ТУМАННОСТЬ ГОРЕГЛЯДА

   Осенью почти  все педучилище, кроме «скороспелок», выезжало в совхоз на полевые работы. «Скороспелками» называли тех, кто поступал после десятилетки и получал диплом после двух лет обучения, в отличие от большинства учащихся, которым предстояло заниматься четыре года. Девчонок, человек триста пятьдесят, поселили в старом помещении клуба, где сделали нары в три яруса. Мальчишек пристроили в старом помещении конторы при автохозяйстве. Их было человек пятнадцать. Спали на соломенных матах, укрываясь байковыми или шерстяными одеялами без простыней. Кто мерз, тем давали по два одеяла. Работали парни на лошадях: каждой паре мальчишек доверили по одной повозке, куда на ровную дощатую платформу с утра грузили сорокалитровые молочные бидоны, которые наполняли в селе  студеной колодезной  водой. Местный конюх в пиджаке, обсыпанном отрубями, для начала громко обматерил кого-то из будущих коновозчиков, придирчиво проверил, как парни справляются с лошадиной упряжью, потом показал всем, как надо правильно запрягать. К тому же велел следить, чтоб хомутом коню шею не натерло. В конце инструктажа был сделан строгий наказ: когда надо будет поить лошадку, то упряжь понадобится ослабить, чтоб животное свободно могло дотянуться до воды. И ни в коем случае нельзя подъезжать к воде с высокого берега – телега с грузом может столкнуть лошадь в озеро и утопить ее.
Каждый гужевой экипаж брал по шесть бидонов и, погромыхивая по грунтовой дороге, отправлялся в поля, когда за три, а когда и за семь километров, в зависимости от того, где отвели картофельное поле под уборку. Работа была для мальчишек не пыльная. Ехали не спеша. Когда еще придет на поле колесный трактор с прицепной уборочной техникой, когда вывернет картофельные ряды, когда еще привезут большие контейнеры для картошки и расставят их вдоль рядов, когда еще девчонки получат корзины и приступят к уборке. Да если и начнут работать, то не сразу пить захотят. А когда захотят, то мальчики тут как тут: пейте, милые труженицы, вот вам и кружечки алюминиевые при каждом бидоне по несколько штук.
Осень окрашивает каждое раменье с деревьями и кустарниками в лимонно-желтые, красновато-сиреневые, бурые и малиновые тона, а сами поля, окруженные лесами и перелесками, золотятся соломенными скирдами и чернеют пахотой, по которой расхаживают стаи грачей и галок. По объездной дороге пылит грузовик с высокими бортами, груженый силосной массой: где-то косят кукурузу. Его лобовое стекло на какой-то момент ловит солнечные лучи и ослепляет и лошадь и парней, заглядевшихся на изменчивые земные краски. И надо всем этим чудом большое синее небо с редкими белыми облаками. В воздухе носится паутина, то и дело налипая на лица или оголенные плечи. Солнце припекает, и как летом, еще хочется с разбегу, разметая тучи брызг, броситься в первый подвернувшийся пруд. Но работа есть работа. Надо развезти бидоны так, чтобы всем девчонкам было удобно подходить к водопою. Если вода кончалась, то надо было ехать и наполнять пустую тару заново. На этот раз можно было отправляться на родник и подставлять бидон под выбегающую из трубы светлую водяную струю. Заодно мальчишки прихватывали на полях где брюкву, где морковь, где репу, чтобы угостить девчонок. Мыли тут же, у родника, и везли чистые разноцветные овощи, положив их на подстилку из свежей травы. То-то ясноглазые обрадуются угощению!
Вечерами игры учиняли, гулянья, за спиртным походы организовывали. А как-то раз Коля Горегляд предложил жаркое приготовить, а курицу поймать на птицеферме…
«Корешок»,  как поначалу приятель звал Женю Корешкова, сказал ему:
-  Яблоки  или огурцы  стибрить могу, а вот курицу -  не стану.
- Пошли, - даже не взглянув в сторону Корешкова, скомандовал Коля
остальным парням, и компания подалась к птицеферме.
Женя остался разводить костер. Он натаскал хворост, запалил бересту, которая пахнула особым смоляным дымком. Не зря из бересты получается вкусная смола и товарный деготь, чтобы тележные колеса или сапоги смазывать. Вскоре в глубине леса ярко заполыхал костер. Искры с треском разлетались по сторонам и вверх, когда в костер бросали новое полено. А вот и парни с трофеями вырулили к огоньку. Кто-то заранее позаботился о спиртном. На пятерых одна бутылка настойки с красноречивым названием «Спотыкач».
Пока нагорали угли, Горегляд нашел в низине мягкие отвалы глины, а по дну оврага протекал ручей. На ветру шумели осины, окрасившиеся в самые жаркие тона. Немало ярких листьев нападало около воды.  Ощипанных и выпотрошенных кур помыли в ручье, завернули в листья и обмазали глиной; Вася Рябинин смотрел на Горегляда и в точности повторял за ним весь процесс подготовки птицы к тушению. Корешков сгреб хворостиной угли, и получилась внушительная, пышущая жаром куча, похожая на кузнечный горн, только без поддува. Если бы на огонек заглянул кто-нибудь из сельчан, он бы тут же догадался, что эти сорванцы отнюдь не картошку пекут в золе. Корешков чувствовал себя не в своей тарелке, хотя вида старался не подавать. Да и говорить с Гореглядом он не хотел. Но вот, наконец, время, отведенное на готовку, вышло, сургучная печать с настойки  была сорвана, и все парни настроились на пиршество. Разбили терракотовое покрытие на первой курице, отбросили парящие листья, разломили горячую и душистую курицу и Коля как организатор и вдохновитель стал раздавать пышущие жаром куски белого куриного мяса. Всем дал кроме Корешкова. Но Женя и сам понимал, что он не вправе претендовать на угощение. Если бы даже его начали упрашивать принять угощение, он бы не притронулся к еде. Корешков выпил  чекмарик настойки и, отойдя в сторону, чтобы не портить аппетит едокам курицы, тихонько сплюнул горечь, которая заполонила рот. Никто из ребят не захотел нарушить установленный и безоговорочно принятый Гореглядом порядок. Все старались не замечать Женю. Тогда он вернулся к костру, достал сигарету, прижег ее от обуглившего прутика и пошел, попыхивая ментоловым дымом. Он отправился в старый клуб к девчонкам. Все равно в своей конторе автобазы почти никого не было, кроме разве что трех парней-однокурсников, помешанных на спорте. Душа их коллектива - Дима Гузеев, который активно занимался спортом и увлек этим еще двух парней из Жениной группы.  То легкая атлетика, то волейбол, то лыжи – вот их конек, вот темы их бесед. А спорт для Жени никогда не был чем-то жизненно необходимым. Другое дело – девчонки. Но шел к ним Корешков с какой-то тяжестью на душе: что-то он сделал не так, если компания резко отшатнулась от него. Точнее, не компания, а Колька Горегляд. С каким горем он пришел в этот мир? Что он внушил остальным, что они беспрекословно приняли за основу взаимоотношений? Что-то неестественное было в этом стадном чувстве, которое проявилось в остальных при дележе добычи. В чем же Корешков был виноват, если Горегляд сразу же отверг его как приятеля. Не захотел пачкать руки об украденное? Но Женя не собирался красть в жизни и делить это в тесном сообществе с приятелями. Видимо, это и стало главной причиной трещины в их отношениях, только-только начинающих складываться в дружбу. Корешков плохо себе представлял и Горегляда, крадущего и живущего на украденное. Тогда почему он не захотел принять позицию Жени? Да, наверное, потому, что он, Женя, не смог перевоплотиться и хотя бы на время позволить себе другую модель поведения, совершенно не свойственную ему в других ситуациях. Вот в чем было дело. Надо было подыграть, как это легко сделали другие ребята. Им сказали, что «так надо», они и согласились. А он, Женя, пошел вразрез. Ну, что ж, еще одна наука. Из нее напрашивались два вывода: если хочешь иметь свое мнение и подчиняться только ему, тогда ты лишаешься поддержки широкого круга людей. Если ты беспрекословно идешь в фарватере общих принятых и установленных правил и канонов, то тут тебе уготованы и успех, и блага, и взаимовыручка. Так, сам того не подозревая, Горегляд преподнес «Корешку» первый урок, который тот постиг вдали от дома.

    Всю зиму Горегляд прожил вне компании: оказывается, он поселился с тремя «скороспелками». Корешков мало интересовался его судьбой, да и говорить с ним особенно было не о чем. Сказывалась обида:  Женя умел запоминать такие уроки. Давно известно, что крепкая дружба может начаться со скандала или даже с драки. Зима первого курса для многих парней была сложной: новая обстановка, жуткая программа обучения, когда приходилось отсиживать по четыре пары, а потом надо было готовить уроки игры на фортепиано, петь в хоре, участвовать в самодеятельности и общественной работе. В ту зиму городские власти подключили учащихся педучилища к проверке работы пассажирского транспорта. Надо было по вечерам ездить на автобусах и записывать, сколько и на каких остановках садилось и сходило пассажиров. Эти сведения собирали для улучшения работы городского транспорта. Так получилось, что на одно дежурство завуч назначил Корешкова поработать с Гореглядом. Хотя они были из разных групп, но это не имело значения. Просто парней в силу их малочисленности руководство педучилища вообще рассматривало, как единое целое.
Удивительная была эта вылазка, как много для себя он открыл, общаясь с Колей в ходе этого рейда на одном из автобусных  маршрутов города. Можно было только удивляться наблюдательности Горегляда: он среди пассажиров заметил вора-карманника и незаметно показал его Корешкову. Тот пытался обокрасть женщину в шубе. Но, видимо, у него в последний момент дрогнула рука, а может, интуитивно почувствовал на себе пронзительный взгляд Горегляда. Словом, сорвался у воришки  план, как выразился Коля, 
«тут потерся и к другим поперся»...

Горегляд сам  о себе ничего не рассказывал. Только изредка поведает что-то малозначащее. Наприер, признается, что охотиться любит. Особенно на уток. У них на степных озерах их слетается тьма тьмущая! Придумывает, конечно, но довольно красиво. А вот в мае, когда навестил его на квартире, Женя узнал, что Коля еще и рыбак заядлый.
    К весне у Жени испортились отношения с классной руководительницей; Вера Петровна постоянно пилила его за прогулы и двойки, которые начали появляться в журнале, особенно по алгебре, геометрии и по русскому языку. За каждую двойку она лишала его стипендии. За прогулы песочила на классном часе.
После очередного вызова «на ковер» Женя вышел на каменное крыльцо педучилища весь раскрасневшийся от волнения и негодования. На уме вертелось одно – пора бросать училище, не было желания догонять пропущенные темы, без которых не могло быть продолжения, потому что в точных науках одно строго цепляется за другое. Пропущенные звенья – это разрыв цепи. Пропускал Корешков по разным причинам, одна из которых была его влюбленность, не дающая заниматься. Вторая – необузданная любознательность. Товарищ позвал на озеро, где глохла рыба. Там ее можно было наловить целый мешок. Они прогуляли контрольную по алгебре, но рыба была важнее. И друзья отправились на заготовку. Щуки, лини, окуни – чего только не натаскали из проруби Мишин и Корешков.  Особенно интересно поджидать большую рыбу, идущую к открытой воде из глубины. Тут важно не прозевать и вовремя надеть ей проволочную петлю. А потом засечь и выкинуть на лед. Но лов длится от силы три дня, дальше замор кончается, благодаря пробитым лункам и притоку кислорода в воду. Ваня Мишин тоже был страстным любителем любой рыбалки, поэтому два дня провели на озере. Во второй день рыбы поймали поменьше, но зато азартнее был сам лов: рыба уже могла более ловко уходить от грозных охотников.
Потом еще были поводы не ходить на занятия: в начале весны выгнала хозяйка квартиры за испорченную электроплитку. Корешков решил проверить диэлектрические качества канцелярского клея, именуемого «жидким стеклом». Он вылил этот силикатный клей на раскаленную спираль, отчего произошло что-то похожее на замыкание, а точнее говоря, на сварку. Он даже ахнуть не успел, как вся плитка засияла огнем, от нее повалил жуткий дым. Горели не только нихромовая спираль, но и сам огнеупорный кирпич, внутри которого были сделаны желобки для спирали. Через минуту-две все было кончено - плитка  в самой середке оплавилась и в виде дымящейся вулканической лавы пролилась на металлическую подставку,  дом наполнился едким дымом, криками и бранью хозяйки, не менее едкими, невыносимыми для тонкой и ранимой натуры Жени Корешкова.
День ушел на поиски новой квартиры. Обходя старую часть Миасса, несчастный Корешков оказался на улице Пушкина, где сердобольная тетя Люба Пирогова приняла его пожить до лета. В благодарность за это Корешков сделал тете Любе электрическую лампаду рядом с иконой. Дело в том, что хозяйка посетовала на то, как трудно доставать веретенное масло, годное для поддержания крохотного огонька. Вот Женя и вставил в лампаду из темно-красного стекла маленькую лампочку на шесть вольт, которую подключил к радиоточке. Ее услугами все равно в доме не пользовались, предпочитая транзисторный приемник. Конечно, свет не был ровным: он то вспыхивал ярко, то почти гас, в зависимости от колебания сильных и слабых долей в речи или музыке. Однако новация понравилась тете Любе настолько, что она даже чаще стала беседовать с Богом. 
    А Коля Горегляд жил наискосок, на другой стороне этой улицы, которая своими задворками и огородами выходила на городской пруд. Так случайно приятели стали соседями. Теперь они могли чаще видеться, хотя  по утрам  Женя никак не мог дождаться Колю, чтобы идти в педучилище вдвоем. Дело в том, что Горегляд очень любил поспать. Три рослые девицы, его соседки, напрасно тратили время, пытаясь поднять своего кудрявого любимчика Колюню. Он всегда опаздывал по утрам. За все время соседства только пару раз Корешков побывал у Коли: в первый раз заходил, когда решил бросить учебу.
- И куда ты пойдешь, - поинтересовался Горегляд, отставляя топор и отпинывая 
ногой в резиновой калоше наколотые дрова.
- Хочу выучиться на киномеханика или на проводника. В первом случае живу
себе  на прииске, днями свободен, как ветер, а вечером принял кинобанки с почты, докатил их на тележке до клуба, прокрутил пару киносеансов, и ты опять - вольная птица.
- А что школа проводников? – интересуется Горегляд.
- Там сам знаешь – ездишь по всей стране, видишь новые края, города, горы,
моря. Красотища, не то, что учитель. Торчи в одной школе до скончания дней.
- Что же, так и будешь всю жизнь трюхать по кочкам?
- А что еще надо человеку?
- Много чего надо! Например, квартиру получить или дом построить,
жениться, детьми обзавестись, рыбачить, наконец, за футбольную команду болеть.
- Болеть и в пути можно.
- Фигня все это, скажу я тебе, Корешок. Напрасно ты училище покидать хочешь. Математика и другие школьные предметы закончатся, а там пойдут методики преподавания и голимая педагогика, которую и ленивый может постичь. Зато диплом будет в кармане, то бишь, один прыжок тигра  к победе будет сделан. Так что, Корешок,  не мути воду, а иди  учи алгебру и черти тригонометрию.
Коля потушил окурок о камни, которыми был вымощен хозяйкин двор. Потом он поднялся с широченного чурбака, на котором до прихода Жени колол дрова, поставил на него очередную березовую чурку, плюнул в ладони и стал молотить дрова, тем самым давая понять гостю, что он все сказал.
Так Горегляд отвадил Женю Корешкова от мысли о легкой, неприкаянной  жизни мечтателя и романтика.
    Второй раз  Женя заходил к товарищу, когда тот удил рыбу.
Живет на самом берегу огромного пруда и ловит рыбу с мосточка, помещая улов в двухлитровую банку с мутноватой водой из пруда. Рыбешка носится внутри банки, сверкая серебристыми боками, а Горегляд сидит, как дед, на расстеленной телогрейке, курит и рассуждает в присутствии товарища, навестившего его в этом идиллическом мире. Где-то поодаль с ревом промчится по воде моторная лодка, а спустя минуты полторы-две докатятся волны до Колиного бережка с мостком. Вода хлюпает о кочковатый берег, солнце пригревает со спины, поплавок из гусиного пера плавно ныряет под воду, что вызывает у Корешкова желание крикнуть: «тащи!», но Горегляд сам вовремя выдергивает снасть с серебристой рыбкой, вихляющейся на крючке.
На вопрос приятеля, с какой из трех девиц он предается радостям любви, Горегляд отвечает не по теме или вовсе уходит от ответа. Зато с удовольствием рассказывает о том, как эти три крупные девицы любят поесть и его балуют своей стряпней, ласково называя  Колюней. То-то ты такой упитанный нынче – скажет, мысленно глотая слюнки, наведавшийся товарищ и вздохнет про себя, оттого, что нет у него под боком не то что трех, а хотя бы одной молоденькой благодетельницы, чтобы готовила вкусно и любила жарко…
Рыба ловится вяло, но Горегляд не торопится. Он вообще никогда никуда не торопится. Его курчавые волосы распадаются по лбу, и все время норовят закрыть глаза. Он отдувает их заодно с папиросным дымом, при этом прищурившись и склонив голову набок, внимательно смотрит на поплавок. Женя пытается понять взаимосвязь необычной фамилии и характерных особенностей, связанных с ней. Он обратил внимание на то, что есть какое-то мистическое наложение имени на судьбу этого парня. Словно бы несет он в себе запрограммированное кем-то и когда-то проклятье, отчего в его худощавом лице, сужающемся к подбородку, в его глазах, в его фигуре со слегка приподнятым правым плечом, Женя видел едва уловимый отпечаток чего-то потустороннего. Но эти видения Женя старался побыстрее отогнать, чтобы переключиться на реальное, живое, не пугающее его воображения. В своем степном шахтерском городке, откуда Горегляд приехал учиться в Миасс, он ловко ловил карасей. Но в здешнем водоеме, примыкавшем к  старой части города, клевали только чебаки, да и то мелкие. Ловил Коля на хлеб, скатывая шарик со слюной, чтобы помягче и поуловистей получалось. Женя Корешков, которого все пацаны прозвали Корешом, рыбу удил только рано утром, когда у нее аппетит хороший. К тому же водоемы он признавал только далекие от города. Все, что в черте города, он отвергал начисто, и к рыбе из мутного пруда он относился с недоверием. Правда, хозяйкин кот так не считал: он сидел рядом с Гореглядом на расстеленной фуфайке и ждал добычи: ему перепадали самые мелкие рыбешки. Смотреть на эту благодать Корешкову доставляло удовольствие, и чем-то напоминало такое же занятие на его родном прииске Александровском. Под вечер  несколько мальчишек, а среди них и неизменный рыбак Насиб Муртазин, сидят на берегу Шульгина  – так назвали недавно затопленный и быстро зарыбившийся пруд посреди прииска, и упорно ловят чебаков на хлеб. Шульгин пруд получил название из-за большого самородка, который когда-то нашел старатель с этой фамилией. У каждого своя посудина, откуда торчат красноватые хвосты… В Александровском любой пацан может поймать на пару сковородок за вечерний клев. А сидящий неподалеку Насиб  редко вытягивает из воды свои длинные, плохо отскобленные от коры удилища, больше напоминающие кривые жерди для козьего загона. Но сидящий на корточках Насиб неустанно следит из-под надвинутого на глаза козырька фуражки за каждым из двух поплавков. Их теребит мелочишка, но хорошего захвата нет, значит, незачем и дергаться. И вдруг Корешков замечает, как  Насиб вскакивает, ловко выхватывает из воды и начинает тянуть подсеченного чебака.  Ему ловятся крупные – до полкилограмма и больше. Такого и тянуть приятно – Женя тоже не раз подсекал и выводил «лаптя». Насиб делал насадку с воробьиное яичко, закидывал далеко и умел ждать. В этом было преимущество этого странного молодого мужика с поврежденной на шахте левой рукой, из-за чего он получал маленькую пенсию по инвалидности, но работать больше никуда не пошел, а так и пробавлялся рыбалкой, огородом да пастушеством. При случае мог какой-нибудь женщине дров напилить-наколоть.
Если к Насибу Муртазину кто-то обращался с вопросом по поводу лова, он отвечал с хитрой усмешкой:
- Как ловится, говоришь? Как всегда: нет-нет, да и опять нет.
Постоит, постоит прохожий мужик, да так и не добьется толка, ловится этому чудаку что-нибудь или он так просто время убивает. Только в отличие от Горегляда, Насиб никогда не показывал свой улов: его рыба находилась в плетеной из ивы корзине, прикрытой травой и крапивным мешком, чтобы солнце не пекло. И еще отличие было: Горегляд любит сидеть с комфортом, а Насиб устраивается на любом берегу. Сырость его не смущает, потому что он сидит на корточках. Часами сидеть на корточках очень трудно. Корешков это испробовал на себе. Ноги затекают, хочется выпрямиться, походить. Но крупная рыба не любит разминок и прочих вольностей рыбака. Коля тоже умеет замереть в одной позе. Ему с его терпеливостью да на наш Шульгин пруд, он бы точно не отстал от Насиба по ловле «лаптей».



    Ходил Горегляд в демисезонном пальто вишневого цвета, и всегда с поднятым воротником. Редко на его голове можно было видеть шапку или кепку. Обычно кучерявая шевелюра, свисающая со всех сторон, украшала его слегка вытянутое скуластое лицо. Коля частенько закашливался из-за того, что много курил. После чего протирал измятым платком наполнившиеся слезами большие глаза, и спустя некоторое время на его побледневшее лицо возвращался живой румянец.

Осень второго курса свела парней на отдаленной квартире, почти по другую сторону пруда, что было довольно далеко от педучилища. Женя оказался в одной компании с Васей Рябининым и Колей Гореглядом. Новая хозяйка поселила их в одну свободную комнату, сама она жила в маленькой и уютной, а в третьей, самой большой комнате жил хозяйский сын  со своей молодой женой. Когда по ночам в опочивальне молодоженов начинала скрипеть кровать, Горегляд просыпался, садился на постель, покачивался из стороны в сторону и тихо стонал. Он жаловался, что сойдет с ума от таких пыток.   Рослый и сильный Вася тоже болезненно переносил эти ночные кошмары, создаваемые молодой парочкой. Но он говорил, что когда-нибудь не выдержит и выкинет сына хозяйки из его теплой кровати,  а сам займет его место… Женя смеялся над ними и говорил, что им пора завести любовниц.
Но с этим дела обстояли не так просто. На подруг надо было тратить время, обхаживать, провожать в отдаленные части города, где того гляди, полезут в драку местные орлы.  Что касается денег, то с ними у ребят проблемы были хронические, особенно, если за очередную провинность или полученную двойку классная дама решала наказать материально. Так один раз  Корешкова лишили стипендии, и он пришел из училища, как в воду опущенный.
Коля стал допытываться, что да как. Вася Рябинин тоже подключился к разговору. Вдвоем они успокоили друга и потащили в кино. А фильм оказался таким жизнерадостным, что Женя после выхода из кинотеатра напрочь забыл про неприятность и все время напевал мелодию, украсившую этот фильм. Забыл он о своей житейской неурядице хотя бы на оставшиеся часы того злополучного дня. Но он испытывал огромное чувство благодарности к парням, которые так дружески и участливо отнеслись к его беде. Горегляд сказал тогда, что если денег нет у тебя, это не значит, что их нет вообще, давая понять, что вместе они вполне могут прожить и без тех двадцати рублей.

    Коля был ужасно брезглив. Как-то вызвали парней с каникул на две недели раньше обычного и сказали, что отправят на сенокос - для училищной лошади сена заготовить. Это была трудовая практика. Собрались парни в училище, а до отъезда на сенокос жить пару дней оказалось негде. Вот и решили временно ночевать на сеновале, что был устроен в училищном  подворье. Поскольку дом золотопромышленника, используемый под педучилище, был большим, а подворье огромным, с несколькими дополнительными одноэтажными постройками, то проблемы с ночевкой не возникло. Мальчишки решили спать на старых матрацах и укрываться ими же. На ветру крытая железом крыша гремела всю ночь. Внизу лошадь в стойле то фыркала, то громко била копытом по деревянному настилу сарая. Но парней не смущали бытовые неурядицы. Вот только с питанием получалось сложнее: горячее можно было перехватить лишь в городской столовой. Остальное предполагалось жевать тут же, да еще и всухомятку. Так кто-то наряду с плавлеными сырками, хлебом и газировкой приволок кочан капусты, который семеро парней моментально разрезали на куски и стали есть. И надо же было какой-то зеленой гусенице оказаться именно на куске свежей, хрустящей капусты, которую подали Горегляду. Стоило ему увидеть безобидное создание, как он тут же скорчил страшную рожу и наотрез отказался есть несчастную капусту. Более того, он не сразу смог пожевать сырок с хлебом, а только после того, как малость отлежался и выкурил пару сигарет. Лицо его обрело живую краску только за веселой игрой в карты.
    На сенокосе парням досталось переворачивать валки, сушить траву, грести и метать сено деревянными трезубыми вилами в кузов автомобиля. Потом придавливали воз толстым деревянным бастрыком, прихватывали веревками, и водитель училищного грузовика увозил сено в город. Работа была пыльная, потная, а мыться было негде. Спасал только ручей, который вытекал из-под самой горы. Правда, вода в нем была почти ледяная.
Спали в палатке. Поварихи кормили как на убой. Наливают борщ, приготовленный в полевых условиях, с дымком от костра. Кайф, да и только, как оценивали походную кухню парни. Все сползались со своими чашками в один круг на расстеленные одеяла. Опять случилось непредвиденное: какому-то крохотному кузнечику вздумалось скакнуть да прямиком в Колину чашку с борщом. Что тут было! Коля закатил истерику. Повариха Катя тут же заменила борщ, а он все равно не ест, мычит и курит от перенесенного волнения. Его кудри нависали на самые глаза, и Горегляд стал напоминать пуделя, который всегда являл загадку для Корешкова: как пес видит сквозь эти свисающие патлы?
Поздно вечером все стали рассматривать звездное небо, и физик Олег Михайлович, который курировал группу мальчишек на уборке сена, стал рассказывать про созвездия и показывать, где какое находится.
Когда он указал на Туманность Андромеды, Корешков тут же предложил переименовать это звездное скопление в Туманность Горегляда.
Зачем? – удивился Олег Михайлович и указательным пальцем ткнул в промежуток между большими стеклами очков.
- Видите ли, сегодня Коля сильно переволновался за ужином, вот я и хотел
успокоить его тем, что отныне существует его собственная Туманность.
- По-товарищески Корешкова понять можно, а по существу – нет. Потому что
такие названия даются с согласия мировой научной общественности, а не горстки людей, желающих приобщиться к вечности. Такое самозванство не поощряется нигде и ни в чем.
- Олег Михайлович, мировая общественность ничего об этом переименовании
не узнает, - возразил Корешков. - Это, так сказать, для внутреннего пользования…
- Ну, если только так, - улыбнулся физик, - тогда я не возражаю.

На сенокос отвели две недели, а при ударной работе парни совместно с людьми из обслуживающего персонала педучилища справились за неделю.
Конюх дядя Паша, который возглавлял работу на сенокосной страде, сказал, что Горегляд отлынивает от работы. Корешков запомнил пословицу конюха, которую тот вставил в разговор про Колю: и ленивый захотел косить, да косу некому носить.
Но Горегляда этот разговор не сильно обескуражил. Он отрешенно махнул рукой и пошел беседовать с молодой поварихой Катей, которую взяли в помощницы к основной поварихе тете Маше.
- Зачем тебе Катя? – стал упрекать друга Вася Рябинин. Ты же дружишь с
Капитолиной  со второго курса.
- Ну и что. Ее же тут нет. А на безрыбье – сам знаешь…

    Оставшиеся дни решили провести на озере, и впятером, разжившись небольшими деньгами, полученными в знак поощрения от руководства, ребята накупили консервы, хлеб, колбасу, крупы для каш и несколько брикетов киселя. Еды могло хватить на три-четыре дня, даже если не будет ловиться рыба. Доехали на попутках до Новоандреевки, а оттуда в сторону Аргазей пошли пешком. Рюкзаки были наполнены до отказа, плюс большая палатка из училищного склада спортинвентаря. Паспорта тоже понадобились, когда получали две лодки на пустой автозаводской турбазе. Был будний день, чем и объяснялось отсутствие большого числа отдыхающих на озере.
- Лафа, братцы, - восклицал  Иван Мишин. Он был, наверное, самым заядлым рыбаком и исходником. С ним Жене Корешкову всегда нравилось пускаться в долгие путешествия по местным водоемам. Ваня сызмальства стал ходить на рыбалку с отцом или со старшими братьями. Жене и в голову не приходило пойти на горную речку рыбу ловить, а Ваня там не один десяток тайменей изловил в темных омутах да бочажках. Возьмет двух-трех по килограмму или по полтора – вот тебе и улов! Так есть за что побороться, есть, за что ноги побить о камни да коренья.
Мишину понравился остров, на котором решили устроить свой бивак: и небольшая округлая курья есть при  нем, и дров сухих в достатке, и поляна отличная с пляжем. Есть, где палатку поставить и купаться можно рядом. А песок отборный:  белый, даже серебристый. Только кое-где высовывается большой осклизлый от зеленых водорослей валун, который то и дело с плеском и брызгами окатывает ровная волна. Берег что надо! Ощущение от большой воды всегда покоряет Корешкова. И дышится по-особенному, и есть куда взор кинуть: вон там, на противоположном берегу, сквозь сизую дымку  видно, как на расстоянии десяти-двенадцати километров притулилось обширное башкирское село Байрамгулово, а ближе к этому берегу виднеется небольшой остров с каменными надстройками – вылитый кораблик, нечто вроде пограничного сторожевого катера…
Теперь надо собрать удочки, прикрепить лески и вперед. На Аргазях большой выбор рыбы. Но Женя остановился на традиционной щуке и чебаках. На щуку он стал готовить жерлицу, чтобы поставить ее в округлой, и по одному краю обрамленной камышом и кустами курье; а чебака и окуня решил половить метрах в десяти от жерлицы, чтобы, чего доброго, не проглядеть поклевку хитрой хищницы. Палатку решили поставить после ловли рыбы. Послеобеденное солнце давало возможность искупаться между делом, так что и пыль дорожную ребята смыть успели.
Вася Рябинин решил рыбачить с лодки, на что подбил и Колю Горегляда. Они отплыли к двум другим островам, между которых и привязали лодку к колам, специально вбитым в дно. По-видимому, тут постоянно ловили отдыхающие на турбазе люди. Надо сказать, им больше повезло с клевом, чем Жене. С берега рыба лучше ловится рано утром и в полной тишине. А тут возникло хождение, крики, купанье. Петя Мазин рыбалкой не занимался, поскольку вырос в степном селе, где и пруда путного не оказалось. Он предпочитал лежать на солнце и загорать. Всегда большой любитель чтения, взятую книгу Мазин отложил, не прочитав даже одной страницы. Монотонность округлой волны, неподвижность облаков, тихая беседа Мишина и Корешкова, которые сидели с удочками в двух шагах друг от друга, - все  располагало к спокойному созерцанию и умиротворению. Мазин не заметил, как уснул.
А проснулся он от возгласа Горегляда, который не мог удержаться от восхищения пойманной рыбой.
- Вот как надо ловить! – кричал он с причалившей лодки, поднимая перед собой
большой ивовый кукан с чебаками и окунями.
- Да, у нас пожиже вышло, - согласился Ваня Мишин, оглядываясь на ведро с
несколькими небольшими рыбешками. Потом он обратился к Корешкову:
- Я же говорил, что надо с лодки половить.
- Да не нравится мне с лодки рыбачить, - отмахнулся Женька. - К тому же нет
якоря.
Тут в разговор вмешался Петя Мазин:
- Братцы, выпить бы под уху! – При этих словах его заспанное лицо сразу обрело осмысленное выражение, а когда Коля выкатил бутылку «Столичной» на расстеленное одеяло, то Петр и вовсе расплылся в улыбке.
- Проснулся, родной, - обрадовался Горегляд. - Сейчас же уху готовить!
- Есть! – шутливо козырнул Мазин и приложил правую руку к обвисшему
козырьку светлой, матерчатой кепки. Теперь у него появился стимул, а, значит, и желание что-то делать.
Тут не только Мазин, но и все разом зашевелились, забегали. Кто стал собирать дрова для костра, кто ставить палатку, кто чистить рыбу и картошку.
Всегдашней слабостью Жени был костер. Он и взялся за разведение огня.
Горегляд никому не доверил закладку рыбы в уху. Он это делал четко по часам: рыба должна вариться двенадцать минут, а после этого ее вынимают и кладут вторую порцию. Получилась двойная уха. На тройную не хватило рыбы.
- Ничего, - заверил Женя, - Бог даст, завтра я щуку поймаю, а то и две…
Сегодня она уперла малька, пока я купался с Ваней.
- Она специально поджидала, пока ты уйдешь подальше, - съязвил Мазин.
- Конечно, она же не дура, чтобы так глупо кончить жизнь в цепких руках нашего Кореша, - подключился Рябинин.
- Ничего, завтра увидите, какую я рыбину положу на жертвенный алтарь, -
сказал Женя, поднимая свою алюминиевую кружку с водкой. – А пока предлагаю выпить за наш заслуженный отдых!
Корешков наскоро сочинил тост:

Друзья, мы не в амбаре,
Мы с вами нынче - в баре;
Поставьте-ка на стойку
И водку и настойку!

- А я бы хотел выпить за девчонок, - прервал чтение экспромта Горегляд. Надо
сказать, что Коля не признавал выпивку без представительниц прекрасного пола. Он вообще считал, что выпивка сама по себе ничего не означает, если она устраивается без хорошего повода. А наиглавнейшим поводом для возлияния он считал только присутствие девчонок. Все ради них, ради того, чтобы развеселить их, раскрепостить, уговорить, наконец. А так просто – не очень, чтобы очень. И еще прошлой весной он байку выдал:

Манька дома, Ваньки нет,
Ванька дома, Маньки нет…

    Для хозяйственных нужд у педучилища была предусмотрена не только лошадь, но и грузовик «ЗИС-5», или как его называли, «Захар». Корешков отправился с группой девушек «скороспелок», которые на один день ездили в совхоз на засолку капусты. Они весь день, одетые в резиновую спецодежду и сапоги, топали ногами в огромных деревянных чанах с нарубленной капустой и солью. И теперь, изрядно уставшие, возвращались в город с надеждой на ужин и теплую постель.  В деревянном кузове лежали вороха соломы, и все,  полулежа, ехали и распевали песни:

…за рекою умолк баян,
До свидания, без свидания,
дорогая любовь моя.

Глубокая осень. Холодно и темень несусветная. Только редкая встречная машина озарит фарами низкое пасмурное небо да обдаст едким бензиновым выхлопом. Женя пристроился около двух крупных девиц, которые почти не обращали внимания на то, как он поочередно то поглаживал их крутые бедра, то добирался до их пышных грудей. Его удивляло их спокойствие. То ли они были действительно так равнодушны к его прикосновениям, то ли притворялись, чтобы не отпугнуть парня.  Позднее они то и дело поглядывали на него: не решится ли он на что-то большее. Но их внушительные фигуры останавливали Женю. Он тогда еще не был уверен в своих любовных возможностях, и ошибочно предполагал, что каждая девушка с такими пышными формами обязательно является неутомимой любовницей.
Об этом эпизоде он рассказал Горегляду, и тот поднял его на смех: «Ну, ты  наскочил на скобу!» Что он имел в виду, Корешков так и не понял, а переспрашивать не захотел.

   Зимой у  преподавателя музыки Воздвиженского скончалась жена. Понадобилась помощь для  рытья могилы. Парни во все времена шутили про рабсилу, без которой ни одно дело в педучилище не обходилось. Шутили в те разы, когда надо было своими руками пробить три или четыре окна в подвале старинного каменного особняка, где толщина стен доходила до метра, да еще положены были камни на известковый раствор с яичным белком. Вот тогда парни помучились с этими  окнами для  будущей студенческой столовой!
   Место под могилу отвели на старом кладбище около единственной действующей церкви в городе, что находилась около остановки «Горбольница». Добровольцы из числа крепких парней, конечно же, нашлись. Кто откажется помочь человеку в столь скорбный час? Корешкову ничего не сказали, с него толку было мало. Человек семь подобралось. Отвели место, развели костер, стали отогревать землю. Потом долго и мучительно копали. Кто-то из учителей принес термос с чаем, пирожки из студенческой столовой. Подкрепились и опять продолжили работу. Холода не чувствовали, от каждого пар валил, как от перегревшегося автомобильного радиатора. И вот кто-то из ребят наткнулся на старое захоронение. Вскоре выложили на бруствер не только пожелтевшие кости, но и человеческий  череп. Все стали сторониться этой находки, кроме Горегляда. Он спокойно осмотрел кости (при его-то брезгливости). Потом совсем осмелел и даже вошел в раж. Кончилось тем, что он взял лом и пробил череп несчастного усопшего.
    Когда о пробитом черепе рассказали Жене, то он усмотрел в этом дурной знак. Он никак не ожидал, что Коля способен на такой варварский поступок. Женю воспитывала бабушка и всегда внушала ему уважение не только к человеку, но к любому животному, дереву, цветку. Бабушка одушевляла окружающие предметы, она могла поднять с дороги палку и отнести ее на обочину, чтоб колеса не давили ее. Она учила Корешкова жить так, чтобы никого не обижать и никому не делать зла. Поэтому поступок друга  не на шутку встревожил Кореша. Он стал серьезно опасаться за Колю Горегляда.
Позднее он спросил у Коли, зачем он пробил череп, на что тот дал свое объяснение. По его мнению, человек так уязвим, что ему хотелось узнать хотя бы про шкатулку для мозгов – насколько крепок этот костяной ларец? Просто он подошел к этому как естествоиспытатель, который ставит опыт, а не издевается над усопшим.
    В ту весну третьего курса жизнь опять разметала парней по разным закоулкам старого города. Обычно хозяйки, у которых квартировали мальчишки, редко оставляли своих постояльцев на новый срок: больно уж хулиганистыми были они, вечно какие-то проделки на уме или мелкие пакости.
Один раз друзья принесли со двора педучилища, где проводили сварочные работы, карбид и несколько раз грохнули во дворе, перепугав и своих хозяев и соседей из ближних домов. Карбид клали в ямку, заливали водой и накрывали банкой с пробитой в ней дыркой. Когда в банке накапливался газ, его поджигали. Создавался эффект хорошего взрыва.
Подобные шалости приводили к тому, что этих парней уже никто не брал к себе как минимум на двух ближних улицах.
И вот Женя после учебы отправился к друзьям, которые в это время жили около Шадринского моста, когда-то еще в старину переброшенного через вытекающую из пруда реку Миасс. Все дома в этой части города были основательные, с большими дворами, со своей скотиной, пусть это были и не коровы да лошади, но все же козы и куры с гусями, а у иных и поросенок хрюкал в какой-нибудь сараюшке за мощным каменным забором.
Мальчики жили в доме, где была коза и три козленка. Весна, солнце пригревало днями так, что лужи образовывались среди двора, а с крыш стекали остатки сугробов, к вечеру зависая толстыми сосульками в виде органных труб. Горегляд приветливо встретил Женю и тут же повел его знакомить с козой. Оказывается, эта рогатая проказница таскала у парней сигареты и съедала их на глазах изумленной публики. Она ела даже не затушенные окурки, ничуть не боясь обжечься.
- А что за молоко у нее может получиться после ваших окурков? - спросил
Женя, понаблюдав, как товарищ скормил козе дымящийся окурок «Памира».
- Кто его знает, нас хозяйка ее молоком не поит, - усмехнулся Коля,
приподнимая правое плечо и хитровато прищуривая глаз.   

Наверное, Горегляду не хотелось учить уроки, и он сказал Жене:
- Пожалуй, пойду с тобой, прошвырнусь к центру.
Остановились на берегу пруда, где еще на льду продолжала резвиться детвора, люди укорачивали дорогу благодаря зимникам, переходя с одного обжитого берега на другой. Недалеко от парка, прилегающего к пруду, лежали массивные голубые кубы льда, наколотого для  городского мясокомбината. По набережной прогуливались парочки, небольшими группами спешили в кино или дом пионеров школьники, тихо беседуя, шли пожилые люди. Корешков никогда не читал свои лирические стихи, а тут решился. Горегляд знал, что Корешков пишет стихи, ведет какие-то записи о разных событиях. Женя предложил послушать стихи, которые он сочинил дорогой.
-  Читай, - сказал Горегляд, уперся руками в каменный парапет и нагнул голову, глядя на носки начищенных туфель.

Волнует меня все:
И ветреный порыв,
И птичий перелет
На вешнем поводу,
И солнечный разлив
Сквозь облачный разрыв,
И санные следы
На тающем пруду.

Помолчав с минуту, Горегляд развернулся к товарищу и взял его за пуговицу пальто:
- Я в поэзии, прямо скажу, не силен. Но твое волнение, признаться, передалось и мне. Думаю, что надо тебе раскручиваться в этом направлении. Чем черт не шутит, а вдруг получится.

   В педучилище были в основном девчонки. Женя заводил знакомства, встречался, ходил в кино, на танцы, провожал очередную избранницу черт знает в какие глухие места и закоулки старого города. Был ветреным, и довольно быстро менял свои пристрастия. Вот только  однокурсницу Таню он никак не решался пригласить куда-нибудь на вечеринку к друзьям или покататься на лодке по пруду. Девчонка яркая, веселого нрава, красивая лицом, темноглазая, статная. Перед ней он робел, наверное, из-за того, что она ему нравилась больше всех других.
Коля девчонок  обожал, но не боготворил. Он поступал сообразно своим пристрастиям и потребностям. Как-то Горегляд подружился с одной веснушчатой девчонкой с младшего курса, которая жила где-то на Мотовозной. Хотя в начале шестидесятых мотовоз (паровоз с несколькими вагонами) уже не ходил из старой части города к автозаводу, но название одной из автобусных остановок сохранилось. И остановка эта была на половине пути между старой и новой частью города. Место было гнилое, там нередко случались пьяные драки, ограбления. Вот туда и зачастил наш Коля, предварительно вооружившись самодельной финкой с наборной ручкой из разноцветной пластмассы. Как-то парни взяли на складе спортинвентаря  пару рапир и пару шлемов, а вскоре переломали их, но не в процессе фехтования, а так, колошматя ими обо все, что ни попадя. А шлемы оценил Ваня Мишин. Он насмешил парней, сказав, что в них отлично можно мотыля и мормыша мыть, благодаря их мелкой стальной сетке.
Коля долго возился с финкой, постоянно составляя и шлифуя ее рукоятку.
На последнем курсе, бывало, соберется Горегляд к своей возлюбленной Тасе, спрячет за пазуху финку, сойдет на Мотовозной и пойдет в потемках, сутулясь и воровато оглядываясь по сторонам.

    С победами у Горегляда дела обстояли неплохо. Когда уже несколько человек по направлению Государственной комиссии оказались в  Чесменском районе, то и девчонки и парни продолжали держаться дружной компанией. Молодые учителя Петя Мазин и Коля Горегляд нередко ехали из своих мест в поселок Светлый, куда попала значительная группа учителей. В этом совхозе было две школы, одна из которых являлась интернатом. Ваня Мишин и Женя Корешков были основными устроителями веселых посиделок, куда неизменно сходились семеро девчонок из числа молодых учительниц. Когда приезжали из райцентра еще двое, да присоединялись трое местных молодых людей, то получалась неплохая компашка. Под аккомпанемент гитары или пианино распевали молодежные песни, устраивали вечера пельменей, дегустировали местные горячительные напитки: девчонкам нравились наливки, а парни облюбовали кто свекольный, кто  пшеничный самогон. На одном из праздников Коля Горегляд уговорил красавицу Татьяну, ту самую, которая с первого курса нравилась Жене Корешкову. Но Женя робел и никогда бы сам не решился увести девушку и уединиться с ней. А Коля смог. Он переночевал у нее, а утром пришел к Ване с Женей и сказал, что переспал с Таней. Женя догадывался, что так оно и получится, если уж Горегляд положил глаз на его пассию. Но, что было делать, если сам оказался рохлей?
    Правда, этот эпизод подтолкнул и Женю: он тоже решил сблизиться с Таней. Но в этом направлении он прошел только половину пути. До конца дойти не хватило решимости. Таня была настроена на серьезные отношения. Она стала приглашать его с собой в другое село, чтобы вдвоем начать работать в одной школе. А это означало, по мнению Жени, что девушка звала его не для минутных увлечений. Заводить семью в восемнадцать лет он, конечно же, не был готов. Позже иногда жалел, что отказался от Таниного предложения.
     Глубокой осенью, когда всюду была непролазная грязь, Горегляд позвал Женю Корешкова на первое в стране празднование дня учителя, который должен был состояться в просторном кафе в райцентре Чесма, а организовало это торжество районное руководство и учителя местных школ. Ваня Мишин в тот выходной отправился на охоту на уток. Они с их новым другом из местных парней уронили ружье из лодки и стали доставать его, ныряя в ледяную октябрьскую воду. Ваня чудом не простудился, но ружье достал с трехметровой глубины. Женя потом смеялся над незадачливым охотником. Но только после того, как прошли головные боли с перепоя.
Все началось с того, что  Женя с Колей попали на праздник, где чинно расселись видные и всякие там заслуженные учителя. Правда, поначалу, еще у входа, когда открывали бочку с пивом, расшатанная деревянная пробка вдруг вылетела, и фонтан пива окатил  входивших в этот момент гостей. Визг, писк и бурю эмоций вызвал этот пивной фонтан. Но вскоре степенность вернулась к гостям. Среди рассаживающихся, к счастью, были и молодые учительницы, около которых и начал увиваться Коля. Его примеру последовал и Женя. Сначала произносили очень важные речи, но официоз, как утренний туман, постепенно рассеивался и исчезал, по мере того, как  гуляющие все активнее начинали прикладываться к своим бокалам и рюмкам. Когда праздник набрал обороты, то начались песни и пляски. Парни тоже осмелели, пытаясь обольстить каждый свою молодую учительницу. Но избыток выпивки дал о себе знать. Хоть парни и пошли проводить девушек, но толку от этого никакого не вышло. Зато наутро Корешков проснулся с жуткой головной болью: пили много разных ликеров и портвейнов, а докончили пивом. Женя стонал, прикладывал к голове мокрое полотенце, просил огуречный рассол, а Горегляду хоть бы что! Он встал раньше обычного, что для него было совершенно не характерно. Причиной тому оказалась девчонка-десятиклассница  из той школы, в которой он преподавал историю. Женя поначалу подумал, что она пришла за консультацией к своему учителю. Но ошибся.
- Как ты не боишься связываться с малолеткой, да еще своей ученицей? – спросил Корешков, когда его подруга ушла, вдоволь наобнимавшись со своим гуру за фанерной перегородкой.
- Не дрейфь, Корешок, а делай свое дело. Твоя беда, что ты очень много рассуждаешь, многое подвергаешь сомнению. А надо действовать. Ничто просто так в руки не упадет, надо уметь вовремя схватить, насладиться, как говорится, вкусить с колес прелести жизни. Кто знает, сколько нам отпущено?
   Весна незаметно перешла в лето. В свободное время друзья стали ходить купаться на пруд, а один раз даже отправились ловить сазанов на степное озеро. Молодежь стала разъезжаться, кто куда. Корешков загрустил по своим краям, здесь ему недоставало лесов и гор. Один он не захотел оставаться на учительской работе в этих краях, поскольку Ивана Мишина призывали на службу в армию. Женя отправился в райцентр отпрашиваться, а заодно заглянул к Горегляду. Тот обрадовался и впервые назвал Женю не Корешком, а Корешом, явно повысив его статус в собственных глазах. Сидели вдвоем в его комнате с фанерной перегородкой и пили не то за встречу, не то по случаю прощания: год учебный подходил к концу, и Коля тоже не был уверен, что останется работать в этой школе. Молодость манила в дорогу, хотелось увидеть еще что-то не увиденное, познать что-то непознанное. На дорогу делалась некая ставка, словно бы на ее кривизне начинает сворачиваться пространство, сближая тем самым действительное с желаемым, реальное с мифом. Дорога словно бы  должна была решить все накопившиеся проблемы: у кого с дружбой и любовью, у кого с работой, у кого с ненасытной страстью к приключениям. Парни вспоминали какие-то веселые истории, одна из которых им особенно хорошо запомнилась, хотя случилась еще на первом курсе, и казалась им теперь весьма давним событием.
  Диму Гузеева оставили в составе дежурных по старому клубу, куда во время работы на совхозных полях молодежь и курирующие их учителя возвращались ночевать. Сначала ребята жили отдельно, а потом им выделили уголок в этом бараке с трехярусными нарами. Тут парням стало намного веселее.  Еще бы – столько девчонок вокруг!
И вот Дима подметает пол, а сверху его кто-то тихонько окликает. Он смотрит, а симпатичная девчонка манит его пальчиком наверх. В помещении никого нет. Две его напарницы ушли в магазин за сладостями. В помещении только прибившаяся кошка лежит и греется на солнцепеке около настежь открытой двери. Гузеев спортивный малый, легко вскакивает на второй ярус и заглядывает на ярус выше. И вдруг эта девчонка, устроившаяся под самым потолком, распахивает одеяло и демонстрирует ему голое тело. При виде мифологической Данаи, ждущей золотого дождя, Дима так растерялся, что чуть не свалился с верхотуры. Когда он вечером рассказал парням про этот эпизод, то хохот стоял гомерический. Правда, он не стал выдавать  девчонку, которая доверилась ему. Тем не менее, она так сильно сконфузилась из-за своего смелого поступка и нерешительности Димы, что вскоре бросила учебу и уехала из города.
И теперь Горегляд вспомнил про этот случай и спросил у Жени, как бы он поступил в этой ситуации? Корешков откровенно признался, что наверняка и он, подобно Гузееву, не смог бы воспользоваться выпавшей возможностью – настолько все произошло неожиданно.
- Вот за тобой бы не заржавело, - отпивая из бокала, сказал Женя.
Коля покачал кудлатой головой и промолчал.
- Кстати, как сложились отношения с твоей десятиклассницей? – продолжил
разговор Женя.
- Скорее всего, я увезу ее в Челябинск.
- Ты хочешь жениться на ней?
- Пора остепеняться, - сказал Горегляд и задумчиво посмотрел на Кореша
своими большими, красивыми серо-зелеными глазами.
- А ты знал, что Таня мне нравилась, и что я сам хотел подружиться с ней?
- Знал. И сознательно пошел на это. Если кто-то долго не решается на
конкретные шаги, то он или чего-то боится, или ему не очень-то нравится человек. Тебе Таня нравилась, но ты не решался. А это верный признак того, что ты когда-то робко приблизишься к ней, а она при отсутствии других вариантов клюнет и согласится, чтобы потом вить из тебя веревки. Когда человек найдет ту, в которой он ни минуты не сомневается, он поступит решительно и смело, не оставляя избраннице никаких шансов на оглядки: только он, и никого вокруг.
   Беседовали долго, и даже сидя в автобусе, за несколько минут до его отхода, не могли остановиться и продолжали говорить, говорить.
В вечернем степном небе мелькали стрижи, стремительно рассекали воздух и с пронзительным визгом пролетали мимо людей, толпившихся на автобусной остановке. Горегляд был особенно красив в своей белой рубашке с закатанными рукавами и черных зауженных брюках.
Кто знал тогда, что Кореш видит своего товарища в последний раз; лишь где-то  на Камчатке, он узнает про то, что Кольку зарежут под мостом в большом городе, и что все дальнейшие встречи он словно бы станет назначать из глубины ясных, ночных  небес, в которые  Женя, много путешествуя, будет вглядываться с разных точек планеты в надежде увидеть светящийся профиль друга в далеком мерцающем звездном скоплении, с присвоенным ему когда-то названием Туманность Горегляда.

Другие произведения автора:

НОВИЧОК

И ТЫ, ВСЁ УХОДЯЩИЙ

ГЕРАСИМ СОВРЕМЕННЫЙ

Это произведение понравилось:

Александр Щербаков-Саратовский