Учитель. Глава 24.

Огонь отбрасывал кровавые блики на лица девушек. Болотная сырость забиралась под одежду, наполняя кости и суставы свинцовой тяжестью; у меня нудно заныла спина, серегина рука практически не действовала.

- Хочешь, Валерка, в реабилитационный центр? - невесело усмехаясь, мой приятель тщетно пытался пошевелить пальцами.

- Он светит нам только после реанимации, - в тон ему ответил я. - Если вообще светит. Катя, - девушка сидела, обхватив руками колени и задумчиво глядя в костер, - как ты думаешь?

- Валера, прекрати упрекать меня, - в голосе нашего лидера не звучало ничего, кроме усталости. - Заблудиться в десятке километров от населенного пункта, будучи на проторенной дороге, нереально...

- Катя, брось! - Ольга, застонав, пошевелилась под серегиной камуфляжной курткой. - Какое это имеет значение! И что вообще здесь имеет значение? Ничего. Нам остается только ждать. Ждать своей участи. Мы в тупике, ты это понимаешь? Вокруг на несколько километров дикие непролазные болота! И ни единой живой души! Дай мне морально подготовиться к смерти! И не говори глупостей!

- Плохо, - Юля вздохнула и теснее прижалась ко мне. - Плохо, что мы падаем духом.

- Думаешь, легко сохранять присутствие этого самого духа, когда чья-то заскорузлая пятка выталкивает тебя из времени и пространства? - усмехнувшись, я поглядел на часы. - Сейчас почти полночь. Но это у нас, здесь. А что там, - я махнул рукой за пределы освещенного места, - черт его знает.

- Валера, из пространства и времени выпнули только наше сознание, - Юля слегка подняла голову. - А это - капля в море...

- Я бы сейчас отдал все свою оставшуюся жизнь, чтобы просто поцеловать тебя, - я, не отрываясь, смотрел в огромные юлины глаза, отражавшие два рыжеватых огонька. - Не хотелось бы быть слишком пессимистичным, но...

- Так что же тебе мешает? - губы девушки уже подбирались к моим.

- М-да, - процедил Серега, глядя на нас. - Пару месяцев назад я бы заплатил за то, чтобы сюда попасть... А сейчас что-то не хочется. Вот она, бренность нашего бытия. Банально, а жить охота. Я, наверное, если выберусь отсюда, филантропом стану. Супруге своей бывшей цветы на день рождения дарить буду...

- О, господи, господи! - полный ужаса ольгин вопль заставил всех повернуться в ее сторону; Ольга медленно выползала из-под куртки, мертвым, застывшим взглядом уставившись в небо. - Боже! Смотрите!

Яркие, словно сварочные огоньки, звезды облепили черный небосвод сотнями крупных мерцающих веснушек. Фосфоресцирующая река Млечного Пути, широкая, чарующая, исполинской аркой выгибалась среди необъятных своих берегов и... о боже... прямо над нашими головами трансформировалась в огромное, слабо сияющее лицо! Казалось, оно было наполнено жидким серебром, беспрестанно перетекающим и меняющим очертания; темные провалы глазниц страдальчески смотрели на Землю; безгубый рот кривился в стилизованной гримасе скорби.

- Вот он - Лик Божий! - благоговейно прошептал Серега. - Я знал... Я давно понял... Сразу, как бабка рассказала про того парня...

- Ты тоже это видишь? - с робкой надеждой на отрицательный ответ обратился я к Юле, чувствуя в ногах предательскую дрожь.

Ужасы сегодняшнего дня настолько истерзали мою душу, что она уже никак не реагировала на то, чего следовало бы пугаться. Страх давал знать о себе лишь неудержимой мышечной слабостью.

- Да! - Юля крепко сжала мои пальцы. - Мы все это видим!

- Это было во время первой учебной практики, - Серега сидел возле гаснущего костра, низко опустив лицо; я не узнавал его голоса. - Мы спасали сбившихся с пути охотников... На Кавказе... Когда мы прибыли, трое из них были мертвы... Один дышал; заслышав голоса, он приподнял голову, пролопотал что-то и умер... С нами был местный мент... Я спросил у него, что сказал охотник. Тот ответил: что-то вроде "вижу лицо Аллаха". Невнятно, в общем... Мы не придали этому значения... Хотя, когда я спросил того мента, как он думает: отчего умерли охотники... Он ответил: "Аллах явил им свой лик и забрал их к себе. Увидевший лицо Аллаха никогда не вернется к людям"... Потом, когда баба Галя про парня своего рассказывала, у меня как молния в голове... Ребята, это конец. Мы видим то же самое, что видели охотники и тот парень... Лик божий... Нам остается только молиться на него...

Серега закрыл лицо ладонями и замолчал. Руки его мелко тряслись.

Последний язычок пламени едва слышно хлопнул, будто вымпелок на ветру, и спрятался между беззубыми деснами головней. Стоянку окутало пухлое облако белесого дыма. Ольга чуть слышно всхлипывала. Катя застыла статуей из черного мрамора. Юля крепко прижалась ко мне, судорожно вцепившись в камуфляжную куртку. И все мы, не в силах оторвать глаз от зловещего угольного неба, завороженно созерцали желтоватое, колыхающееся, словно студень, видение...

Вой, дикий, преисполненный тоски, жалости и обреченности вой медленно просочился сквозь истлевающие останки леса, расползся над насыпью и растаял в обжигающем ночном воздухе. По логике вещей сие происшествие должно было напугать нас до полусмерти. Но оно лишь отрезвило рассудок. И мы, оторвав взгляд от неба, разминая затекшие шеи, уставились друг на друга.

- Волк! - Серега вскочил на ноги. - Волк, ребята! Здесь есть сухие места! У нас есть шанс выбраться отсюда!

Вой повторился. На этот раз он звучал как будто ближе. Юля напряженно прислушалась.

- Нет, - она опустила лицо и печально качнула головой, - это не волк. Это собака.

- Какая разница! - нервно взвизгнул Серега. - Тем более! Мы можем выйти к жилью!

- Сережа, здесь сплошное болото на несколько километров вокруг, - к разговору подключилась Катя. - Даже если это было живое существо, оно очень далеко отсюда...

Серега уселся на старое место, подкинул дров в угасающий костер и вновь погрузил лицо в ладони. Было слышно, как шуршит о грубую кожу трехдневная щетина.

- Смотрите! - Ольга, по-прежнему не покидавшая теплые объятья серегиной куртки, вновь указывала вверх, на небо. - Оно исчезло!

Я запрокинул голову. Млечный Путь лениво протекал через Большой Летний Треугольник и скрывался за сизыми обломками стволов. Равнодушно помаргивали звезды. Лица не было.

Серега злобно пробормотал что-то вроде: "Проклятые места" - и, закурив, поправил на Ольге, впавшей в тяжелое забытье, куртку. Катя, обняв колени, задумчиво глядела во вновь разгоревшийся костер. Меня начинало клонить в сон, но Юля так удобно расположила голову на моих ногах, что я не имел никакой возможности прилечь и даже просто пошевелиться. "Что ж, это к лучшему", - в усталом сознании толстой гусеницей проползла ленивая мысль. Мне очень не хотелось уснуть и не проснуться.

- Валера, - Юля пошевелилась. - Ты помнишь, что баба Галя рассказывала относительно собак?

- Помню, - отозвался я.

- Мне кажется, это предупреждение, - продолжала Юля. - Вой. Собаки не будут жить в этом лесу. Нас предупреждают - понимаешь?

- Наверное, - в другое время и в другом месте я воспринял бы сие заявление с известной долей иронии, однако после всего того, что произошло с нами за последние несколько часов, юлины слова показались мне самым разумным объяснением. - Только о чем предупреждают?

- Не за горами главное испытание, - юлин голос звучал на удивление глухо. - То, за чем мы сюда пришли. Я, ты... Каждый из нас. Нам остается только ждать. Ждать оглашения условий...

- Ты хочешь сказать, что дохлая собака предупреждала нас о том, что мы к ней скоро присоединимся? - мрачно вопросил Серега.

Юля не ответила. Но мне показалось, что черный юмор моего приятеля был не так уж далек от истины.

Бездействие против воли повергало меня в состояние полудремы. Уставший, измученный каскадом обрушившихся на него необъяснимых событий, мозг упорно пытался спрятаться от внешнего мира в стране сновидений. Меланхоличные потрескивания костра, сонные всхлипывания Ольги, серегин утешающий шепот - все это расплывалось, подобно тающему желе, и уходило куда-то далеко, вверх, к разноцветным дрожащим льдинкам звезд, в небытие. Наверное, я заснул. Потому что меня неожиданно разбудил знакомый и оттого безумно жуткий звук, донесшийся Извне, - второй за последнюю ночь. Да, я именно ПРОСНУЛСЯ, я БОДРСТВОВАЛ, хотя в это очень трудно было поверить.

Гудел поезд. Тяжелый, заунывный, как бой кладбищенского колокола, стон долго не таял во влажном ночном воздухе. В первый момент я ничего не понял. Абсолютная темнота наваливалась на меня со всех сторон, дико болела спина, а голову, казалось, кто-то набил мокрой протухшей ватой.

Через несколько мгновений до меня дошло, что вокруг нет ни единой живой души. Неужели Серега, с которым мы сожрали не один пуд соли, так вероломно бросил самого близкого друга?! Нет... Скорее бог упал бы на колени перед дьяволом, чем мой приятель поступил бы подобным образом. Серега... Юля... Ночная болотная сырость пробила грудную клетку и грубо сжала сердце в холодной костлявой ладони. Смешанное чувство тоски и ужаса заставило меня вскочить и броситься наобум, в первом попавшемся направлении.

Надо сказать, что сей маневр мне не удался, поскольку, сделав два шага, я запнулся обо что-то и со всего размаху рухнул лицом в сырой обжигающий мох. Это меня отрезвило и одновременно прошило спину нечеловеческой болью, едва не лишившей сознания. Приподнявшись на руках, я почти равнодушно отметил, что ноги слегка отнимаются.

Не помню, когда я плавно перешел границу социальной жизни и борьбы за существование; не помню, как и когда заговорил во мне инстинкт самосохранения. Не помню также, сколько прошло времени, пока мне удалось встать на четвереньки. И вот тут-то моя рука неожиданно наткнулась на холодный скользкий металл... Рельс! Сомнений быть не могло! Рельс! Улыбаясь, словно блаженный, я прополз на коленях несколько метров, не отрывая пальцев от находки.

Гудок повторился. На этот раз он прозвучал совсем близко. Более того, как ни онемела от холода моя ладонь, она смогла уловить тоненькое подрагивание. Рельс дрожал. Дрожал под колесами поезда!

Очередная попытка подняться на ноги не увенчалась успехом: это привело лишь к тому, что я беспомощно рухнул в мягкие леденящие объятья мохового ковра, сильно ударившись локтем. Боли не было. Одежда густо пропиталась промозглой болотной сыростью, но даже весьма явное до сих пор ощущение дикого холода улетучилось без следа, как тонкая корочка твердого азота. В ушах поспешно и монотонно исполняла современную техно-музыку кровь, и на фоне этих гулких, горячих ударов обрывки мыслей носились подобно бьющимся в экстазе танцорам. Уткнувшись лицом во влажный обжигающий мох, я понял, что страх опять куда-то запропастился.

Третий звук, рожденный за последние несколько часов этим проклятым местом, мешаясь с колокольным звоном сердца, влетел в отключающееся сознание. Среди потока громких судорожных толчков, невообразимо потрясающих мое жалкое существо, я различил сухой металлический перестук колес, вначале невнятный, будто крик улетающих журавлей, а затем все более отчетливый. Он то и послужил той крепкой стальной ниточкой, которая сшила воедино бессчетные клочки жестоко разорванной способности мыслить.

... Это был МОЙ поезд. Я оставался с ним один на один во всем мире, во всей Вселенной; неведомым образом ожившая железная дорога шатким мостиком тянулась через плотный, равнодушно-холодный мрак Небытия; пространство сжималось до размеров просевшей от времени насыпи и, хватая за шиворот могучей ручищей, беспощадно вжимало в пышный, остро пахнущий влажной землей, ковер мха. Оно, это отяжелевшее, как впитавшая воду одежда, пространство, раскидало нас по разным параллельным мирам, разъединило нас, разорвав тонкие, но надежные нити взаимовыручки и взаимоподдержки. Теперь все зависело от каждого в отдельности.

Из-за поворота показался яркий желтый шарик - я прекрасно разглядел его, приподняв голову. Этот слепящий, неземной свет вполне можно было бы принять за Божественное Сияние, если бы не дробный, ускоряющийся с каждой секундой перестук колес. Поезд набирал скорость... Бежать - бессмысленно, да и некуда...

Я осторожно пошевелил ногой. Мокрый камуфляж прошуршал по мху, колено тупо уткнулось в мертвый чугун рельса. Пальцы крепко вонзились в рыхлое тело насыпи, руки судорожно напряглись, готовясь к рывку.

Раз - и невообразимым усилием воли я заставил себя встать на четвереньки. Два - и вот я уже на коленях. Три... Я неровно стоял между рельсами, расходуя последние силы на то, чтобы не упасть, ибо подняться во второй раз казалось невозможным.

Поезд приближался. Можно было различить единственный хищно горящий глаз прожектора, обливающий все вокруг кипящей кислотой, и матово поблескивающие стекла кабины машиниста. Очередной гудок напоминал уже рев раненого динозавра.

Меня дико колотило от холода, нечеловеческой боли в спине, огромного мышечного напряжения, усталости и накатившего пенной волной ужаса. Нас разделяло двести метров. Сто метров. Пятьдесят. Десять. Чтобы инстинкт самосохранения не заставил меня бежать, я закрыл глаза...

Другие произведения автора:

Рубище

Экстремализация процесса познания

Хранитель звезд. Глава 10.