Учитель. Глава 21.

Архипово Поле представляло собой почти безупречной формы большую круглую площадку, поросшую низенькой травкой и молодыми пушистыми елочками. Солнце усердно поливало нас ультрафиолетом, лесные коньки уверенно и беспечно выводили свои мажорные трели, кузнечики тарахтели без перерыва, однако все это буйство жизни отнюдь не наполняло мою душу спокойствием и умиротворением. Ели посреди деревни... Под торжественно-благоговейные повествования бабы Гали Архипово Поле показалось мне следом тяжелого ожога, а траурный круг заброшенных домишек - обугленными краями раны... Природа очищала свое божественное тело от гнойных корост цивилизации, и победа, судя по всему, была за нашей Праматерью.

Катин диктофон работал без перерыва, записывая старые деревенские легенды, Ольга щелкала фотоаппаратом, снимая местную достопримечательность во всех ракурсах и неизменно захватывая в кадр черные остовы брошенных жилищ. Серега было попытался заглянуть внутрь одного из таких домов, но баба Галя, удержав его за руку, попросила не делать этого.

- Нельзя, милок! - серьезно заявила она. - Грешно это. Нельзя.

- Чего они боятся? - вполголоса обратился ко мне Серега. - Развалина - как развалина, ничего сверхъестественного... Не церковь ведь...

- Знаешь, - ответил я, почесав кончик носа, - как-то я задал этот же вопрос одному моему знакомому университетскому сотруднику во время одной из экспедиций. Он сказал: "Не знаю... Пожаров, наверное, боятся". Значит, боятся пожаров.

Серега уничтожающе поглядел на меня и задымил "Беломором".

Закончив изучение Архипова Поля, мы вернулись в избушку бабы Гали, взяли необходимое оборудование и с помощью старухи прошли на задворки ее хозяйства. Здесь находилась отправная точка для последнего этапа нашей работы. Высокая железнодорожная насыпь, местами просевшая под тяжестью лет и составов с торфом, густо заросшая полынью и крапивой, похожая на длиннющий курган, тянулась по остаткам деревни и уходила в лес. Подул едва ощутимый ветерок, бурьян, укрывший прах узкоколейки, зловеще закачался. И мне в очередной раз показалось, что предстоящее путешествие - не такая уж и хорошая идея, а увещания старухи - вовсе не пустой суеверный страх. Затеянная нами авантюра выкатывалась на финишную прямую, и это означало только одно: пришло время встречаться лицом к лицу с бесстрастным судьей. Замшелая гранитная стена, выросшая между серьезным и несерьезным, прошлым и будущим, жизнью и смертью, ощущалась почти физически. А я далеко не был уверен в собственной непорочности.

Баба Галя долго смотрела нам вслед. Несмотря на то, что идти через джунгли полутораметровой крапивы было нелегко, несмотря на то, что нога поминутно проваливалась в узкие канавы, оставшиеся от шпал, несмотря на то, что народные приметы запрещали оборачиваться, я не мог заставить себя смотреть только вперед. Крохотная фигурка старухи - неясное белое пятнышко на мертвенно-буром фоне деревни без будущего - связывала нас с миром живых людей, а на горизонте зловеще маячили лишь темно-малахитовая стена леса да мрачная заброшенная насыпь, похожая на спину дохлого удава... Впрочем, скоро баба Галя скрылась за непроницаемым частоколом бурьяна.

По мере того, как мы приближались к лесу, места вокруг становились все более болотистыми. На смену жилым домам пришли полуразвалившиеся, покосившиеся, с дырявыми гнилыми крышами, пустыми провалами окон и рваными брешами в стенах, уныло стоящие в нефтяно-черных, лоснящихся торфяных лужах. Кое-где торчали столбики, остатки заборов, бесформенные кучи бревен и ... о, господи!.. даже печные трубы, словно бы вросшие в зыбкую болотную почву! За долгие годы существования деревни торф поглотил насыпную породу, несшую на себе дома, хозяйства, дороги, и там, где слой глины оказался потоньше, вода безжалостно разрушила поселение.

На неизвестного происхождения столбике, выглядывающем из очередной лужи, бесстрашно восседал ворон - огромный, иссиня-черный, удивительно гармонично вписывающийся в окружающий пейзаж. Наше присутствие не производило на птицу абсолютно никакого впечатления: она так и осталась на своем жутковатом насесте, с бдительностью кладбищенского сторожа обозревая мрачные безжизненные владения. Солнечный луч мягко золотил траурные одежды ворона; сия сюрреалистическая картина оказалась первым снимком, который мы сделали в финальной экспедиции. Эта же картина ознаменовала собой разрыв последней тоненькой ниточки, связывавшей нас с человеческим обществом.

Минут через десять ходьбы безмолвная торфяная пустыня сменилась великолепным смешанным лесом, укрывшим огромную площадь старых верховых болот. Густые нетронутые ягодники простирались на километры вокруг; пышные раскидистые сосны, изящные тонконогие березки и пепельноствольные осинки, казалось, каждой клеткой впитали всю таинственность, величие и необыкновенную, неземную красоту этих мест! Канавы, оставшиеся по обе стороны насыпи после строительства железной дороги, были заполнены чистой родниковой водой. То тут, то там их перегораживали сваленные бобрами деревья, похожие на гигантские боевые колья. Несколько раз взору нашему представлялись высокие, в полтора человеческих роста, хатки, сложенные из сучьев в руку толщиной; бобры, сидящие по берегам канав, при появлении людей поспешно плюхались в воду, разбивая малахитовое зеркало на тысячи золотых и серебряных осколков. Кое-где прямо в насыпи обнаруживались полузаваленные брошенные норы: похоже, звери облюбовали этот уголок сразу после того, как железной дорогой перестали пользоваться.

Бывшая узкоколейка тоже обрела более приглядный вид. Насыпь здесь сплошь покрывал пушистый темно-зеленый ковер политриха; между остатками деревянных шпал, похожими на куски растрепанной пеньки, робко поднимались молодые сосенки, самые старшие - лет восьми. Теплые янтарные лучи солнца, потихоньку скатывающегося с вершины небосвода, плясали на мощной шероховатой стене леса, отражались от воды и от влажного мха, насквозь пронизывали воздух, напоенный запахом голубики и клюквы, и все это незабываемое великолепие сладко сливалось в утомленном сознании в сплошное желтовато-бирюзовое изображение калейдоскопа. Сквозь блаженную полудрему мне стало казаться, что все недавно произошедшее было только страшным сном, который никогда больше не повторится...

- Я вот все думаю, - серегин голос настойчиво вытащил меня из мира грез, - отчего рабочие помирали? Ну, которые на торфоразработках вкалывали...

- Малярия, - спокойно ответила Катя. - Помнишь, баба Галя рассказывала, что их лихорадило? Налицо все симптомы.

- Кхе... - Серега обескураженно шлепнул укусившего его комара и принялся внимательно рассматривать убитого кровососа. - А этот, интересно, ничего подобного не переносит?

- Брось! - успокоила его Катя, поправляя лямку рюкзака. - В нашем регионе малярию искоренили еще задолго до того, как ты родился. Хоть и не лучшие времена переживаем, однако ж не двадцатые годы на дворе. Так что будь спокоен.

- А как же тот старухин бой-френд, который того? - Серега эффектно покрутил пальцем у виска. - С ним-то что приключилось?

- Ой, не знаю! - Катя раздраженно махнула рукой. - Что за детские вопросы? "Кто?" "Почему?" Какая разница?! Не жить же мы здесь собираемся!

- А вам не кажется все это немного странным? - прищурившись, поинтересовался Серега.

Катя резко остановилась и, развернувшись лицом к моему приятелю, одарила его преисполненным гнева взглядом.

- Послушай, Сережа! - ярость в ее словах клокотала, как кипящая смола в адском котле, - у нас уже, по-моему, был разговор на эту тему! Если не хочешь - никто тебя не держит! Иди обратно, переночуешь у бабы Гали! А мне нужно закончить работу!

- Ладно! - Серега, взбесившись, сдернул рюкзак и так швырнул его оземь, что все размещенное там оборудование жалобно звякнуло. - Иди одна, раз ты такая храбрая. Ежу понятно, что здесь вокруг происходит какая-то херня! И я хочу всего лишь разобраться во всем! А тебе плевать на все: на наше здоровье, на нашу жизнь, на наш рассудок!

- "Происходит"! - передразнила его Катя. - Вы все возомнили себе невесть что! Предупреждения свыше, нормы поведения, там не плюнь, здесь не ступи! Почему я не забиваю себе голову всякой дрянью и до сих пор жива-здорова?! Не происходит ничего особенного! Просто здесь кто-то трусит!

- Ребята! - на этот раз в роли миротворца выступала Ольга. - Прекратите ссориться! Никто здесь не трусит, никто не сдал! Сережа, успокойся, а ты, Катя, должна извиниться. Потом мы все спокойно отправимся дальше и закончим работу.

Катя обвела всех ненавидящим взглядом, но, сообразив, что одной ей не справиться, процедила сквозь зубы: "Простите!" - и, развернувшись, бодро зашагала вперед. Серега, не слушая ольгины утешения, мрачно поднимал с земли рюкзак. Юля посмотрела на меня и печально качнула головой. Увы, произошедшее с нами (равно как и происходящее) было холодной каменной реальностью.

Километра за два до торфоразработок окружающий пейзаж в очередной раз преобразился. Мертвый березово-осиновый лес по колено стоял в черной, матовой воде. Болото охватывало насыпь с обеих сторон; здесь она сильно просела, а местами была размыта так, что мы с трудом проходили по узкой, осыпающейся под ногами тропинке. Через несколько лет трясины и топи навсегда укроют от человеческих глаз старые торфоразработки - страшную рану, жестоко нанесенную природе грубыми советскими технологиями. Возможно, мы последние, кто увидит этот зловещий, загадочный уголок, полный легенд и суеверий. Подобные мысли активно способствовали выплескиванию в кровь лошадиных доз адреналина и наполняли сердце смешанным чувством первобытного страха и исследовательского авантюризма.

Солнышко явно собиралось в скором времени отправиться на покой: все вокруг приобретало вечерний рыжеватый оттенок. Лес словно бы наступал на единственную полоску твердой земли: грязно-белые обрубки березовых стволов разной высоты и толщины, похожие на обезглавленных стражей призрачного города, стояли в паре метров от насыпи, сливаясь по мере удаления в сплошную темную массу. Дорогу нам то и дело перегораживали поверженные тленом, рассыпающиеся в труху бревна с обрывками желтоватой коры. Пахло сероводородом.

- Мрачное зрелище, - бодрясь и отбиваясь от огромных полчищ комаров, заметил я, обращаясь к Юле. - Подумать только: в каком неприглядном виде находится здесь древний русский символ - береза. Поневоле становится жутковато.

- Зеркало, - загадочно ответила Юля. - Посмотри в лужу - ты увидишь отражение своего лица. Посмотри вокруг - увидишь душу.

- У-у-у! - я, признаться, опешил от таких слов; повеяло шаманизмом, а это отнюдь не способствовало изменению моего психологического состояния в лучшую сторону. - Ты, случайно, не превратишься сейчас в ведьму?

- Не волнуйся, - Юля улыбнулась и чмокнула меня в щеку. - Я сама чувствую себя не очень уютно.

Возразить или добавить было нечего.

Торфоразработки встретили нас ржавыми искореженными останками погрузочного устройства, вросшими в почву кусками рельсов, штабелями замшелых шпал и необъятными черными просторами.

- Ух, ты! - Серега азартно зацепился за перекладину погрузчика и подтянулся несколько раз. - Ты смотри! Как в музее! Это же историческая книга, ребята! Это же бывшие сталинские авантюры, это же пятилетки, перевыполнение плана и энтузиазм! Это же Советский Союз, ребята! Здесь же вкалывали наши отцы и деды!

- Слезай, пролетарий! - улыбнувшись, Ольга, подготавливавшая с Катей оборудование, щелкнула фотоаппаратом, увековечив моего приятеля висящим на ржавой кости погрузчика. - Оставь в покое исторические памятники!

Солнце скрылось за лесом. Торфяник погрузился в угрюмый темно-серый сумрак.

Котлован этих разработок оказался обширным, но неглубоким: за время их эксплуатации было снято не более полуметра торфа, причем, вывезти удалось всего около двух третьих добычи. Остальное сырье возлежало огромными черными барханами и потихоньку зарастало травой. Ради этого было загублено около пятидесяти квадратных километров великолепных верховых болот, богатых ягодников и зрелого леса. Если добавить сюда мертвые березняки и окрестности железнодорожной насыпи, сию цифру можно увеличить втрое. Итого - сто пятьдесят квадратных километров. Пятнадцать тысяч гектаров. Неудивительно, что за такую несложную арифметику человек регулярно получает от праматери тычки и затрещины.

Впрочем, природа потихоньку восстанавливалась. Правильные прорези каналов затягивались, зарастали курчавой зеленой шерстью ив; над заболоченными участками, выделывая в воздухе замысловатые кульбиты, тоскливо плакали черно-белые чибисы; кое-где попискивали и хрюкали другие мелкие кулики. Я жадно озирался вокруг и старался запомнить как можно больше, чтобы навсегда остался в моей памяти этот уголок, которому не сегодня-завтра суждено было исчезнуть с лица Земли. "Эге! - ехидно заметил вдруг внутренний голос. - А может, оно и не к чему? Может, и не придется вспоминать и восхищаться? Может, останешься ты здесь навсегда?"

От подобных мыслей меня продрал легкий морозец. Катя и Ольга невозмутимо упаковывали рабочее оборудование, не обращая внимания на сгущающиеся сумерки и комаров; Серега курил, разглядывая небо; Юля, навалившись на меня, о чем-то думала. Морозец потихоньку переходил в морозище, откуда-то налетел снежный буран и застлал здравый смысл ледяной молочной пеленой. Я чувствовал, что совершеннейше теряю самоконтроль. Панический страх накатывал волнами, едва не валившими с ног.

- Валера, ты в порядке? - Юля пристально разглядывала меня. - Ты хорошо себя чувствуешь?

Дрожащими руками я достал сигарету, закурил и глубоко, с огромным наслаждением, затянулся.

- Черт возьми! Хочу к людям! К бабе Гале, на пристань, на берег Усиры, чтобы видеть баржи - куда-нибудь. Подальше отсюда. Здесь пахнет смертью!

- Последние метры всегда самые тяжелые, - Юля обняла меня, вздохнула и положила голову мне на грудь. - Я тоже хочу домой... Но мы еще не все обсудили в этом походе...

- Ну, готово, - Катя отмахнулась от комаров, небрежно вытерла со лба пот и подергала застежку рюкзака. - Поздравляю всех с окончанием нелегких трудовых будней. Завтра мы будем лежать в прохладных ваннах и попивать лимонад. Те разногласия, что были до этого, думаю, имеет смысл забыть: теперь они уже не имеют никакого значения. Вперед, - она взвалила рюкзак на плечи, - к цивилизации!

Когда мы покидали торфоразработки, уже почти стемнело.

Другие произведения автора:

Учитель. Глава 27.

Дочь Локи

Молчание ягнят (Один день из жизни маньяка)