Экстремальный медовый месяц

Не успели мы с Викой ступить с трапа нашего игрушечного самолета Гольфстрим на бетон частного аэропорта Канн, как в метрах тридцати сначала увидели, потом услышали орущего и машущего руками молодого человека. Он тоже только что вышел из своего крошечного бизнес-джета Чессна.

 — Привет, Коронатус! — кричал он. Подойдя ближе, пояснил: — Не удивляйтесь, я сидел в кабине пилота и услышал ваш позывной. А мне понравилось: не сокол там, или сапсан, а венценосный орел (на латыни, Stephanoaetus coronatus) — страшный зверюга, поднимает в воздух добычу весом в пять раз больше собственного.

 

— Прости, друг, мы знакомы? — спросил я.

 Вика до сих пор не проснулась и вела себя соответствующе. Видимо воспользовавшись моим недоумением и ее апатией, парень схватил вялую ручку дамы и запечатлел «чмоки».

— Виктория, рад познакомиться, вы очаровательны, меня зовут Валера, — застрочил он скороговоркой.

Новобрачная выдернула руку из лап нахала, вытерла о штаны и буркнула «угу».

 

В тот миг крошечный аэродром оглушил рев двигателя взлетающего самолета, я думал, Боинга, но то был лишь такой же примус как наш, только взлетал совсем рядом. Пытаясь перекрыть грохот он, улыбаясь, закричал, обращаясь ко мне:

— Вообще-то да, нас познакомили в лондонскомTravellers Club, меня тогда пригласили по случаю принятия в члены клуба молодых миллионеров.

— Да, да, что-то припоминаю, — сознался я.

 

Во-первых, действительно знакомились, во-вторых, его ироничная физиономия мелькнула в русской версии журнала Форбс, ну а в-третьих, одним из наших заданий была встреча с новорусскими беглецами с целью возвращения их в комплекте с капиталами на милую родину. Когда генерал готовил нас к свадебному путешествию, он кроме прокладки маршрута под лихим названием «трансфер», не преминул загрузить нас своей традиционной «личной просьбой». Одним из пунктов программы фигурировала встреча с Валерой. Но как он сам-то вышел на нас?

 

— Всё просто, — пояснил Валера. — Как известно мы, «беглые холопы», вынуждены как-то обороняться, а единственное направление, откуда может прийти опасность — это Россия с её коррумпированной властью и вездесущими бандитами. Поэтому моя служба безопасности информирует о появлении на нашем горизонте русских, прибывающих на лимузинах или джетах. Вы, наверное, в «Карлтон»? Могу подвезти.

— Благодарю, у нас есть куда и на чём!

— Кто бы сомневался! До встречи, Юра, Вика! — махнул весьма подвижной рукой Валера и побежал в сторону стоянки автомобилей.

 

Наш Резидент-Отель оказался несколько в глубине, в километре от пляжа, зато в тихом уголке старого города. Даже море отсюда выглядело синим пятнышком, стиснутым малорослыми домами южной архитектуры. После свадебного переполоха, надоевшей суеты, хотелось попросту выспаться, хотя бы пару дней. Чем и занялись, едва успев бросить чемоданы на белый плиточный пол номера.

 

Еще одним заданием было посещение церкви Михаила Архангела. Там намечался раскол, одну из сторон которого поддерживал наш Патриарх. Мы должны передать лично в руки владыке послание и подарок. Да и где же еще отдохнуть душой, как не в храме.

 

Для нас был заказан кабриолет любимой марки Виктории. Вот он, белый Мерседес, зажатый между маломощными смешными собратьями, весь такой стремительный, с половиной тысяч лошадей под капотом, стоит себе и послушно ожидает хозяев. За руль напросилась новобрачная, я же сидел на «месте смертника», обвеваемый теплым ветерком и разглядывал окрестности. К сожалению для себя обнаружил вездесущую роскошь набережной Круазетт, мелькающие вывески роскошных бутиков, обилие тропической зелени, ухоженные пляжи с ласковой голубой волной и огромные потоки автомобилей, в основном, класса люкс.

 

Нас с рычанием обгоняли ядовито-желтые Ламборджини, синие Мазератти, красные Порше с высокомерными мажорами за рулем, я видел, как вмиг проснувшаяся Вика, начинает вибрировать от желания вдавить железку акселератора в днище авто, я тихонько похлопывал по округлой коленке, шепча: «спокойно, милая, спокойно» — и водитель, смущенно улыбаясь, размякала. Проезжая мимо Дворца фестивалей, обнаружили рекламу знаменитого на весь мир кинофестиваля — и это многое объяснило.

 

Однако, мы едем по бульвару Александра Третьего. Здесь потише, народу гораздо меньше, вон и детишки в прохладной тени парка летают на качелях, с визгом съезжают с полированного языка горки. Среди французских «бьен!», «шарман!», «пасс, Жюли!», слышны вкрапления «ура!», «здорово!», «еще хочу!», «Машка, пусти!». Мимо нас проплывает «Театр Александр III», выглядывает из кустарника похожая на виллу олигарха «Гостиница Александр III» — на удивление маленькие, не соответствующие богатырским габаритам царя, а тут вывеска медицинского центра «Катя» — опять же что-то родное, доброе. Среди лавра, пальм и густой платановой листвы белеет часовня основательницы русского Александринского квартала Канна — Александры Скрипицыной — крошечный шедевр, с куполом и колоннами. Когда-то этот городок назывался Русской Францией, здесь всё строилось и наполнялось соотечественниками, в основном, конечно, знатью.

 

Наконец, вот она, красавица наша — церковь Михаила Архангела. Легкая, небесная, с голубыми луковками куполов, солнечным резным фасадом, парящим шатром колокольни на тонких колоннах. Выбрались из автомобиля, вдохнули сладкий аромат тропических цветов, расслышали стрекот цикад, жужжание пчел и робкие посвистывания птиц — в наступившей тишине нас укутал покой, словно блаженная вечность слетела с небес и коснулась ангельским крылом. Не хотелось двигаться, а только стоять, замерев, и проживать летящий, плывущий миг вечности. Однако, нужно идти и что-то делать… Ах, да, вручить петицию и патриарший дар.

 

Входим в светлые покои храма — здесь всё белое, просторное, выгнутое ввысь. А ведь, глядя снаружи не скажешь, какой тут простор, там вовне, всё храмовое пространство кажется небольшим, скромным. Подошли с Викой к порталу, обрамляющему царские врата, навстречу выходит молодой мужчина в стихаре, видимо чтец. Говорит, что владыка срочно улетел к американскому Патриарху, в храме он один. Что делать, звоню академику, спрашиваю можно ли отдать патриаршее послание чтецу. Вручаю пакет с сургучными печатями, он с поклоном и целованием принимает, как святыню, уносит в алтарь. Остались одни, постояли в наступившей тишине, из алтаря послышалось напевное чтение Псалтыри, узнали 50-й псалом Давида, на словах «воздаждь ми радость спасения Твоего и Духом Владычним утверди мя» меня, как всегда, пронзила невидимая молния «радости спасения», ослепила, обрадовала и позвала в неведомое блаженство.

 

Быть может, только ради этих кратких мгновений великого Божественного Касания нас с Викторией и занесло в этот уголок Русского мира на Французской земле, подумал я и оглянулся на Вику. Она, видимо, тоже переживала нечто подобное, меня окатила нежная светлая любовь к этой девочке, молодой женщине, столько всего пережившей, но кажется, воскресающей к новой жизни, очень хочется надеяться, прекрасной, небеспечальной, небеспечной, но все-таки прекрасной уже своим стремлением к Божественному совершенству.

 

Сзади нас, в дальнем углу храма произошло странное шевеление, от размытой тени отделилась фигура мужчины, и я вздохнул — Валера с улыбкой до ушей подошел к нам. Вика спрятала руки за спину и нахмурилась, я не без усилия, троекратно коснулся скулой его надушенного лица со словами «Милость и истина сретостеся; правда и мир облобызастася…», на что брат ответил неожиданно: «…истина от земли возсия и правда с небесе приниче», — и мы втроем тихонько рассмеялись, всё нормально, свой парень…

— Я ведь зачем вас побеспокоил в этом святом месте, — как бы извиняясь произнес полушепотом Валера. — Пойдемте со мной, я вам кое-что покажу.

 

Мы вышли из храма, обошли его справа и среди густого кустарника обнаружили черные ворота с крестами. Валера открыл, со скрипом распахнул тяжелые створки, включил свет, и мы вошли в полуподвальное помещение, в атмосфере которого устоялся аромат ладана и свечного воска. Он подвел нас к белому мраморному саркофагу в окружении военных знамен, с литыми лавровыми листьями по бокам. Края двух знамен вместе с огромной георгиевской лентой осеняли изголовье саркофага. Здесь же стоял большой подсвечник с тремя горящими свечами, на горизонтальной плите возлежали Библия, потемневшие иконы, кресты.

 

— Здесь лежат Великий князь Николай Николаевич и его супруга во втором браке принцесса Черногории Стана Петрович-Негош, известная как Анастасия Николаевна, герцогиня Лейхтенбергская и русская Великая княгиня, — зачитывал с листа Валера. — В первом браке Стана была замужем за герцогом Георгием Максимилиановичем Лейхтенбергским, от него родился у Станы сын Сергей Георгиевич. В официальном браке он не состоял. Когда после революции вместе с императорской фамилией обустроился в Риме, там он возглавлял Гоголевскую библиотеку. Там же повстречался с племянницей дипломата Фабрицио Аполонни-Гетти, который был страстным библиофилом. У них с племянницей был краткосрочный роман, родился сын Сергей, о котором отец ничего не знал.

 

Узнал позже, чисто случайно, через общих знакомых и стал помогать мальчику и его матери, и даже выправил сыну документы, согласно которым Сергей-младший является потомком герцога Лейхтенбергского, а по матери он официально был графом Алуффи-Пентини. Скорей всего, документы купил, тогда в Италии это было возможно. Имея на руках такие бумаги, мать позаботилась женить его на обедневшей аристократке, но брак был бездетным.

 

А тут и Сергей-младший «заболел» ностальгией по России. Приехал он в Москву, от Интуриста прикрепили к нему переводчицу, девушку необычайной красоты. Граф Сергей Алуффи-Пентини влюбился в переводчицу, примерно так же страстно как раньше его отец, и у них случился роман. Девушка забеременела, а делать аборт по требованию офицера госбезопасности отказалась. Видимо, надеялась, что граф когда-нибудь узнает о сыне и обеспечит его будущее.

 

За своё упрямство девушка лишилась престижной работы, а чтобы замять скандал и не потерять должность самому, офицер заставил выйти замуж за красавца-передовика производства, пока беременность была на ранней стадии, он же устроил ее на работу в детский сад, он же обеспечил семью жильем.

 

— И зачем ты всё это рассказываешь? — спросил я, чувствуя, как холодная змея заползает прямо в мое сердце. Ответ мне был почти известен.

— А затем, дорогой Юра, — устало произнес осипшим голосом Валера, — что в этом саркофаге покоится твоя прабабушка. А отец твой, граф Сергей Алуффи-Пентини, потомок герцога Лейхтенбергского, тебе, как единственному наследнику отписал солидное состояние, в основном, в виде замков, вилл и столичных апартаментов. Так же выправил необходимые бумаги, удостоверяющие твое аристократическое происхождение. Думаешь, если бы этого не было, тебя пустили бы в закрытый Travellers Club, где мы с тобой познакомились! Думаешь, бегал бы за тобой как мальчишка престарелый академик!

 

— Пустили бы! Бегал бы! Слушай, Валера, откуда ты всё это знаешь? — только и нашел я, что спросить. — И зачем тебе это?

— А знать то, что необходимо, и нюхом чувствовать, что дает прибыль, — это моя работа. Я этим свои миллионы зарабатываю. Сейчас информационный бизнес становится приоритетом развития всего человечества.

— И сколько же я тебе должен за твою информацию о моих корнях? …Век бы их не знать, эту вашу знать…

 

— Мне денег, Юра, от тебя не нужно. Это я так, в качестве презента. Про мой нюх помнишь? Так сей подлый проныра подсказывает, что за такими парнями как ты, дорогой друг, будущее. И я, клоун придурковатый, хочу быть с тобой в одной команде. Помнишь, как заканчивается самый лучший сценарий мирового кинематографа?

— Ты имеешь в виду «Касабланку»?

— Да, да! Вот эти слова: «…думаю, это начало прекрасной дружбы!» Так что поклонись своей прабабушке, и пойдемте отдыхать! Мы это заслужили.

 

Я согласно кивнул. Вика долго смотрела на меня в упор, перебирая губами, подбирая слова помягче. Валера самодовольно улыбался, закипая очередным всплеском энергии. Наконец, мы очнулись, перекрестились и вышли из склепа на залитый солнцем двор, утопающий в томной лазури райского сада.

 

2

 

После фестивального просмотра «Сломанных цветов» Джармуша Валера пригласил нас на яхту, под девизом «Очень кушать хочется!» Поначалу-то, как положено, яхтсмен познакомил гостей с «Принцессой» — так назывался класс и собственное имя судна, дальше посыпались цифры: 1700 лошадиных сил, скорость 37 узлов, вместимость 15 человек, 3 спальни, библиотека, кухня, 2 палубы, душ, плита, морозилка.

 

И да, мы сидели на кормовой палубе, ужинали, обсуждали фильм и любовались звездами. Пока ожидали официанта с заказом из ресторана, мы с Валерой доедали запасы из холодильника — сыр с плесенью, окаменевшая колбаса, сухари, вино, маринованные оливки с креветками, от чего дамы, поморщив носики, воздержались. Наконец, официант заехал прямо на пирс на минивэне, бегом вынес и расставил по огромному столу на палубе десяток подносов, накрытых серебристыми полусферами, два ведра с шампанским во льду, выхватил из рук заказчика хрустящие бумажки, сел в авто и уехал — тут и пошел пир горой. Чтобы не разжигать зависти прижимистых аборигенов, Валера отогнал судно к горизонту, но и здесь нас окружили белые кораблики, правда уже с русскоязычными гостями на борту.

 

На яхте кроме нас оказалась дама, которую нам представили следующим образом:

— Моя снежная Снежана, холодная как лед в ведре с шампусиком. Впрочем, внимание обращать на нее не обязательно, хочет, пусть сидит, она ест и пьет мало, так что ненакладно.

 

Наш моряк порылся на складе музыки, выбрал субтропического Демиса Руссоса, включил не особенно громко, но и за это получил от соседей-яхтсменов благодарные аплодисменты — нигде от этих «новых русских» не спрячешься. Я всё ожидал подходящего случая, чтобы поговорить с Валерой о главном, но нас отвлекало то одно, то другое, в результате мы все быстро захмелели.

 

Наши дамы спустились в каюту «пошушукаться», прихватив со стола миску устриц и початую ёмкость с белым вином. Я проводил их подозрительным взглядом, помня признание Виктории о том, что от вина она дуреет, а от водки трезвеет. Дверь не закрыли, чтобы «не зажариться от духоты». Валера предлагал план будущего «ментального погрома» — «Севильский цирюльник» Россини в Миланском Ла Скала с прекрасной меццо-сопрано Изабель Леонард, фестиваль Оззи Осборна, только что выписанного из наркологии, концерт Пинк Флойд, гонки на суперкарах, мотоциклах и лошадях, прыжки с парашютом…

 

В это время из каюты стали доноситься реплики на повышенных тонах:

— Это Джармуш — дедуля нафталиновый! — восклицала Вика. — Да каждый его фильм — шедевр! Сегодняшние «Сломанные цветы» с Мюрреем и Шэрон Стоун — это вообще улёт! Я половину фильма проревела!

— Нашла над кем реветь! Да твоя Шэрка Стоуниха — старая лошадь!

— Да сама ты лошадь деревенская! — вопила Вика.

 

Раскрасневшаяся новобрачная выскочила из каюты, неверным шагом подошла к нашему культурному столу и прошипела:

— Валерка, у тебя дуэльные пистолеты есть?

— Из дуэльного оружия только веники, — невозмутимо ответил хозяин.

— Тогда!.. Тогда я твою мочалку в море замочу!

 

— Это можно, — сказал Валера, подошел к двери каюты и громко выпалил: — Снежана, надень самое лучшее платье, нацепи брюлики — и ныряй в воду. До берега сама доплывешь. Ты мне больше не нужна.

— Ой, Валерчик, лапушка, я ш не хотела! — донесся плаксивый голос из каюты как из подвала. — Ну, поспорили девчонки трошки, шо такого!

 

— Одевайся и ныряй! — не унимался олигарх. Вика стояла, вцепившись в столешницу и ликовала. Я ошеломленно молчал, привычно тестируя испытуемого в шоковой ситуации. Валера, не дождавшись реакции на свою команду, спустился в каюту, вывел девушку, ловко швырнул за борт и запел: — И за бооорт её бросааает в набежавшую волну! — Из соседних плавсредств раздались аплодисменты и вопли «Браво! Бис!» А бордовый пузан с золотой цепью на бычьей шее крикнул со своего трехэтажного катера, указывая на троих «морячек» в серебристых платьях с декольте до пупа: «Слышь, гражданин Разин, у меня тут еще «княжны» про запас имеются, можешь и их за борт бросить!»

— Мне бы со своей успеть разобраться, до появления полиции, — проворчал и.о. Стеньки Разина.

 

— Ну хоть довези до берега! — взмолилась Снежана, взбивая пену в пучине вод. — Я же утонуть могу!

— Ладно, заползай на борт, лестница на корме, — сжалился деспот. — И чтобы я тебя больше не видел и не слышал! Чтобы сидела на кухне, как мышь, и рта своего больше не открывала! — Когда мокрая девушка появилась на корме, он рыкнул: — Брысь отсюда! Будет она моих гостей кошмарить! Брысь, я сказал!

 

— Думаю и нашей Виктории пора на боковую, — сказал я и повел буйную новобрачную в гостевую каюту.

— Ты тоже прости меня, Юуурик-ик, — канючила она, — я больше не буууду-ду-ду.

— А тебе никто и не позволит. Всё, на горшок и спать! А то, видишь, какие у нас, у морских волков, крутые приёмы воспитания!

— Спасибо, дорогой, что за борт не выбросил.

— Обращайся, при случае. Может я тебя еще раз не выброшу.

— Какая ты у меня лааапочка! Я тебя так люблю-блю-блю…хрю-хрю…

 

Утром по запаху кофе нашел кухню. Снежана в траурном черном платье, черных колготах и потеках на лице, увидев меня, шмыгнула в подсобку с кастрюлями и затаилась. Я соорудил легкий завтрак из сливочного торта, взбитых сливок и йогурта, прихватил с собой полный кофейник и всё это на серебряном подносе принес новобрачной, в постель. Она учуяла аромат крепкого кофе, поднялась, застонала, видимо вспомнив вчерашние приключения, отведя глаза, выпила залпом чашку кофе и только после этих манипуляций прошептала:

 

— Ну и что? Подумаешь! И не надо мне тут мораль читать!

— Да я и не собирался. Тортик будешь?

— Конечно! Что же мне после вчерашнего и торта нельзя, что ли!

— Можно, и даже нужно. По-моему, кроме устриц ты вчера ничего так и не съела.

— Слушай, а скажи, какая это гадость! Сопливые, скользкие, дорогущие! Фу! — с набитым ртом возмущалась она. — Нет, а эта, как её, хуторянка гуляйпольская — нет, ты слышал? Она Джармушечку с Мюррейчиком и Шэроночкой нафталином обозвала!

 

— А что, тебе на самом деле, «Сломанные цветы» понравились?

— Да брось ты, банальная тоскливая тягомотина. Плакала я беззвучно и бесслёзно, именно из-за разочарования.

— Зачем же на девчонку напала?

— С детства ненавижу продажных дешевок, — скривилась она, будто ей предложили еще дюжину устриц, — особенно когда они пытаются умничать. — Агрессивно шмыгнув носиком, новобрачная по-кошачьи фыркнула и зашипела: — Я вот сейчас кофейку вмажу, каааак приму душ, каааак накрашусь — и пойду с ней стреляться!

— На вениках? — напомнил ей фразу яхтсмена.

 

— Ах, ну да, у него даже пистолей нет. Слушай, что это за пиратское судно без оружия! Давай ему пушку подарим! Нет, пожалуй, не будем, а то он из пушки и по нам может…

— Этот мооожет! — подтвердил я.

— Слушай, Юрчик, — вспомнила она еще кое-что, — я вот с тобой говорю, провоцирую как обычно, и не понимаю, а что это он у меня такой тактичный и обходительный? А сейчас вспомнила — ты же теперь у нас граф, ёлки-палки! Ты же теперь, это самое, ваше сиятельство! Во я влипла!

— Да брось ты, — улыбнулся я, шмыгнув носом, по-пролетарски. — Зачем нам с тобой титулы и замки с виллами?

 

— Нам-то может и ни к чему… — Она задумчиво потерла нос рукой, давеча целованной олигархом. — Только сдается мне, что нашему верховному руководству это очень даже пригодится. Например, для создания легенды, в случае нелегального задания. Ну, в развед… это самое, в нашем информационном бизнесе! Представляешь, как это удобно графину с графинкой, провезти сквозь границы тонны две-три этого… солидола… нет, тринитротолуола — и шарахнуть какой-нибудь супостатский пентагоний! Может даже медаль вручат, может даже посмертно. А дальше, как у классика: «Плывут пароходы — привет Графину! Пролетают летчики — привет Графинчикам! Пробегут паровозы — привет Их сиятельствам! А пройдут пионеры — салют нам-вам-им!» — и ручкой наискосок вот эдак, — Вика изобразила пионерское приветствие. — Скажи, красиво!

 

— Ладно, Викуля-красотуля, хватит хулиганить, пора вернуться к активному отдыху в нашем медовом путешествии. И давай так, чтобы попроще, как у людей, как у любезных сердцу пролетариев.

 

Следующий рабоче-отпускной день решили провести на обычном муниципальном пляже. Просто поплавать, позагорать, поесть мороженого. Но тут нас ожидало разочарование: там и тут группами и соло валялись бомжи, хиппи, просто пьяные и обкуренные субъекты, съехавшиеся на фестиваль со всех богемных европейских притонов. Песок пляжа был пропитан мочой, попадались и горки отходов жизнедеятельности, слегка присыпанные песочком. Вику передернуло, меня тоже…

 

И в ту минуту, как знал, как предполагал — появился Валера в белоснежном костюме, улыбающийся, благоухающий, только золотой фиксы на клыке не хватает.

— Предлагаю пойти на пляж моего «Карлтона», там все-таки почище.

 

И дальше всё по олигархическому графскому сценарию. Во избежание обгорания под жарким солнцем, мы разместились под кислотно-лимонными тентами на полумягких матах на ножках. Виктория обозрела окружающих толстяков с фужерами мартини в потных руках, убедилась в отсутствии конкуренции и предалась приятному отдыху. Рядом с Валерой на топчане возлегала загорелая красавица, с которой он щебетал по-французски. На вопрос, не утопил ли он Снежану, ответил, нет, пожалел, дал денег и отправил в родные херсонские степи: где уродилась, там и сгодилась. А тощенькая фурия, что загорает рядышком, из обычного бизнес-эскорта, из местных офранцузившихся ростовчанок, эмигрантка в третьем поколении, основной задачей которой является углубление разговорного французского, коль уж ему приходится частенько бывать на Лазурном берегу.

 

Правда, случилось и на карлтоновском культурном пляже небольшое приключение. Мимо нас, обнаженных до тончайших плавок, лоснящихся от крема для загара, проходил лысый усталый голливудский китаец Джон Ву, малорослый, кривоногий, совсем не похожий на своих актеров-суперменов, которых он безжалостно резал, расстреливал, взрывал пачками на съемках собственных триллеров. Видимо удрал от жюри, надоело ему там всё — а тут мы, такие медовые и молодые, особенно Вика — девушка была в тот день в ударе. Засмотрелся он на Викторию, остановился и принялся усиленно неприлично улыбаться. Новобрачная приподняла черные очки, взмахнула рукой и выкрикнула команду, которую обычно подают боевой собаке: «Джон! Фу!», тут еще мы с Валерой приподнялись и угрожающе напрягли мышцы плечевого пояса — лысый китаец, не дождавшийся восторгов, обиделся и поспешил ретироваться.

 

Но и это не всё! В окружении шикарных мужчин мимо нас проходила Сальма Хайек в красном купальнике, тоже остановилась и долгим взглядом обуяла нас с Валерой. Передо мной пронеслись героические образы её киногероинь, я привстал, чисто из вежливости — и получил сумкой по животу. Сальма, известная феминистка, одобрительно улыбнулась Вике и походкой цапли по трясине удалилась, красивая, загорелая и недоступная. Самое обидное, что сумка, которая влетела мне в живот, купленная за полчаса до этих трагических событий по цене автомобиля бизнес-класса, от какого-то Гуччи, с крутой кручи, была точь-в-точь как огромная хозяйственная сумка, с которой мы с отцом ходили на рынок за картошкой. Что характерно, Валерина эскортная ростовчанка от возмездия сумкой по ублажаемому телу заказчика воздержалась, что указывало на отсутствие признаков любви, которая у нас с Викой расцветала буйным цветом, что в свою очередь нравилось мне с каждым днем все больше и больше.

 

Во избежание новых инцидентов с побоями, я перевернулся на живот и стал читать бестселлер Карлоса Сафона «Тень ветра», который хвалили, но мне только сейчас удалось до него добраться. Одолев книгу за полтора часа, я предложил сообществу посетить Барселону, благо она тут рядом, буквально в паре часов на скоростной яхте, особенно учитывая её 1700 лошадиных сил и уж больно смачное описание автора одного из самых красивых и необычных европейских городов.

 

— Без проблем! — сходу ответил Валера, подняв руку, щелкнул пальцами. К нам с полупоклоном подошел странный человек в темно-синем костюме, получил команду подготовить яхту к круизной гонке, кивнул и растворился в жарком мареве. — Мой помощник, — пояснил член элитного клуба путешественников, иронично улыбнулся и спросил: — В твоей библиотеке случайно книжек Мураками нет? А то бы смотались в Японию, он тоже смачно пишет.

 

— Нет, в Японию не хочу, — закапризничал я. — Не нравится ковыряться палочками в сырой рыбе в перебродившей соевой бурде. Все-таки каталонцы пользуются привычными вилкой и ложкой, а рыбу едят термически обработанную, чтобы глистов не подцепить. Да и Мураками, насколько мне известно, предпочитает проживать в Лондоне, любуясь родиной издалека.

— Согласен, — кивнул Валера, уронив капли пота на грудь. — Снимаемся с якоря, мой старпом наверняка уже все приготовил, он у меня шустрый.

 

3

Конечно, глиссировать в белоснежной пене на скоростном катере — занятие увлекательное. На каждой высокой волне, лодка выпрыгивала из воды и летела по воздуху, приводняясь с легким ударом днищем по упругой воде — Вика с непривычки взвизгивала, я вздрагивал, клацая зубами, яхтсмен с ростовчанкой сохраняли на физиономиях покерное бесстрастие.

 

Я вспомнил, что мы с Валерой так и не поговорили о его делах, спросил:

— Нельзя ли нам посидеть в каюте, а штурвал передать старпому?

— Ну что ты, Юра! Да я только ради скоростного экстрима и купил эту лоханку. Да ты хоть минуту посиди за рулем, сам всё поймешь.

Я выдержал минуты три — остерегался, что на форсаже улечу в горячие синие небеса, или сердце разорвет грудную клетку и покинет хозяина, в том же направлении. Ощущения оказались выше среднего, одно слово — восторг, причем тот самый, о котором рычал Высоцкий: «чую с гибельным восторрргом, пропадаю, прррропадаю-уууу!»

 

— Кэп, — обратился я к Валере, — раз уж мы летим в Барселону Карлоса Сафона, давай пригласим туда и нашего Ивана Павловича. Он писатель, который называет себя «летописец», ему тоже это может быть полезным.

— Без проблем! — крикнул он, перекрывая рёв двигателя, подозвал «старпома»: — Человек! Летописца Юры доставить в Барселону Сафона первым же рейсом. — Я выдал исходные данные, «Человек» кивнул и спустился в каюту исполнять команду.

 

А Барселона оказалась именно такой, какой я и ожидал увидеть, а не такой, как ее описывал в книге Сафон. Широкие площади, просторная набережная с пальмами, дома в мавританском, романском стиле, вперемежку с готикой, модерном, похожие на дворцы или замки, и конечно удивительные и необычные сооружения Гауди, презирающие каноны архитектуры, напоминающие нечто среднее между стартовыми сооружениями космодрома и оплавленными толстыми ажурными свечами.

 

На огромной площади Каталонии меж двух фонтанов нас ожидал Иван Павлович, с рожком мороженого в руке, темных очках, в белых брюках и черной футболке. Чтобы поместить его в автомобиль, пришлось старпому с ростовчанкой остаться на судне. Я его позвал в автомобиль на четыре человека, он выбросил мороженое в урну, сел на переднее сиденье, вытер руки платком, исполнил ритуал рукопожатия.

— Как это у вас, у любимчиков, всё так просто получается! — сказал Иван, обозревая автомобиль, нас и окружающее пальмово-фонтанное пространство.

— Так ведь, это же так просто! — сказал я, хлопнув его по влажному плечу.

 

Оказывается, он успел поймать такси, проехать по туристическим местам, поэтому нам ничего не мешало погрузиться с головой в Барселону, описанную Сафоном в романе «Тень ветра».

 

Сперва, взобрались на гору Монтжуик, где веками стоит крепость, в которой находилась тюрьма — это в ней пытали паяльной лампой Фермина де Торрес, друга юного Даниэла. Отсюда открылась широкая панорама города, обласканного солнцем и голубой морской волной. Вика с восторженным повизгиванием показывала пальчиком, то на мексиканскую агаву, то на финиковую пальму, то на седую оливу, стройный кипарис, разлапистое пробковое дерево, а рядом с кустарником в плотно облегающих фиолетовых цветах предложила остановиться и погулять повнимательней.

 

— Жэншчина, слушай, да!, — прошипел я сурово, — мы сюда не цветочки нюхать приехали, да!, а отделять гармонию от хаоса в мировом литературном пространстве, да!

— Вы поезжайте отделять, а меня, товарищ комиссар, оставьте здесь, пусть я умру в этой красотище!

— Ну уж нет! — Рубанул я рукой по-комиссарски. — Умирать нужно за Веру, Царя и Отечество, а не за цветочное убранство на европейском кладбище. Ну да, и на кладбище бывает красиво, но тут из могил выползают модные зомби и… как там у Иоанна в Откровении: носят имя, будто живы, а на самом деле мертвы. …И крадутся, потрясая конечностями с отваливающимся гниющим мясом и пугают маленьких доверчивых девочек, и обольщают мертвенной красотой, утаскивая в разверстые могилы.

— Ой, ну ладно, поедемте, раз так, — пропищала новобрачная, скривив симпатичную мордашку, — никогда зомби не нравились.

 

— Юра, а можно я запишу твои глаголы, «жгущие сердца людей», — пробубнил Иван Павлович, открыв блокнот.

— Во, видите! — показал я на заскучавшую Вику. — Как временная красота мира сего действует на неокрепшие умы молодежи! А ведь глядя на такие места Барселоны, залитые солнцем и зеленью, модный нуар «Тени…» представляется несколько надуманным, — продолжил я вещание. — Понимаю, что это модно, допускаю, что и здесь бывают серые дождливые дни, но, чтобы, как у Сафона, один природный мрак и ужас — это слишком.

 

— Погоди, мы еще не побывали в средневековой части города, где и происходят основные события романа, — резонно заметил Иван. — И не забывай, что в романе описываются бедные, запуганные, страдающие люди, а мрачный пейзаж должен подчеркивать их незавидный статус.

 

Остановились на минуту на площади Плаза Реаль — здесь стоял дом, в котором жил преуспевающий букинист Густаво Барсело, где юный Даниэль познакомился с Кларой и, став свидетелем неприличной сцены, надолго разочаровался в женщинах. Дальше пришлось оставить автомобиль и пойти пешком — улицы в средневековой части города были узкими и напоминали ущелья. Вот здесь, на улочке Арк дель Театр находился вход на Кладбище забытых книг, где десятилетний мальчик Даниэль выбрал себе книгу таинственного автора.

— Но как это описал наш гениальный автор! — воскликнул я, открывая книгу и зачитывая отрывок:

 

«В полусвете мы смотрели друг на друга, пытаясь найти слова, которых не существовало. Тогда я впервые понял, что отец стареет и что его затуманенные и опустошенные глаза смотрят только назад. Он потянулся к занавеске и впустил в комнату тихий утренний свет.

– Давай, Даниель, одевайся. Я должен тебе кое-что показать.

– Сейчас? В пять утра?

– Некоторые вещи видны только в сумерках, – произнес отец, улыбаясь мягкой, загадочной улыбкой, которую, возможно, позаимствовал из какой-нибудь книги Александра Дюма.

–  Даниель, ты никому не должен рассказывать о том, что увидишь сегодня. Даже твоему другу Томасу. Никому.

Дверь открыл человечек с седой шевелюрой и птичьими чертами лица. Его орлиный глаз неподвижно уставился на меня.

– Здравствуй, Исаак. Это мой сын, Даниель, – сказал отец. – Скоро ему исполнится одиннадцать, и рано или поздно именно он станет хозяином моей лавки. Ему пора познакомиться с этим местом.

Тот, кого звали Исааком, кивком пригласил нас войти. Во дворце царил голубоватый полумрак, в котором едва угадывалась мраморная лестница и галерея, расписанная некогда фресками, изображавшими ангелов и химер. Мы проследовали за нашим провожатым по дворцовому коридору и вошли в круглую залу, где царил церковный полумрак, из-под купола которой в окна били снопы солнечного света. От пола до самого верха вздымался лабиринт полок, забитых книгами; их расположение напоминало расположение сот в улье, с проходами, ступенями, плитами и мостиками; это было нечто вроде огромной библиотеки с хаотическим нагромождением книжных полок. Разинув рот, я посмотрел на отца. Он улыбнулся и подмигнул мне:

– Добро пожаловать на Кладбище Забытых Книг.»

 

— Силён! — не без легкой зависти констатировал Иван. — А можно чтобы и нам вот так, но еще лучше?

— Обязательно! — сказал я. — Если, конечно, проще! В простоте — великая сила.

 

 Не без труда, вдоволь попетляв по ущельям, вышли на улочку Святой Анны, где располагался книжный магазин Семпере. Такая же узкая, метров семь в ширину с редкими усталыми прохожими, трехэтажные дома вытянулись в нестройный ряд, смешивая стили и вычурность фасадов. Здесь обнаружили целых четыре книжных лавчонки, в какой именно автор прописал магазин наших честных нищих букинистов, можно лишь догадываться.

 

— Видишь, Юра, — сказал Иван, — в таких ущельях на самом деле можно погрузиться в нуар. Не знаю, как вам, а мне такие городские ландшафты давят на психику. Наверняка здесь были бордели, процветала преступность, шныряли шпики, стреляли и били ножом — запросто.

 

— Тогда, может, найдем ресторан «Четыре кота» и поедим? — предложил Валера. — Для психологической компенсации.

Я открыл книгу на закладке и весьма кстати прочел:

«— А почему следует непременно идти в «Четыре кота»?

— Потому что там лучшие бутерброды со свиной колбасой в радиусе пяти километров, и надо же нам где-то поговорить.»

— Именно поговорить! — согласился Иван. — Ведь всё это, — он поводил пальцем по кругу, — стимул для начала очень серьезного исследования.

 

— Кстати, а что там про это кошачье заведение в романе написано? — вдруг оживилась до сих пор молчавшая Вика, наверное, проголодавшись. — Ваш сиятельство, зачитайте простому народу, пожалуйста!

Я нашел нужное место:

«Кафе «Четыре кота» находилось в двух шагах от нашего дома и было одним из моих любимых мест в Барселоне. Именно там в 1932 году познакомились отец и мать, и я считал, что именно очарованию этого старого кафе отчасти обязан своим появлением на свет. Притаившийся в полумраке фасад охраняли два каменных дракона, а остановившие время газовые фонари берегли воспоминания о прошлом. Войдя в кафе, посетители растворялись здесь среди теней прошлого, но не только. Счетоводы, мечтатели, начинающие гении оказывались за одним столиком с Пабло Пикассо, Исааком Альбенисом, Федерико Гарсиа Лоркой или Сальвадором Дали. Любой бродяга, заплатив за чашку кофе, мог на несколько минут почувствовать себя исторической личностью.»

 

— Кстати, дом этот является одним из шедевров архитектуры, — заметил Валера. — Посмотрите: скульптуры, колонны-пилоны, арочный вход по эскизу Пикассо...

— …Симпатичные балкончики с цветочками, — дополнила наблюдение Вика.

 

Внутри заведение оказалось неожиданно просторным. Высокие потолки с подвешенными коваными люстрами, желтые стены с картинами, огромные букеты цветов. Валера подозвал официанта, незаметно сунул ему в карман купюру, и тот нас проводил в место потише. Принес кофе, потом заставил стол салатами, рыбой, раками, хамоном, вином.

 

Вика, видимо из чувства «пролетарской мести», тихонько пропела: «И как графин свою графину, на перший ряд меня сядёт» — и набросилась на еду.

Утолив первичный голод, откинулись на спинки стульев.

 

— Так, о чем ты, Юра, хочешь со мной серьезно поговорить? — спросил Валера.

— Серьезно, с тобой? — произнес я задумчиво. — Думаю, рановато. Чуть позже. Еще не всю твою программу выполнили, не все конфликтные ситуации протестировали. А вот с Иваном нам бы неплохо обсудить симптоматику искусства. Почему именно здесь, в городе Сафона? А потому, что мэтр — один из лидеров нуара, который предпочитает мрачное видение окружающего мира.

 

— Мы с Юрой, договорились написать исследование, — объяснил Иван. — Моё предварительное мнение такое: нас, читателей и зрителей, намеренно погружают в состояние отчаяния. Заставляют воспринимать зло, как обязательную среду нашего существования. Если бы не мощная реклама, мы вряд ли бы стали читать про мрак и ужас. Нас приучают к тому, что бороться со злом бесполезно, что ничего плохого во зле нет. Как они там говорят: не будь тени, мы бы и света не увидели. На самом деле современный безбожный человек уже не может себе представить небесное царство — место, где нет бесов — потому что зло въелось в его душу с детства. Для него дикость — жизнь без мрака, лжи, ненависти, боли и смерти. Для него небесное блаженство — скучно, пресно…

 

— Отсюда увлечение магией, — продолжил Валера, — инопланетянами, насилием, развратом, наркотой…

—  А столь любезные народу зомби, серийные убийцы, извращенцы, — добавил я.

— …Занудные мужики, нагоняющие тоску на даму за столом, — проворчала Вика.

— …Дамы, которые подобно Еве лезут со своим «Адамчик, съешь яблочко, видишь какое оно красивое и вкусное, я уже слопала, и ничо, очень даже прикольненько», — ответил я мимоходом. Вика сверкнула сбоку левым глазом, но, видимо, вспомнив нечто подобное из писаний святых отцов, примирительно улыбнулась, продолжив терзать лангуста.

 

— А ведь дама права! — резанул Иван, залихватски опрокинув в рот бокал вина. — Что это мы уподобляемся тем, кто заливает в наши души негатив в особо крупных размерах! А пошли они!.. Прочь уныние!

— А ведь теперь и Ваня прав! — кивнул Валера, показывая на соседа бордовой клешней краба в руке. — Посмотри, Юра, теперь половина коллектива правы, а мы что же? Давай как-нибудь вырулим на консенсус, а то мы превратимся в отщепенцев или раскольников…

 

— Ладно! — Махнул я рукой с болтающимся листиком хамона на вилке. — В таком случае, вот вам толерант-ней-ший выход из создавшегося кризиса мнений. — Постучав ножом по бокалу, торжественно произнес: — А что нам сказал великий пророк и псалмопевец Давид?

— А что сказал святой царь? — Валера изобразил на порозовевшем лице крайнюю степень интереса.

— А сказал он вот что: «Уклонися от зла и сотвори благо; взыщи мира и пожени и».

— Гениально! — подтвердила Вика. — Особенно завершающее «и»!..

 

—  Как я, убогий, это понимаю? — Придвинул бутылку коньяку и указал на нее пальцем. — Вот это зло! Мы уходим от него подальше, — отодвинул ее на край стола и показал на вазу с виноградом. — А вот здесь, на месте хорошем и полезном во всех отношениях, мы станем творить благо! Пусть зло живет там себе, вдали от нас, и само себя пожирает. А мы в новом месте станем творить добро, которое всегда побеждает.

— Согласен! — кивнул Валера. — Ребята, мы снова с вами! Мы в добре, мы во благе. — И, подняв руку, крикнул официанту: — Кофе, четыре раза! Кватро кофэ, рапидо!

 

Кофе был настолько черным и крепким, что сразу ударил по мозгам и сердцу, но мы выдержали удар. Вышли на потемневшую улицу бодрыми и полными сил. Быстрым шагом добрались до стоянки нашего автомобиля. Валера включил телефон, прочел сообщение и серьезно сказал:

 

— Вот, кстати, мой человек напомнил: во-первых, ночь не за горами, а во-вторых, у Юры в этом славном граде имеется кое-какая недвижимость, где можно и главы приклонить. Адрес есть, едем! Это на Авенидо дель Тибидабо. — Проехав с километр вверх на гору, Валера крикнул: — Смотрите, смотрите, какие тут трамвайчики! — Показал на спускающееся с горки навстречу синее сооружение на громыхающих колесах из далекого прошлого.

 

Остановились мы у особняка примерно в четыре этажа с желтым фасадом, окруженного пиковым забором. Надавили на кнопку стилизованного под старину звонка. Вышел пожилой мужчина и по-английски сообщил, что ему уже позвонили и предупредили: сейчас явится хозяин дома.

 

— Вот он хозяин, — показал Валера на меня.

— Надеюсь, вы не собираетесь нас выселять? — испуганно спросил арендатор.

— Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, — поспешил я успокоить старика, — мы только на ночь, а завтра отбудем в дальние края. Найдется место для усталых путников?

— Конечно, — воскликнул он облегченно, — с удовольствием! Ваши спальни всегда готовы, белье свежее, чистота идеальная!

 

Особняк оказался, как всегда, внутри больше, чем снаружи. Высокие потолки, широкие коридоры, комнаты площадью метров по пятьдесят, роскошная мебель. Мы с Викой забрались на самый верхний этаж, вышли на балкон, глянули на улицу, на участок сада с каштанами, кипарисами, лавром и оливами, вдохнули томный аромат, прослушали крещендо цикад — подняли головы. Вика показала на башенку, прилепившуюся к черепичной крыше, и заговорщицки прошептала:

 

— Смотри, какие высокие окна! Там устроим бойницы, установим станковый пулемет. Отсюда весь квартал и половина города, в случае чего, хорошо обстреливается. Наш дом — наша крепость! Короче, но пасаран, камрад!

— Воистину, но пасаран, — ответил я, вспомнив, что Вика за ужином осушила два бокала вина, от которого она обычно становится воинственной. — Однако, маленьким девочкам сильно пора в люлю.

 

Утром выпили кофе в гостиной с камином, попрощались с вежливо-испуганными арендаторами, ободрили как могли, еще раз взглянули на особняк, еще раз поразились его скромному величию, а Валера между прочим сказал:

— Кстати, дом стоит на сегодня шесть миллионов, а семейная пара платит в месяц семь тысяч. Зуб даю — мафиози на пенсии! И такой недвижимости у тебя, Юра, еще миллионов на сто.

— И чего это я в тебя такая влюбленная! — почти серьезно пропела Вика.

— Как это у вас, у любимчиков, всё так просто получается! — сказал Иван, пряча улыбку.

 

4

Наш разговор с Валерой в «кошачьем кафе» Барселоны насчет «серьезного» обсуждения его перспектив, заставил резидента поторопиться с выполнением планов культурной программы. Не успели мы с Викой хоть немного позагорать под жарким солнцем и поплавать в прохладном пока еще Средиземном море, как Валера на своем шестиместном самолетике доставил нас в Милан.

 

Вспомнив свои школьные телевизионные впечатления насчет певиц с избыточным весом, мне почему-то очень захотелось разрушить нелепый стереотип. И вот мы сидим в одной из двухсот лож театра Ла Скала, среди огромных объемов, исполненных в красно-золотых тонах. Отовсюду струятся ароматы французских духов, мужчины, как ни странно не во фраках, а в обычных костюмах, некоторые без галстуков, дамы надели лучшее, что есть в гардеробе, с декольте и бусах, а вон там девушка с открытыми плечами в меховом манто обмахивается бабушкиным веером — бедная, к концу представления сопреет от духоты и соседства горячих тел. Валера поясняет, что это когда-то Монсеррат Кабалье с Ириной Архиповой могли себе позволить лишние килограммы, а теперь изволь соответствовать нынешней моде на красивых и стройных.

 

И вот одна из таких, под гром аплодисментов, выбегает на сцену. Это обещанная Валерой красавица меццо-сопрано из американских прерий Изабель Леонард в изысканном платье с открытыми плечами, очень открытыми и красивыми — это я узнаю по тычку локтем от Виктории в мои ребра, закованные в дорогой костюм, специально купленный для оперы, да я еще неприлично долго прирастаю переносицей к театральному биноклю.

 

Не переставая передвигаться от спящего старика слева — к столу с письменным прибором и апельсином справа — Изабель напевает даже мне знакомую песенку из репертуара Фроси Бурлаковой: «каватина Розины из оперы про парикмахера "Севильский цирюльник", музыка народная — Джи Россини». «Я так безропотна, так простодушна, вежлива очень, очень послушна, и уступаю я, и уступаю я всем и во всём, всем и во всём. Но задевать себя я не позволю и всё поставлю на своём! Сто разных хитростей, и непременно всё будет так, как я хочу! Ни перед кем я не оробею и всё поставлю на своём!»

 

Да простят меня фанаты, утрамбованные в огромный зал Ла Скалы, потеющие от восторга и духоты, но прекрасная «о, Изабель!» никак не дотягивает до блистательной Фроси ни по громкости визга, ни по харизме. Завтра я и не вспомню Изю с её голыми плечами и грудью, а наша Фрося Бурлакова из суперблокбастера «Приходите завтра» — это на века!

 

Не дав опомниться и всесторонне обсудить юную красоту «о, Изабель!», богатство зала, сцены и костюмов, Валера поспешил загнать нас в самолетик Чессну и вытолкнуть на посадочную полосу аэропорта Лондон-Сити. А оттуда рукой подать вдоль Темзы до Royal Festival Hall, простите, Королевского фестивального зала, в котором по словам Валеры намечалось нечто эпохальное — последний живой концерт Пинк Флойда, вернее того, что от него осталось. Лидер Пинк Флойда Девид Гилмор, красавец клавишник Ричард Райт и бородатый коммунист Роберт Уайатт — седые, пузатые, из вокальных частот вытягивают лишь очень средние, да и то, лиловея от натуги…

 

Вспомнился хор старых коммунистов под управлением моего отца, который собирался у нас на кухне седьмого ноября, распевая революционные песни — так они получали только «аплодисменты» соседским ножом по батарее парового отопления. А тут!.. Разномастная публика — от таких же седых стариков до юных панков с красно-зелеными хаерами — рукоплескала от каждого рифа заученных наизусть композиций Флойда. А тут еще Гилмор запел на французском Je Crois Entendre Encore — арию из оперы Бизе «Искатели Жемчуга», 1863 года издания — после такого «бонуса» вроде бесстрастные северяне, просто взревели, как давеча оперные горячие итальянские парни, думал, разнесут королевскую резиденцию вдребадан, но обошлось. Не знаю как кому, а мне стало ужасно жалко этих подержанных пинкфлойдовцев, что-то мне подсказывало, что живьем увидеть их вряд ли удастся.

 

Конечно, между пунктами культурной программы Валеры и его шустрого старпома, имелись временные промежутки, заполненные лежанием на пляже, дайвингом, посещением парков и ресторанов, гонками на яхте, мотоциклах и даже на спорткаре формулы-3 — только спустя какое-то невеликое время, оглядываясь назад, эти приключения буквально тонут в урагане эмоций, которыми нас одарили концерты великих исполнителей. Особенно последний…

 

Началось как обычно, с полета на джете в недра старой недоброй Англии. На этот раз мы приземлились в Аэропорту Восточный Мидландс, на суровом британском Бентли домчались до американского отеля Хилтон, скромного одноэтажного, в виде микрорайона коттеджей. Наш с Викой номер был выполнен в голубоватых тонах, что напомнило мне песенку из репертуара Вертинского:

 

В голубой далекой спаленке

Твой ребенок опочил.

Тихо вылез карлик маленький

И часы остановил.

Пока Вика разбиралась с чемоданом, я бродил по номеру и напевал песенку.

 

Валера заставил нас плотно закусить перед концертом. Вика, узнав, что такое Блэк Саббат и что они вытворяют на сцене, насильно осушила пару бокалов вина, что по её версии, приготовило к любому экстриму.

 

Мы добрались до деревушки Касл Донингтон, где прямо на трассе автодрома установили огромную сцену для самовыражения двух десятков рок-групп, самого тяжелого металлического сумасшествия. Оставили наш черный лимузин на платной стоянке и пешочком влились в самую гущу народных масс. Валера остановил Вику, пытавшуюся пробиться в самые первые ряды, и посоветовал остаться в рядах последних, ближе к путям отступления.

 

Ждать начала концерта долго не пришлось. На сцену в сопровождении яркого луча прожектора выбежал худой в черном Оззи Осборн, поприветствовал публику, обматерив на всякий случай, поинтересовался о степени готовности к беспределу. Притаившиеся в темноте сцены гитарист с ударником слегка коснулись инструментов — и грянул гром, блеснули молнии прожекторов. Вика ойкнула «мама!», заткнула уши пальцами, оглянулась, убедившись, что она с закрытыми ушами одна, выдернула пальцы. Сцена была от нас метрах в трехстах, зато огромный экран приближал к нам накрашенные глаза Оззи, его распахнутый рот с красивым рядом зубов (надо бы и мне такие сделать), пожилого энергичного ударника, изящного гитариста с крестом на груди и на грифе.

 

Оззи запрыгал на месте, захлопал в ладошки над головой, многотысячная толпа послушно повторяла гимнастику. Вокал солиста, по-девчоночьи визгливый, перекрывал остальные звуки и стал меня раздражать. Но в тот миг мощно вступила гитара и визгливая какофония стала приобретать приличное звучание. «Тони Айомми, — крикнул мне на ухо Валера, — виртуоз!» Перед нами волновалось море голов, поднятых рук, на плечи парней стали карабкаться девушки, первых двух, что ближе к центральному проходу, аккуратно сняли охранники в желтых куртках, до остальных дотянуться не сумели. Минуте на сороковой от начала концерта, мы с Викой разогрелись, втянулись в ритм, наши головы двигались в такт музыке, наши руки поднялись и вписались в народную волну. Но вот в следующей композиции сменился ритм, Оззи пригубил губную гармошку, мы разом очнулись и стали крутить головами в поисках выхода. Валера выдернул нас из толпы, которая со стороны выглядела до неприличия приличной, наши люди давно бы устроили тут компактный такой ядерный взрыв, а эти… нет, не наши люди.

 

Тем временем Валера вывел нас в незнакомую местность и по секрету сообщил, что есть возможность на второй сцене услышать выступление Моторхед — уж с ними не заскучаешь. Как партизаны, через полицейские оцепления, сквозь временные шатры и ряды фанатов-нелегалов, щедро рассовывая мятые купюры и многообещающие улыбки, мы проникли на более скромную сцену, где собирался то ли выступать, то ли репетировать, то ли снимать фильм — творческий коллектив Моторхед (в переводе, «байкер», но с гламурным ö-вывертом — Motörhead).

 

Здесь тоже очень ценили время и деньги, поэтому без долгих представлений, Лемми (в миру — Ian Fraser Kilmister) отсчитал «три-четыре», притушил ногой окурок и что есть мочи зарычал в микрофон. Показалось, что толпа фанатов подхватила его «олл-райт, олл-райт!» чуть раньше оркестра. И если у черных субботников наблюдались и мелодия, и смена ритма, и артистичность, то у гламурных байкеров — просто звуковая лавина. Подумалось, если бы подключить микрофон с мощным усилителем к работающей кофемолке, получилось бы похожее звучание.

 

От звуковой атаки на барабанные перепонки мы сначала слегка очумели, чуть позже — просто оглохли. Вика умоляюще взглянула на Валеру, тот понятливо кивнул и приступил к нашей эвакуации. Я оглянулся на прощанье и рассмотрел на груди Лемми крест — но не канонический христианский, как у субботнего Тони, а нацистский, как у штурмовиков СС — и это меня только подогнало к выходу.

 

За спиной прозвучало длинное ругательство с невежливым обращением «рашн пигз». Я оглянулся — нас преследовала четверка бритоголовых парней в кожанках с шипами, с нацистскими татуировками на шеях.

 

— Наваляем уродам? — спросил Валера, подпрыгивая от возбуждения.

— Отчего же, это можно, — как можно спокойней прохрипел я. — Сейчас, только выйдем на ринг.  — Указал я подбородком на полянку между шатров.

 

Продолжая распалять себя оскорблениями, нацисты держались от нас метрах в пяти. Наконец, мы оказались на площадке десять на десять метров. Несмотря на сумрак и грохот музыки за спиной, я оценил пространство на предмет пригодности для поля боя. Трава здесь пропахла сырыми окурками, мочой и слюной с кровью. Тьма по углам «ринга» выглядела угрожающе. Я снял кожаную куртку, протянул Вике и потребовал стоять в сторонке по стойке смирно, ни в коем случае не вмешиваясь. Она пыталась возмущаться:

 

— Мне тоже хочется! Дай и мне треснуть! Ну хоть того дрища со шнобелем!

— Стоять! — осадил я возлюбленную. — И чтобы мне тихо!

 

Валера встал спиной к спине, я чувствовал позвоночником мелкую дрожь боевого возбуждения друга. На меня же, как всегда в таких случаях, напало полнейшее безалаберное спокойствие.

— Ну что, нацисты британские, — прозвучал мой чужой голос на английском, с сильным русским акцентом, — давно не получали по зубам русским кулаком?

 

Оглушительно пропищав на манер Оззи Осборна последнюю порцию ругательств, окружившая четверка бросилась на нас с кулаками. Тремя молниеносными ударами в открытую челюсть я опрокинул троих бритоголовых. Валера треснул дважды по корпусу четвертого, тот рухнул.

 

— Ну, дайте, дайте и мне! Я тоже хочу! — визжала, подпрыгивая, Вика в углу «ринга».

— Стооояяять! — осадил я воинствующую амазонку, втайне любуясь сверкающими глазищами в пол-лица.

— Сзади! — крикнул Валера.

 

Я оглянулся и получил скользящий удар по груди от восставшего «дрища со шнобелем». Что с них взять — пьяные, тупые, вместо алой крови тёмное пиво. Чтобы успокоить дерзкого парнишку, исполнил любимый апперкот. От удара снизу в солнечное сплетение и выше в челюсть, противника подняло над травкой на полметра. Как в замедленной съемке он пролетел метра полтора и упал сначала на затылок, потом на спину, завершив приземление двойным щелчком кованых сапог по кожаной груди поверженного сотоварища. Очнулся Валерин противник, пропищал ругательство и, получив от Валеры носком ботинка в живот, отключился окончательно. Я оглядел ристалище и удовлетворенно кивнул. Можно уходить.

 

— Атас! — Валера указал на просвет между шатров. Оттуда, освещенная проблеском сценического прожектора, мелькнула ярко-желтая куртка полисмена.

Я крикнул, применив ирландский акцент:

— У нас всё в порядке. Мы уложили хулиганов спать.

Безоружному полисмену видимо не очень-то хотелось участвовать в драке — в горячке можно и самому огрести, особенно от агрессивных ирландцев, а ему это надо... Блюститель порядка поднял руку, изобразив пальцами жест «ОК», повернулся в сторону сцены и вразвалку удалился. Я взял из рук дамы куртку, получил от нее шутливый удар кулачком по ребрам — должна же она хоть кого-то треснуть — и предложил вернуться домой.

 

Дальше — провал…

В абсолютно черном мраке брёл я, натыкаясь на лежащие тела в позе эмбриона, на пляже с темно-серым песком и нефтяного цвета водой. С каменного закопченного свода над головой неслась звуковая лавина, напоминающая грозовой ливень. Я подсознательно искал выход к солнечному пляжу с голубой водой, с тропическими растениями и душистыми цветами, но вокруг до самого горизонта темнел черный мрак с лежащими людьми, то ли живыми, то ли уже не совсем… Что, сынку, помогли тебе твои ляхи, звучало в ушах. Докатился до ада преисподнего, почернел как головешка обгоревшая, изуверился до языческой тупости — и всё это на пути к Простоте! А когда ты молился с теплотой в сердце, когда каялся до горючих слез, когда вспоминал слова бабушки, наконец? Да ты ли это, Юра? Может быть, твои так называемые титулы тебя с пути истинного во тьму увели? А может, просто совесть потерял?

 

Что мне делать, Ангел-хранитель — тихий голос моей совести? Куда идти, чтобы к свету выйти? Неужто погиб навечно? Да не будет! На миг грохот байкеров черной субботы затих — и в полной тишине раздался мой покаянный плач: «Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний? кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию?..» Слезы катились по щекам, заливали грудь, скатывались по ногам к земле — от светлого потока возгорелось солнце, прожигая тьму. Всё вокруг оживало, просыпались мрачные эмбрионы, поднимались и брели к востоку, где занималась заря нового дня, из мрака выступили изумрудные, словно очищенные дождем, кусты, деревья, распускались цветы, благоухая; невидимые птицы робко начинали перекличку, их пение усиливалось… Откуда начну? А вот отсюда, с этого дня, с этого мига, с первого шага к вечности — обязательно начну!..

 

Очнулся утром, как ни в чём не бывало, напевая «В голубой далекой спаленке Твой ребенок опочил. Тихо вылез карлик маленький И часы остановил». Принял душ, выпил заказанного в номер кофе, съел пирожное и лег обратно, обняв теплую сонную подругу дней моих суровых. Ночное видение уплывало вдаль, а мне во что бы то ни стало нужно его восстановить до мельчайших деталей и запомнить на всю жизнь.

 

Разговор с Валерой, «о необходимости которого все время говорили» мы с ним — все же состоялся. Правда, оказался не таким длинным и не столь серьезным, как ожидалось. Я ему сказал:

 

— Отчизна зовет своих сыновей. Искренне советую прислушаться. Особенно учитывая, что деньги ты заработал дома. Вывозить их на запад сродни воровству, за которое ответственности не избежать. Сейчас на милой родине действует амнистия для беглых олигархов. А что будет творится по этому вопросу завтра, никто не знает.

— Допустим, услышу зов отчизны, — сказал Валера, не стирая с лица иронии. — А где гарантии, что меня дома не разденут до нитки?

 

— Если ты еще не понял, гарантии дают западные правительства, банки и твои собственные заблуждения. И, если ты еще не понял, именно они тебя в любой момент так качественно обчистят, что и нитки не оставят. А от меня ты можешь получить только это. — И я протянул ему свою руку. — Если ты еще не понял, это рука друга, который своих на переправе не бросает.

— И это всё? — прыснул Валера, вяло исполнив рукопожатие.

— Всё! — сказал я, поднимаясь. — А теперь мы домой, а ты думай.

 

Другие произведения автора:

Что такое наныс

Меморандум

Умереть чудесным майским днем