчины

ПАРОДИИ И ПРОЧИЙ БРЕД